мутный, будто отдаленный гул звучал все яснее. Постепенно в нем стали различимы отдельные голоса и стоны. Некоторое время Кола с удивлением прислушивался, потом с усилием открыл глаза. Высокий сводчатый потолок из серого камня и узкие окна скупо пропускали дневной свет. Затем он увидел побеленный кусок стены и темную фигуру монаха, медленно передвигавшуюся на ее фоне. Ниже, на соломенных циновках лежали и сидели люди в жалких лохмотьях. Запах прели и нечистот насыщал воздух.
Кола ди Риенцо попробовал приподняться. Сильное головокружение заставило его отказаться от этой попытки.
— О, наш сосед очнулся! — раздался рядом чей-то хриплый голос.
— Я говорил, он еще жив. Покличь сюда брата Жюля.
Кола увидел склонившегося над ним старика с белой косматой бородой.
— На, сынок, испей. Это вино с водой.
Говоривший приложил к его губам фляжку. Стараясь побороть подступавшую тошноту, Кола ди Риенцо заставил себя сделать несколько глотков. Теплый, кисловатый на вкус напиток окончательно прояснил сознание.
— Где я? — с трудом прошептал он.
— В приюте для больных и нищих при обители святого Доминика.
— Давно я здесь?
— Да уже третью неделю. Первое время, как принесли, все бредил в горячке. Последние два дня совсем затих, думали, не очнешься.
— Вы слышали, о чем я бредил?
— Счастье твое, что, кроме меня, тут никто не понимает по-итальянски. Иначе отведал бы испанских гвоздиков. — Старик отвернул рукав рубахи и обнажил тощую волосатую руку. На ней виднелись глубокие шрамы, следы старых пыток. — С инквизицией шутки плохи. Но мы побеседуем об этом, когда уйдет брат Жюль. — Он понизил голос, заметив приближавшегося монаха с большой плетеной корзиной.
Доминиканец раздавал каждому по круглой ячменной лепешке, небольшому куску сыра и горсти сухих фруктов. Со всех сторон к монаху тянулось множество рук, слышались благодарственные молитвы.
Внезапно ощутив приступ жестокого голода, Кола ди Риенцо приподнялся на локте. Он обвел взглядом теснившихся вокруг людей. В одном зале здесь находились здоровые и больные, дети и старики.
Молодой доминиканец в черной засаленной сутане привычно оделял обитателей приюта монастырской милостыней.
Стараясь не касаться паствы, чтобы не заразиться, он стремился побыстрей покончить с неприятной обязанностью.
Перехватив голодный взгляд Колы, монах изумленно приподнял брови.
— А! Господин римский посол! Еще живы? Думал, вам не понадобится уже земная пища.
Он с нескрываемым любопытством подошел к больному и положил ему на грудь лепешку, сыр и пригоршню сушеных груш.
— Недавно о вас справлялись земляки из свиты кардинала Колонна. Кажется, монсиньор хотел заказать по вашей душе поминальную мессу. — Брат Жюль подобрал полы сутаны и с усмешкой продолжал: — Видно, придется ему подождать. Что-то господь не спешит призвать вас к себе.
Доминиканец прищурил свои маленькие глазки и, взяв корзину, двинулся дальше.
Кола ди Риенцо жадно набросился на еду. Резкая боль в животе заставила его громко застонать. Недоеденная лепешка вывалилась из рук.
— Ты слишком долго не ел, — участливо заметил сидевший рядом старик, — теперь надо привыкать к пище постепенно.
Он подобрал раскатившиеся по полу сыр и груши и, аккуратно завернув их в тряпицу, откупорил свою фляжку.
— На-ка, попей еще. Это не так опасно. — Сосед поднес фляжку к его губам.
Сделав несколько глотков, Кола почувствовал себя лучше. Вскоре боль в желудке слегка утихла. Поблагодарив старика, молодой человек закрыл глаза, пробуя собраться с мыслями.
«Почему он здесь? Как он, римский посол, попал в приют для больных и нищих?»
Кола ди Риенцо попытался вспомнить события последних месяцев.
Пожалуй, началось с того, как он проводил из Авиньона Петрарку. Несчастья посыпались вскоре после отъезда поэта. Прежде всего из Рима пришло известие о разгоне «Совета тринадцати». Новые сенаторы организовали против посланца черни судебный процесс. Его заочно приговорили к изгнанию и лишению имущества.
Кардинал Джованни Колонна и другие итальянские патриции при папском дворе поспешили воспользоваться ситуацией. Пущенные в ход сплетни и клевета восстановили против него Климента VI. Он был лишен посольского содержания. Вынужденный ждать окончательного решения папы и не имея возможности вернуться в Рим, молодой нотарий оказался в отчаянном положении. Когда наличные деньги кончились, ему пришлось продать коня и заложить гардероб. Помогать опальному послу никто не решался. Постепенно он дошел до настоящей нищеты. Длительный голод и лишения послужили причиной болезни.
Кола с тревогой подумал о жене и близких. Они остались без средств к существованию. А на руках у Нины недавно родившаяся девочка, еще не видевшая отца. Конечно, его друзья и Манчини не бросят их в беде. Но каково им сейчас? В городе всем распоряжаются враги.
* * *
Прохладный ветерок чуть заметно шевелил листву акаций. На посветлевшем небе алым облаком разгоралась заря. Кола ди Риенцо, прислонившись к монастырской стене, ждал восхода солнца. Рядом кутался в рваный плащ его земляк, товарищ по приюту — старик Волкано.
