24 января 1913 г.
– Это какое-то безумие! – воскликнул Сергей Ефимович, потрясая в воздухе запиской жены. Схватив со стола звонок, он вызвал камердинера, а когда тот явился, спросил:
– Полидор, голубчик, прошу тебя ещё раз – припомни подробности… Перед уходом была ли госпожа взволнована, опечалена… Или наоборот, шутила?
– Я всё прекрасно помню, – обиженно отозвался старый слуга. – Дамы спешили-с, Мария Ипполитовна попросили подождать, а сами быстро-быстро стали писать. Велели сразу передать вам, как воротитесь, что мной в точности и исполнено-с! А после дамы вышли из дому и тотчас же наняли извозчика, но куда приказали везти, я не слышал... Да, вот ещё… При них имелся большой саквояж – тот, что вы из Парижа привозили, а что в нём такое – хоть убейте, не осведомлён-с.
– Вот видите! Там фонари, в саквояже, точно вам говорю! – подал голос Павел Циммер.
– А-а, молодой человек, вы всё ещё продолжаете держаться своей версии с дверцей на Николаевской набережной? – осведомился Сергей Ефимович. – Гонялись бы лучше за шляпными лентами, у вас это получается лучше, нежели думать головой.
От ледяного тона Олиного дяди Павел глубже втиснулся в кресло, в котором сидел, ни жив – ни мёртв, с того самого момента, как сознался во всём: и в поездке на каток, и в последующей слежке за Семёновым и, наконец, в сегодняшней оплошности с лентами.
«Зачем! Зачем не отказался я тогда идти за стариком?! – кусая губы, думал молодой человек. – И почему не рассказал всё сразу?! Пусть бы мне тогда отказали от дома, зато Оленька нынче была бы здесь! Осёл! Какой же я осёл!»
– Однако, уже четверть первого ночи! – объявил профессор Щербатский, взглянув на часы. – Вот будет номер, если окажется, что сестрица устроила всё это в отместку за твою, Серж, гулянку с Распутиным по трактирам! Представь только, наши дамы сейчас сидят в каком-нибудь ресторане и посмеиваются, попивая глинтвейн…
– Что за вздор у тебя на уме! – возмутился Крыжановский. – Неужели и ты тоже лишился здравого смысла?! Знаешь, хочу тебя попросить Фёдор…
– Знаю – виноват, знаю – не доглядел! – взвился Щербатский. – Но, уволь, Семёну звонить больше не стану, сам он к аппарату подходить не желает, а с глупой горничной болтать – слуга покорный! Нет там наших дам, иначе бы уже отозвались.
– Я не о том, – досадливо дёрнул головой Сергей Ефимович. – Дело принимает скверный оборот. Похоже, их выманили из дома нарочно…
– А я думаю, ты преувеличиваешь! – возразил Щербатский. – Никакой Орден тут ни при чём! Распутин – мошенник известный и по-своему виртуозный, он себя выгородить хотел, вот и наплёл разного. Не понимаю, как ты ему вообще поверил?! Ах, да, ещё ведь приходил этот твой Искра… Однако, покойник показался мне персонажем комическим, этаким современным Пьеро – разве серьёзная организация станет отправлять такого на дело?! Проходимцы – вот кто такие твои гипотетические «ахейцы»! Комедианты! Да что там комедианты –крысы, которые после неудачного покушения попросту попрятались в норы. А мы тут сидим, дрожим от страха, я лекции в университете отложил… Смешно, право…
– Позвольте, Фёдор Ипполитович, – робко подал голос Циммер. – Но те люди, которые заказывали световой проектор и генератор, пусть и походили на комедиантов, но несерьёзными их никак не назовёшь. К тому же, они производили впечатление людей образованных…
Павел хотел ещё сказать, что господин, за которым они с Оленькой следили, как раз таки, весьма напоминал крысу, спешащую в нору, но, не сумев подобрать слов, замялся.
– Будет вам, юноша, – махнул рукой профессор. – Сразу видно – человек вы в светских делах неискушённый. Вокруг Гришки Распутина вечно вьются разные проходимцы и, поверьте на слово, все, как один, образованные донельзя! Кто-то из них и сделал вам заказ.
– Вот что, господа! – пришёл к определённому решению Крыжановский. – Томить себя ожиданием более не собираюсь, а потому немедленно отправлюсь к Семёнову. Вы со мной?
