8 января 1913 года.
На снегу тело злосчастного Искры выглядело мерзко, словно клякса, что поганит чистый лист бумаги. Крыжановский приподнял рогожку, мельком взглянул в лицо убитому, а потом заходил кругами. Поодаль, покуривая, терпеливо дожидались двое, присланные из мертвецкой. А что, мужики они привычные, коим поспешать некуда, да и за следственными действиями наблюдать не впервой.
Только какие, к шуту, следственные действия, ежели и так всё ясно! Следы вокруг полностью соответствуют записанному в протоколе: «…арестованный, притворившись спящим, усыпил бдительность конвоя, а сам внезапно выпрыгнул из саней и попытался скрыться в подворотне. На предупреждающие окрики конвоя никак не реагировал, продолжал бежать, придерживая скованными руками брюки. В целях пресечения попытки побега не осталось иного способа, кроме как открыть прицельный поражающий огонь…».
Действительно, Цыганову и его людям в этой ситуации медлить не следовало: ещё пара шагов, и беглец завернул бы за угол, а дальше ушёл проходными дворами – иди, свищи его… Так что жандармы действовали совершенно правильно – по инструкции действовали, их винить не за что. Мотив самоубийственной выходки Искры также не подлежит сомнению. Следовательно, в деле можно ставить точку.
Так отчего же его превосходительство беспокойно меряет шагами подворотню? И зачем вообще приехал сюда, оставив дела? То-то и оно, что вся история, гладкая будто галька, оставляет ощущение некоего изъяна… Даже не изъяна, а так, заусенца – из тех, что, проводя по камешку пальцем, не всякий раз и ощутишь. Дело в том, что Искра определённо был лицом приезжим, чему свидетельством хотя бы его выражение: «Главный вход». Эдак могут выражаться где угодно, но только не в Петербурге. Здесь привычнее слышать «парадный вход», а то и вовсе – «парадная». Кроме того, опозорившись, террорист неистово желал свести счеты с жизнью, собственно, только о том и мечтал. Как же вышло, что нездешний и неприкаянный человек не стал бесцельно метаться, выпрашивая пулю, а предпринял весьма продуманную и почти успешную попытку побега, основанную на блестящем знании местности? Не идеалист-утопист со спущенными штанами, а прямо холодный и расчётливый головорез-архаровец. Будь конвой менее расторопным, ушёл бы Искра, в чём нет ни малейших сомнений – Сергей Ефимович не поленился сие проверить: анфилада проходных дворов тянулась через весь квартал.
Крохотный заусенец, коим вполне можно и пренебречь, но уж очень похож он на тот, другой, что остался после убийства Петра Аркадьевича Столыпина. Тогда Крыжановский именно что пренебрёг своими подозрениями, ибо никаких оснований сомневаться в выводах следствия не существовало. Делом занимались лучшие люди – проверенные и знакомые с давних пор. Тем не менее, следствие пришло к заключению, что террорист Дмитрий Богров спланировал и осуществил покушение на главу правительства в одиночку, руководствуясь личными политическими взглядами.
«Абсурд! За прочими политическими убийствами и покушениями в Российской империи непременно стояли тайные организации, а в этом случае – никого! Как-то всё вышло тогда... неправильно, что ли? Они с Курловым тоже хороши, нечего сказать! Убит один из лучших людей, начальник, благодетель – и что же?! Ведь могли вдвоём взяться за расследование, да разворошить весь крысятник, так нет же! Курлову вздумалось посыпать голову пеплом и подавать в отставку, а сам Крыжановский полностью доверился следствию, не посчитав возможным совать нос в чужой огород и заниматься правдоискательством. Поделом! Неудивительно, что нынче и в собственный дом пожаловали убийцы. Возможно, те же самые, почерк-то схож: террорист-одиночка, чья смерть обрывает все нити. А ещё предсказания… Удивительно точные предсказания: сегодня Верочка, а тогда, в 1911 году, Распутин…»
В Киеве Сергей Ефимович стоял рядом со Столыпиным, когда старец Григорий высунулся из авто и закричал дурным голосом, указывая в их сторону: «Смерть за ним, смерть за ним едет! За Петр-о-ом... За ним!!!»
Позже поговаривали, будто Распутин каким-то образом причастен к убийству премьер-министра, а излишняя торопливость следствия как раз и объясняется нежеланием бросить тень на царского фаворита. Известно ведь, что тот за десять дней до покушения на Столыпина ездил в Нижний и предлагал Хвостову должность министра внутренних дел, словно знал, что должность вскоре освободится. Отчего же никто даже не допросил старца? Досужие разговоры! Кто-кто, а уж Сергей Ефимович доподлинно ведает: не гибель Петру Аркадьевичу чаял подстроить Распутин, а отставку. И вопрос сей почти уже решился. Так что, сколько бы грехов не водилось за Распутиным, убийства среди них не числится – смысла в таковом не имелось!
