Андрейке долго пришлось упрашивать, чтоб заставить упрямого старика лечь на его лыжи. И теперь он тянет за собой тяжелую поклажу.

На темном небе поблескивали звезды. Как-то вечером Осип-бабай говорил, что это богиня Бугады зажигает свечи, чтоб хищники не пожрали беззащитных копытных. Забавный бабай, разве могут быть на небе боги, богини и свечи. Андрейка тогда чуть не рассмеялся, но побоялся обидеть старика.

Вдруг, где-то совсем рядом, у ущелья Семи Волков, протяжно завыл волк, потом второй, третий. Андрейке стало жутко, волосы на голове стали дыбом, по телу пробежала дрожь.

— Ондрюха, ты пальни вверх? — посоветовал Самагир.

Андрейка быстро вскинул свой дробовик и нажал на курок. Из ствола вылетел огонек, раздался оглушительный гул, который покатился по горам Баян-Улы и затих в дебрях за перевалом.

Волки замолчали. Андрейка повеселел.

— Осип-бабай, волки-то меня тоже боятся!

— Э, паря, ты же грозный мужик-то, оборужен как надо!

От пещеры Покойников почти до самого ущелья Семи Волков дорога идет под гору, поэтому лыжи легко скользят по утоптанной дороге. А там пойдет подъем на гриву. Андрейка все это хорошо знает, поэтому приберегает силы.

— Бабай, тебе не больно?

— Э, паря, пошто больно-то будет, везешь как по маслу.

Андрейка облегченно вздохнул. Перебросил лямку на другое плечо, потянул дальше.

Тайга, как огромный, добродушный зверь, тихо дремлет и сквозь дрему прищуренными глазами следит за Андрейкой. Нет-нет да подмигнет и тихо шепчет ему: «Не сдавайся, парень, тяни».

Хороша тайга даже в полумраке ночи: деревья, смутно выступая, движутся одно за другим мимо Андрейки. Они сейчас походят на богатыря Ерноуля с его суровыми воинами из воинственной легенды деда Самагира. Эвон, из-за поворота навстречу идет матерый медведь; все ближе, ближе, а когда поравнялся — оказался обуглившимся пнем, торчит он из снега, качает кривыми лапами-сучьями. Вот несется куда-то вдаль черный дракон, а рядом сгорбилась баба-яга.

Все-то в этой таежной ночи загадочно, таинственно, все предметы, принимая формы страшных чудовищ, наполняют Андрейкину душу тревожным волнением и ожиданием чего-то необыкновенного, страшного.

— Сынок, запали-ка трубку — все легче будет на душе.

Андрейка долго и неумело набивает трубку терпким табаком-самосадом, зажигает несколько раз, но спички быстро гаснут на ветру. «Надо спрятаться от ветра», — подумал мальчик и прилег рядом с Осипом; наконец зажег трубку, глотнул дыму, захлебнулся, закашлялся.

— На, бабай, кури… А почему говоришь легче на душе?

Самагир долго не отвечает, жадно сосет трубку и мычит что-то, не разберешь. Потом выдавил:

— Чимиту-то спужаю… может снова рехнуться… она же долго болела. Вот и болит у меня душа, жалко ведь ее, бедняжку.

Наконец Андрейка дотянул до подъема на гриву.

— Э, паря, тебе теперь не утянуть меня… бросай и беги за народом.

Снова завыли волки. Стало холоднее. Студеная тайга отчужденно нахмурилась, стала враждебной.

— Как оставлю-то, тебя же волки съедят.

— О-бой, правду баишь, шоно-батыр просит у богини Бугады мяса.

— Вот видишь! Как же я тебя брошу?

— Если останешься — оба замерзнем.

— Нет, не замерзнем.

Андрейка всем телом навалился на лямку, сделанную из кушака, но лыжи словно прилипли к снегу — нельзя их стронуть с места. «Эх, сдвинуть бы их чуточку, а там заскользят», — думает мальчик. Напряг все силы, навалился всем телом, лыжи снова нехотя чуть тронулись, но тут поскользнулись ноги, и Андрейка головой ударился о затвердевший снег. Боль обожгла губы и подбородок, во рту почувствовал соленую влагу, сплюнул. На снегу показались темные пятна. «Кровь», — догадался мальчик. От боли и обиды на свое бессилие заплакал. «Вот какой я, а… у бабая кожа да кости… весу-то в нем… Эх, какой я слабак», — упрекает себя мальчик.

