Я листала годичной давности глянцевый журнал, в котором молодая актриса, чью автобиографию я когда-то написала, сообщала «своим поклонникам, в первую очередь», что «появление ребенка меняет жизнь», когда Катрин вернулась и села рядом.

– Она не знает, сколько еще это может занять времени, – сказала моя подруга гнусавым голосом, видимо, подражая девушке с ресепшена. Мы сидели в клинике оплодотворения, где у Катрин была назначена первая встреча с врачом, которому предстояло сделать ее, если все будет хорошо, матерью. Я показала ей статью из журнала.

– Да неужели не ясно, что это меняет жизнь? – воскликнула Кэт. – До чего же меня бесят женщины, которые говорят такое, будто Америку открывают…

– Я только хочу, чтобы ты знала, на что идешь, – сказала я. – Если это пишут в серьезных публикациях…

– Ладно, брось…

Она вырвала журнал у меня из рук и запустила его на столик, между старым номером какого-то медицинского еженедельника и стопкой буклетов о возможностях, предлагаемых клиникой парам «reproductively challenged». Она явно нервничала, как и большинство людей вокруг нас, – пары разного возраста, выглядевшие взволнованными и немного смущенными. Я положила ладонь ей на бедро, и она ответила мне своей самой мужественной улыбкой.

– Как ты думаешь, мне позволят выбрать донора спермы?

– Что?

– Ты знаешь, я без предрассудков, но… Как ты думаешь, я смогу выбрать, от кого возьмут сперму для ребенка?

На моем лице, когда я посмотрела на Катрин, наверно, отразилась изрядная озадаченность: у меня не было и тени ответа на этот вопрос.

– А ты не узнавала? – спросила я.

Я на ее месте прошерстила бы сотни интернет-сайтов и десятки книг, позвонила бы, кому могла, и даже, скорее всего, походила бы на лекции. Но я знала мою подругу: для нее главным было желание, все остальное – детали. Так бывало всегда: она «заболевала» каким-то планом, кидалась очертя голову, а потом ударялась в панику, поняв, что ей недостает существенной информации. Она была из тех, кто покупает машину, не имея водительских прав и не заморачиваясь этим фактом.

– Для этого мы здесь, Жен. Чтобы все узнать!

– Да, но ты ничего не читала? Не знаю, в Интернете… есть, наверно, тысяч двадцать форумов, где об этом говорят? – Я сокрушенно поморщилась: от меня ей и вправду не было никакой помощи. – Мне кажется, ты сможешь выбрать отца для своего ребенка, разве нет? Логически…

– Думаешь, это логичнее, чем наоборот? – спросила Катрин.

– Да не знаю я!

Искать логику в жизни давно уже казалось мне дохлым номером, но я не стала делиться этой мыслью с Катрин и только погладила ее по волосам. Женщина напротив, нервно тискавшая руку мужа, сочувственно улыбнулась мне. Она, должно быть, думала, как и предсказывала Катрин, что мы – парочка лесбиянок, желающая завести ребенка. Я повернулась к подруге, которая грызла ногти и чуть не плакала, и, обняв ее за шею, крепко поцеловала в щеку. Мне хотелось быть ее девушкой, ее женой, ее спутницей, чтобы она не чувствовала себя так одиноко.

– Как ты, котик? – спросила я.

– Ничего… Я не думала, что буду так нервничать…

– Это нормально.

– Нет, я-то думала, что все решила, понимаешь? Уже сколько недель я об этом думаю, но теперь… это как бы… конкретно…

– Ты же не выйдешь отсюда беременной, Кат… Смотри на это как на сеанс информации.

– Да, я знаю, но…

– Может, лучше уйдем?

– Нет! Нет, мы не уйдем.

Мы помолчали. Я взяла со столика маленький буклет, из которого узнала, что можно не только выбирать донора, но и сделать это через Интернет. Я протянула его Катрин. Мне все это казалось в высшей степени странным, словно прямиком из научно-фантастического фильма. – Посмотри, – сказала я.

Она пробежала буклет глазами.

– Ух ты, прямо…

– Научная фантастика? – закончила за нее я.

– Да… Только я не знаю, это продвинутая фантастика, типа «Звездного пути», или жуть в духе Филипа К. Дика…

– Для тебя действительно «Звездный путь» – образец продвинутой фантастики?

– Ты понимаешь, что я хочу сказать!

– Да, думаю, да.

И это была правда – я понимала. Но никакого конструктивного ответа на ее вопрос у меня не было.

– Не знаю, – сказала я. – Мы все-таки не в «Матрице», но в этом есть что-то… – Я искала слово. Само понятие меня не шокировало, просто кое-что не укладывалось в голове. – Удивительное? Но, Кэт… Это твой выбор – родить ребенка одной. Твой план сам по себе немного удивительный.

– Я знаю.

– Ты уверена, что этого хочешь? – Этот вопрос я задавала ей, наверно, раз двадцать за последние два дня, и ее терпение было на исходе.

