14 января 1913 года.

Вокруг зашептали разное. Кто-то елейно:

– Григорий Ефимович пожаловал…

А иные, коих оказалось куда больше, совсем другое:

– Что этому проходимцу надо? В трактире ему место, а не во дворце…

Хозяева же дома немедленно кинулись навстречу гостю, всеми способами выказывая радушие. Старец на княжескую чету даже не взглянул – вперил свой неподвижный от водки взгляд в артиста Ширяева и повторил недовольно:

– Кто ж так танцуеть?!

Несчастный буффон совершенно сник, и теперь напоминал старую надоевшую игрушку, отброшенную прочь капризным ребёнком.

А Распутин огладил рукой изрядно всклокоченную бороду и властно потребовал:

– Подайте-ка балалайку-играйку, хочу показать как оно надо-то!

Кинулись искать названный инструмент, но не нашли.

– Ну, тады хуч гармошку-картошку! – не унимался Гришка-хамская морда.

Не нашлось и гармошки – только аккордеон. Когда его принесли, Распутин злобно глянул и процедил:

– Я вам не немчура какая-нибудь на этакой раздолбе наяривать! Значицца, вона как выходить: такой богатый дом, а чё не спросишь – ничё сыскать не можуть! Нее, в другой раз меня сюды не заманишь, хуч калач сули, хуч сладкое пиро-о-оженое!

Положение спас мудрый распорядитель бала Семёнов. По его указанию двое ливрейных внесли большое кресло и поставили у стены, рядом с Распутиным. Семёнов сказал ласково:

– Садись, старче, в ногах правды нет. А пока суть да дело, полюбуйся на выступление ряженых.

– Ряженые?! – взмахнул руками Гришка. – Ряженых люблю!

Он послушно опустился в кресло, что дало возможность распорядителю объявить:

– Сцена в старинном духе! Венецианская «Арлекинада!

Оркестр выдал первые такты увертюры Дриго, и тотчас на импровизированной сцене появилась группа костюмированных танцоров. Прежде, чем она взялась за дело, Семёнов выкрикнул:

– Богач Кассандр запирает в доме любимую дочь Коломбину, предназначенную им для знатного жениха Леандра! Сам Кассандр уходит на карнавал, а ключи поручает своему слуге Пьеро. Хитрая красавица Пьеретта выманивает ключи у незадачливого Пьеро и выпускает Коломбину. Та, вслед за отцом, отправляется на карнавал, где встречает влюблённого в неё студента Арлекина…

Началось представление. Сразу же стало ясно, что артисты танцуют из рук вон плохо. Сергей Ефимович с супругой, коим доводилось видеть «Арлекинаду», поставленную ещё покойным Петипа в Эрмитажном театре, недоуменно переглянулись.

– Положительно, чудак-камергер в своём меценатстве не знает границ! – громко возмутился профессор Щербатский. – Ширяев ладно, но это же просто какие-то бродячие комедианты из балагана. Бульвар! «Мир искусства», чтоб ему! А ещё – пьяный мужик, перед которым все заискивают… Пошлость! Куда катимся, господа?!

Вокруг слышался недовольный ропот, зато Распутину происходящее явно понравилось. Старец радостно загоготал и захлопал в ладоши. Когда же к нему склонилась хозяйка дома и что-то зашептала на ухо, вдруг вперил ужасные свои глаза в порхающую по паркету Коломбину и весь подался вперёд.

– Куда-то Ольга пропала… – обеспокоено сказала Мария Ипполитовна. – Пойду поищу, пока девочка не попалась на глаза этому Квазимодо...

Крыжановский отпустил жену, сам же остался на месте: теперь у него на балу образовался собственный интерес. Следует сказать, что в связи с достопамятным покушением Искры и принятым близко к сердцу пророчеством Веры Ивановны, действительный статский советник постоянно пребывал в напряжённом состоянии, силясь отыскать ниточку, ведущую к пресловутым «ахейцам», в существовании которых теперь нисколько не сомневался. Распутин – вот кто мог дать такую ниточку! Гришка лучше кого бы то ни было подходил на роль фальшивого пророка из записки. Во-первых, он находился как нельзя ближе к государю, во-вторых, совершал различные фокусы, выдаваемые за чудеса, в-третьих – и это главное! – его мрачное киевское пророчество о судьбе Столыпина всё же сбылось с убийственной точностью.

