Проснувшись, Татьяна бросилась к окну. Зимнее утро было солнечное, мягкое, безветренное. За ночь намело так много снега, что дома Раздолья казались огромными сугробами. Снег был чистый, нетронутый. Татьяна стояла у окна, и жизнь ей казалась похожей на это зимнее утро.

С утра ее ждали в театре, и она вышла из дому вместе с Игнатом. Легко, словно едва касаясь поскрипывающего снега, Татьяна шла рядом с дедом, и у нее возникло необычайно приятное ощущение невесомости, будто пожелай только, и она оторвется от земли. Это было как в счастливом детском сне. Она улыбалась всему: встречным, своим радостным думам и просто этому солнечному зимнему утру.

— Не знал, что у тебя так много знакомых, — сказал Игнат, чувствуя приподнятое настроение внучки. — Все кланяешься и кланяешься.

— А я кланяюсь и незнакомым, — рассмеялась Татьяна. — Смотри, деда!

По другой стороне улицы шел Сергей. В меховой куртке, ушанке и в белых бурках, он словно появился из вчерашней метели. И тут только Татьяна поняла, что, не встреть она вчера Сергея, не было бы этого необыкновенного, радостного и счастливого утра. Сергей вдруг стал всем для нее. И все шло от него. Все ее ощущения, чувства, мысли. Она как бы не существовала без него.

— Ты о чем? спросил Игнат, не понимая, куда ему смотреть.

— Мне показалось, смутившись, ответила Татьяна и, чтобы ее не увидел Сергей, спряталась за спину деда.

В театре было много работы. Надо было составить ведомость на зарплату, график выездов в сельские клубы, занести в инвентарь новые книги. Но, что бы Татьяна ни делала, она все время думала о Сергее. Сколько сейчас времени? Десять часов! Значит, осталось ждать девять. Нет, так считать нельзя. Три часа до обеда и час на обед не в счет. Значит, через пять часов она увидит его. Они будут сидеть рядом и смотреть новый спектакль. Из театра он проводит ее. Они пойдут в Раздолье тихо, не торопясь.

Дни, вечера, ночи — зимнего февраля, ранней весны, начала лета. Они встречались в театральной библиотеке, на улице. Нередко Сергей заходил за Татьяной домой. Они бродили по берегам Мсты, уходили в лес и, держась за руки, возвращались тихими ночными улицами Глинска. Небо было выше, земля — шире. В этих чувствах заново осмысливалась вся жизнь. Она, как никогда, работала увлеченно, потому что все стало для нее как бы частью Сергея. И белые ночи Татьяна полюбила потому, что они были неотделимы теперь от Сергея, и его радости были ее радостями, и она не вспоминала о прошлом, потому что там не было Сергея. Все было окрашено любовью к нему, эта любовь смягчила ее и даже примирила с Сандой.

Весенним вечером они ушли далеко за Раздолье и остановились у обрыва. Взошла луна, тени от старых ветел, когда-то посаженных здесь, чтобы не было оползней, падали на дно оврага. Сергей и Татьяна стояли рядом. Их тени слились в одну и, казалось, скользили вниз. Татьяна почувствовала, что Сергей ее тянет туда, вниз, откуда в вечерней тишине доносился шум ручья. Ей чудилось, что это шумит у нее в голове, что стоит ей поддаться, сделать хотя бы один шаг, и они упадут с обрыва, а там опасно, потому что разобьются не они, а их любовь. Она тихо отстранилась от Сергея и пошла к Раздолью. Он догнал ее, взял за руку. Он был смущен, просил прощения без слов, глазами. Она пригнула к себе его голову, поцеловала в ухо и тут же тихо прошептала:

— Сереженька, ты храбрый, а я трусиха. Давай лучше уйдем.

— Нет, это ты храбрая, а я трус, — сказал он, когда они уже подходили к Раздолью.