Хрустя снегом, Крыжановский продолжал ходить вокруг убитого террориста.
«Да уж, пророчества! Столыпин отмахнулся от Распутина как от мухи надоедливой – увы, от пули отмахнуться не вышло. А что же я сам, неужели следует дальше, как ни в чём не бывало, жить прежней жизнью? А может, сбросить шоры здравого смысла и, дав волю фантазии, поверить Верочке как верят другие? И ещё эта удивительная цепочка событий, что отвратила пулю и направила ее в томик Платона! И от такого знака, что ли, тоже отмахнуться?!»
Снежный хруст под ногами прекратился – его превосходительство действительный статский советник принял решение. На радость озябшему от ожидания извозчику и тем, двоим, из мертвецкой.
Ступив на порог отчего дома и, скидывая на руки горничной шубу, Сергей Ефимович немедленно осведомился о Вере Ивановне. Все гости уже разъехались, но госпожа писательница, к счастью, пока не отбыла. Она сидела в гостевой комнате у окна и с томным видом курила сигарету, вставленную в длинный, чёрного дерева, мундштук.
– Ах, Серёженька, я и не чаяла, что всё случится так скоро! – вскричала Вера Ивановна, завидев родственника. – Тебя чуть не убили эти ужасные нигилисты!
– Сигареты убивают ничуть не хуже господ нигилистов! – неодобрительно отозвался Сергей Ефимович. – А с такими-то лёгкими, как у тебя, и подавно. Вот я сейчас возьму и телефонирую Акимычу. Уж он не станет медлить с оздоровлением: «Вино Виаль» слаще мадеры покажется!
– Что ты, братец! – напугавшись, Вера Ивановна принялась одной рукой поспешно тушить в пепельнице сигарету, а другой разгонять дым. – В последнее время я позволяю себе курение крайне редко, только в минуты сильного душевного волнения. Давай сделаем вид, словно ты ничего не видел. Акимыч с его адскими снадобьями ладно, но ежели супруг узнает… Я ведь ему обещала бросить!
– Хорошо! – поспешно согласился Сергей Ефимович. – Готов закрыть глаза, но только в виду тех особых обстоятельств, которые меня сюда привели. Речь о твоём пророчестве, Вера! Я требую разъяснения, но не обычного, туманного – мне нужно полное понимание предмета, ведь там сказано, что опасность нависла не надо мной лично, но – над особой Государя.
– Я знала, что ты придёшь, – улыбнулась мадам сочинительница. – И готова подробно ответить на все вопросы – настолько, насколько это в моих силах. Но… позволь же докурить сигарету, раз уж такое дело…
Его превосходительство поморщился, но отказывать не стал, а положил на подоконник записку, многозначительно припечатав её ладонью.
– Насилу нашёл. Скажи на милость, сестрица, на кой ляд понадобилось прятать сие в мешок с кукурузой?
– Не знаю, – закурив новую сигарету, развела руками почтенная дама. – В момент озарения я себе не принадлежу. Похоже, будто пишешь под диктовку скорописью, не имея возможности вникнуть в суть написанного. То же и относительно поведения...
– Да-да, ты уже объясняла раньше, – нетерпеливо перебил Сергей Ефимович. – Помнится, даже, мы все понятливо кивали головами, но на самом деле не уразумели ни шиша…
– Я привыкла, – тихо вздохнула Вера Ивановна и, поднеся к свету записку, принялась читать. – Кроме Сёмушки… Семёна Васильевича, меня никто не понимает, а главное, до конца не верит, будто ничего никогда не сбывалось… Ах, право, я несчастная Кассандра, чьи слова лишь сотрясают воздух, не доходя до сердца и ума…
– Это оттого, Вера, что в пророчествах твоих присутствуют две вещи, дающие повод: во-первых, сугубая неясность, я бы даже сказал – неопределённость, а во-вторых, некоторый процент всё же ошибочен, – ранее Сергей Ефимович нипочём не стал бы высказываться столь категорично, но нынешние обстоятельства, по его мнению, оправдывали бесцеремонность. – Обратимся к первой вещи и допустим, что террористу удалось прикончить меня в кабинете, значит, у тебя верно написано про павшего мыслителя. Но, как уже, вероятно, поведали доброхоты, пуля попала не в меня, а в книгу Платона: выходит, и в этом случае всё справедливо. Идя к себе из зимнего сада, я имел на руках записку и прочитал её, но существовала ли возможность, каким-либо образом повлиять на дальнейшие события?
