Глава I

Я плыву в сером тумане, из которого проступают лица. Некоторые мне знакомы, другие я вижу первый раз. Вот Сашка Федотов, подорвавшийся на мине в Афгане на моих глазах. Вот друг юности Вовка Данилов, спившийся и давно умерший. Это девочка, не помню имени, в которую я был тайно влюблен в первом классе. А в эту я был влюблен в 4-м, тоже тайно. Вот улыбается моя первая сумасшедшая любовь в 15 лет, с которой — первый поцелуй и все самые волнительные переживания, которые бывают только раз в жизни. Потом всё уже не так, уже нет той остроты новизны. Вот дочка, ей 3 года и она вытаращила глаза на принесенный мной арбуз.

А вот скалится от боли моджахед, в которого я выстрелил в упор. Я стоял и смотрел на его мучения, застывший от мысли, что я впервые в жизни выстрелил в живого человека. Стоял и смотрел, пока Серега, наш замкомвзвода не добил его выстрелом в голову, и не увел меня, взяв под руку. Я шел и все время оглядывался.

Мелькают чужие лица. Некоторые — добрые, как бы подбадривают меня светлой улыбкой. Некоторые смотрят осуждающе. А другие совсем страшные, нечеловеческие, взгляд их угрожающий.

Все они здесь, в этом тумане, в котором плаваю я. Я? Подождите, а кто это — я? Я пытаюсь поднести руки к глазам и понимаю, что у меня нет ни рук, ни глаз. И тела нет. Вообще. Что же я такое? Душа? А что такое душа?

Вот, появляется лицо Ольги в каком-то сияющем ореоле. Не такое как на земле. Но лицо мне улыбается.

— Оля! — кричу я. Кричу? Да нет никакого крика, вокруг тишина. Да и нечем мне кричать. Но она слышит меня и кивает:

— Привет, Егор! — губы ее не шевелятся, звука нет, слова как бы возникают у меня в голове. Впрочем, не знаю где, поскольку никакой головы у меня тоже не обнаруживается. Как и у Ольги и у остальных — не головы, а какие-то проекции лиц, как маски, но живые на вид.

— Оля, что случилось?

— Тебя убили, Егорка. — Весело смотрит она на меня.

— Как убили? Совсем? — растерянно лепечу я.

— Совсем, — соглашается она. Но в глазах ее нет грусти.

— А-а-а-а, как же, вот…, я же есть или, это что, душа?

— А что такое душа? — возвращает она мне мой же вопрос.

Я растерянно молчу, не зная, что сказать. Потом спрашиваю:

— И что дальше?

Она серьезно отвечает:

— Я не знаю. Это сейчас решается.

— Кем решается?

Она молчит. Потом произносит:

— Тобой решается.

И добавляет:

— К тебе придут. Жди.

И исчезает. Исчезают и все лица, кружившие вокруг. Остается лишь серый однотонный туман, в котором я растворяюсь и уже не чувствую себя. Остается лишь мысль. Сама по себе, без всякого носителя. Скажете, так не бывает? А вы что, знаете, как бывает?

Самое странное ощущение — это даже не отсутствие тела, а отсутствие пространства и, главное — времени. Во времени я его, оказывается всегда так или иначе воспринимал, наблюдал его движение, чувствовал какие-то внутренние часы, отсчитывающие часы и минуты. Я всегда чего-то ждал и тогда время тянулось. Или, наоборот, пытался что-то отсрочить, и тогда оно бежало. И поэтому никогда не было такого вот внутреннего спокойствия. Очевидно, во времени оно просто невозможно.

А сейчас я ни о чем не беспокоился, никуда не спешил, ничего не ждал. Даже слова Оли о том, что ко мне придут, не ощущались мною как что-то, что произойдет когда-то. Я не знаю, как это объяснить, но я одновременно знал, что ко мне придут, что ко мне уже пришли и ушли; что мой вопрос будет решаться, сейчас решается и уже решен. Это все происходило одновременно. Вернее, происходило — неправильное слово, вне времени ничего не происходит, всё всегда есть здесь и сейчас. Хотя и это неправильное объяснение. Как неправильны и слова "одновременно" и "сейчас", которые подразумевают наличие времени. Просто в нашем языке нет понятий, которыми можно выразить это состояние. Все наши понятия и представления основаны на существовании во времени и пространстве. Поэтому я и путаюсь в показаниях. Как можно объяснить какому-нибудь первобытному африканскому туземцу, что вода может быть твердой и по ней можно ходить, если в его языке нет слова "лёд", как нет и представления о том, что это такое и как такое может быть?

Мысль мыслила о том, что все земные представление о посмертии основаны на пространственно-временных аналогиях. Следовательно, они не могут быть верны там, где нет ни того, ни другого. И никто не знает, что за порогом смерти. Даже Иисус Христос никогда прямо не говорил, что такое Царство Небесное. Он всегда говорил об этом в притчах, используя аналогии: Царство Небесное подобно тому-то…. А апостол Павел прямо сказал, что все наши знания об этом вопросе — гадательны и больше похожи на неясные тени в мутном зеркале.

Без тела я никакая не душа, а просто мысль, существующая сама по себе. Хотя это и глупо, ведь мысль — это продукт деятельности мозга, а никакого мозга поблизости не наблюдается. Ну, или всё вокруг — это и есть мозг. Чей мозг? Бога? Ничей? Общий? Мой?

Интересная мысль, решила мысль сама о себе. Может быть, я в том мозгу, который меня и породил? И мысль пошла по кругу. Но тут прогрохотал голос:

— Я первый и последний!

Вокруг вспыхнули ослепительные огни, и между огней проявился некто, на чье лицо невозможно было бы смотреть, если бы у мысли были глаза. Оно сияло ярче солнца, а волосы, спадавшие по обе стороны лица, были белее самого чистого снега. Казалось, что это невозможно, но из его глаз лился свет еще более яркий, нежели свет тысячи солнц. Изо рта у него выходил обоюдоострый меч, а когда он начал говорить, его голос был подобен шуму водопада.

Если бы у меня было тело, то я бы пал на колени перед этим существом, настолько во всем его облике сквозила первозданная чистота и неизмеримая мощь. Но даже мысль забилась в страхе и простерлась у ног его. И вновь пророкотал шум водопада:

— Не бойся, Я первый и Последний, Альфа и Омега.

— Кто ты? — закричала в ужасе мысль.

— Не бойся, Егор, — чуть тише прошелестел водопад, — Я Мессия.

— Господи! — воскликнула мысль, осознавшая себя опять Егором, — но почему Ты так выглядишь?

И тут я услышал смех. Обычный, человеческий смех. И обычный человеческий голос сказал:

— Потому что так меня описал автор Апокалипсиса. А ты эту Книгу читал, поэтому и увидел Меня именно таким. Разве тебе не говорили, что вы видите не то, что есть, а то, что вы хотите видеть?

И передо мной предстал человек, лет тридцати с небольшим, в какой-то белой тунике или как она там называется, опоясанной золотым поясом. Он был явно семитской внешности и по-своему очень красив.

— Так лучше? — улыбнулся Он. — Может, присядем?

Я оглянулся и вдруг ощутил свое тело. Посмотрел на свои руки, опустил взгляд на ноги. Это был и правда, я, только одетый в такой же белый балахон, как у Мессии. Ну, почти такой же. Опоясан я был, например, простой веревкой.

— Как мне называть Тебя, Господи? — дрожащими губами спросил я.

— Называй Меня — Учитель, ибо я Тот, Кто учит истине. И прекрати дрожать. Садись, давай уже!

Сам Он уже сидел на стуле с удобной спинкой, как будто соткавшемся из тумана рядом с ним.

— Хорошо, Учитель! — я оглянулся и увидел точно такой же стул, висевший в тумане рядом со мной. Я попробовал, но стул держался крепко и я сел. Хотя и предпочел бы стоять, лучше всего — на коленях.

Видя эти мои терзания, Учитель чуть заметно поморщился и провел рукой. Удивительное спокойствие и удовлетворенность снизошли на меня. Наконец-то я смог расслабиться и оглянуться вокруг. Но вокруг не было ничего, все тот же туман. Может быть, лишь более светлого оттенка.

— Спрашивай! — улыбнувшись, предложил Учитель.

— Где я?

— Пока нигде.

— В смысле?

— В прямом. Я мог бы сказать, что мы сейчас в твоем сознании. Наверное, это было бы ближе всего к истине. Но это не совсем так. Хотя почти так. Однако правильнее всего сказать: мы нигде. Вообще нигде.

— Но, если мы нигде, то мы и никто, — осмелившись, ляпнул я, и испугался своей смелости.

Учитель лишь улыбнулся.

— Хорошо. Тогда такой вопрос: что со мной, я умер?

— Если ты умер, то с кем Я говорю?

— Но Ольга сказа…

— Серафим имел в виду, — перебил меня Учитель, — что твое тело мертво.

— А это что? — я похлопал в ладоши.

— Это твое воображение. Ты, в общем-то, был частично прав, когда сказал, что в нигде бывает только ничто. Однако, ты реален, как и я. Хотя это, конечно, реальность не материальная, а истинная.

— Как это, материальная реальность не истинная?

— Сам подумай, как может быть истинным несуществующее?

— Простите. Учитель, но я ничего не понимаю.

— Конечно, не понимаешь. Просто еще не можешь вместить.

— Если материальная реальность не существует, то, что тогда существует?

— Существует только Бог, поскольку Он не имеет нужды в причине для Своего существования. Бог существует с необходимостью. То, что существует с необходимостью, не нуждается в причине. Его существование беспричинно, ибо Он Сам есть причина всего. Что касается любой другой, в том числе — материальной реальности, то она нуждается в причине для своего существования. То, что нуждается в причине для существования, существует только потому, что таковая причина есть. Таким образом, существование материального мира не является необходимостью, а лишь следствием желания Бога. То, что не является необходимостью, не является и истинным. Так понятнее?

— Не-а, вообще ничего не понял, — почесал затылок я.

— Просто поверь, что это так. Подумаешь об этом потом. Еще вопросы есть?

— Что будет со мной дальше?

— Это зависит от тебя. Что ты хочешь?

И тут я крепко задумался. А, действительно, чего я хочу? Еще бы узнать о возможностях. И я осторожно спросил:

— Учитель, а какие есть варианты?

Мессия засмеялся так сильно, что даже слезы выступили у Него на глазах.

— Вот, чем вы, люди, Мне нравитесь, так это своей непробиваемой наглостью. Вы всегда пытаетесь что-то выторговать у Бога. Это еще с Авраама началось. Тоже пытался выторговать у Меня сохранение этой деревни, которую они называли городом.

— Какой деревни? — недоуменно спросил я?

— Да этой, как ее? Да, Содома же! И ведь, что интересно, я согласился на все его условия. Только вот на результат это не повлияло. — Лицо Учителя стало печальным.

— А-а! — сказал я, — помню, читал.

— Варианты такие. — Учитель наклонился ко мне. — Первый вариант: умер, так умер — пойдешь дальше по инстанции. Но, поскольку ты блаженный, то можешь рассчитывать на хорошие условия.

Вариант второй: по просьбе некой известной тебе инкарнации, можно направить тебя на обучение к серафиму, с перспективой карьерного роста. Но и служба, сразу скажу, не из легких. Легких служб у нас не бывает.

Вариант третий: Я возвращаю тебя в твое материальное тело, но там будет еще труднее. Там ты сейчас мертвый и тебя собираются вскрывать в морге. Когда ты очнешься, начнется паника. Конечно, все твои способности при тебе, но если ты исчезнешь, телепортируясь, ты сразу же выдашь себя. Если ты начнешь управлять охранниками с помощью гипноза, ты, опять же, сразу выдашь себя. Если ты ускоришься, ты сразу же выдашь себя. Тот, кто тебя ищет, очень умный человек. Он поймет то, о чем другие и не догадаются. Все будет записывать на камеру. Они, конечно, еще не такие совершенные, как через тридцать лет, но разглядеть и услышать можно всё.

Если ты выберешь этот вариант, то придется выбираться самому (что очень сложно) или ждать, пока тебя Путин найдет. Но даже в этом случае, тебя могут просто опять убить. От неожиданного выстрела в затылок не спасет ничто. На инкарнацию можешь не рассчитывать. Все, что ей разрешено в этот раз — это только моральную поддержку оказывать. Да и вообще, некоторые инкарнации, — язвительно сказал Учитель куда-то в сторону, — совсем распустились и заняты устроением личных дел в ущерб своим прямым обязанностям.

— А можно подумать? — робко спросил я.

— Думай, сколько хочешь, — сказал Учитель, — времени здесь нет.

И исчез.

* * *

Подумать, действительно, было о чем. Каждое из трех предложений было, по-своему заманчивым. Каждое таило в себе неизведанность. Но последнее, кроме неизвестности, таило в себе еще боль и, возможно, смерть. Хотя, к чему, к чему, а к смерти мне не привыкать. Как-никак, уже пару раз умирал. Это только первый раз умирать страшно, потом привыкаешь. Хотя, конечно, я никогда не умирал под пытками или от мучительных болезней. Здесь, все же, есть большая разница. Одно дело — во сне окочуриться или, скажем, получить ломиком по башке сзади — тюк! и ты уже готов. И другое дело страдать изо дня в день, из месяца в месяц. Пока, — тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить, — мне со смертями везет. Ну, хоть с чем-то! С другой стороны, разве я не могу блокировать любую боль? И разве мое тело не регенерирует гораздо быстрее, чем у остальных людей?

А интересно, что там за загробные условия у блаженных? Вот бы хоть одним глазком взглянуть! И, опять же, совершенно не представляю себе, в чем заключается обучение у серафима и что будет после обучения. Тоже неплохо бы знать об этом хоть что-то. Ну, с земной жизнью понятно более-менее.

Серафим вышел из тумана. Огромный как скала, пылающий, как яркий огонь, одних только крыльев — штук шесть, и у каждого размах как у крыла пассажирского авиалайнера. Но самим пугающим было то, что каждое его крыло было буквально унизано огромными глазами, внимательно рассматривающими меня. Сам серафим одновременно был похож на льва, на быка, на орла, на дракона, на змею, на молнию и на человека. Вот такие взаимоисключающие аналогии у меня возникли при взгляде на него. И еще я понял, что тот образ, который когда-то представила мне Ольга, был лишь слабым подобием того, что я увидел сейчас.

В голове возникли слова:

— Что ты хотел узнать?

Я был полностью раздавлен видом представшего предо мной, поэтому, первое, что я спросил, было, конечно, глупостью:

— Вы серафим?

— Да, я серафим, высший ангельский чин, предстоящий пред Богом.

— А вы, правда, так всегда выглядите или это опять мои представления о том, как должен выглядеть серафим?

Что-то вокруг сильно загрохотало, и я в испуге стал оглядываться, но потом сообразил, что это так смеется серафим. Наконец, отсмеявшись, он произнес.

— Ты уже многое знаешь, человек. И сейчас ты прав: ты видишь тот образ, который сам ожидал увидеть. На самом деле мы, духовные существа, не имеем никакого облика.

— А кто такая Ольга? — Классные вопросики при встрече с серафимом, правда? С другой стороны, а что бы вы спросили на моем месте?

— Ольга — человеческая инкарнация серафима, представляющая интересы Бога в материальной реальности. Пол — женский, степень личной свободы — высокая, духовная информированность — средняя.

— Хм. Ага, понятно. — Я помолчал, соображая. — А ее я тоже вижу такой, какой хочу видеть?

— Она такая, какая есть и одновременно такая, какой ты хочешь ее видеть. Инкарнация сразу изошла такой, какую ты хотел.

Я еще помолчал и, наконец, решился:

— Я тут разговаривал с Мессией, и Он предложил мне три варианта выбора. Могу ли я хотя бы примерно ознакомиться с первыми двумя вариантами?

— Назови их.

— А вы разве не в курсе?

— Я не могу быть в курсе того, о чем ты говорил с Мессией. Я не Бог, я не всеведущий.

— А, ну, конечно… В общем, так. Первый вариант был следующий: я умер и отправляюсь куда-то дальше, по инстанции. Но, поскольку я блаженный, то, вроде бы, там будет неплохо. Я бы хотел посмотреть, насколько неплохо?

— Извини, но этого я показать не могу. Поскольку речь идет о рае, то рай — это не место, а состояние. Блаженные пребывают в состоянии счастья, но для каждого оно индивидуально и формируется им самим. Ты можешь немного это представить только сам, подумав, что было бы для тебя полным счастьем.

— Интересно. А я читал, что рай — это такой сад, где все бездельничают и кормятся яблоками. А вокруг ангелы на арфах играют.

