4 – 7 сентября 1939 года, Тибет – Берхтесгаден, Баварские Альпы – Берлин.

В каких случаях мирскому и не особо верующему человеку приходит на ум помолиться? Когда плохо! Или страшно! А ещё, когда чего-то надобно от небес! В иных случаях молитвенное общение с Господом обычно откладывают «на потом».

Герман не боялся предстоящей миссии – с некоторых пор он свыкся с постоянным чувством опасности, как человек свыкается с застарелой грыжей. И плохо себя не чувствовал, ибо был влюблён, и тем счастлив. Что касается сокровенных просьб, то таковые отсутствовали – жизнь и так дала больше чем кому-либо.

Стыд за то, что жил без смысла и гонялся за ложными целями – вот понимание, пришедшее в муках! Понадобилось потерять многое, месяцами бродить по лезвию бритвы, пережить полусмерть-полусон, чтобы разжиться подобным благородным чувством, дарующим молитву. И он молился, пусть бессовестно перевирая забытые слова, но зато от чистого сердца. Просил оставить долги и избавить от лукавого.

Окончив молитву, Герман почувствовал облегчение. Он что есть мочи рванул вниз пропеллер и едва успел отскочить от вращающихся лопастей – мотор допотопного «Ньюпора» чихнул пару раз и заработал, набирая обороты. Каранихи в кабине пилота поднял вверх большой палец, подтверждая, что всё в порядке. Кивнув, Крыжановский поспешил забраться на пассажирское сидение, где уже ждала закутавшаяся в вонючую овчину Ева. Голову девушки защищал шлемофон. Умостившись рядом, Герман и себе надел шлемофон, в наушниках тут же послышался голос пилота:

– Саиб, умаляю вас и мем-саиб пристегнуться. И там где-то есть баллон с кислородом, на случай, если станет трудно дышать.

– Мы ещё не взлетели, о многословнейший из лётчиков, – с усмешкой напомнила Ева.

Каранихи не ответил. Гул двигателя стал менять тональность, маломощное пыхтенье вначале превратилось в громогласный рёв, а затем в пронзительный свист. Герман с Евой переглянулись – звуки обоим показались странными, хотя – кто их знает, эти старые самолёты…

«Ньюпор» вздрогнул, но вместо того, чтобы начать катиться по земле, чинно набирая скорость, как это приличествует летательным аппаратам столь почтенного возраста, выкинул невообразимую штуку: взял, да и подобно резвому кузнечику, прыгнул в небо.

Пассажиров придавило так, словно на грудь каждому возложили по мешку с песком, кожа на лицах натянулась – вот-вот лопнет. Но главное – не стало воздуха для дыхания. Страшно хрипя и пуча глаза, Герман зашарил в ногах и вскоре нащупал тяжёлый металлический цилиндр, снабжённый резиновой трубкой и вентилем. Вентиль поддался нелегко, но всё же поддался, и живительный газ хлынул в лёгкие Евы, а затем и в его, Германа, лёгкие.

В следующий момент «Ньюпор» накренился и камнем рухнул вниз. К счастью падение длилось недолго и закончилось тем, что истребитель принял горизонтальное положение и спокойно заскользил в воздушных потоках.

– Прошу прощения у моих драгоценных пассажиров, если доставил некоторое неудобство, – сказал Каранихи. – Но чувство полёта так прекрасно, что я иногда немного увлекаюсь.

В ответ прекраснейшая, по выражению Каранихи, мем-саиб разразилась площадной бранью.

Видимо, подобная реакция дамы сильно удивила вежливого пилота, ибо он на время замолчал.

Высунув голову за борт, Герман обомлел: земля уносилась назад с немыслимой скоростью. Величественные гималайские пики мчались, словно удирающие от неприятеля солдаты разбитой армии древних гигантов-Даитья, побеждённых богами.