– Да, я уверена, Жен. Как бы то ни было, это менее дебильный план, чем бросить Максима ради Флориана.

– О’кей, во-первых, заметь, что не я об этом заговорила, и во-вторых, я не встречаюсь с Максимом!

Катрин закатила глаза и поглубже уселась на стуле. Последние сорок восемь часов я доставала всех вокруг своими страхами и жалобами и измышляла тысячи уловок, чтобы избегать и Максима, и Флориана. Прошло всего два дня после чудесного и такого неожиданного возвращения последнего, но я ухитрилась всесторонне обсудить вопрос не меньше сотни раз. Я меняла идеи и мнения, что твой флюгер, и, похоже, была физиологически неспособна понять что бы то ни было, если мне не объяснят это раз двадцать. И я без конца повторяла одни и те же вопросы моим друзьям, которые отвечали мне с нарастающим раздражением, – и кто их за это осудит?

Позавчерашний день я провела, донимая их, пока они не уговорили меня вернуться домой и несколько часов поспать, на что я, скрепя сердце, согласилась. Они хотели покоя, а я наивно убедила себя, что смогу лучше разобраться в себе, когда проснусь, что было, конечно, не так. Я все-таки перезвонила Максиму, скрестив пальцы в надежде попасть на автоответчик: не то, чтобы я лучше лгала голосовой почте, но предпочитала не слышать, как собеседник в трубке мне не верит. Конечно же, Максим ответил сам, и я объяснила ему, что не прячусь, просто похмелье, усталость, в общем, хочу провести уик-энд «спокойненько». («Спокойненько?» – повторила Катрин, которая пришла ко мне после моей сиесты, и я жестом показала ей, что сама не понимаю, откуда взялось это дурацкое слово.) Я не знала, поверил ли мне Максим или просто лгал убедительнее меня, но трубку я повесила с улыбкой, и мне стало немного легче.

– Нет ничего приятнее, чем откладывать свои проблемы на потом, а? – сказала Катрин, на что я ответила прочувствованным «м-м-мм». – Что ты будешь делать, когда он позвонит в понедельник?

– М-М-ММ! – повторила я.

Она посмотрела на меня, улыбаясь:

– Думаешь, что к понедельнику ответ придет сам собой, да?

Не найдя, что сказать, я села на кровать с котами на руках. Катрин, понаблюдав за мной немного, с жалостью склонила голову и заявила:

– Ладно. Пошли обратно к нам. Жалко мне тебя…

Через два стакана вина – а может, дюжину, – изрядно под хмельком, я с пафосом объявила, что я – одна из самых счастливых женщин на свете, потому что два замечательных человека влюблены в меня.

– Ты невыносима, – сказала мне Катрин. И я была совершенно с ней согласна, но не могла не поражаться вслух своему везению и иронии судьбы, мешавшей мне им насладиться.

«It was the best of times, it was the worst of times», – без конца повторяла я в свой стакан с вином, чувствуя себя глубокомысленной и проницательной.

Следующий день я провела в том же состоянии полнейшей нерешительности, дойдя до того, что хотела позвонить Жюли Вейе и потребовать у нее ясного и четкого ответа. Я, правда, перестала донимать Катрин и Никола, что-то несуразное писала и разговаривала с котами, пока около шести мне не позвонила встревоженная Катрин:

– Мы не слышали твоих стонов весь день, вот и подумали: «Или она умерла, или приняла решение». Первая версия показалась нам более правдоподобной, и мы забеспокоились.

Я натужно посмеялась, но дала себе обещание, что не пророню ни слова о моей дилемме завтра в клинике оплодотворения. Что мне, наверно, удалось бы, если бы Катрин не подняла тему сама, и теперь я снова грызла себя, а она рядом со мной упорно не поднимала глаз от буклета.

– И вообще, – сказала я наконец, – я не решила, что брошу Максима или что бы то ни было.

– Да уж, меня бы это удивило, – отозвалась Катрин, не поднимая головы.

– Мой отец думает, что мне надо бросить обоих. Но это несколько абсурдно, в той мере…

– Твой отец?

– Да… я звонила отцу сегодня утром.

– Чтобы спросить у него совета.

Катрин отложила буклет и смотрела на меня с улыбочкой.

– Ну да…

– Ты, правда, совсем запуталась, а? Уж если ты обращаешься к Биллу за советом в сердечных делах, значит, дела твои хреновые…

– Хватит!

Катрин от души смеялась. Знать бы, подумалось мне, я отвлекла бы ее своими проблемами гораздо раньше.

– И Билл посоветовал тебе бросить обоих?

– Да. Это его слова.

– В этом что-то есть, – признала Катрин. – И вообще, кому сейчас нужен мужчина, а?

Она подмигнула мне, помахав перед моим носом брошюрой под названием: «Найти донора: простой и индивидуальный подход», и тут ее вызвали к доктору.

