— Возьми, Кеха, еще стегно, а мне хватит.

— Нет, паря, так-то тебе совсем будет обидно.

Буин взглянул на товарища и улыбнулся. Синие глаза Иннокентия кричали: «Давай, браток, лишне не будет!»

— Лишне не будет, бери, Кеха, — Буин бросил на кучу мяса заднее стегно.

— Ладно уж, с меня пара бутылок «московской», — Иннокентий, довольный дележкой, крякнул, хотел еще что-то сказать, но тут распахнулась дверь, в сени влетел Андрейка, сверкнул гневно глазами и сквозь рыдания крикнул:

— Зачем убили у деда Самагира Чолбон?

Мужики растерянно переглянулись. Буин боязливо выглянул во двор, бросил в угол окровавленный топор и сердито посмотрел на товарища.

— Оськину изюбриху ты убил.

— Разве она Оськина? Она же была в тайге, на перевале.

— Там она жила.

— Почем я знал. Был бы колокольчик или ошейник на шее.

— Застал бы он нас с Чолбонкой, надел бы на тебя ошейник.

— Чо будем делать, а? Он же в милицию заявит.

— Не-е.

— Вот те и не-е! Надейся на тунгуса. Тут, паря, мозговать надо, как ловчее выкрутиться, чтоб сухими выйти.

— Чо думать-то, нада Чимиту просить, штоб уговорила Самагира… Оська-то шибко ее слушает.

— Ладно… делай.

— Попробуем… пойдем, паря, похмеляться.

— Ханда, ставь мясо, — Буин устало плюхнулся на стул.

Смуглая, средних лет бурятка засуетилась у плиты. Иннокентий тоже вошел, без приглашения сел за стол и закурил.

На столе вскоре оказался тазик с большими кусками жирной изюбрятины и бутылка «московской».

— С такой-то закуской не грех и выпить.

Кеха отгрыз пробку и наполнил стаканы. Выпили и молча запустили зубы в сочное мясо.

— Спасибо Самагиру, вырастил нам «коровку», — ухмыльнулся Иннокентий.

Буин поморщился, сердито замотал головой.

Наступило неловкое молчание. Иннокентий трясущейся рукой наклонил бутылку, тишину нарушило бульканье водки. Буин хмельными глазами окинул товарища и бесшабашно махнул рукой. Из водянистых глаз брызнуло хмельное озорство:

— Правильно, Буин, махай на нее. Ну их к ядреной матери.

— О да, ладна, водка-то — свята водица, всех мирит, пойдем к Оське Самагиру. Мало-мало пить будем, мало-мало баить будем, може, простит старик.

— Вот это деловой разговор, молодец Буин, — Иннокентий вынул из рюкзака еще пару бутылок и сунул их товарищу.

Чимита через оттаявшее стекло увидела подходивших Буина и Кеху.

— Идут гости.

— Кто такие? — Осип отложил в сторону шкурку лисенка и подошел к окну. По темно-медному морщинистому лицу его пробежала тень, расширились и засверкали злыми огоньками глаза. Он скрипнул зубами.

— Ты, старый, мотри, не дури!.. Не забывай обычай.

— Знаю, но как стерпеть-то?

— Терпи. Уйдут, потом делай, што хоть. В тайге свои законы, блюсти их надо.

— Ладно, молчи, баба! — Осип трясущейся рукой поднес к пустой трубке спичку.

В сенцах послышался топот, кашель и пьяный говор.

«Обычай… долг гостеприимства… Почему, однако, старики не придумали, чтоб воров и браконьеров вместо угощенья встречать дрыном?!» — думал сердито Осип.

Открылась дверь. С морозным паром ввалились два друга.

— Амар сайн, суседи!.. Здоровате!

— Мэндэ, проходите, садитесь.

Расплывшись в пьяной улыбке, Буин вынул из кармана две бутылки «московской» и поднес одну Осипу, а вторую — Чимите.

Старики, не выдавая своей неприязни, отблагодарили за подношение, как положено. Чимита принесла большого сига, расколотила его обухом топора. Жирную расколотку посыпала солью и перцем, нарезала луку. Получилась холодная закуска.

