С волненьем, с нежностью, с любовью,

С тоской и ревностью земной

Писал я эти строки кровью

Одной тебе. Тебе одной.

В них мой огонь, мои молитвы.

И ты одна издалека

Их, пронесенные сквозь битвы,

Прими как дар фронтовика.

Этих строк не найти в антологиях, их не читают со сцены, не вспоминают в годовщины Победы. Их попросту никто не знает, они сохранились чудом. Книжечку с ними, согнутую пополам, носил в кармане пальто старичок, которого я мог не встретить, и тогда она совсем пропала бы (собственно, и пропала).

В первой половине 1970-х годов я жил в Орехово-Зуеве и работал в многотиражке завода «Карболит». Там иногда появлялся её прежний редактор, маленький бодрый пенсионер, которого все звали Парамонычем. Он показал мне потёртую книжечку на серой бумаге, без обложки. На первой странице значилось: «Михаил Марков. ВМЕСТО ПИСЕМ. Лирика. 1943». Выходные данные не указывались. Парамоныч сказал, что фронтовой типографией было напечатано всего 30 экземпляров.

Книжка содержала 23 стихотворения. Несмотря на военный год выпуска, на то, что в сборничке нет ни единой страницы, где не шла бы речь о боях, обстрелах, о погибших товарищах, – вся книга о любви. Поэт обращался к своей жене, которую не видел два года. Находясь на волосок от смерти, он не оставлял нежные слова на потом, ведь каждая строка могла стать последней.

Я взволновался: «Что ж вы такую книгу только знакомым показываете?». Эти стихи, как сказано в них же, написаны «в траншеях узких и сырых», «урывкой на снегу». А ведь большинство произведений о войне сочинено после неё, и часто теми, кто бывал в действующей армии лишь наездами с карандашом и блокнотом. Сняв машинописную копию, я послал её в Воениздат. Оттуда равнодушно ответили: планы у них заполнены. Между тем приближалось 30-летие Победы, и неужели в каком-нибудь альманахе не нашлось бы места хоть для двух-трёх стихотворений?

Тогда я решил свести Парамоныча с библиофилами: они лучше знают, как не дать книге пропасть. Но старичок отказался: «Будет пылиться в коллекции, никто не увидит». Я возразил: «А сейчас кто видит? Таскаете во внутреннем кармане!» Я не решился сказать, да он и сам должен был понимать, что он не вечен – и как бы потом не сгинула книжка... Вдобавок редакционная машинистка, имевшая преувеличенное представление о своей мудрости, сунулась с мнением, что реликвию надо держать у себя. Двух старших товарищей я не мог переубедить. Тем и кончилось.

Год или два спустя ко мне обратился знакомый с неожиданным заказом. От него ушла жена. Он просил написать такие стихи, чтобы она вернулась. Человек явно в отчаянии потерял голову и хватался за соломинку. Разве стихами поправишь? Но как не помочь… Я не понадеялся на собственные способности и принёс стихи Михаила Маркова. Прочитав, знакомый воскликнул: «Этой книге цены нет!» Выбрал четыре стихотворения, я перепечатал их на открытках. Он послал жене. Та действительно вернулась! Счастливый супруг не знал, как меня благодарить. А я и не ждал благодарности, заслуга не моя. Тем не менее он притащил подарок – пишущую машинку. Как я ни отказывался, он все-таки всучил её: мол, у него две, а ему и одна ни к чему. Это была моя первая в жизни собственная машинка, я потом напечатал на ней рукопись своей первой книжки.

Кто такой Михаил Марков? Он, по словам Парамоныча, из города Кольчугино Владимирской области, а на фронте был редактором дивизионной газеты. В самом сборничке упоминается «древний Суздаль, вишнёвый сад на берегу», где поэт встречался с любимой. И стихи, очевидно, он написал до того, как стал редактором. В них сказано: «Сменил я две винтовки в битвах», затем – врагов «косил мой ППШ». Винтовка и автомат – не офицерское оружие. Кроме того, политработник, каким являлся редактор газеты, не преминул бы даже в любовную лирику вставить «За Родину! За Сталина!». Ведь его обязанностью было идейное воспитание бойцов. О Родине в стихах говорится. О Сталине или ВКП(б) – ни полслова.

Когда приближалось 50-летие Победы, я снова вспомнил о фронтовом сборничке. Но Парамоныча давно потерял из виду и сам не раз менял адреса. Я лишь примерно знал, где он жил. Однако все прежние дома там оказались снесены. В довершение я забыл имя и фамилию. Когда наконец я нашёл, куда переселился Сергей Парамонович Егоров, мне сообщили, что он несколько лет назад умер. Его вдова умерла за месяц до моего обращения.

Я только выяснил у его дочери, что он воевал в Белоруссии и дошёл до Берлина. Где он познакомился с Марковым? По стихам можно отчасти проследить боевой путь поэта: Подмосковье (которое он назвал родным), Смоленщина, Десна. Упомянуто тяжёлое ранение. В начале войны у Маркова родилась дочь, которую он не успел увидеть.

А жена, как я знаю от того же Парамоныча, не дождалась фронтовика. Редкой красоты была женщина... и не устояла, сошлась с милиционером. Марков прошёл войну, но потом умер безвременно.

Нет и его книжки. Дочь Парамоныча ничего не знала о ней. Видно, старое пальто выбросили и книжку вместе с ним. Сберёг старик, называется... Осталась снятая мною копия. К счастью, я догадался воспроизвести совершенно точно, как бы сфотографировать на пишущей машинке – лист в лист, строка в строку, с особенностями правописания 40-х годов, с грамматическими ошибками и даже с опечатками. Кстати, наличие опечаток косвенно указывает на то, что Марков тогда ещё не был редактором газеты. Если бы книгу выпускал сам автор, к тому же свою первую, предназначенную для отправки любимой, он бережно проверил бы каждую букву, не пропустил бы, например, «не видно» вместо «не видим».