Мы вошли в маленький бездушный кабинетик, где врач жестом пригласил нас сесть. Он порылся в стопке бумаг на столе и, подняв голову, спросил:

– Мадам Сароян?

– Это я, – ответила Катрин, вдруг превратившаяся в испуганную девчонку.

– А вы сожительница? – спросил врач меня.

– Нет, нет, просто подруга. Я ее сопровождаю.

Врач кивнул:

– Итак, вы хотите родить ребенка одна?

– Да, – сказала Катрин. – Знаете, как это бывает: тридцать четыре года, друга нет, и вдруг говоришь себе: вау, мне же вот-вот сорок?!

Я с тревогой покосилась на нее: откуда взялся этот дурной номер художественной самодеятельности? Врач, разумеется, и не думал смеяться, и Катрин не унималась:

– Я не знаю, есть ли в формулярах определение «не в меру эмоциональная холостячка», но… это я!

Она помедлила, и я чуть не взмолилась: «Пожалуйста, не добавляй: «Вот та-а-ак!», но она уже прижала руки к щекам и выпалила весело и почти пронзительно:

– Вот та-а-ак!

– Так… – сказал врач, который, надо полагать, привык к не в меру эмоциональным холостячкам. – На первом этапе, мадам Сароян, мы определим ваши потребности и убедимся, что вы владеете всей необходимой информацией, чтобы принять адекватное решение.

Я посмотрела на его круглое лицо, голубые глаза и седую бородку, придававшую ему вид доброго дедушки, и подумала, что начало неплохое. Он выглядел немного усталым, и его вряд ли вдохновляла мысль сделать еще одну не в меру эмоциональную холостячку матерью, но дело свое он явно знал. Катрин, правда, была, похоже, другого мнения.

– Мое решение принято, – сказала она.

– В решении таких вопросов есть несколько этапов, мадам Сароян. Вы пока прошли только один, на следующем мы с вами поработаем вместе.

– Я не понимаю, – упрямо фыркнула Катрин. Она загадочным образом откровенно глупела, когда не хотела чего-то понимать.

– Я хочу сказать, что решение родить ребенка одной, без отца, многогранно. Мы вместе рассмотрим все грани, что позволит вам взглянуть на проблему глобально и принять верное решение.

– Но я уже приняла решение, – повторила Катрин. Я закатила глаза, а врач откашлялся. Сейчас заговорит чересчур терпеливым тоном, как всегда говорят люди, на самом деле нетерпеливые, подумала я.

И действительно, он, словно обращаясь к непоседливому ребенку, сказал:

– Я прекрасно понимаю, что вы говорите, мадам Сароян. Но я здесь для того, чтобы помочь вам пройти путь до окончательного решения.

Катрин повернулась ко мне:

– Он что, не врубается?

– Не говори при нем так, будто его здесь нет, – процедила я тихо сквозь зубы, как будто доктор, сидевший примерно в метре от нас, мог не услышать.

– Я хочу родить ребенка, – сказала Катрин на сей раз доктору. – Я. Хочу. Родить. Ребенка.

Я прикрыла лицо рукой. Мне было неловко, как будто мое чадо кому-то надерзило.

– И пусть у меня нет друга или мужа, но я не одна, у меня есть люди, которые готовы мне помочь, и я все обдумала. И я бы рада смотреть на все спокойно и не нервничать, доктор, но вы лучше меня знаете, что мне не двадцать пять, времени думать больше нет.

– Я все прекрасно понимаю, мадам Сароян. Но это серьезное решение, и…

– Вы бы сказали это мужчине? – выкрикнула Катрин, а я прошептала: «О боже…», съежившись в кресле.

– Да, – ответил доктор. – Будь в моей практике случай одинокого мужчины, желающего завести ребенка, я сказал бы ему то же самое.

– А вот мой кузен растит сына один, представьте себе, и ему не нужны никакие доктора для решений и этапов!

Я сжала локоть Катрин, а врач произнес «Так», ясно говорившее, что запасы его терпения не безграничны. Я покосилась на его руки, проверяя, не нажимает ли он на кнопку, открывающую люк под креслом Катрин, как мистер Бернс в «Симпсонах».

– Я уверен, что ваш кузен замечательный отец, – сказал он тоном, подразумевавшим прямо противоположное. Я нахмурилась: что-то он был уж слишком скор в суждениях, на мой вкус. – Но вы подумали, что такое растить ребенка, который будет лишен отца?

Я попыталась представить, каким было бы мое детство, будь я лишена отца. С одной стороны, Билл, конечно, не идеальный вариант, но с другой – детство наедине с моей матерью. Я ощутила прилив любви к отцу.

– Нельзя недооценивать травму, которую может нанести отсутствие отца, – гнул свое доктор.

– Мой отец ушел, когда мне было два года, мсье, так что я отлично знаю, что такое не иметь отца, представьте себе! – выпалила Катрин.

