13 – 22 июня 1939 года. Тибет.

Регент Квотухту на прощание одарил европейцев лошадьми из личных конюшен – дарёные лошади выглядели, несомненно, опрятнее виденных в здешних местах прежде, но, всё же, размерами и статью никак не тянули на королевских скакунов. Долговязым Крыжановскому и Унгефуху во время езды приходилось поджимать ноги.

Стоило экспедиции и сопровождающим её монахам покинуть Лхасу, как, откуда ни возьмись, появилась собака и пристала как репей. Бежит себе рядом с лошадью Германа, да, знай, помахивает хвостиком.

Шерсть у приблудного пса белая, без единого пятнышка, только грязная и свалявшаяся; тело крепкое, а глаза хитрющие, будто у цыгана, что торгует лошадьми. На шее – ярко-красный тряпичный ошейник.

Унгефух в раздражении попытался отогнать непрошеного спутника – пёс отбежал подальше, поджав хвост, но оставить путешественников в покое и не подумал. Тогда Унгефух дёрнул из кобуры «вальтер», но тут уж Ева возмутилась, да так, что эсесовцу самому пришлось ретироваться, поджав хвост.

– Гауптшарфюрер, вы, видимо, забыли, что живые игрушки фройляйн имеют обыкновение спасать нам жизнь, вспомните обезьян! – бросил Крыжановский.

Унгефух в ответ ухмыльнулся, но промолчал. Эта улыбка Герману не понравилась, хотя, может, он её неверно истолковал, ведь лицо Унгефуха никогда не отличалось доброжелательностью. Зато в ином профессор точно ошибся: пёс не пожелал становиться игрушкой Евы. Та его и вяленым ячьим мясом приманивала, и звала разными ласковыми прозвищами – не идёт на контакт – и всё тут. А к Герману, хоть тот и не просил, привязался так, словно это его некогда потерянный, а теперь вновь обретённый хозяин. Не успел профессор подивиться столь странному поведению животного, как рядом возник Каранихи и заговорщицким тоном заявил:

– Красный ошейник, саиб, вы видите красный ошейник? Это не простой знак – так помечают собак, совершивших кору вокруг священной горы Кайлас, на вершине которой обитает Шива. Существуют специальные люди, которые кормят собаках с красным ошейником и заботятся о них.

– Что за странный обычай? – удивилась слышавшая разговор Ева.

– Да будет известно прекрасной мем-саиб, чей вопрос проникнут неземной мудростью, что так поступать повелел сам Гоцангпа – первый, кому удалось совершить кору вокруг Кайласа. Когда на этом пути Гоцангпа пытался отыскать проход через запретный перевал Дролма-ла, ему повстречалась дакиня-хранительница перевала. Гоцангпа сумел умилостивить дакиню, и она дала ему в провожатые волка. Волк провёл ищущего пути Гоцангпу через запретное место, после чего превратился в камень. Тот камень, именуемый Дролма-до, и сейчас находится там, на запретном перевале. Саибы, знайте – собака, совершившая кору, не станет без причины приставать к незнакомому человеку, а потому не гоните от себя благородное животное, ибо нет на свете лучшего спутника для тех, кто ищет путь.

Каранихи осёкся, увидев, что с ними вот-вот поравняется агпа, и тут же, отчего-то сменив тон, бросил:

– Какой хороший и умный пёс! Он помнит себя человеком – смотрите, как трезво глядит! Прямо в глаза!

– Имя ему, что ли, дать? – сказал Герман задумчиво.

Ева захлопала в ладоши, а Каранихи предложил:

– Пусть собаку зовут Гуй.

– Как?! – в один голос воскликнули Герман с Евой.

– Гуй – это мертвый человек, который не хочет умирать и бродит по земле в поисках семьи или друзей…

Фройляйн ойкнула.

– Да, Ева, согласен, ужасное имя, – сказал Герман. – Но раз пёс привязался именно ко мне, я и должен придумать, как его будут звать. Для Снежка он недостаточно бел – шерсть цвета неочищенного сахара. Решено: нарекаю умника Сахарком.

Когда агпа чинно проехал мимо, Каранихи не посчитал нужным продолжать разговор и, пришпорив лошадку, устремился вперёд.

Герман с Евой переглянулись, и девушка сказала:

– Мне кажется, вокруг происходит какой-то ужасающий, вселенский обман. Обманывают все – Эрнст с его раздражающей секретностью, тибетский монах, и даже невежественный болван Унгефух пытается плести козни. А Каранихи! Ты посмотри, ведь у этого человека лицо игрока в покер – совершенно непроницаемое.