«Век оба ишачили, а ничего нет, — оглядывая внутренность дома, думал Иннокентий. — Ему-то простительно, таежник-эвенк шмутьем не обзаводится, было б доброе ружье, а она-то, бурятка, должна быть домовитой… Все на честность жмут… Нет, это не нашего бога люди, и с ними пива не сваришь».

— Садитесь за стол, мужики, чем богаты — тем и рады, — услышал Кеха голос хозяйки и сел рядом с Осипом.

Из крохотного шкафчика Чимита достала бутылку водки и разлила по стаканчикам. Однако разговор не ладился. Буин по-бурятски заговаривал то с Осипом, то с Чимитой, но хозяева отвечали односложно, неохотно. Да, как ни говори, между соседями пробежала черная кошка. Иногда Чимита коротко взглядывала на Кеху. Ей давно не нравился этот с водянистыми глазами мужик, который спаивал слабохарактерного Буина и делал что хотел в его доме.

— Дядя Осип, ты уж не серчай… У мово товарища вкралась ошибка, — упрашивал Буин.

— Пей, ешь, сусед, а греховные дела разберем потом, в другом месте. — Самагир хотел еще что-то сказать, но сердито махнул рукой и отвернулся. В сердце старого охотника с новой силой закипела злость на бесчувственных людей. Чтобы немного успокоиться, он глотнул густого чая, поперхнулся, на глазах выступили слезы.

— Тетка Чимита, ты у нас заместо мудрой матери, рассуди нас, пусть дядя Осип простит нашу оплошку, — не унимался Буин.

— То не бабье дело, сами разберетесь.

Долго еще упрашивал стариков Буин, но ничего не вышло.

Иннокентий хотя и не понимал бурятского языка, но для себя он сделал вывод: «Прощения не будет, ухо теперь держи востро».

Самагир шел и думал. Теперь он часто ломает седую голову размышлениями о Реке Жизни и о темном прошлом. Он и сейчас думает, как бы хорошо было, если бы вернуть предков из Страны Духов, чтоб они пожили при новой счастливой жизни, которую дал эвенкам великий батыр Ленин.

Очнулся от раздумий лишь перед разломанной хаткой. Крыша из еловых веток была раскидана во все стороны. От стенок осталось всего три-четыре тычины, остальные лежали на снегу. Березовый прут, к которому был привязан капкан, лежал с обрывком проволоки.

— О-бой! Сто чертей вдогонку, штоб тя разодрали! — Самагир немного успокоился и стал рассуждать: ушел с капканом… Это произошло вчера вечером. Верно, как раз перед вечером сыпала пороша. Не должен бы утянуть далеко.

Осип пошел по соболиному следу по направлению мрачной пещеры, которую называли Чумом Покойников.

«А самец-то могутной, с капканом на лапе, а прет и прет без роздыху», — думает Самагир.

Соболь пересек свежую стежку и запустил в россыпь, у самого Чума Покойников. Осип стал проверять запуск. Чтоб удостовериться, что соболь находится здесь, нужно было охватить местность вокруг россыпи. Обойдя с боков, охотник вошел в пещеру и испуганно попятился. Перед ним кроваво краснели наспех разбросанные части свежей изюбрятины, а в углу возвышалась целая груда звериного мяса.

— О-бой! Пошто столько зверя сгубили?! — невольно воскликнул эвенк. Он понимал, что если мясо в казну сдавать, значит, не было б надобности прятать в пещере. Было очевидно, что били для себя. Шибко жадные люди, шибко худые люди.

Самагир решил съездить в контору и вызвать охотоведа. Присмотревшись, увидел рядом со свежим звериным мясом белые кости. В упор на Осипа смотрел пустыми глазницами человеческий череп и будто силился что-то сказать таежнику. Эвенку стало не по себе. Темно-медное лицо Самагира еще больше сморщилось, он поспешно закрыл глаза, забормотал заклинания против злых духов, охраняющих сон покойников, и, запинаясь о камни, поспешил из страшной пещеры.

