После экзамена по физике Егор Васильевич встретил его в коридоре, обнял за плечи, сказал шутливо:

— Есть реванш! Так держать!

Игорь понимающе кивнул. Есть так держать! Но про себя подумал: «Слова, одни слова. Бесполезные слова». В сущности, он сдает экзамены потому, что надо сдавать. А Егору Васильевичу это невдомек. И естественно. Директор школы не провидец, на картах не гадает, судьбу не предсказывает. А ведь предсказывал: «Ваш Игорь поступит в институт». Вот и поступил — после обеда пойдет наниматься в колхоз трактористом. К самому председателю Ивану Трофимовичу Русакову.

За столом была вся семья. Кроме отца. Даже приехала из города Антонина. Довольная, веселая. Показала фабричный пропуск. Из сумки выпали два надорванных билета в кино. Мать сказала сердито:

— Уже успела? — Для ясности добавила: — В городе небось молодой человек покупает билеты?

— Не то, что у вас в деревне. Ждет, когда девчонка раскошелится. Вот Игорь уедет учиться, тоже будет водить барышень в кино. Полстипендии на них изведет.

— Дура ты, Антонина, — сказала мать.

— А ты спроси его.

— Дура, как есть, — повторила мать.

— Заладила.

— И еще раз скажу — дура! Никуда Игорь не поедет. Будем вместе в колхозе работать. Нужны деньги на этих вот барышень. — И показала на Оленьку и Верушку.

Антонина ничего не ответила. Молча поднялась и вышла на крыльцо. Вернулась уже к концу обеда, заплаканная. Сказала, как старшая:

— Игорь, ты должен поехать учиться.

— Сама решила? — Он не оценил ее добрых намерений.

— Я буду давать маме с получки двадцать рублей.

— А у нее брать картошку, сало, грибы. Так? Мама, объясни моей старшей сестре свою математику. Как мне объяснила. Тогда она со спокойной совестью устроит свою жизнь.

— Как хочешь, — поспешила сказать Антонина. — Мое дело предложить.

— А мое отказаться. — И поднялся из-за стола. — Так, мама, я пойду к Русакову. Думается, какой ни на есть тракторишка у него для меня найдется.

Игорь вышел из дому и, к собственному удивлению, направился в колхозную контору не прямо по главной улице, а в обход, краем огородов, мимо уцелевших кое-где старых риг и гумен — они еще поддерживались колхозом, чтобы сушить и молотить вручную сжатую рожь, мало ли на что требуется хозяйству неломаная солома. Хотя было начало лета, здесь, у огородных изгородей, обочинами полевой дороги стояла высокая, выросшая на усадебном плодородье трава, и она-то вдруг напомнила Игорю о детстве, о той поре, когда, прячась в зеленых зарослях, он вместе с Андреем Кочергиным наблюдал, как пашут трактора. В десять лет они знали их, как заправские трактористы. И еще как знали! Правда, частенько им за это попадало, и крепко попадало. Но ничто не могло удержать их от соблазна залезть в кабинку, включить зажигание и дать трактору ход.

И вдруг его увлечение прошло. Все перестало интересовать: трактор, земля, все, что на ней росло. А почему, он и сам не мог сказать.

Теперь, когда ему предстояло вернуться на землю, надо как-то заново осмыслить то новое, что отныне войдет в его жизнь.

Игорь открыл дверь председательского кабинета и, увидев Русакова разговаривающим по телефону и какую-то незнакомую молодую женщину, в нерешительности остановился у порога. Иван Трофимович словно не замечал его.

— Нет, не будем больше у вас ремонтировать трактора, — кричал он возмущенно в трубку. — Ваша капиталка дороже новой машины! Не дадите запчасти? А это мы еще посмотрим! — И, отодвинув в сторону телефон, продолжал, видимо прерванный звонком, разговор: — Так вот, Вера Викентьевна, колхоз поможет школе. И парты отремонтируем, и крышу починим. Раз надо, так надо. Но вот что скажите мне: а когда школа придет на помощь колхозу?

— Мы разъясняем ребятам значение сельского хозяйства. Могу сказать, что с нового учебного года всюду проведем собрания: о месте молодежи в деревне.

— Мест сколько угодно, да замещать их некем… Вы молодежь нам дайте… Где она? Увы! Школу кончит — и нет ее. Вот оно, горе-то от ума…

— Вы это всерьез, Иван Трофимович?

— И с грустью, Вера Викентьевна. С превеликой грустью. Вы подумайте только, в прошлом году у нас тридцать колхозников ушли на пенсию. А сколько влилось молодой силы? Две девахи да Емельян из Загорья. Но и тот работать работает, а в колхоз не идет.

— Если он комсомолец, мы его обяжем…

— Ни-ни-ни! И не вздумайте. Все дело мне испортите… А в этом году еще столько же прибавится пенсионеров, а сколько молодой смены будет — не знаю. Не видать что-то… Так вот, Вера Викентьевна, я не против школы, но, не таясь, скажу: как подумаю о ней, на душе кошки скребут: кто же на земле будет работать? — И, словно только сейчас увидев Игоря, спросил устало: — Ты ко мне, Шеломов? Давай поближе. А батька все халтурку сшибает?

