25 января 1913 г.

– Не очень обнадёживающая картина вырисовывается, – объявил Циолковский, глядя на то, как споро орудуют ручной помпой Циммер с Распутиным.

– О чём вы? – сузил глаза Крыжановский.

– До Твери чуть меньше пятиста вёрст. Императорский экспресс в пути уже больше четырёх часов. Скорость у него пятьдесят…

– Шестьдесят, а то и выше! – оторвался от перекачки керосина Циммер.

– Не гоже перебивать старших, юноша, – возмутился Циолковский. – Если бы путь всё время шёл по прямой или под уклон, тогда вы правы. Но ведь поезду приходится и в гору подниматься. Кроме того, существуют иные случаи, когда нужно сбавлять ход – повороты, стрелки, станции… Так что средняя скорость –пятьдесят, и не верстой больше. А вам, молодой человек, советую впредь оперировать не гипотетическими величинами, а реальными!

– Простите, Константин Эдуардович, но вы вроде изволили выразить некоторую тревогу, – напомнил Сергей Ефимович. – Объяснитесь.

– Ну, так вот, – вернулся в русло прежнего разговора учёный, – мой дирижабль теоретически способен дать сто десять вёрст в час. Но вы ведь помните, что, если не считать короткого пробного полёта, сегодня как раз первое настоящее испытание аппарата. Поелику, трудно судить, как он себя поведёт на практике – какая в действительности выйдет скорость, какой расход топлива, ну и так далее…

– То есть, сможем ли мы вообще покрыть расстояние до Твери, хотели вы сказать? – закончил мысль собеседника Крыжановский.

– Нет-нет, – поспешно возразил Циолковский. – В свой дирижабль я верю, но поймите правильно: топлива впритык, а скорость следует держать выше ста, иначе не успеть…

– Вы верите в машину, – сказал Сергей Ефимович, – А я верю в Бога, на чью милость нынче и уповаю. Себя, и…э-э, всё наше предприятие.

– Deus ex machina? – машинально отметил Павел.

Помпа издала смачное чмоканье, возвестив об окончании перекачиваемой жидкости.

– Кажись, последняя бочарыга! – подтвердил Распутин. – Ну чё, полетели, али как?

– Шубу не забудьте, Григорий Ефимович, в гондоле холодно, – крикнул Циолковский, поднимаясь по лесенке. – Господин инженер, вы, вроде, самый быстрый из нас? Не сочтите за труд, когда все поднимутся на борт, перерубите канаты и скорее следом! Только смотрите – вначале носовой, потом кормовой.

У трапа Распутин остановился и, обдав Крыжановского дурным запахом изо рта, спросил:

– Ефимыч, а Ефимыч, поглянь, дирижопель-то, собака, на пулю смахиваеть, так, може, я не тех пуль, каких надобно, пужаюсь? Може смертушка мне грозить вот от ентой агромадной пулищи? Нонче взлетим в небеса и оттудова ка-ак навернёмся прямиком в Финский залив…

– Не похоже на пулю – у той зад тупой, а у дирижабля – острый, – не нашёл иного ответа Крыжановский, но чудотворцу этого оказалось достаточно. Проворчав: «Точно, у пули ж задница тупая, как есть, тупая», – исчез в гондоле.

За ним поднялся и Крыжановский. Если бы кто-то из присутствующих в этот момент посчитал необходимым приглядеться к лицу действительного статского советника, то наверняка прочёл бы там безмерный предполётный страх.

Павел схватил топор и с плеча ухнул по носовому канату – тот лопнул и нос дирижабля начал медленно подниматься вверх. Через мгновение топор инженера расправился и со вторым канатом.

Циолковский тоже не терял времени даром: открыв небольшую дверцу в агрегатном отсеке, он несколько раз качнул рукой какую-то рукоятку, а затем чиркнул большой шведской спичкой. В следующий миг вспыхнуло пламя, которое изобретатель тут же принялся регулировать небольшим медным маховиком.

Павел вскочил внутрь. Некоторое время ничего не происходило – дирижабль висел у земли, немного задрав носовую часть, будто раздумывал. А потом не спеша, словно до конца ещё не веря в собственные силы, начал подъём. Сергей Ефимович смотрел в окно, как уплывает вниз земля. Страх куда-то отступил, а на его место пришло ощущение чуда – словно в забытых детских снах, его превосходительство снова умел летать. Только наяву уши заложило – во сне такого не бывает.