Было тихо, как бывает в ранний час, когда день только начинает вступать в свои права. Широкий двор обители святого Доминика и соседние строения окутывал плотный туман. Влажный воздух был наполнен запахами весенних садов. Подставив лицо свежему ветру, Кола с наслаждением вдыхал доносившийся откуда-то аромат цветущей сирени. Несмотря на легкий озноб и головную боль, он чувствовал, как мало-помалу к нему возвращаются силы. Вместе с ними оживали надежды.
Крепкий от природы организм победил болезнь. Заботливый уход таких же несчастных бедняков помог ему одолеть смерть. Молодой римлянин с благодарностью взглянул на своего соседа. Этот недавно еще незнакомый человек стал верным другом и советчиком. Вспоминались тихие ночные беседы.
Как много повидал в жизни его новый друг. Он участвовал в великом восстании патаренов и несколько лет с мечом в руках дрался за вольную общину. О своих братьях по оружию Волкано рассказывал с любовью и гордостью. Ему посчастливилось сражаться под командой прославленного Дольчино. Он хорошо знал и его ближайших помощников Маргариту и Лонгино Катанео. Их плохо вооруженное крестьянское войско не раз громило армии наемников и рыцарей, закованных с головы до ног в броню. Орды крестоносцев, собранные по указу папы, обращались в позорное бегство. Когда наконец объединенным силам папского войска удалось оттеснить общину в дикие, непроходимые горы, они больше года стойко защищались там. Не враги, а жестокий голод победил их.
После падения лагеря повстанцев Вол капо видел казнь Дольчино и Маргариты. Смерть на костре народных вождей навсегда запечатлелась в его сердце. И сейчас этот слабый, седой старик не отказался от борьбы и поддерживал связи с тайными сектами, выступавшими против церкви и синьоров.
С невольным почтением смотрел Кола на изборожденное морщинами, суровое лицо Волкано. Мужество старого патарена, его упорство и преданность делу вызывали уважение. Римский посол со стыдом вспомнил собственное малодушие. Всего несколько дней назад он отчаялся найти выход из своего тяжелого положения и ждал смерти, как избавления. Теперь беды не казались столь непреодолимыми. Дружба с Волкано пробудила в нем жажду жизни.
К тому же новый друг оказался хорошим политиком. Он помог составить искусное послание Клименту VI. После заверений в преданности в нем предлагались проект реформы городского управления и меры, способные укрепить положение папской казны в Риме. Затем следовала скромная просьба о назначении автора письма нотарием городской католической камеры. Поскольку его святейшество был заинтересован в увеличении доходов со своих владений в Римской области, можно было рассчитывать на успех.
Над далекими холмами взошло солнце. Погруженные в густой туман долина и монастырский двор разом осветились. Щедро омытая росой заблестела зелень листьев. Птицы, разбуженные яркими лучами, начали свой концерт.
— Господи, до чего люблю утро! — глядя на оторвавшийся от горизонта раскаленный диск, тихо сказал старик. — После ночной темноты вдруг такой свет.
— И чувствуешь себя бодрей. Все кажется простым, легким, — кивнул Кола. — Хорошо мечтать на заре.
— Я предпочитаю воспоминания, — вздохнул Волкано. — Строить воздушные замки — свойство юности. Мы-то знаем, как тяжело бывает потом, когда они рушатся.
— Говорят, люди не теряют надежды на счастье в любом возрасте?
— Но лишь в зрелые годы они начинают постигать тщетность грез.
— Мечты бывают разные, — задумчиво произнес молодой римлянин. — Есть и такие, что светят во мраке, как звезды. Без них не найдешь верный путь, не создашь ничего великого.
— Разумные мечты приближают к познанию истины, — согласился старец. — Только чаще наш брат предается химерам. Мы охотней рисуем картины, которые льстят нашему тщеславию. Воображение доставляет дешевое удовольствие: оно тешит прихоть и самолюбие, оправдывает леность и порок.
В глубине двора показались монахи, увешанные коробочками с кусочками мощей, четками, пузырьками со слезами божьей матери. Торопясь к открытию церквей, святые отцы направлялись в город.
Волкано хмуро взглянул в сторону доминиканцев и негромко продолжал:
— Иных так захватывает бесовская игра, что они совсем ничего не видят вокруг.
— Ну, длиннополых вряд ли назовешь пустыми мечтателями, — засмеялся Кола. — Любовь к фантазиям не мешает им проявлять деловую хватку. Они не чета алхимикам и давно научились превращать воду в золото.
Вскоре после того, как монастырская братия скрылась из глаз, у ворот обители остановился небольшой возок. Из него вышел прелат в белоснежной мантии. Переговорив о чем-то с подбежавшим послушником, он степенно зашагал к приюту.
— Казначей его святейшества! Неужели ко мне? — с волнением пробормотал Кола.
Увидев римского посла, придворный с улыбкой замахал рукой.
— Кажется, наше письмо дошло до папы. — Волкано подтолкнул приятеля локтем. — Вот и кончились твои беды. Иди, иди — тебя зовут.
* * *
Высокие свечи в тяжелых серебряных канделябрах ярко освещали квадратный зал Иисуса. Расположенный под дворцовой сокровищницей и ризницей, он служил малой гостиной папских апартаментов.
Климент VI ужинал, пригласив на вечернюю трапезу римского посла в знак особой милости после продолжительной опалы.
Молодой римлянин, еще не совсем оправившийся от недавно перенесенной болезни, был бледен. Рассматривая тонкую резьбу, цветные стекла в стрельчатых окнах, фрески, украшавшие стены и потолок зала, он любовался изображенными там картинами.