– Что это даст? – не оставляя скепсиса, спросил Фёдор Ипполитович.
– Это позволит убедиться, что наших дам действительно нет в камергерском особняке, далее, допросив Семёна, мы непременно выведаем тайну двери на набережной, а ещё, поездка позволит убить время до окончательного разъяснения твоей собственной версии с рестораном. Таким образом, либо подтвердится какая-то из оптимистичных версий, либо останется последняя и наихудшая из них – похищение.
Сергей Ефимович тяжело вздохнул и взялся за колокольчик, намереваясь вызвать кучера.
Щербатский с Циммером объявили о своём согласии присоединиться к поездке, при этом профессор меланхолично заметил:
– Когда вооружённый отряд совершает вылазку из осаждённой крепости, это подчас выглядит не военной операцией, а лишь жестом отчаяния...
В «осаждённой крепости» оставили крепкий гарнизон в лице старого Полидора, снабжённого надлежащими инструкциями, и вскоре кучер Софрон увозил маленький отряд в морозную тьму.
Ещё издали стало видно, что ни одно окно не светится в камергерском доме – он словно вымер, этот дом.
«Вот и пропала надежда на благополучный исход, – холодея, подумал Сергей Ефимович. – Даже лампадки у икон не горят. А я уж нафантазировал мирную картину: Вера разливает чай в гостиной, дамы беседуют, перемывают косточки знакомым…»
– Может, там совсем никого нет? – тихо спросил Павел, снова вспомнив, как пожилой, похожий на крысу господин крался по набережной. – Хозяин ведь мог уйти по своим таинственным делам.
– Бьюсь об заклад, Семён у себя. Спит, как медведь в берлоге! – крикнул неунывающий Фёдор Ипполитович. – Хорошо бы ещё прислугу на ночь не отпустил, а то не достучимся.
Стучать действительно пришлось долго, да что там стучать – грохотать! Уже хотели уходить несолоно хлебавши, когда на втором этаже зажёгся тусклый огонёк, и через пять минут сонный злой голос спросил из-за двери:
– Кто здесь?!
Прибывшие назвали себя и тотчас были впущены в дом, где пред ними в ночной рубашке и колпаке предстал его превосходительство господин камергер. Мерцающий свет керосиновой лампы, которую Семён Васильевич держал в руке, освещал весьма растерянное и напуганное лицо. Да-да, вне всяких сомнений – именно напуганное!
– Что? Что случилось?! – начал он, не озаботившись поприветствовать нежданных гостей.
– Пропали Мари с племянницей. Из нашего дома они ушли вместе с Верой и до сей поры не возвращались! – сухо ответил Крыжановский, а Щербатский добавил:
– Горничную твою следовало бы поучить манерам, ни в какую не пожелала тебя будить… Кстати, где эта ехидна?
– Ох, ты, беда-то какая! – заохал старик. – Я себя скверно почувствовал и лёг сегодня пораньше, а прислуге разрешил уйти, как всё закончит. Вот ведь напасть: похоже, Верочки сейчас нет у себя-с, она спит чутко, и давно бы услыхала, как вы стучите. Пойдёмте же!
Хозяин дома привёл гостей к спальне супруги, постучал в дверь и, не дождавшись ответа, вошёл. Комната оказалась пуста, а кровать не разобранной.
– Что же это, право? Ведь прежде она никогда-с!.. Где же теперь искать?
Крыжановскому надоело слушать старческие причитания, и он твёрдо сказал:
– Где искать, спрашиваешь?! Что же, кое-какие соображения на сей счёт у нас имеются! На Николаевской набережной, там, где дверь, ведущая под землю, вот где!
Услышав эти слова, Семёнов побледнел так, что стал похож на мертвеца.
– Я не понимаю, право, господа…
– Полушубок, что висит в прихожей, тот самый… – горячо зашептал Циммер.
– Всё ты понимаешь, Семён! – раздражённо бросил Щербатский. – Эти дети заметили, как ты садишься в трамвай, и из озорства решили проследить за тобой. Потом они, как водится, проговорились Вере…
– Не может быть! – отчаянно вскрикнул камергер и тяжело опустился на кровать.
– Ещё как может, вот, изволь ознакомиться! – Сергей Ефимович сунул ему записку, которую оставила Мари.