«Не вовремя пришел, — подумал Игорь. — И вообще надо было раньше уйти. Чего доброго, спросит: «А мать все сумку таскает?»

Но про мать Русаков ничего не спросил, — гадая про себя: ну какое у Шеломовых дело до него? Огороды вспаханы и посажены, на дрова порубочный билет с зимы был дан, может быть, нужны цыплята? Наталье Захаровне всегда пойдем навстречу. Хоть и не в колхозе, а на колхоз работает. Колхозникам письма и газеты доставляет.

— Так ты насчет цыплят? Нет?

— Работать хочу.

— А экзамены? — спросил Русаков.

— Я после экзаменов.

— Подработать на студенческую жизнь?

— Нет, вообще работать в колхозе.

— Постой, Игорь, как это вообще? А институт? Тебя очень хвалит Егор Васильевич.

— Я учиться не поеду.

— Это почему же?

Игорь отвернулся. Не будет же он жаловаться на отца! И вообще, какое дело Русакову, почему он не хочет дальше учиться? Не хочет, и все тут! Не ответил иначе, как бы желая обезоружить Русакова:

— Кому-то надо и на земле работать.

— Как ты сказал? — переспросил Русаков. — Давненько не приходилось слышать такое. Особенно от вашего брата — молодых. Занятно, очень занятно. — Он смотрел на Игоря с недоверием и не скрывая своего удивления. Да что это случилось с парнем?

— Садись!

— Спасибо, я постою…

— Нет, брат, садись! И расскажи, как думаешь работать в колхозе? Какая работа по сердцу?

— На тракторе.

— Очень хорошо. А из выпускников никто еще не думает остаться?

— Не знаю. Разве что Рюмахин.

— Стаж требуется для вуза? Только это уже не то. Надо, чтобы человека земля к себе тянула. Я на днях встретил твою одноклассницу Лушу Кабанову. «Как, Луша, — спрашиваю, — пойдешь к нам работать?» Ни в какую! «Ведь, — говорю, — ты учиться дальше не думаешь, и уже женишок вроде как наклевывается. Из города, говорят. Хотя и здешний». Где там, ничем ее не соблазнишь. И на молокопункт не хочет, и счетоводом в контору, и в детсад. Так, говоришь, трактористом хочешь быть? Могу предложить возку кормов. Пойдешь?

— Возить на тракторе?

— Ясно. И неплохие заработки. Не меньше доярки. Сто рублей верных. Получать будешь с удоя. Но учти, работа ответственная. Чтобы доставка кормов без перебоев. По часам!

Русаков хотел сказать что-то еще, но его перебила не знакомая Игорю молодая женщина — Вера Викентьевна. Она поднялась и сказала, протягивая руку Ивану Трофимовичу:

— Так, значит, договорились? Парты и крыша. В порядке шефства.

— Что с вас взять…

— А это как сказать, — улыбнулась Вера Викентьевна. — Взять с нас хоть и нечего, а дать кое-что сможем.

— И что именно?

— Там будет видно.

И, кивнув Игорю, скрылась за дверью.

Игорь вышел из правления колхоза в самом отличном настроении. Сто рублей! Шутка сказать, — это больше, чем на стройке моста. Вот уж не думал. И все решилось так быстро. В его руках бумажка на ферму: с первого июля направляется на работу трактористом-кормовозом. Он несколько раз перечитал: кормовозом, кормовозом, кормовозом! И вдруг почувствовал в этом слове что-то обидное, даже оскорбительное. Чепуха! Подумаешь, кормовоз. Ну и что ж с того? Он старался себя убедить, что быть трактористом-кормовозом — все равно что трактористом-пахарем, сеяльщиком, возчиком леса. Но чем больше он убеждал себя, тем сильнее его охватывал стыд. Это он-то, Игорь Шеломов, кормовоз?! Он готов был вернуться к Русакову, бросить на стол бумажку. Ему казалось, что однажды, очень давно, он уже пережил нечто подобное. Вот только когда? В пионерском лагере! Его послали туда, как отличника. И там какой-то дурак стал дразнить его навозником. Было глупо обижаться. А может быть, это чувство стыда и неловкости пришло совсем не в пионерском лагере? Не все ли равно. Вот и сейчас ему тоже стыдно. Он закончит среднюю школу, наверное, получит медаль, и — на тебе! — идет в колхоз кормовозом. Не отсюда ли его стыд? Только бы не узнали в школе. Но это невозможно. Узнают не сейчас, так потом. Не во время экзаменов, так после, когда он выйдет на работу. Он шел, не думая о дороге, и вновь оказался на задах Больших Пустошей, около гумен и риг, мимо которых шел в правление. Так, значит, еще направляясь за работой в колхоз, он стыдился ее, боялся встретиться с кем-нибудь из ребят…