«Не могло ли случиться так, что подобное знание о судьбе Петра Аркадьевича получено не свыше, а от неких лиц из плоти и крови? Притом – от весьма осведомлённых лиц, умеющих скрывать своё присутствие? – рассуждал Крыжановский. – Ведь Гришкина карьера выглядит совершенно фантастической: простой сибирский мужик – из тех, что тысячами юродствуют на базарах – умудрился каким-то непостижимым образом втереться в доверие к императорской семье, и обрёл невиданную доселе власть – на государственные посты назначает по своему усмотрению, Императорские ордена раздаёт! Как такое могло произойти – по прихоти небес или по чьему-то злому умыслу? Кто стоит за Гришкой? Не таинственные ли «ахейцы», чьё присутствие хоть и невидимо, но ощутимо?! С другой стороны, вне всякого сомнения, Распутин самозабвенно любит Государя и Государыню, и никоим образом не станет чинить им вред. Может, стоит прижать его, как давеча, и попытать с пристрастием?…»

То, что Сергей Ефимович подразумевал под словом «давеча», произошло прошлым летом. По смерти своего недруга Столыпина, Распутин совершенно распоясался и начал открыто избавляться от соратников покойного главы правительства. А на их место, правдами и неправдами, проталкивал совершенно никчемных людишек. За взятки или за иную корысть – кто знает! Крыжановский осознавал, что скоро наступит и его черёд, ведь он к тому времени оставался чуть ли не последним «столыпинцем» на государственной службе. Неизбежность скорой отставки придала смелости, а потому после очередной возмутительной выходки Распутина его превосходительство сдерживать себя не стал, и сгрёб-таки Гришку за грудки:

– Ты что же творишь, гад?! Бездарностям дорогу к власти открываешь?! Устои Империи норовишь расшатать?!

Вопреки ожиданиям, Распутин подобное обращение воспринял как должное. Даже не пытаясь вырваться, он мягко улыбнулся и пророкотал:

– Милай, дорогой, эк ты осерчал! Зря кипятишься – нонче толкового люда нетути. На всю Рассею, може, двое нас с головой и осталось, Ефимовичей: ты да я, да мы с тобой. А остальные все одинаковые – хуч тот, хуч этот… Одно слово – дураки или, как ты сказал – пиздарности. Я ведь как мыслю: Рассея – страна мужицкая, а мужик, он над собой крепкую руку любит, какая не гладит, а, ежели чё, пониже спины вожжами… Пиздарности того не могут – у них не токмо головы, но и хребта нетути. А без ентого с Рассеей ни в жисть не управиться. Вот и приходится мне, простому человеку, самому из кожи вон лезти, за Рассею радеючи… А гоню я с должностей токмо тех, кто ни сам не могёть, ни мне не даёть, а на их место – своих: ане хуч тоже пиздарности, а одна польза – поперёк не идуть и супротивного слова не кажуть.

Сергея Ефимовича так поразило услышанное, что он молча отпустил тогда прозорливца, а когда тот ушёл, ещё долго стоял, впав в рефлексию. Нынешним же вечером, похоже, наступал подходящий случай продолжить памятный разговор.

Распутин, меж тем, совершенно не слушал княгиню Юсупову – всем его вниманием овладела жеманница-Коломбина.

Крыжановский тщательно рассмотрел танцовщицу: на лице толстый слой грима, фигура не лишена изящества, хотя есть в ней что-то грубоватое, мужское.

«Для звериной натуры Распутина годится в самый раз», – подумал он с брезгливостью.

