13 (24) ноября 1812 г.
Красный замок близ города Мир Гродненской губернии.
Комната была последней на этаже. В отличие от остальных, мимо которых проскользнул Максим, её наполнял свет. Змеящийся причудливым орнаментом бронзовый светильник под самым потолком, покачивался в безветрии и прочно приковывал взгляд. Кроме того, кругом во множестве толпились свечи в тяжелых жирандолях. Ярко пылал старинный камин, пол покрывал роскошный цветастый ковер, ныне усыпанный пеплом. Справа от дверного проема к стене прислонилась просторная софа с небрежно наброшенной поверх тигровой шкурой.
На софе сидел смуглолицый, худощавый молодой человек. Волосы его, чернее сажи, мудрено перекручивались и сбегали за спину. Из одежды юноша потрудился надеть лишь белоснежную тунику и красный кушак. Еще один широкий пояс лежал рядом, по-видимому, для навертывания на голову. Босые ноги нетерпеливо мяли пепел, сыплющийся из кальяна, курение которого всецело поглощало внимание обитателя комнаты. Ноздрей Крыжановского достиг сладковатый дымок.
«Видимо, это и есть тот самый гость по имени Абу–как-его-там, коего упоминал мосье Александр, – догадался полковник. Как бы разминуться с чёртовым курильщиком?» Возвращаться и лезть в одно из тёмных помещений совершенно не хотелось, ведь двери в них наверняка заперты. Но, кроме столь очевидного объяснения, нежелание возвращаться имело ещё одну причину, в существовании которой Максим не признался бы никому. Причина эта носила чин Прозектора и имя – Отто Бомбаст Батист Шнорр! Представлялось, что там, во тьме, притаилась кошмарная туша, которая только и ждёт…, эх, надо было, подобно графу, захватить свечку!»
Между тем молодой человек в комнате шумно вдохнул и откинулся на софу – струйки дыма медленно вытекали из носа, арабской вязью поднимались к потолку и, перекидываясь к светильнику, расщеплялись на тончайшие нити, отчего казалось, будто в воздухе висят паучьи сети.
Послышался скрип отворившейся двери, и в комнату вошёл человек в знакомой алой рясе эзотерика с опущенным на лицо капюшоном.
- Мераб, – сказал он от порога. – Простите, что тревожу раньше времени...
- Махди, – поклонился вошедшему молодой человек, вставая. – Входите, я рад вам.
В устах пришельца с Востока, французская речь из идеального языка для признаний в любви стала языком точеных кинжалов и тонких лес. От простых, казалось, слов молодого человека веяло смертью, а глаза горели лихорадочным огнем.
- Но почему, Махди, – продолжил названный Мерабом. – вы постоянно обращаетесь ко мне по рангу. Чем плох Абу-Гаяс-аль-Кумар?
- Таковы правила Ордена, – жёстко отрезал человек в мантии.
Максим узнал если не сам голос, но интонации – те самые, что недавно в прозекторской доносила переговорная труба. К обладателю интонаций Простой Батист обращался не иначе, как «достопочтенный мэтр Гроссмейстер»!
- Пусть глубокоуважаемый Мераб, – продолжил Гроссмейстер, – не сочтёт это оскорблением, а равно простит мне скорый приход до завершения установленного приличиями отдыха, но время не ждёт – враги скоро будут у стен замка. Вам нужно торопиться.
- Махди, я готов отправиться в обратный путь немедленно…
- Но прежде я должен знать, что услышит Старец Горы о происшедшем здесь.
- Только правду, – дерзко усмехнулся Абу-Гаяс. – Орден слаб настолько, что не смог устоять даже перед женщиной.
- Генерал – ещё не весь Орден, – вкрадчиво заметил Гроссмейстер.
Абу-Гаяс зло усмехнулся:
- Ему следовало вырвать зуб! Женщина приносит несчастья, и иногда ее стоит убить или взять силой! Но лишь свою женщину, Махди! Думаю, Генерала все-таки лишат зуба!
Максим смутно разумел, что по-арабски «зуб» значит нечто такое, что Абу-Гаяс постеснялся переносить в другой язык.
- Вижу, от вас бесконечно далеки истинные корни происходящего, – всё так же вкрадчиво продолжал Гроссмейстер. – Глава Сихемской Твердыни действовал не столько, будучи под властью женских чар, сколько руководствуясь высшими интересами и моим прямым указанием. Да будет вам известно, что случилось коварное предательство! Ордену изменил тот, кто ему обязан всем в жизни. И стало такое возможным по вине Пенуэльского дома. Пусть Мераб ознакомится с письмом, содержание коего тщательно скрывалось от всех.