Константин Эдуардович продолжал колдовать с механизмами. Вот к гудению пламени добавился мерный рёв – это по правому и левому борту заработали пропеллеры.

Распутин сильно выпучил глаза и стал шептать молитву, часто и размашисто крестясь.

– Ну, всё, вроде бы, летим, – закричал Циолковский и, спохватившись (будто без этого – никак), надел на себя авиаторские очки.

Торжественно и величаво дирижабль развернулся в небе и, постепенно набирая ход, устремился на юго-восток.

В этот час жители восточной части Петербурга могли наблюдать, как в небе проплывает большая серебряная рыба. При виде её ребятня радостно кричала и показывала пальцами, а взрослые значительно хмыкали, мол, ничего особенного не происходит: эка невидаль – цеппелин над городом. Попался пролетающий аппарат и на глаза мосье Карманову, который, по своему обыкновению, сидел в кресле с газетой. На неуловимо короткий миг уважаемому домовладельцу тоже захотелось воспарить ввысь и полететь навстречу солнцу, но тотчас глаза его опустились к газетным строчкам, в которых явственно читались признаки грядущей войны, а с ней – и непременной наживы.

Крыжановский, глядя вниз, конечно же, не приметил Романа Модестовича, уж больно тот был мелок, да к тому же и стекло запотело. Другое дело – Павел Циммер, который специально – и весьма пристально – рассматривал с высоты своё бывшее жилище. Само собой, зная повадки тамошних обитателей, молодой человек сумел распознать в букашке на крыльце мосье Карманова и приветливо помахал ему рукой. Разумеется, безответно.

– Летим, господа, летим! – продолжал восклицать Циолковский, перекрикивая рёв мотора. – Что я говорил?! Эх, видели бы сей полёт мои злостные оппоненты! Что бы сказал на это Александр Матвеевич Кованько? Смотрите, как легко управляем аппарат, и это при западном то ветре!

– Но, помилуйте, где именно его построили? – наклонившись к уху учёного, поинтересовался Циммер. – Ведь это же колоссальный заказ, требующий уйму усилий.

– Вы правы, Павел Андреевич. Жутко вспомнить, что я перенес, через что прошёл! В разных местах пришлось заказывать части, а потом собирать из них целое. К слову, вся работа проделана исключительно нашими, российскими, специалистами, только дюраль и другие материалы доставлялись из Франции. Двигатель мне изготовили здесь, в Петербурге, на заводе Леснера. Московское предприятие «Дукс» сделало гондолу и все четыре части сигары. Гондолой я недоволен, кстати. Чувствуете, поддувает, а? Дверь не герметична! Зато пропеллеры чудо как хороши! Четыре лопасти, из крепчайшего ореха! Они – изделие Первого товарищества воздухоплавания. Эх, придёт время, начнём строить настоящие, огромные дирижабли – крейсера, объёмом не менее ста кубических метров. А этот лишь первенец, прототип, так сказать.

– А на Луну на ём можно долететь? – внезапно спросил внимательно слушавший Распутин.

– Сразу видно, что вы, дорогуша, не читали моей статьи «Исследование мировых пространств реактивными приборами», – самодовольно заявил Циолковский. – Напрасно, кстати, не ознакомились, статья весьма остроумна. Там полностью доказывается невозможность выхода в космос с помощью аэростата или посредством выстрела из артиллерийского орудия. Если пожелаете, я могу вам дать почитать…

– Не-а, не надобно! Хрен с им, с космосом, а заодно с Луной, – зевнув, продолжил научную полемику Григорий. – Слышно, тама, наверху, нетути воздуху, чтоб дышать, да и жратвы никакой не растёть.

– Так что же, неужели вам не интересно было бы полететь на Луну, и хоть одним глазком взглянуть как там на самом деле? – поразился Константин Эдуардович.

– Не-а, не антересно, – дёрнув бородой, заорал старец. – Чё мне Луна, коль тама ничё нетути. Я в Бразилию хочу, грят, там всего навалом, а бабищи вот с такими…

– А я бы отправился в космос с удовольствием, – уверенно крикнул Циммер. – Пусть в нём уныло и пустынно, но кто-то же должен стать первым человеком, покинувшим пределы нашей планеты.