Ужасный Гришка всё ёрзал в кресле, с нетерпением дожидаясь конца представления – бесспорно, несчастную Коломбину вскоре ожидала незавидная судьба, а пока же на сцене плохо приходилось студенту Арлекину, которого в момент пылких объяснений с возлюбленной застали Кассандр с Леандром. Разъярившись, они стали весьма натурально избивать влюблённого студента. Тот упал и замер на паркете недвижимо.

На том представление и закончилось, не снискавшие аплодисментов комедианты печальной стайкой потянулись на выход. За ними, широко шагая, последовал и Распутин. Какой-то молодой человек, сообразив, какая угроза нависла над Коломбиной, попытался встать на пути у старца, но был немедленно урезонен князем Феликсом Юсуповым-старшим и вынужденно отступился.

– Шут шута видит издалека, – презрительно бросил Щербатский. – Насилу дождался, когда эта шайка избавит нас от своего кривляния. Одна радость – они Гришку с собой забрали… Прекрасный повод выпить шампанского. Ты со мной, Серж?

Крыжановский отказался. Он всё смотрел на дверь, за которой скрылся Распутин.

– Бал продолжается, господа! Объявляю мазурку! – крикнул Семёнов. Танцы возобновились с прежним задором, о Гришке с Коломбиной все тут же позабыли. Но только не Сергей Ефимович.

«Чем не повод? – спросил он себя. – Выжду пару минут, да пойду, прижму блудодея – захваченный за непотребством, посговорчивее станет, пооткровеннее. Да и девушку спасти от бесчестья – дело благое…».

Сказано-сделано: опустив на глаза полумаску, его превосходительство осторожно приблизился к заветной двери и, никем не остановленный, скользнул внутрь. Ему приходилось бывать и раньше во дворце на Мойке, но не настолько часто, чтобы свободно ориентироваться в этом огромном строении. Однако же, долго пребывать в растерянности – куда направить стопы – не пришлось. Из полутёмного коридора, ведущего, по всей видимости, в восточное крыло, донёсся распутинский рёв:

– Вон отсель, бесовское семя!!! Григорию с ентой красоткой наедине остаться невтерпёж!!!

В ответ послышались протестующие возгласы, которые Распутин тут же пресёк новым воплем:

– Вон отсель, кому сказал!!!

Ускорив шаг, Крыжановский поспешил на крики. Быстро миновав анфиладу темных комнат, он очутился в домашнем театре Юсуповых. Зрительный зал утопал во мраке, зато у сцены тускло горел газовый фонарь, освещая в центральном проходе две фигуры. То были Распутин с Коломбиной – остальные комедианты попросту ретировались.

– Вот таперича мы с тобой и потолкуем по душам, голубка вешняя, – ласково сказал Гришка, подступая к актрисе, и тут же молниеносно сорвал с неё парик.

Крыжановский, кинувшийся на помощь девушке, стал как вкопанный: Коломбина оказалась совсем не женщиной, а травести. Распутина же это обстоятельство нисколько не смутило – ни на миг не усомнившись, он продолжал свои ухаживания:

– Вот мы тебя ужо приголубим!

Актёр громко расхохотался, а затем, отступив на несколько шагов, достал из складок костюма портсигар со спичками и закурил.

– Пшёл вон, грязный мужлан! – бросил он презрительно. – Право, шутка зашла слишком далеко. Перед тобой человек благородного происхождения.

– Неужто мне то не ведомо, князь? – укоризненно спросил старец.

– Так отчего тогда руки свои тянешь?! – возмутился тот, кого назвали князем.

– А оттого, голубчик, что такова просьба твоих мамки, да тятьки.

С полнейшим изумлением Сергей Крыжановский узнал в разоблачённой Коломбине юсуповского отпрыска – Феликса Феликсовича-младшего.

– Что, позволь узнать?! – спросил молодой человек, роняя папиросу.

– А то: пользовать тебя нонче стану! – рявкнул Распутин. – Да не боись, не боись, голубь ясный – коль Государь с Государыней мне чадушко своё лечить доверяють, стало быть, и князю с княгиней не зазорно… Мне всё ведомо: чай за тобя Папа наш, Анператор, племянницу свою Ирину прочит, а ты, как на грех, пока в поганой Англии учился, содомии-то от тамошних жантельменов и понабралси, и таперича жаница не хотишь, мужеложник окаянный! Позор на головы честных своих родителей навлечь собираисси! Так оно, али не так, князь?!