Осип услышал тихое рыдание. «Вот ведь в какое время я живу! Маленький бурятенок спасает тунгуса, а раньше-то, при царе Миколке-то, разве было такое?.. Ха, тунгусом бурятки пугали своих ребятишек, во как было. Была вечная вражда».

— О-бой, Ондре, мужик не должен хныкать. Это, брат, бабье дело.

— Я ударился… это от боли… пройдет, — заглушая рыдания, ответил мальчик.

— Ондре, подсоби мне малость… лягу на бок и буду здоровой рукой подмогать тебе, може, выйдет толк.

Андрейка помог Осипу повернуться на бок и налег на лямку. Самагир оттолкнулся рукой, лыжи тронулись и рывками, медленно пошли в гору.

Мальчик отсчитал сто шагов и в изнеможении опустился на снег. Сердце громко стучало, стало нестерпимо жарко, как в горячей бане, и едкий пот заливал глаза. Хотелось лечь на снег и долго-долго лежать. «Оба замерзнем!» — ожгла мысль. С трудом поднялся на ноги.

Лыжи снова тронулись. «Один, два, три… сто», — Андрейка снова плюхнулся на снег, который тихо шепчет ему: «Брось мучить себя, ляг на меня и усни».

В следующий раз сил хватило на пятьдесят шагов, потом на тридцать, потом на десять. Наконец Андрейка сделал два шага и упал.

Старик и мальчик лежали молча. Над ними наклонилась черная лохматая тайга и ждала, что будет дальше. Сможет ли этот маленький человек спасти большого.

Совсем рядом завыли волки. Андрейка приподнял голову и между двух толстых стволов увидел темный силуэт зверя. Глаза хищника сверкали жадными огоньками.

Словно чьи-то сильные руки подняли мальчика и поставили на ноги. Андрейка схватил ружье и стал целиться.

— Ондре, бери ниже… Ружье-то ночью всегда высит, — зашептал Осип.

Андрейка видел только ствол ружья, подвел его под волка и нажал на курок. Зверь прыгнул вверх и упал. Послышался сухой хруст сломанных веток багульника. Угрожающий вой сразу же прекратился. Наступила тишина.

— Ондре, ты будешь великим стрелком! — бодро заговорил Самагир. — Давай, закурим, тала.

Андрейка раскурил трубку и подал Осипу. На душе стало легко, весело, будто чья-то заботливая рука из волшебного кувшина влила в него силы, новые запасы бодрости и веры.

— Осип-бабай, я, кажись, пристрелил вожака. Теперь стая не решится напасть на нас, да?

— Ты, сынок, дал грозный отпор. Но черти учуяли мою кровь и немочь. Волчье-то забижает только слабых да хворых.

— Неужели нападут?

— Кто может знать, это же ведь волки.

— Отобьемся. У меня еще двадцать зарядов.

— Ондре, ты смелый парень, отобьешься… Вот бы огонька разжечь да горячего чайку хлебнуть всем волкам назло.

Андрейку тоже давно мучила жажда, и он, вынув из поняги топор, пошел искать сухое дерево. В темноте все деревья походят друг на друга, и Андрейка не знал, как найти сухое дерево. Сделав круг, нигде не нашел дров.

— Ты, Ондре, грохни топором по стволу, если ударишь по сушине — она закричит громче других.

Совсем рядом с мертвым волком Андрейка нашел сухое дерево. Потюкает, потюкает и садится на теплую тушу волка. Наконец, дерево щелкнуло, Андрейка еще раз-два тюкнул и отскочил в сторону. Сушина с грохотом свалилась на тугой снег. Мальчик отрубил вершину и собрал сухие сучья, которые разлетелись при падении дерева.

Над веселым костром повис чайник со снегом. Снег моментально растаял, Андрейка снова набил посуду. По тяжести определил, что воды теперь хватит.

— Немножко подкрепимся и снова в путь, — веселил себя и бабая мальчик.