Врач поднял бровь. Выражение его было недвусмысленным: он изо всех сил сдерживался, чтобы не сказать: «Результат налицо!» Катрин, слишком занятая своим оскорбленным видом, этого, похоже, не уловила, и поэтому в кресле приподнялась я.

– Извините меня, – сказала я, – но мы вряд ли сообщим вам что-то новое, если скажем, что множество матерей-одиночек растят замечательных детей…

– Именно! – воскликнула Катрин, очень довольная, что я наконец-то включилась в разговор.

– Вы совершенно правы, – сказал доктор, – но тем не менее роль отца…

– Ну нет отца! – перебила его Катрин. – Нет, потому что у меня нет друга, и я не собираюсь рожать от первого попавшегося идиота в угоду таким, как вы, ради роли отца!

– Нам лучше уйти… – пискнула я.

– Нет, мы не уйдем! Если мы сейчас уйдем, он будет прав, думая, что мы две истерички, которые в глубине души даже не уверены в своем решении. Я никуда не уйду, доктор. – Она заговорила спокойнее. – И мне бы хотелось теперь, если можно, чтобы вы объяснили мне, какова процедура для женщины, которая приняла твердое решение родить ребенка одна. Спасибо.

Мне захотелось зааплодировать, сначала тихонько, потом все громче и громче и в завершение вскочить с криком: «БРАВО!», как в финале фильма с Робином Уильямсом.

Мы вышли из клиники где-то через час. Большая холщовая сумка Катрин раздулась от буклетов и медицинских брошюр, и мы получили, наконец, все ответы. А сами мы были невероятно, чрезвычайно горды собой.

– Ну, ты как скажешь, так скажешь! – кричала я, когда мы шли к станции метро.

– А ты видела его лицо, когда я сказала ему про первого попавшегося идиота?

– Еще бы!

И мы хлопали ладонью о ладонь.

Доктор на самом деле и глазом не моргнул, когда Катрин сказала про первого попавшегося идиота, разве что вздохнул устало. Но здоровое феминистское негодование бушевало в нас, и нам было не важно – оправданно оно или нет. Доктор-то, думала я про себя, был не совсем не прав, я и сама находила, что план Катрин граничит с безумием. Но мне казалось, что нужно немало мужества, чтобы предпринять такой шаг, и что одинокая женщина в принципе заслуживает больше уважения. В одном я была уверена: с мужчиной доктор бы так не говорил. Он дал бы ему понять, что план амбициозен, может быть, даже слишком, но не стал бы обращаться с ним, как с малолетним.

– Слу-ушай, – вдруг сказала Катрин. – Как ты думаешь, он настолько меня возненавидел, что может типа… нарочно подсунуть мне сперму какого-нибудь идиота?

– Или свою сперму.

– Оу-у-у-уууу! Ты думаешь, он может это сделать?

– Нет, Кэт. Я уверена, что он не может этого сделать.

– Ох… во что я ввязалась, Жен?

– Не знаю…

– Я тоже… – Она посмотрела на меня блестящими глазами. – Но я ввязалась.

– Да, дорогая моя. Ты ввязалась.

– Мне не надо дожидаться мужчину!

– Да, мадам.

– Не нужны нам мужчины, да? Да?

– Не нужны, Кэт. Не нужны.

Слышала ли она сомнение в моем голосе? Лично я услышала уязвимость в ее двух «да?» – она как будто просила, чтобы ее поддержали. Этот разговор всегда был для меня болезненным. Легко, приняв несколько стаканов, убежденно разглагольствовать о том, что нам «по жизни» не нужны мужчины, но на трезвую голову, выйдя из клиники оплодотворения, это было сложнее. Какая-то часть меня страстно хотела в это верить – мне вспоминалась моя мать с ее полнейшей автаркией, – но другая часть задавалась вопросом: не тешим ли мы себя иллюзиями, вопя о нашей самостоятельности. Разве так плохо, если тебе нужен мужчина? И разве истинная сила не в том, чтобы просто это признать? Мне подумалось, что, может быть, где-то сейчас двое мужчин задаются теми же вопросами о женщинах.

Я подумала о Максиме, с которым могла бы об этом поговорить. Он посмеялся бы над моими пустыми страхами и «плетением кружев», но предложил бы и ответы, и темы для размышлений, и мы бы с ним долго спорили, перейдя на природу мужчины и женщины, – сюжет, который завораживал нас обоих. Он мне еще не позвонил, и, к стыду своему, я была почти разочарована сегодня около полудня, обнаружив, что мой автоответчик пуст. Я ждала звонка с самого утра (в конце концов, «спокойненьким» предполагался только уик-энд), и теперь, около четырех, по-глупому злилась, потому что этого звонка, который поверг бы меня в замешательство (что ему сказать? какой предлог измыслить, чтобы не видеться с ним, ведь мое решение еще не принято?), так и не было. Слабачка, сказала я себе, вновь подумав об этом.

– Хочешь, пойдем ко мне выпьем? – предложила я Катрин. Мне не хотелось оставаться наедине с моими мыслями избалованного ребенка.