– Неслыханно! Как ты смеешь, пёс?! Какое твоё собачье дело?! – задохнулся Феликс.

– Пой-пой, пташечка! – Григорий стянул брючный ремень и звонко огрел им себя по предплечью. – Хороша вещь, в галантерейной лавке на Невском за полтора целковых куплена! Кожа толста, сыромятна – любо-дорого! Не взыщи, болезный, по всей Сибири от содомского греха токмо тако и лечат – верный способ. Огласки не опасайси – ежели ты умолчишь, то и я трепатьси не стану… Глядишь, об том никто и не проведаеть. Значицца, будеть енто наш с тобой секрет.

– Отойди от меня, пёс вонючий! – взвизгнул Феликс Юсупов, обращаясь в бегство.

Но не тут-то было! Григорий Распутин в два прыжка догнал жертву, облапил, нагнул и зажал голову между колен.

– Ата-та! – зычно крикнул свирепый лампадник.

– Щёлк! – пронзительно взвизгнул ремень, целуя княжью ягодицу.

– Пёс вонючий! – совсем тихо проблеял молодой князь. – Презираю всей душой! Убью тебя, убью, проклятый! Слово чести, пристрелю! А-а-а!

– Не так то просто убить Распутина, – ухмыльнулся народный целитель. – Стрельнешь в меня, а попадёшь в Рассею!

Крыжановский стоял – ни жив, ни мёртв, и последними словами ругал себя за опрометчивый порыв, приведший к нежелательному проникновению в постыдную тайну рода Юсуповых. Ох, не эту тайну предполагал раскрыть действительный статский советник, совсем не эту! А перед глазами всё мелькал и мелькал поднимающийся и опускающийся ремень, да сучил ногами, затянутыми в белое трико, злосчастный князь. К счастью, полы в зале устилали ковры, что позволило невольному зрителю неслышно ретироваться. Последнее, что услышал Сергей Ефимович, было обещание старца:

– На первый раз довольно. Но отныне и до того дня, пока не женисси, кажную седмицу бушь получать от мене лечение, да по всем правилам – пузом лягешь поперёк порога, а я тобя по причинному месту а-та-та...

Сергей Ефимович пришёл в себя лишь в гостиной с напитками – после двух бокалов «мальвазир-мадеры». Во рту чувствовался какой-то гадостный вкус – то ли вино горчило, то ли история с юным урнингом.

– Ну, вот, наконец, мы снова собрались вместе! – жизнерадостно объявила подошедшая сзади Мари Крыжановская. За руку дама крепко держала раскрасневшуюся, с блуждающей на губах улыбкой Ольгу. – Давайте же делиться впечатлениями! Нынешний вечер – просто какое-то волшебство!

– Да-да-да, тысячу раз, да! – от избытка чувств произнесшая эти слова Оленька даже зажмурила глаза. – Сегодня лучший день в моей жизни, чувствую себя сущей Золушкой… Но только вышло не как в сказке, а прямо-таки наоборот…

На чело юной прелестницы набежало крошечное облачко печали.

– Мы так весело танцевали, – продолжила она, – но принц вдруг зачем-то взял и покинул меня! Я везде искала, но его нет…

– Который принц? – с подозрением спросил Сергей Ефимович.

– Да хозяин же этого дворца, молодой князь Феликс! Вспомните, по-английски принц и князь звучит одинаково, – мечтательно произнесла Ольга. – Он не так давно вернулся на родину по окончании University of Oxford, и мы болтали исключительно на языке Альбиона. Ах, если бы вы слышали, с каким вдохновением Феликс отзывается об этой стране. Очень милый молодой человек, мы так славно танцевали, а потом он пожаловался, что здешнее постылое общество вызывает сплин и ушёл, но прежде уверил, что я у него никакой сплин не вызываю… Дядюшка, тётушка, представляете, от всего вокруг у князя есть сплин, а от меня нет… Обещал устроить весёлый сюрприз, я ждала, но он так и не вернулся…

– Не понимаю, – покачала головой Мария Ипполитовна. – Подобная легкомысленность по отношению к собственному обещанию не пристала благородному человеку: ведь не могла же Англия его испортить, не правда ли, Серж?