Климент VI, медлительный человек с бритым лицом, крупным носом и массивной нижней челюстью, вынул из-за отворота мантии небольшой пергаментный свиток.
— Вот распоряжение о назначении на должность нотарий городской камеры. — Он подал свиток Коле ди Риенцо. — Можешь возвращаться в Рим. Теперь сенаторы тебя не тронут. Будешь получать в месяц пять золотых флоринов. Если сумеешь хорошо вести мои дела и увеличить доходы с области, церковь не забудет твоих стараний.
— Благодарю! Сделаю все, что в моих силах, — с поклоном заверил римлянин.
— В твоем последнем письме много интересного, — продолжал папа. — Я рад, что мы начинаем находить общий язык. К тому же за тебя хлопочет Петрарка. Он упросил кардинала Колонна снять свои обвинения. Иметь такого покровителя — большая честь! Вы оба мечтаете о возрождении Вечного города. Лично я не вижу тут ничего плохого. Другое дело — как за это взяться.
— Вряд ли Рим обретет былое величие, пока в нем хозяйничают враждующие друг с другом бароны, — вздохнул Кола.
— Если к власти придут торгаши, мало что изменится, — возразил собеседник. — Достаточно вспомнить пример Флоренции, там смут не меньше. Но не будем больше толковать о политике. Кстати, к указу следует подвесить печать.
Папа хлопнул в ладоши и приказал появившемуся в дверях слуге принести пломбарий. Он продел в отверстие на пергаменте толстую шелковую нить со свинцовым шариком на конце и расплющил его железными щипцами в круглую печать.
— С настоящего момента ты мой нотарий. — Климент VI подал гостю свиток. — Деньги на дорожные расходы возьмешь у казначея. Сможешь въехать в Рим, как подобает при твоем новом звании.
Кола ди Риенцо, поклонившись, принял папский дар.
* * *
— Наконец-то! Наконец я снова с вами! — обнимая жену, взволнованно говорил Кола ди Риенцо. — Господь не зря выдумал разлуку. Разве можно было бы испытывать без нее такую радость.
— Как ты исхудал, милый, — со слезами на глазах улыбалась Нина. — Полюбуйся скорей на свою дочку. Ведь ты ее еще не видел.
Кола подошел к спавшей в колыбели девочке. Он долго смотрел на ребенка, чувствуя в глубине сердца необычайную нежность.
— Уже такая большая!
— Маддалена! Назвали так в честь бабушки.
— Лоренцо наш тоже очень подрос.
— Все ждал тебя. Каждый день спрашивал, когда вернешься.
— Молодец, скоро будешь мне помощником, — крепко поцеловал сына Кола. — Сбегай-ка к Манчини. Сообщи, что я здесь. Пусть дед Франческо и Чекко идут сюда.
Мальчик, кивнув, исчез за дверью.
— А ты, Бернардо, все такой же. Только порыжел еще сильнее.
Кола прижал брата к груди и повернулся к остановившемуся в дверях старику.
— Познакомьтесь! Волкано — мой спаситель. Мы едем с ним из самого Авиньона. — Он озабоченно кого-то поискал глазами. — Но где Ирена? Что-то я не вижу своей сестры?
— Неужели не знаешь? — улыбнулась Нина. — Три месяца назад она обвенчалась с твоим другом Туаллато. Этот любитель стихов успел окончить университет и получить звание нотарий. Он помогал нам, когда против тебя затеяли процесс.
— Нас хотели выгнать из собственного дома, — угрюмо произнес Бернардо. — Суд вынес уже решение о конфискации траттории. Спасибо, друзья собрали деньги и внесли залог. До твоего возвращения нам разрешили остаться. Что будет теперь?
— Теперь все будет хорошо!
Кола ди Риенцо достал из-под камзола свиток и помахал им в воздухе.
— Даже сенаторы не посмеют тронуть доверенное лицо папы. — Он протянул свиток брату.
— Какая тяжелая печать. — Бернардо подошел к окну, рассматривая оттиск на свинце. — Что тут, крест и имя его святейшества?
— Ты не ошибся. Это гербовый знак Климента Шестого. Он назначил меня своим нотарием. Отныне я буду вести дела и оформлять бумаги городской апостолической камеры.
— Значит, кончились наши беды! — просияв, воскликнула Нина. — Ты здорово придумал. Церковь не даст в обиду тех, кто работает на нее.
— Благодарите вот кого. — Кола кивнул в сторону скромно стоявшего на пороге старика. — Без советов Волкано вряд ли удалось бы убедить папу.
Все с уважением посмотрели на седобородого гостя.
— Если уж ты кому обязан, так Петрарке, — смущенно заметил Волкано. — Лишь его заступничество спасло тебя.
— И это правда, — согласился Кола ди Риенцо. — Вы оба оказали мне неоценимые услуги.
Кола взял старца под руку и подвел к столу:
— Садись, отец. Пусть наш дом станет и твоим домом. Мы будем счастливы, если ты пожелаешь остаться здесь навсегда.
— Спасибо, сынок, — растроганно сказал Волкано. — Но Рим слишком опасное убежище для таких людей, как я.
— Куда же ты пойдешь теперь?
— Думаю создать скит где-нибудь в глуши. Я знаю в горах одно место. Там есть деревушка в лесных дебрях, куда не всякий доберется.
— Свободной птице в лесу привольней, — согласился Кола. — Только мне будет трудно без твоих советов. В том деле, что я задумал, твой опыт очень бы пригодился.
— Не беспокойся, друг. В трудную минуту можешь рассчитывать на меня.
— Неужели ты не хочешь даже погостить у нас? Поживи хоть немного.
