23 апреля 1939. Мюнхен.

С одной стороны, все вроде бы вышло как нельзя лучше: вот она, секретная организация Аненербе – теперь Герман сотрудник входящего в неё учебно-исследовательского отдела Центральной Азии и экспедиций, которым руководит Эрнст Шеффер. Но, с другой стороны, из всех секретов здесь, в Мюнхене на Видмемайерштрассе – только пустой письменный стол в кабинете. За вторым столом сидит Ева Шмаймюллер – доктор Гильшер сдержал слово, девушку назначили ассистенткой Германа. Как у любой красивой девушки, у Евы, несомненно, имеется немало секретов, но, увы, не того свойства, чтобы ими интересовалась советская разведка. Если придёт человек с паролем, даже рассказать будет нечего.

Ну, да ладно – начало положено, всё точно так, как инструктировал товарищ Наумов. Остаётся плыть по течению, которое, к слову сказать, имеет весьма верное направление. Немцы ведь сами всё сделали, и остаться предложили, и на следующий день славно расстарались: созвали журналистов, пригласили представителя советского посольства – пришёл временно замещающий посла советник Крупнов, тот самый, что был на приёме у Гитлера – Крыжановскому осталось только выступить с заявлением. Ну, он и выдал в тянущиеся со всех сторон микрофоны: мол, опасаясь незаконных репрессий и протестуя против травли учёных, чьи взгляды не согласуются с ленинским принципом «партийности науки», отказываюсь возвращаться в СССР, и прочая, и прочая.

Надо было видеть, какое лицо сделалось у Крупнова – смотрел он на Германа с лютой ненавистью – дай волю, убил бы, наверное. Покидал советский дипломат пресс-конференцию с поникшей головой, тяжело приволакивая ногу.

Зато немцы буквально осыпали Крыжановского милостями. Лично Гиммлер долго тряс ему руку, говорил слова одобрения и поддержки, а на прощание подарил свою фотографию с автографом.

А ещё – приставил для защиты криминалдиректора Гюбнера, ведь теперь жизни профессора-невозвращенца угрожали две самых могущественных в мире разведки – английская и советская. Именно Гюбнер настоял на скорейшем переезде в Мюнхен: так он надеялся сбить со следа врага, да к тому же, в тихой Баварии проще обнаружить чужую агентуру – там каждый новый человек на виду.

Перед отъездом криминалдиректор вернул профессору трость и, помявшись, сказал:

– Очень занятная вещица. Старинная, можно сказать, антикварная, но наконечник совершенно не стёрт. Выходит, тростью не пользовались. И костюм…, как бы это лучше выразиться…, в общем, не такой, как у остальных членов советской делегации. Я ведь видел, как одеты те, в поезде. Честно говоря, создаётся впечатление, будто кто-то сведущий позаботился о вашей внешности. Кто, если не секрет, ведь жены у вас нет?

– Да будет вам, – широко улыбнулся Крыжановский, мысленно хваля себя за извечное обыкновение продумывать варианты ответов на вероятно возможные вопросы. – Кто же позаботится о старом холостяке, кроме него самого? На костюм и трость ушли все сбережения – хотел, знаете ли, в зарубежной поездке выглядеть надлежащим образом… Позвольте, герр Гюбнер, неужели всё то время, пока мы не виделись, вы изводили себя подозрениями? О, если бы я знал!..

– Ловко вы меня поддели, – расхохотался Гюбнер. – Можно сказать, вернули подачу. Каюсь, имел на сей счёт подозрения, но таковы уж издержки нашей профессии, будь она неладна – привык во всём видеть подвох, подозревать всех и вся. Верите, из-за этого даже жена хотела уйти, а потом ничего, свыклась. А детишки, у меня их двое – оба мальчики, давно уже оставили любые попытки обмануть отца – знают, это бесполезно…

Несомненно, Гюбнер намеревался и дальше распространяться о своих семейных отношениях, но тут, на счастье, подкатила фройляйн Ева на «Хорьхе». Герман нырнул в салон автомобиля с такой поспешностью, что, будь криминалдиректор чуть более щепетильным человеком, наверняка счёл бы подобное поведение бестактным. Но, видимо, щепетильность для полицейских чиновников не является столь же неотъемлемым свойством как подозрительность – ничуть не смутившись, Гюбнер продолжал болтать и в машине, с невероятной лёгкостью переходя от одной темы к другой. Ева гнала на немыслимой скорости, но на сей раз Герман был ей за это благодарен. Когда автомобиль покатил по Мюнхенским улицам, Гюбнер вскричал:

– Ну вот, теперь я более-менее спокоен насчёт вашей безопасности, герр профессор. Смею надеяться, сюда не дотянутся длинные руки британской и русской разведок, а дотянутся – мы, гестапо, их живо укоротим. Впрочем, вы и сами – не промах, вон как управились с убийцей Пендлтоном. Проклятые англичане! Жаль, вы не слышали, как их припечатал, выступая по радио, доктор Геббельс. Я хорошо помню его слова: англичане – знатоки искусства прятать свои преступления за фасадом приличия. Так они поступали веками, и это настолько стало частью их натуры, что они сами больше не замечают этой черты. Они действуют с таким благонравным выражением и такой абсолютной серьёзностью, что убеждают даже самих себя, что служат примером политической невинности. Они не признаются себе в своем лицемерии. Никогда один англичанин не подмигнет другому и не скажет: «Но мы понимаем, что имеем в виду». Они не только ведут себя как образец чистоты и непорочности – они себе верят.

Когда «Хорьх» остановился, Герман почувствовал тошноту. Неизвестно, что стало её причиной – манера ли Евы вести машину или манера Гюбнера вести беседу. Пару раз сглотнув, профессор ступил на тротуар и огляделся: они находились у входа в весьма симпатичный трёхэтажный особнячок, приютившийся на тихой уютной улочке.

Внутри особняка уже ждал энергичный Шеффер. Он устроил прибывшим нечто вроде экскурсии по зданию, в котором располагалась руководимая им контора.

– Общество Аненербе создано гением Фридриха Гильшера для изучения ареала, духа, действий и наследия нордических индогерманцев и публикации этих исследований, – лекторским тоном вещал Шеффер. – Проще говоря, целью Аненербе является доказательство происхождения германцев от древних ариев, каковые, в свою очередь, произошли из Атлантиды – мира, существовавшего до Всемирного Потопа. Да-да, Герман, это твоя любимая тема. Скажу более, мы – единственная в мире страна, правительство которой оказывает поддержку научным изысканиям по данной теме. Первоначально руководителем Аненербе стал профессор Герман Вирт. К сожалению, он не оправдал возлагавшихся на него надежд и позволил себе интеллигентские извращения практического духа национал-социализма и отклонения от идеала сильной расы.

– Что за извращения? – поинтересовался Герман.

– А, Вирт во всеуслышание заявил, будто немецкая нация зародилась не где-нибудь, а в болотах Нижней Саксонии, и что изначальной формой правления в германских племенах был матриархат. Фюрер пришёл в ярость, и моему наставнику пришлось отправить Вирта в отставку. Кстати, одна из причин симпатии, которую Гильшер испытывает к тебе, Герман, заключается в том, что ты – тёзка его друга Вирта. Что касается моего отдела, то пусть он и не самый крупный в Аненербе, зато мы занимаемся, пожалуй, самым перспективным научным направлением – тибетским.

– Понимаю, – вздохнул Герман. – На собственной шкуре имел возможность прочувствовать, каково это – изучать Тибет, находясь вдали от него.

– Дай срок, может статься, отсюда, из Мюнхена, до Гималаев рукой подать, – воспылав взором, сказал Шеффер. – Дай срок! Ну, да ладно, что это я всё о работе, давайте прежде разместим вас на квартиры, а там уж займёмся делами.

С квартирами Шеффер не подвёл – расселил всех по соседству от места работы, а насчёт дел соврал, потому что уже на следующее утро исчез без объяснений и прощаний. Герман остался в полнейшей праздности в пустом кабинете и, наверное, заскучал бы, не будь рядом прекрасной ассистентки.

Первейшим развлечением, устроенным Евой для своего новоявленного патрона, стала проверка его арийского происхождения. Девушка отвезла Крыжановского в специализированную лабораторию, где их встретили угрюмые люди в белых халатах, разительно напоминающие своих коллег из подвалов Лубянки, только этих интересовали не рост и вес, а форма черепа. Вдоволь намерившись, они взяли у Германа анализ крови и отпустили восвояси.

– В этой процедуре нет ничего унизительного, мы все через неё прошли, – пояснила Ева. – Форма черепа у вас правильная, а группа крови будет известна завтра.