Сергей Ефимович жестом подозвал пробегавшего мимо лакея, поставил пустой бокал на поднос, а затем отрезал:

– У меня для вас более интересное сообщение, нежели ответ на вопрос –следует или не следует доверять слову князя Феликса. Дело в том, что у него уже есть невеста, о чём скоро объявят официально.

Как и следовало ожидать, означенное известие заставило обеих дам хоть с сожалением, но полностью утратить интерес к персоне молодого Юсупова, и переключиться на других гостей подходящего пола и возраста.

А бал продолжался: очередное танцевальное отделение сменилось конкурсом маскарадного образа, затем вновь последовали танцы. Мария Ипполитовна с Оленькой охотно принимали участие в развлечениях, но Сергей Ефимович к ним присоединиться не пожелал, ибо не бросил ещё идеи тет-а-тет побеседовать с Распутиным. А поскольку отвратительный спектакль в полутёмном театральном зале отбил всяческое желание гоняться по дому за старцем, оставалось попросту ждать его возвращения.

Распутин явился лишь под конец маскарада, когда подуставшие, но всё ещё возбуждённые гости покидали дворец и спешили на набережную в предвкушении прощального фейерверка, традиционно венчающего юсуповские балы. Григорий казался совершенно трезвым и серьёзным. Крыжановский выдохнул воздух и направился к нему, намереваясь увести для разговора, но сему намерению снова помешали – в воздухе пронеслось:

– Император здесь вместе с Императрицей!

– Прибыл, как всегда, под занавес – верен своим привычкам, нечего сказать!

В последнем замечании присутствовал такой неприкрытый сарказм, что Сергей Ефимович поморщился: в кои-то веки Россия дождалась кроткого и гуманного самодержца, этому обстоятельству радоваться бы надо – так нет же, всякое ничтожество норовит высказать какую-нибудь гадость. В последнее время подобным злопыхателям несть числа. Эх, Ивана Грозного на них нет, чтобы за малейшее – сразу на кол!

Их Императорские Величества Николай Александрович и Александра Фёдоровна пожаловали не одни, а в сопровождении Великой княжны Ирины.

– Вот и будущая невеста князя Феликса, – шепнул Сергей Ефимович жене. Та немедленно подняла лорнет. Сказанное не укрылось и от Ольги – девушка окинула Великую княжну недобрым женским взглядом и бросила с показной небрежностью:

– Ничего особенного!

Крыжановский улыбнулся: Ирина считалась первой красавицей Петербурга, а если учесть, что Ольга впервые в жизни имела честь лицезреть монарших особ, то её небрежная фраза выражала многое. Знала бы девушка о тайном грехе молодого Юсупова, небось посочувствовала Ирине – как ещё сложится её семейная жизнь… если потуги народного целителя Григория не увенчаются успехом.

Означенный целитель первым кинулся к Императорской чете и запричитал что-то на своём малопонятном мужицком диалекте. Как ни странно, Александра Фёдоровна, даром что немка, прекрасно всё поняла и ласково кивнула в ответ.

В этот момент громыхнул первый залп фейерверка – низкое облачное небо озарилось лиловым, этот же цвет лёг и на лица гостей.