– Будет тебе, – ласково сказал Щербатский. – Здесь все мужчины, мы уж точно не упадём в обморок от признаний в запоздалой и греховной любви. Дело, ведь, наверняка в какой-нибудь юной курсистке, которая так нуждалась в покровительстве убелённого сединами человека? Бывает…
– Вы не понимаете!!! – взвизгнул камергер, хватаясь за сердце. – Это катастрофа! О, я старый болван!
– Тоже ещё нашёл катастрофу! – возмутился Фёдор Ипполитович. – Великое дело – жена застукала!
– Что там, за железной дверью, Семён? – потерянно спросил Сергей Ефимович, который по поведению старика прекрасно понял: дело обстоит гораздо хуже, нежели полагал шурин.
Вопрос пришлось повторить, ибо Семён Васильевич сидел, уставившись в одну точку и, казалось, совершенно отрешился от происходящего.
– Нет там ничего странного… Сточные коллекторы, вот и вся недолга, – произнёс он, наконец.
– Так какого лешего тебе там понадобилось?! – взорвался Крыжановский.
Поскольку Семён Васильевич не ответил, слово взял Фёдор Ипполитович.
– Оставь его, Серж. Не желает сознаваться, и пусть себе, нам его дурно пахнущие тайны ни к чему. Уж я свою сестру знаю, в канализацию она нипочём не полезет, хоть ты тресни. Следовательно, можно предположить, как оно случилось на самом деле. Дамы потоптались на набережной, может, даже вошли в дверь, но пробыли там лишь до тех пор, пока не испачкались в дерьме, и не осознали, где именно очутились. А дальше просто ретировались. О, я прямо вижу, как они, после своего пикантного приключения, негодуют, как жалуются друг другу на нас, мужчин. Естественно, в такой ситуации самым разумным исходом представляется ресторан с глинтвейном! А как же иначе? Натурально, они сейчас где-то гуляют, а вовсе не похищены Орденом Мартинистов...
– Нет, Фёдор! – по-стариковски пронзительно воскликнул Семёнов. – Они пошли в коллекторы, и даже дальше. Теперь я в этом уверен…, а тогда решил по простоте, что услыхал другую группу, о которой мне знать не положено…
– Ещё одна версия? – удивлённо поднял брови Щербатский.
– Изволь помолчать! – осадил его Крыжановский, и выжидающе уставился на Семёнова.
– Да-с, уверен… – произнёс тот, снова хватаясь за сердце. – Нужно срочно ехать… Сейчас, через пару минут сердце отпустит, и немедленно отправляемся. Эх, не опоздать бы!
Семён Васильевич несколько раз с усилием выдохнул воздух, а затем вскочил на ноги.
– Ну-с, всё, кажется обошлось, – сказал он, улыбаясь через силу, но тут же с исказившимся от боли лицом рухнул на пол.
Пока Щербатский и Циммер поднимали старика и укладывали на кровать, Сергей Ефимович схватил лампу и принялся искать в комнате лекарство. Много времени это не заняло – в прикроватной тумбочке Веры Ивановны, среди прочего, обнаружился нитроглицерин в шоколаде. Удачная находка стала для больного камергера настоящим спасением. Придя в себя, он немедленно схватил Крыжановского за руку и произнёс:
– Я страшно виноват перед всеми и, в наибольшей степени, перед своей супругой. Но, уж дальше придётся без меня расстараться – укатали сивку крутые горки-с…
– Куда ехать, Семён? – мягко спросил Щербатский.
– Скажу-с… Но, прежде, выслушайте, с чем придётся столкнуться. Клянусь, говорить об этом непросто, но не из-за сердца – отнюдь, а оттого, что обстоятельства заставляют делать выбор между доверенной мне тайной и спасением супруги-с. Впрочем, помешать чему-либо вы всё равно не в силах, а вернуть женщин шанс есть. Придётся уж как на духу-с… А там судите старика как заблагорассудится! Я ко всему готов, пусть даже к эшафоту…
***
Когда наёмные сани подкатили к Николаевской набережной, Марию Ипполитовну обуял страх – совершенно безотчётный и какой-то потусторонний. Стыдно, конечно, но так не хотелось больше тайн, сникла всяческая женская солидарность, теперь мечталось лишь об одном: поскорее воротиться в уютную свою гостиную… Нет, занавеси там, пожалуй, менять не стоит – очень уж они славные и родные…
Расплатившись с возницей, дамы огляделись. Вокруг пустынно, куда-то подевались все прохожие. Нева – молчаливая и неподвижная – кажется покойницей, которая уже успела остыть и посереть. Грязно-белая земля молчит, ей в противовес мрачное небо угрожает криком сотен птиц – чаек и ворон, зачем-то объединившихся в какое-то зловещее содружество. В облаках угадываются пугающие образы, которые медленно плывут, видоизменяясь и приобретая еще более ужасающие очертания. Кажется, что это тысячи душ усопших, но не упокоенных, проносятся над головами, пророча немалые беды…
– Быстрее же, быстрее! Вера Ивановна, Мария Ипполитовна, душечки! Вот ступеньки к реке, потом пройти немного, а там и до заветной дверцы – рукой подать! – захлебываясь, таинственным шепотом звала Оленька, сбегая по лестнице на одетую в гранит набережную Невы. Старшие дамы, подхватив длинные подолы, едва поспевали за девушкой.