Вокруг снова сильно загрохотало. Но на этот раз недолго. Видимо, серафим издал лишь короткий смешок.

— Ну, возможно, это и было чье-то представление о счастье, которое потом растиражировали. Например, какого-нибудь средневекового крестьянина, для которого пределом мечтаний было лежать под яблоней, отдыхая от тяжелой работы, и чтобы кто-то развлекал его при этом игрой на музыкальном инструменте. Ты тоже считаешь это пределом мечтаний?

— Кто, я? Да ни в жизнь!

— Ну, вот видишь, значит, это не твой рай. Твой я тебе не могу показать. Но могу подтвердить, что там и правда тебе будет хорошо. Назови второй вариант.

— Вторым вариантом было предложение пойти в обучение к серафиму.

— Даже так? — Похоже, и я смог удивить его. Но он быстро справился с удивлением:

— Решение Мессии — закон. Но и этого я не могу тебе показать. Не потому, что не имею возможности. А потому, что это великая тайна, которая будет тебе открыта лишь в том случае, если ты примешь второе предложение. Могу лишь сказать, что работа почетная, ответственная и сложная. Если ты сделаешь такой выбор, мы увидимся.

И он исчез. А я уже даже стал привыкать к тому, что постоянно вокруг меня кто-то появляется и исчезает. Видать, недаром говорят, что человек привыкает ко всему. Я уже понял, что серафим появился в ответ на мое желание, ознакомится с первыми двумя возможностями. Но, как выяснилось, его появление совершенно не приблизило меня к пониманию этих вариантов. К этому я тоже стал привыкать — объяснения ничего не объясняют, лишь создают новые иллюзии.

И тут вновь проявилась — кто бы мог подумать? — да, она самая — совесть. Давненько, как говорится, не общались.

Что меня удивило, так это то, что совесть выглядела как мужчина. Пожилой мужчина, похожий на меня, но с очень грустными глазами. Которыми (глазами) он и уставился на меня, как бы вы думали? — Конечно, осуждающе.

Я вздохнул:

— Ну, что не так на этот раз?

— Конечно, хорошо наслаждаться в раю или обучаться на серафима, — начал он, — в то время как твои товарищи, с которыми ты начал великое дело, без твоей поддержки там, наверное, не справятся.

— Это почему же они не справятся? — заинтересовался я. — Путин при чинах, Лавров при чинах, влияние на Горбачева имеется. ЦСН создан, ребята вокруг Путина расставлены. Я теперь вообще там не нужен.

— Скажи еще, что ты вообще не при чем. Ты все это затеял и несешь главную ответственность. К тому же, мы не знаем, насколько будет сохраняться влияние Путина на Горбачева, когда ты умрешь. Может, оно вообще исчезнет.

— Да с чего оно должно исчезнуть-то, а?

— Я не знаю, но такой вариант не исключаю.

— Чушь полная.

— Так и скажи, что испугался ответственности.

— Я испугался? Да я вообще ничего не боюсь!

— Рассказывай кому-нибудь другому, — мрачно проворчал совесть.

— Впрочем, — продолжил он, — может, ты возжелал великой славы серафима? Конечно, что тебе до людишек, погибающих по твоей вине?

— Да кто там погибает-то? Единственный пострадавший пока я!

— Вот именно — пока!

Короче, этот совесть — тот еще бессовестный мужик, скажу я вам. В общем, я выбрал третий вариант. Хотя, если уж совсем честно, то я сразу знал, с самого начала, что я именно его и выберу. Там же нет времени, помните? Всегда все происходит одновременно, хотя это и неправильное слово.

* * *

И вновь этот нудный серый вечер на шоссе, окруженном голым осенним лесом. Тоска, рвущая грудь, хоть волком вой. Предчувствие, предчувствие, предчувствие… Предчувствие конца, смерти, небытия и, что более важно — боли. Привычной боли, но от этого не менее жуткой. Плоть боится ее, плоть кричит "Беги! Спасайся!", а разум понимает, что бежать некуда. Потому что у этой дороги нет конца, потому что этот лес не имеет начала, потому что этот мир весь такой.

Я, младший сержант Соколов, стою на мокром, грязном асфальте и смотрю на приближающуюся тварь. "Афганка" прилипла к телу, головной убор где-то потерял, ремня нет, но совсем не форма определяет содержание. Это неправда, что материя первична. Первичен дух, способный подчинить себе дрожащую плоть. И верный автомат Калашникова в руках не подведет, как не подводил много раз там, в горах Афганистана.

Тварь, как всегда, приближается стремительно и совершенно бесшумно. Как будто она бестелесна. Но я уже знаю, что это не так. Топор ее причиняет сильнейшую боль, когти рвут тело по-настоящему, зубы переламывают кости вполне реально. И тут я улыбнулся: реально? А что есть реальность? Разве этот мир не плод моего воображения? И улыбка угасла: реально то, что реально для нас сейчас.

И вот что я заметил: стоило мне улыбнуться, на секунду усомнившись в реальности происходящего, как тварь на мгновение остановилась. Скорее всего, это значит, что сама тварь есть порождение моего собственного разума и существует лишь до тех пор, пока я в нее верю. Но я слишком устал, чтобы анализировать, мысли еле шевелятся в голове как глыбы: столь же тяжелы и столь же неповоротливы.

Однако руки сами делают привычную работу, они поднимают автомат и палец прижимает спусковой крючок. Тот воздействует на шептало и происходит спуск ударника с боевого взвода. Длинная очередь на весь рожок словно перерезает тварь пополам. Тварь падает на асфальт, дергается и замирает.

Я глубоко вздыхаю, обнаружив, что какое-то время не дышал, поднимаю голову к серому небу, подставляя лицо льющейся влаге. Потом вытаскиваю из кармана новый рожок и вставляю его на место пустого. Закидываю автомат на плечо, разворачиваюсь, и делаю шаг.

И в этот момент сильнейший удар по затылку валит меня с ног. Я ничком, словно бревно, падаю лицом в разбитый асфальт. Из последних сил пытаюсь повернуть голову и вижу совсем рядом — глаза в глаза — оскаленную морду твари. Она улыбается, но лучше бы она этого не делала. В голове звучит ее хриплый голос: "Ты забыл, Гоша Куба, что материя вторична" — и сознание уносит меня в темноту.

* * *

Когда я очнулся, то первое, что испытал — это холод. Мне было очень холодно, так, что я даже застонал и открыл глаза. Приподняв голову, я убедился, что нахожусь в морге, как и было обещано Учителем. Лежу на каменном (или из чего их там делают?) столе голым, даже не прикрытым простыней. Рядом каталка с инструментами, от одного вида которых волосы дыбом встают. Ясно, меня решили вскрывать. Я огляделся по сторонам и увидел стоящую рядом камеру на штативе, а прямо надо мной этот железный круг с лампами. Очевидно, решили записать процесс вскрытия.

Тут вошел мужчина, небольшого роста, но с обширной лысиной и в сомнительной свежести белом халате, увидел меня с поднятой головой и открытыми глазами, заорал и исчез. Тут же из двери высунулась вторая голова, на этот раз с прической "полубокс", оглядела меня и тоже исчезла. Послушались звуки набора телефонного номера, и я услышал следующий односторонний разговор:

— Ало, это я! Этот хрен ожил!

— …

— Да откуда мне знать? Но сейчас лежит, вертит головой и глазами лупает.

— …

— Понял, жду.

После этого за стеной послышалось какое-то тихое бурчание. Видимо, эти двое обменивались мнением так, чтобы я не слышал. Я включил "рентген" и стена между нами растаяла. Я увидел все того же лысого в халате, очевидно — патологоанатома, который и должен был делать мне вскрытие. А второй оказался майором милиции и в руках у него был автомат.

Наконец, вышел лысый патологоанатом, приблизился к столу метра на два и участливо спросил:

— Как вы себя чувствуете?

Я прочистил забитое противной слизью горло, харкнул все это куда-то вбок и сказал:

— Не могли бы принести мне воды?

Подумал, и добавил:

— Не бойтесь, обещаю, кусаться не буду.

— Минуту! — И белохалатник исчез.

Через минуту появились оба. Лысый нес в руке эмалированную кружку с водой, а майор нес свой автомат.

Он встал сбоку, уставил дуло автомата на меня, куда-то в район живота, и передернул затвор:

— Предупреждаю, одно движение, которое мне не понравится, и я стреляю! Веришь, нет?

И я ему поверил. Убить восставшего покойника — это, может быть, даже и не преступление. Поэтому, просипел, стараясь быть убедительным:

— Верю!

Тот кивнул удовлетворенно. В это время второй осторожно подошел и поднес мне кружку ко рту.

— Надеюсь, без газа? — проворчал я.

— Что? — вздрогнул он. Потом до него дошло:

— А! Да, вода без газа.

Я приподнял голову и выпил содержимое кружки одним махом. Даже не думал, что так хочу пить. Потом откинулся головой на стол и стал дожидаться приезда начальства. С этими говорить было бесполезно, ежу понятно.

Зато было время подумать. Похоже, подстава пришла со стороны милицейских структур. Или их использует кто-то с самого верха. Например, из Политбюро. В любом случае, использовать милицию было верным ходом, та еще не забыла свой проигрыш в многолетнем противостоянии с КГБ и, возможно, жаждала реванша.

Эта история тянулась с 1968 года, когда Брежнев для противостояния всесильному КГБ создал Министерство внутренних дел. Когда Хрущев в 1960-м упразднил МВД как единый общесоюзный орган, передав его функции союзным министерствам, у КГБ не стало равных соперников. Комитет был всесилен. Брежнев, помня древнюю истину "разделяй и властвуй", воссоздал всесоюзное Министерство внутренних дел, во главе которого поставил своего давнего соратника Николая Щелокова. Он оставался главой этого ведомства 16 лет, до смерти Брежнего и прихода на его место бывшего главы КГБ и своего многолетнего соперника Юрия Андропова. 13 декабря 1984 года Щелоков покончил с собой, чем поставил точку в давнем противостоянии. Но еще до этого, пришедшим к полной власти Андроповым, щелоковское МВД было разгромлено: многие посажены, многие отправлены в отставку. Все ключевые места были отданы бывшим сотрудникам КГБ, лично преданным Андропову.

Но всему приходит конец, теперь и самого Андропова уже нет, самое время нанести ответный удар. Вот только, как пел Высоцкий, проблема всегда в вожаках — тех, кто возглавит борьбу. Их в последние годы не наблюдалось. Но, скорее всего, претендент в вожаки все же появился. Интересно, кто он? Только что, в январе 1986-го, назначенный главой МВД Власов? Этот может, он в том варианте истории создал, пожалуй, самый действенный орган борьбы с преступностью в лихие 90-е — ОМОН.

Или он только пешка в чьих-то более могущественных руках? Такое тоже возможно. В ЦК и Политбюро явно присутствует оппозиция нынешнему курсу Горбачева, на который он переключился под воздействием вашего покорного слуги через Путина.

Всё это может быть, но главный вопрос надо ставить иначе: как вышли на меня? Как вообще кто-то мог догадаться, что главная фигура всех изменений последних пары лет вовсе не Горбачев, и даже не его креатура — Путин, а скромный старший лейтенант, штатный психолог ЦСН КГБ СССР?

По идее, такого случиться не могло, поскольку все, кто знал обо мне хоть что-то больше официальной биографии, были закодированы так надежно, что при одном только возникновении желания кому-то об этом рассказать (а такового желания даже возникнуть не могло), их ждала мгновенная остановка сердца. И об этой кодировке знает только Путин, а он точно не мог никому рассказать. Это совершенно против всех его интересов. Для него я — реальная опора, надежда и помощь. Ну и еще по одной простой причине — он бы и сам сразу умер, как только такое решение оформилось бы в его голове в готовность претворить это решение в действие.

Значит, что? Или выход на мою персону был гениальным прорывом (как вариант — случайным, что часто одно и то же) какого-то выдающегося сыщика, пришедшего к некоему выводу путем логических построений. Теоретически такое возможно. И даже, думаю, вполне реально для действительно хорошего сыщика. Но зачем сразу убивать, если можно допросить? Или не хотели убивать, просто тот амбал не рассчитал силы?

Но если не гениальный сыщик, тогда остается что? Некие сверхъестественные силы? Так сказать, конкуренты "главной конторы"? Но это вообще бред, кто может быть конкурентом Бога или, хотя бы, Его канцелярии? Сумасшедший падший серафим? А ангелы могут сойти с ума? К тому же, Ольга когда-то говорила, что падшие не враги Бога, а лишь провинившиеся ангелы, старающиеся загладить свою вину. Причем, провинившиеся не против Бога, а против самих себя, своей сущности. Но вот в чем могут конкретно проявляться эти их "провинности", я не знаю.

М-да, вопросов много, а вот ответов пока нет ни на один.

И тут хлопнула дверь, послышались шаги и голоса.

 

Глава II

Светлая голова, гениальный сыщик МУРа, в свое время замордованный гебистами, и вытащенный из лагеря для бывших работников правоохранительных органов в Нижнем Тагиле, существовал. Именно он и вышел на Соколова. Пожалуй, ему одному только и была по плечу подобная задача. А здесь еще на него работал весь аппарат МВД, по крупицам собирая разрозненные сведения.

Звали современного советского Шерлока Холмса Николай Вениаминович Немирович. Не Данченко, но тоже, в своем роде, человек уникальный. Высокий статный, светловолосый, знающий себе цену человек. Гениальный аналитик, не проваливший ни одного уголовного дела, которым занимался лично. Когда его схватили гебисты Андропова, то били его долго, не утруждая себя такими эфемерными понятия как "гуманность" или "права человека". Но Немирович был упрямым, это свойство часто помогало ему доводить дело до конца, когда казалось, никакой надежды на раскрытие уже нет. Возможно, это упрямство и помогло ему выдержать боль и не дать лживых показаний ни на самого себя, ни на сослуживцев. Нет, это, конечно, уже не были 30-е годы, но и в 80-е умели бить очень больно. Вот эта его упрямость и стала последним штрихом к решению вытащить именно его.

Кто же его оттуда вытащил, спросите вы, ведь тянуть срок ему было еще очень долго? Я скажу, кто. Это Николай Иванович Рыжков, член Политбюро ЦК КПСС и Председатель Совета министров СССР, действовавший, конечно, не сам, а через нового министра МВД Власова. Собственно, Александр Владимирович Власов для того и был продвинут на пост министра МВД, чтобы разобраться в загадках последнего времени.

Всё это, конечно, интересно, однако важнее было то, что он на свободе и опять занят любимым делом. Все обвинения с него сняты, он полностью реабилитирован и восстановлен в должности.

А ведь тогда, в 1983-м, было дело, он подумал, что всё — расстреляют. И сделали ведь просто. Пришла на прием какая-то женщина, предложила почитать очень важные документы и протянула папку с тесемками. Но только он развязал тесемки, как комната наполнилась сотрудниками КГБ. Раскрыли папку, а там 10 000 рублей. Огромная сумма по тем временам. Женщина дала нужные показания и вот, пожалуйста — получение взятки должностным лицом, занимающим ответственное положение, да еще в особо крупном размере — статья подрасстрельная. Хорошо хоть, в результате дали 10 лет, и отправили под Нижний Тагил, на "ментовскую" зону. Не последнюю роль в таком решении суда сыграл тот факт, что Немирович ничего так и не признал. Недаром же зэки говорят в открытую, а милиция тихонько о том, что "чистосердечное признание облегчает вину, но удлиняет срок". И это не просто присказка, ведь то, что ты не признаешь, следователю приходиться доказывать. А доказать удается часто не всё, да и некоторые доказательства суд может счесть неудовлетворительными. Вот и получается срок меньше у тех, кто не признается. Хотя, вполне допускаю, что у тех, кто дает чистосердечные признания, совесть спокойней и чище. Тут уж каждый выбирает для себя, что ему важнее.

И вот, совершенно неожиданно для Немировича его дело передают в Верховный Суд СССР и полностью оправдывают. Хотя, тот же самый суд почти три года назад в пересмотре дела отказал.

Этот день он запомнит на всю жизнь. С утра, сразу после поверки, его вызвали в спецчасть, продолжили ознакомиться с документами и расписаться. Он читал и даже не понимал что. Вернее, смысл до него доходил, но это было так неожиданно и невероятно, что он и верил и не верил. После того, как он расписался, спросил, что дальше. На что ему ответили, что до завтра не успеют оформить все документы, поэтому, придется еще одну ночь переночевать здесь, а завтра его освободят.