На тигровую шкуру с шуршанием лёг большой белый конверт.
- Позже мы обсудим, как покарать автора послания, – продолжил Гроссмейстер, – сейчас же следует позаботиться о собственном спасении. Мне известно, что ваша организация переживает не лучшие времена и отчаянно нуждается в союзниках. Старец Горы должен принять наше предложение, ибо вместе легче выстоять.
- Шейх аль-Джабаль не пойдёт под власть Ордена, – гордо вскинув голову, объявил Абу-Гаяс, – ибо это означает – попасть под власть женщины.
- Мы готовы пересмотреть условия соглашения, – с готовностью заявил Гроссмейстер.
- Но как быть с ней?
- Я позабочусь о том, чтобы к Генералу вернулся разум! Приду через час, – отрубил Гроссмейстер.
Два человека, одетых в цвета ненависти и крови, поклонились друг другу, Гроссмейстер вышел, а Мераб снова занялся курением.
Давний – почерневший табак отправился в огонь камина, новый – ловко уложился в чашку наверху кальяна, укрывшись тонким металлическим решетом, а сверху легли жаркие угли. Абу-Гаяс удобно устроился на софе, подложив подушки под все части тела, и замер с закрытыми глазами.
Максим стал готовиться к бою. Он мало понял из подслушанного разговора, но в одном не сомневался: только что прозвучал смертный приговор Елене.
От удара ноги деревянная решётка с грохотом влетела в комнату, пламя свечей испуганно встрепенулось. Посланец горы поднял взгляд, ставший еще безумнее, чем прежде, и посмотрел в лицо внезапно представшему пред ним испачканному человеку с саблей в руке. Максиму показалось, что араб смотрит куда–то… мимо. Так продолжалось лишь мгновение, затем последовал по-восточному витиеватый приглашающий жест.
Полковник потянулся всем телом, возвращая подвижность членам, онемевшим от долгого нахождения в тесноте, сладко зевнул и шагнул вперёд. В следующий миг он замер в изумлении: Абу-Гаяс неуловимо быстрым движением поднялся с софы, а в руках его, неизвестно как и откуда, возникли сабля и необычно изогнутый кинжал.
- Неужели Махди полагал, будто я поверю лживым словам и решу, что после всего увиденного здесь он позволит мне покинуть замок?
Юноша безумно захохотал.
- Мераб Ордена гашишинов Абу-Гаяс-аль-Кумар готов к смерти! Но прежде он уничтожит тебя и незримую армию, что следует за тобой, чужак, – кончик сабли обвёл помещение. – Слушайте же, о, враги мои! Слушайте и не утверждайте на Суде, что не слышали! Старцы говорят: чем прекраснее смерть воина, тем ослепительнее его грядущее! Узрите же!!!
Стальные клинки сплелись в страшном танце – Максим едва не проглядел выпад – сабля посланника Горы рассекла воздух, пройдя в пальце от его шеи.
Ответный выпад едва не лишил гашишина глаза – похожий удар разрешил дуэль братьев Белье.
- Джинны, я не убоюсь вас! – Абу-Гаяс бросился в бой. Теперь он сражался не только с Максимом, но и с десятком невидимых существ! Короткий и длинный клинки не давали продыха Крыжановскому, и еще успевали разносить жирандоли, в коих, наверное, гашишину и виделись джинны.
Сражающиеся разошлись – араб медленно моргал, а клинок его выписывал невообразимо стремительные петли.
- Ты не испугаешь меня, чужак! Я видел, что там – после смерти! Мне нечего страшиться блаженства и радости! Я расскажу тебе!
Но, вместо рассказа, Мераб вновь кинулся на Максима. К счастью, кроме полковника, ему противостояла еще армия джиннов-свечей.
- На входе передо мной встало семь врат, и устрашился я! – воскликнул араб и, неожиданно широко размахнувшись, обрушился на полковника. – Но нашептали прекрасные гурии, лаская языками мои уши, что грешников врата ведут в пламя, блаженных – в серый шеоль, а героям и праведникам открыт проход в Олам Галь-Джанн!
Язык гашишина заплетался, но клинок выписывал всё те же смертоносные петли. И самое ужасное: Абу-Гаяс-аль-Кумар ни на мгновение не замолкал.