Вера Ивановна отрицательно покачала головой, что подвигло Крыжановского продолжить:
– Следовательно, до событий человек находится в полнейшем тумане и ничего предпринять не может, а когда всё уже произошло, и нет решительно никакой возможности что-либо исправить – voilà, вокруг начинают кричать: ах, ведь это предсказано заранее, да настолько точно, что, если бы поверили, ничего и не случилось!
– Вот и ты, Серёженька, настроен contre moi, вот и ты, – тихо и печально объявила мадам.
– Отнюдь, моя драгоценность! – решительно возразил его превосходительство. – Я пришёл сюда в твёрдом намерении с твоей помощью пролить свет на тайну записки. Большого ума не требуется, чтобы понять, кто такой Гектор, который как шут погиб в театре. Последние полтора года не было и дня, когда б я не думал о том случае. Поэтому слова «его убийцы», а не «убийца», как следовало полагать, ежели Дмитрий Богров был одиночкой, для меня – не пустой звук. А нынешний визит террориста – наглядное тому подтверждение…
– И подтверждение написанному, – согласилась Вера Ивановна, погладив пальцами записку.
– Тут всё ясно, но вот дальше… Пожалуйте вам: и угроза Императору, и лживый пророк с огненными знамениями, но главное – подлые ахейцы! – Сергей Ефимович взял из рук кузины листок и потряс им в воздухе. – Кто они такие, эти ахейцы? Словечко ведь выбрано тобою неспроста, пусть и в сомнамбулическом состоянии…
– Я не знаю, Серёженька… Не могу объяснить… Может, позже? – мадам произнесла эти слова столь жалобно, что Сергей Ефимович никоим образом не посмел выразить неудовольствие, только разочарованно опустил долу взор.
– Зато мне совершенно понятно иное, – с большей уверенностью в голосе продолжила Вера Ивановна. – А именно, слова: «…словно агнец приготовлен для закланья».
Сергей Ефимович заинтересованно поднял глаза, и Вера Ивановна начала объяснять.
– Ты, как Homo Legens, наверняка хорошо осведомлён, что в истории разных народов случались моменты, когда от рук подданных погибал тот или иной Помазанник Божий. И всякий раз перед казнью возникал момент, когда народ имел волю решать: жить или умереть самодержцу, воплощающему в себе Образ Божий. Похоже… Нет, я в том абсолютно уверена – России вскоре предстоит испытание подобным выбором. И горе, если мы это испытание не пройдём!
– Типун тебе на язык! – задрожав, вскричал Сергей Иванович. – Не смей шутить подобными вещами, привыкла в своих романах нагонять драматизм!
– Горе народу, дерзнувшему поднять руку на Помазанника! – неземным голосом вещала меж тем Вера Ивановна. Глаза её загорелись каким-то пугающим внутренним огнём, заставившим думать, что женщина действительно более себе не принадлежит. – Вспомни, как случилось в Британии в XVII веке, когда взошёл на эшафот Карл I Стюарт. После его казни беды терзали страну до тех пор, пока жители, раскаявшись за дела свои, не вырыли из могилы труп Оливера Кромвеля – убийцы короля, и не вздёрнули на виселице как преступника.
– Да-да, я помню, – поспешно заверил Крыжановский, который начал справедливо опасаться, что у кузины может случиться ещё один приступ. – Хорошо, что англичане вовремя опомнились, и останки лорда-протектора не успели истлеть в земле, иначе не вышло бы его повесить…
– Теперь ты сам изволишь шутить, Серёженька? – уже обычным своим голосом поинтересовалась Вера Ивановна. – Напрасно! Говорят, тело Кромвеля дожидалось суда потомков, почти не подвергаясь тлену.
– Ничего подобного слышать не доводилось, – пожал плечами его превосходительство. – Однако спорить не стану, ибо мы и так отклонились от сути предмета. К счастью, наш Государь пока жив-здоров, чего и всем желает. Но как оградить его от козней и угроз – вот в чём вопрос? Неужели я так и уйду от тебя, не получив того, за чем пришёл, а именно – конца ниточки, каковая может привести к треклятым ахейцам?!
– Отнюдь, братец! – Вера Ивановна проникновенно сжала его руку. – В утилитарном плане данное предсказание имеет целью отвлечь тебя от обыденной жизни и определённым образом настроить внимание, дабы не пропустить знаки судьбы, ежели таковые будут явлены. Будь внимателен, Серёженька и жди знаков!