Когда он, ошалелый от полученного известия, зашел в локалку своего отряда, его обступили знакомые. Все хотели знать, для чего его вызывали в спецчасть. Ведь туда обычно вызывают, когда приходит какой-то ответ на кассационные жалобы или какие-то другие судебные решения. Например, жена подала на развод или, скажем, на алименты. Приходили порой и пересмотры приговоров. Ну и, конечно, помиловки тоже иногда случаются, хотя и крайне редко.

— Ну, что там? Ну, как? Зачем вызывали? — со всех сторон сыпались вопросы.

— Вот, — Немирович протянул выданную ему копию, — отмена приговора и полная реабилитация с возмещением ущерба и восстановлением в звании.

Вокруг поднялся шум, все выхватывали друг у друга копию решения суда, всем хотелось лично убедиться в том, что чудеса бывают. Ведь это значит, что и у них тоже есть надежда. А надежда — это крайне важная вещь сама по себе. Впрочем, некоторые считают, что надежда вредна, ибо она лишь продлевает страдания. И, знаете, возможно, они в чем-то правы. По крайней мере, для многих это и правда так.

То и дело кто-то хлопал его по плечу, поздравлял. Хотя и проскальзывала в поздравлениях плохо скрываемая зависть. А что её скрывать? Завидовать было чему. Каждый примерял эту ситуацию на себя. Ведь это даже не помилование, это полная реабилитация! А это значит, что его восстановят в звании и выплатят жалование за все прошедшее время, восстановят во всех правах и он снова сможет служить в милиции! Каждый мечтал: эх, вот бы мне так!

— Слышь, Вениаминыч, а ты кто по званию был?

— Подполковник.

— Будешь восстанавливаться на службе?

— Да я еще не знаю, всё так неожиданно…

* * *

Впрочем, как оказалось, за него всё уже решили. Как только на следующий день он вышел за ворота, сжимая в руке справку об освобождении, к нему подошли сотрудники нижнетагильского уголовного розыска, представились, поздравили, посадили в машину и отвезли в аэропорт, вручив билет до Москвы на ближайший рейс.

А в Домодедово уже встречал старый приятель и коллега Мишка Старостин, с которым вместе они не раз сидели в засадах, ездили на задержания, распутывали безнадежные, как казалось, дела и, конечно, пили водку. Мишка, считай, чудом тогда удержался на месте — лежал в госпитале после ранения. Что его и спасло.

Друзья обнялись, посмотрели друг на друга, улыбаясь. Мишка подмигнул:

— Держи ключи от своей квартиры, там все в полном порядке и убрано. На вечер заказан столик в ресторане, отказы не принимаются. А сейчас тебя ждет к себе сам начальник МУРа, его уже без тебя назначили. Но, вроде, мужик ничего так. Бывает, жестковат и чрезмерно категоричен, но совесть у него есть, да и в несправедливости не замечен. Полковник Котов, Вячеслав Никитович. Знаешь такого?

— Пересекались.

В общем, на служебной "Волге" домчали до МУРа, на Петровку, 38 — адрес, знакомый всей стране по одноименному популярному фильму. Там уже на Немировича был выписан пропуск, так что в кабинет начальника добрались быстро. В самом же кабинете произошел следующий разговор:

— Здравия желаю, товарищ полковник! — поздоровался Немирович.

— Здравствуй, Николай Вениаминович! — протянул руку Котов. — Поздравляю с восстановлением справедливости.

— Спасибо.

— Ты извини, что не предлагаю тебе чаю, но нас с тобой уже ждет сам Власов, министр МВД. Так что, давай, поехали, он тебе всё объяснит.

Немирович не очень понимал всей этой суеты, вокруг него творящейся, но решил, что для выводов пока слишком мало информации. Впрочем, один вывод просто напрашивался: всем от него что-то надо. А вот что конкретно — это, похоже, озвучит товарищ министр.

В кабинет к министру их пропустили вне всякой очереди, хотя в приемной сидели посетители.

— Здравия желаю, товарищ генерал! — почти одновременно поприветствовали министра Котов и Немирович.

— Здравствуйте, товарищи! — министр, выйдя из-за стола, пожал руки обоим. После чего, пригласил их присаживаться, сам же возвратился на свое место во главе стола.

— Николай Вениаминович, — начал разговор Власов, — прошу принять мои искренние поздравления. Я очень рад, что все так случилось. Вы знаете, какие были тогда времена. Вам еще повезло гораздо больше многих. Хотя, я понимаю, что для вас это не утешение.

Немирович в ответ только кивнул.

— Но сейчас мы здесь собрались не для того, чтобы вспоминать дела ушедшие, а для того, чтобы поговорить о будущем. Скажите, Николай Вениаминович, вы хотели бы продолжить службу в МВД?

— Так точно, товарищ министр, — даже не думая, ответил Немирович. — Я ведь ничего другого не умею, как только преступников ловить.

— Но зато ловить их у вас получается лучше многих. И не спорьте, это не похвала, а констатация факта. — Прихлопнул ладонью по столу министр. — У меня уже подготовлен приказ о восстановлении вас в звании. Зарплату за все прошедшее время со всей положенной компенсацией получите в бухгалтерии МУРа.

Котов согласно кивнул, как бы подтверждая истинность слов министра. А Немирович не нашел ничего лучше, как еще раз поблагодарить.

— Не стоит благодарности, это наш долг! — Отчеканил Власов и тут же спросил:

— Сколько вам нужно времени, чтобы отдохнуть, разобраться с личными делами, может, подлечиться?

И тут Немирович понял, что его вытащили потому, что понадобилось найти кого-то или что-то, чего никто найти не может. Знакомая ситуация. Он мысленно усмехнулся, а вслух ответил:

— Если честно, товарищ генерал, то я уже наотдыхался, да и со здоровьем пока все нормально. Думаю, что пары дней мне на обустройство хватит.

— Ну, мы не звери, — усмехнулся министр, — даю вам неделю. Ровно через семь дней, в девять часов утра жду вас у себя, в этом кабинете. Согласен?

— Так точно!

— Ну и лады.

На том и расстались. Котов завез его в МУР, где он и правда получил жалование за все прошедшее время, а потом водитель Котова подвез его до дома, где Немирович пожелал отдыхать и набираться сил.

* * *

Николай Вениаминович поднялся на третий этаж такого знакомого подъезда, в котором с 83-го года ничего совершенно не изменилось. Остановился у двери своей квартиры и зачем-то позвонил. Он и сам не знал, зачем. Жены у него никогда не было, детей тоже, всё это ему заменяла работа.

Наконец, он достал ключ и, открыв замок, потянул дверь на себя. И в это время щелкнула, наконец, дверь у соседей. Он давно чувствовал, как за ним наблюдают в дверной глазок. Соседом по площадке был отставной майор милиции, проживавший с женой и двумя сыновьями.

— А я смотрю, смотрю, думаю, кто это у нас на площадке топчется. Коля, никак ты? Неужели выпустили?

— Здорово, Ваня. Как видишь. — Сосед был, в общем, неплохим мужиком, хоть и любителем сильно выпить. Потому, собственно, и вышел на пенсию майором. Хотя и был неплохим сыскарем когда-то.

— Что, неужели подчистую?

— Полная реабилитация с восстановлением в звании и выплатой компенсации.

— Ух ты, вот это да! Прямо, чудеса! Слушай, за это надо обязательно выпить!

— Ваня, выпьем, обещаю, но только не сегодня, договорились? У меня еще дел много.

— Ну, смотри, Коля, ловлю тебя на слове!

И Немирович, наконец, зашел в квартиру, захлопнув за собой дверь.

Вот он и дома. Эта квартира была его домом с самого детства. Он здесь родился и жил всю жизнь, если не считать последних трех лет. Здесь умерли его родители. Он обошел все три комнаты, мысленно здороваясь с родными стенами, и встал у окна на кухне, всматриваясь, в такой знакомый с детства пейзаж.

Вечером, как и договаривались, за ним заехал Мишка Старостин, который уже носил полковничьи погоны и возглавлял постоянно действующую следственно-оперативную группу по раскрытию умышленных убийств, совершенных в условиях неочевидности, в состав которой вошли сотрудники городской прокуратуры и МУРа. Такие группы стали создаваться с 1985 года, в связи с увеличением количества тяжких и особо тяжких преступлений. Поговорить им было много о чём.

Но в этот вечер они напились в хлам. Чего, вообще-то, Немирович себе никогда не позволял. Но всё то, что накопилось в нем за эти годы, надо было залить водкой и выплеснуть вон. Что он и постарался сделать.

Неделя пронеслась в заботах насущных. Посетил могулы родителей, убрался там, за три года всё сильно заросло. Восстановил прописку на своей жилплощади. Пошил новый мундир в ателье МВД, ибо за последние годы он сильно похудел, и старый мундир дрягался на нем, как на вешалке. Восстановил нужные связи. В том числе, напомнил о себе агентуре. Тщательно проанализировал все события, произошедшие в стране за время его отсутствия. Конечно, только то, что было можно выудить из прессы. Для этого специально сходил в Ленинку и попросил подшивки газет и журналов за последние три года.

Конечно, первое, что бросалось в глаза — это изменение линии партии, направленное на большую открытость. Но, с другой стороны, усиление вооруженных сил, КГБ и милиции. Создание новых подразделений. Закон о службе по контракту — по сути, был решением о создании профессиональной армии.

Чтение прессы ничего нового не дало. Собственно это и так было понятно, поскольку и в лагере была неплохая библиотека, а газеты там вообще все выписывали — читай, сколько надо. Но, на всякий случай, нужно было проверить, Немирович любил делать дело обстоятельно, не упуская ни малейшей детали. Поэтому, сейчас он с нетерпением ждал окончания своего небольшого отпуска, выхода на работу и получение того самого задания, из-за которого, теперь он был полностью уверен в этом, его и вытащили. И от выполнения этого задания, несомненно, во многом зависит его будущая карьера, а значит — и качество жизни. Впрочем, как опытный аналитик, он не исключал и такого варианта, при котором как раз отличное исполнение задания будет стоить ему жизни.

И вот, неделя отпуска подошла к концу.

* * *

На этот раз в кабинете министра внутренних дел СССР Александра Владимировича Власова не было начальника МУРа, но зато был Николай Иванович Рыжков, член Политбюро ЦК КПСС и Председатель Совета министров СССР. То есть, такая шишка, выше которой мог быть только генсек Горбачев, да и то лишь при определенном раскладе карт.

Другими словами, сейчас перед Немировичем сидел один член Политбюро ЦК КПСС и один кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС, они же — Председатель Совета министров СССР и министр внутренних дел СССР. Первый раз в жизни Николай Вениаминович попал в такое общество, да еще и собравшееся для встречи лично с ним.

После взаимных приветствий и представлений, они втроем расположились в комнате отдыха, скрывающейся за скромной дверью в стене кабинета министра. Там они расселись в уютных креслах за круглым столиком, на котором, кроме традиционных сушек, чуть ли не обязательного атрибута чаепитий всего советского руководства, и, собственно, чая, налитого в стаканы в серебряных подстаканниках (тоже традиционных), больше ничего и не было.

Как старший по должности разговор начал Рыжков:

— Очень рад с Вами познакомиться, Николай Вениаминович. Много слышал о вас как о лучшем аналитике МВД. Сразу хочу принести свои извинения от советского руководства и от лица Политбюро за те страшные события, произошедшие в вашей жизни. Мы, в свою очередь, постараемся искупить совершенную ошибку. Если у вас есть какие-то личные просьбы, то, предлагаю вам сразу их изложить и всё, что в моих силах, будет сделано. А в моих силах, поверьте, многое.

— Большое спасибо, Николай Иванович, но мне пока ничего не нужно. Единственное, что я хотел бы попросить, так это всестороннюю поддержку в том деле, которое мне, как я понимаю, предстоит расследовать.

— Что ж, я слышал, что вы скромник в том, что касается личного, — улыбнулся Рыжков и, обернувшись к Власову, продолжил. — Александр Владимирович, проследите, чтобы в материальном плане товарищ Немирович ни в чем не нуждался. А то уж больно он скромный.

— Так точно, сделаем всё возможное и невозможное! — отчеканил Власов.

— Да, вот как раз речь и пойдет о том, что возможно, а что невозможно, но по факту есть, — вздохнул Рыжков. — Но я здесь, собственно, лишь для того, чтобы запечатлеть свое к вам уважение. Николай Вениаминович. К сожалению, государственные дела не оставляют мне много времени. А в курс поручаемого вам дела вас введет ваш руководитель, товарищ Власов. Он же у нас министр внутренних дел, а не я. Вот, давайте и разбирайтесь с теми делами, что творятся внутри нашего рабоче-крестьянского государства. А я вынужден откланяться, но, надеюсь, мы встретимся с вами еще не раз.

"Хитёр Рыжков, — подумал Немирович, — сплошные намеки и ни слова по существу. Вся ответственность на подчиненных. Надеюсь, Власов не дурак и писал этот разговор".

Власов дураком не был, поэтому, когда Рыжков вышел, он как-то очень пристально посмотрел на Немировича, будто стараясь определить: понял тот расклад или нет? После чего уселся удобнее и начал свой рассказ.

— Понимаешь, Николай Вениаминович, — привычно начальственно тыкал Власов, — незадолго после того, как тебя посадили, у нас тут многое произошло. Что-то ты знаешь из газет, об этом рассказывать не буду — наверняка читал. А что-то, так сказать, скрывается за кулисами. Причем, кулисы эти настолько плотные, что даже члены Политбюро не понимают, что за ними творится. Вот твоя задача и будет заключаться в том, чтобы заглянуть за эти кулисы и понять, что там происходит, кто дергает за ниточки и куда эти ниточки ведут. А это, самый верх, надеюсь, понимаешь? Ниточки, такое дело, похоже, ведут прямо туда. Или я уж тогда и не знаю куда. Может, к нашим идеологическим врагам? Вот в этом тебе и надо будет разобраться.

Тут дело вот в чем. Сейчас я тебя поставлю в курс секретов, о которых тебе знать вообще-то не положено. Но для раскрытия дела, ты их знать обязан. Ты мужик умный, о секретности предупреждать не буду, сам все понимаешь. Дело в следующем. Хоть ты, по понятным причинам, не любишь ни покойного Андропова, ни КГБ в целом, но, несмотря на отдельные перегибы, как это произошло в твоем случае, в целом курс, который пытался задать Андропов, это правильный курс. Курс, направленный на необходимые изменения в СССР, без которых Союз долго не протянет. Ибо, как говорили раньше: на ладан уже наша страна дышит. А здесь, понимаешь, нужны крутые меры и, бывает, они зацепляют хороших и правильных людей, вроде тебя.

Заметив, как у Немировича вытянулось лицо, Власов горько усмехнулся:

— Не бойся, это не провокация. Не стоило тебя для этого из тюрьмы вытаскивать. Да, с точки зрения некоторых органов я говорю сейчас антисоветчину. Но это всего лишь правда. И что интересно, именно аналитики КГБ еще при жизни Брежнева первые пришли к такому выводу: страна нуждается в давно необходимых переменах, иначе она просто распадется. Сама распадется, от преизбытка десятилетиями накапливающихся проблем.

Поэтому в недрах КГБ созрел план перемен, курируемый лично Юрием Владимировичем Андроповым. К сожалению, при Брежневе, воплотить этот план в жизнь было никак нельзя. Но когда Брежнева не стало, и к власти пришел Юрий Владимирович, то он целенаправленно взялся за претворение этого плана в жизнь. К сожалению, судьба отмерила ему немного, а сменивший его Черненко ничего не желал даже слышать ни о каких переменах.

Но Андропов готовил кадры, свою смену, которая будет продолжать задуманное им дело ради спасения СССР. Одними из таких людей были Рыжков и Горбачев. Собственно, Горбачева и привели к власти именно потому, что он больше всех стремился начать перемены. И вот, став генсеком, Горбачев с энтузиазмом взялся за дело. Но хватило его совсем ненадолго. В какой-то момент, такое впечатление, его просто заменили. Он превратился в другого человека. Мистику мы отбрасываем, поскольку она не входит в нашу компетенцию, остается что? Он попал под чье-то сильное влияние. Или его перекупили. Или чем-то угрожают, какой-то сильный компромат, например. Верно, я рассуждаю Николай Вениаминович?

— Очень похоже, что верно, Александр Владимирович. Но я не могу сейчас делать никакие выводы, пока не ознакомлюсь со всеми фактами и документами. Скажите, товарищ министр, а в чем конкретно выражается эта, как вы выразились, подмена Горбачева?