- Там, враг мой, реки чистейшей воды и свежего молока, реки вина, сладкого для пьющих, и меда очищенного! – чёрные неподвижные глаза араба то закатывались, то смежали веки, но удары от этого не становились слабее или реже. При всей многолетней практике, Максиму никогда прежде не доводилось иметь дело со столь необычным противником. Посланник Горы фехтовал отменно – в его лице читалось удовлетворение схваткой, а движения рук намекали на сотню выпитых прежде жизней и, если бы не дурманящая сила выкуренного зелья, Крыжановскому пришлось бы не в пример хуже.
Что касается самого полковника, то ему никак не удавалось перейти из защиты в атаку, несмотря на усилия нечаянных, незримых помощников, каковые, чего темнить, оказывали существенную помощь в поединке.
- Глупый чужак решил, что Абу-Гаяс пересказывает книги пророков? – спросил араб обиженно, приостановив на мгновение руку, но тут же снова атаковав. – Нет, враг мой, я видел страну Джаннию воочию! И в садах тех пил из реки медовой, из реки молочной! Лишь вина не испил я, ибо знал, что не умер! Что придет еще время и владыка Ридван сам приведет меня к источнику Салсабил! Сидел я среди героев и праведников, из тех, что пересекали Великую пустыню и большеглазые прекрасные девы обносили нас сосудами из серебра и кубками из хрусталя! Знай же, о франк, даже в Садах наступает ночь! И приходит она для того, чтобы дать героям желаннейшее из наслаждений! Черноокие девственницы, коих не касался ни человек, ни джинн, приходили к нам, и мы любили их в покоях своих, а затем спускались к пруду и плавали в нём!
Отражая молниеносный выпад противника, Максим вынужден был отскочить к самому камину – так близко, что почувствовал жар.
- Пять лет тому явил Владыка мне чарующее царство Садов, – продолжил араб тихо, будто опасаясь быть подслушанным, и немного отступив к дверям. – Но два месяца и девять дней назад он снова выказал милость мне – отправляя в далекий край ваш и говоря так…
Араб изрёк фразу на певучем языке, в его устах напоминающем звучание струн. Крыжановский не подал виду, что для него сказанное осталось лишь красивой мелодией.
- Показали мне прекрасные Сады, чтобы знал, что ждет меня, если сложу голову за Владыку моего! И вот передо мной ты, чужак! И тысячи твоих джиннов!
«Ого! – подумал Крыжановский. – Джинны множатся, что ли? Ведь свечей-то только меньше стало, никак не больше!»
- Настал день, когда решится – быть ли мне в прекрасных Садах или вместе с вами отправиться в царство демонов! День, когда все прекрасные девы заголосят по павшему жениху, когда матери прольют по сыну море слез, а воины сложат о герое песню!
Меж тем, многолетняя выучка снова спасла Крыжановскому жизнь – очередной смертоносный удар араба пропал втуне.
- Воистину, достоин ты именоваться главным стражем хладной Пропасти! – поклонился гашишин церемонно. Или ты сам Ридван, оберегающий Джаннат?
Крыжановский поймал безумный невидящий взгляд противника и ударил, пав на одно колено. Немыслимо изогнутую кисть свело болью, но дамасский клинок, опередив летящий на перехват кинжал, пронзил грудь Абу-Гаяса. Елмань выглянула из его спины и, чиркнув по стене, высекла сноп искр.
Безумный молодой человек умер – при этом не было ни слез, ни песен, но его прощальная улыбка свидетельствовала об обратном.
Максим отсалютовал благородному противнику саблей и в изнеможении уселся на софу – подальше от кальяна. Следовало перевести дух, прежде чем отправляться спасать любимую.
Белый конверт, оставленный Гроссмейстером, лежал рядом. Внимание полковника привлекла красная сургучная печать с вензелем N и императорской короной. Неужели…? Руки сами собой потянулись к загадочному письму. Оно гласило:
«Мэтр Август! К тому времени, как вы получите это послание, Орден Башни в Париже перестанет существовать. Я лично отдал приказ – вырвать язву с корнем. И пусть звук скрежета зубовного, которым вы встречаете означенное известие, станет частичной компенсацией за беды Франции. Будь проклят тот день, когда я, поддавшись искушению, вступил в сговор с вами, ибо теперь на мне ответственность за гибель сотен тысяч лучших людей Империи. Как наивен я был, полагая, что можно обмануть предначертание. В жаркой Палестине позором кончилась осада твердыни Иоанна, а в заснеженной России я пью горькую чашу брани с Александром. Покоряюсь своей судьбе по имени Елена, а вас предоставляю собственной».