Германа разобрал хохот. «Ну и шельмы, эти Носители, ну и мастаки! У них буквально всё построено на обмане. Замаскировать чудеснейшую машину под этакую рухлядь – сколько же усилий на то потребовалось! Не удивлюсь, если и старушка Елена, подобно легендарной дакине, стукнется о земь и обернётся юной красавицей, по которой некогда сходил с ума мой предок. А я ведь правильно назвал этот самолёт допотопным, он таковой и есть, потому что это ни что иное, как легендарная вимана – неоднократно описанный в древних трактатах летательный аппарат цивилизации, существовавшей до потопа, только замаскированный».

Герман с уважением дотронулся до обшивки фюзеляжа. «Вроде, фанера, а вроде и нет. Прав был прохвост Шеффер, в Тибете всё представляется не тем, чем является на самом деле».

Течение мыслей Крыжановского прервал громкий и торжествующий голос господина Каранихи, декламирующего по-английски:

– Что вижу, о том пою! – возмутилась Ева. – Похоже, этот выродок Каранихи надышался чистого кислорода, отчего опьянел и теперь бесчинствует. Ну, ничего, придёт время, я до него доберусь. За всё сполна ответит, начиная с «прекраснейшей коровы».

Герман вспомнил, что именно так индус назвал Еву при первой встрече в Калькутте и захохотал пуще прежнего. Глядя на него, Ева тоже рассмеялась. А полёт, между тем, продолжался, но, как бы стремителен он ни был, догнать катящееся по небу солнце не удалось. Стемнело, летательный аппарат Носителей оказался один на один с ночью.

– Помнишь, мы гадали, куда нас довезёт это чудо, если его не собьют из винтовки английские солдаты? – спросил Герман.

– Не ври, это ты гадал, я вообще отказывалась верить, что на этой этажерке можно взлететь¸ – деланно возмутилась Ева. – А наша замечательная старушка тоже хороша: когда я с ней говорила на эту тему, только смиренно улыбалась и молчала.

Каранихи, слышавший через наушники разговор влюблённых, посчитал возможным вмешаться.

– Прошу моих драгоценнейших пассажиров обратить внимание на скопление огней по левому борту. Это – Вена, столица вальса. Скоро наше путешествие завершится, мне приказано доставить вас в Альпы.

Скорость заметно уменьшилась, аэроплан клюнул носом и пошёл на снижение.

– Спасибо что сказал! Теперь под нами, похоже, Линц, а вон там, дальше, Зальцбург, – объявила Ева. – Точно Зальцбург, посреди города течёт река и горы вполне узнаваемые.

Самолёт отвернул от города и направился туда, где виднелись три огонька, расположенные треугольником. Садился Каранихи плавно – не так, как взлетал – видимо, более не испытывал потребности проучить заносчивых европейцев.

«Это же горят костры, – определил Герман природу огоньков. – Похоже, нас встречают».

Их действительно встречали – когда самолёт коснулся земли и, пробежав, остановился, из темноты вышли четверо. Все угрюмые бородачи в крестьянской одежде – один постарше, трое помоложе – видимо, отец с сыновьями. Стоило путешественникам покинуть аэроплан, как четвёрка крестьян обхватила его с разных сторон и покатила к стоящему неподалеку большому сараю, в которых обычно на зиму запасают корм для скота.

– Что за дурные манеры? – нахмурилась Ева. – Хоть бы поздоровались, чурбаны невоспитанные.

– Это из-за меня, – потупился Каранихи. – Пусть саибы простят своего никчемного провожатого за то, что его дурная карма переходит и на них.

– А более понятно можно? – потребовала Ева, которая уже отчаялась справиться с раздражением, которое у неё вызывали частые и возмутительные выходки Каранихи.

– Я – Носитель, уронивший ношу, – трагично молвил переводчик. – И заслужил подобное отношение братьев, ибо проиграл. Черепаху похитили, а я не сумел этому помешать. Но остался в живых.

На глазах индуса выступили слёзы, и он умолк. Ни Герман, ни Ева не стали расспрашивать дальше, хотя роль Каранихи во всей истории вызывала недоумение. Герман как-то пытался расспрашивать Шурпанакху и про Каранихи, и про то, почему Носители не вмешивались до самого конца, но получил лишь обычный ответ, каким старуха объясняла любую странность: «Таковы правила, а правила нарушать нельзя!»