— Ваш дом у всех на виду. Ты теперь папский нотарий. Не забывай, за каждым твоим шагом следят. Первое время надо быть вдвойне осторожным.
— Тогда возьми по крайней мере папский дар. Ведь он получен за твои советы. — Кола достал из-за пояса замшевый кошелек и протянул Волкано.
Тот спокойно отстранил его руку:
— Пускаясь в путь, не следует отягощать карман таким грузом. Не пристало страннику иметь дело с золотом. Это лишь вводит в соблазн ближних.
— Но как я могу отблагодарить тебя?
— Ты уже отблагодарил, — улыбнулся старик. — Разве найти доброго друга стоит меньше, чем получить горсть жалких монет? Пусть деньги его святейшества послужат нашему общему делу. А сейчас я должен идти. Лучше, чтоб меня тут не видели.
Волкано обнял Колу и, простившись с его женой и братом, покинул тратторию.
* * *
На башне Дворца Сенаторов пробило полдень. Кола ди Риенцо собрал разложенные на столе бумаги и запер их в стенной шкаф с резными дубовыми дверцами. Сидевший в другом углу зала писарь городской апостолической камеры, молодой монах-францисканец брат Андреа, вопросительно взглянул на него.
— После обеда не вернетесь?
— У меня дела в городе, — отозвался Кола.
— Что передать, если придут от его преосвященства?
— Скажи, завтра я сам зайду к епископу.
— Напрасно вы затеяли этот скандал в сенате, — отвел глаза францисканец. — Все равно Колонна и Орсини сделают по-своему.
— Пусть делают, зато весь город будет знать, что они грабители.
— Кто же этого не знает, — вздохнул монах. — Когда зерно перевозят на их судах, они дерут за него сколько вздумают.
— Потому что никто не решается сказать им это открыто. Но я молчать не собираюсь. Рим мог бы нанять корабли у генуэзцев. Тогда горожанам не пришлось бы платить за хлеб втридорога.
— Ходят слухи, на заседании тайного совета вы назвали советников капитолийскими собаками, а Колонна и Ор-сини алчными волками?
— Они и есть волки, только сосать кровь из бедного люда им осталось недолго.
— Говорят, один из грандов даже поднял на вас руку?
— Судья ди Нормано дал мне пощечину, — зло сказал Кола. — Они пользуются тем, что я простолюдин и не могу вызывать их на поединок.
Он надвинул на голову капюшон и направился к выходу. Перед портиком Дворца Сенаторов, как обычно, толпились купцы, подмастерья, горожане-просители. Увидев папского нотария, все замолкли и почтительно расступились.
Кола ди Риенцо заметил в глазах людей смущение и сочувствие. Вероятно, недавнее происшествие в зале заседаний уже стало достоянием гласности и обсуждалось по всему городу. Молодой римлянин с горечью подумал о своем бессилии.
Скоро год как он — папский нотарий. Изо дня в день ему приходится оформлять сделки церковной казны, присутствовать в городских коллегиях и в «Совете тринадцати». По должности он поддерживал постоянные сношения с викарием папы, с сенаторами, префектом и другими высшими чиновниками.
Но разве это помогло хоть немного изменить положение в Риме? Разве прекратились грабежи, насилия и бесчинства грандов.
Видно, прав был Волкано. Напрасно терял он время, доказывая и убеждая там, где его не слушали. Лишь те, кто страдал от беззакония и произвола, могли помочь ему навести порядок в родном городе.
* * *
Капитолийская площадь перед Дворцом Сенаторов с раннего утра была полна народа. Изображенная на стене дворца большая яркая картина привлекла сотни горожан и сельских жителей, собравшихся, как обычно, по воскресным дням у городского рынка. На ней было аллегорически представлено плачевное состояние Рима и виновники его несчастий. В центре тонул корабль, на который со всех сторон дули звери.
Люди толпились, дивясь невиданному зрелищу. Острые на язык школяры громко читали надписи под фигурами и объясняли содержание изображенного. Впрочем, и без их помощи смысл рисунков был ясен каждому.
— Рыло-то, рыло у свиньи — совсем как у сенатского судьи ди Нормано! — раздавались в толпе возгласы.
— А дряхлый лев рядом! Эк дует гривастый. То ведь сам старик Стефано Колонна.
— Орсини тоже досталось. Вон их герб на шее у волка. Смотри, как пыжится серый дьявол. Вот-вот лопнет!
— Не терпится бестии потопить корабль.
— Прочти еще, что вещает девушка в белом? — обратился горбатый ткач Симоне к стоявшему впереди рыжему подростку в студенческой куртке.
— Это вера молит всевышнего: «Когда погибнет Рим, что станется со мной!»
— А та красотка на берегу куда зовет? — покачиваясь, показал рукой уже успевший побывать в траттории столяр Паоло Буффа. — До чего хороша, словно живая.
— Сам ты красотка, — весело отозвался рыжеволосый. — То же Италия призывает к единству.
— Идем, Буффа, — тянул приятеля за рукав одноглазый гигант кузнец дель Веккио. — Сегодня добрый денек, мне удалось продать десяток серпов.
— Отстань ты с серпами. Я хочу посмотреть, что будет, когда Орсини и Колонна узнают о картине.
— Что будет? Ее сотрут, конечно!
— Но там изображены святые апостолы.
— Они не посмотрят на апостолов. Хорошо еще, никто не Знает, кто сделал эти рисунки. Ему бы не поздоровилось.
— Готов побиться об заклад, здесь не обошлось без нашего Колы, — понизив голос, подмигнул столяр.
— Больше некому, — согласился кузнец.
