— Сынок, что с тобой? Не занемог ли?
Как все матери, Наталия Захаровна готова была предположить самое худшее. Перегрелся на солнце, спал на сырой земле, вспотевший, выпил холодной воды.
Игорь ничего не ответил матери и поднялся на чердак. Хотелось заснуть, все забыть. Он прилег на топчан, закрыл глаза, но сон не шел. Как он был глуп, наивно полагая, что можно забыть свой обман. Даже если о нем никто ничего не знает. Но что делать? Пойти к Русакову и признаться во всем? А может быть, сказать ребятам? Андрею, Рюмахину, Богдановой. А что, если пойти… Пойти и все рассказать ей… Мама — она поймет…
Игорь вскочил с топчана и спустился в сени.
— Мама. Мне надо с тобой поговорить.
Но больше ничего сказать не успел. В сени вбежали Верушка и Оленька и, увидев старшего брата, закричали наперебой в два голоса:
— Игорь, Игорь!
— Скорей.
— Бьют…
— У парома ваших бьют.
Игорь бросился к реке.
Там, у распахнутых дверей дощатого сарая, где хранились весла колхозных лодок, запасной паромный трос и прочий инвентарь, полагающийся всякой переправе, Васька Про́цент отнимал у Ильки Полякова невод, тот самый невод, который был отобран у него Русаковым. Правда, девчонки преувеличили. Драки еще не было, и никто никого не бил. Но один держал и не отдавал сеть, другой тянул ее на себя, причем Илька сулил Ваське все смертные кары за взлом сарая, а Васька сопел, кряхтел и твердил одно: чей невод был, того и будет. Однако, пока Игорь бежал с горы, на помощь Про́центу пришло подкрепление — те самые рыбаки, что ловили рыбу. Они потащили Ильку по берегу вместе с неводом. Тут же рядом, с другой стороны невода, у мотни, откуда-то взялся Игнашов. Он уговаривал Полякова отцепиться от невода — «Пусть берут, пусть берут, потом ответят», — а с другой стороны уже семенил паромщик Ферапонт и уговаривал нападающую сторону: «Ох, смотрите, мужики, попадет вам!» А Илька каким-то образом попал в мотню и, влекомый по песчаному берегу, был похож на пойманную рыбу.
Но вот в бой за невод вступил Игорь, пришел на помощь Рюмахин. Ребятам удалось вырвать сеть и бросить ее в сарай. В дверях встали Игорь и Илька. Откуда-то появился и Емельян. Их было пять мальчишек против пятерых здоровенных дядек, но они готовы были продолжать неравную битву. А вокруг собралась чуть ли не половина Больших Пустошей. Местные жители не знали, чью принять сторону. Ребята защищают колхозное, полагалось бы, конечно, взять их под защиту. Но Васька Про́цент с дружками, хоть и не колхозники, но свои, земляки, и многим родня.
Силы были равные, но Ваське Про́центу вдруг так стало жалко невода, что, пренебрегая всякой разумной осторожностью, он схватил весло и бросился в атаку. Но в тот самый момент, когда Про́цент готов был запустить веслом в Шеломова, откуда-то сбоку выскочил с паромным багром Кочергин и сбил Ваську с ног. Подняться для новой атаки браконьеру уже не пришлось. С крутобережья к реке бежали Игнат Романов и Русаков, а сзади — участковый милиционер.
Пока участковый писал протокол, Русаков наблюдал за ребятами, толпившимися у сходен парома. Они были возбуждены и воинственно настроены.
— А здорово ты, Игорь, хватил левой Ваську Про́цента. Так и шмякнулся оземь.
— И Андрюха тоже здорово сбил его багром.
— Наша взяла! В следующий раз не сунутся.
Русаков улыбнулся. Да, взяла. Выходит, не безразличны они к колхозу. Даже неравный бой приняли. Значит, что-то затеплилось в душе…
— А что, хлопцы, может, сядем за весла — да вдоль по речке, да по широкой!
— А у порогов высадимся и разведем костер.
— Играть сбор!
Русаков крикнул Ферапонту, чтобы тот снял замки с лодок, и в это время увидел Шеломова, быстро поднимающегося по взвозу.
— Игорь, ты куда? Давай с нами. Голова еще болит? А дрался как здоровый. Молодцом дрался. — И, взяв за руку, Русаков повел Игоря к парому. — Да и сам понимаешь, в такой вечер ты, комсорг, должен быть вместе с ребятами.
Игорь нехотя вернулся к переправе. Он стоял неподалеку от лодочных мостков и безучастно наблюдал, как ребята несли весла, снимали замки, вычерпывали с днищ дождевую воду. И, чтобы не оказаться рядом с Русаковым, он последним прыгнул в лодку.
А над рекой уже слышалась команда Русакова:
— Построиться в кильватерную колонну… Через пороги идти правым берегом.
И лодки тронулись в путь. Конечно, с песнями. Как не петь на воде!
Они миновали пороги и за речным коленом причалили к пологому, поросшему ивой берегу. Вскоре близ зарослей вспыхнул костер. Пламя вспыхнуло в воде, словно поджигая берег, и еще более сгустило ночь за отсветами огня.
— А здорово все-таки этим браконьерам попало, — сказал Илька. — Больше не сунутся.
— Иван Трофимович, что же теперь всей этой компании будет? — спросил Игнашов.
— Вы желаете мести, ребята?
— Не мести, но по закону.