– Замечательно! – процедила Ева. – И что теперь делать? Я есть хочу, и спать тоже, неужели эти бородатые мужланы бросят нас на произвол судьбы?

– О, пусть несравненная мем-саиб не волнуется, Арсен и его семья обо всём позаботятся.

– Кто он такой, этот Арсен? – спросил Герман.

– Цыган, правда, не кочевой, а осёдлый, – пояснил Каранихи.

– Цыган? – удивилась Ева. – Странно, что его вместе с другим не отправили в Марцан.

– Ферма Арсена – единственный, оставшийся в Рейхе оплот Носителей, – вздохнул Каранихи. – Его пока не тронули, потому что здесь недалеко, в Берхтесгадене, находится резиденция Гитлера, «Кельштайнхаус». Фюрер весьма благоволит к местным жителям, а всю округу пожелал превратить в некое подобие рая на земле. По этой причине тут не проводились депортации. Если ещё учесть, что Арсен снабжает шнапсом вояк из личной охраны Гитлера, то за его судьбу пока можно не волноваться.

– Невероятно, немцы уверены, что Нюрнбергские законы действуют на всей территории Рейха, – иронично улыбнулась Ева. – А тут, оказывается, под самым боком у фюрера, пользуясь его добротой, творится беззаконие.

– Мем-саиб совершенно права, – невесело улыбнулся Каранихи, – ужасающее беззаконие.

Женская часть семейства Арсена оказалась более приветливой, нежели мужская. Пока жена главы семьи Фрайда кормила гостей, невестки постелили всем постель – в одной комнате для Германа и Каранихи, в другой – для Евы.

Герман с Евой не стали оспаривать эту схему – наверняка она объяснялась неизменным: «Таковы правила!»

Утром хозяин на телеге отвёз Еву и Германа в Берхтесгаден. Каранихи остался на ферме при аэроплане, пообещав ждать, сколько потребуется.

Высадив парочку на городской площади, Арсен даже не счёл нужным попрощаться. Только свистнул и взмахнул кнутом, погоняя лошадей. Глядя ему вслед, Герман развёл руками:

– Цыгане напоминают мне лопарей – малую народность на русском Севере. В глазах какая-то печаль, тоска – одна на всех. Словно чувствуют нечто недоброе и близкое.

В ответ Ева раздражённо дёрнула плечиком: мол, кто знает, и заявила:

– Меня сейчас больше волнует то, как я в таком виде появлюсь в цивилизованном обществе. Это же ужас!

Герману пришлось признать – попытка перед убытием из Тибета привести в порядок их немало претерпевшие от путешествия наряды не увенчалась особым успехом – повод для волнений действительно имелся.

Портье в опрятной маленькой гостинице, куда обратились путешественники, окинул их подозрительным взглядом, но ключи от номера всё же выдал. Как же он удивился, когда новый, неприлично потрёпанный постоялец поднял трубку телефона, что стоял на стойке и, назвав оператору берлинский номер, попросил к аппарату всемирно знаменитую актрису Ольгу Чехову. Но ещё большее удивление у портье вызвало дальнейшее: дело в том, что горничная в доме Ольги заявила, что её хозяйка гостит у Адольфа Гитлера в «Кельштайнхаус», вот Герман и спросил портье, как туда позвонить. На счастье, тот знал искомый номер и вскоре в трубке зазвучал знакомый Ольгин голос.

– Выезжаю! Скоро буду! – коротко пообещала актриса, лишь только поняла, кто и откуда с ней говорит.

В столь чудесное везение верилось с трудом – Ольга могла находиться где угодно: хоть в Берлине, хоть на гастролях за океаном, но оказалась совсем рядом. Что это – случайность или же очередной экивок Носителей? Каранихи объяснил выбор фермы Арсена в качестве пункта назначения тем обстоятельством, что там, якобы, единственный оставшийся оплот Носителей в Рейхе и больше некуда податься. Но, зная скрытную и глумливую природу его организации, следовало полагать, что подобное объяснение является ложью. Хоть и во спасение.