Жадно глотнув воздуха, Осип торопливо запалил свою трубку. Вот какие люди появились за ущельем Семи Волков, прячут мясо в Чуме Покойников… Сгубили столько зверя. «Нет, тут охотоведа мало, надо заявить в милицию», — решил он.

Чуть в сторонке из-под снега торчит углом камень. Отсюда в сторону кедровника тянутся неровные следы.

— Ушел!.. Упустил соболя, старый слепой ушкан, — бранит себя эвенк.

Не успел шагу ступить, как над головой грохнул гром. Взглянул вверх, а оттуда с клыкастого утеса несется на него снежная глыба. «Отбежать!» — пронеслось в сознании, но не успел шагу шагнуть, чем-то ударило в голову, из глаз посыпались искры, тело обожгло острой болью.

«Вот и тропа к предкам», — подумал Осип, а потом вес оборвалось, упала тьма.

Иннокентий сложил на сани мясо, закрыл брезентом, сверху набросал несколько охапок сена и туго притянул веревкой.

— Буин, съездим вдвоем. У Кукана, так и знай, сани будут опрокидываться, замучаюсь.

— Э, паря, мне некогда, возьми Андрейку.

Иннокентий матюгнулся, глаза загорелись злыми огоньками.

— А где он?

— Чичас пошлем.

Андрейка примостился сзади. Приятно пахнет сеном. Самбу под гору трусит бодрой рысцой. Ночью выпала пороша, и сани мягко скользят по свежему снегу. Придорожный багульник расцвел белыми пушистыми цветами и наклонился к узкой колее. Тонкие стволы ольхи и черемухи выгнулись от снега дугой и низко кланяются Андрейке. Величаво стоят сосны и кедры, тоже одетые в снежные шапки и шубы. Громко стучат дятлы, с дерева на дерево бесшумно перелетают сойки, синицы, пищат, поползень деловито исследует янтарный ствол сосны, выискивая личинки, а в березняке пискливо свистят рябчики.

Андрейка пожалел, что не взял свой дробовик. В ноябрьские каникулы он целых три дня провел с Осип-бабаем в охотничьем зимовье на Духмяной. Осип-бабай тогда ставил капканы на соболя и учил манком подманивать рябчиков. Тогда Андрейка первого своего рябчика дал деду Самагиру для привады, и старик назавтра же принес соболя. Сколько было у них тогда радости! До полуночи в камине весело трещал огонь. Осип-бабай рассказывал веселые и смешные приключения из жизни охотников.

Вдруг сани накренились, и Андрейка вмиг оказался в снегу. Рядом с собой услышал мат: Кеха барахтался в сучьях свалившегося дерева. Кривой сук продырявил старую доху где-то под мышкой и крепко держал Кеху. Андрейка вскочил на ноги и расхохотался.

— Чо смеешься, щенок, помоги!

С помощью Андрейки Иннокентий кое-как высвободил доху и поднялся на ноги. Самбу смирно стоял на месте и щипал сухие листья иван-чая.

— Добрались, паря, до Кукана, теперь ты веди Самбуху на поводу, а я буду поддерживать сани.

— Нет, я сяду верхом, так учил меня папа. Говорит, путаешься в ногах у коня и мешаешь ему идти.

— Ладно, садись. У вас, у братских, все по-своему. На конях-то вы мастаки, слов нету. Дай подмогу.

— Нет, я сам!

С километр пробирались по валунам и кочкам. Сани бросало во все стороны. Кеха непрерывно матерился и проклинал дорогу. Наконец, Самбу уперся в крутояр. Дальше шла узенькая тропка к мрачной скале. Иннокентий развязал воз.

— Андрюха, разнуздай Самбушку и дай сена.

— Долго, что ли, задержимся?

— Покряхтишь с мясом, узнаешь.

Иннокентий привязал к поняге заднее стегно и грудинку, а Андрейке бросил осердие и камусы.

— В передке возьми куль и склади эту дребедень.

Через полчаса добрались до пещеры. Кеха огляделся кругом, прислушался.

— А зачем бояться-то?

— Эх, ушкан дикой, ничего-то не кумекаешь. Здесь мой склад, понял?.. Я хищничаю, а батя твой помогает. Попадусь в милицию, обоим капут. Мозгуешь?