– Может, вы им и станете, Павел, – улыбнулся Циолковский. – По крайней мере, я уверен, что в космос первым выйдет именно русский человек, как самый пытливый. Выжить в тягостных условиях, где невыносимо холодно и голодно – кто, кроме нашего соотечественника, сможет? Вот поэтому я всегда говорю: русская душа есть душа космическая.

Сергей Ефимович успел уже привыкнуть к полёту. Периодически, когда воздушные потоки заставляли дирижабль дрожать или бросали его из стороны в сторону, действительный статский советник весь подбирался, как бы готовясь к неприятностям, в остальное же время пребывал в обычном для себя состоянии расслабленного размышления. Слушая громкий разговор своих спутников, он поражался, какая невиданная сила свела вместе столь невероятных людей в столь невероятном месте. В том, что сила такая существует, никаких сомнений не возникало, иначе бы совершенно невозможным оказалось Верочкино пророчество. А всё ведь по её словам вышло! Вплоть до деревянного коня и фразы про очень важного для всех людей Костика.

«Да уж, наша Кассандра только один раз в жизни ошиблась – насчёт скачек и лошади, сломавшей ногу… Стоп, а ошиблась ли?! Кличка у лошади была Дирижабль. Я ведь тогда как спросил? Кто победит в гонке, Дирижабль или второй фаворит, прозывавшийся…, э-э, ошибки быть не может… Экспресс, вот как его звали! И Вера сказала: ставь на Дирижабля, не ошибёшься. Сейчас тоже своего рода соревнование между дирижаблем и экспрессом?! Неужели все пророчества, сколько их ни существует на свете, одинаковы – что произойдёт, известно, а когда именно – нет. И ещё эта двойственность! К примеру, в словах из Вериной записки про Гектора, павшего в театре, прежде виделся только Столыпин, а теперь и Щербатский. То же и гонка: тогда выиграл Экспресс, а сегодня? Похоже, всё-таки дирижабль, если что-нибудь не сломает себе перед финишем, как тот конь!»

От последней мысли Сергея Ефимовича бросило в жар – несмотря на злой холод в кабине, он расстегнул воротник.

Ощущалось, что не воздушные потоки, но высшие силы нынче играют их летательным аппаратом. Вскоре эти невидимые силы, словно подслушав мысли его превосходительства, решили проявить коварство. Шум двигателей внезапно изменился, дирижабль сделал нырок и заметно потерял высоту. Циолковский прервал научную беседу и, бросив обеспокоенный взгляд на приборы, принялся колдовать над многочисленными рукоятками и маховиками.

– Что это?! Что случилось?!! – закричал Циммер.

– Оледенение, будь оно неладно! Ничего, сейчас поддадим жару, – процедил учёный.

Через несколько минут аппарат снова начал подниматься.

– Ну, вот и славно! – облегчённо сказал Крыжановский.

– Не совсем, – горестно вскрикнул Циолковский. – Похоже керосина на весь путь не хватит, вёрст двадцать-тридцать не дотянем до Твери! Признаться, материал обшивки обладает несколько большей теплоотдачей, чем ожидалось – газ постоянно приходится греть. К тому же мотор… Это не мотор, а какой-то обжора. Гаргантюа, знаете ли, среди моторов! Ничего не попишешь, господа, полёт изначально преследовал лишь испытательские цели, а потому прошу не взыскивать с меня за неверный расчёт. Не знал!

– Думай, Ефимыч, думай! – пронзительно взвыл Распутин. – Коль не долетим, убьють Помазанника, как есть убьють!

– А чего тут думать? – удивился Константин Эдуардович. – Впереди по курсу Вышний Волочок, сядем там и известим полицию о готовящемся покушении. Вы же при власти, ваше превосходительство, так за чем дело стало? С Тверью есть телефонная и телеграфная связь…

– Забудьте о посадке, не всё так просто, – возразил Крыжановский. – Тот, кто должен ведать безопасностью Государя, и есть убийца.

– Быть того не может! – удивился Циолковский. – Вы про дворцового коменданта Дедюлина?

– Пёс он и сплетник, твой Дедюля! – яростно закричал Распутин. Напраслину возвёл, якобы я Аннушку Вырубову потоптал! А я к ей и пальцем не лез! А ишшо велел солдатам меня кажный раз обыскивать на входе во дворец, буде я бомбист какой. Где яму, дураку, с Орденом тягаться!