Ускорив шаг, они оказались, наконец, у цели. В глубине ниши действительно обнаружилась низкая – куда меньше человеческого роста – окованная железом старинная дверца.
– Что, если она закрыта изнутри? – выказала первое опасение Мария Ипполитовна.
– Узнать об этом мы можем лишь одним путем, – ответила ей Вера и смело надавила на изогнутую ручку. Дверь, до того казавшаяся плотно запертой, бесшумно поддалась нажиму, открывая темный проход. Пахнуло влажным и тяжелым подвальным духом. Мари, ахнув, поморщилась.
– Какой ужас! Верно, это вход в подземные коммуникации, о которых я слыхала столько страшного! Газеты каждый день пишут – в Неву из коллектора выбросило неопознанное тело! – воскликнула Мари.
– Сильна ты, матушка, страху нагонять, – осадила её Вера Ивановна. Оленька только вздохнула: что поделаешь, сама напросилась! Теперь нельзя даже виду подать, иначе самое интересное – тайна – пройдет мимо, ведь тётушке ничего не стоит отослать её домой. Милый ребенок, она даже не задумывалась о том, что тайна может быть по-взрослому скучной, а то и вовсе неприглядной, недоброй…
…Запалив «летучие мыши», женщины стали друг за дружкой пробираться сквозь дверцу. Возглавляла процессию Вера Ивановна, следом, закрывая нос кружевным платком, двигалась Мария Ипполитовна, за ней легкой тенью поспевала Оленька. В тусклом свете фонарей виднелись ступени, ведущие вниз. Вся канализация с ее малоприятным нутром простиралась под городом на десятки километров, и мало кто знал полный план её туннелей.
Тут Мария Ипполитовна, чья способность к рассуждениям сильно сковывалась страхом, наконец, спохватилась:
– Оленька, девочка моя, молю тебя – вернись назад, пока еще не поздно! Мы с Верой Ивановной – женщины взрослые, авось, как-нибудь обойдется, а тебе незачем здесь быть. Не надо геройства, я с самого начала противилась твоему участию в предприятии, а теперь и вовсе нехорошо выходит…
– Тетушка, позвольте остаться – вдруг и я на что-нибудь сгожусь, – с жаром возразила девушка.
– Пусть уж идет, – вздохнув, решила исход спора Вера Ивановна.
Ступени вскоре кончились, и женщины оказались в проходе, ведущем направо. Путь предстоял нелёгкий – идти приходилось по нескольким толстым заржавелым трубам, образовывавшим нечто вроде дороги.
Под трубами журчит вода, и о том, глубока ли она, остаётся только догадываться, не говоря уже о возможном происхождении и составе. Больше всего неприятностей, конечно же, доставляет запах – кажется, он пропитал волосы, одежду. Не спасают ни надушенные платки, ни нюхательная соль, запасённая Верой Ивановной – зловоние усиливается, стремясь победить и выжить отсюда непрошенных гостей. Вдобавок к запаху, звуки тоже окружают и наступают со всех сторон: где-то неподалеку слышно как падают капли, то и дело на границе слуха возникают неясные шорохи и постукивания, но стоит только попытаться определить природу этих звуков, как они немедленно пропадают.
Проход неширок, и женщины, осторожно переставляя ноги, при движении придерживаются за стены. Весьма кстати оказался фонарик Ольги – он исправно даёт яркий узкий луч, помогающий освещать особо опасные участки и ориентироваться в движении.