Кеха взял у Андрейки куль.

— Жди здесь. Никуда не суйся, — приказал он и скрылся в темной дыре, уходящей под скалу.

В третий заход забрали остатки мяса и уже заметно медленнее пошли в гору. Вдруг Иннокентий остановился и, оглядываясь по сторонам, попятился назад.

— Мотри-ка, Андрюха, кто-то следит за нами, — прошептал он.

Андрейка разглядел следы. Неизвестный человек был в широких унтах. На носке правого унта пришита небольшая заплата.

— Это, дядя, охотник шел. Зачем его бояться-то?

— Молчи, щенок! Иди скорей, — сердито шепчет Иннокентий.

Когда подошли к скале, Кеха быстро сбросил в кусты понягу, вырвал из Андрейкиных рук куль и вышвырнул в сторону.

Андрейка разглядел те же следы, уходившие в темную расщелину под скалой, и хотел сказать об этом Кехе, но тот поднес к носу мальчика волосатый кулак, а другой рукой сгреб его в охапку и потащил на скалу, обрубленным орлиным крылом нависшую над Кехиным складом.

— Нишкни! — Иннокентий толкнул Андрейку к елке, а сам подошел к кромке скалы, где за зиму образовался толстый снежный карниз, готовый в любое время свалиться вниз.

Синие глаза Кехи, похожие сейчас на холодные льдинки, сердито пробежали по Андрейке.

— Отвернись! Сядь там! — услышал Андрейка повелительный шепот.

«Черт рыжий, больше никогда с тобой не поеду… Злюка, шипит, как змея», — ругал про себя Кеху мальчик.

Где-то внизу внезапно раздался страшный грохот. Иннокентий, бледный, с выпученными глазами, очутился рядом с Андрейкой:

— Паря… а… паря… чуть не оборвался… а… обвал… Слышь, обвал! — Он бегом спустился вниз, Андрейка кинулся за ним, запнулся и кубарем скатился к пещере.

Под скалой образовалась снежная гора, Иннокентий обежал кругом и вернулся уже успокоенный:

— Я спужался, думал, мужик там, тогда бы ему капут, а он, видно, успел уйти раньше. Вишь, какие бывают счастливчики, — как-то чересчур возбужденно говорил Кеха.

— Вот и хорошо, дядя Кеша, а то ты уже начал заикаться на скале-то.

— А што, поневоле будешь заикой, спужался-то как, дело-то сурьезное, убийство могли пришить запросто. В милицию затаскали бы нас с тобой обоих.

— Но-о?!

— Вот те и но-о! А ты как думал? Слышь, никому ни слова!

— Ладно.

Настоявшись на морозе, Самбу обратный путь бежит крупной рысью.

Кто же ходил по следам? Был в этой дыре, где Кеха прячет свое мясо. «Я хищничаю, а твой батя мне помогает. Попадусь в милицию, обоим капут…» — вспомнил слова Иннокентия. «И зачем отец связался с этим», — Андрейка с неприязнью посмотрел на Кеху.

— Вот и Баян-Ула, надо в ларек забежать, — услышал Андрейка и оторвался от своих мыслей.

Кеха бросил Андрейке вожжи и побежал к крохотному домику.

«Опять пить будут, — подумал Андрейка, увидев в руках Кехи две поллитровки, — надоели с этой водкой».

Чимита подоила свою Эрен, снова подогрела обед и села у окна. Где же Оська-то задержался? Ушел на полдня… Не случилась ли беда?

Не сидится. Принесла еще дров, бесцельно походила по избе. Стало совсем тоскливо, будто кто-то тяжелой рукой давит на грудь и плечи. А сердце-то стало совсем дрянь, ноет и ноет. Надо сходить к соседям, на людях-то, может, полегчает.

Дверь подперла коромыслом и направилась к воротцам. Сидевшая на привязи лайка загремела цепью и жалобно заскулила.

— Ой, Тумурка, прости старую, она, кажись, совсем рехнулась, — проворчала Чимита и вынесла из кладовки большого налима. Разрубила на куски и кинула в Тумуркино корыто.