Внезапно шум на площади стал быстро стихать. Со стороны церкви святой Марии Капитолийской показался большой конный отряд. В центре ехало несколько всадников в ярких плащах.
— Дорогу синьору!
— Дорогу Стефано Колонна! — угрожающе кричали они.
Приблизившись к Дворцу Сенаторов, всадники спешились.
Высокий седобородый старик легко спрыгнул с коня и неторопливо направился к картине. Теснившиеся у стены горожане боязливо подались назад. С минуту синьор Колонна внимательно рассматривал рисунки, потом подозвал солдат. По его приказу те начали стирать картину.
Но толпе пронесся глухой ропот. Однако воспротивиться латникам никто не решился. Стефано Колонна окинул взглядом заполненную народом площадь. На его губах появилась презрительная усмешка. Подождав, пока солдаты справятся с делом, он спокойно повернулся и величественной походкой стал подниматься по мраморной лестнице в сенат.
* * *
Огромный Латеранский собор, называемый еще храмом Сан Джованни Баттисты, был полон народа. Всеобщее внимание привлекала прибитая к стене за хорами начищенная до блеска широкая бронзовая плита, с вырезанной на ней длинной латинской надписью.
— Этого не было. Что там написано? — спрашивали друг друга в толпе.
— Говорят, плиту нашел Кола ди Риенцо, — объяснял кто-то. — Сегодня папский нотарий будет рассказывать о ней.
Горожане с нетерпением посматривали на деревянный крашеный амвон, откуда обычно выступали проповедники.
— Господи, скорей бы начинали, — тяжело дыша, произнес зажатый со всех сторон ткач Симоне. — Пока дождешься, душу вымотают.
— Эва, сколь народу! Как на святую пасху, — работая локтями, упрямо продвигался вперед Паоло Буффа. — И нобилей много. Гляди, Стефано Колонна-младший и сын его Джанни.
Столяр показал на места, отведенные для именитых граждан.
— Сенаторы тоже там. Значит, будет интересно, — протискиваясь следом, сказал кузнец дель Веккио.
Писарь городской апостолической камеры францисканец брат Андреа, прислонившись к одной из мраморных колонн, привычно вслушивался в разговоры. Уже год, как по приказу епископа его приставили тайно следить за папским нотарием. До недавних пор он исправно доносил обо всем, что удавалось подметить.
Однако в последнее время в душе молодого монаха творилось неладное. Чем больше он присматривался и вникал в Замыслы бывшего трактирщика, тем чаще его охватывало смущение. С одной стороны, было ясно, что тот не слишком-то утруждал себя заботами о церковных делах. Вместе с тем Андреа не мог оставаться равнодушным к борьбе, которую вел Кола против баронов.
Сын бедного жестянщика, он, как и все простолюдины, ненавидел знать. Смелое разоблачение нобилей и высших сановников в сенате восхищало его. Робкий по натуре, писарь искренне преклонялся перед чужим бесстрашием. Он невольно ловил себя на сочувствии мятежному нотарию.
Впереди послышался нарастающий гул. Все устремили взоры к амвону.
На кафедре появился рослый, плечистый человек в широком плаще из белой ткани с откинутым за спину капюшоном. На его голове была странной формы шапочка, напоминающая сложенные крылья голубя. Над крыльями виднелась золоченая корона, рассеченная надвое маленьким блестящим мечом. Эмблема могла быть истолкована как символ города, расколотого раздорами, и как призыв к оружию для сокрушения баронов.
Брат Андреа не сразу узнал Колу ди Риенцо. Забыв обо всем, монах в изумлении смотрел на него.
Фантастический костюм поразил толпу. В соборе сделалось тихо. Папский нотарий поднял руку и звучным голосом обратился к собравшимся.
Он говорил о том, что Рим разрушен и лежит во прахе, что город давно уже лишился своих глаз — папы и императора. А происходит это вследствие творимых беззаконий. Затем, указывая пальцем на блестящую бронзовую плиту, он прочитал по-латыни «Lex regia», подробно объяснил значение древнего сенатского закона и стал с увлечением рассказывать о былом величии римского народа, о славных временах, когда сенат от лица всех граждан давал власть самому императору.
Писарь и теснившиеся вокруг горожане затаив дыхание внимали оратору. Необычная проповедь захватила людей, перенося их в далекую старину. У всех вставали перед глазами знакомые развалины когда-то прекрасных сооружений — немые свидетели могущества и процветания родного города.
— Римляне, у вас нет мира, — продолжал между тем Кола ди Риенцо. — Ваши земли не вспаханы. Зная, что приближается юбилейный год, вы не запасли ни хлеба, ни другой провизии. Ведь паломники, которые явятся сюда на юбилей, перемрут от голода. — Выступавший простер руку в сторону, где стояли нобили и должностные лица сената. — Бароны римские! — воскликнул он. — Прекратите наконец распри! Перестаньте тратить богатства, добытые трудом ваших подданных, на безумную роскошь и блудниц, на содержание наемных банд и междоусобицы. Возьмитесь за доброе дело! Очистите дороги от убийц. Изгоните из Рима всех, кто нарушает законы и мешает жить честным людям!
Громкие крики одобрения потрясли стены собора. Речь папского нотария разбередила общую рану. Его слова находили отклик во многих сердцах. Даже среди патрициев, насмешливо крививших губы, никто не решился открыто выразить свое неудовольствие.
— Умоляю вас, сограждане! — дождавшись, когда стих шум, с жаром продолжал Кола. — Заключите между собой мир! Забудьте вражду и ссоры. Или город наш окончательно превратится в юдоль скорби и горя, а светлый праздник Христа, который все мы ждем с такой надеждой, станет тяжким бедствием.