– Йес! – выкрикнула Катрин.

Она посмотрела на часы:

– Мы встречаемся с Ником в его баре в шесть. Успеем распить бутылочку за победу!

Я не была уверена, что есть за что пить, но все же торжественно объявила:

– Ставлю шампанское!

Катрин в третий раз завопила: «Герл пауэр!», потрясая бутылкой шампанского, когда мы подошли к моему дому. «Эй, это не твоя сестра там?» – спросила она, показав на другую сторону улицы, где и вправду прохаживалась Одреанна с каким-то мальчиком ее возраста.

– Одре! – крикнула Катрин. – Герл пауэр!

Моя сестра обернулась, увидела нас и с явным облегчением перебежала улицу.

– Герл – что? – спросила она, подойдя к нам.

– Герл пауэр! – повторила Катрин, и я как можно выразительнее закатила глаза.

– Что за герл пауэр?

– Герл пауэр, – гнула свое Катрин. – «Спайс Герлз»?

– Чего?

Я прыснула.

– Ты вправду надеялась выглядеть крутой, упомянув «Спайс Герлз» при четырнадцатилетнем ребенке? – спросила я Катрин, и та насупилась.

– Хм… мне же типа пятнадцать? – поправила меня Одреанна, и на ее лице промелькнула паника. Краем глаза она указала на подошедшего вслед за ней очень красивого паренька.

– Да, пятнадцать, извини. Ты же знаешь, для старых теток моего возраста четырнадцать, пятнадцать – без разницы. – Ах, эти неизбежные шутки о «старых тетках», отпускать которые я всегда считала своим долгом перед ровесниками Одреанны. Классика, никогда никого не смешившая.

– Что ты здесь делаешь? – спросила я, меняя тему.

– Мы искали твою квартиру, – объяснила Одреанна. – Но все дома похожи, а я забыла твой номер?

Я присмотрелась к ней. Что-то в ней изменилось, и я подозревала, что присутствие красавчика было тому причиной. Глаза ее блестели и, казалось, неспособны были сосредоточиться на одной точке дольше чем на секунду, а каждая фраза заканчивалась на более высокой ноте, чем обычно, – это явно что-то значило. Она все время смеялась, но так и не представила мне своего спутника, который стоял рядом с неловким видом подростка.

– Привет, – сказала я. – Я Женевьева. Старая сестра Одреанны.

Еще одна шутка на ту же тему. Просто перекрестный огонь, подумалось мне.

– Феликс-Антуан, – представился молодой человек и крепко пожал мне руку.

Хоть это и было совершенно очевидно, я чуть не спросила Одреанну, кем он ей приходится, просто для поддержания разговора, но вспомнила, как легко обидеть подростка «пятнадцати» лет, и промолчала. Я не учла дежурную Спайс Герл, которая, все еще потрясая бутылкой шампанского, спросила: «Это твой парень?» – мало того, еще и цокнула языком, подразумевая тысячу вещей, способных смутить девочку возраста Одреанны, – тайны, секс и присутствие в жизни такой никакущей БУ, как Катрин.

Феликс-Антуан уставился в землю, Одреанна чересчур громко засмеялась, щеки и лоб у нее стали малиновыми.

– Хотите зайти посмотреть квартиру? – предложила я.

И в отчаянной попытке убедить их, что на моей продвинутости никак не сказывается дружба с Катрин, добавила:

– Угощу вас бокалом шампанского.

Эта смешная уловка, однако, возымела действие: Одреанна повернулась к Феликсу-Антуану, еще сильнее заблестев глазами, словно ища на его красивом лице подтверждения, что моя продвинутость распространяется хоть немного и на нее.

– Вы учитесь в одной школе? – спросила я, поднимаясь впереди них по лестнице.

– Нет, – объяснила Одреанна. – Ф-А учится в поли… – и, не выдержав: – Он в пятом классе второй ступени? Мы познакомились в бассейне?

Бассейн местного спортивного центра, как рассказывала мне Жозиана, был излюбленным местом встреч молодежи. Интересное поколение, подумала я, флиртуют в купальниках. Я в этом возрасте скорее умерла бы, чем показалась одноклассникам в чем-то более открытом, чем джинсы и индийская рубашка.

Феликс-Антуан, как мы сразу узнали, расположившись в гостиной, играл в футбол («Футбол ногами или плечами?» – спросила Катрин, отчего Одреанна снова бешено завращала глазами), хотел поступать в будущем году в лицей на гуманитарные науки, собирался работать летом в ландшафтной компании своей матери, и было ему – о чудо, о радость, о бесконечная крутизна! – почти семнадцать лет. Он был очень хорош собой, до такой степени, что после двух бокалов шампанского Катрин принялась его клеить.

– Мы сейчас от доктора, – сказала она, метнув на него взгляд, который полагала неотразимым. – Я решила родить ребенка одна.

