На вокзале собралось чуть ли не все училище. Одни уезжали, другие их провожали. А когда подали состав, все устремились к последнему вагону. Хотя уже наступила весна, но окна в вагоне еще были наглухо закрыты. С платформы в двойные стекла кричали на разные голоса:

— Узнай там, — почему не прислали зарплату?

— Поршневые кольца перешлю с попутчиком!

— Сменщика не бери, дожидайся меня!

В вагоне шумно и тесно. К тому же, что ни купе, то склад запасных частей. Дядя Пуд ухитрился вкатить баллон для эмтээсовской двухтонки. Он положил его между двумя скамейками, немного потеснил Форсистова и сказал, отирая со лба обильный пот:

— Автомашина без баллонов, что сирота без чеботов.

— И как только ты втащил эдакую махину? — удивился Форсистов.

— Втащить не трудно. Труднее спрятать будет. Боюсь, милиция или проводник попросят отсюда.

Но вагон был отдан трактористам, он стал как бы их республикой на колесах, и стражи железнодорожного порядка избегали вмешиваться во внутреннюю жизнь этой республики.

Алешка сел в одно купе с дядей Пудом и, сунув под скамью свой багаж, вышел в тамбур. Надо было казаться довольным, веселым. Ведь он окончил училище с отличием, впереди его ждали работа, новая жизнь. Но каково-то ему? Завтра он должен будет сознаться в обмане. А что будет потом? Еще и деньги заставят вернуть. А где он их возьмет? Никому невдомек, что у него на сердце. Никому! А Таня? А Колька Лопатин? Вон он стоит позади всех и кого-то ищет, вытягивая свою длинную худую шею. Колька, дружище! Алешка машет рукой. Иди сюда!

— Уезжаешь? — Колька не смотрит в глаза Алешке, он не знает, куда деть руки: то сует их в карманы, то одергивает фланелевую гимнастерку. — Ты только не подумай… Я для тебя хотел сделать… Чтобы лучше было…

— Да ты о чем?

— Сойди…

Алешка не успел спрыгнуть на платформу. Его остановил появившийся в тамбуре Форсистов.

— Второй звонок. Сейчас поезд тронется…

— Дело есть, — ответил Алешка, показывая на Кольку.

— Я сам тебе скажу.

— Ну, я пойду. — Колька протянул руку.

— Ты же хотел…

— Он скажет! — И Колька исчез в толпе.

Алешка повернулся к Форсистову:

— Какое дело?

— А ну вас, — безнадежно отмахнулся Форсистов.

— А ты говори…

— К дому подъезжать будем, — скажу!

Раздался свисток. Поезд тронулся. Алешка вернулся в купе. Мимо проносились столбы. Тянулись без конца провода. Они то исчезали, то появлялись в окне и бежали от станции к станции. Когда Алешка ехал в училище, была ночь и он ничего не видел, кроме звезд и искр паровоза. Сейчас стоял солнечный день, и перед ним возникали в окне деревни, села, поселки. Они то рассыпались по крутогорью, то сбегали к речке, то густо лепились у станции. Алешка знал по рассказам, что здесь прошла война, и ему было странно видеть, что всюду новые дома, новые крыши, новые изгороди. И он невольно думал: а где же раньше тут люди жили? Он старался отвлечься. Пусть впереди Серебрянка, — что думать о ней, раз беде не поможешь. И все-таки вновь возвращался к своим неотступным мыслям. Поезд несет его навстречу опасности. Еще несколько станций, а там…

После полудня кроме Алешки, Пудова и Форсистова в купе никого не осталось. Вскоре на небольшой станции, чтобы погостить денек у брата, сошел дядя Пуд. На прощание он обнял Алешку.

— Ничего, брат, не поделаешь, не пришлось нам вместе поработать.

И пока поезд не отошел, стоял на платформе, словно провожая Алешку в далекую жизненную дорогу.

Алешка вернулся в купе. Форсистов спал, привалившись к стенке. Его кудрявая голова покачивалась в такт вагону, и без того толстый нос припух, и он так храпел, словно с кем-то ругался во сне. Алешка разозлился. И Кольке не дал сказать о каком-то там деле и сам молчит. И нарочно задел его ногой. Тракторист проснулся и, протирая глаза, взглянул в окно.

— Где едем?

— Скоро твоя Черепановка, а потом и мне сходить, — ответил Алешка.

Как бы он хотел быть на месте Форсистова! Счастливый. Приедет сейчас домой, начнет работать, и никого ему не надо бояться, ни от кого не надо скрываться. Человек своей фамилии. Не то, что Алешка.

— Прямо к себе в Черепановку?

— Нельзя, начальство ждет…

— А какой, думаешь, тебе трактор дадут?

— По обязательству и трактор будет.