Слова девушки тяжким камнем легли на сердце Крыжановскому. Он ведь, о, будь неладны эти шпионские игры, обманывал тоже!

«Одно знаю точно: Лильке я Еву на съедение не отдам – убью ли гадину, или сам сдохну – неважно, но её не отдам».

Он завертел головой по сторонам, пытаясь обнаружить англичан – ведь Лилия грозилась не выпускать экспедицию из виду, но вокруг всё выглядело спокойно и безмятежно. Утро выдалось удивительно тихим и светлым, и намёка на вчерашний ливень не осталось – небо чистое и глубокое, а окружающие скалы, если и промокли насквозь, показывать не станут – не тот характер.

«Чего это я встревожился, какие к свиньям англичане, – вдруг напустился на себя Герман. – Да боннские монахи их ещё издали учуют, у этих ребят бдительность похлеще, чем у советской контрразведки. Так что, Герман Иванович, проклятая расшифровка, похоже, тебе последние мозги выела. Спокойнее следует быть, и хладнокровнее, товарищ Крыжановский, как-никак – истинный ариец».

Между тем, монахи вели немцев всё глубже и глубже в горы. Наконец достигли небольшого и уединённого плато, откуда великолепно просматривалась местность. Шеффер велел ставить палатки.

– Зачем это? – удивился Крыжановский.

– Ночью отправим гонцов в монастыри, а самим, возможно, придётся застрять здесь ещё на день-другой, – разъяснил своё решение начальник экспедиции. – Я должен удостовериться, что нас никто не преследует – слишком многое поставлено на карту. Германия и фюрер…

Далее Шеффер взялся излагать прежнюю идею, однако в новой, изрядно расширенной редакции. Герман его не слушал, а пережёвывал собственную умственную жвачку – кто, в конце концов, возьмёт верх в битве за Шамбалу: Аненербе, Интеллидженс сервис или НКВД в его собственном лице?

Вдруг послышался взволнованный голос Краузе:

– Предлагаю перед расставанием сфотографироваться для истории! Быть может, когда-нибудь этот снимок займёт почётное место в самом грандиозном музее Рейха. А озаглавят его так: «Отважные покорители тайн Древнего Тибета»

– Покорители тайн?! – рассмеялся Шеффер. – Хорошо сказано, дружище! Я не возражаю.

Идея понравилась всем, кроме Евы, которая фотографироваться отказалась наотрез, заявив, что перенесённые в пути лишения дурно сказались на её внешности, и она не желает сохранять для истории это досадное обстоятельство.

– Тогда, фройляйн, осмелюсь попросить, чтобы вы заменили меня за аппаратом, – обрадовался Краузе. – Я хоть и зарос бородой, но она меня совсем не портит.

Мужская часть экспедиции, не сговариваясь, принялась теребить себя за подбородки. Оказалось, один Герман сохранил верность бритве, остальные демонстрировали различную степень бородатости. Впрочем, все очень быстро пришли к решению, что для истории сие совершенно неважно, и отказываться от фотографирования никто не стал.

В съёмке также пригласили принять участие тибетского друга агпу и незаменимого переводчика Каранихи. Пёс Сахарок, который ни на шаг не отходил от Германа, попал в кадр незваным.

К вечеру многолюдный лагерь экспедиции на горном плато опустел наполовину. Ушёл злой дух и гонитель мирных тибетцев – антрополог Беггер. Ушёл занятный и доброжелательный Краузе, успевший напоследок рассказать Герману о своей великой мечте – из отснятых материалов смонтировать фильм и назвать его «Тайны Тибета». За ними последовал странный господин Каранихи, которому приказали состоять переводчиком при парочке учёных-радистов – видимо, Шеффер, не до конца доверяя индусу, не желал брать его к лабиринту. Ушла четвёрка нелюдимых и сдержанных на эмоции солдат Унгефуха, чьи имена Герман продолжал путать до самого расставания. Ушла большая часть бонских монахов, чей вид и поведение скорее напоминали воинов, нежели священнослужителей. Остальные путешественники ещё три дня оставались на месте – сидели тихо, еду готовили на спиртовках, ибо Шеффер категорически запретил разводить костры. Оставшиеся монахи вообще не испытывали нужды в огне, питались исключительно ячменными сухарями, запивая их ячменным же пивом. Днём большая часть бонцев пропадала в горах – монахи вели патрулирование местности. Прирождённый охотник Эрнст Шеффер прекрасно изучил повадки зверей и умел таиться.