Убедившись, что Одреанна не собирается падать в обморок, я повернулась, ошеломленная, к Катрин. Ну кому во Вселенной может прийти в голову, будто такая информация может заинтересовать, тем паче возбудить молодого человека шестнадцати с половиной лет?! Феликс-Антуан, вежливый и хорошо воспитанный юноша, лишь довольно нейтрально поднял брови.

– А Макса нет? – спросила Одреанна, которая, наверно, предпочла бы поговорить скорее о квантовой физике, чем об искусственном оплодотворении с тридцатичетырехлетней одинокой женщиной.

– Макса? – переспросила я. Я, конечно, поняла, о ком речь, но не знала, что она уже называет его так запросто.

– Это ее друг, – объяснила она Феликсу-Антуану. – Я тебе о нем говорила, который играет на гитаре и пишет суперские романы?

Я покосилась на Катрин: с каких это пор романы Макса стали «суперскими»? Видимо, с тех пор как они представляют собой еще один этап экскурсии по крутизне и продвинутости в жизни Одреанны. Но Катрин сидела, уткнувшись в бокал с шампанским.

– Мы не живем вместе, – уточнила я и добавила, сама не зная зачем: – Флориан вернулся.

– Да ну! – выпалила Одреанна.

– Что значит – да ну?

– Ну… Макс как бы куда круче?

Я услышала, как Катрин рядом со мной прыснула в бокал.

– Слушай, – сказала я, – еще ничего не решено.

– То есть у тебя, типа, два друга одновременно?

– Нет! – воскликнула я, слегка шокированная.

Но я видела, что в глазах Одреанны это было в высшей степени круто. Мало того что ее сестра живет в городе и наливает шампанского подросткам, так она еще, кажется, и полигамна. Одреанна посмотрела на Феликса-Антуана глазами, полными звезд, и тот, проявлявший для юноши его возраста маловато интереса к полигамии, ласково улыбнулся ей и поцеловал в лоб. Такая прелесть, что зубы заныли…

Они ушли где-то через полчаса, их ждали родители, и им наверняка хотелось хорошенько потискаться, прежде чем разойтись по домам. Феликс-Антуан уже ждал на тротуаре, когда Одреанна, поймав меня за руку, шепнула: «Он классный, а? Правда, классный?» Она улыбалась так широко, что чуть не лопались щеки. Какая-то часть меня еще хотела ей возразить или заметить, что у меня тоже есть, даже не один, а два классных парня, но я вынуждена была признать, что да, Феликс-Антуан очень классный. Красивый, обаятельный, вежливый, хорошо говорит и, главное, похоже, искренне любит Одреанну.

– Просто находка, – согласилась я.

– Ох, Женевьева… я так его люблю!

Она сказала это почти с мукой. Я вспомнила свое отрочество, интенсивность каждого чувства, и сказала себе, что она, наверно, и вправду мучается. Дивные, упоительные муки юношеской любви – недалекие от того, подумалось мне, что испытала я в объятиях Флориана три ночи назад. Я ощутила укол ревности к сестренке, которая переживала все это сполна, не отравляя себе жизнь тысячей вопросов.

– Ты не думаешь, что надо сказать ему, сколько тебе на самом деле лет? – спросила я, отчасти из желания уязвить ее.

– НЕТ! – в ужасе отшатнулась Одреанна. – Я не хочу его потерять, Жен? Я думаю, это the one?

– The one?

– Да! – Она вся лучилась любовью, той огромной и иррациональной любовью, что владеет только очень юными людьми да неуравновешенными взрослыми. Попроси ее Феликс-Антуан отрезать себе палец или выйти на панель, она бы сделала это с радостью! Но Феликс-Антуан, похоже, был не склонен требовать лишнего от потерявших голову девушек, и я сказала себе, что моей сестренке очень повезло.

– Только папе не говори, ладно?

– Нет, нет, нет… – Наш отец, подумалось мне, инстинктивно возненавидит этого юношу, такого идеального и хорошо воспитанного. – Обещаю. Пока, Одре.

– Пока.

Она кинулась мне на шею и расцеловала. В своей любви она готова была обнять весь мир – она, наверно, прижимала к себе перед сном подушку и изрисовывала свои школьные тетрадки цветными сердечками. Я посмотрела ей вслед, когда она легко сбежала с лестницы прямо в объятия здоровых и мускулистых рук Феликса-Антуана, и вернулась в квартиру, где Катрин открывала бутылку белого.

– Что ты делаешь?

– Пью, – отозвалась она. – Еще только четверть шестого, а молодежь выдула все шампанское.

Я не удержалась от улыбки: это же надо, какое лукавство – она одна выпила не меньше двух третей бутылки. Я достала два чистых стакана и поставила перед нами.

– Красивый мальчик, а?

– Слушай, в самом деле, завязывай говорить как старая тетушка при молодых, – фыркнула Катрин.

– Это сильнее меня!.. Серьезно… Чертовски красивый мальчик, правда?

– Ну да! Это невыносимо!

– Ой, брось. Это классно.