– И какая же группа крови предпочтительнее? – съязвил Крыжановский.

Ева ответила вполне серьёзно:

– Первая! У истинного арийца может быть только первая группа! Но лучше оставим вопросы крови до завтра, а сегодня предлагаю заняться более приятным делом. Нас ждёт Нимфенбург! Это совершенно невозможно – приехать в Мюнхен и не побывать в Нимфенбурге. Едемте немедленно!

Со свойственной ей решительностью, девушка схватила профессора за руку и повлекла за собой, но на этот раз поездку пришлось отложить. Не успели они усесться в машину, как рядом затормозил мотоцикл. Приехавший на нём Гюбнер поднял на лоб пылезащитные очки и весело крикнул:

– А, вот вы где! От гестапо не спрячешься! Герр Шеффер просил срочно вернуться в отдел.

– Что случилось? – встревожился Крыжановский.

– Не могу знать, – пожал плечами Гюбнер. – Одно скажу: ваш шеф находится в крайне возбуждённом состоянии – настолько возбуждённом, что оно неприлично для чистокровного арийца.

Криминалдиректор оказался совершенно прав – Шеффер буквально обезумел, таким его Герману видеть ещё не доводилось: борода всклокочена, губы трясутся, а глаза лихорадочно блестят.

– Свершилось! Наконец-то! Герман, Ева, поздравляю – мы отправляемся в Тибет! Два дня на сборы, и вылетаем! – оберштумфюрер пустился в пляс. – Целый год я готовил эту экспедицию... Да теперь уже нет смысла скрывать – получена радиограмма с нашего транспорта, на борту которого находятся остальные участники и всё оборудование. Судно бросило якорь на рейде Калькутты. Оттуда мы пойдём в Гималаи. Я ведь обещал, помнишь?

– Но почему ты всё время молчал? – вырвалось у Германа.

– Необходимый уровень секретности! – строго сказал Шеффер. – Тебе ли не знать, на что способны англичане и прочие враги Рейха: одна торпеда, и – прощай мечты о Тибете! Кстати, по той же причине пока не стану говорить ни о цели экспедиции, ни о её маршруте. Эту информацию вы оба узнаете только на месте. Герман, видел бы ты себя сейчас со стороны! Не ожидал подобного поворота? Ничего, свыкайся с новой жизнью – ты теперь в Германии, в стране, где сбываются все мечты!

Начальник отдела явно наслаждался эффектом, который оказала на Крыжановского его новость. Герман действительно испытывал немалое смятение, но объяснялось оно несколько иным образом, нежели понимал Шеффер: стремительное развитие событий исключало возможность контактов с советской разведкой. Выглядело всё так, будто Крыжановский, после заявления о нежелании возвращаться в СССР, просто взял и исчез в неизвестном направлении – чем, кроме предательства можно объяснить подобное поведение?

– Эрнст, надеюсь, ты не станешь требовать, чтоб мы с Германом прервали культурную программу и немедленно поехали покупать палатки и рюкзаки? – капризно спросила Ева. – У нас запланирована экскурсия в Нимфенбург.

– О, женщины! – закатил глаза Шеффер. – Ева, ты хоть понимаешь, насколько серьёзное предприятие нас всех ожидает? Нужно каждое отпущенное мгновение употребить для дела…

– Экскурсия – тоже важное дело! – отрезала Ева, и Герман почувствовал на запястье хватку её мягких тёплых пальцев.

Начальник отдела развёл руками, а девушка, более не обращая на него внимания, повлекла Крыжановского на улицу.

– Без нас всё приготовят, – сказала она, садясь за руль. – И вообще, этот хорёк Гюбнер прав – нет никаких причин для столь бурного выражения эмоций – Тибет никуда не денется, коль скоро мы туда собрались, а вот прекраснейший дворец Нимфенбург можем не увидеть – он в это время года особенно великолепен.

Всю дорогу Герман в пол уха слушал щебечущую фройляйн и пытался придумать способ дать о себе знать советским агентам. Увы, ничего иного, кроме глупой идеи: «Надо оставить такое послание, чтобы немцы его не заметили, зато распознали свои», на ум не приходило.

Между тем, место, куда привезла его Ева, действительно оказалось прекрасным: дворцовый ансамбль с прудами и фонтанами, отдалённо напоминающий родной Петергоф.