Вынужденная передышка привнесла в жизнь Германа и Евы счастье – здесь, в высокогорном палаточном лагере между ними произошло то, что отодвинуло на второй план все остальные помыслы. Обоих буквально бросило навстречу друг другу, как это иногда бывает, когда наполнявшая душу страсть перельётся через край. Три ночи подряд Ева украдкой приходила в палатку Крыжановского. Три ночи счастья! Последнюю, впрочем, у влюблённых частично отнял Шеффер, который ввалился около четырёх утра и объявил, что пора сниматься. Больше он ничего не сказал, хотя картину увидал избыточно красноречивую.

В путь двинулись ещё до рассвета. В горах дороги не бывают прямыми – петлять приходилось изрядно, но, сверяясь с компасом, Шеффер упрямо придерживался северного направления. На третьи сутки стало так холодно, что пришлось надевать зимнюю одежду.

К вечеру Шеффер получил по радио сообщение от Краузе о том, что ритуал в первом по списку монастыре Ганден прошёл успешно, и дал следующую информацию: «В первом узле иди из Сэра в Джоканг». Герман тщательно записал эту фразу в блокнот, а утром добавил к ней ещё одну: «Во втором узле иди из Джоканга в Поталу».

Весь следующий день ушёл на преодоление гигантских размеров глетчера. «Страны камней», как назвал эту распростёршуюся внизу уединённую долину Шеффер, достигли на закате дня двадцать первого июня.

Солнце стекало с небосвода, расплываясь желтым маревом над горизонтом. Снежные вершины впереди походили на маяки в море. Дул несильный ветер, в клочья разрывая редкие перистые облака.

– Профессор Кон утверждал, что здесь в это время года всегда светит солнце и не бывает облачности, – сказал Герману Шеффер. – Старик придавал данному обстоятельству очень большое значение. Не знаешь – почему?

Герман недоуменно пожал плечами. Панорамный вид на долину отчего-то напомнил ему британское мегалитическое сооружение Стоунхендж, которым так гордятся соотечественники Лили Беллоу. Расположение горных кряжей «Страны камней» подозрительно напоминало концентрические круги.

«Нет, не может быть, чтобы это было творением рук человеческих», – подумал он отстранённо.

Звук камнепада надменно прошествовал вдалеке от тропы, по которой начала спускаться экспедиция. Впереди каравана, гордо завязав хвост в «бублик», бежал Сахарок, будто и вправду указывал путь к потаённым местам.

– Поразительно неприветливые горы, – прошептала Ева, зябко кутаясь в меховую куртку. – Плохое место: такое впечатление, что создано оно не для людей.

– Похоже, ты права – люди здесь редкие гости, – согласился Герман. – И гости незваные.

Осторожно пробираясь меж гладкими, словно отшлифованными, скалами, всадники непрестанно вертят головами, словно ждут чего-то недоброго. Кристаллический сланец отливает на солнце бронзой. На вершине одной из скал виднеются руины древней крепости. Сколько веков прошло с тех пор, как её покинули обитатели? Пять, десять? А может, она здесь с начала времён? Ниже, в толще горы, прорыто множество пещер. В них и было решено заночевать. Идея принадлежала агпе, который уверил «коллег» в совершенной безопасности подобного ночлега.

В пещере оказался очень низкий потолок, на стенах нарос слой копоти толщиной в палец, а на полу валялись кости животных. Но зато они с Евой остались наедине. Плевать, какое им уготовано будущее – главное то, что здесь и сейчас…

«Стоп, прежде, чем идти вперёд, нужно покончить с прошлым!» – Герман слегка отстранился от любимой и с трудом выдавил из себя:

– Ева, ты должна знать, есть одна моя знакомая ещё с Москвы, оказавшаяся английской шпионкой. Никто не причинил мне столько зла, сколько эта женщина…

Он говорил долго, не поднимая глаз. Говорил обо всём, начиная с экспедиции в Лапландию и заканчивая встречей в Лхасе. Лишь об одном умолчал – о своей причастности к советской разведке. Зато о грозящей Еве опасности произнёс настоящую речь с должной степенью трагизма и патетики.