Путешественники поднялись к себе в номер. Ева отдёрнула штору и, глядя в окно, сказала мечтательно:

– Если так пойдёт и дальше, я, наверное, поступлю на службу в разведку. Какую порекомендуешь – русскую или немецкую? Английскую, сам понимаешь, я в расчёт не беру.

Герман подошёл и поцеловал любимую. Судя по всему, такой ответ полностью удовлетворил девушку. Обнявшись, они стояли и наблюдали, как на тихую улочку маленького альпийского городка медленно вползает длинный, похожий на сигару, «Майбах-Цеппелин».

– Иди, встречай её, – Ева осторожно высвободилась из объятий. – А я пока приму ванну.

В гостиничном холле Герману открылся «хитрый» тактический ход любимой – появившаяся Ольга выглядела очень эффектно – очевидно, Ева просто испугалась на её фоне показаться дурнушкой, опрометчиво полагая, что собственная внешность пострадала от тягот и лишений экспедиции. Герман улыбнулся – он-то знал, что солнце и горный воздух чудесным образом сказались на лице девушки, придав ему то необыкновенное и чистое сияние, какого невозможно найти у городских жительниц.

– Герман?! Глазам не верю! – засмеялась Ольга, небрежно ставя автограф на фотографию, подсунутую ей очарованным и сбитым с толку портье. – Знаешь, какие слова содержал твой некролог в «Фёлькишер беобахтер»? Как сейчас помню: «Погиб, преследуя мечту…, народ Германии скорбит о постигшей его утрате…»

В ответ Крыжановский лишь заскрежетал зубами.

– Всё понятно, вижу, тебе есть о чём порассказать. А я, со своей стороны, горю желанием послушать интересную историю и повидаться с моей подругой Евой.

Когда Герман и Ольга поднялись по лестнице, портье завистливо обронил:

– Везёт же дураку, две такие женщины, о-о!

И принялся прилаживать к стене фотографию кинодивы с приобретённым автографом.

В номере Крыжановскому пришлось дожидаться, пока «две такие женщины» закончат обмен любезностями вперемешку с чисто женскими новостями, причём Ева кричала из ванной, а Ольга вторила ей из комнаты. Когда же Ева, завёрнутая в простыню, появилась в номере, беседа подруг иссякла – видно, актуальность разговора поддерживалась лишь необходимостью повышать голос.

– Ольга, Ева в курсе наших дел! – решил сразу взять быка за рога Герман, но Чехова в ответ лишь засмеялась:

– Мой дорогой, ты делаешь успехи – нет более надёжного способа завербовать девушку, чем влюбить её в себя. Ну, рассказывай, я вся – внимание.

И он начал говорить – страстно, увлечённо, не допуская ни иносказаний, ни двусмысленностей – будто читал лекцию в университете. Ольга слушала спокойно, лишь в одном месте спохватилась и захлопала ресницами. Это когда профессор вскользь упомянул о том, что ему поведала Ева – о летательном аппарате Шаубергера, который гестапо использовало в качестве ловушки. Фрау Чехова, даром, что солидная дама, вспорхнула со стула, словно бабочка и улетела звонить по телефону. Вернувшись же, сказала с чувством:

– Спасибо, мои дорогие! Только что вы спасли жизнь одному человеку…, очень дорогому мне человеку.

Профессор продолжил повествование, а закончил так, как советовала старая Шурпанакха – ни словом не упомянув о Вселенской Черепахе. Чехова некоторое время раздумывала, изредка поглядывая с лукавцей. Герман начал опасаться, что недосказанность замечена, и сейчас его уличат во лжи, но такого не произошло – Ольга чисто русским жестом хлопнула себя по коленям и, поднявшись, заявила:

– Да, Фриц Гильшер – та ещё фигура, мы к нему давно приглядываемся. Ладно, посмотрим, что можно сделать, но мне нужно время. Вернусь завтра, и мы всё расставим по местам. Пока же – отдыхайте.

– Ольга, – взмолилась Ева, – наш багаж потерян и нам нечего надеть, а в здешних магазинах, как я догадываюсь, из готового платья можно купить разве что баварские национальные костюмы.