К слову сказать, опасных участков встречалось немало. Оступившись на скользкой трубе, Мари оказалась по щиколотки в воде. Высокие голландские боты защитили от проникновения влаги, но сами безнадежно испортились, таким образом, пожертвовав собой ради хозяйки.
Вера Ивановна оглянулась на вскрик родственницы, но даже не остановилась, а лишь пошутила: дескать, это первое боевое крещение. Пришлось Марии Ипполитовне смириться и идти дальше.
Преодолев, таким образом, какое-то расстояние спутницы услышали омерзительный писк и, практически одновременно, в воду с трубы смачно шлепнулось толстое крысиное тельце, подняв фонтанчик брызг.
Едва подавив крик, Мари замерла. Ещё миг – и нахлынет паника…
– Ну, ещё бы! – рассмеялась рядом мадам сочинительница. – Разве можно обойтись без такой колоритной детали: мрачное таинственное подземелье, три напуганных женских существа… Да даже если бы тут не оказалось крыс, воображение само бы их дорисовало…
– Не вижу почвы для веселья, – переведя дух, объявила Мари.
– Для веселья – нет, зато какая великолепная почва для будущего сюжета! – воодушевлённо воскликнула Вера Ивановна. – Ах, душечка, я так тебе благодарна! Какое замечательное приключение! Знаешь, мой литературный наставник, граф Рочестер, в последнее время часто пенял мне на постность текстов, я же ничего не могла с этим поделать – ярких впечатлений не доставало, ведь в нашей повседневности таковых взять негде. Но теперь – другое дело, я просто впитываю в себя впечатления, а по окончании нашего замечательного приключения, чувствую, бумага просто задымится под моим жарким пером…
– Вот именно – по окончании! – перебила Мари, весьма удивлённая стойкостью духа тщедушной и болезненной мадам. – Я же серьёзно опасаюсь, что отвратительный мохнатый насельник этих мест, а также его собратья – не худшая из угроз, поджидающих нас впереди.
– Так обнажим же оружие и, марш – навстречу опасности! – задорно провозгласила Вера Крыжановская, и тут же выполнила собственную команду.
Мари и Оленька переглянулись, последняя при этом покачала головой, как бы выражая сомнение в том факте, что возраст их спутницы действительно перевалил за полвека.
Тоннель закончился развилкой. Искательницы приключений остановились, решая, куда дальше направить стопы, когда вдруг Мари заметила, как впереди, из-за левого поворота, забрезжил едва видимый глазу колеблющийся свет.
– Тушите фонари, быстрее! – негромко приказала она остальным. – Смотрите, впереди кто-то есть!
Ошибки возникнуть не могло – из левого прохода действительно изливался неровный свет.
«Такие отблески может давать свеча на бочке, вокруг которой склонились жуткие разбойничьи рожи, замыслившие холодящее кровь преступление. А здесь их постоянное место сбора, – внутренне сжавшись от ужаса, Мари окаменела, тогда как мозг продолжал услужливо рисовать картины одна ярче другой. – Либо это логово чудовищной банды душителей, точно таких же, как те, чьё дело расследовал Серж много лет назад в Вильно! Неужели мы сами, добровольно, идем сейчас в их обагренные кровью лапы?! Что, если душегубы тоже заприметили свет наших фонарей, и сейчас выскочат из-за угла?! О, зачем я так легкомысленна! Что сделалось с той благоразумной Мари, которою я слыла до сегодняшнего утра? А ведь ещё осуждала господина Циммера за беспечность! Да его поездка на каток – невинная шалость, в сравнении с моими собственными деяниями. Зачем не остановила я выжившую из ума Верочку…»
– Мне боязно! – одними губами шепнула рядом Оленька. Протянув руку, Мари нащупала руку девушки и сжала ее.
В темноте слышится лишь лёгкое дыхание и частое биение сердец трёх женщин. Но вот к этим звукам добавляются новые – мужские голоса. О чём говорят – неизвестно, ибо голоса (о счастье!) не приближаются, а наоборот, удаляются. Верно, так и есть, ведь и свет меркнет тоже.
Признаки чужого присутствия давно исчезли, но путешественницы ещё долго стояли в темноте, стараясь не издать ни звука. Ольга, все это время сжимавшая руку тетки, наконец, ослабила хватку, и Мария Ипполитовна стряхнула оцепенение.