Старый эвенк кивнул, соглашаясь с ним. Он спокойно улыбался, докуривая трубку. Вода в чайнике закипела.

Андрейка снял чайник с огня, поставил его рядом с костром и осторожно высыпал последнюю заварку чая. Самагир, обжигаясь, жадно глотал густой чай. Андрейка разделил мясо и кусочек хлеба.

— Ты, сынок, ешь… тебе нужна сила. Мне-то все равно лежать.

— Не-е, Осип-бабай, нам обоим нужно подкрепиться.

После чая стало веселее, не хотелось покидать этот уютный уголок под развесистым кедром с весело потрескивающим костром.

Самагир сидел разбитый и больной. Он смотрел в огонь и думал, как Андрейка одолеет эту гору. Осип знал всю тайгу, как волчонок знает соски матери. А у этой дороги на гриву знал каждую ямку, каждый бугорочек. Он вдохнул пригоршню дымного воздуха, лившегося от костра, в груди больно кольнуло, пошевелил руками, потом ногами. Все тело кричало от острой боли, просило полного покоя. «Нет, не смогу помочь парню. Скажу, штоб топал домой. Не застанут меня живым, значит, здесь кончится моя тропа, уйдет Оська Самагир к предкам на Нижнюю землю». Он взглянул на мальчика, следившего за ним из-за костра.

— Ондре, сынок, если у тебя не хватит силы вытащить меня на гриву, то ты должен меня бросить.

Мальчик вскочил на ноги.

— Осип-бабай, я тебя не брошу… Тебя оставлять нельзя. Ты же мне сам говорил, что волки нападают на слабых и беззащитных.

— Што верно, то верно, сынок. Но спасая Оську Самагира, загинешь сам. Сядешь отдохнуть, одолеет дрема, и замерзнем оба.

— Нет, я разожгу большой костер, и прокоротаем ночь. Я люблю спать в лесу, — проговорил Андрейка, наливая горячий чай эвенку. — А утром нас разыщет отец.

Самагир отставил чай, темно-медное лицо расплылось в довольной улыбке.

— Э, паря, ты силен духом.

— Ай, нашел сильного… слабак Андрейка.

Эвенк покачал головой.

— Пещеру Покойников даже мужики сторонятся, а ты не спужался, привалил туда один и меня вызволил, — сказал он. В его голосе звучала гордость. — Ты смелый и духом крепкий, Ондрейка.

«И все же ошибаешься, Осип-бабай. Когда я подходил к пещере Покойников, мне было так страшно, что не слушались ноги, а когда у входа в пещеру упал камушек, то я так струхнул, что волосы на голове встали дыбом и по всему телу прошел озноб; не-е, бабай, Андрейка слабак духом», — рассуждал сам с собой мальчик.

— Осип-бабай, а ты чего-нибудь боялся в жизни?

— О-бой, сынок, кто умом рехнулся, тот не ведает страху. Было дело, пужался и я, но не терялся… Придется, може, смотреть в глаза смерти, то не давайся страху в руки, не теряйся, зажми его крепко, тогдысь любой супротивник тебя не одолеет. Так-то вот, доведется встренуть медведя — не пужайся, режь ножом.

Над лесом показался бескровный ущербный месяц.

Где-то за ущельем Семи Волков послышался гул тайги, а рядом с костром зашелестели сухие листья ольхи. Гул быстро приближался. Языки огня будто испугались чего-то и начали кидаться, то вверх, то в сторону.

— Огонь ёхор пляшет. Ветер идет, кажись, за собой ненастье припрет, — старый охотник задумчиво разговаривал с огнем.

— Осип-бабай, пойдем дальше.

— Отдохни, сынок, закон тайги не велит спешить.

Андрейка покорно подчинился старику.

Бешеная пляска пламени и быстро меняющиеся светотени одухотворяют окружающие лесные предметы и наделяют их особой таинственной прелестью. Поэтому Андрейка любит сидеть у ночного костра. Его живое воображение рисует всевозможные картины. Они быстро сменяются, как отдельные кадры в кино. Вот сидят у костра голые, косматые первобытные люди. Увидев огонь, сверкая сердитыми глазами, уходит мамонт. Огромный пещерный медведь притаился за камнем и готов схватить неосторожного человека, а там, за рекой, полосатый тигр вытянулся вдоль свалившегося дерева и терпеливо ждет свою жертву.