У меня самого копия могла не сохраниться при многих переездах (как-то раз за неделю сменил три частных квартиры). Вдобавок жена выискивала каждый клочок бумаги, чтобы сдать в макулатуру (за неё награждали хорошими книгами, с ними тогда было туго), и я отдал второй экземпляр. Но первый всё-таки сберёг, хотя и не знаю зачем, раз никому не надо. 

Рассказ об истории сборника я поместил во владимирской областной газете «Призыв», сопроводив стихотворениями Маркова. Редакция не преминула вставить ляп: я написал «книга без обложки, на серой бумаге», в газете «без обложки, отпечатанной на серой бумаге». Да откуда я знаю, какая была обложка, если её нет (и, скорее всего, не было)? Ну ладно, читатели понедоумевали, но главное, я ждал, не откликнется ли кто-то из родственников, а может, краеведы начнут поиск, военкомат поднимет архивы. Никто не отозвался. Незадолго до 60-летия Победы увидел «Родную газету», которая в каждом номере помещала воспоминания о войне. Отправил рассказ со стихами туда. Напечатали коротенькую заметку: ищу родственников Маркова. И тоже тишина.

Михаил Марков не был профессиональным поэтом. Возможно, он никогда не взялся бы за перо, если бы не война и разлука. Но какие бы шероховатости ни обнаруживались в его книге, её главное достоинство останется непревзойдённым. Эти стихи написаны в огне, на передовой, рядовым бойцом необъятных сражений. Среди жестокости и крови, убивая и сам рискуя быть убитым, он не очерствел душой, не утратил в себе человека. Глядя в глаза смерти, он говорил о любви.

Михаил МАРКОВ

ВСЕГДА СО МНОЙ

Семьсот ночей не ночевал я дома

Мне даже сны не снятся о тепле.

Моя постель – холодная солома

В сырой землянке на сырой земле.

А дом далек, как мир волшебной сказки,

Как потайные детские мечты.

И я отвык от нежной женской ласки,

От несказанно милой красоты.

Благословенны верность и терпенье!

Они любого рвения сильней.

Лишь иногда, забывшись на мгновенье,

Я обнимаю, как тебя, шинель.

Ты здесь, со мной, при мне живешь незримо.

Сквозь дым войны я вижу облик твой,

И если б не было тебя, любимой,

Солдат не вынес б жизни фронтовой.

ПРОБУЖДЕНЬЕ

Я спал тревожно под сосною.

Сгустились ширмами кусты.

Дышали ветры надо мною,

А я подумал, дышишь ты.

Зачем настало пробужденье,

Тебя, горячую, маня.

Я так желал, чтоб заблужденье

Не ускользало от меня.

На небосводе одиноко

Звезда мерцала, молода.

Ты от меня была далеко,

Как эта яркая звезда.

О, по какой, скажи, примете

В лесу, где сосны да кусты,

Найти мне ласковый тот ветер,

Что дышит так же, как и ты?

СОМНЕНИЕ

В жару, в огне боев суровых

Без писем жить, как без воды,

Работу девушек почтовых

Ругаю я на все лады...

И нынче нет... – Забыла, верно, –

Друзья сочувствуют. – Дела-а.

Ах, эта почта. Впрочем, скверной

И до войны она была.

Сменил я две винтовки в битвах.

Пуд соли съел, изведал бед.

Я иступил четыре бритвы,

А писем нет. А писем нет.

Я рвусь вперед. Пылают хаты,

И им помочь сейчас нельзя.

А если связь не виновата?

А если вдруг правы друзья?

Нет. Я гоню сомненье: прочь ты,

Несись, как пули, стороной.

О, как хочу я, чтобы почта

И в этот раз была виной.

ОШИБКИ

В огне боев наедине с судьбой

Я осознал, я выстрадал ошибки.

Мы часто брови хмурили с тобой,

Сгоняя с лиц душевные улыбки.

Вокруг был мир, и солнце, и цветы,

И соловьи высвистывали трели.

А мы, как редко мы средь суеты

В глаза друг другу ласково смотрели.

У нас кипела кровь, любовь – в крови.

Но, не умея пользоваться счастьем,

Как мало думали мы о любви,

Как редко целовались мы со страстью.

Среди необоснованных кручин,

Которые мы сами и творили,

Как много мы грубили без причин,

Как мало нежных слов мы говорили.

Я выстрадал наедине с судьбой

Всю вашу жизнь до тяжких дней от зыбки.

Иду я в бой. Я выиграю бой.

Вернусь. И мы исправим все ошибки.

СИРЕНЬ

Шипели мины там и здесь,

Пират пикировал с сиреной.

А я, ушедший в землю весь,

Лежал под кустиком сирени.

Сирень цвела. В весенний день

Под русским небом это было.

И в битве вспомнил я: сирень

Ты больше всех цветов любила.

Враги рвались ко мне, спеша,

И обходили, окружая.

Но их косил мой ППШ,

Как саранчу на урожае.

Враги ползли. Их цепь – густа.

И смерть была моей соседкой.

И тихо падали с куста

Ко мне сиреневые ветки.

И думал я, что это ты

Цветы даришь мне за отличье.

И я дареные цветы

Не мог отдать, таков обычай.

Твою любимую сирень

Я защищал, как жизнь, упорно.

И ясный, и весенний день

Был для врага осенним, черным.

Окончен бой. В моей руке

Твоя сирень. И я с собою

Ношу невянущий букет,

Как память о тебе и бое.