После установления Советской власти в Чите в апреле 1918 года я поехал в родную Зоргольскую станицу в отпуск. Давно не был дома. Мечтал повидать родных, отдохнуть после тяжелой фронтовой жизни и бурных революционных событий. Но отдохнуть не пришлось. Станица бурлила. Ломались старые традиции, привычные отношения между богатыми и бедными, между начальниками и подчиненными и даже между старшими и младшими в семье.

Как обычно после долгого отсутствия, нужно было повидать многочисленных родных и знакомых. Да так, чтобы никого не обойти, не обидеть. Конечно, после первых расспросов о здоровье разговор переходил на политику. Что делается в городе? Кто такие большевики? Из-за чего воюют с атаманом Семеновым?

Зоргольская станица преимущественно скотоводческая. Хлеба здесь сеяли мало. Решающее значение в земельных отношениях играли не посевные площади, а покосы, которые делились ежегодно по душам. Поэтому многосемейные бедняки часто продавали свои покосы богачам, имеющим машины- сенокосилки и наемных батраков. Классовая вражда между богачами и бедняками в период революции обострилась. Основной прослойке в станице — казакам-середнякам — не нравились старые порядки, при которых они были обязаны нести военную службу, а коня, обмундирование и даже шапку заводить за свой счет. Наконец, они не хотели дольше терпеть на службе офицерского мордобития. Это предопределило политическую позицию середняков.

Когда был получен приказ самозванного атамана Семенова о мобилизации казаков для борьбы против большевиков, то станичный атаман собрал сход, чтобы выявить отношение казаков к семеновскому приказу.

Ярко светит апрельское солнце. Необычна ныне пасха. И на нее революция наложила свой отпечаток. Народу на улице много, но уже нет былого беззаботного веселья. У большинства лица озабочены и сосредоточены. То тут, то там вспыхивают жаркие споры. Многие идут на сходку в станичное правление.

Станичный атаман, бравый вахмистр Егор Иванович Кычаков, с большими рыжими усами, тщетно старается навести порядок; его никто не слушает. Крепкий табачный дым плавает, как густой туман. Но его никто не замечает. Обсуждаются два документа: обращение Забайкальского облисполкома рабочих, крестьянских и казачьих депутатов, призывающих казаков к борьбе против бандита Семенова, и приказ есаула Семенова о борьбе против большевиков.

Атмосфера все более накаляется.

Перевес явно на стороне большевиков. Во всяком случае, подавляющее большинство фронтовиков — бедняков и середняков — определенно не хотели примыкать к Семенову и вообще не хотели воевать. Слишком устали, не успели еще отдохнуть и отмыть окопную грязь.

— Идти к Семенову, — значит идти против всей России, — говорили фронтовики. — Мы только что вернулись с фронта. Там все солдаты за большевиков. Словом, весь русский народ за большевиков, а мы против? Нет, этак нельзя. Нам не устоять против всей России. Да и не к чему.

— Что же вы хотите? С большевиками идти против своих братьев казаков? — горячился старый казак, бывший писарь Илья Перебоев, нервно передвигая на носу старые очки. — У Семенова казаки. Вся Чиндатская станица, и Кайластуй, и Абагайтуй пошли к Семенову. Гляди, завтра и дуроевцы пойдут к нему. А за большевиками кто? Солдаты да крестьянская голытьба.

Кулаки-богатеи Бакшеевы и Пешковы сами не выступали, а выпускали за себя подкулачников, вроде Перебоева. Они были, конечно, на стороне Семенова. Они недоумевали, почему станичные учителя их же казаки, Я. Жигалин, П. Г. Пешков и, в особенности, осторожный И. Е. Лесков — на стороне большевиков, а с ними и станичный фельдшер И. Е. Эпов.

Станичная интеллигенция действительно была на стороне большевиков. Я только что вернулся с Кавказского фронта. Прапорщик Пешков тоже недавно вернулся с фронта и был делегатом 3-го областного съезда Советов.

Мы с Пешковым считались руководителями зоргольских большевиков, состоящих из части фронтовиков и казачьей бедноты. Мы сидели в стороне, воздерживаясь пока от выступлений, старались определить настроения массы и учесть силы противника.