Брат Андреа, прижатый толпой к колонне, взволнованно слушал оратора. В глубине души он проклинал тех, кто заставлял его следить и писать доносы на этого человека. Охваченный угрызениями совести, писарь решил, что отныне он будет по мере сил помогать ему. Придя к такой мысли, монах успокоился и почувствовал радость от сознания того, что и у него есть возможность послужить великому делу возрождения Римского государства.
Через несколько дней Рим вновь взбудоражила кровавая схватка между солдатами Колонна и Орсини. Столкновение, как обычно, сопровождалось бесчинствами наемников и массовыми грабежами.
В доме Манчини не спали всю ночь. Накануне вечером подвергся нападению расположенный по соседству палаццо богатого землевладельца Пандольфуччо ди Гвидо. Во время налета у него похитили дочь. Несколько слуг, защищавших имущество хозяина, были убиты. Заметая следы, бандиты подожгли палаццо.
Художник Чекко с сыном Конте едва спасли из огня потерявшего сознание раненого соседа. Старый Франческо, неплохо разбиравшийся в медицине, перевязал пострадавшего. После долгих усилий удалось привести Пандольфуччо в чувство.
Стеная и заламывая в отчаянии руки, он сбивчиво рассказывал:
— Солдаты ворвались через сад, когда стемнело… Заднюю дверь высадили бревном. Распоряжался один в маске… по голосу я узнал Мартино ди Порто. — Землевладелец всхлипнул и, глотая слезы, продолжал: — Барон давно приглядывался к дочери. Меня сбили с ног у комнаты Лючии… Бедная девочка кричала, звала на помощь… Негодяи зажали ей рот и унесли вместе с ларцом, где хранились семейные ценности…
Утром о нападении Мартино ди Порто с возмущением говорили по всему Риму. Вспомнили прежние «подвиги» барона.
Жених похищенной девушки молодой нотарий Стефанелло Маньякачча был сыном консула цеха шерстяников. Он пользовался среди зажиточных горожан большой популярностью и в дни сбора ополчения командовал районным отрядом. Узнав о случившемся, Стефанелло обратился в сенат, требуя дознания и немедленного ареста виновника.
Но попытка добиться правосудия ни к чему не привела. Сенатор Любертелло Бертольдо из дома Орсини сумел выгородить родственника. Мартино ди Порто остался безнаказанным. Несчастная дочь Пандольфуччо ди Гвидо бесследно исчезла.
* * *
В гостиной дома Манчини у постели перевязанного землевладельца собрались римские нотарий Франческо, Кола ди Риенцо, Гуаллато и Стефанелло Маньякачча. Здесь же находились художник Чекко, его сын Конте и несколько молодых пополанов из отряда Стефанелло.
— Рассчитывать на помощь сената — бесполезно, — говорил старый Франческо. — Если бы речь шла о простолюдине, его не задумываясь отправили бы на плаху. Но поднять руку на барона они никогда не согласятся.
— Что же? Безропотно сносить, как жгут наши дома! Как похищают невест и убивают ни в чем не повинных граждан! — с горечью воскликнул Стефанелло. — Клянусь верой, я не пощадил бы жизни, чтобы отомстить грабителю.
— Я готов отдать за это половину имущества, — приподнялся с подушек перевязанный Пандольфуччо ди Гвидо. — Неужели мы должны терпеть произвол разбойника лишь потому, что он из грандов?
— Добраться до Мартино не так просто, — сказал Чекко. — Его замок прекрасно укреплен. Без свиты он в городе не появляется.
— И друзей у него здесь много, — заметил один из пополанов. — Эти Орсини стоят друг за друга горой. Тронь одного — вся свора поспешит на выручку.
— Договориться бы с домом Колонна и поднять горожан. Сообща можно расправиться с бароном, — расхаживая по комнате, возбужденно рассуждал вслух Стефанелло.
— С Колонна столковаться не трудно. Только их любят в Риме не больше, — возразил Гуаллато. — Вряд ли тогда удастся кого поднять.
Кола ди Риенцо, прислушиваясь к разговорам, молча поглядывал на собравшихся. Он хорошо понимал, что испытывали отец и жених похищенной девушки.
Кола задержал взгляд на молодом Конте. Сын художника стал крепким, высоким юношей с буйной, непокорной, как у Чекко, шевелюрой. Папский нотарий подумал о младшем брате, погибшем под копытами солдатских коней. Сейчас он был бы таким же молодцом, ему шел бы двадцать второй год.
Образ Марко, раздавленного на мосту, валявшаяся рядом ученическая сумка и аспидная доска ожили в памяти. А смерть их отца, Риенцо Габрини, тело которого нашли в Тибре — разве не звенья той же цепи? Жгучая ненависть к баронам — виновникам всех бед — переполнила Колу. Это они превратили некогда прекрасный город в притон воров и бандитов, они. поддерживают в нем произвол, чтобы безнаказанно грабить римлян.
Кола ди Риенцо шагнул к постели раненого землевладельца.
— Вы хотите расправиться с Мартино ди Порто? — спросил он.
— О моя дочь! — горестно воскликнул несчастный. — Бог свидетель! Я не пожалею ничего!
— Мы пойдем на все, лишь бы проучить грабителя, — сказал один из друзей Стефанелло.
Все дружно поддержали его.
— Хорошо! Обещаю вам… — Кола обвел взглядом собравшихся, — обещаю казнить барона и избавить город от воров и разбойников. Но согласны ли вы помочь мне навести здесь порядок?