– Зря обыскивать, говоришь? – спросил Крыжановский с таким выражением лица, что Григорий тут же сник. А Сергей Ефимович тотчас повернулся к Циолковскому и продолжил: – Генерал Дедюлин – человек честный, но уж очень простой. Непонятно, по какой причине он сам не поехал в Крым с Государем, а назначил вместо себя одного из доверенных людей – полковника Петрова, а тот оказался врагом. И, главное, у этого врага всё нынче в подчинении – полиция, жандармы, охранка.

– Ужасно! Немыслимо! – вскричал Циолковский. – В каком обществе живём?!

– Увы! – развёл руками Крыжановский.

– А хуже всего то, что, втянувшись в подобные события, всех вокруг начинаешь подозревать, – вставил Павел Циммер. – И вообще перестаёшь верить людям, даже лучшим из них... Хоть и неловко, но должен сознаться в одном грехе…

Павел метнул взгляд на Сергея Ефимовича, и продолжил:

-…Речь о Фёдоре Ипполитовиче. В определённый момент мне показалось, будто он играет на стороне Ордена. Я уж строил разные предположения, одно отвратительнее другого, а случилось всё вон как…

– Да, уж, Фёдор…, – погрустнел Сергей Ефимович.

– О ком речь? – заинтересовался Циолковский.

– Шурин мой, большой любитель поболтать, – пояснил Крыжановский. – Ранили его серьёзно, хоть бы выжил. Что до вас, Павел, то по сыскной части идти не посоветую, ежели появится вдруг такое желание.

– Не появится. Верите ли, после всего, что довелось пережить прошедшей ночью, собственная специальность стала мне особенно дорога, – помотал головой Циммер.

– Понимаю, – похлопав его по плечу, сказал Сергей Ефимович. – Для инженера главное – логика, этого добра у вас с избытком, но для сыщика непременное качество – чутьё, а здесь, сами понимаете – увы, и ах. К тому же, вы слишком поспешны в оценках. Вот только что заявили, дескать, «довелось пережить». Простите, но сие утверждение я нахожу совершенно преждевременным – нам ещё кое-что предстоит...

– Предстоить? Ужель-таки придумал?! Как есть, придумал! – заскулил Распутин. – Так не томи, милай, гри, куды лететь!

– Нужно догнать поезд! – объявил Крыжановский.

– А дальше что? – скептически спросил Константин Эдуардович. – Не станете же на крышу вагона прыгать?

– Стану! – просто сказал Крыжановский. – А почему нет? Многие с аэростатов для собственного удовольствия, да ради остроты ощущений прыгают, у меня же цель более важная.

– Так то с парашю-ютом, – протянул учёный. – А у нас его нет. Конечно, если бы я мог уравнять скорость с поездом и зависнуть на малой высоте…

– А за чем дело встало? – пожал плечами Крыжановский. – Помнится, вы не уставали бахвалиться возможностями своего аппарата.

– Вы не понимаете! – с жаром воскликнул Константин Эдуардович. – Движущийся поезд создаёт вокруг себя такие мощные вихревые потоки, что стабилизировать аппарат в непосредственной близости не представляется возможным – снесёт!

– А зачем нам непосредственная близость? – пожал плечами Сергей Ефимович. – У вас на борту разве нет верёвки? Обвяжусь, а вы меня с высоты спустите.

– Ну, если теоретически, – учёный поднял на лоб очки и внимательно посмотрел на Крыжановского. – А вы, оказывается, человек редкостного хладнокровия.

– Лучше прибавьте ходу, милостивый государь, – поморщился его превосходительство. – У меня хладнокровия не больше, чем у вас керосина – и оно тоже вот-вот иссякнет.

– Всё у вас, благородных, не по-людски! – с досадой объявил Распутин. – Чё за холоднокровие такое, а? Поди, не жабы, а люди! Храбрость, она, стал быть, не от холодной, а от горячей крови берётси, али не правый я? То-то же, что правый! А коли так, то кровушку не помешало б подогреть чем-то, токмо не керосином…

– У меня есть спирт, – доложил Циолковский.

– Премного благодарен, – покачал головой Сергей Ефимович. – Обойдусь.