Налетел сильный порыв ветра и сбросил с кедра кухту, которая плюхнулась у ног Самагира.

Старик кончил пить чай и спокойно докуривал свою трубку.

— Я… я отдохнул. — Андрейка с нетерпением ждал ответа.

На гриве снова завыли волки.

— Эй, серые паршивцы, не валяйте дурака! Обжоры трухлявые, захотели слопать Оську Самагира. Ха, быстро забыли, што у него есть грозный стрелок, — ругает хищников эвенк.

— Твой «грозный стрелок» готов везти бабая.

— Эх, Ондре, знал бы ты, как мне совестно ехать на тебе.

— А мне хорошо… Я рад, что выручаю бабая из беды.

— Што верно, то верно, от верной погибели спас ты меня. Быть бы мне в Стране Духов… Ладно уж, тащи.

Андрейка натянул лямку, напрягся, чтобы в одном движении сосредоточить свою силу, и сделал рывок. Лыжи нехотя, жалобно взвизгнув, заскользили по дороге.

Протащив тяжелую ношу метров сто, Андрейка остановился. Ниже, по склону горы, между черных стволов деревьев, весело горел костер и манил к себе. А на гриве, куда двигались они, протяжно выли волки, оплакивая павшего своего вожака. Они угрожали человеку с «железной палкой».

Андрейка погрозил им своей централкой и с удвоенной энергией протащил лыжи вверх.

Ветер яростно раскачивал могучие сосны и кедры и гнул в дугу молодые. В пепельном полумраке ночи Андрейка различил движущееся пятно. «Неужели волк?» — мелькнула тревожная мысль. Мальчик остановился и взял на изготовку ружье. Пятно тоже перестало двигаться, потом быстрая тень мелькнула в сторону и исчезла в чащобе тайги.

Мальчик нагнулся вперед, касаясь руками снега, рывком сдернул лыжи и двинулся к тому месту, где стоял зверь. Подойдя, он стал искать следы неизвестного зверя. На заузжавшем снегу он различил козьи копытца. И ему пришла в голову мысль, которая всегда тревожила его: «Куда деваются бедные козы и кабарожки от кровожадной стаи волков? Как спасаются лоси и изюбры от них?»

— Осип-бабай, мы спугнули козу.

— Пошто не пальнул в нее?

— Не успел, бабай… Хорошо, что не успел стрельнуть. Я долго мучаюсь, когда подстрелю копытного.

— У тебя, Ондре, в сердце вкралась бабья мякоть. Надо вырвать ее. Таежник должен быть твердым.

Андрейка снова впрягся и потянул лыжи вверх. Хотел пройти пятьдесят шагов, но отсчитал всего тридцать. Он стал чаще останавливаться, дольше стоял на одном месте и утирал едкий пот, который попадал в глаза, причинял невыносимую боль.

Мальчик взглянул вверх, чтоб по звездам определить время, но увидел лишь узкие глаза с одиноко мигающей звездой, которая сердито наблюдала за людьми через темные кроны деревьев.

Самагир лежал в полузабытьи и время от времени стонал. Его снова мучила жажда, но он терпеливо переносил ее. В груди ярко горел костер, который обжигал сердце и еще что-то, причиняя острую боль. Но зато сломанная рука молчала, будто ее нет совсем. По огромной лиственнице со сломанной вершиной он определил, что добрались до взлобка. До вершины горы осталось совсем мало, но зато это был самый крутой участок подъема. Он хорошо понимал, что Андрейке это место не осилить и придумывал, что делать и как ему помочь. Он услышал, как мальчик снова упал и медленно поднялся. Стало невыносимо жалко парнишку, и он решил сползти с лыж и остаться лежать на снегу, пока Андрейка бегает за помощью. Но как ни старался, а повернуться и скатиться с лыж не смог.

— Ондре, сынок, послушай старого Самагира, оставь меня здесь и иди за бабкой Чимитой.

Андрейка молчал. Надрывно гудела тайга. Повалил снег. В лесу стало совсем темно. Справа завыл волк, недалеко второй, дальше третий. Через минуту вой раздавался со всех сторон. Было ясно, что волки окружили двух таежников и постепенно сужают кольцо.