— А я попрошу гусеничный, — не веря себе, грустно сказал Алешка. — Помнишь, в училище — ДТ? Вот машина, так машина! Как будто живая, словно все понимает. Умная, послушная. Дадут мне такую машину?

— Почему не дать?

— Я бы ее очень берег. Я бы на ней два года без ремонта проработал. Ей-ей! Думаешь, обязательно каждую зиму на ремонт становиться? И зарплаты мне полной не надо. Один я, — куда мне деньги!

Алешка почувствовал, что еще минута — и он выдаст себя. Не лучше ли замолчать? Но молчать Алешка тоже не мог и заговорил о Кольке Лопатине.

— Хорошо ему в училище: ходи на уроки, сдавай практику — и никакой заботы.

— А может быть, у него забот больше, чем у нас с тобой.

— Какие же у него заботы?..

— Мало ли какие, — неопределенно ответил Форсистов и, наклонившись к Алешке, тихо рассмеялся: — Совсем забыл, что обещал тебе рассказать, с каким делом приходил твой дружок. А может, оно тебе лучше моего известно. Ох, хитер ты, парень! — И снова откинулся к стенке вагона, разглядывая Алешку. Ну чем он рискует? А приобретает напарника, о котором мечтал. Лучшего сменщика ему не надо. И трактор здорово знает, и ездить хорошо умеет. Тут простоев да поломок не будет. Ну и глупый этот Колька Лопатин! Нашел чем грозить. Спасибо, парень, за помощника! И Форсистов повторил: — Ох, и хитер ты, Алешка!

Алешка отпрянул. Большими, испуганными глазами посмотрел на Форсистова. Тот подмигнул:

— Не бойся…

— Ты о чем? — пытался притвориться непонимающим Алешка.

— Так и не знаешь? — усмехнулся Форсистов. — А чьи у тебя документы? По чьей командировке в училище поступил?

Алешка молчал. Отпираться было бессмысленно, но признаться он тоже не хотел. А Форсистов уже серьезно продолжал:

— Мне, брат, все равно, кто ты: Алешка или Колька, Лопатин или Левшин. А говорю я с тобой потому, что твой дружок попросил.

— Гнус он, вот кто! — не удержался Алешка. — Выдал!

— А ты на него не сердись. Он о тебе думал, помочь хотел. И правильно сделал, что все сказал мне. Ты прикинь да обмозгуй, что будет, когда ты приедешь в МТС. Здрасте, товарищу, приехал в ваше распоряжение. А у них глаза на лоб: посылали в училище Николая Лопатина, а вернулся Алексей Левшин. И за телефон: «Прокуратура? Просим выяснить одну подозрительную личность!» А у прокурора разговор короткий: допросил, обвинил — и в суд. А суд постановит с трактора ссадить, а в тюрьму посадить. Чуешь, о чем твой дружок думал? И меня просил помочь тебе. Вот я и раскидываю умом, как из твоего положения выход найти.

— Какой там выход! — безнадежно отмахнулся Алешка. — Приеду — и прямо в МТС! Пусть, что хотят, то и делают.

— И дураком будешь! А я, как узнал про это, задумался, — как тебе помочь? И так и сяк прикидывал. Я, брат, зла не помню. Ну, а если что сделал не так, — извини.

— Думай, не думай — какой толк!

— Не говори, есть один выход, — уверенно сказал Форсистов. — Только выход этот такой — тебя прикрыть, а коснись до дела — самому ответить! — И тут же, привстав со скамьи, решительно тряхнул кудрями. — Ладно, беру твою беду на свою шею. Чем смогу, — помогу!

— Верно? — Алешка забыл в эту минуту все свои столкновения с Форсистовым, готов был верить ему, идти за ним.

— За товарища я голову положу.

— А мне что делать? — У Алешки и следа не осталось от недавнего безразличия к собственной судьбе. Он еще повоюет, его так просто не возьмешь.

— Сейчас будет Черепановка, так ты сходи и жди меня на станции, — сказал Форсистов. — А я проеду в МТС. Давай-ка документы твои.

Поезд уже грохотал на стрелке. Алешка подхватил свою поклажу и поспешил к выходу. А потом, когда дымок паровоза вместе с последним вагоном исчезли за леском, он не спеша побрел к небольшому станционному зданию. В зале ожидания Алешка присел на скамью и стал разглядывать расклеенные по стенам плакаты. Каждый предупреждал об опасности: не ходи по путям, не прыгай на ходу, берегись высоких платформ. И не мог оторвать взгляда от плаката, где был изображен человек, повисший на поручнях мчащегося поезда. Ему казалось, что этот человек он сам, а жизнь вот так же мчит его и грозит сбросить под колеса. И весело подумал: «Грозит, да не сбросит!»