Игорь забежал домой, переобулся в резиновые сапоги и, натянув на плечи ватник, на ходу крикнул матери, что он едет на Кривую протоку разбирать залом. Едва успел он скрыться за воротами, как во дворе появился отец. Вот уже более недели он жил в Больших Пустошах, что за последние годы с ним редко случалось, и, как он говорил, отягощал себя колхозной работой. Но иного выхода у него не было: вместе с другими плотниками он ставил новый птичник, отрабатывал потерянные деньги.

— Это куда Игорь побежал? — спросил Егор, садясь за обеденный стол.

— Залом на Кривой протоке, — ответила Наталья Захаровна.

— Место знакомое. Помню, однова там древесины набило — полкилометра не меньше, два дня разбирали да проталкивали. Игорь даже мне помогал. А за сколько подрядились, не знаешь?

— Не спрашивала.

— Жалко, меня не позвали.

Егор ел неохотно. Он то и дело вставал с табуретки, потом вновь садился, — видимо, его что-то беспокоило. Наконец он решительно поднялся из-за стола.

— Молока хочешь? — спросила жена.

— Нет, — ответил он уже из сеней и направился в сарай. А через несколько минут он вышел оттуда с длинным багром и, ничего не сказав, зашагал к калитке.

— Ты далече собрался?

— На Кривую протоку.

— А на птичник?

— Упрежу, там найдется кому за меня топором потюкать. А на заломе я за полдня заработаю больше, чем за неделю.

— Туда полдня пешком идти.

— А на машине и за месяц не доберешься — кругом болото.

— Ты хоть наведайся к Русакову, чтобы зря туда не топать. Может быть, и без тебя управятся.

— Мальчишки управятся? А я погляжу, как они управятся. Тут дело хитрое, Наталья. Как приду, свою цену — полста рублей — спрошу. Не дадут? Не надо. Погожу. Зато, как ничего у них не выйдет, и семьдесят пять выложат да еще поклонятся.

Он все же зашел в правление. Спросил Русакова. Ему ответили: уехал на Кривую протоку. С ребятами уехал. Обидно, до болота можно бы на машине. А там, конечно, десять километров пешком. В нерешительности потоптался у крыльца колхозной конторы. Может, не стоит ходить? Как бы не так! Дурак он, чтобы отказаться от верной полсотни! Эх, бывало, только слушок о заломе — он тут как тут с багром. Стареешь, Егор, стареешь.

Еще было совсем светло, когда Егор добрался до Кривой протоки. Он был выносливый ходок и, выйдя после колхозной бригады на час позже, да и до болота пробираясь пешком, поспел к залому, едва ребята успели замочить в речной воде свои багры. Да, залом на Кривой протоке был хоть и не так велик, какой однажды в этих местах пришлось ему разбирать, но все-таки и не малый — так метров на сто, не меньше. Бревна, как и полагается при заломе, сплошь покрыли речку от берега до берега, они переплелись между собой, стояли торчком, словно вбитые в речное дно сваи, — и по тому, что сплошной настил уже наползал на песчаную отмель, Егор сразу понял: река забита бревнами почти до самого дна. Это уж не залом, а заломище!

Ребята суетились. Над рекой стоял многоголосый шум, каждый как мог старался протолкнуть на чистую воду свое бревно, и в этой сумятице никто не заметил стоящего на берегу и неодобрительно покачивающего головой Егора. Первым его увидел Русаков и удивленно спросил:

— Ты как сюда попал?

— Ногами, Иван Трофимович. Притопал ногами.

— Ты же на птичнике должен быть.

— А я свой урок выполнил и к вам пожаловал. Нельзя разве? Даже багор прихватил. Могу помочь. Только не знаю, кто у вас в артели за старшего.

— Я, — сказал Русаков.

— Ты старший по колхозу, а тут артель… За сколько ребята взялись растащить залом? Много леспромхоз денег посулил?