— Ну, например, давно запланированная нами односторонняя отмена ядерных испытаний на полгода для того, чтобы продемонстрировать США и всему миру наш миролюбивый характер и подтолкнуть их к ответным действиям. Уже была готова речь, где он об этом объявит на весь мир. Но тут вдруг он резко изменил свое мнение: никаких односторонних уступок США, только взаимовыгодные сделки. И это на него совершенно не похоже.

— Но, Александр Владимирович, — осторожно заметил Немирович, — вы знаете, что даже небольшая власть часто меняет людей. А тут речь идет о высшей власти!

— Согласен с тобой, Николай Вениаминович, — тряхнул головой Власов, — но есть одна закавыка. Понимаешь, Горбачев очень властолюбив и самолюбив. Он мечтает оставить свое имя в истории, чтоб — во всех учебниках. А предложенная программа перемен только и может ему в этом помочь. Помочь достичь всемирной славы как миротворца и друга всего человечества. Там большие планы, подразумевающие огромную славу не только в СССР, а во всем мире. И вдруг резко от всего этого отказаться? Нет, на кого-кого, но на него это совершенно не похоже.

Власов помолчал, хлебнул остывшего чаю и продолжил:

— А эта история с Шеварднадзе?

Немирович вопросительно поднял брови.

— Понимаешь, Эдуард Амвросиевич — один из этой команды реформаторов Андропова. Горбачев должен был сразу после своего вступления в должность, назначить его министром иностранных дел СССР и ввести в Политбюро. Но внезапно Меченый всё отменяет, и назначает министром иностранных дел мальчишку Лаврова, специально отозвав его из Нью-Йорка, где он был каким-то там помощников представителя СССР при ООН. Вообще никому не известная темная лошадка, сын какого-то тбилисского армянина!

Немирович достал блокнот и стал в нем что-то черкать.

— Не надо, ничего не записывай, — остановил его Власов, — все документы тебе предоставят — там еще напишешься. Пока слушай дальше. Другой подобный случай. Еще один член команды реформаторов Андропова — Егор Кузьмич Лигачев должен был быть введен в состав Политбюро ЦК КПСС весной 1985-го, и, являясь секретарём ЦК КПСС по организационно-партийной работе и идеологии, фактически должен был стать вторым человеком в партии и государстве. Буквально накануне решения Политбюро, он берет самоотвод и уходит на пенсию. Что, опять же, совершенно не в его стиле. Возникает вопрос: что нужно было иметь против него, какой компромат, чтобы он принял такое решение?

— М-да, — невнятно пробормотал Немирович.

— Далее, — продолжил Власов, — еще один верный соратник Андропова, член Политбюро ЦК КПСС, Председатель КГБ СССР Виктор Михайлович Чебриков, вдруг подает в отставку, как с поста Председателя КГБ, так и с поста члена Политбюро. Тоже, понимаешь, внезапно возмечтал на пенсии карасиков ловить! Странно, да? — Странно, но бывает. И здесь Горбачев выкидывает тот еще фортель! Еще до отставки Чебрикова он вызывает из ГДР некоего майора КГБ Путина, служившего там под крышей директора Дома дружбы ГДР — СССР и назначает его своим личным помощником по особым вопросам. Причем, что там за особые вопросы — никто не ведает. Этот майор вдруг прыгает через звание и становится полковником. А сразу после отставки Чебрикова Горбачев выдвигает Путина на пост Председателя КГБ СССР и через несколько месяцев он уже генерал-майор. Представляешь, за полгода майор дослужился до генерал-майора и стал одной из основных фигур в СССР?

Еще один момент просто чрезвычайной важности! Горбачев протаскивает через Политбюро и ЦК план по отделению сразу нескольких областей и Крыма от Украины и присоединению их к РСФСР. Таким образом, Украинская ССР оказывается полностью отрезанной от всех морей и ставится в этом плане в полную зависимость от РСФСР. Поверь, такое решение для людей знающих, выглядит совершенно фантастическим. Во-первых, я вообще не понимаю, как за такое решение могло проголосовать абсолютное большинство. Да оно ни в коем случае не должно было пройти! У нас половина Политбюро — украинцы и, открою тебе секрет, патриоты Украины гораздо больше, чем СССР. Но, понятно, в составе СССР, — тут же поправился Власов, но как-то не очень убедительно.

— Далее, — продолжил он. — Во-вторых, такое решение полностью противоречит планам реформаторов и самого Горбачева в первую очередь. В планах было всё наоборот: дать как можно большую свободу республикам в уже утвержденных границах. Вместо этого Россия начинает прибирать к рукам стратегические земли. Зачем? Не прослеживается ли здесь перспектива развала страны?

Власов покачал головой, одним махом добил стакан с чаем. После чего повернул голову к Немировичу и спросил:

— Ну, что скажет на это? Какой у тебя самый предварительный вывод?

Немирович задумчиво постучал пальцами по колену и осторожно произнес:

— Товарищ министр внутренних дел, я бы сейчас постерегся от каких-либо выводов, по крайне мере до того, пока не изучу все документы. Но из того, что я сейчас услышал, складывается очень странное впечатление о том, что…. — он замялся.

— Да говори ты, не бойся! — прикрикнул Власов.

— …произошел тихий, подпольный государственный переворот, — закончил фразу Немирович.

Власов вздохнул и откинулся на спинку кресла:

— И правда, про тебя говорили, что ты лучший аналитик. Что ж твои предварительные выводы сходятся с выводами многих товарищей. — Власов показал пальцем куда-то вверх, имея в виду то ли Бога, то ли само Политбюро.

Он еще посидел молча и, наконец, сказал:

— Ну, что же, Николай Вениаминович, с этого дня ты переводишься из МУРа в центральный аппарат МВД и будешь работать в этом здании. Кабинет для тебя уже готовят. Полномочия у тебя будут самые широкие. Но запомни, хотя у нас и есть свои люди в КГБ, в целом эта структура, похоже, всем нам противостоит. Как и в недавнее время, но только теперь по другому поводу. И даже есть мнение, что она направлена теперь на свержение советской власти. Но это лишь частное мнение. В любом случае, учти, что гб-шники могут постараться ставить тебе палки в колеса, а, возможно, если ты подойдешь слишком близко к разгадке, и ликвидировать. Ну, к таким фокусам со стороны КГБ тебе не привыкать. Поэтому, предупреждаю сразу, ты днем и ночью будешь под постоянным надзором. Тех, кто будет тебя охранять, тебе представят. Ты всех должен знать в лицо. Увидишь вокруг себя кого-то чужого — сразу сигнализируй. Что еще? Машина с водителем — охранником выделяется в твое полное распоряжение. По твоему требованию все структуры МВД выполнят любой твой запрос. В общем, не подведи, Николай Вениаминович, а я уж тебя отблагодарю. Полковника получишь сразу. И не только. Но главное, ты должен понимать, не в этом. Ты работаешь против врагов СССР, которые пробрались в самое сердце государства и обладают огромной властью — вот, что главное. Этим, по идее, должно заниматься КГБ, но… Поэтому, степень секретности — максимальная. Доклад мне о результатах работы каждый день, ну, скажем, в 19 часов. И только лично и устно. Вопросы есть?

— Пока нет.

— Если возникнут, обращайся напрямую ко мне. Если меня нет, к моему первому помощнику. Он в курсе большей части вопросов.

Власов нажал на кнопку и через несколько секунд появился помощник в звании полковника.

— Проводи товарища в его кабинет и сделай всё, что он попросит.

— Так точно товарищ министр! — четко ответил тот.

— Ну, давай, Николай Вениаминович, работай! Удачи тебе! — Власов встал и протянул Немировичу руку.

— Удача мне точно не помещает! — задумчиво ответил тот.

На том они и расстались.

 

Глава III

И вот уже почти месяц Николай Вениаминович Немирович, читал, сопоставлял, размышлял, ездил в командировки. Количество подписок о неразглашении, данное им за это время, давно превысило все разумные размеры. Да только воз и ныне там, как писал И. А Крылов в своей знаменитой басне.

Немирович догадывался, что ничего не выходит лишь потому, что он чего-то не знает. Существует еще одно звено цепочки, которое связывает всех фигурантов дела. Иногда ему казалось (в чём стыдно было признаться даже самому себе), что здесь имеет место какая-то мистика. Что-то антинаучное. Но, поскольку, Немирович был человеком не только образованным, но еще и умным, он отдавал себе отчет в том, что мистика — это то, о чем мы пока не знаем, что, как говорится, не встречаем по пути из кухни в туалет. Для него мистикой было то, что наука еще просто не открыла, до чего еще разум пока не добрался. Так для средневекового человека считался бы мистикой полет самолета или, скажем, телевизор. То есть, то, что для нас, людей, ушедших гораздо дальше по пути прогресса, кажется обыденностью и повседневностью.

С этим всегда так. Сначала — мистика, потом — научная фантастика, потом — прорыв науки и ликование, а через короткое время — повседневность, без которой трудно и жизнь представить.

Он еще раз взглянул на приколотые к доске портреты: Горбачев, Чебриков, Лигачев, Шеварднадзе — с одной стороны. Это команда реформаторов, птенцы гнезда Андропова, готовящиеся к приходу к власти для того, чтобы, по словам Власова, спасти СССР. Немирович Власову верил, но ведь и он говорит только то, что ему сказали. К чему на самом деле готовили страну эти люди, пока не известно. Известно пока лишь то, что им этого не позволили сделать. Вопрос: кто? Кто-то из старой гвардии? Но новые лица — лица относительно молодые. А молодые, по определению, всегда хотят перемен. Молодые — "пушечное мясо" всех без исключения революций. Им всегда кажется, что перемены будут обязательно к лучшему. И еще, по свойству молодости, молодые не верят в то, что они умрут. Не то, чтобы не знают, — не верят лично о себе. А потому молодые всегда готовы к восстанию, к революции, к борьбе. Как там:

Сильные строки. Когда-то он сам, подростком, с жаром декламировал их, мечтая сражаться и умирать за революцию и жалея, что поздно родился.

На другой стороне доски приколоты портреты Путина и Лаврова. Люди со стороны, которые при всех раскладах просто не могли сделать такую головокружительную карьеру в такое короткое время. Такие карьеры возможны обычно лишь в переходное, революционное время, время слома старого и нарождения нового. Но сейчас-то, вроде, все тихо. Очевидно, что им кто-то помог, кто-то как бульдозером, разгребая все препятствия, вытянул их наверх. Почему именно их? В чем их особенность?

И вновь раз за разом Немирович вчитывался в подробнейшие биографии, пытаясь найти хоть малейшую зацепку. И ничего — полный ноль. То есть, ни малейшей причины для столь бурного карьерного роста.

Обоих вытянул Горбачев. Но при этом Горбачев, согласно всем раскладам, ни с кем из них просто никогда не пересекался. Ни у кого никогда ими не интересовался. Вообще, скорее всего, не знал об их существовании. Или знал? Да нет, вряд ли. Слишком незначительные персонажи, не его уровня. Но именно он их, можно сказать, из безвестности, вытягивает на вершины власти, минуя все промежуточные должности, звания и заслуги. Может быть, как раз поэтому? Вроде как, они теперь ему по гроб жизни обязаны и преданы лично? Вариант. Но вопрос остается: почему именно они? Что между ними общего?

А общее между ними только одно — они оба работали за границей, один в ГДР, другой в США. Антисоветский заговор, агенты ЦРУ, один из которых теперь глава секретной службы, а другой курирует всю внешнюю политику?

Этот вывод напрашивается. Но вот дальнейшая политика СССР как внешняя, так и внутренняя, скорее, противоречит интересам ЦРУ. Или это внедрение, игра, чтобы вызывать доверие? Да уж, ребята, вот так задачку подкинуло начальство!

Горбачев. Тоже интересная деталь, многие почувствовали, что незадолго после своего утверждения на посту генсека, Горбачев изменился. Никто не мог сказать ничего конкретного, все свидетели этак вот крутили ладошкой над головой, пытаясь выразить нечто невыразимое. Мол, стал чуть ли не в один день какой-то не такой и всё тут. На все наводящие вопросы о том, в чем конкретно выражалось это его изменение, никто так ничего толком и не смог ответить. Но вот дальнейшие его дела говорят о том, что он и правда, изменился. И не просто возгордился там или еще что-то из разряда тех курьезов, которые случаются с людьми по достижении ими вожделенной власти, нет. Горбачев, вроде бы, остался таким же внешне. Презрения к людям не стало больше, чем было до этого. Жажда славы тоже осталась на месте. Такой же, как и был, внешне вежливый и многоговорливый. Но вот поступать он стал не по плану, давно согласованному среди соратников. Им же предложенному и им же согласованному плану! Нелогично. Бессмысленно. А скорее, он не видит смысла. Но если я чего-то не вижу, — напомнил себе Немирович, — это вовсе не означает, что этого нет.

Николай Вениаминович нутром чувствовал, что копает не там, где надо. А где надо? — Где-то совсем рядом. А кто с ними всегда рядом?

Немирович нажал на кнопку вызова и через пару секунд перед ним предстал его, ну как бы это сказать…, наверное — помощник по всем возникающим вопросам, назначенный Власовым.

— Вот, что, — Немирович побарабанил пальцами по столешнице, — составьте для меня самое полное досье на всех, кто окружает Горбачева, Путина и Лаврова. Сослуживцы, родственники, друзья, любовницы, в общем, все, кто постоянно крутится вокруг них, включая их личную охрану. Повторяю: самое полное досье на каждого — к завтрашнему утру.

— Разрешите выполнять? — помощник и глазом не моргнул.

— Да, выполняйте.

Николай Вениаминович взглянул на часы: ого, уже девятый час вечера! Пора домой. Только он собрался вызвать машину, как в кабинет зашел Мишка — полковник Михаил Григорьевич Старостин, его давний друг. А теперь еще и член его команды. Когда Власов спросил, кто ему нужен в помощники, Немирович без раздумий назвал Старостина. И того вытащили из МУРа, обласкали, наобещали с три короба, и впрягли в работу.

— Ну, что, Коля, ты домой-то собираешься? А то могу подвезти.

— А я как раз хотел вызывать машину!

— Ну, вызывай, все равно ведь за нами поедут. А мы с тобой рванем на моей ласточке.

* * *

Когда они уже ехали в новенькой Мишкиной "шестерке" — мечте каждого советского автомобилиста, Николай Вениаминович, немного помявшись, все же сказал:

— Миша, хочу попросить у тебя прошения за то, что без твоего согласия выдернул тебя с хорошей работы. Просто, знаешь, как-то об этом не подумал тогда. Спросили — с кем хотел бы работать — ну я и ляпнул, что с тобой. Ведь я точно знаю, что ты не только мой лучший друг, но и первоклассный специалист по раскрытию всевозможных "висяков".

Михаил молча выслушал сбивчивые извинения Немировича, некоторое время еще помолчал и, наконец, ответил:

— Зря ты себя винишь, Коля. Когда меня вызвали к министру и предложили войти в твою группу, то это было именно предложение, а не приказ. Что Власов особенно подчеркнул. И я понимал и сейчас понимаю, что дело может закончиться для нас или большим повышением по службе, либо камерой смертников. Ведь, по сути, мы сейчас роем компромат на высших деятелей партии и правительства — Генерального секретаря ЦК КПСС, Председателя КГБ СССР и министра иностранных дел СССР. Если только Путин об этом хоть что-то узнает, нас моментально арестуют за измену родине. Вместе с нашим высоким начальством. Ибо КГБ именно на это и нацелено. А от Горбачева у него будут все полномочия, вплоть до чрезвычайных, поверь мне. И то, что там Власов говорит о своих людях в КГБ, то, поверь мне, случись подобное, они и пальцем не пошевелят, дрожа от страха, что и их арестуют.

— Почему же ты согласился?

— Да, знаешь, — Старостин как-то хищно улыбнулся, — надоело всё, хочется настоящего дела. Ты же сам сказал, что я специалист. Вот и тянет испробовать себя. К тому же, у меня есть одна гарантия.

И он таинственно замолчал.

— Гарантия? — удивился Николай Вениаминович. — Ты это о чем?

— О тебе, Коля, о тебе. Ведь ты действительно лучший. Скромно выражаясь — ты просто гений. И я знаю, что ты раскопаешь правду, какой бы она ни была. Пусть она даже не понравится Власову с Рыжковым. Или, наоборот, понравится. Но зная тебя, я уверен, что расследование будет предельно честным, а не заказным. Да и потом, в таких делах мне еще никогда не приходилось участвовать, а шанс выпадает раз в жизни! Как говорится: либо пан, либо пропал!