– Суперски, – согласилась Катрин, наливая нам вина по полной, – но невыносимо.

– Да, знаю. Невыносимо, мать его.

Мы чокнулись с горечью и с радостью, что делим эту горечь.

– Как ты думаешь, они уже спят вместе? – спросила Катрин.

– Не знаю. Думаю, еще нет. Но она мне сказала, что он «the one».

– Я была в этом возрасте, когда в первый раз… – Снова это многозначительное цоканье языком, так задевшее давеча Одреанну. – Но боже мой, это не был «the one».

Мы все давно знали историю первого раза Катрин, в высшей степени забавную, перипетии которой менялись всякий раз, когда она нам ее рассказывала, но там неизменно присутствовали диван в подвале, песня Франсиса Мартина и, само собой, преждевременное семяизвержение.

Катрин отпила огромный глоток вина и громко фыркнула.

– Блин, – простонала она. – Мне тридцать четыре года, и я терплю докторов-женоненавистников, а твоя сестренка трахается с идеальным юношей. Это невыносимо!

– А я рада за нее, – сказала я, не дожидаясь взгляда Катрин, который недвусмысленно дал бы мне понять, что я завралась по самые уши, как сказал бы мой отец. – Но все-таки… сидим мы тут с тобой, как две дуры, ты со твоим доктором, я со своими страхами и нерешительностью, мать ее, а она-то расцвела… Она же подросток, черт возьми, ей полагается быть закомплексованной, неуверенной в себе и неуклюжей!

– Напомни-ка мне, сколько нам с тобой лет? Боюсь, это как раз про нас.

Я рассмеялась, и мы снова чокнулись.

– Ладно, – сказала Катрин. – Пора идти, Нико ждет.

Никола ждал нас на террасе бара, которую теплое солнце наполнило перевозбужденной и уже немного пьяной публикой.

– Как дела, девочки? – спросил он, увидев нас под ручку.

– Рвем и мечем, – ответила Катрин.

– Я так и думал… Ребенка делаем?

– Ребенка делаем. Мари! – крикнула Катрин официантке. – Нам бутылку белого, пожалуйста. Шар-доне!

Никола посмотрел на меня и выговорил одними губами: «Ты пьяна?», и я в ответ показала рукой: «Немножко». Он улыбнулся.

– Как все прошло? – спросил он нас обеих.

– ОФИГЕННО! – крикнула Катрин.

Чтобы завести ее, много не надо было. В ее устах наш поход в клинику превратился в феминистскую эпопею с бесчисленными перипетиями. Она подражала доктору, утрировала его реакции, – в какую-то минуту я даже подумала, что ее отчет закончится хроникой эпической битвы, состоявшейся в кабинете врача, из которой она вышла победительницей с трофеем – флаконом спермы. Никола слушал ее, смеясь и время от времени поглядывая на меня, чтобы я подтвердила или опровергла особенно неправдоподобную информацию типа: «Клянусь тебе, Нико, док наделал в штаны».

– А что вы делали потом? – спросил Никола, когда через час бутылка вина опустела, а Катрин наконец умолкла.

– Мы пошли ко мне, – сказала я. – Заходила моя сестренка. С новым другом.

– Ах, вот как?

– Угу. Пока мы бегаем по клиникам оплодотворения и ломаем голову, что делать с нашей жизнью, как подростки-переростки, моя сестра, которой как раз и полагается быть подростком, переживает идеальную любовь. Мы решили, что это невыносимо.

– Да, кстати, – сказал Никола.

– Что?

– Я кое-кого встретил.

Он сказал это почти робко и, судя по встревоженному взгляду, брошенному на кузину, побаивался.

И не зря – через несколько секунд, необходимых, чтобы переварить эту новость, Катрин завопила:

– ТЫ ИЗДЕВАЕШЬСЯ?

– Нет…

– Это же НЕВЫНОСИМО!

Все смотрели на нас – я-то за годы дружбы с такой экспансивной (и гордой этим) особой, как Катрин, привыкла, а вот Никола это всегда немного смущало.

– Черт возьми, – сказал он, – что ты, как в дерьмо наступила, Кэт, я всего лишь сказал, что кое-кого встретил. Поэтому я и хотел с вами увидеться.

– Где она? – спросила Катрин, бросая вокруг убийственные взгляды.

– Ее здесь нет… я хотел поговорить с вами до того, как вас познакомлю… Черт, я же правильно сделал, разве нет?

Я энергично закивала. Надо сказать, и я была не чужда ревности. Мы с Катрин уже давно привыкли к мысли, что Никола так и останется вечным холостяком при нас. Я, конечно, теряла куда меньше, чем Катрин, долгие годы делившая с ним квартиру. Ни Никола, ни Ноя, да еще и этот гипотетический младенец на подходе – перспектива была ужасная, и я видела, каких усилий ей стоит не выглядеть избалованным ребенком, не натянуть одеяло на голову и не расплакаться.

– Это… это серьезно? – спросила она.