— Ешь, Тумурка, на здоровье… а вот хозяин-то твой голодом бедует. Ох, беда, беда!

В ограде соседа стоит вспотевший бригадный гнедко Самбу.

«Куда-то ездили ихний тала с Андрейкой. Уехали утром, а вернулись только что. У мужиков-то много путей-дорог», — думает Чимита, а у самой перед глазами темно-медное лицо Осипа, усы и бородка в сосульках, измученные печальные глаза под изношенной ондатровой шапчонкой.

— Дьявол побери, чуть под обвал не угодил, — услышала Чимита.

Из дома доносился смех. Только открыла дверь, в нос ударило винным перегаром и свежим звериным мясом. — Амар сайн, добрые люди.

— Мэндэ, тетка Чимита. Садись отведать свежинки, — соскочил со стула хозяин.

— Спасибо, Буин, не могу.

— Садись, садись за стол, хошь чайку выпей, — приветливо приглашает хозяйка.

— Спасибо, Ханда. Пришла спросить, не встречали ли моего старика. Ушел на денек, а уж вторые сутки где-то пропадает.

— Э, суседка, не печалься, сама знаешь — дело таежное, — успокаивает Буин.

Сидевший за столом Андрейка вскочил на ноги.

— Бабка Чимита, а на одном унте Осип-бабая заплата пришита? На носке…

— А ты, сынок, где видел?

— Там, у скалы, где… обвалился снег.

Андрейке стало совсем худо, когда он увидел, как побледнела бабка Чимита, а Кеха, сделав страшные глаза, ввязался в разговор:

— Ой-ой, Андрюха, не тумань-ка бабке мозги! Ты, бабка Чимита, не слухай его, следы-то эвон у ущелья Семи Волков свернули с дороги в марник.

— Нет, нет, я видел следы у скалы…

— Куда вы с Кехой-то ездили? — спросил Буин, — Да там же ведь пещера Покойников.

— Это тот Чум Покойников, про который Осип-бабай нам рассказывал?

— Он и есть.

Андрейка выскочил из-за стола. Он почуял что-то неладное. «А может, Осип-бабай под обвал попал? Может, его нарочно?» — пронеслись тревожные мысли.

— Я, бабка Чимита, знаю прямую чумницу, на лыжах вмиг сбегаю, — выпалил он, надев куртку и нахлобучивая шапку.

— Может, не надо, сынок? Может, сам…

— Знамо дело, сам придет, не дитя, а охотник. Тебе бы только бегать. Ты, братуха Буин, заставляй-ка побольше Андрюху книжки читать да уроки повторять, не то все перезабудет, — вмешался Кеха.

Но Андрейка, никого не слушая, выскочил во двор.

Уже завечерело, когда Андрейка добежал до Чума Покойников. Мальчику было страшновато от угрюмого вида скалы и темного зева таинственной пещеры, о которой он наслышался немало таких жутких легенд… Ему казалось, что пещера ощерилась своим беззубым ртом и собирается проглотить Андрейку вместе с его дробовиком и лыжами. Но мальчик выстоял, потом шагнул мимо пещеры к куче снега. Ухожих следов не было. Зачем же дядя Кеха соврал, что ушел человек? А может быть… Андрейку озарила страшная догадка и он, не помня себя, громко закричал:

— Осип-бабай, где ты-ы!

«Где ты-ы!» — откликнулось эхо. Перед Андрейкой сгрудилась вся необъятная тайга, вздыбилась и с высоты насмешливо смотрит на него. Мальчик вскинул ружье и выстрелил вверх. Гром выстрела, прогремевший над тайгой, ободрил Андрейку.

— Осип-бабай! Ба-абай!.. Ты где-е!

Прислушался. Высоко, где-то на перевале гудит тайга. Там ходит ветер. Деревья шумят, будто грозятся кому-то.

Стараясь не глядеть в черный зев пещеры, Андрейка принялся разгребать руками комья снега. Кидает без устали. Уже получилось порядочное углубление.

Послышался откуда-то снизу слабый стон.