— Что ж, — Немирович постучал пальцами по колену, — я рад, если ты так думаешь. Значит, я в тебе не ошибся. Ты прав, дело может для нас с тобой закончиться камерой на Лубянке, я очень четко отдаю себе отчет в такой перспективе. Но ты знаешь, чем больше я изучаю это дело, тем больше оно меня удивляет. И не подкопаешься ведь никак! Всё сделано совершенно законно, ни один параграф не нарушен. Ну, странные, я бы даже сказал — головокружительно быстрые карьеры Путина и Лаврова, но такое бывало, пусть не часто, но и не раз в истории СССР. Ну, что-то там Горбачев сделал не так, как договаривались — имеет право, он генсек. Ну, кто-то из команды неожиданно ушел на пенсию — и здесь нет никакого криминала, устали люди, немолодые уже. Даже то, что отобрали все приморские области, и Крым у Украины не является чем-то необычным. За время существования СССР внутренние границы перекраивались множество раз. И здесь все прошло в рамках Конституции и поддержано абсолютным большинством. Конечно, Власов утверждает, это очень странно, что так много людей поддержали. Но странно — это не криминально. То есть, каждое из событий по отдельности — вполне себе в рамках нормы. Но вот все они, взятые вместе, создают ощущение, — Николай Вениаминович задумался, еще раз простучал колено пальцами, — какой-то невероятной и рискованной игры, которую затеял некто, о ком мы ничего не знаем. И без него ничего из того, что я перечислил, просто не случилось бы. Нам нужен именно он, остальные — пешки, ладьи, ферзи и, может, даже короли. Но не игроки. Игрок кто-то другой. И если мы на него выйдем…

Немирович замолчал, глядя в окно, на пролетающие мимо дома вечерней Москвы. Потом продолжил:

— …тогда поймем всё.

— Есть, какие мысли по поводу того, где искать этого Игрока?

— Думаю, он где-то рядом. Но он незаметный, совершенно рядовой, не занимающий никаких высоких должностей.

— Думаешь, кто-то из окружения Горбачева?

— Возможно. Но почему-то у меня такое предчувствие, что в этой игре Горбачев просто пешка — даже не король и не ферзь. Я бы лично поставил на Путина.

— Обоснуй!

— Пока не могу. Пока это просто предчувствие. Ну, смотри сам. Все начинается после того, как Путин приезжает в Москву.

— Да, но ведь Путина вызвал Горбачев!

— Или его вынудили вызвать…

— Подожди, ты хочешь сказать, что Игрок — это Путин?

И опять Немирович ответил:

— Возможно. Но есть ощущение, что это кто-то из окружения Путина. Причем, не самого ближнего окружения. Как я уже сказал, этот человек с виду совсем скромный и не занимает больших должностей. Но где-то он обязательно должен был проколоться, показать свою истинную роль. Иначе не бывает. Если, конечно, он человек.

— А у тебя есть сомнения? — Михаил Григорьевич взглянул на Немировича с удивлением.

— Наверное, нет. Просто я рассматриваю все версии, — улыбнулся в ответ Николай Вениаминович. — Поэтому, давай сделаем так. Мне завтра принесут полное досье на всех, кто окружает Горбачева, Путина и Лаврова. Игрок где-то среди них.

— Или игроки?

— М-да, возможно, хотя мне это представляется почему-то маловероятным. Вот что, Миша, ты возьми на себя окружение Горбачева и Лаврова, а я вплотную займусь окружением Путина. Договорились?

— Как скажешь, начальник! — ухмыльнулся Старостин, и они оба расхохотались.

* * *

На следующее утро Немирович зашел в свой кабинет и увидел на столе кучу папок с полным досье на людей, которые, так или иначе, засветились за последний год вокруг нашей троицы — Горбачева, Путина и Лаврова.

Николай Вениаминович не торопясь заварил себе крепкий черный чай из пачки со слоном, и уселся сортировать папки. После чего вызвал по внутреннему телефону Старостина и, загрузив его большей частью материала и перекинувшись парой слов, взялся за верхнюю папку. В этой стопке были люди из окружения Путина.

Тикали часы на стене, шелестела бумага, Немирович уходил на обед и вернулся. Опять заваривался чай, шелестела бумага, тикали часы. Николай Вениаминович погрузился в работу с головой.

Вдруг открылась дверь, и вошел Михаил:

— Коля, ты домой ехать думаешь?

— Что? — Немирович взглянул на часы: 7 вечера. Да, пора заканчивать. Нужно дать отдых голове, чтобы все сведения, полученные сегодня, расфасовались по полочкам в мозгах, которые уже закипали от переизбытка информации. Он встал, потянулся, собрал все папки и закрыл их в сейф. После чего повернулся к Старостину:

— Я готов!

И снова, как и вчера, они ехали в Мишкиной "шестерке" и говорили. Позади них маячила черная 24-я "Волга", с охраной.

— Что скажешь, Миша? — начал Немирович.

— Ничего не скажу. Вернее так: у меня в моих папках я пока не нашел никаких зацепок. А что у тебя?

— Даже не знаю. На первый взгляд, тоже ничего интересного. Но что-то в голове свербит. Что-то меня напрягает, чего я никак не могу уловить. Поэтому, думаю, что надо отоспаться — утро вечера мудренее.

— Это точно!

На том и расстались. А уже среди ночи Немирович, проснувшись в туалет, вдруг застыл на обратном пути в спальню: охрана Путина! Что-то с ней не так. Необходимо еще раз проверить их личные дела!

Николая Вениаминовича, словно рывком вбросило в состояние, которое всегда настигало его, когда он ухватывался за кончик чего-то такого, что впоследствии помогало распутывать самые безнадежные дела. И это состояние никогда его не обманывало. Дай Бог, не обманет и в этот раз!

* * *

На следующий день Немирович прямо с утра взялся за досье личной охраны Путина. И чем внимательнее он вчитывался, тем больше его охватывало предчувствие удачи.

Итак, что о них известно? Все ребята достаточно молодые, но это как раз нормально: чем человек моложе, тем лучше реакция, больше выносливость и т. д. Все без исключения прошли войну в Афганистане. Что тоже понятно, никакие тренировки не заменят реальный боевой опыт. А вот дальше начинаются странности. Все они в разное время попали в плен к моджахедам, некоторые пробыли в плену не один год. В апреле 1985-го подняли там восстание, перебили много врагов, чуть не погибли сами, но в последний момент были освобождены нашими десантниками в ходе спецоперации из крепости Бадабер, на территории Пакистана. За что все были награждены золотой звездой Героя Советского Союза и орденом Ленина.

Николай Вениаминович смотрел в окно и барабанил пальцами по столу. Всё, вроде, правильно и героически. Но что-то смущает. Что? То, что и эти тоже, как Путин с Лавровым, долгое время провели за границей? Завербованы?

Тут странно вообще всё. Спецоперация на территории третьей страны, формально не участвующей в конфликте, где наши десантники положили множество пакистанских военных и американских инструкторов! Да все мировые СМИ просто бурю бы подняли! Какие-нибудь опять санкции наложили бы. Но ни о чем таком он и не слышал. Хотя, конечно, он в это время сидел, могло пройти и мимо него, если в нашей прессе об этом молчали.

Немирович позвонил Старостину и пригласил зайти. Когда он выложил Михаилу Григорьевичу свои вопросы, тот крепко задумался и, наконец, твердо сказал:

— Лично я ни о какой спецоперации нашего десанта по освобождению пленных на территории Пакистана не знаю. Что, конечно, не означает, что ее не было. Но точно могу сказать, что никакой шумихи по этому поводу Запад не поднимал. А это и правда, странно. К тому же, как мне рассказывал знакомый из Минобороны, без вести пропавших в Афгане море, все они, скорее всего, в плену. Ну, или убиты. Иногда освобождают тех, кто на территории Афганистана, но чтобы полезли в Пакистан! Для этого нужны веские основания. Скажем, это должны быть дети даже не генералов, а маршалов или членов ЦК. Но ты сам знаешь, что их дети в Афган не попадают. Или, это должны быть очень важные шишки, носители совершенно секретной информации. Насколько я понял, никто из этих ребят не таков?

— В том-то и дело, Миша! — воскликнул Немирович, — самые обычные солдаты. Один старший лейтенант, один младший, остальные — сержанты, ефрейторы, рядовые. Некоторые не по одному году в плену. Ты веришь в то, что для их освобождения могли послать спецназ ВДВ на территорию третье страны?

— Нет, — твердо ответил Старостин, — не верю!

— Вот и я не верю. А поэтому, Михаил, ты бросаешь всё остальное и занимаешься исключительно только этой операцией. Ты должен узнать о ней все и даже больше. Срок — три дня.

— Понял! — и Михаил Григорьевич быстро вышел из кабинета.

А Немирович в возбуждении сделал несколько кругов вокруг стола, потирая руки: вон она, наконец, зацепка!

* * *

Через два дня в том же кабинете.

— Понимаешь, Коля, — спокойно говорил Старостин, — такое впечатление, что никакой спецоперации вообще не было.

— Ага, — ничуть не удивляясь, прищурился Немирович, — а что было?

— В том-то и дело, что ничего не было. Ни по данным Министерства обороны, ни по данным командования ВДВ в это время на территории Пакистана никаких спецопераций не проводилось. Более того, их вообще там никогда не проводилось. Есть вариант, что информация строго секретна, но от члена Политбюро и Председателя Совета министров СССР Рыжкова никто бы не стал скрывать. А он лично связывался и выяснял. Короче, похоже, всё это туфта, причем — шитая белыми нитками.

— Отлично, отлично! — радостно потирал руки Немирович, — вот мы и ухватили след. А уж он нас непременно выведет на Игрока. Ну, или игроков, что возможно, но маловероятно. Впрочем, в этом деле заранее ни за что нельзя ручаться. Что у нас получается? Путина окружают люди, его личная, самая близкая к нему охрана. Так?

— Так, — подтвердил Михаил Григорьевич.

— Все эти люди прошли Афганистан, так?

— Так.

— Все в разное время попали в плен, так?

— Так.

— Большинство из них пробыли в плену длительное время, некоторые по несколько лет, так?

— Так.

— После этого все они непонятным образом очутились в СССР, были лично награждены генсеком званием героев, а потом нашлись в личной охране Председателя КГБ СССР Путина, так?

— Ох, ёлы-палы!

— Нет, ты мне скажи, так или нет?

— Получается, что так.

— Далее. Никакой спецоперации по их освобождению не было, так?

— Так!

— А это вообще те люди или, может, подмена?

— Нет, точно те, родители бы такой хай подняли! А ведь они все в отпуска домой ездили.

— Хорошо. Тогда, вопрос: что произошло между тем, как они были в плену в Пакистане и тем, как они оказались возле Путина? Вот это, Миша, нам с тобой обязательно нужно выяснить. Вернее, надо бы, но… Скорее всего, нас к ним никто не подпустит и близко. А даже если и подпустит, ничего нового мы от них не услышим. Они будут твердо держаться официальной версии. Бояться им нечего, крыша у них такая, что её не пробьёшь: председатель КГБ и сам Генсек ЦК КПСС — глава государства. Есть предложения?

— Надо подумать, так сразу ничего в голову не приходит, — Старостин покачал головой, в которую ничего, по его словам, не приходило. Очевидно, это помогло, поскольку через минуту он продолжил:

— Первое, что напрашивается, это, что их завербовали американцы и внедрили в окружение высшего руководства страны. Но вот как они могли это сделать, у меня даже идей нет. В смысле — не завербовать, а внедрить. Конечно, они могли сымитировать восстание и побег, даже убить несколько моджахедов — для такого дела не жалко, и объявить о гибели американцев. Но дальше, для достоверности, они должны были все израненные и оборванные выйти к нашим позициям в Афгане. Что было бы после этого известно: длинное разбирательство — где были, что делали столько времени на территории вероятного противника, кем завербованы и т. д. Это без вариантов, поскольку ни один офицер спецотдела никогда не поверит, что они могли перебить там всех, вырваться из окруженной крепости, перейти границу Пакистана и, не зная пути, через половину враждебного Афганистана добраться к своим. А чтобы после этого их всех сразу взяли в охрану Председателя КГБ…. Это, Коля, даже не фантастика. Это сказка. Именно поэтому и была выдумана спецоперация, когда их, якобы, вертушками якобы перебросили прямо в Союз, для чего-то минуя их непосредственное начальство в частях, в которых они служили до плена. Вот только кем выдумана?

— Скажи, Миша, а Путин не мог быть завербован в Германии и потом провернуть всю эту спецоперацию, вытащив завербованных в Пакистане людей?

— Сейчас, может, и мог бы. В смысле — провернуть. Но в то время, однозначно, нет. А насчет завербован — теоретически, мог, конечно.

Немирович встал, подошел к окну и привычно простучал пальцами подоконник. Какое-то время он всматривался в пейзаж за окном и барабанил пальцами. Михаил Григорьевич молчал, зная, что в такие минуты друга лучше не беспокоить, не отвлекать от размышлений.

— А знаешь, Михаил, — задумчиво проговорил Николай Вениаминович, не отрывая взгляд от окна, — связующее звено между этими парнями и Путиным и есть наш Игрок.

— И этот Игрок — американский шпион в высших кругах СССР? Иначе, кто бы еще смог провернуть такое?

— Это то, что напрашивается в первую очередь. Так сказать, лежит на поверхности. Как будто специально подложенное. Дескать, хватайте, ребята, и ищите шпиона в верхах!

— А ты думаешь, что его там нет?

— Не знаю, Миша, — Немирович, наконец, отвернулся от окна, — я уже ничего не понимаю. Больше похоже даже не на шпиона, а на оппозицию внутри высших эшелонов власти. Мы, вроде бы, вышли на след. Но он вдруг обрывается. Как бы нам с тобой головы не поотрывали. Но у меня предчувствие, что Игрок не там, не в верхах.

— И что будем делать? — потерянно спросил Старостин.

— Что я и сказал, — подмигнул вдруг Николай Вениаминович, — искать связующее звено между этими парнями и Путиным. Искать того, кто их к нему подставил. Но только вот как это провернуть?

— Коля, помнишь, ты говорил, что он должен быть незаметным, но находиться где-то рядом?

— Помню. И?

— А если он в ЦСН КГБ? Путин создал этот центр стремительно, как будто всю жизнь планировал. Учреждение, заметь, чрезвычайно закрытое. Но неужели наши высокие покровители не найдут лазейку? Нам не нужны все, только штабные. Уверен, Игрок, если он, конечно, там, все же не на должности рядового и не при кухне. А, хоть и не на большой должности, но при штабе. Поскольку, если не там, то я вообще больше не знаю, где его искать и как вычислить. Смотри, там ребята из Афгана, там Путин, там и ему самое место. Пусть раздобудут нам списки, а мы будем искать странности.

— Молоток, Михаил Григорьевич! Можно сказать, читаешь мои мысли. Ладно, вечером, на приеме у министра, попрошу оказать содействие. Пусть задействуют всех своих людей в КГБ.

* * *

Министр внутренних дел СССР, как обычно, угостил Немировича чаем, внимательно выслушал доклад о ходе следствия, согласился с выводами и пообещал помочь с ЦСН.

А еще через два дня спецкурьер доставил Николаю Вениаминовичу плотно запечатанный пакет. Расписавшись, где положено, сыщик сел за стол и стал просматривать содержимое. Это был поименный список всех штабных работников ЦСН КГБ с подробной биографией каждого. Не иначе без Рыжкова не обошлось, — подумал Немирович, — хрен бы нашему министру все это дали. Но это было уже неважно, важен был результат. И он углубился в изучение документов.

А через пару часов перед ним лежала лишь одна папка, на которой было написано: "Соколов Егор Николаевич".

Немирович поднял трубку внутреннего телефона и пригласил к себе Старостина. Пока тот шел, Николай Вениаминович уже поставил чайник и расставил на журнальном столике в углу кабинета чашки, достал банку домашнего варенья, женою Старостина и присланного же, и печенье с пряниками.

Увидев эти приготовления, Михаил Григорьевич сразу понял: есть прорыв! А Немирович суетился, доставая из шкафчика бутылку армянского пятизвездочного коньяка и рюмки:

— Миша, давай, давай, садись уже! Есть что отметить!

— Неужели нашел? — затаив дыхание, спросил Старостин.

— Ну, мне нужно будет выслушать твое мнение, но лично я уверен на 99 % — это он, наш Игрок! Впрочем, давай сначала выпьем по грамульке, — добавил Немирович, наполняя разномастные рюмки.