Внизу стояла неразборчивая подпись, но авторство текста не оставляло сомнений.
Крыжановский сунул листок обратно в конверт, который решил оставить на прежнем месте, затем поднял с пола приглянувшийся кинжал гашишина и направился к выходу. Прежде, чем уйти, он обернулся и остановил взгляд на погибшем.
Несчастный молодой человек со счастливой улыбкой на мёртвых губах вызывал досаду: с одной стороны, он возжелал смерти Елены и за это поплатился справедливо, но, с другой стороны – честного боя не вышло. Максим настороженно посмотрел на всё ещё окутанный ароматным дымком кальян. Внезапно холодный пот выступил у него на лице. «Что, если Абу–Гаяс не был безумцем и действительно видел…? Видел наяву тех, кто обычно является во снах Мишеля Телятьева и остальных павших товарищей по оружию?» В суеверном страхе полковник стал озираться по сторонам. Ушей его коснулся тихий шёпот, единственная спасённая от атак араба свеча ярко вспыхнула и погасла. Подавив рвущийся из груди крик, Крыжановский стремглав выбежал за дверь.
Коридор встретил пустотой и безмолвием. О, проклятие, комната безвременно покинувшего бренный мир и отправившегося навстречу мечте гостя с Востока соседствовала с глухой стеной, а не с узилищем прекрасной Елены. Судьба решила показать влюбленному полковнику свою филейную и, весьма неприглядную, часть. Однако же, проигранное соперничество не значило, что кончена борьба за жизнь любимой, следовало как можно скорее встать на пути у Гроссмейстера.
«Сказать легко, сделать не в пример хлопотнее. Как там говорил мосье Ленуар – эта часть замка буквально кишит солдатами? Но, ежели вернуться в шахты, ползком мэтра Августа нипочём не догнать. Значит, отринув колебания – вперёд!» Максим помчался по коридору. Внезапно до слуха полковника донеслись звуки ожесточённой пальбы, и он припустил по коридору ещё быстрее.
Как бы стремительно не бежал Максим, собственная мысль опережала его на целый корпус. Картины, одна страшнее другой, вставали перед внутренним взором, а тревожные предчувствия разрывали душу. Это в рыцарских романах доблестные паладины всегда вырывают красавиц целыми и невредимыми из лап коварных врагов, за что в благодарность получают любовь и счастье. В жизни – иначе! Сволочнее! Но хуже всего – сказки. В отличие от романов, каковые от начала и до конца – плод вымысла сочинителей, сказки представляют ни что иное, как лживый – детишек успокоить – пересказ кошмарной действительности. В детстве Максим очень любил сказку про Красную Шапочку, рассказанную нянюшкой, но однажды француз-гувернёр мосье Дука поведал истинную историю, которую у него на родине, в Эльзасе, передавали из уст в уста не иначе как шёпотом. Не серый зверь повстречался девочке в лесной чащобе, а Le loup – garou. Заняв место бабушки, он попросил Красную Шапочку приготовить ужин. Ничего не подозревающая малышка пожарила мясо и разделила с негодяем трапезу. Перед смертью она узнала, чьё мясо пошло на жаркое. Естественно, никакие дровосеки на помощь не пришли.
С тех пор Максим не любил сказок. Не любил и боялся.
«О нет!» – воскликнул он в ужасе. Дверь в последнюю из комнат правого крыла оказалась распахнута настежь. Одного взгляда хватало, чтоб удостовериться – именно здесь держали Елену. Сейчас комната пустовала, и в ней царил беспорядок – немудрёные предметы женского обихода валялись по полу. Максим поднял разбитое зеркальце и отрешённо вспомнил, что на свете мало есть примет, хуже этой.
Между тем, доносящиеся звуки нечастой теперь уже стрельбы вселяли мерцающую надежду на то, что жизнь окажется пригляднее сказки. С каменным сердцем полковник стал подниматься по лестнице на третий этаж. До сих пор ему не попалось ни души. Это означало, что все солдаты Радзивилла находятся там, где стреляют.
Максим не ошибся – путь привёл на высокий круговой балкон, тянущийся вдоль стен обширного зала высотой во все три этажа. Внизу шло сражение. Взгляд сразу выхватил белый силуэт женского платья. От сердца отлегло – Елена жива! Что касается сражающихся, то по всему выходило следующее: Гроссмейстер с эзотериками в алых мантиях пытаются убить девушку, а уланы во главе с хозяином замка всячески этому мешают.