Она сама уже знала ответ. После ухода матери Ноя Никола никогда никого с ней не знакомил. Он коллекционировал приключения на один вечер, но ни с кем не связывался всерьез и, главное, никогда не произносил слов: «Я кое-кого встретил».

– Да, я думаю, это серьезно, – кивнул Никола. – Мы уже несколько раз встречались… я, собственно, не хотел вам говорить, пока сам не убедился…

– Кто она?

– Ее зовут Сьюзен.

– Сьюзен? – переспросила Катрин, как будто Никола сказал «Носферату» или «Клоун Кики».

– Да, – ответил Никола. И, поколебавшись, добавил: – Ей сорок восемь лет.

У нас с Катрин отпала челюсть. Я все же ухитрилась посмотреть на нее, чтобы убедиться, что она не свалилась со стула, потом повернулась к Никола.

– Сорок восемь? – повторила я, не веря своим ушам.

– Ну да, я знаю… кажется, будто совсем старуха, но она в суперской форме. Она… она правда очень хорошая. У нее маленькая булочная тут по соседству, и…

– О боже мой, – вздохнула Катрин, – так это мадам из экологической булочной?

Я тоже вспомнила лавочку, где продавали хлеб из цельных зерен, и работавшую там женщину, англоговорящую с безупречным французским, в самом деле, отнюдь не выглядевшую на сорок восемь.

– Но… когда? – спросила Катрин. – Как? Когда?

И Никола рассказал нам о встрече со Сьюзен. Мне странно было слышать, как он говорит о своих сердечных делах со сдержанностью и стыдливостью, которых я за ним не знала. Мы не дружили, когда он жил с матерью Ноя, поэтому я свыклась с мыслью – в сущности абсурдной, – что Никола и любовь несовместимы. Однако именно это чувство возникло между ним и Сьюзен. Она сама, объяснил он нам, заговорила с ним как-то утром. Он каждый день проходил мимо ее магазинчика, когда шел с Ноем в школу и обратно, и однажды она поздоровалась с ним. Они поболтали, потом выпили вместе кофе, потом вина, затем поужинали. Его тянуло к этой красивой женщине без комплексов, ее – к этому забавному парню на двенадцать лет ее моложе, в общем, история самая банальная.

Но Катрин, похоже, так не считала.

– Нет, я опомниться не могу, Нико, я опомниться не могу, – причитала она, и, судя по ее огромным вытаращенным глазам и пафосным жестам, действительно не могла опомниться. Я все ждала, когда, после очередного стакана, она скажет наконец: «А как же я?», но Никола предвосхитил этот грустный вопрос – он взял ее за руку и, пока она продолжала бормотать свое: «Я опомниться не могу», сказал: «Я никуда не ухожу, Кат. У Сьюзен две дочки, у меня Ной, будем так, встречаться, посмотрим, как сложится, но я никуда не ухожу, поняла? Я остаюсь дома с тобой».

Я слушала их, глубоко тронутая чувством долга Никола. Мне никогда не приходило в голову за все годы знакомства, что они наверняка чувствуют ответственность друг перед другом и что это не всегда просто. Катрин, услышав Никола, кивнула, как послушная девочка, и почти простонала:

– Ох, братец…

– Я хотел бы вас с ней познакомить, – сказал Никола. Он просил у нас разрешения, это было в высшей степени лестно и очень трогательно. Катрин снова кивнула, а я ответила:

– Ну да, конечно… Можно я скажу, что тоже не могу опомниться?

– Эх, – вздохнул Никола. – Я сам не могу опомниться.

– Ной в курсе?

– Нет еще. Но скоро будет в курсе, если все пойдет хорошо.

Он улыбался. Он не пребывал, как моя сестра, в состоянии почти мучительного блаженства, но, пожалуй, сиял.

– Вот гадство, – разозлилась я, – все сияют.

– Я не сияю! – буркнула Катрин.

– Да, правда. Спасибо, котик.

Мы взялись за руки, как старые супруги.

– Тебе-то жаловаться не на что, – сказал мне Никола. – Ты что-нибудь решила?

– Нет. Нет, и с сегодняшнего дня я ухожу в неприятие действительности. Ничего не буду решать. Моя четырнадцатилетняя сестра счастливее в любви, чем я, сорокавосьмилетние женщины не комплексуют, встречаясь с тридцатишестилетними парнями… Ясное дело, все умнее меня в сердечных делах, так что – на хрен! Пусть Одреанна или Сьюзен подскажут мне, что делать, а я ничего решать не буду.

– Боюсь, это будет непросто, – обронил Никола.

– Как это?

Он указал на тротуар, по которому шел Максим, красивый, улыбающийся предвечернему солнцу. Я повернулась к Никола, меча глазами громы и молнии, но тот жестом дал мне понять, что он тут ни при чем. Я снова развернулась на стуле и посмотрела на приближающегося ко мне Максима. И не успел он еще подойти, как я поняла, что тоже улыбаюсь.