– А нам, горемычным, спирт как раз впору! – обрадовался Распутин. – Со спиртом оно полегшее прыгать… А ты чаво бровью двигаешь Ефимыч? Небось, думал, раз без спирту можешь обойтися, то и без Григория тоже? Не-а, вместе сиганём – Павлуша нас на верёвке опустит.

– Я тоже пойду, – твёрдо сказал Павел. – Если с вами что случится, Сергей Ефимович, как я потом покажусь на глаза Ольге? А на верёвке просто узлов навяжем и по ним спустимся, так что нет необходимости кому-то оставаться в гондоле и остальных спускать.

– И то верно, – похвалил Григорий. – Душегубов-то в поезде четверо. Супротив их надобно поболе народу-то, а ну, как ане пальбу начнуть?

– Хорошо, коль решились, так тому и быть, – резюмировал Крыжановский. – Константин Эдуардович, дело за вами – обеспечьте нашу доставку.

– Уж будьте благонадёжны, – криво ухмыльнулся воздухоплаватель. – По моим расчётам, через час нагоним Императорский экспресс, а после, примерно минут через тридцать или около того, кончится топливо. И тогда мне придётся садиться. Прошу быть готовыми… Чтобы без задержки…

Грязно-белое пространство внизу выглядит пустынным и лишённым жизни. Только убегающая вдаль, совершенно прямая нитка железной дороги даёт намёк на ошибочность впечатления. Сам же дирижабль представляется жуком, приколотым булавкой к плотным облакам – жужжит, но с места – никак. И, только приглядевшись, можно заметить, как медленно уплывает назад земля. Однако воздухоплавателям недосуг заниматься подобными наблюдениями – все взгляды направлены вперёд, туда, где в любой момент может показаться поезд. Первым, дымок паровоза примечает успевший хлебнуть спирта Григорий Распутин. Тут же старец разражается торжествующим рёвом:

– Вон он, литерный!

– Константин Эдуардович, летите точно над железнодорожным полотном и приближайтесь к составу сзади! – кричит Крыжановский. – Крайне желательно, чтобы в окна нас не заметили. Преждевременное внимание может перечеркнуть мне все планы. Хорошо, солнце за облаками, иначе они бы видели тень от дирижабля.

Через несколько минут выясняется – вышла ошибка: у того поезда, что внизу, цвет вагонов другой: должен быть синий с золочёной полосой по линии окон, а тут вагоны разномастные – синие, жёлтые и зелёные. Значит, это обычный – пассажирский.

– Ничего, ничего! – подбодрил Циолковский. – Несомненно, Императорский впереди идёт: ещё немного, и мы его увидим.

Вожделенный поезд показался несколько позже, чем ожидалось. Семь вагонов, влекомых тяжёлым локомотивом – вне сомнений, теперь это был именно он, экспресс литера «А», самый быстрый и роскошный в мире.

Крыжановский метнул на Константина Эдуардовича внимательный взгляд, дескать, помнит ли тот, о чём недавно договорились. Учёный в ответ важно кивнул и занялся органами управления.

Клюнув носом, дирижабль хищным коршуном резко пошёл на снижение.

– Птенец без матери летаеть, и где головушку преклонить, не знаеть, –нараспев закричал Григорий. – Отведите мене, горемычного, к Маме, ужо я ей всё поведаю, малой капли не утаю. Мама выслушаеть, не прогонить. Папа – тот можеть ногой, как собаку, а Мама не-а – она добрая. Пожалюся ей, она казакам велить, те враз душегубцев скрутять. Отведите мене к Ма-аме!

– Помолчи, Гриша, – беззлобно попросил Сергей Ефимович. – Ты уже бывал в том поезде, а Павел нуждается в кое-каких пояснениях.

На это Распутин досадливо махнул рукой и попросил у Циолковского ещё спирту. Сергей Ефимович улыбнулся и, повернувшись к Циммеру, сказал:

– Итак, размещение пассажиров в Императорском поезде строго расписано и не может меняться – это нам на руку. В первом вагоне находятся казаки конвоя и прислуга, во втором – столовая. Третий – для кухни и поваров. Нам нужен четвёртый, в нём Императорская семья.

– А где полковник Петров со своими людьми? – спросил Павел.