Молодая трава и первые весенние цветы придавали Нимфенбургу очарование весны.

– Это барокко, – пояснила Ева. – Вы разбираетесь в архитектурных стилях?

– Не особо, но дворец мне нравится, – сказал Герман.

– Внутри он ещё прекраснее, чем снаружи – всякий раз, попав в Мюнхен, я спешу сюда, где так хорошо думается, так мечтается... Пойдёмте же, я покажу вам «Галерею прелестниц», там собраны изображения самых красивых и самых известных женщин прошлых веков.

Названная галерея оказалась большой светлой комнатой, все стены которой украшали женские портреты. Впрочем, в помещении присутствовали не только портреты – в креслах у одного из окон расположились три роскошных дамы.

– Герман, похоже, я не одинока в своих устремлениях! – радостно вскричала Ева. – Вы не представляете, с кем я вас сейчас познакомлю!

Дамы у окна настолько увлеклись беседой, что не сразу заметили их. До Крыжановского донеслось: «…то вечернее платье из Бергамо в сочетании с серебряными сандалиями просто божественно…»

Глядя на них, Герману вспомнилось пушкинское: «Три девицы под окном пряли поздно вечерком…»

– А, вот вы где! От гестапо не спрячешься! – старательно копируя Гюбнера, вскричала Ева.

Дамы немедленно бросились к ней целоваться.

– Что за тон, милочка, – хохоча, вскричала старшая из троицы, в которой Крыжановский без труда узнал любимую актрису Гитлера Ольгу Чехову. – Где ты поднабралась такой вульгарной солдафонщины, уж, не от своего ли таинственного спутника?

– Прошу прощения, – спохватилась Ева. – Дамы, представляю вам моего нового патрона, профессора Германа Крыжановского. Он только что приехал из России. Герман, это мои лучшие подруги: Ева Браун, Лени Риффеншталь и несравненная Ольга Чехова. Но как так получилось, что мы столь счастливо встретились?

– Это всё Лени, – пояснила Ева Браун. – Она собирается снимать новый фильм и ищет места для натурных съёмок. А мы увязались за компанию.

– И я первым делом поспешила сюда, в любимый всеми нами Нимфенбург, – подтвердила Лени Риффеншталь. – Название для фильма уже есть: «Долина», это будет музыкальная комедия. Кстати, Ева, не желаешь ли снова у меня сниматься?

– Нет, уж, Лени, всякий раз как я иду у тебя на поводу, потом обязательно приходится обнажаться – случай с «Олимпией» ещё ничего, но эту ужасную «Ночь амазонок» я тебе никогда не прощу. К тому же, мы с Германом скоро уезжаем в Тибет, – решительно отказалась Ева Шмаймюллер.

– А фюреру «Ночь амазонок» понравилась, – гордо объявила Ева Браун.

– Ладно, подруги, вижу, вы вполне довольны обществом друг друга! – перебила Ольга Чехова. – А потому позвольте мне воспользоваться моментом и увести у вас мужчину. Сами понимаете, моей русской натуре не терпится пообщаться с соотечественником. Не удивляйтесь, если услышите, как мы с ним поём русские песни.

Обдав Германа ароматом дорогих духов, Ольга подхватила его под руку и повела прочь.

– Я читала о вас в газетах, – сказала актриса, лишь только они вышли в парк. – И очень рада встретить соотечественника и единомышленника. Только вы совсем не похожи на профессора – никогда раньше не встречала учёных с лицами римских патрициев и фигурами атлетов. Спортом увлекаетесь? Скажите, вы случайно не лыжник?

С этими словами «Государственная актриса Третьего Рейха» Ольга Чехова обворожительно улыбнулась сотруднику Аненербе Герману Крыжановскому и подала для поцелуя свою восхитительной формы руку.

…Через несколько часов в окрестностях Мюнхена заработал мощный радиопередатчик. Радистка, работавшая на Ольгу Чехову, слыла виртуозом своего дела и могла выдавать в эфир до трёхсот знаков в минуту. Соответственно передача вышла настолько молниеносной, что осталась совершенно незамеченной для пеленгаторов гестапо. Но, даже перехвати немцы сообщение, прочитать его не смогли бы, ибо «книжный код» расшифровке не поддаётся. На столе наркома внутренних дел СССР текст выглядел следующим образом: «Лыжник вышел на трассу тчк Мерлин»