— Ну, что, за успех? — предложил тост Старостин.

— Нет, давай за то, чтобы нам за это ничего не было, — очень серьезно возразил Николай Вениаминович.

Лицо Старостина потемнело, он кивнул, и они молча чокнулись рюмками. Выпив, закурили. Что тоже было признаком прорыва, поскольку Немирович курил очень редко. Можно сказать, практически не курил. За исключением каких-либо особых случаев, которые надо и отмечать особым образом. Тогда он позволял себе выкурить сигарету.

Встав, Николай Вениаминович открыл форточку, взял со стола папку и, бросив ее на колени Старостина, вновь затянулся сигаретой. Старостин же буквально впился глазами в содержимое. Собственно, читать там было не очень много — пара страничек печатного текста. У двадцатидвухлетнего парня не может быть длинной биографии. Но зато эта биография была очень интересной. Несколько раз, внимательно перечитав текст, Михаил Григорьевич тоже откинулся на спинку стула.

— Ну что, — предложил Немирович, — давай по крайней, а то нам еще работать?

Старостин лишь задумчиво кивнул, переваривая в голове только что прочитанное.

Выпив еще по пол рюмки, они перешли к дегустации чая. Бутылку коньяка Немирович убрал назад в шкаф, до следующего раза. Если, конечно, он представится — тьфу, тьфу, тьфу!

— Ну, что скажешь, Миша? — начал разговор Немирович.

— Двадцать два года — не маловато ли для Игрока? — ответил тот.

— А ты забудь про годы, — как-то загадочно выразился Николай Вениаминович, — время, оно, штука такая, странная и непонятная. Годы здесь могут быть лишь прикрытием.

— Не понял. Это как?

— Как, как? Растак и перетак, понял как? Неважно это пока, просто на время забудь про его возраст и всё. Еще что-то есть сказать?

— Пока думаю.

— Хорошо, — Немирович уселся удобнее, — давай думать вместе. Я буду перечислять, а ты меня, если что не так, поправляй. Договорились?

— Ну, давай, — согласился Старостин.

— Итак. Перед нами некто Соколов Егор Николаевич, 1964 года рождения. Родился в небольшом райцентре. В детстве ничем особым не выделялся. Одно время занимался боксом, но бросил. Учился средне, звезд с неба не хватал, но десятилетку закончил хорошо, на четверки и пятерки. Поступил в педагогический институт, откуда, после окончания первого курса, в июне 1982 года был призван на действительную срочную службы в мотострелковые войска. После прохождения подготовки, был направлен в Афганистан в составе 66-ой отдельной мотострелковой бригады 40-й общевойсковой армии. Где и прослужил почти ровно полтора года. Перед самым дембелем был тяжело ранен во время сопровождения колонны. Вертушкой вместе с другими ранеными был доставлен в Кабульский военный госпиталь, где ему была сделана сложная операция. Причем, ранение было настолько тяжелое, что врачи были уверены, что он умрет прямо на хирургическом столе, но парень выжил. И удивительно быстро пошел на поправку. После операции его переправили на долечивание в Ташкент, в окружной военный госпиталь, где он также показал чудеса выздоровления. Врачи утверждают, что они такое первый раз в жизни видели: через два месяца даже операционный шрам побелел и расплылся так, будто операция была сделана несколько лет назад. Поразительная регенерация тканей. Короче, военно-врачебная комиссия признала его, хоть и ограниченно (здесь они явно перестраховались), но годным к военной службе. Но, поскольку приказ о демобилизации его призыва уже давно вышел, то он был демобилизован прямо из госпиталя. Где ему, кстати, лично генералом Леонидом Евстафьевичем Генераловым было присвоено очередное звание младшего сержанта и медаль "За отвагу". Кроме этого он в разное время был награжден медалью "За боевые заслуги", какой-то афганской цацкой, и почетным знаком воина-интернационалиста. То есть, парень явно не трус и не дурак — дважды награжден боевыми медалями и остался жив. Такое сочетание на войне случается нечасто. К сожалению, чаще действительно боевые награды вручаются посмертно — родственникам.

Демобилизовавшись, прибыл домой, встал на учет, всё, как положено. Недолго побыл с родителями и подался в Москву. И тут начинаются странности. Вместо того чтобы продолжить учебу в пединституте, он каким-то образом поступает в МГУ, на физмат. Это, конечно, не чудо, учитывая его службу в армии и награды, он пользовался определенными льготами, но все же странно. Хотя бы потому, что он не сдавал экзамены, но был зачислен приказом ректора на второй курс, с зачетом первого курса в пединституте. А вот это уже для знающих систему людей, странно. Но слушай дальше. Как только Путин становиться Председателем КГБ и в стране вводится контрактная служба, Соколов сразу переводится на заочное отделение и заключает пятилетний контракт с войсками госбезопасности.

— Хм, а так вообще возможно? — удивился Старостин.

— Хороший вопрос, — усмехнулся Немирович, — я все проверил и дело обстоит так. Теоретически, это никакими законами не запрещено, поскольку контрактная служба только-только введена. Но практически, сам понимаешь, так никогда не делали. Он в этом деле первая ласточка. Но более интересно другое. Он сразу попадает служить — куда? Кто бы сомневался — в только что созданный ЦСН и ему тут же присваивается звание лейтенанта ГБ. Предупреждая твой вопрос, сразу отвечу, что вообще-то так не положено, у него еще нет высшего образования с военной кафедрой, но звание было присвоено личным приказом Председателя КГБ СССР. Как тебе это?

— Очень занимательно!

— А еще более занимательно то, что в ЦСН он назначается на должность штатного психолога — не имея никакого психологического образования, заметь. И через несколько месяцев, как написано: "за проявленные мужество и отвагу при выполнении боевого задания особой важности" он награждается орденом Красной звезды и ему присваивается очередное звание старшего лейтенанта ГБ.

— Подожди, подожди, это когда было? — Старостин заглянул в досье. — Хм, а что у нас в это время в мире произошло такого интересного?

— А то ты не знаешь! — усмехнулся Немирович. — Кто-то в форме американских морпехов расстрелял весь кабинет министров Саудовской Аравии, включая и короля. После чего к власти пришло новое правительство и тут же сократило добычу нефти, что стало спасением для СССР в финансовом плане. Вот в аккурат после этого, нашего Егора и наградили.

— Это может быть совпадением?

— Всё может быть. Но прошедшим Афган ребятам покрошить толпу министров — это как в тире пострелять. Конечно, я ни на что не намекаю. Но перечисление событий жизни Соколова Егора Николаевича я закончил. Ваше слово, товарищ полковник.

— Собственно говоря, внешне придраться не к чему, все в рамках возможного. Каждое по отдельности. А вот все вместе…

— А еще обрати внимание на связующий момент: Путин, Лавров, вся охрана Путина и этот старлей — все провели какое-то время за границей.

— Я бы сказал, что его надо брать и колоть.

— Ну, собственно, мы с тобой задание выполнили. Дальше пусть думают люди с другой формой погон, нежели у нас.

— И то верно.

* * *

Власов побаивался, но Рыжков приказал брать Соколова. Операцию готовили тщательно, и прошла бы она без сучка, без задоринки, если бы этот дуболом, которому приказали оглушить клиента, не перестарался. Вот тогда-то все и забегали, запаниковали, понимая, что Путин обязательно проведет свое расследование. Стали думать, как заметать следы, а тут вдруг мертвый Соколов возьми, да оживи. И первым делом об этом сообщили Немировичу. Хорошо, что он перестраховался, доверился своему невероятному предчувствию и на всякий случай оставил в морге охрану — сам толком не понимая зачем. Но ведь не зря, опять угадал!

Немирович велел держать Соколова под прицелом и по внутреннему телефону сообщил об этом министру МВД. Тот приказал ехать и разбираться на месте. Николай Вениаминович вызвал Старостина и на служебной "Волге" они отправились в морг.

Когда входили в здание этого медицинского учреждения, Немирович, неожиданно даже для себя самого, перекрестился. Старостин посмотрел на него удивленными глазами — Немирович никогда в вере в Бога замечен не был. Но промолчал, как-то нелогично подумав, что сейчас это не лишнее.

Навстречу им суетливо бежал некто в несвежем белом халате:

— Вы из милиции?

Друзья показали удостоверения и, очевидно, патологоанатом, повел их дальше по коридору. Охрана топала следом.

Наконец, зашли в небольшой зал с несколькими столами, на которых обычно делают вскрытие. На первом от входа столе лежал Соколов, почему-то совершенно голый, а напротив него стоял майор милиции, с направленным в сторону Соколова автоматом.

Немирович показал майору удостоверение и приказал опустить автомат. Потом повернулся к человеку в белом халате и спросил:

— Где его одежда?

Тот засуетился, куда-то убежал и через минуту вернулся с ворохом мятой одежды, остановившись перед Немировичем. Тот кивнул на Соколова:

— Отдайте ему. — И, уже обращаясь к Егору, произнес:

— Здравствуйте, Егор Николаевич! Я подполковник милиции Немирович Николай Вениаминович. Мне поручено разобраться с тем, что произошло, и выяснить все обстоятельства. Это мой коллега и помощник, полковник Старостин Михаил Григорьевич. Вы можете говорить, Егор Николаевич?

— Да, могу, — пожал плечами Соколов, натягивая джинсы.

— Отлично! Тогда скажите, как вы себя чувствуете и нужна ли вам медицинская помощь?

— Чувствуя я себя как человек, которому чуть не проломили голову. Но медицинскую помощь надеюсь получить у своего врача в медчасти ЦСН КГБ СССР. Ведь вы уже сообщили моему руководству? Впрочем, на вопросы я отвечать способен. Надеюсь, вы здесь для того, чтобы выяснить, кто совершил на меня нападение?

 

Глава IV

Я наблюдал за этим подполковником Немировичем, за людьми с кобурами под пиджаками, заполнившими не очень большое помещение прозекторской, и мне очень хотелось телепортироваться куда-нибудь на пляж Варадеро. Но я понимал, что делать этого нельзя. Ничего нельзя сейчас делать, никакой свой дар показывать. Слишком много свидетелей, слишком много будет слухов, рапортов и докладов. Конечно, можно попытаться сделать так, чтобы они ничего не помнили, но, во-первых, это сложно — слишком их много. А, во-вторых, для тех людей, которые их сюда послали, такая потеря памяти будет крайне подозрительной. А всё вместе раскроет меня. Кто я сейчас? — Обычный младший офицер, ничем не примечательный. Ну, есть у них подозрения, после моего оживления они усилились, но подозрения — это не доказательства. Всякое бывает, бывает, что и в морге люди очухиваются, которым неправильно диагностировали смерть. Вскрытия-то еще не было? — Не было. Ну и всё!

Поэтому я решил ждать случая, когда останусь один, и предупредить Путина о том, где я нахожусь. Пусть он меня и вытаскивает. Так будет правильнее. А сейчас поиграем в их игру, бояться пока нечего.

— Вы меня извините, Егор Николаевич, но отпустить я вас пока не могу, — сказал тот, который назвался подполковником Немировичем, — да и ваше руководство считает вас мертвым, поэтому сутки еще точно не хватится. — Здесь, он, конечно, схитрил, о моей смерти никто еще в КГБ не знал. — Я человек маленький, поймите меня и не держите зла, но мне необходимо задать вам несколько вопросов. После чего, несомненно, мы расстанемся к общему удовлетворению. А пока предлагаю добровольно проехать с нами и оказать содействие следствию, что является обязанностью каждого гражданина СССР.

Я пожал плечами:

— Хорошо, поехали. Но я не виноват, если после удара вашего бугая, я что-то мог и забыть.

При этих словах я заметил, как у полковника Старостина, если я правильно запомнил его фамилию, дернулось веко. Не понравились ему мои слова, ой, не понравились! Но он сдержался.

Мы все вместе вышли из морга, причем, я — в окружении охраны, но наручники на меня не одели. Эх, беспечные времена позднего СССР! Ничего, скоро вас жизнь научит сразу заламывать руки и одевать "браслеты" просто на всякий случай. Или, если наш план удастся, может, и не научит. Дай-то Бог!

Меня усадили на заднее сиденье черной новенькой "Волги" ГАЗ-24-10, явно служебной, о чем свидетельствовала длинная антенна радиосвязи. По бокам уселась охрана, на переднее сиденье рядом с водителем сел Немирович. Мы поехали, и в заднее стекло я увидел, что такая же "Волга" с остальными действующими лицами этого спектакля, тронулась за нами.

Я ждал, что мы поедем в МУР или даже куда повыше, но наш маленький кортеж остановился у скромного отделения милиции где-то на самой окраине Москвы. Что ж, это умное решение, кто будет меня искать в одном из множества районных отделений?

В милицию мы почему-то зашли не с парадного, а с заднего входа. Вероятно, там все были уже предупреждены, потому что нас встречали. Спустившись по лестнице вниз, в цокольный или, возможно даже, подвальный этаж, мы зашли в помещение без окон, в котором по разным углам стояли два обычных письменных стола, довольно уже обшарпанных. Перед каждым из столов находилась прикрученная к полу табуретка для допрашиваемых лиц, с внутренней стороны стояли обычные стулья — для лиц допрашивающих.

Мне предложили сесть на табуретку перед одним из столов, за стол сел подполковник. Полковник же устроился за столом сбоку. Охрана в комнату не зашла — куда я отсюда денусь? — но дверь снаружи заперли. Очевидно, я попал в комнату допросов, так называемых КПЗ. Или, вроде бы, они сейчас уже ИВС называются? Место, мне очень хорошо знакомое по прошлой жизни. Сколько времени я, в бытность свою бомжом, провел в подобных учреждениях правопорядка, будучи задержан по разным поводам и получая то десять, то пятнадцать суток — и не сосчитать! И комната для допросов — прямо один в один как из моей будущей прошлой жизни. Я даже немножко поностальгировал. Там, дальше по коридору, должны быть камеры. Надеюсь, меня посадят в одиночку, по правилам, они не имеют права сажать работника правоохранительных органов в одну камеру с уголовниками. Ну, не отпустят же они меня, в самом деле? Им проще меня убить и концы в воду, нежели провоцировать новое противостояние КГБ и МВД. Ну, ладно, пора начинать играть по правилам:

— На каком основании меня арестовали?

— Вас не арестовали, а задержали на 48 часов для выяснения некоторых обстоятельств, — не торопясь ответил Немирович, — и чем быстрее мы всё выясним, тем быстрее вы окажетесь за этими стенами.

"Интересно, — подумал я, — он не сказал "на свободе", а — "за этими стенами". Выходит, я был прав, живым меня никто выпускать не собирается. Значит, будут выбивать показания любыми средствами, чего с будущим трупом церемониться?" Вслух же произнес лишь:

— Слушаю вас внимательно.

— А вы хорошо держитесь, Егор Николаевич! Такое впечатление, что допросы для вас дело привычное. Или, может быть, вас специально готовили к подобному обороту, а?

— Не понимаю, на что вы намекаете? — сделал я удивленные глаза.

— Ну, как же! — Немирович впился в меня взглядом. — Вам двадцать два года, вы не судимы и не имеете ни одного привода в милицию. А ведете себя как опытный сиделец.

Я задумался, что на это ответить и решил вообще ничего не отвечать. Немирович подождал еще какое-то время, надеясь на ответ, но, не дождавшись, решил, очевидно, сменить тактику:

— Егор Николаевич, вы не стесняйтесь, может быть, вы хотите чаю? Так мы организуем.

— Да, — ответил я, — хочу чаю и очень хочу, есть. Последний раз ел перед смертью, а воскрешение требует много энергии.

Я, немножко посмотрев на их замершие настороженные лица, рассмеялся и продолжил:

— Шутка. Насчет воскрешения. Но есть хочу и правда.

Немирович улыбнулся, но улыбка его была напряженной. Этот сыщик явно из тех, у кого есть особый талант к сыскному делу. Не зря же именно его назначили искать меня. А то, что меня давно ищут, я даже не сомневался. Ну, не меня конкретно, конечно, а кого-то типа меня. Надо с ним осторожнее себя вести. Похоже, у него, как говорится, есть нюх.

А в это время Немирович нажал кнопку вызова под столом и приказал вошедшему охраннику:

— Скажи там, чтобы чай заварили. И пусть заварки не жалеют. А ты сбегай до магазина, купи что-нибудь поесть. Ну, не знаю, колбасы там, хлеба, сыра, сам смотри.

И протянул охраннику синенькую пятерку. Тот сказал "Есть!" и пропал за дверью. А Немирович вновь повернулся ко мне:

— Егор Николаевич, ответьте мне, пожалуйста, на несколько вопро…

— А вы не боитесь, — перебил я его, — что сейчас вылетит эта дверь и сюда ворвется спецназ ЦСН КГБ?