— Много. Сразу и не сосчитать, — улыбнулся Иван Трофимович.

— Рублей двести на артель?

— Мало кладешь.

— Ну, двести пятьдесят.

— Бери еще выше!

— Выше? — переспросил Егор и по глазам Русакова увидел, что председатель говорит с ним несерьезно и сразу разгадав, что он, Егор Шеломов, тоже не прочь подзаработать на заломе. Ну что же, если так, то можно и ему сказать напрямик. И спросил: — А сколько ты, Иван Трофимович, мне положишь? Из артельных выделишь полсотни?

— А ты артель спроси. Вон Игорь у них старший. Попробуй, может, по-родственному и столкуетесь. — И крикнул: — Игорь, иди-ка сюда! Вот батька твой хочет в пай вступить, просит полсотни. Как считаешь?

Игорь пробрался через завал бревен.

— А мы сами справимся, Иван Трофимович.

— Смотрите, вы хозяева. Только, как говорят на ярмарках, сегодня за так, а завтра — пятак.

И, положив перед собой багор, Егор присел на вытесненные из воды бревна, не спеша достал кисет и, щурясь на заходящее солнце, закурил: «Действуйте, действуйте, а я посмотрю на спектакль». Он сидел, вытянув ноги, и, глубоко затягиваясь табачным дымком, с любопытством наблюдал, как ребята мечутся по вздыбленному деревянному настилу Кривой протоки.

— А вы не бегайте, вы поспокойнее. Залом не футбол! — многозначительно усмехаясь, говорил он, но на его советы никто не обращал внимания. — Не то бревнышко держит, которое сверху, а которого не видать. Оно под водой, может, на самом дне лежит, а вы, огольцы-молодцы, того не соображаете.

Видимо, Русаков все же услышал Егора.

— Егор Трофимович, ты бы лучше шел домой. Сам не работаешь и другим мешаешь.

— Уйти я, конечно, могу, — ответил Егор, — но только по своей воле. Потому как Кривая протока государственная, и, может, я сюда пришел по своим делам, искупаться охота…

И не двинулся с места, продолжая глубокомысленно рассуждать о том, что всякое дело своего опыта требует, а залом особенно, потому как дело это путаное и сразу что к чему не понять.

Русаков махнул рукой и вернулся к ребятам, а Егор прилег на теплый песок. Он, конечно, не пропускал ни одного шага своих конкурентов, но и не мог не отдать им должное. Хватки маловато, но себя не жалеют. Багры так и ходят, так и ходят! Ему бы этих ребят! Но вдруг подумал: как же так — сенокос в разгаре, а колхоз с заломом связался? Тут что-то не так. И, только взглянув вверх по реке и увидев приткнувшуюся вплотную к залому груженную жердями шаланду, все понял. Так вон оно в чем дело! Надо сушить сено, а в шаланде жерди. Тут рубль пожалеешь, потом убытков не оберешься. Давно ли колхоз его прижал с детдомовскими деньгами, а теперь он прижмет колхоз. Хоть маленькое, но отмщение. Мелькнула мысль: а ведь колхоз его и выручил. Но Егор отмахнулся от этой мысли: нечего сказать, выручил — привязал его с топором к птичьей ферме да на свои расценки посадил — разве их сравнишь с частным уговором? В общем, ничем он колхозу не обязан. А жизнь его вот на этот залом похожа. Все перепуталось, и как ее распутать — неведомо.

Игоря раздражало присутствие отца, мешало работать… «Чего он ждет? Признаем свое бессилие? Ну нет. И день, и два, и три проторчим здесь, а залом разберем».

Ребята стояли цепью вдоль головы залома и по команде то Игоря, то Русакова каждый старался вытолкнуть на воду свое бревно. Пятнадцать человек, они отрывали от огромного деревянного тела пятнадцать бревен, но тут же откуда-то снизу всплывали новые, и тогда Игорю казалось, что он сражается с огромным распластавшимся по Кривой протоке драконом.