— Здесь! Он здесь! Живой! — шепчет Андрейка, еще сильнее налегая на снег. — Деда! Дедушка! Осип-бабай! Сейчас откопаю, потерпи.

Под большим комом показалась рукавица. До чего была знакома эта, из серой собачьей шкуры рукавица! Андрейка стянул с руки рукавицу и прижал к щеке теплую руку Самагира.

— Осип-бабай! — радостно закричал мальчик.

Андрейка изо всех сил навалился на большой ком снега. Наконец, он скатился в сторону, и в углублении между двух больших камней показалась голова и плечи Самагира.

— Осип-бабай, вставай! Дай я помогу тебе, — обхватив старого таежника за плечи, он приподнял его.

— Ондре… сынок… горячего чайку бы… — со стоном едва выговорил старик.

Андрейка осторожно очистил лицо старика от снега и земли.

— Ноет проклятущая рука… глотнуть бы горячего… Кисть левой руки, которую приподнял старик, болталась развернутая тыльной стороной.

Андрейка взглянул на руку, громко охнул, побледнел.

— Осип-бабай, как же будешь пить-то? — дрожащим голосом спросил Андрейка, потом справился с минутным испугом и начал уговаривать Самагира: — Ничего, бабай, ты самый крепкий и смелый охотник, такого, как ты, во всей тайге нет. Об этом знают все. Помнишь, как ты боролся с медведем? Ты его в тот раз зарезал, как поросенка! Помнишь?! А медведь-то какой был! О-о!

Мальчик быстро снял отцовский кушак и собрался забинтовать пострадавшую руку.

— Ондре, ты сперва поправь руку-то… поверни ее, суку неладную, на старое место, — посоветовал старик.

Андрейка снова растерялся, топчется, боясь притронуться к изуродованной руке.

— Осип-бабай, как же поверну-то? Тебе же больно будет. Я же каждый раз прошусь с тобой, — сквозь слезы упрекает мальчик, — разве тебе плохо со мной в лесу? Пугаю зверей, да? Шибко шумлю?..

— Нет, нет, ты молодец! Не жалей меня, Ондре, изо всей мочи тяни и поворачивай.

— Нет, бабай, это только доктор может, — уже твердым голосом возразил Андрейка.

— Эх, Ондре, спужался!.. Бабью жалость распустил. Ладно уж, делай по-своему.

Андрейка неумело забинтовал кушаком руку и осторожно подвесил ее на темляк.

— Вот теперь пойдем.

Самагир с помощью Андрейки поднялся на ноги, сделал два-три шага и плюхнулся на снег. Застонал, заскрежетал от боли и бессилия зубами.

— Не-е, Ондре, ты зря вернул меня из Страны Предков. Пропал Оська Самагир, пропал.

Некоторое время Андрейка стоял перед стариком в оцепенении, потом выхватил из поняги топор, подбежал к черному обуглившемуся пню, отрубил от него чурку, расколол ее на поленья, настрогал щепок и быстро развел костер. Смолистые дрова, шумно потрескивая, весело разгорались. На темно-медном лице Самагира появилась довольная улыбка.

— Моя-то наука не пропала даром, — сказал он, кивнув в сторону костра. — Ондре, чайник-то в куле, там же и заварку найдешь.

Вскоре на березовом тагане висел черный чайник и весело фыркал своим измятым носиком.

Андрейка налил кружку горячего чая и поднес Самагиру. Старый эвенк быстро опорожнил кружку и дрожащей рукой протянул ее мальчику. Андрейка снова налил, порылся за пазухой и вынул сверток, из которого достал мяса и большой ломоть хлеба.

— Случаем, мясо-то не Чолбонкино?

— Не-е, бабай, как можно есть Чолбонкино мясо. Ведь жалко Чолбонку-то.

— Она бы меня отыскала… Бродила бы тут, пока не ухлопали ее.

— А мы, Осип-бабай, другую Чолбонку вырастим.

Старый охотник окинул мальчика ласковым взглядом.

— Ты у меня заместо сына Володьки. — Самагир хотел еще что-то сказать, но закашлялся. В узких с красными прожилками глазах его сверкнули искорки радости и надежды.