— Об этом мечтает каждый честный римлянин, — громко сказал Гуаллато. — Можешь рассчитывать на нас.
— В моем отряде пятьдесят всадников. Я уверен, другие районы будут тоже с нами, — подхватил Стефанелло. — Мы поможем! Скажи только как?
— Храните пока все в тайне — это главное, — понизил голос Кола ди Риенцо. — Готовьте людей, доставайте оружие. Необходимо договориться с епископом. Думаю, если на нашей стороне будет сила, он не станет противиться воле большинства горожан.
Папский нотарий стал посвящать остальных в свой план.
* * *
Трехэтажный каменный особняк, что стоял на южном склоне Квиринальского холма, был хорошо известен всему городу. Массивный палаццо-крепость, с узкими окнами-бойницами, с подъемными чугунными решетками вместо дверей, принадлежал Джанни Колонна, любимцу и кумиру молодых римских нобилей.
Внук грозного Стефано Колонна, как и многие его приятели, мастерски владел мечом, правил боевым конем с помощью одних шпор и превосходно разбирался в тонкостях воинской науки. Вместе с тем, в отличие от большинства сверстников, он получил прекрасное образование, знал латынь и обладал острым умом.
К тому же Джанни был красив лицом, строен и необыкновенно щедр. Его дом славился гостеприимством и искусными поварами. Восторженные друзья-поклонники постоянно окружали юного барона. Девицы из самых знатных и богатых семей мечтали о браке с ним. Даже поэт Петрарка отдал должное обаянию младшего Колонна, назвав его как-то «божественным юношей, полным античного, истинно римского величия».
Почти каждый день Джанни устраивал у себя пиры. На них обычно приглашали тех, кто мог занять и позабавить избранное общество. Нередко там бывали странствующие певцы менестрели, известные музыканты, знаменитые актеры-клоуны или богословы-проповедники.
В тот вечер собравшиеся у Джанни нобили с любопытством поглядывали на незанятое место рядом с креслом хозяина.
— Кого пригласили? Надеюсь, он повеселит нас? В прошлый раз неаполитанский музыкант превосходно играл на флейте, — обратился сын префекта Микелле ди Вико к Джанни.
— Сегодня я приготовил сюрприз, — отозвался тот. — Если явится, будет потеха.
— Кто может не явиться? — изумился один из гостей. — Неужели в Риме найдется храбрец, способный отказаться от твоего приглашения?
— Клянусь честью, ему пришлось бы дорого заплатить за неуважение к роду Колонна, — заметил другой.
— Тот, кого я жду, не из пугливых, — усмехнулся Джанни. — Он не побоялся при всем сенате обвинить в мошенничестве и нас и Орсини.
— Так это папский нотарий! — воскликнул сын префекта. — Ну что ж, прекрасная мысль. После выступления в Латеранском соборе он начинает все больше входить в моду. Его принимают теперь в лучших домах. С ним советуется епископ.
— Бывший трактирщик слишком задрал нос, — вмешался в разговор Франческо Савелли, приятель Джанни. — Неплохо будет сбить с него спесь. Пусть-ка он заменит нам шута.
— Кажется, отец Колы был прежде вашим ленником? — спросила сидевшая рядом девица в нарядном платье.
— Мы и сейчас могли бы быть их синьорами. Только новые дурацкие законы дали им право жить в городе независимо.
— А что это болтают о его происхождении? Будто он внебрачный сын покойного Генриха Седьмого, — спросил Микелле ди Вико.
— Вряд ли император когда-нибудь заглядывал в их таверну, — презрительно скривил губы Франческо Савеллн. — Такие слухи распускают его почитатели из черни.
— Во всяком случае, держит он себя как настоящий принц, — засмеялся Джанни. — Мне пришлось полчаса упрашивать его прийти сюда на вечер.
— По-моему, он просто сумасшедший, — уверенно произнесла юная дама с пышной прической в виде высокой двухэтажной башни. — Его речи и пророчества потому и действуют на всех. Здесь привыкли к юродивым.
— А мне Кола нравится, — обмахиваясь веером, заметила ее подруга. — Он ни на кого не похож.
— Ты всегда отличалась странным вкусом, — осторожно покачала головой обладательница башни.
— У рынка Кола со своими друзьями опять намалевал картину, — сказал сын префекта. — Мы насилу ее соскоблили. Толпа чуть не перебила солдат камнями.
— Что за картина? — заинтересовался Джанни.
— Они изобразили будущее Рима, — стал рассказывать Микелле. — Прежде чем началась потасовка, мне удалось рассмотреть ее. Представьте себе: в большом костре горят люди, в центре — старая женщина. Из церкви справа выходит ангел в белом с мечом и спасает женщину. Сверху апостолы Петр и Павел обращаются к нему со словами: «Ангел, ангел, спаси ту, которая так долго оказывала нам гостеприимство». Туча мертвых коршунов падает с неба в огонь. Их убивает белый голубь. Он передает венок из бессмертников маленькому воробью, а тот возлагает его на голову старой женщины. Внизу подпись: «Близится время великого правосудия, жди его!»
— Неужели в подобной чертовщине можно найти какой-то смысл? — пожал плечами Франческо Савелли. — Лично я ровным счетом ничего не понимаю.
— Ну, разобраться в этой аллегории не так уж трудно, — возразил Джанни. — Погибающая в пламени женщина — Рим; спасающий ее белый голубь, по учению иоахимитов, — святой дух; падающие же в пламя коршуны, конечно, мы — гранды.
— А воробей, исполнитель воли голубя, сам Кола ди Риенцо, — усмехнулся Микелле ди Вико.