– А что, тебе пойдёт наряд пастушки, – иронично приподняла бровь Ольга. – А вот уважаемый профессор в кожаных шортах и шляпе с пёрышком смотрелся бы забавно. Не переживайте, я всё устрою, только потерпите до завтра.

Появилась Ольга в гостинице только к вечеру следующего дня. Новости привезла обнадёживающие.

– Я говорила о Гильшере с фюрером, – сказала она, заговорщицки подмигнув Герману. – Фюрер дал понять, что ему самому порядком надоел этот зарвавшийся кукловод, как ты справедливо назвал доктора Фрица…

Крыжановский недоверчиво покачал головой.

Ольга же усмехнулась и пояснила:

– Конечно, прямо ничего такого не говорилось, но, видишь ли, Адольф обладает весьма своеобразным импульсивным характером: его реакцию и поступки легко предсказывать. А предсказуемыми людьми легко управлять – такие люди для тех, кто считает себя кукловодами, просто находка. Я тоже немножко умею читать в душе Адольфа – в силу своих скромных способностей, так сказать. А потому можете быть уверены – фюрер обрадуется, если мы избавим его от чуждого влияния. Таким образом, получен карт-бланш на безнаказанное устранение Фрица Гильшера. Это – одна сторона дела, вторая же заключается в том, что никакой помощи от Гитлера ждать не следует, а в случае неудачи нас всех ждут большие неприятности. Такие вот перспективы. Если всё понятно, тогда немедленно отправляемся в Берлин. Мешкать нельзя – характер у Адольфа не только импульсивный, но ещё и переменчивый.

Ольга развернула бумажный пакет, который принесла с собой.

– Вот кое-что из одежды, как вы просили. Держи, Ева, это одно из моих любимых дорожных платьев. Видишь, оно под поясок, никто и не заметит, что в талии великовато. А с твоим нарядом, Герман, вышла возня. Хорошо, личный шофёр Адольфа, здоровяк Эрих Кемпка оказался любезным молодым человеком и не отказал даме в просьбе. Вот тебе брюки-галифе и кожаная куртка. Сапоги придётся оставить те, что есть, их почистить, и ничего, сойдут. Переодевайтесь, я подожду в машине.

– Кое-что ещё, Ольга,- остановил женщину Герман. – А что сказал Центр, ты ведь получила нужные инструкции, не так ли?

Вопрос не застал актрису врасплох.

– Если хочешь знать, – сказала она серьёзно, – в Центре мистическая подоплёка твоей истории не вызвала интереса. Меня, признаться, она тоже не волнует. Важно другое, а именно – под чьим именно влиянием находится Адольф Гитлер. Как нетрудно догадаться, Гильшер рассматривается как весьма серьёзная помеха моему влиянию. А твой доклад подтвердил необходимость его ликвидации. В общем, Центр дал разрешение на силовую акцию.

Ольга с удовольствием уступила руль «Майбаха» Еве, и та гнала всю дорогу до Берлина так, словно желала превзойти в скорости виману Каранихи. К счастью, ночная трасса оказалась пустынной, и до особняка Ольги доехали без эксцессов. Двери открыл не лакей, как следовало ожидать, а импозантный красавец, заспанный и с трёхдневной щетиной на лице.

– Знакомьтесь, господа, – войдя в вестибюль, устало взмахнула рукой Ольга. – Ева Шмаймюллер, Герман Крыжановский, это мой друг – князь Януш Радзивилл.

Князь учтиво поклонился Еве, а, пожимая руку Герману, произнёс:

– Вы спасли мне жизнь, друг, сообщив о том, что дисколёт Шаубергера – не секретное оружие, а всего лишь приманка гестапо. Этой ночью я собирался проникнуть на аэродром...

Радзивилл передёрнул плечами и продолжил:

– …Даже думать не хочется, что могло произойти. Поверьте, Януш Радзивилл не из тех людей, которые забывают о подобных услугах. Однако ваше имя кажется мне знакомым… Крыжановский! Мы никогда раньше не встречались?