— К Семенову, говоришь? — кричал молодой фронтовик Тереха Ольховский. — За золотые погоны? За «ваше благородие»? Нет, спасибо. Довольно с нас! Будет! Я не хочу, чтобы офицеры били меня по морде, не хочу стоять часами под винтовкой! А с рабочим и крестьянином делить нечего, коров у меня мало, а земли вона сколько, на всех хватит.

— Верно! Правильно! — раздавались голоса в толпе.

— Как хватит? А если населят к нам новоселов? Нагонят из России, там, говорят, курицы негде выпустить. Вот тебе и хватит! — выкрикнул Перебоев.

— А что же, ты есть будешь землю-то? Или как собака на сене — сам не ешь и другим не даешь! Сколько мы пашем? Сколько ее еще остается? Почему не дать, у кого ее нет совсем?

Последние слова вызвали протест у многих казаков. Нужно было отвести спор от земли. Да и момент достаточно назрел, чтобы поставить вопрос прямо. Я встал и подошел к столу. Шум стал затихать. Всем хотелось послушать, что скажет большевик. Знали, что я должен сказать что-то важное, так как считали меня ученым.

— Товарищи станичники, — начал я. — Мне кажется, много здесь говорить не приходится. Надо решать. Надо выбирать — или с есаулом Семеновым назад к старым порядкам, о которых так заботится Илья Григорьевич, назад к офицерскому мордобою, к войне за чужие капиталы, за интересы буржуазии, или с большевиками, т. е. со всем русским народом, к новой, светлой, свободной, лучшей жизни, где не будет голода, нищеты, где все будут равны и не будут за чужие интересы убивать друг друга на войне. Мне кажется, выбор ясен. Советская власть— это власть трудящихся, и мы тоже трудящиеся, и не пойдем против своих братьев — трудящихся — рабочих и крестьян. Довольно с нас позора 1905 года, когда наши несознательные и обманутые казаки помогали генералу Ренненкампфу расстреливать читинских рабочих. Этому больше не бывать. Мы часть России, русского народа и отделяться от нее не будем. А есаулу Семенову надо дать отпор и сказать: пусть он убирается обратно в Маньчжурию и не мешает нам строить новую жизнь.

С минуту стояла тишина. Казалось, все ждали, что я должен еще что-то сказать. Тогда Перебоев, желая «поддеть» меня и использовать недавнее настроение по земельному вопросу, быстро вскочил и ехидно спросил:

— Позвольте, Яков Павлович, задать вам один вопрос. Как же насчет земли-то? Населят к нам крестьян или нет?

Я, возмущенный ехидством Перебоева, резко ответил:

— Не беспокойтесь, российским крестьянам хватит теперь земли, которую Советская власть отняла у помещиков и передала им, вашей же земли не тронут. Да и много ли вам нужно земли, ведь вы уже одной ногой стоите в могиле?

— Го, го, го! Верно! Три аршина хватит, — раздалось из задних рядов.

Сход затянулся дотемна. Казаки устали.

— Голосовать, — все чаще раздавались голоса.

Учитывая настроение фронтовиков и бедняцко-середняцкой части сторонники Семенова не рискнули поставить вопрос о присоединении к Семенову и, в расчете привлечь на свою сторону колеблющихся середняков, с их помощью провалить предложение большевиков, внесли предложение о «нейтралитете», т. е. ни за Семенова, ни за Советы. Но несмотря даже на эту уловку, предложение о поддержке Советов и борьбе против Семенова получило большинство голосов.

На другой день на вторичное собрание не пришел станичный атаман. Тогда большевики провели резолюцию о ликвидации станичного управления и об организации Советской власти. Семеновские отряды уже появились в соседней Быркинской станице и не сегодня-завтра могли быть в Зорголе. Учитывая это, создали военно-революционный штаб, наделив его всей полнотой власти.

Начальником штаба избрали меня. Почти единогласно собрание голосовало за организацию отряда, но когда началась запись добровольцев, то записалось около 30 человек. Некоторые казаки уклонялись от вступления в отряд по различным предлогами. Командиром отряда, по моему предложению, был избран учитель П. Г. Пешков.