Она обернулась к нему и крепко обняла. Но тут же отпрянула и сказала совсем буднично и подтрунивая над Сергеем:

— Пойдем к нам чай пить.

В доме Тархановых никто не называл Сергея женихом, но смотрели на него как на своего человека, как на будущего мужа Татьяны, и на этом основании Лизавета считала само собой разумеющимся, что он иногда помогал ей по хозяйству, а Игнат не прочь был поговорить с ним весь вечер о земле, которую Танюшин кавалер, как выяснилось, знал не хуже его самого. Что касается Санды, она относилась к Сергею по-простому и очень дружелюбно, хотя не знала, как его примет Василий, который еще ни разу не видел будущего мужа своей дочери — он вместе с бригадой слесарей пятый месяц был на Урале, куда уехал монтировать новый завод огнеупоров. Никто из Тархановых ни разу не заговаривал с Сергеем — думает ли он жениться на Танюшке, но однажды в присутствии Сергея Игнат спросил:

— А вы, ребята, где думаете жить? В Глинске или поедете куда?

Татьяна смутилась.

— Разве мы обязательно должны жить в одном месте?

— Конечно, — ответил за Игната Сергей.

— Это еще неизвестно...

— Чего же тут неизвестного, — усмехнулся Игнат и посмотрел сначала на Татьяну, потом на Сергея. Сергею подмигнул: «Не спорь, мол, с девчонкой. Поедет, когда надо будет!» И был очень доволен, что затеял этот разговор. Пусть подумают! Важное дело! Кто думает, как жить завтра, не наделает глупостей сегодня.

А вечером за общим столом Сергей уже вел разговор о том, что осенью вместе с Таней он обязательно переедет в Ленинград.

— Ты не спеши. Сначала место обживи, — сказал дед.

— А чего обживать? Комнату? Институтскую столовую?

— К работе приноровись.

— Моя работа — читай, пиши, готовься к экзаменам...

Потом, уже когда сидели вдвоем на крыльце, Таня спросила:

— Ты думаешь, мы приедем, и сразу нам комнату дадут?

— Где-то жить надо.

— Тебе дадут, а мне могут сказать — подождите. Где я буду жить?

— Под мостом, — серьезно, как само собой разумеющееся, ответил Сергей. — Больше негде.

— Одна?

— Со мной.

— Тогда не поеду.

— Постой, постой, Танюшка. А ведь перед отъездом нам придется, как полагается, зарегистрироваться, устроить свадьбу.

— Выдумаешь.

— А как же. Ведь если я буду холостой, то комнату мне не дадут. Разве ты не читала объявления: «Одиноким предоставляется общежитие».

— Тогда дед прав, сначала обживись!

— Посмотрим! — И, не боясь, что кто-нибудь может выйти на крыльцо, Сергей привлек к себе Татьяну.

— Пусти! Увидят!

— Поедешь?

— Только пусти.

Долго они сидели на крыльце и мечтали о том, как будут жить в Ленинграде. А на следующий день Сергей пришел в библиотеку с таким видом, словно он только что с кем-то подрался. Спутанные волосы, съехавший набок галстук, сжатые, подергивающиеся губы. Он протянул Татьяне письмо. Сергей, которому всегда везло, на этот раз потерпел поражение. В письме был отказ. В аспирантуру Сергея не приняли.

Но он не из тех, кто быстро сдается. И разбушевался.

— Они, наверное, думают, что я пешка... Нет, пусть скажут, почему не приняли? Водить за нос два года, а потом захлопнуть дверь перед носом. Это им так не пройдет...

— Сережа, милый, успокойся...

— Я не волнуюсь. Я просто чертовски зол. Ну, хорошо. Мы еще посмотрим! — Он круто повернулся и направился к двери.

— Ты что хочешь делать?

— Еду в Ленинград. Я заставлю их выложить все карты.