Внизу на парадной лестнице послышался шум шагов. Дверь гостиной распахнулась. Слуга, в коротком камзоле с гербом дома Колонна, объявил о прибытии папского нотарий. В зал вошел Кола ди Риенцо. Он спокойно окинул взглядом собравшихся за столом и неторопливо направился к свободному креслу. Молодой барон поднялся ему навстречу.
— Милости просим, мессере, — с преувеличенной любезностью приветствовал он гостя. — Мы давно ждем вас.
— К сожалению, не мог прийти раньше, — откидывая назад капюшон, произнес Кола. — Меня задержал епископ.
— Знаем, знаем, у вас много важных государственных дел и потому охотно прощаем, — отозвался хозяин. — Но но доброму обычаю нашего дома опоздавшему полагается осушить сей маленький кубок.
Барон указал на огромный бычий рог, украшенный драгоценными камнями и вделанный в золотую оправу. По его знаку вместительный сосуд наполнили красным вином. Папский нотарий не спеша поднес кубок к губам, медленно осушил его и как ни в чем не бывало опустился в кресло.
Посыпались удивленные возгласы:
— Что значит бывший трактирщик!
Разговоры за столом заметно оживились.
— Я права, он не такой, как все, — Шептала подруге дама с веером. — До сих пор ни одному из этих благородных юнцов не удавалось справиться с рогом.
— На прошлой неделе венецианского посла унесли чуть живого, — поправляя свою башню-прическу, согласилась та.
Кола ди Риенцо, не обращая внимания на подтрунивание нобилей, принялся за закуски. При папском дворе в Авиньоне ему не раз случалось попадать в подобные переплеты. Вино, никогда не имевшее над ним большой силы, лишь слегка ударило в голову.
В последнее время Риенцо часто приходилось бывать в домах римских вельмож. Одни приглашали его как ученого, друга Петрарки, другие — как опытного юриста апостолической камеры, но большинство видело в нем чудака оригинала, помешанного на древностях и умевшего к тому же потешать гостей странными речами.
Попав на пир к молодому Колонна, папский нотарий решил продолжать свою роль. Он невозмутимо поглядывал вокруг, пробовал разные блюда и веселил собеседников остроумными замечаниями. За столом то и дело звучал смех. Тосты следовали один за другим.
Джанни и Микелле ди Вико наперебой потчевали соседа.
— Позвольте предложить жареных соловьев в соусе, — пододвигая Коле золоченый поднос, угощал барон. — По вкусу они, правда, мало чем отличаются от воробьев, зато это прекрасное средство для укрепления голоса. Знаменитые ораторы всегда едят их, чтобы не охрипнуть.
— У тех, кто слишком много лает, в теле образуется пустота, — подхватил сын префекта. — Спешите заполнить ее тонкими яствами, мессере. Аппетит и челюсти у вас, кажется, отличные.
— Еще бы, они достались ему по наследству, — насмешливо заметил Франческо Савелли. — Генрих Седьмой за один присест съедал целого барана.
— Почаще приходите к нам. Мы здесь хорошенько откормим вас, — хлопал гостя по плечу Джанни. — Если не станете императором, отрастите по крайней мере живот, как у настоящего герцога.
— Благодарствую за любезность, но мне, право, жаль вас. Вы еще так молоды, — в тон им отозвался Кола.
— Это почему же? — заинтересовался Микелле ди Вико.
— Времена меняются! Столь дерзкие речи могут стоить головы.
— Кому?
— Вам, конечно, — вздохнул тот, — когда я стану управлять Римом.
Раздался общий смех.
— Я говорю вполне серьезно, — продолжал папский нотарий. — Как только меня выберут в правители, ворам и грабителям в Риме не поздоровится!
Новый взрыв хохота заглушил его слова.
— Нет, право, никогда не слышала подобного! — воскликнула одна из дам.
— Какую же казнь вы нам назначите? — вытирая выступившие от смеха слезы, спросил барон.
— Каждый получит по заслугам, — сурово сказал Кола. — Лжецов вроде судьи ди Нормано ослеплю; графа Коэтано сожгу, чтобы не отравлял римский воздух; вас, Колонна, учитывая древность рода и вред, причиненный городу, пожалуй, придется повесить. Но не унывайте, ваши враги Орсини будут завидовать вам. Мартино ди Порто и его шайку я отправлю на плаху как простых разбойников.
— Ой лопну, не доживу до казни, — схватился за живот Франческо Савелли. — А нас, неужели ты не пощадишь и нас — твоих бывших синьоров?!
— В знак особой милости вашему дому будет оказана высокая честь. Вас четвертуют на площади перед Капитолием.
Последняя реплика папского нотария привела всех в настоящий восторг. Опрокидывая кресла, хлопая в ладоши, гости повскакали с мест. Поднялся такой шум, что невозможно стало различать отдельные возгласы.
Внезапно крики гостей были прерваны звоном набата. В зал вбежал паж Джанни. Он сообщил о нападении солдат Орсини на дом одного из сторонников Колонна. Пировавшие рыцари похватали оружие и во главе с хозяином поспешили на выручку своим.
Кола ди Риенцо, надвинув на голову капюшон, покинул палаццо молодого барона. Сжимая под плащом рукоять маленького кинжала, он быстро шел по пустынным улицам ночного Рима. Где-то рядом в квартале Колонна не умолкая били в набат, виднелось пламя разгоравшегося пожара.
Прислушиваясь к долетавшим с той стороны воинственным кликам, папский нотарий вспоминал насмешки нобилей и с ненавистью думал о тех, кто лишал город покоя, то и дело превращая его в арену кровавых схваток.
Римская беднота