Ева не перебила ни разу, а когда Герман закончил, ласково провела рукой по его лбу и сказала:

– Твоё лицо всё время застилало облачко. Я гадала, что это такое, теперь знаю. Спасибо, что рассказал, а то я уже начала задумываться…, а обо мне не стоит беспокоиться, я умею за себя постоять. Ладно, хватит об этом, помни о морщинах.

– Как я могу не беспокоиться? Легко сказать…

– Неужели мы не найдём занятие интереснее беспокойства? Иди ко мне…

Вот такое вот милое и беззаботное существо, в чьих глазах немудрено утонуть даже такому крупному мужчине как профессор Герман Иванович Крыжановский со всеми его заботами и тревогами.

Увы, окончательно утонуть не позволили! У входа послышалось громкое топанье и голос руководителя экспедиции:

– Тук-тук-тук!

В следующий момент в пещере появился и сам Эрнст Шеффер.

– Получены все оставшиеся сообщения, – объявил он весело, передавая Герману записку, а затем добавил:

– Вы бы костёр зажгли, здесь можно. Пещера, костёр, рядом любимая женщина, а завтра – встреча с мечтой. Герман, ты счастливый человек!

– Может – с мечтой, а может – со смертью, как знать, – криво усмехнулся Крыжановский.

– Да будет тебе, все пути и так ведут к смерти! И даже если твой путь завершится в день Начала Чёрного солнцеворота, люди скажут: «Какая прекрасная смерть, он погиб, преследуя мечту!» Я желал бы себе подобной смерти. Выше голову, дружище! Выше голову!

Выдав столь бравурную тираду, охотник и пират вздёрнул вверх бороду и покинул приют влюблённых. А последние, вняв совету руководителя, отправились собирать топливо для костра.

Выйдя наружу, Герман вскинул голову и залюбовался видом вышних сфер. Вечерняя заря уже угасла. Небо являло взору сочные оттенки синего и чёрного цветов, из-за чего разительно напоминало бархатную подушку для хранения драгоценностей. И драгоценность на небесной подушке присутствовала – то встала над горизонтом первая – невероятно яркая – звезда.

Все влюблённые обожают звёздное небо, ведь грандиозность его так соответствует происходящему в душе…, но, когда в десятке шагов пыхтят и фыркают дурно пахнущие животные, которых развьючили на ночь, когда галдят монахи, затеявшие какую-то азартную игру вроде карт, то высокопарные, граничащие с откровением мысли не рождаются в душе.

Как выяснилось, хвороста и иного горючего материала в округе удручающе мало, поэтому профессор и его прекрасная ассистентка поспешили вернуться в пещеру, ибо знали иной – лучший – способ согреться.

Наутро Шеффер объявил, что к обеду рассчитывает достигнуть конечной цели экспедиции. Всеми овладело предельное нетерпение: завтрак и последовавшие сразу за ним сборы прошли незамеченными – время, до того удерживаемое чьей-то твердой рукой, вдруг понеслось вскачь, будто истеричная лошадка, напуганная внезапным выстрелом.

Путь оказался недолгим. Гигантский многотонный силуэт кромлеха вырос перед путешественниками столь неожиданно, что возникло впечатление, будто он не стоял здесь веками, а секунду назад свалился с небес. Дальше открывалась небольшая долина, посреди которой стояла пирамида. Хотя, может, и не пирамида вовсе, а, всё-таки, естественное образование, схожее по форме с пирамидой? Выглядело оно так, словно великан взял в руки молоток с долотом и обтесал монолитную скалу.

Ева ахнула, но Герман особо не удивился – нечто подобное он видел в двадцать втором году на Кольском полуострове. Там тоже было не разобрать – природа ли потрудилась или чей то разум… Нет, пожалуй, этот объект не оставляет места для домыслов: природа тут совершенно ни при чём – сторона, обращённая к солнцу, отшлифована как зеркало.

– Кто… кто построил это? – ошарашено пробормотал Крыжановский.

– Эти строители оставили нам больше, чем ты думаешь, – громко и возвышенно провозгласил оказавшийся поблизости агпа. – Горы и пустыни оставили они нам! Сахара в Африке и Шамо в Азии – следы их битв. У всех народов мира есть легенды о страшной и опустошительной войне, случившейся в незапамятные времена. Доктрина бон хранит забытые имена тех, кто сражался в той войне. Дэваты-боги и Даитья-великаны… По земле раскиданы хранилища их знаний и власти: одни укрыты от непосвященных, другие, напротив – у всех на виду. Мы стоим перед одним из таких хранилищ.