– Разве что в прошлой жизни, – ухмыльнулся Герман, вспомнив, как отплатил ему за своё спасение мерзавец Унгефух.

Ольга, взявшая на себя роль руководителя, вкратце разъяснила обстановку.

– Ну что же, – в задумчивости пожевал губами Януш Радзивилл. – Господа путешественники лишили нас одной забавы, но взамен предлагают другую.

– Януш! – пожурила его Ольга. – Когда же ты, наконец, повзрослеешь? Тебе всё забавы, а между тем речь идёт о серьёзном деле. Предстоит вступить в схватку с коварным и умным врагом, которого, ко всему, охраняют весьма опасные выходцы из Тибета.

– Подумаешь, монахи, – фыркнул князь. – Неужели я, солдат в третьем поколении, стану бояться встречи с какими-то священнослужителями. Да я им уши поотрываю!..

– Уши поотрываю? – иронично переспросил Крыжановский. – Мы с фройляйн Евой дважды становились свидетелями того, как они сражаются. Причём, во второй раз два десятка этих, как вы их назвали, священнослужителей, имея при себе лишь палки, почти без потерь расправились с превосходящим по численности отрядом регулярной английской армии. Уверен, успех предстоящего дела возможен лишь в одном случае – если удастся избежать встречи с Зелёными братьями. Только в этом случае!

– Не переживай, мы в любом случае не начнём действовать без тщательной разведки, – успокоила Германа Ольга и, поглядев на Радзивилла как любящая мать обычно смотрит на расшалившегося отпрыска, добавила: – Хватит уже мальчишества. Сейчас давайте позавтракаем, затем я съезжу, поговорю с нужными людьми обо всём, что касается Гильшера и тибетцев. Вечером составим план действий, а до той поры прошу всех находиться здесь, в доме: у меня имеется нехорошее предчувствие, как бы кое-кто, как говорят у нас в России, не наломал дров.

С этими словами Ольга снова одарила особенным взглядом Радзивилла.

По Берхтесгадену Герман уже знал, как хорошо Чехова умеет разговаривать с «нужными людьми», поэтому спорить не стал. Князь также не нашёл повода для возражений.

– Есть поправка, – неожиданно взяла слово Ева. – Я тут подумала вот о чём: по интересующим нас вопросам наибольшей информацией обладают члены Общества Туле. Бесспорно, ты, Ольга, знакома с некоторыми из них и можешь кое-что вызнать. Но ведь я вращаюсь в Обществе с самого детства…

– Ева! – перебила Чехова. – Пойми, тебе нельзя показываться на людях, пока жив Гильшер. Его твоё неожиданное появление, по меньшей мере, насторожит. Нам такой поворот – ни к чему!

– Я и не собираюсь афишировать своё появление, а хочу поговорить с теми, кто не побежит рассказывать о моём появлении Гильшеру. Вначале думала поехать к Вирту, тот точно не на стороне Гильшера, но Вирт уже давно отстранён от всего, сидит под домашним арестом, следовательно, ничего не знает о нынешних делах ирминистов и их тибетских союзников. Но есть другой человек, с ним Гильшер обошёлся дурно, но зачем-то продолжает держать при себе. По крайней мере, держал до самого нашего убытия в Тибет. Бригаденфюрер Карл-Мария Вилигут или Вейстхор, как он себя с некоторых пор называет, вот о ком я говорю. Старик ко мне благоволит, а Гильшера ненавидит.

– Он и сейчас носится со старым еретиком, наш доктор Фриц, – задумчиво проговорила Ольга. – А ведь ты права, девочка. Знаешь что, бери машину Януша и езжай к Вилигуту.

– Одну её никуда не отпущу, – насупился Герман.

Ольга закатила глаза, и махнула рукой, мол, с влюблёнными спорить бесполезно.

– Тогда и я с ними, – вскочил Радзивилл. – Сяду за руль, а наши путешественники расположатся на заднем сидении, где их никто не увидит. Ольга, не смей возражать, дай заняться делом – поездка в гости к старому маразматику – что может быть безопаснее?

На том и порешили.