Было видно, как лицо Немировича сначала покраснело из-за того, что я прервал его речь, а потом побелело, когда до него дошел смысл сказанных мною слов. Но он молодец, справился с собой. И даже нашел в себе силы продолжить в вежливом тоне:

— Нет, не боюсь. КГБ, конечно, организация серьезная, но и она подчиняется советскому закону, который я сейчас здесь представляю.

— И по какому же закону, прошу прощения, вы меня задержали? При этом, кстати, чуть не убив?

— Я приношу вам официальные извинения за действия нашего сотрудника. Уверяю вас, он будет наказан. Честно вам признаюсь, я просто не знал, что на задержание направят этого дебила. Я не могу уследить за всем. Но, повторю, за свои действия он ответит.

— Хорошо, — продолжил я, — но все же вы еще так и не сообщили причину задержания офицера КГБ.

Я специально упомянул про офицера КГБ, пусть не расслабляются. Подполковник поморщился и забарабанил пальцами по столу. Видимо, привычка у него такая выработалась на уровне рефлексов, когда о чем-то серьезном думает или волнуется. Наконец, он поднял на меня глаза и сказал:

— Причина вашего задержания — это аналитические выводы в рамках совсем другого дела.

— Какого дела? — тут же встрял я.

— А вот это вас уже не касается! — Кажется, мне удалось немножко вывести его из себя.

— Извините, не могу согласиться. Меня касается все, что послужило причиной моего ареста. И до тех пор, пока вы мне эту причину не объясните, ни на какие вопросы я отвечать не буду. Более того, я требую немедленно сообщить моему начальств в ЦСН КГБ СССР!

Я опять сделал ударение на "КГБ", пусть помнит, против какой организации он решил пойти. Может, изменит свое решение? Хотя, вряд ли, видимо, он все поставил на одну сторону. Или нет? Может быть, он и правда хочет честно выполнить данное ему поручение? Такое ведь тоже не исключено. А человек он, явно, очень умный. Может, все же не стоит сразу наезжать на него?

Кстати, следователь он и впрямь первоклассный, коли сумел выйти на меня. А такие люди нам очень нужны. Все эти соображения пронеслись в моей голове в одно мгновение. А Немирович уже отвечал на мой выпад:

— Егор Николаевич, я представляю официальные органы советской милиции. Вы как офицер и гражданин просто обязаны ответить на мои вопросы.

— Хорошо, — у меня возник новый план, поэтому я сменил тон, сделав вид, что сдался, — я готов ответить на ваши вопросы, но с одним условием: мы будем говорить один на один и без протокола. Дело в том, что речь пойдет о государственных секретах высшей важности. Сразу скажу — зря вы в это дело вообще ввязались, но если уж так вышло, деваться некуда.

Немирович пожал плечами и, взглянув на Старостина, извиняющимся тоном произнес:

— Григорич, выйди.

Тот, сверля меня взглядом, нажал на кнопку звонка, поднялся и вышел в открывшуюся дверь.

А я смотрел на Немировича и думал о том, сразу мне начать внушение или послушать, что он будет спрашивать? Решил, что сначала послушаю, но потом передумал: а смысл? Он мне потом и сам всё расскажет. Поэтому я мысленным усилием вывернул колесико гипноза на полную мощность и, поймав его взгляд, задал вопрос:

— Николай Вениаминович, есть ли здесь прослушка?

— Нет, — механически ответил тот, предварительно быстро моргнув и застыв взглядом.

Ну и правда, откуда ей в это время взяться в обычном районном КПЗ? Ее и в начале 21-го века, думаю, здесь не будет.

— Слушайте и запоминайте, — продолжил я, — сегодня вечером, оставшись один, вы позвоните по следующему номеру (я назвал номер Путина) и сообщите о том, где я нахожусь, а так же ответите на все заданные вопросы. Это прямой номер Председателя КГБ. Вам ясно?

— Так точно.

— Повторите.

Он без запинки повторил задание и номер телефона. В этом состоянии они всё запоминают намертво.

— Сейчас вы забудете все, что я вам сказал и вспомните лишь тогда, когда вечером останетесь один. При этом вы будете считать, что вы сами нашли этот телефон через каких-то знакомых и что решение позвонить было плодом ваших многодневных раздумий, так сказать — выстраданным вами решением. Понятно?

— Да.

В этот момент я услышал шум открывающейся входной двери и быстро сказал:

— На счет "три" вы все забываете, чтобы вспомнить вечером. Раз, два, три!

Он опять моргнул и взгляд его прояснился. И тут постучали в дверь. Оказывается, принесли мне пищу. После того, как дверь снова закрыли и заперли, я вновь ввел подполковника в гипноз, а вернее, как меня все время поправляет Ольга — в состояние измененного сознания, имеющее очень небольшое отношение к гипнозу, — и попросил рассказать о себе и о том деле, которое он сейчас ведет. Когда услышал его историю и оценил ход его умозаключений, то понял, что сделал правильный выбор: нам такие люди очень нужны.

Доев, и дослушав историю его расследования, выведшего на меня, я велел ему забыть о том, что он мне только что всё рассказал и считать, что мы разговаривали по его плану. Вот только я так ничего и не сказал, пытался его запугать, и поэтому он решил, что меня надо денек промариновать в камере, чтобы я немного одумался и понял, что со мной не шутят. Этого достаточно, все необходимые детали его мозг дополнит сам.

После традиционного счета "Три!", он вернулся в нормальное состояние, и устало поглядев на меня, сказал:

— Ну, что же, Соколов, не хотите говорить по-хорошему, будем по-другому. — И нажал кнопку вызова под столом.

Дверь открылась, и вошел Старостин:

— Ну, как у вас тут дела?

— Да никак. Не желает старший лейтенант сотрудничать со следствием. Пугает.

— Ну, надо же, — делано удивился Старостин, — никакой сознательности. А еще орденоносец!

Я молча наблюдал за этой комедией.

— Я вот что подумал, Михаил Григорьевич, — продолжил Немирович, — а оставим-ка его пока в камере здешней пожить. Говорят, сильно мозги прочищает!

— А что, тоже идея! Пусть сидит. Что у нас, других дел нет, чтобы на него время терять?

И он крикнул:

— Сержант, открывай!

Дверь открыл рыжий с веснушками, здоровенный с виду сержант милиции.

— Давай, определяй его в камеру! — распорядился Немирович.

— Товарищ подполковник, свободных камер нет, все забиты!

Немирович растерянно посмотрел на Старостина.

— Да это неважно, сажай в общую, невелика птица, — хмыкнул Старостин.

— Вы собираетесь посадить офицера КГБ в одну камеру с урками? — показательно возмутился я, — не имеете права!

— А у тебя здесь нет никаких прав. Вообще нет, понял? — попытался просверлить меня взглядом Старостин. — Все права у меня.

На что я промолчал, в конце концов, мне было это без разницы. Вместо меня ответил сержант:

— Понял, — вздохнул он, — а оформлять его как?

— Пока никак, под мою ответственность, — ответил Немирович.

На том и порешили. Следаки отбыли, а меня сержант повел к новому месту жительства. Но прежде, нежели мы вышли из комнаты для допросов, я обернулся к нему и предупредил:

— Запомни сержант, я старший лейтенант КГБ. Если ты только одним словом или намеком обмолвишься об этом уголовникам, я тебя в лагере сгною, понял?

— Да понял я уже, товарищ старший лейтенант, — угрюмо ответил тот, — но, честное слово, всё битком!

— Ладно, если понял, давай, веди.

И мы пошли по направлению к камерам.

Лязгнули запоры, я осмотрелся и поморщился. Запашок тут стоял еще тот! Ну да, стандартная камера КПЗ или ИВС — неважно. От изменения названия суть в данном случае не меняется, как не меняется и все остальное. Слева в углу возле самой двери параша — молочный бидон для отправления естественных потребностей организма. А прямо, буквально в двух шагах от двери нары — сплошной деревянный настил от одной стены до другой, упирающийся в противоположную от двери стену с небольшим окном, так плотно закупоренным разными решетками и сетками, что сквозь него свет еле-еле просачивался. Днем, естественно, сейчас не просачивалось вообще ничего. На стенах, так называемая "шуба", чтобы сидельцы ничего не писали. Но народ наш хитер, если нельзя на стене — пишут на нарах. Или на побеленном потолке, который и в этой камере тоже был весь исписан. Делается это просто. Встаешь на нары, зажигаешь спичку и копотью от пламени выводишь на белой штукатурке все, что душа пожелает. А душа — она такая, всегда желает высказаться, да и тяга народа к наскальным росписям, видимо, заложена в генах. Помню, мы с женой гостили в Германии, в городе Билефельде. А там, самая высокая точка города — это старинная крепость Шпаренбург, на высоком холме. И вот, забрались мы по длинной круговой лестнице на башню этой крепости, вышли на площадку и первое, что увидели — это надпись, выцарапанная чем-то на каменном зубце, которая на чистом русском языке сообщала, что Маша и Галя были здесь. Любит наш народ писать на стенах!

Прямо над дверью — тусклая лампочка в углублении, закрытом железной пластиной с дырками. Поэтому здесь всегда полумрак — и днем и ночью. Но это пока глаза не приспособятся. Ну, что? Я надеялся, что в этой жизни сюда не попаду никогда. Однако человек предполагает, а Бог располагает.

Я присмотрелся. На нарах лежали и сидели четыре человека. "Плохо, — подумал я, — места будет мало, здесь и четверым только-только". Вслух же сказал:

— Привет, парни! Загораем?

Кто-то хихикнул, разряжая атмосферу, а тот, что у стены справа, спросил:

— Чё, братан, с воли?

— Ну, — ответил я, стягивая кроссовки и забираясь прямо на средину нар. Остальным невольно пришлось потесниться.

— Душно здесь у вас, — прокомментировал я, снимая футболку и пристраивая ее под голову. И добавил:

— Меня Гоша зовут, погоняло — Куба. Живу правильно. А вы кто такие, братва?

Здесь дело вот в чем, я вам сейчас всё объясню. Помню, в той жизни я всегда смеялся, вспоминая разные "ментовские" сериалы о тюрьме. Уж такой жути там нагонят! Хотя, оно, может, и правильно с воспитательной точки зрения, чтобы боялись. В реальной жизни всё проще и спокойней. Хотя, слышал я, что на малолетке — в камерах и лагерях для несовершеннолетних преступников царит беспредел. Но ведь подростки всегда жестоки по своей природе, это каждый знает. Они любят сбиваться в кучки и издеваться над слабыми. Слава Богу, я там не был. У взрослых же всё иначе, как я уже сказал — тише, спокойней, пристойней, что ли даже, если в подобном случае можно так выразиться. Тебя никто не трогает, если ты сам чего не накосячишь. Потому что, в основном, что бы мы об этом ни думали, в тюрьмах сидят самые обычные люди, наши вчерашние знакомые и соседи, в большинстве своем — случайно оступившиеся. Я бы сказал — те, кому часто просто не повезло, поскольку многие, гораздо худшее совершившие, нередко так никогда и не попадаются. Соответственно, и ведут они себя в тюрьме как самые обычные люди. Но, как и в любом закрытом обществе, здесь есть свои неписаные правила, которые надо соблюдать. Называются эти правила — "понятия". Например, нельзя лежать на одних нарах с "опущенными". "Опущенные" — это далеко не всегда гомосексуалисты или, как их здесь называют — "петухи", это просто особая каста людей, которых "опустили" — то есть объявили опущенными. За что? — Да за самые разные вещи, часто — за дело, но порой и по беспределу. Однако, как бы они ни попали в разряд опущенных, отныне и на всю жизнь в местах заключения для них отдельные места в камерах и бараках, в столовой и в бане. И если ты сядешь на эти места, даже случайно, сам таким становишься (один из вариантов стать опущенным). Если они скроют свою масть и будут жить с обычными мужиками и это выяснится, то, как минимум, их очень сильно изобьют, а в горячке могут и прибить, не рассчитав. Однажды мне самому пришлось быть свидетелем такой расправы — жуткое дело. В таких условиях очень важно сразу объявить себя, кто ты есть по "масти". Ну, конечно, если ты не первоход и еще неизвестно, кем станешь.

Именно поэтому, когда я вошел, то сразу объявил о том, что живу правильно, что означает, в переводе на нормальный русский язык, что я, не опущенный и не козел, то есть — не петух и не работаю на ментовскую администрацию, но наоборот — стараюсь соблюдать воровские законы. И все это сразу поняли. Теперь в ответ, они тоже обязаны, по неписаным правилам, представиться и обозначить свое место в тюремной иерархии. Что они и сделали. Все четверо оказались принадлежащими к касте "мужиков", то есть — обычных работяг, живущих тихо и ни во что не вмешивающихся. Таким образом, что по тем же неписаным правилам, отныне старший в хате я. Что, в общем-то, ничего ни для кого в данном случае не меняло.

После стандартных вопросов о куреве и ритуальной болтовни на тему "менты — козлы" и "вот, я, помню, на воле…", большинство стали устраиваться спать. А что еще делать здесь? К тому же поздний вечер.

Я лежал на нарах, исписанных и изрезанных всевозможными надписями, и смотрел в такой же исписанный потолок. Хотел обдумать все, случившееся сегодня, но неожиданно для себя самого уснул. Видно, организм после всех событий последних суток, включающих в себя смерть и воскресение, срочно нуждался в отдыхе и восстановлении сил.

* * *

А Николай Вениаминович приехал вечером домой в твердой уверенности дожать завтра этого молодого да раннего старлея, о чем они со Старостиным, расставаясь, и договорились. Но как только он вошел в подъезд, где-то внутри стала нарастать тревога и неуверенность, которая перешла в решимость, как только он захлопнул за собой дверь квартиры. Он вдруг четко и ясно понял, что если он сейчас не позвонит по телефону, который друзья раздобыли по его просьбе, то на жизни его можно будет поставить жирный крест. Потому что Соколова все равно найдут и его собственную роль в этом деле выяснят. А может уже, прямо в этот момент спецназ КГБ едет освобождать старшего лейтенанта. А потом очень быстро приедут за ним. И тюрьма, из которой он только вышел и куда попал тоже по вине КГБ, опять распахнет перед ним свои ворота. Но это вряд ли, — с какой-то тоской вдруг подумал Немирович, — не будет никакой тюрьмы. Будет выстрел в лоб и безвестная могилка.

А потому, даже не разуваясь, Немирович сел на полочку в прихожей и взял трубку телефона, стоящего тут же рядом, на тумбочке. Немного посмотрел на трубку и, набрав номер, крепко прижал ее к уху, словно боясь, что кто-то у него ее вырвет и не наст ему последнего шанса. На третьем гудке трубку сняли и уверенный голос произнес:

— Путин слушает.

Сердце Николая Вениаминовича ухнуло в яму, но, вздохнув, он нашел в себе силы произнести твердым голосом:

— Товарищ Председатель Комитета государственной безопасности, меня зовут Немирович Николай Вениаминович, я подполковник центрального аппарата МВД. Хочу сообщить о том, где сейчас находится ваш сотрудник Соколов Егор Николаевич.

На том конце провода молча слушали. Когда он закончил говорить. Путин ответил:

— Спасибо, подполковник, не забуду. Завтра в 9 утра будь на Лубянке, пропуск на тебя будет выписан.

— Товарищ генерал-майор, у меня тут охрана от МВД. Боюсь, они меня не пропустят на Лубянку.

— Понял. — Быстро отреагировал Путин. — Кто-нибудь знает об этом звонке?

— Нет.

— Телефон, как думаешь, не прослушивается?

— Думаю, нет.

— Значит так. Может, не прослушивается, а может и прослушивается. Оружие у тебя есть?

— Табельный пистолет Макарова.

— Слушай меня, подполковник. Запрись на все замки и никому не отпирай. Будут ломать дверь — стреляй. Адрес у тебя какой? Ага, понял. Продержись полчаса, через полчаса тебя заберут наши люди. Всё понял?

— Так точно, товарищ генерал-майор.

— Молодец! И ничего не бойся.

Путин положил трубку. А Немирович, достав ПМ, передернул затвор, снял пистолет с предохранителя и, откинувшись спиной на стену, стал ждать, гадая — прослушивается телефон или нет. Прошло пятнадцать минут, и он уже перевел дыхание, надеясь на лучшее, когда на лестнице загремели шаги и в дверь забарабанили. Ну да, пока услышали, пока сообщили начальству, пока дозвонились до Власова, пока тот отдал приказ — как раз пятнадцать минут и прошло. Немирович взглянул на часы и, подождав еще минуту, слушая непрерывный стук в дверь, спросил:

— Ну, кто там?