– А где вход? – спросил Герман.

– Он появится на закате, и будет оставаться открытым всю ночь, – ответил монах.

– Поверь, Герман, это похоже на чудо! – воскликнул Шеффер. – Незабываемое зрелище!

Крыжановский задумчиво окинул взглядом громаду пирамиды.

– Понимаю, почему профессора Кона волновал вопрос облаков над этим местом, – сказал он задумчиво.

– И почему же? – поинтересовался Шеффер.

– Вход откроется, когда солнце в достаточной степени нагреет зеркальную грань пирамиды. Безоблачное небо, плюс самый длинный день в году, иначе чуда не будет.

– Вон как? – разочарованно протянул Шеффер, но тут же воспрял духом и резюмировал: – Развенчанное чудо – жалкая вещь, не правда ли?

Ему никто не ответил, поскольку внимание присутствующих отвлёк объявившийся внезапно молодой монах. Частое дыхание и покрасневшее лицо свидетельствовало о том, что монах долго бежал, а выпученные и встревоженные глаза не оставляли сомнений в важности сообщения, принесённого их обладателем.

– Английские солдаты появились у спуска в «Страну камней»! – монах так жестикулировал, что его понял даже Унгефух.

Герман вздрогнул, а Шеффер застонал и в отчаянии принялся дёргать себя за бороду.

– Как они нас обнаружили?!

– Не нужно так беспокоиться, – прозвучал спокойный и, как всегда чуть насмешливый, голос маленького агпы. – Я со своими людьми увлеку солдат в горы и там убью. Лошадей и вьючных яков мы прихватим с собой, чтобы они не привлекали внимание врагов. Вам же лучше затаиться до заката.

Слова маленького монаха пронизала такая уверенность, что Шеффер оставил бороду в покое. Агпа слегка поклонился и собрался уходить.

– Один вопрос, почтеннейший, – остановил Крыжановский монаха.

Тот обернулся и стал молча ждать.

– Почему вы и ваши последователи сами не пробовали пройти лабиринт?

– Две вещи тому причиной, – медленно и раздельно ответил агпа. – Во-первых, нельзя нарушать правила. Если хочешь нарушать правила, будь готов к тому, что другие поступят так же. А, кроме того, правильный лабиринт пройти невозможно – на Востоке это знают все, но люди Запада ничего знать не хотят.

Лицо монаха озарила кроткая улыбка, и он ушёл, не оборачиваясь.

– Герман, не вздумай сейчас заявить, что ты отказываешься! – завизжал Шеффер, с ненавистью глядя вслед маленькой фигуре в потрёпанной одежде. – Надо же, всю дорогу оказывал неоценимые услуги и вдруг в самый ответственный момент устроить такое!

– Тебе же сказали, не нужно беспокоиться! – сказал Герман. – Среди прочих достоинств у этого человека неплохо развита способность разбираться в людях. Он прекрасно осведомлён, что я не отступлю. Теперь уже не отступлю.

– Но какого дьявола он так сказал? – не унимался Шеффер.

– Может, не хотел лгать – ложь портит карму.

– Всю дорогу скрытничал, а тут разоткровенничался. С чего бы? – свой вопрос руководитель экспедиции завершил экспрессивным щёлчком пальцев.

– Видишь ли, одни и те же вещи у бонцев принято объяснять по-разному разным людям в зависимости от степени их понимания. В точности как у масонов! Впрочем, как в любой тайной организации, хоть на Востоке, хоть на Западе, – пояснил свою точку зрения Крыжановский. – Но хватит об этом, где должен открыться вход?

Шеффер повёл Германа вокруг пирамиды и остановился у северной грани. Здесь циклопическое сооружение совершенно не напоминало творение рук человеческих. Скала как скала – вокруг ещё несколько таких же, правда, все они повыше и вершины укрыты снегом. Кроме того, оказалось, что скала-пирамида стоит в десятке метров от края, если не обрыва, то весьма крутого склона.

Крыжановский поглядел вниз и поёжился.

Раскинув в сторону руки, Шеффер прижался грудью к холодному камню мегалитического сооружения и объявил:

– Вход откроется где-то здесь. Поразительно – ни щёлки, ни трещинки… А ты, Герман, оказывается, крепче, чем кажешься. Надо же, услыхав зловещее карканье монаха, и бровью не повёл.