– Что же, надо двигаться далее – они ушли, – донёсся возбуждённый голос Веры Ивановны. – Теперь ясно, куда нужно идти: последуем за неизвестными…
– Да вернись, наконец, в ум, матушка! – зашипела на нее Мари. – Назад, и немедленно!
– О нет, мой ум как никогда ясен и нынче повинуется мне беспрекословно! – хихикнула мадам. – Мы не одни в подземелье, это ясно. Но кто сказал, что только впереди кто-то есть? Вдруг и сзади, по нашим следам, сейчас идут, а? Повернём, и обязательно столкнёмся нос к носу с преследователями, но если двинемся вперёд, то никоим образом не пресечёмся ни с теми, что сзади, ни с теми, что идут перед нами. Понимаешь, о чём я?
Мария Ипполитовна от владеющего ею ужаса ничего не могла понимать, она могла лишь положиться на чужое понимание ситуации, а потому просто последовала за отчаянной писательницей.
Вновь двинулись вперед, на этот раз не зажигая «летучих мышей», а пользуясь лишь замечательным подарком влюблённого инженера. Старались ступать мягче и не переговариваться без особой надобности. Идти пришлось долго, к счастью, развилки больше не попадались, а только многие повороты, какие-то ниши, да зарешёченные туннели, которыми вряд ли кто-либо недавно пользовался. Периодически Вера Ивановна останавливалась и принимала такой вид, какой бывает у легавой собаки, когда та делает стойку. Ко всеобщему облегчению, ни света, ни голосов больше не обнаруживалось.
Кажется, этот ужасающий путь никогда не кончится: время прекратило своё течение, нет больше города Петербурга, и Империи тоже нет, как, впрочем, и остального мира. Есть только зловонный проход, уходящий в бесконечность.
«Но, что это, неужели почудилось? Да нет же, на лице и вправду ощущается легкое дуновение! Может, выход уже близок?», – Мари непроизвольно ускорила шаг и, наверное, наступила бы на пятку Вере Ивановне, если бы последняя, в свою очередь, не рванула вперёд как призовая лошадь. По пути попадались какие-то помещения, но дамы промчались мимо, не глядя и не останавливаясь.
Вскоре они увидали лестницу, ведущую вверх, к свету. Подземелье кончилось, впереди действительно ждал выход – квадратный проём. Сорванная с петель дверь лежала рядом, что выяснилось сразу же, как только дамы вышли на воздух. На землю уже опустились сумерки. Несколько секунд путешественницы с наслаждением вдыхали чистый морозный воздух, очищая легкие от наполнявших их отвратительных миазмов, а затем обнаружили, что дверь из которой они только что вышли – это дверь склепа, а вокруг, насколько хватает взгляда, протянулись стройные ряды могил.
Мария Ипполитовна горестно всхлипнула. На секунду появилась упоительная мысль, что она спит и видит дурной сон, что этот сон вот-вот должен окончиться, но – увы! – мысль рассеялась, лишь только безжалостный ветер швырнул в лицо пригоршню снежного крошева.
Вера Крыжановская, напротив, выглядела совершенно довольной.
– Смоленское кладбище. Поразительно, мы проделали под землёй такой путь… Почти весь Васильевский остров отмеряли. Поразительно! Посмотрите-ка, на кладбище снег намного белее городского! Эту особенность непременно надо запомнить и потом описать…
– Давайте просто уйдем отсюда, и всё! – предложила Мари.
– Нет, не всё, смотрите, смотрите – вон они! – выразительный шепот Веры Ивановны свидетельствовал, что достойная дама достигла весьма высокой степени экзальтации.
Между захоронениями, далеко впереди, будто от ветра трепетал призрачный свет, на фоне которого чьи-то неясные мелькающие тени, как и тени деревьев, казались привидениями-исполинами, вышедшими из-под земли ради своих устремлений, чуждых миру живых.
– Неужели тем людям не страшно на кладбище, ведь уже почти ночь? – наивно поинтересовалась Оленька.
– Выждем, и двинемся за ними. Необходимо выяснить всё до конца, – твёрдо ответствовала писательница. – А если там Семён, то ему придётся многое нам объяснить.
Мысль о том, что среди пугающих теней впереди может оказаться муж Веры Ивановны – такой родной и домашний Семён Васильевич, некоторым образом воодушевила Мари. Вдалеке басовито ударил колокол, к нему присоединились другие, и вот над мёртвой землёй поплыл заунывный перезвон.