— Бабай, волки-то окружили нас.

— Раньше мы со своим шаманом так же выли, прося мяса у Горного Хозяина или у богини Бугады.

— А тут волки.

— А я тоже был когда-то Одиноким Волком.

— Так же выл?

— Выл… кровавыми слезами ревел от доброты белого царя и его людишек. Спасибо батыру Ленину. Это он Одинокого Волка сделал человеком…

Вой волков тем временем становился все ближе и ближе. Андрейке стало страшно.

— Осип-бабай, что будем делать?

— Э, паря, кому жить надоело, того отправляют в Страну Злых Духов… Там он станет собакой и будет пасти оленей князя Ерноуля.

— У какого Ерноуля? — не поняв смысла слов, спросил Андрейка.

Самагир застонал, закашлялся.

Бывалый таежник прекрасно понимал, что Андрейка пристрелил вожака и теперь стая во главе с волчицей собирается отомстить людям. Поэтому старик старался успокоить мальчишку и отвлечь его внимание от душераздирающего воя.

— О-ох, слопал бы шатун эту хворобу! — со стоном выдохнул Осип. — Ты, Ондре, видать, не слыхал про князя Ерноуля? Так слушай. Был батыр Ерноуль вождем чильчигиров. На всю тайгу славился он медвежьей силой и проворством молодой рыси. Но сердце имел злое, завистливое, черное. По всей тайге Верхней Ангары паслись оленьи стада князя Ерноуля. И не знал он счету своему богатству.

Любил князь Ерноуль быстроногих ездовых оленей и лютых медвежьих собак. На удалых оленях он нападал на соседей, громил и грабил их. Опосля погрому со своими воинами устраивал пиршество. Пили огненную воду, заедали сладкими оленьими языками. Устраивал борьбу и скачки, а в обхождении с людьми был лют и скуп.

Много бедного люда мыкалось на его стойбищах. Пастухи ходили в старых дырявых овчинах, питались падалью и были счастливы, коли успеют отнять у волкоты задавленного оленя. Освежевав растерзанную тушу, мясо поедали тут же, сырком и без соли.

— А соли-то не было, что ли? — спросил Андрейка.

— Хэ, соль… сказал тоже… Э, паря, в те времена ни хлеба, ни соли, ни мыла у тунгусов не было. В них хамниганы ни черта не кумекали. Мыло могли слопать, а хлеб выбросить на мусор. Вот какими были в те темные времена мои предки.

— Да-а! — удивленно воскликнул мальчик.

— Э, Ондре, в светлое время ты пришел на Среднюю землю, в Мир Солнца, и тебе не ведомы голод, холод и злонасилье. Чур, паря, ты думаешь, што враницу прет Оська Самагир, так али нет?

— Что ты, бабай, верю!.. Говорят тебе, верю!

Совсем рядом завыл, потом защелкал зубами волк.

— Сынок, пальни-ка на звук-то.

Андрейка выстрелил. Крупная картечь хлестко защелкала по деревьям и кустарнику. Наступила тишина.

— Ук-ты-ы, как грозно бьет! — воскликнул Самагир. — О-бой! Кто может остаться живым?! Вот, Ондрюха, лупишь дык лупишь! — хвалит, чтоб одобрить мальчика, старик.

— Удрали, черти серы! — обрадовался Андрейка и облегченно вздохнул. — Ну и что было с этим Ерноулем-то? — полюбопытствовал мальчик.

— Хэ! Запали сначала мне трубку-то.

Андрейка, прикуривая, захлебнулся дымом и закашлялся.

— Э-эх, Ондре. Ондре, в твои-то годы я уж давно курил трубку и на брюхо робил у купца Синицына, — старик молча покурил и усмехнулся. — Вот как-то взбрело старому богатею научить меня баить с книгой, дал гумагу, карандаш и наказал своему приказчику Ромке Серому обучить тунгусенка грамоте. Ромка научил меня играть в карты, и мы вместо учебы дулись по целой ночи. А букварь, гумагу и карандаш я отдал купцу.