Крыжановский наблюдал за Распутиным: «Ох, не прост старец Григорий! Тот ещё артист! Явился в образе эдакого кабацкого гуляки… Слюни-то как натурально пускал, глядя на Коломбину! Никому и невдомёк, в чём состояла истинная цель визита старца, а его Юсуповы, похоже, нарочно пригласили… А дальше, поглядите-ка, из внутренних покоев дворца он вышел аккурат подгадав к визиту монарших особ. Причём в совершенно преобразившемся виде: был «гуляка», ныне же – смиренный простой человек, соль Земли русской, в очах – не блуд со хмелем, а вселенская любовь и вечная дума о грядущем «Рассеи». Вот кому первый приз следовало дать за маскарадный образ! Немудрено, что Александра Федоровна отметает любые слухи о Гришкиных непристойных выходках, коих до царицы доходит немало».

– Ничего-ничего, уж я до тебя доберусь, старче, – вслух произнёс Сергей Ефимович. Взрывы фейерверков и восторженные возгласы присутствующих заглушили его слова.

Вдруг случилось странное – Крыжановский даже на миг решил, что это ему привиделось – но нет, всё произошло наяву: некто, выряженный до неузнаваемости в костюм клоуна, жестами привлёк внимание Распутина и подал некий условный знак. Гришка понимающе кивнул, и сразу же поведение его разительно и изменилось: только что стоял подле Александры Фёдоровны в благостной позе, и вот уже изо всех сил юродствует: втянул голову в плечи и закрывает голову руками – вроде как взрывающихся шутих напугался.

Отвёл Сергей Ефимович взгляд от Распутина и обернулся туда, где стоял клоун, но того и след простыл. Шут с ним, с клоуном – Гришка-то упал на спину и давай кататься по земле, будто взяла его падучая – глаза закатились, изо рта пена, сам орёт благим матом. Тут как раз фейерверки прекратились, и стала слышна блажь юродивого:

– Пошто в небо пуляете, нечестивцы?! Пошто пачкаете небо-то?! Разве ж оно для пачкотни?! Не-е-ет, небо для знамений огненных! Для знамени-и-ий! Чума на ваш кощунственный род! Кощунственный и лука-а-авый род! Чума-а-а!

Истерично завизжала какая-то дама. Сразу же визг подхватывают другие, ибо ко всеобщему ужасу, на кромке облаков возникает совершенно отчётливая багряно-огненная надпись: «ЧУМА». Лежащий на земле Распутин, воздев вверх указующий перст, пронзительно кричит:

– Вы все умрё-о-оте!!!

На облаках, будто выписанная перстом этого кликуши, появляется новая надпись: «ВЫ ВСЕ УМРЁТЕ», а вслед за тем сверкает молния и гремит близкий громовой раскат.

– И сгори-и-ите все от яда свово блудодейства-а-а!!!

«И СГОРИТЕ ВСЕ ОТ ЯДА СВОЕГО БЛУДОДЕЙСТВА», – небеса опять послушны воле Распутина. Молния, ещё мощнее первой, подобная гигантской – в полнеба – синей змее, жалит шпиль лютеранской кирхи на том берегу Мойки, и по шпилю вниз начинают течь искры ядовитого цвета электрик. Гром буквально оглушает.

Мистический ужас охватывает набережную. Крыжановский видит, как округлились и застыли глаза Императора Николая Александровича.

– Мари, скорее сюда! – он молниеносно впихивает жену с племянницей в нишу ближайшего дверного проёма. Вовремя! Поднявшаяся волна паники несёт обезумевшую толпу, не разбирающую дороги. Кто-то уже не выдержал напора, рухнул под ноги бегущих, и сейчас захлёбывается криком. Казаки Собственного конвоя берут монарших особ в кольцо, тревожно взирая на происходящее. Многие из них начинают креститься. Распутин на четвереньках спешит укрыться под защиту казаков.

«Что это, неужели вторая Ходынка? – с тоской думает Крыжановский. – Но как Гришка смог сотворить подобное? Как?!!»

Словно в ответ на его безмолвный вопрос небеса озаряются последней огненной надписью:

«ИЛЛЮЗИЯ ПРОИЗВЕДЕНА ИНЖЕНЕРОМ ПАВЛОМ ЦИММЕРОМ ИЗ ФИЛИАЛА КОМПАНИИ THE TESLA ELECTRIC LIGHT MANUFACTURING CO.»