Двигаясь вдоль могил, Мари всеми силами старалась не думать о том, где она сейчас, но в голову как назло лезла всякая дрянь: припоминались сообщения из числа тех, что обычно печатают на последних страницах газет – о необъяснимых происшествиях; леденящие кровь истории об упырях и неупокоенных душах, только и ждущих, когда какой-нибудь простофиля забредёт ночью на кладбище.
Припомнился также случай из детства, когда брат Феденька из озорства запер сестренку в темном чулане.
И тот панический ужас перед неизвестностью и мраком вновь выплыл как марево из обиталища жути, протянул к тебе мертвенно-ледяные руки, и вот-вот достанет, дотронется. И тогда просто умрешь от страха или провалишься в темную бездну безумия. И эта бездна накроет тебя с головой, как, случается, на море накрывает волна. И ты захлебнешься, задохнешься в собственном крике, надсаживая горло и сжигая легкие…
Подавив очередной приступ страха, Мари продолжала идти, ничем не выказывая перед остальными, насколько ей плохо. Идти было трудно – ноги то и дело скользили на мерзлой земле, чтобы не упасть, приходилось хвататься друг за дружку, а то и за могильные плиты и кресты. Вдруг Вера Ивановна резко остановилась и подняла руку. Впереди отчётливо слышались голоса, и один из них, вне всяких сомнений, принадлежал Семёну Семёнову.
– Далеко ли ещё? – спросил кто-то незнакомый по-французски, а Семёнов также по-французски ответил:
– Кладбище скоро закончится, блистательные братья. А там останется пройти не больше мили.
– Очень утомительный путь, очень! – присоединился некто третий, весьма ворчливый.
– Зато полностью безопасный. Ни одна живая душа не знает о нас, –почтительно возразил Семён Васильевич.
– Да, вы правы, Посвященный брат, безопасность – превыше всего, – примирительно сказал первый из собеседников. – Нас предупреждали, охранное отделение в России зря свой хлеб не ест, его агенты могут скрываться повсюду, к примеру, вон за тем надгробием со склонённой фигурой. Мне там почудилось какое-то движение…
– На кладбище всегда чудится нечто эдакое, Рыцарь, – с усмешкой сказал ворчун. Однако нам не стоит здесь задерживаться, мне, признаться, тоже не по себе. Предлагаю продолжить путь.
Голоса смолкли, снег заскрипел под ногами идущих.
– Ну, что я говорила?! – победоносно осведомилась Вера Ивановна. – Ах, милейший супруг мой Семён Васильевич, ах, дражайший Посвящённый брат, уж теперь я вам задам!.. Обещали же порвать с масонскими играми, так вот как вы держите слово?! Пойдёмте же, дорогие мои наперсницы, надеюсь, теперь страх окончательно покинул вас?
У Марии Ипполитовны действительно отлегло от сердца. Ну, какая, к шуту, угроза может исходить от Семёна Васильевича? Да и спутники его – несомненно, люди благородные, к тому же, им и самим на кладбище страшновато.
– А я догадываюсь, куда они направляются, – дрожащим от сдерживаемых чувств голосом объявила Вера Ивановна. – В пустующий театр Ширяева, я там не раз бывала с Семёном. Так давайте же проберёмся следом и посмотрим, что происходит. Я знаю в театре все входы-выходы – нас никто не заметит.
– Какой в этом смысл? – нахмурилась Мари. – Ведь ясно же: в деле не замешана женщина, а членство в тайном обществе – не такая уж провинность, дома вы с Семёном легко с нею разберётесь. Предлагаю вернуться, я устала, моя обувь промокла и студит ноги…
– Долой здравый смысл! – взвизгнула писательница. – Отринь тяготы и невзгоды, Мари, и не бросай меня сейчас, когда цель так близка!
– Тётушка, не бросайте, пожалуйста! – взмолилась Оленька. – Ведь это так загадочно и интересно, точь-в-точь, как в cinema.
«Твой дядя ведь станет волноваться…» – хотела возразить Мари, но тут в голове отчётливо всплыло воспоминание, как сама она не находила себе места от волнения в ту ночь, когда Серж гонялся за Распутиным, и при этом оказался настолько чёрств, что даже не удосужился телефонировать домой.
Мари вскинула голову и с ухмылкой произнесла:
– Веди, о, Кассандра, мы вверяем тебе наши судьбы!