– По долгу службы эти способны находиться где угодно, но их купе либо в шестом, либо в седьмом вагонах, только не в пятом. Пятый – детский, а шестой и седьмой – для свиты. Иногда, если свита большая, могут добавить ещё вагонов, но в этот раз – как видишь… Петрова я знаю в лицо, для выявления же остальных троих придётся положиться на чутьё. Но об этом пока не время думать, сейчас главное – высадка…

Сергей Ефимович дёрнул за рукав захмелевшего Распутина, и продолжил:

– …Григорий, слушай, тебя это тоже касается. Крыша у вагонов покатая, но на ней есть грибки вентиляции, за которые можно держаться. Для этой цели я тут связал каждому по петле. Вот, держите – накинув её на грибок, можно не опасаться, что снесёт ветром. А дальше уж – как Бог даст…

– Эх, где наша не пропадала! – пьяным голосом взревел Распутин. Стянув поясной ремень, он поплотнее запахнулся в шубу и препоясался поверх. Затем взял свой посох и заткнул за ремень сзади. – Ну вот, таперича можно спасать Анператора.

– Брюки не потеряй, демон! – осадил его порыв Крыжановский.

Дирижабль уже висел над последним вагоном движущегося поезда.

– Ещё немного, господа, совсем немного осталось, – бурчал себе под нос Константин Эдуардович. – Теперь выровняем скорость, похоже, она не больше сорока, что нам на руку, можно опуститься пониже…

Павел Циммер в нетерпении распахнул дверцу гондолы и с трудом удержался на ногах из-за ворвавшегося внутрь ветра. В следующий момент инженер спустил вниз верёвку с завязанными на ней узлами и выжидающе уставился на Циолковского.

– Сейчас! – громко крикнул учёный.

Ни мгновения не мешкая, Павел исчез в дверном проёме.

Григорий Распутин плюхнулся на живот и подполз к краю разверзшейся пропасти. Уцепившись пальцами за порожек, он опасливо выглянул вниз.

– А анженер-то, шельма, быстрый попалси! – крикнул, что есть мочи, но ветер лютовал так, что слов тех никто не услышал.

Как оказался на крыше поезда, Павел и сам не понял. Поглядев вверх, он подивился мастерству пилотирования, которое демонстрировал Циолковский: огромная туша дирижабля опустилась совсем низко и казалась застывшей на одном месте. Памятуя наставления его превосходительства, молодой человек подобрался к ближайшему грибку и затянул на нём петлю. После этого перевёл дух. Снова поглядев вверх, Павел обнаружил висящего между небом и землёй старца. Намертво вцепившись в верёвку, тот не желал спускаться, а на призывные жесты Циммера, лишь тряс головой и в ужасе пучил глаза.

Дирижабль сильно качнуло ветром, и человек на верёвке выписал в воздухе пологую параболу. От него отделился небольшой объект и полетел вниз. То оказался правый сапог Распутина. Длинная белёсая портянка, моментально размотавшись на ветру, придала парящему в небе чудотворцу вид хвостатого воздушного змея.

Павел в ужасе закрыл глаза. Вспомнилось, как Григорий упал с высоты в театре. Упал, спасая всех! Но если сейчас упадёт, то уже точно не выживет.

«Что же делать?» – от жалости съёжилось всё внутри, но разве жалость когда-либо помогала?

Видимо, последним соображением и руководствовался Сергей Ефимович Крыжановский, когда, высунувшись из двери гондолы, взвел курок своего «Кольта» и прицелился в Распутина. Тут уж пулебоязненный лампадник не раздумывал – с ловкостью обезьяны он полез вниз и вскоре сидел на крыше рядом с Павлом, крепко вцепившись тому в шинель.

Настал черёд его превосходительства.

«Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится...», – сказал Сергей Ефимович и крепко ухватился за верёвку. Губы его продолжали шептать молитву до того самого момента, пока ноги не почувствовали под собой крышу вагона. Зацепившись за грибок, Крыжановский некоторое время наблюдал, как поднимается в небо и уходит в сторону чудесный аппарат Циолковского, а затем подобрался к своим спутникам и крикнул что есть мочи:

– Ну что, Гриша, пойдём к Маме?

– Погодь, милай, дай с духом собратися! – захныкал старец.

– Некогда! – возразил Сергей Ефимович. – Поезд набирает ход, нужно скорее убираться с крыши!