– Кто же останавливается в шаге от мечты? – вздохнул Крыжановский.- Да и выбор как таковой отсутствует – нетрудно догадаться, что произойдёт, если откажусь – ведь я нужен Германии исключительно ради лабиринта, не так ли?

– Давай лучше о том, что тебя ожидает, если наша экспедиция увенчается успехом. Слава, почёт, красивейшая из женщин Рейха…

Герман глянул на небо и перебил:

– Закат уже скоро, так что давай без дураков. Скажи, что я найду на том конце лабиринта? Не сомневаюсь, и ты, и твой замечательный учитель Гильшер знаете ответ. Более того, судя по затраченным на экспедицию колоссальным средствам и усилиям, речь идет не о мифическом или гипотетическом, а о вполне материальном объекте. Заметь, до сих пор я проявлял нордическую выдержку и не докучал вопросами, но, похоже, пришло время узнать правду.

– Вот как? Оказывается, мудрые тибетские книги не сказали самого главного? – оскалился Шеффер. – Признаться, я не удивлён. В этой проклятой стране всегда так – ничего конкретного, сплошные иносказания и недомолвки. Это так, к слову, чтобы подчеркнуть разницу между восточным словоблудием и нашей немецкой прямотой. Мог бы не спрашивать, я и сам уже собирался сказать.

Руководитель экспедиции поднял с земли камешек, размахнулся и зашвырнул его как можно дальше. После этого произнёс:

– Там крипта, а в ней один-единственный предмет. Но не очередной мудрый трактат, а именно предмет. Ты должен принести его мне.

– Всего-то? – разочарованно переспросил Герман. – Что за предмет, как выглядит?

– В табличках Карла Вилигута он описан как круг из блестящего металла, довольно тяжёлый.

– И что это такое?

– Принесёшь – скажу! – не терпящим возражений тоном объявил Шеффер. – Как видишь, я ничего не скрываю, но говорю только тогда, когда в этом появляется необходимость. А до той поры вопрос исчерпан. Не смотри осуждающе, с удовольствием поменялся бы с тобой ролями, если бы умел, как ты, мастерски разгадывать головоломки. Потому тебе лезть в лабиринт, а мне – томиться от безделья, изводя себя неизвестностью.

– Бездельем томиться не придётся. Пока я буду добывать твой предмет, ты позаботься о том, чтобы защитить мою Еву. От всего защитить – будь то английские солдаты или враждебные стихии. Выйдя из пирамиды, я первым делом должен увидеть живую и невредимую Еву. Повторяю – не тебя, с алчно протянутой рукой, а Еву, иначе найду способ решить головоломку так, чтобы ты никогда не получил свою железяку.

– Откуда столь странная тревога? – удивился Шеффер. – Что может угрожать нашей прекрасной фройляйн? С англичанами разберутся наши друзья-монахи, а иных оснований для беспокойства не вижу. Но условия принимаю. Предмет в обмен на женщину – настоящая мужская сделка, с тобой интересно иметь дело. Иди и не оглядывайся, мы с Евой встретим тебя по возвращении. А сейчас поцелуй её напоследок и – вперёд, скоро откроется вход.

Герман так и сделал, а затем подхватил загодя приготовленный рюкзак и поспешил на северную сторону.

Где-то далеко прозвучал одинокий выстрел. А может, лишь показалось, что далеко – в горах звук распространяется по-другому. Крыжановский вздрогнул и оглянулся. Ева стояла у самого подножья пирамиды, а Унгефух установил пулемёт на сошки и взял на прицел кромлех, стоящий при входе в долину. Несколько мгновений Германа терзали противоречивые чувства, но он сумел овладеть собой и поспешил вслед за Шеффером, завернувшим уже за угол.

Вход в пирамиду открылся через четверть часа. Всё произошло совершенно бесшумно – незыблемая скала внезапно ощерилась чёрным голодным ртом.

– Есть! – страстно воскликнул Шефер, хватая Германа за плечо. – Когда ты войдёшь, я заблокирую камнем запорную плиту, чтобы не могла закрыться. В прошлый раз я сделал то же самое, а потом ждал три дня, но профессор Кон так и не вернулся. Тогда я убрал камень и ушёл, но все эти годы извожу себя мыслью, что слишком поспешил. Герман, я буду ждать неделю, запомни, неделю!

Крыжановский не ответил. Проверив электрический фонарик, он вошёл в лабиринт. Пёс Сахарок без раздумий бросился следом.