Многие казаки, записавшиеся в отряд, являлись бедняками и не имели своих лошадей. Где их взять? Тогда добровольцы сами выдвинули вопрос о реквизиции лошадей и седел у богачей.

— В чем дело? — горячился бедняк Губин. — У одного Моти Бакшеева хватит коней на весь отряд.

— А у Николая Перфильевича? А у братьев Пешковых? — подхватили другие, — на целый полк хватит!

Предложение было принято. Тут же послали богатеям приказ ревштаба о выдаче для отряда хороших лошадей.

Кулаки рассвирепели. Не желая выполнять приказ, они прибегали к разным уловкам. Угоняли коней подальше в степь и говорили, что не могли их найти. Тогда красногвардейцы сами пригоняли со степи хороших лошадей.

Николай Парфильевич Бакшеев, матерый зоргольский кулак, вечером вернулся домой злой, но довольный, что далеко загнал своих лошадей в степь, теперь большевики не найдут их там. Но дома его ждала другая неприятность: жена передала ему повестку из ревштаба с предложением немедленно внести на организацию красногвардейского отряда контрибуцию в сумме 150 рублей. С ожесточением порвав повестку, он приказал жене достать все деньги из сундука.

— Зачем же тебе все? Ведь они просят только 150 рублей.

— Дура! Ни копейки не дам, а спрятать надо подальше, если с обыском придут. Никаких денег нет у нас, слышишь?

Спрятав деньги на чердаке, он слез оттуда озлобленный и пыльный, протирая свои больные трахомой глаза.

Бакшеева вместе с другими кулаками, не внесшими контрибуцию, вызвали в ревштаб и арестовали. Но контрибуция была небольшая, и все внесли деньги, за исключением упрямого Бакшеева. На другой день его отправили под конвоем в Нерчинско-заводской уездный Совет. Жена перепугалась за мужа и с плачем принесла в ревштаб 150 рублей. Бакшеева вернули с дороги и освободили. От всего этого обстановка крайне обострилась. Богатеи распускали разные небылицы о большевиках и о скором приходе атамана Семенова. Но выступить против нас открыто не решались, зато постановили учинить расправу с руководителями отряда. Как- то, проснувшись ночью, я услышал возле дома подозрительный шум. Лаяли собаки. Наскоро одевшись, с револьвером в руке, я осторожно вышел во двор. У забора увидел двух человек. Приготовился стрелять и спросил: «Кто тут?» — «Это мы!»— услышал я. Узнал бойцов из нашего отряда. Они рассказали, что случайно узнали, как богачи поили вином и подговаривали одного хулигана ночью из-за угла убить меня, и поэтому решили организовать тайную охрану моего дома, чтобы предупредить покушение.

Отряд испытывал острый недостаток оружия. Боевых трехлинейных винтовок имелось три, случайно вывезенных с фронта в разобранном виде, да пяток винтовок, конфискованных на таможенном посту. Патронов к ним тоже было мало. Остальные бойцы вооружались старыми берданами, взятыми из станичного цейхгауза.

На общем собрании было решено послать письма в соседние поселки с призывом включиться в борьбу против атамана Семенова. В поселки Буринский и Средне-Борзинский я поехал сам и провел там собрание. В Буринском сразу же записалось несколько человек во главе с бывшим вахмистром 6-й сотни 2-го Читинского полка Губиным, с которым мы вместе провели всю войну 1914–1917 годов на Кавказском фронте.

В начале мая мы узнали, что отряд семеновцев появился в соседней Донинской станице. Решили перехватить инициативу и не дать семеновцам провести мобилизацию в станицах Донинской и Быркинской. Наш небольшой отряд выступил из Зоргола под плач провожавших матерей и жен. Так было положено начало славному походу Зоргольского красногвардейского отряда.

Прямой связи с Читой у нас не было. Мы не знали положения на семеновском фронте и не имели из Читы указаний и никаких оперативных задач. Но мы знали, что атаман Семенов — враг Советской власти, значит, надо его бить.

Вскоре нас догнали и влились в наш отряд человек 20 из Ново-Цурухайтуя во главе с фронтовиком Абрамом Федоровым и бывшим гимназистом А. Л. Пинигиным. Многие из них были вооружены трехлинейными винтовками, конфискованными на таможенной заставе. Настроение у нас поднялось. Значит, мы не одни!