– Это всё?! – Сергей Ефимович отнял руку и, холодно поклонившись, повернулся к двери. В неё немедленно постучали.
Возникший на пороге Полидор, несомненно, подслушивал у замочной скважины, о чём свидетельствовали его неестественно распушенные бакенбарды. Такая уж за стариком водилась привычка: станет под дверью и давай наяривать рукой бакенбарды. По степени их пушистости всяк в доме мог сказать, как давно мажордом находится у замочной скважины.
«Весь разговор слышал, шельма!» – определил Сергей Ефимович.
– Ваше превосходительство, к вам посетитель! – торжественно провозгласил Полидор, подавая визитную карточку. В ней значилось: «Циолковский Константин Эдуардович, изобретатель».
– Изобретатель!!! – яростно зарычал его превосходительство. – Не имею чести знать… Незваным изволил пожаловать, как террорист! Вот я его…
Одним прыжком почтенная писательница преодолела разделявшее их расстояние и вцепилась Сергею Ефимовичу в руку.
– Это я пригласила Костика! Нарочно у тебя осталась, сказавшись больной, исключительно ради устройства вашей встречи.
Крыжановский недоуменно взглянул на кузину, а затем ещё раз прочёл визитку пришельца.
– Не спрашивай, Серёженька, откуда мне то известно, но Костик каким-то образом для тебя очень важен. Очень-очень важен, и не только для тебя – для всех людей, поверь мне! – горячо прошептала Вера Ивановна.
– Полагаю, я для этого господина тоже не бесполезен, – недобро ухмыльнулся Сергей Ефимович. – Как-никак, являюсь председателем Императорской комиссии по изобретательству. Признайся, ведь я ему именно в этом качестве интересен?
Вера Ивановна опустила глаза.
– Элементарная этика не позволяет мне интересоваться, что именно связывает тебя с этим Костиком, – многозначительно приподнял бровь его превосходительство. – Но, позволь узнать, какую такую гадость изобрёл твой протеже? Паровую печатную машинку или же футляр для сбережения усов от намокания при питии?
Вера Ивановна, женщина невероятно бледная от природы, покраснела так сильно, что цвет лица её стал почти здоровым.
– Судьба Константина Эдуардовича поразительным образом повторяет мою собственную, – сказала дама страстно. – В детстве он сильно заболел скарлатиной – врачи полагали, что не выживет. Но Костя превозмог болезнь, только практически перестал слышать. Из-за глухоты он вынужден был уйти из гимназии…
– Действительно: ты, ведь, помнится, тоже ушла из гимназии по болезни, – подивился Сергей Ефимович.
– И так же, как я, Костик со всей серьёзностью занялся домашним образованием, – продолжила Вера Ивановна. – Пребывая в мире, лишённом звуков, мальчик читал книги и грезил о грядущем – о том, как человек, преодолев оковы земного тяготения, устремится ввысь. Этому стремлению Константин Эдуардович посвятил всю свою жизнь. Ах, Серёженька, жаль ты не знаком с его повестью «На Луне»! Дивная и пророческая вещь! На поприще сочинительства мы и познакомились...
Вера Ивановна пустилась в долгий рассказ, из коего следовало, что её друг Константин Циолковский – личность совершенно неординарная, более того – гениальная, а Сергей Ефимович облегчённо думал:
«Вот в чём дело! У Веры ведь большая часть романов – про космические путешествия, так что тут всего лишь писательская солидарность, а не адюльтер. А я, грешным делом, решил, будто мещанский упадок нравов добрался и до нашего сословья. Но, похоже, я догадываюсь, о каком изобретении идёт речь. И догадка отнюдь не радует».
– Но что же он изобрёл? – повторил свой вопрос Сергей Ефимович.
– Кос… Константин Эдуардович изобрёл новый дирижабль! – драчливым тоном заявила мадам. – Я знаю, что ты крепко недолюбливаешь само это слово – «дирижабль», но умоляю на время оставить былое, и хотя бы выслушать человека…
– Вера, – мягко сказал Крыжановский. – Тут дело вовсе не в твоём старом предсказании относительно лошади, сломавшей ногу. История про изобретателя-самоучку, который вот уже два десятка лет, вопреки мнению самых авторитетных учёных, упорно пытается внедрить проект неспособного летать железного аэростата, мне хорошо известна, вот только фамилию чудака я запамятовал – хорошо, ты напомнила. В научных кругах эта история вроде вздорного анекдота. И из меня тоже выйдет посмешище, начни я способствовать твоему Костику в постройке фантастического летательного аппарата!
– Он уже построен, – тихо сказала писательница, – и находится на комендантском аэродроме в Коломягах.