Оттуда закричали:

— Товарищ подполковник, у нас приказ от министра МВД срочно вас вывести в безопасное место. Быстрее, счет идет на минуты. Откройте дверь!

— Да я в одних трусах. Подождите, хоть оденусь.

Он тянул время, как мог, а оно тянулось как резина.

В дверь забарабанили сильнее.

— Товарищ подполковник, быстрее! У нас приказ выломать дверь, если что.

Немирович усмехнулся и промолчал. А что говорить? Лишь подумал: хорошо, что дверь у него открывается наружу, а не внутрь. Так труднее будет ее выломать, хотя и ненадолго, конечно. Но все же это время, а сейчас дорога каждая минута.

Там еще покричали, но он уже просто молчал. Видимо, сообразив, что дверь не откроют, с силой рванули ее и заматерились. "Оторвали ручку", — как-то спокойно подумал Немирович. И в это время заскрежетало в замочной скважине. Он встал и выстрелил, куда-то в верхний косяк двери, стараясь ни в кого не попасть, а лишь отпугнуть.

— Предупреждаю, всем отойти от двери, иначе я буду стрелять!

За дверью все замерли от неожиданности. И вдруг, в этой тишине раздался властный голос:

— Внимание! Работает спецназ КГБ! Всем лечь на пол и вытянуть руки вперед! В случае невыполнения приказа, спецназ стреляет без предупреждения!

Да уж, спецназ ЦСН учили по наработкам 21 века, сейчас еще так никто пока не делает. Но прозвучало страшно.

Голос еще раз повторил предупреждение и на площадке послался шум и сдавленные охи. Видимо, храбрецов не нашлось, со спецназом никто тягаться не захотел. К двери кто-то подошел и тихонько постучал.

Николай Вениаминович выдохнул и стал отпирать замки.

* * *

Примерно в это же время вылетела, выбитая направленным взрывом, входная дверь КПЗ. Мочевой пузырь рыжего сержанта, разгадывавшего в это время кроссворд, от неожиданности самопроизвольно опустошился, но сержант этого не заметил. Он слетел со стула и крепко ударился затылком о стоявший сзади сейф, однако сознания не потерял. Затылок у него был крепкий, закаленный, поэтому он видел, как одетые в камуфляжную форму люди ворвались в дежурку, оглашая всё вокруг страшным криком:

— Всем на пол! Работает спецназ КГБ!

Сержант быстро перевернулся на живот и уткнулся лицом в грязный линолеум пола. Но тут же крепкая рука вздернула его за шиворот вверх, и он встретился со спокойными глазами, смотревшими на него сквозь прорезь в черной маске. Мочевой пузырь сержанта судорожно сжался и сумел выдавить еще пару капель, а в голове промелькнула странная мысль: "Хорошо, что я недавно успел посидеть в тубзике".

— Где он? — тихо спросил человек в маске, упирая в солнечное сплетение сержанта ствол автомата.

Сержант без намеков понял, о ком речь и, не став играть в партизана, так же тихо ответил:

— Во второй камере.

— Открывай!

 

Глава V

Раскинув руки и ноги, я лежал на спине, и смотрел в бездонное синее небо. Мое тело мягко покачивало тихо дышащее тело Атлантического океана. Сегодня штиль, поэтому так можно лежать бесконечно, температура воды + 28 по Цельсию — не меньше, самое то. Я приподнял голову и оглядел бесконечный белый пляж Варадеро, припоминая слова Ольги о том, здесь никогда никого нет потому, что это я так хочу. Странные слова, непонятные. Если попытаться в них вдуматься и логически продолжить, то они уводят в такие дали, что можно и не вернуться. И, в конце концов, ты придешь либо к выводу о том, что всё, что существует — это лишь плод твоего воображения, либо к тому, что ты всемогущий. Просто ты сам не знаешь, на что способен и как раскрыть эти способности. Я думал о словах Бога, записанных в 81-ом Псалме: "Я сказал: вы — боги, и сыны Всевышнего — все вы". Что могут значить эти слова? Что каждый человек — это бог? Но что значит "бог"? И чем отличается "бог" от "Бога"?

— Что ты думаешь об этом, Оля? — спросил я вслух. И совершенно не удивился, услышав ответ:

— Ты всегда задаешь такие вопросы, Егор, однозначных ответов на которые не существует.

Я чуть скосил глаза в сторону и увидел Ольгу, так же, как и я, лежащую на спине, раскинув руки и ноги, и глядящую в небо. Действительно, что может быть странного в том, что она появилась, если я этого именно и хотел?

— Привет, любимая, — прошептал я, и она ответила так же тихо:

— Привет, любимый!

— Как хорошо, что ты здесь!

— Но ты ведь этого захотел.

— Ну да, ну да…, ведь я бог.

— Конечно, в некотором смысле.

— Что такое бог?

— Если ты о значении слова, то в русском языке он родственно иранскому "бага" и санскритскому "бхагас", переводится как "подающий благо". Если же ты о значении понятия, то Бог — это трансцендентная личность, персонификация Абсолюта, создавший Вселенную и всё, что в ней. Извини, я понимаю, что это общее место, но большего о Боге не знает никто. В Библии сказано, что Бог предпочитает существовать во тьме.

— Как странно, разве та же Библия не говорит о том, что Бог — это свет?

— Библия — Книга аллегорическая. Вспомни первую главу Книги Бытия, когда Бог создал свет?

— Э-э-э, если не ошибаюсь, в первый день творения.

— Молодец. А был ли Бог до того, как Он создал свет?

— Конечно, ведь Он его и создал!

— А где был Бог до того, как создал свет?

— Я не знаю.

— И я не знаю. И никто не знает.

— Даже серафимы?

— Никто.

— Ладно, пойдем дальше. Почему Бог сказал, что мы, люди, тоже боги?

— Потому что вы созданы по Его образу и подобию.

— То есть, Бог — это такой человек, только самый могучий?

Ольга засмеялась своим заразительным хрипловатым смехом. Слушая его, невозможно было удержаться, поэтому я присоединился к ней, и вот уже наш совместный смех разносился над океанскими водами.

— Нет, милый, нет. Бог не копировал самого себя. Я думаю, это означает, что вы, как и Он, творцы. Вы умеете творить по-настоящему и уже многого достигли. И достигнете еще большего. Именно поэтому всё остальное творение завидует вам.

— Подожди, подожди, а ангелы?

— Нет. Ангелы могут создавать очень качественные иллюзии, практически неотличимые от настоящего творения, но лишь иллюзии. Вы же можете творить по-настоящему. Как Бог.

— То есть, — я приподнял голову и посмотрел на берег, — вон тот широченный пляжный лежак под грибком из пальмовых листьев, которого минуту назад не было — это всего лишь иллюзия?

— А вот и нет! Всё самое настоящее!

— Но… это ведь ты…

— Нет, любимый, это ты. Ты этого захотел — и стало.

— Хм. А что это там стоит на столике?

— Понятия не имею, но думаю, твоя любимая безалкогольная пина-колада. А для меня, наверное, немецкое пиво.

— Проверим?

— А, давай!

И мы поплыли к берегу. Упав на широкий пляжный матрас, мы и не подумали дегустировать пиво с пина-коладой. Мы еще долго продолжали дегустировать друг друга. Казалось, не осталась не опробованной и не продегустированной ни одна точка на наших обнаженных телах. И то самое, укромное и жаркое, встречаясь с напряженным твердым, поглощало его и будто желая удержать в себе навсегда, крепко обнимало влажной и упругой мякотью со всех сторон. Пролетали годы и столетия, менялись цивилизации, проходя долгий путь от каменного топора до водородной бомбы и исчезали, уступая место другим, молодым и дерзким. Рождались новые звезды и всего через сотни миллионов лет гасли, как будто их и не было. Галактики меняли свой узор, со скоростью света оповещая об этом Вселенную. А мы летели сквозь то, что называют временем, понимая, что времени нет. Время всего лишь условность, иллюзия, майя. Есть только мы, составляющие одно тело, и только мы реальны. Это продолжалось всегда и одновременно никогда, бесконечно и одновременно меньше мига. Там, где нет времени, все понятия времени не имеют никакого значения.

— Ты чудо! — прошептала Ольга.

— Не буду спорить, — пробормотал я, — но ты еще чуднее.

Она засмеялась и шутливо отвесила мне легкий подзатыльник. Sic transit gloria amoris…

И вновь, как тогда и как всегда я потягивал через трубочку пина-коладу, залитую прямо в очищенный изнутри ананас (что интересно, за прошедшую вечность, она даже не нагрелась), а Оля лежала рядом, согнув ноги в коленях и покачивая одной, закинутой на другую, мелкими глоточками пила пиво.

— А какое у тебя пиво? — вдруг спросил я.

— Как какое? — удивилась она, — немецкое.

— А сорт какой?

— А я откуда знаю, ты хотел просто немецкое пиво, вот оно и есть — просто немецкое.

Я почесал лоб. Сначала хотел почесать затылок, но было лень поднимать голову.

— М-да, надо будет в следующий раз как-то быть точнее.

И тут меня прорвало. Я вскочил на ноги и закричал:

— Но как? Я ничего не хотел, ничего не заказывал! Я сам удивился, когда всё это увидел здесь!

— Егор, неприлично голому мужчине скакать над лицом женщины.

Я непонимающе уставился на нее, потом покраснел, быстро сел и пробормотал:

— Извини.

— Что касается твоего вопроса, — как ни в чем не бывало, продолжила Ольга, — то желание не обязательно должно быть озвученным или даже внутренне сформированным. Главное, оно должно быть сильным.

— Не понял. Это как?

— А я откуда знаю?

И я вылил на нее сок. Она в ответ плеснула в меня пивом и набросилась сверху. Началась борьба, совершенно неожиданно закончившая объятиями, которые совершенно неожиданно продолжились поцелуями, которые, опять же — кто бы мог такого ожидать? — совершенно неожиданно перешли в… то, во что надо.

А потом мы купались, загорали. Потом ужинали в кафешке на площади перед старым собором св. Христофора в Гаване. Потом много танцевали в латиноамериканских ритмах, как и вся площадь вокруг нас. За полночь завалились в снятый номер ближайшего отеля и проспали почти до обеда. И так все три дня отпуска, данного мне лично Председателем КГБ СССР.

И лишь прощаясь на время или навсегда, что одно и то же, я спросил у Ольги:

— Ты сказала, что люди, подобно Богу, творцы. Но это о подобии. А что там с образом?

Она поцеловала меня и молча подтолкнула к двери.

* * *

16 декабря 1986 года должны были начаться первые в СССР массовые беспорядки в Алма-Ате в связи со снятием Горбачевым главы Казахской ССР Динмухамеда Кунаева и назначением на его место этнического русского Геннадия Колбина. Мы обговорили этот момент с Путиным и Лавровым, и было принято решение избежать беспорядков, назначив вместо Колбина Нурсултана Назарбаева. Путин отдал команду Горбачеву, и на этот раз все прошло тихо, учитывая, что таких экономических трудностей в СССР, как в той истории сейчас не было. Однако я считал, что необходимо готовить распад СССР, естественно, на наших условиях, поскольку центробежные националистические тенденции становились все очевиднее. Рванет не здесь, так там. Если, конечно, не произойдет какого-то внешнего события, которое сплотит народы СССР. Все же, даже националисты пока еще верили в то, что СССР слишком силен. Да и Запад не видел предпосылок к его развалу. То, что случилось в моем варианте истории, было неожиданностью для всех Вопрос в том, была ли эта неожиданность закономерной и этой закономерности просто не смогли спрогнозировать, или это был просто случай, и карта вполне могла лечь иначе?

Здесь наши мнения разделились. Путин был за то, чтобы попытаться спасти СССР, мы с Лавровым были уверены, что это лишь продлит его агонию. Лучше все спланировать заранее, нежели, как в тот раз, просто плыть по течению. И, в конце концов, Владимир Владимирович согласился с нашим мнением.

Закон "Об индивидуальной трудовой деятельности" в этом варианте был принят не 19 ноября, а 15 августа 1986 года. Но в этот раз все было продумано с учетом имевшегося опыта, с одновременным созданием Налоговой службы. Практически сразу советский рынок был открыт для продукции западных компаний, филиалов международных фирм, банков и создания совместных предприятий. Что на полгода раньше, чем в другой истории, но гораздо более широко. При этом рубль сохранялся как внутренняя валюта, не был объявлен свободно конвертируемым. Что позволяло сдерживать рост цен на минимальном уровне, пусть и искусственно. Конечно, в перспективе, он должен был стать международной валютой, но так, чтобы от этого не сильно пострадало население. А, наоборот, только выиграло.

Я, честно говоря, в экономике вообще ничего не понимаю, вижу только, что магазины по всей стране завалила разнообразная западная продукция, и все это продавалось, хотя и дороже отечественных товаров, но по вполне разумным ценам, что мог позволить себе почти каждый. И, что самое главное, это было не только в столице и крупных городах, но даже в сельских магазинчиках. То, что не могла сделать советская промышленность, позволили сделать промышленности западной. И это заметно снизило напряженность в стране, к тому же, в этой истории не было сухого закона. Алкоголя в магазинах было завались. Правда, он стал дороже, и в дальнейшем планировалось повышение его стоимости, как и повышение стоимости табачной продукции. С одной стороны — лишний доход казне, с другой — пропаганда рублем здорового образа жизни. Самая действенная пропаганда.

Но самые интересные события были еще впереди.

* * *

12 июня 1987 года во время визита в Западный Берлин президент США Рональд Рейган призвал Михаила Горбачёва разрушить Берлинскую стену. На что Горбачев в прямом эфире объявил, что в этом нет ничего невозможного. Более того, СССР готов даже пойти на то, чтобы народы ГДР и ФРГ воссоединились в одну страну, если, конечно, на то будет их воля. Но такое возможно только в случае выхода объединенной Германии из НАТО и одновременной ликвидации американских и советских военных баз на ее территории.

После такого заявления было решено собраться на саммит лидерам СССР, США, ГДР, ФРГ, а так же представителям блоков НАТО и Варшавского договора. Саммит состоялся первого июля 1987 года. В отличие от прошлой истории торг шел очень серьёзный. США хотели сохранить Германию в НАТО, но СССР предупреждал, что в этом случае ни о каком объединении не может быть и речи. Сильная Германия в НАТО — это совершенно неприемлемое решение. Для лидеров ГДР и ФРГ важно было договориться, а поскольку ГДР полностью поддерживала условия СССР, в результате было решено следующее:

— В течение шести месяцев после подписания данной декларации провести одновременные всенародные референдумы в ФРГ и ГДР с одним вопросом: "Хотите вы или не хотите объединения двух стран в одно государство?"

— В случае положительного решения народов двух стран (а в этом мало кто сомневался), начинается процесс, состоящий из нескольких этапов.

— США обязуются в течение одного года вывести все свои войска из ФРГ, а НАТО обязуется ликвидировать всю инфраструктуру, включая всё ядерное оружие, так, что ФРГ становиться неядерным государством.

— Одновременно с этим СССР в течение одного года обязуется вывести все свои войска из ГДР, Варшавский блок обязуется ликвидировать всю инфраструктуру, включая всё ядерное оружие, так, что ГДР становиться неядерной страной.

— Поскольку это миролюбивый шаг Советского Союза, ФРГ обязывается предварительно построить военные городки и жилые комплексы для войск СССР на территории СССР, куда они будут передислоцированы из ГДР.

— После того, как все иностранные войска будут выведены с территорий ГДР и ФРГ, происходит плановое поэтапное объединение двух стран, в результате чего появляется единое немецкое государство, которое принимает на себя обязательство не входить ни в какие военные союзы.

Данное решение не могло не натолкнуть другие страны на подобные мысли, поэтому мы уже ожидали начала процесса развала Варшавского договора, а за ним и Союза, но в этот раз твердо решили диктовать миру свои условия. Необходимо было приурочить к ликвидации Варшавского договора одновременную ликвидацию блока НАТО, хотя бы на территории Евразии, с гарантией всех стран континента не входить ни в какие военные блоки. Или, хотя бы, понимая, что подобное может и не выйти, официальных и запротоколированных гарантий того, что новые страны на территории Евразии в НАТО приниматься не будут.

Не уверен, что всё пройдет так, как мы планируем, но уж точно будет не хуже, чем в моем прошлом варианте истории. Если ничего не изменится.