На другое утро отряд прибыл в станицу Быркинскую. Здесь нас встретили радостно.

В Бырке наш отряд значительно пополнился. Кроме того, к нам прибывали небольшими группами и в одиночку казаки из других поселков.

Перед нами встал вопрос о снабжении отряда. До сих пор бойцы в основном питались еще продуктами, захваченными из дома, теперь же надо было думать о регулярном снабжении в походной обстановке около двухсот человек. Денег у нас не было. Ревкомам, организованным на местах, было поручено собирать продукты, в первую очередь от купцов, кулаков и зажиточных казаков.

В Бырке наш Зоргольский отряд получил первое боевое крещение. В начале мая Семеновский отряд Беломестнова повел наступление на Бырку. Мы быстро заняли боевую позицию по гребню горы. Наскоро вырыли окопы и приготовились к обороне. Подпустив противника шагов на 200, мы открыли огонь и сбили двух семеновцев. Артиллерия белых обстреливала село. Снаряды перелетали через наши окопы и рвались в селе.

Часть семеновцев пошла в обход нашего правого фланга. Учитывая превосходство белых в численности и вооружении, мы решили отвести отряд в село Талман-Борзю, а оттуда через Нижний Калгукан пойти на Доно, чтобы ударить по семеновцам с тыла.

В Доно мы встретились с конным отрядом. Сначала думали, что это семеновцы, и приготовились к бою. Каково же было наше удивление и радость, когда мы узнали, что это Газимурский отряд!

Отряд организовался в Газимурском заводе из казаков, живших по реке Газимуру. Командиром был избран Кожевников, бывший вахмистр, а потом выборочный командир 1-го Верхнеудинского полка, с которым мы встречались в Верхнеудинске в январе 1918 года. Нечего и говорить, как поднялось настроение обоих отрядов от этой встречи. Вскоре мы встретились с еще одним отрядом, организованным в Копуни Прокопом Атавиным.

На совместном совещании решили: в один отряд пока не объединяться, но действовать согласованно: держать направление к железной дороге, на станцию Мациевская и Даурия, чтобы отрезать от Маньчжурии семеновские части, действующие около Оловянной, и в то же время парализовать влияние Семенова в станицах Дуроевской и Цаганолуевской. Это были скотоводческие станицы с зажиточным населением, и Семенов рассчитывал здесь на широкую поддержку. Но его расчеты не оправдались. Хотя кулацкая часть казачества и поддерживала его, казаки-середняки, в особенности бывшие фронтовики, шли к нам.

Вскоре к нам прибыл отряд в несколько десятков человек, организованный из рабочих Нерчинского завода.

Узнав о нашем приближении, семеновский отряд ушел в направлении станицы Манкечурской, а мы двинулись к железной дороге. Наш путь проходил по крутым безлесым сопкам, покрытым сочной зеленой травой. Но здесь можно было проехать десятки верст и не найти воды. Не было ни родников, ни колодцев. Лишь изредка попадались небольшие озерки с соленой водой, совершенно негодной для питья. Даже лошади, изнывавшие от жажды, недовольно фыркали, отведав этой воды. Не только ненависть к врагу, но и жажда гнали нас вперед к железной дороге.

К июлю 1918 года Зоргольский отряд вырос до 700–800 человек. Так же росли — и другие отряды.

Организация красногвардейских отрядов проходила в условиях острой классовой борьбы. Большевикам приходилось преодолевать упорное, скрытое, а порой и открытое сопротивление деревенских кулаков, купцов и попов. В Красную гвардию шли главным образом бедняки, не имевшие лошадей, шашек, седел. Все это приходилось брать у богачей. У них же приходилось брать и деньги, необходимые на мелкие расходы по организации отрядов. Продовольственное снабжение отрядов также ложилось главным образом на зажиточных. Все это создавало дополнительные причины классовой вражды и расслоения деревни.

Очень сложным делом было вооружение отрядов. Лишь в конце мая или начале июня берданы удалось заменить трехлинейными винтовками, полученными из Читы. Интересно, что эти винтовки были изготовлены в Америке по заказу правительства Керенского и по дороге перехвачены большевиками в Чите и Иркутске.