Летние сумерки уже давно окутали речную низину, а залом по-прежнему дыбился от берега до берега, и, пожалуй, он стал еще больше и, в чем боялся себе признаться Русаков, плотнее. Что-то надо было решать и делать. Он прикидывал: а что, если разгрузить шаланду и перевезти жерди до большой дороги? Но на чем? Машина не пройдет, да и на телегах не проехать. На себе? Сколько же потребуется дней и людей. Нет, нет, единственный выход — протолкнуть шаланду. И не позже утра. Он оглядел цепочку ребят. Они по-прежнему орудовали баграми, но их движения уже не были так быстры и энергичны, как час назад, они явно устали, и это нетрудно было заметить даже в сумерках белой ночи, которая делала их похожими на тени. Русаков подошел к Игорю, отозвал его и, немного помолчав, сказал:

— Давай посоветуемся. Дела наши не очень блестящи, скажем прямо, худые наши дела. И, честно говоря, это прежде всего моя вина. Знал ведь, что Тесов ненадежный парень, а все-таки послал его сюда. Жалко было отрывать хороших ребят от сенокоса, да и думалось — обойдется, никакого залома не будет. А на рейде прорвало запань. А вторая моя ошибка — думал, неужели с такими ребятами, как вы, не справимся с заломом? Но, оказывается, тут залом хитрый… Тут большое уменье нужно. Так вот, как быть — честно признаем свое бессилие и пойдем на поклон к твоему отцу или совершим третью ошибку — будем биться лбом о стенку?

— Но почему вы уверены, что он сможет распутать залом?

— Он тут, наверное, рабатывал… Ты не знаешь?

— Приходилось, конечно, раз даже меня с собой взял. Но все равно, нельзя поощрять рвачество, Иван Трофимович! Что ребята скажут? Нам не платят, а рвачу — пожалуйста! Нет, я против. Надо немного передохнуть — и снова за багры. Не отступать. А еще, если по-честному говорить, в какое положение вы поставите меня. Если мы пойдем на поклон к моему отцу, то ведь мне и слова нельзя будет сказать ребятам. «Ты сначала батьку своего агитируй! Не можешь? Ну и нас не тронь». Нет, я против.

— И все-таки придется согласиться. Гордость гордостью, но хозяйство требует: смири, комсорг, гордыню…

— Во всяком случае, я с ним говорить не буду.

— Я поговорю.

Когда Русаков подошел к Егору, тот с аппетитом уписывал хлеб с салом. Предложил откушать председателю.

— Вы небось еды не прихватили? Сразу видно, плохие сплавщики. Кто же идет на залом без багра и сала? Так как дела, Иван Трофимович, хоть маненько лесу поубавилось?

— Чего спрашиваешь — сам видишь.

— Мне было видно еще засветло.

— Ладно, твой верх! А теперь скажи, берешься протянуть вон ту шаланду — хоть краем берега.

— Ребята твои больно приморились…

— Отдохнут и опять будут в силе. А цену как сказал — принимаю.

— А как же завтра я буду работать? Мне на птичник к утру надо поспеть.

— Это моя забота.

— А кто оплатит прогул?

— Я оплачу.

— А часы, что я тут просидел?

— И их беру на себя.

— Тогда можно попробовать. — И, взяв багор, вышел на середину реки. Вышел и крикнул: — Эй, Игорь, сюда! Будешь у меня на подхвате с правой руки… А ты, Иван Трофимович, с левой. Ясно?

— Может, ребятам отдохнуть?