— Ах, закон! — Иван Трофимович понимающе переглянулся с Игнатом Романовым, прикурил от уголька. — А ведь у Васьки Про́цента в колхозе мать. И еще в соседях три сестры, два брата, восемь племяшей. А еще Егор Недовесов, Никодим Васильев, Еремей Антонович… Правда, они не колхозники, но и у них родня. Дядюшки да тетушки, братовья да кумовья. Подумать надо. Одного под суд отдашь, десятерых заденешь.
— Так, может, не надо было с ними связываться? — спросил Илька. — Отдать бы невод тихо и спокойно.
— И незачем было нам под весло лезть, — сказал Игорь.
— Ну нет, — ответил Русаков, — Ваську Про́цента надо было проучить.
— А родня?
— Тебе спасибо скажет. Пусть знает Васька, каково по дачам разъезжать да чужой рыбой пользоваться. А суд — другое дело! Суд и родню позорит. Как, Игнат Романович, согласен ты со мной?
— Ежели за все всех судить, и судить будет некому.
И переглянулись, хорошо поняв друг друга. Мальчишки! Все они еще мальчишки. Ликвидировать, уничтожить, подрезать под корень. А из ничего ничего не выжмешь. Когда колупаешь болячку, она лишь разрастается. А она должна отпасть, отсохнуть, потому что здоровое тело перестало ее питать. Собственниками нас делает бедность. А будет обилие — собственность станет бременем.
Русаков поднялся, взял охапку хвороста и бросил в костер. Искры вместе с дымом взлетели вверх и рассыпались по сторонам, и чем-то все это напомнило Русакову его беспокойные думы. Как сделать, чтобы ребята полюбили свою землю! Мысли простые, но кто ответит на них?
Они сидели у костра, и от дыма, стелющегося над берегом, от искр, взлетающих к небу, от всей этой летней ночи, когда все вокруг далеко-далеко видно, каждому представлялось то, что ему хотелось видеть, и у каждого возникало что-то свое, близкое, охватывающее сердце и радостью и грустью.
И вдруг Игорь, повинуясь каким-то смутным своим ощущениям, спросил:
— Ребята, а что, если нас вызовут завтра в правление и скажут: кто хочет — оставайтесь в колхозе, а нет — поезжайте учиться, работать на заводе? — Он взглянул на Русакова. Ребята молчали. Словно ничего не слышали. — Что же вы молчите, ребята?
Игорь не заметил, как рядом с ним поднялся Игнашов. Юрка испытующе взглянул на Русакова.
— Иван Трофимович, можно говорить начистоту?
Русаков кивнул. Но Игнашов медлил.
— Тогда прощайте, Большие Пустоши! — И рассмеялся негромко. — Эх, если бы все было именно так! Но Шеломов просто неумно острит.
— Ты прав, Юрка, — проговорил устало Игорь. — Пришла в голову мысль, вот я и спросил. — И сказал Русакову: — Вы меня извините, Иван Трофимович…
Было уже поздно, когда они вернулись в Большие Пустоши. У причала Русаков задержал Шеломова.
— Я тебя не узнаю, Игорь.
— А может быть, плохо знаете?
— Я хочу, чтобы ты знал одно: колхоз не будет неволить вас. И не потому, что забочусь о тех, кто хочет уйти из Больших Пустошей. Я думаю о тех, кто хочет остаться, работать в колхозе…
— Что-то неясно, Иван Трофимович.
— Придет время — поймешь.
Наталья Захаровна ждала сына на крыльце. Весь вечер она только и думала о том, что же случилось такое у него? Больше всего она боялась скрытности сына. И не заметила, как он открыл калитку, вошел во двор и остановился у крыльца. Она словно очнулась от ночной дремы…
— А, это ты, Игорь? Садись.
Он присел.
— Рассказывай.
Он молчал.
— Думаешь, я ничего не вижу? Плохо, когда беда приходит к человеку. Но когда он ее таит в себе, все равно что две беды в нем! Что у тебя стряслось?
Он по-прежнему молчал. С чего начать? А если просто без предисловия? Он герой, который всех обманул.
— Не веришь, мама! А ты подумай! Как нехорошо получилось… Ведь почему я пошел работать в колхоз?.. — Он не договорил.
— Да ты что, плохо работаешь?
— Не в том дело.
— А в чем же еще?! — выкрикнула мать. — Ты мне голову не дури. Она и так кругом идет. Ступай лучше спать. — И сама поднялась. Но от порога вернулась к Игорю, постояла, словно что-то обдумывая, и ее лицо смягчилось, стало озабоченным, и именно поэтому Игорь понял, что в эту минуту до нее дошли его слова. Опустив руки, она тихо спросила:
— Что же делать теперь, Игорь? А может, мне к Ивану Трофимовичу сходить, объяснить все ему?
— А что объяснять? Отец сколько лет не помогает, сиротами стали… Чтобы потом все указывали на нас — вот они, брошенные!
— Но ты же ничего худого не думал.
— Не думал, да получилось. Да и Русаков тут ни при чем.
— Тогда ступай в комсомол. Там о тебе раструбили — перед комсомолом и отвечай.
— Могут исключить, мама.
— Твое дело правду сказать.
Да, права мать, надо идти в райком. И он даже поднялся с крыльца. А что ж, вот возьмет и пойдет. Прямо сейчас. Но в райкоме никого нет, подумал он. И почта закрыта, не позвонишь. А Яблочкина спит, и нет ей никакого дела до переживаний Игоря Шеломова.