Никогда Татьяна не видела его таким. Ему изменило его обычное спокойствие, он потерял присущий ему юмор, перестал быть сговорчивым и добрым. Казалось, в нем проснулась какая-то неведомая Татьяне злая сила, и при всем том, что она сочувствовала ему, жалела его и вместе с ним возмущалась, ей было немного страшно.

Сергей уехал вечерним поездом. Татьяна с вокзала вернулась в театр. Она прошла в кабинет Дроботова грустная, молча присела на край дивана. Дроботов окинул ее ироническим взглядом и спросил:

— Проводили?

— Что же теперь будет с Сережей?

— Ничего страшного.

— Вы думаете, он добьется своего?

— А если и нет?

Татьяна вспылила:

— Как вы можете так спокойно говорить, Иннокентий Константинович? Ведь аспирантура — смысл его жизни.

— Не очень-то велик смысл, за этим желанием я пока вижу только честолюбие.

— Неужели вам все равно, как сложится судьба Сергея?

— Именно потому я так и говорю, что не все равно. Есть неженки — маменькины сынки. А есть еще неженки общественные. Я даже не знаю, чьими сынками их назвать... Их пестуют, они считают естественным, что о них кто-то должен заботиться. Один из таких общественных сынков — Сергей! Ничего, пусть его жизнь немного поучит. Не приняли в аспирантуру? А ты на деле докажи, что скажешь свое слово в науке. А то, видите ли, едва кончил учиться и уже карабкается по ученой лестнице. Лестница званий — это еще не наука.

— Неправда, Сережа много работал. Он сам мне говорил, что собрал много материала.

— Собрал материал... — рассмеялся Дроботов. — Вот именно материал... И заготавливается он Сергеем не для науки, а во имя его кандидатской работы. Личной его работы. Вы понимаете?

Татьяна поднялась и внимательно посмотрела на Дроботова. Не скрывается ли что-нибудь за этой неприязнью к Сергею? Что Сергей ему сделал? И вдруг она подумала о том, что раньше никогда не приходило ей в голову.

— Иннокентий Константинович, я перед вами девочка. Но сейчас я требую уважения к себе. Вы можете быть со мной откровенны?

Дроботов помрачнел. Разве он дал ей основания не доверять ему? И в чем вообще она его подозревает? Он был рассержен, но от нее не ускользнула промелькнувшая в его глазах растерянность.

— Я вас слушаю.

— Вы, наверное, догадываетесь, что мы с Сережей любим друг друга.

— Об этом, кроме меня, знает еще весь Глинск.

— Мы решили...

— Пожениться. Это естественно.

— И вы против? Да? Честно скажите.

Дроботов не ответил.

— Что же вы молчите? — Татьяна слегка вскинула голову и проговорила, смотря куда-то в окно: — Теперь мне все понятно. Вы считаете, что я недостойна Сергея, и черните его, чтобы спасти от меня. Ну что ж, это ваше дело... — Она хотела еще сказать что-то обидное для Дроботова, ну вроде того, что ей все равно, что он думает о ней, но сказать не успела.

Дроботов неожиданно откинулся на спинку кресла и громко, раскатисто рассмеялся.

— Боже мой, в чем вы меня заподозрили, милая Танечка. Наоборот. Вы лучше его, глубже и добрее. Он всего-навсего неплохой, но излишне самовлюбленный парень.

— Я люблю его...

— Видите, даже с вами ему повезло.

— Простите, Иннокентий Константинович, если я вас обидела. Я говорила и, наверное, сама себе не верила. А Сережа очень хороший.

— Не буду, не буду обижать вашего Сережу. — Дроботов подошел к Татьяне, обнял ее за плечи и повел к дверям. — Я только хотел одного: чтобы вы не расстраивались. Поверьте мне, старому, опытному человеку. Если Сергею не удастся поступить в этом году в аспирантуру — не велика беда. Пусть поймет, что в жизни все добывается трудом.