— Отдохнут, когда древесина уйдет. А сейчас какой отдых! Так вот, надо прежде всего прощупать берега. Не вода держит лес, а земля. Понятно? И все бревна с берега закатывайте к середине! Ну, начали. И с песней надо работать. — И затянул высоким голосом:

И снова началась битва с заломом. Они старались оттеснить бревна от берега, освободить их от сцепления с землей и тем самым дать воде самой вынести лес вниз по течению Кривой протоки. Одно время казалось, что сплошной поток древесины тронулся, во всяком случае, внутри залома начали образовываться разводья, а бревна пошли по реке стайками, но через несколько минут все вдруг застопорилось снова, исчезли разводья и по-прежнему пришлось вырывать из перепутавшегося леса бревно за бревном. Егор Шеломов растерянно поглядел на Русакова и, чтобы как-то оправдать собственную беспомощность, сказал неуверенно:

— Ежели бы пораньше — оно, может, и пошло. А сейчас упирается. — И снова запел:

Но само не шло. Бревна давили друг на друга, прижимались к дну протоки и вновь стали наползать на песчаную отмель… Перед рассветом, когда большинство ребят сошли на берег и там отдыхали, Егор сказал Русакову:

— Боюсь, Иван Трофимович, ничего у нас не выйдет. Видать, с той поры, как однажды я тут разобрал залом, протока обмелела… Ну никак не идет… Сам видел, как старался. Не ради твоих денег — можешь не давать мне их. Ради себя старался… И поди же ты…

Игорь стоял слева от отца. Ему вдвойне было стыдно за него. И то, что он затребовал у Русакова большие деньги, и то, что оказался беспомощным, хотя изрядно похвалялся своей сплавщицкой умудренностью. Именно в эту минуту, случайно взглянув на поворот Кривой протоки, он увидел едва заметное под невысокой береговой кручей что-то черное, просвечивающее сквозь узкую полоску воды. Еще не зная, что это такое, Игорю показалось, что в его голове словно сверкнуло зарницей какое-то далекое воспоминание и осветило что-то давно забытое, словно бы разветвленный корень какого-то дерева, похожий на спрута, вдруг вынырнувшего из воды. И прошло несколько минут, прежде чем это неясное ощущение приняло реальные формы. Он увидел в воде у берега реки черные коряги мореного дуба. И еще у этого места отца, который, орудуя багром, освободил из цепких черных щупальцев несколько бревен и следом хлынул вниз по протоке лес… То, что забыл Шеломов-старший, сохранил в памяти Шеломов-младший.

Словно боясь, что его может услышать отец, Игорь тихо подозвал сначала Рюмахина, потом Ильку Полякова и, кивнув им, направился к повороту протоки.

— А ну, расталкивай тут бревна! Тащи их отсюда! И не давай цепляться им за коряги снизу. Жми крепче! Вот так. Чуете — подвижка? Чуете?

И действительно, край залома зашевелился, дрогнул и, качнувшись, выпустил из своих клещей стаю бревен. За ней гуськом потянулась вереница всплывших со дна длинных хлыстов, и вдруг у залома словно переломился хребет, он изогнулся и целым косяком пошел вниз по течению. Игорь крикнул Русакову и отцу:

— Уходите на ту сторону…

Они оглянулись и побежали по бревнам, вслед за ними едва успели добраться до берега Игорь, Рюмахин и Илька Поляков. Шум всех разбудил: спросонья, еще не понимая, что произошло, кто-то закричал:

— Плывем, ребята, плывем!

Русаков спросил Игоря:

— Как это вам удалось?

Игорь не успел ответить. К нему бросился отец и, схватив за руку, крикнул:

— Знаю, вспомнил — коряги?

— Они…

— Ох, дурак старый, самое главное запамятовал. — Егор был в отчаянии. — На этих корягах лес зацепило. И как же это со мной такая оплошка случилась? Ну что ж, Игорь, твой верх!

— А с тобой как мне расплатиться? — спросил Русаков Егора.

— Спасибо! Я свое получил сполна. Все, что заработал…

Совсем близко простучал движок. Мимо по Кривой протоке шла на буксире шаланда с жердями для вешал…