– Но – как?! – удивился Сергей Ефимович. – На какие средства?
– Мы с мужем организовали сбор пожертвований среди доброхотов, а сама я перечислила Константину Эдуардовичу весь гонорар за «В ином мире».
«Так я и думал, – спускаясь в приёмную, мысленно сокрушался Сергей Ефимович. – Интересно, Вера сама хоть различает где реальность, а где выдуманный мир, который существует исключительно в её писательском воображении? Мир, где есть космические полёты, и где вольно заплести клубок интриг и загадок, совершенно не заботясь об его распутывании, повествование же закончить какой-нибудь слезливой сценкой да красивой фразкой. Остальное, мол, Homo Legens пускай додумывает сам. В жизни всё иначе: загадки приходится распутывать до конца и, между прочим, без помощи подсказок в виде небесных огненных знамений. А небесные путешествия возможны лишь в прожектах безумных изобретателей».
Человек в приёмной выглядел соответствующим образом: лет пятидесяти с гаком, одет в неновую сюртучную пару; галстук свёрнут набок; борода всклокочена, а за стёклами круглых очков горят неугасимым пламенем глаза.
Завидев хозяина дома, гость вскочил с дивана, отчего принесённые им рулоны чертежей посыпались на пол, и громогласно, с провинциальной церемонностью, провозгласил:
– Премного желаю здравствовать, ваше превосходительство!
– И вам того же, сударь, – слегка поклонился Крыжановский. – Вижу, вы горите желанием немедленно перейти к делу, потому отбросим прелюдии и приступим…
В ответ Циолковский молниеносно сунул руку в карман и выхватил весьма странное устройство, напоминающее отчасти медицинский стетоскоп, а отчасти –сильно уменьшенную граммофонную трубу.
При виде штуковины Крыжановский, который в этот день уже пережил одно покушение на свою жизнь, усилием воли подавил желание попятиться назад.
К счастью, устройство оказалось вовсе не оружием, а всего лишь трубой для усиления слуха. Изобретатель приложил её к уху и, выпучив глаза, крикнул:
– Ас-с-сь?
Сергей Ефимович повторил свою пропозицию, с каковой Константин Эдуардович охотно согласился. А затем, словно корабль, что, выходя в плавание, расправляет паруса, развернул чертежи и пустился в объяснения.
– Прошу извинить за навязчивость – ведь не написал, а сразу стал искать личной встречи, но имелась опаска, что вы, как и прочие, к кому обращался, отправите письмо в корзину, не читая. Вот, смотрите: исправлены все прежние ошибки… В первую голову – теплопередача: её вдвое уменьшает запатентованный мною материал обшивки. Далее – двигатель… Теперь это –мощный полуреактивный агрегат, работающий на керосине. Выделяемого им тепла с лихвой хватит как на подогрев подъёмного газа в баллоне, так и на движение со скоростью выше, чем у курьерского экспресса. Что касается дальности полёта, то она больше, чем у любого аэроплана. И, наконец, проблема плавного спуска дирижабля на землю решена при помощи управляемых клапанов для стравливания разогретого воздуха. Таким образом, все спорные вопросы, на которые указывали в своё время профессор Фёдоров, а также господа Поморцев и Кованько, полностью разрешены…
Сергей Ефимович слушал молча. Раз, правда, для кое-какого уточнения попробовал перебить собеседника, но, нарвавшись на чудовищное «Ас-с-сь?», более не повторял попыток. Лишь в конце поинтересовался: когда дирижабль будет готов к полёту?
– Дело шести-семи дней! – с пафосом объявил Циолковский. – Максимум – декады.
– Но сейчас зима, холод – условия прямо скажем не для полётов, может, стоит отложить до весны? – Сергей Ефимович осёкся, ибо изобретатель неожиданно выпучил глаза и, замахав руками, вскричал:
– Что вы, что вы! Условия самые, что ни на есть, подходящие – увидите, как мой аппарат подвержен обледенению, вернее – наоборот, не подвержен…
– Хорошо, – поспешно согласился его превосходительство. – Как будете готовы, потрудитесь меня оповестить: я тотчас же приеду и, ежели полёт пройдёт удачно, можете рассчитывать на мою личную поддержку, а равно – на благосклонное отношение Императорской комиссии.
Большего Циолковский не смел и ожидать. На дворе стояла глубокая ночь, когда он, совершенно счастливый и плотно поужинавший, покидал гостеприимный дом Крыжановских. А Сергей Ефимович засел за работу – встрясок, на которые оказался богат прошедший день, оказалось более чем достаточно. К утру на письменном столе лежала папка с полностью готовым «Законоположением».