Ромка похвалил меня: «Правильно, Оська, сделал, грамота тунгусу во вред… Глаза попортишь, ноги заленятся, какой черт охотник из тебя выйдет».

— Ха… грамота тунгусу во вред… Вот какой был дурило! — возмутился Андрейка.

Самагир снова застонал, закашлялся.

— Та ко время было, при чем тут Ромка.

— А что было с Ерноулем?

— Худо было ему, худо было чильчигирам и самагирам.

— А почему?

— Э, паря, как было тогда? Поехал, значит, Ерноуль в гости к брату своему, к Магдаулю, который был вождем у самагиров. И был тот батыр князь Магдауль могуч, хорош собой и сердцем добрый. Во время пира Ерноуль углядел младшую жену Магдауля, красавицу Чолбон, и крепко полюбил ее. Ночью он пробрался в чум Магдауля, зарезал брата и красавицу Чолбон увез в свое стойбище. Дело ясно, самагиры пошли войной на чильчигиров, и на широком лугу Герамдая было большое побоище, где погибли все самагирские и чильчигирские батыры. Издох сам Ерноуль — ушел в Страну Злых Духов. Вот какое было дело в седую старину. — Помолчав, добавил: — На том широком лугу Герамдая теперь люди косят сено и находят кости тех батыров.

— Да-а!.. Какой же плохой человек… этот самый Ерноуль, — в раздумье произнес Андрейка.

— Совсем худой. Своих собак кормил жирным мясом, а пастухов падалью да волкоединой. Это батыр Ленин научил бедный люд одолеть царя Миколку и его шуленгов, это он дал эвенкам свет и радость, а то жили мы в сумерках да потемках…

Где-то за ущельем Семи Волков раздался и сразу же смолк вой.

— Волчица жалобится богине Бугады на Андрюху.

— Ну и пусть плачет. Кто им велел пугать нас.

— Звезды бают, што время к полуночи, — сказал себе старик. — Надо будя придумать, что делать. — Помолчав минуты две, он обратился к другу:

— Ондре, развяжи оборки и намотай на ногу вместо базлуков… Кхы-кхы, сто чертей в глотку, штоб не кашляла… Возьми топор и подруби снег… не будешь скользить…

Когда Андрейка сделал все это, ветер подул еще сильнее и стал назойливо лизать лицо, лезть за шею и за пазуху, затаскивал за собой колючий молодой морозец и студил тело. Мальчик начал брыкаться, как молодой бычок, и морозцу пришлось отойти в сторону. Рядом в обнимку стоят могучий кедр и молоденькая стройная сосенка, кивают на Андрейку и тихо смеются над Андрейкой, но они свои, родные и близкие. Когда нужно — согреют и приютят…

Взглянув на беспомощно лежащего Самагира, Андрейка вздохнул и надел лямку.

— Бабай, двинем?! — как можно бодрее произнес мальчик.

— Подсоби-ка, Ондре, повернуться на бок… може, и подмогу тебе.

Андрейка осторожно повернул старика и изо всех сил натянул лямку. Но как ни старается он, лыжи стоят на месте. Мальчик нагнулся, опустился на четвереньки и напряг все силы.

— Умун, дюр, илан! Умун, дюр, илан! — раздается сзади. — Нажмем, Ондрюха!

— На-а-жмем! И-и-их!

Лыжи тронулись.

Андрейка обрадованно спешит, сосредоточил всего себя на одном: только вперед, упасть без дыхания, но не остановиться. Он чувствует, что скоро конец склону горы. Где-то вот рукой подать, совсем рядом, ровное плато с наклоном к Баян-Уле — там спасение. Он напряг все силы. В ушах стоял звон, глаза застилало едким потом, во рту пересохло. «Еще раз!.. Еще два!.. Еще три!..» — подгонял он себя. Вдруг лямки ослабли, и Андрейка больно стукнулся о твердый снег.

— Забрались, паря, одолели шаманью гору, — услышал мальчик голос старика и медленно поднялся на колени.

Внизу, в Баян-Уле, ярко горели огни.

Сквозь боль и страшную усталость у Андрейки пробилась довольная улыбка, он облегченно вздохнул и оглянулся назад.

Восхищенная тайга радостно ревела и аплодировала смелому мальчику.