24 октября, 8:15

Винчи

Местным я не понравился: двое попытались меня ограбить, один решил оскорбить, ещё один надменно советовал убираться. Я всего только хотел узнать, как добраться до лодочной станции на Лентаре, а пришлось ломать кости. Боль действует отрезвляюще: последний выблядок показал нужное направление, когда увидел обломок локтевой кости, торчащий из руки.

Все вокруг такие крутые, обосраться просто! Визжат, правда, так же громко и живописно, как и полные ничтожества. Я ломал руки многим, чтобы уверенно заявлять.

Прошли времена, когда твоя крутизна хоть что-то значила. Сейчас даже ребёнок отстрелит тебе член, если позабудешь про скромность.

Наверное, бог всё продумал и послал миру мутантов, чтоб те припугнули заносчивый. Не вышло. Осталось слишком много гадов, которых не жалко топтать лошадьми.

До станции я добрался ранним утром.

На берегу широкой реки притаилось огромное трёхэтажное здание. Соседями ему служат дубы да сосны, ничего людского на расстоянии трёх километров нет. Станция вызывает неприятные чувства: гнилые доски готовы разлететься в труху под порывом ветра, а крыша не обвалилась только потому, что ей лень.

Чёрно-серое нечто с выбитыми окнами, плохо пахнет сыростью и запустением. Сложно представить, чтобы эта громадина была кому-то нужна. Особенно в такой глуши, при учёте, что переправа через реку расположена в десятке километров.

Местные сказали, что лодками пользуются рыбаки. Если судёнышки в схожем состоянии, то я их не понимаю.

Проверка карманов подтвердила, что всё на месте. Я кутаюсь в пальто и двигаюсь в сторону станции. До правосудия над Келлетрифом осталось немного.

Подле двери навалены ящики, в корыте ржавеют звенья цепи. Висит светильник, без лампочки. Я стучусь, и дверь идёт ходуном. Петли выдержали, чего не ожидалось. Прошло какое-то время, но мне не открыли.

Не могу ждать, поэтому переношусь внутрь. Бесцеремонность моих действий оправдывает правильная цель. Я чувствую, что здесь кто-то есть, а это говорит о скором наказании. Для себя я уже решил, что не оставлю мрази жизнь, но и умереть быстро не позволю.

Тишина слишком громкая.

В прихожей меня ждут стеллажи, целый их ряд тянется вплоть до большой двери. На стеллажах стоят приборы, тиски, навалено инструментов на все случаи жизни. Коробки с гвоздями, пахучие масла, смеси, какая-то краска. Это место, как скунс, источает вонь, пытаясь прогнать меня, оно знает, что я опасен.

Как я успел заметить, выход только один, не считая причала, а окон на первом этаже нет. Хочет бежать — пусть ломает ноги. Иду вперёд. Вокруг следы работы, пусть неопрятной, но интенсивной. На одном столе я нахожу раскрытый журнал, выпущенный задолго до Недоброго Утра. Сальные листы повествуют о выходе в продажу нового автомобиля. Солидная машина напомаженного прошлого.

Справа возникает дверь. За ней целый склад досок, старых, как моя рожа. Не оставил их в покое, пока не убедился, что здесь засранец не спрятался.

Дальше всё сплошь безликое, кроме одного стола. На нём полно кровищи, в том числе и свежей, топор, здоровый нож. Не криминал, если довериться ужасной рыбьей вони. Именно здесь обнаружилось много-много свечей.

Посмотрим, что за дверьми: я толкаю тяжёлые створки и оказываюсь на причале. Он расположен прямо в доме, а потолок является ему навесом. Четыре лодки покачиваются на беспокойной реке, одна из них сильно набралась воды из-за дырявых боков. У стены частично свалены, частично развешены снасти. Здесь есть всё от простой удочки до крепкой сети. Запах сырого гниения особенно нестерпим. Две двери: выбираю ближайшую.

Барак, тёмный и мрачный. Кровати в ряд, точнее, их ржавые остовы, похожие на гротескные скелеты геометрически идеальных чудовищ. Стены обклеены всевозможными бумагами, которые при ближайшем рассмотрении оказались газетными листами. Мне на глаза попалась статья о бушующей войне и её маленькой жертве: на фотографии маленькая девочка с большим наростом на лбу, который, подобно хоботу, закрывает левый глаз и свисает до подбородка. На шее ещё нарост, но уже какой-то губчатый, кожа на руках сморщенная, словно обгоревшая. Девочка открыла рот, и её зубы торчат редкими пеньками.

Её звали Мария Клавин, ей всего одиннадцать.

За второй дверью оказалась лестница. Не крутая, но довольно страшная, так как часть ступеней уже порушена. Прочие доверия не внушают.

К счастью, мне не всегда нужно ходить. Я просто задрал голову и переместился наверх. Лестница доходит только до второго этажа. Здесь очередная дверь, с красивой ручкой, выкрашенная белой краской. Внизу почернела от того, что её открывают ногой.

Взявшись за ручку, я понял, отчего так: у металлического рычага оказались острые края! Мать твою! Порез оказался достаточно глубоким и болезненным, кровь захлестала. Клятый Келлетриф с его грёбанными ручками!

Злоба изменила моё отношение к двери, и я просто снёс её ударом ноги. Скрипнули хлипкие петли, деревянный прямоугольник шмякнулся о стену, подняв облако пыли. Сырость первого этажа сменилась сухим царствием мусора. Я прошёл в просторную комнату.

Свет утреннего солнца позволяет разглядеть местные красоты: Здесь стоит очень большой диван, усыпанный тряпками, целый ряд ящиков с бутылками, какой-то железный сейф, пара сундуков, высокий шкаф-пенал, лежащий на боку, большой телевизор. Пол усыпан бумажками, где-то кучкуется помёт птиц, огромные пятна масла, опилки, опять же, кровь. Если здесь и живут, то настоящие свиньи.

Я подобрал с дивана самую чистую тряпку и перебинтовал руку. Рана оказалась довольно серьёзной, поэтому Келлетриф будет кричать от боли чуть громче, чем планировалось. Так вышло, что я злопамятный.

Единственное, что представляет интерес, так это железный сейф. За открытой дверцей я обнаружил две пустые полки разных размеров. В таких хранят оружие, маленькая полка предназначена для патронов…

Как-то и не подумал, что с этой мразью придётся осторожничать.

Просторная комната занимает почти весь этаж, и лишь в дальней стене можно найти новую дверь, надеюсь, одну из последних. Та поддалась с трудом, скрывая за собой закуток, заставленный пустыми клетками. На полу размазана смесь помёта и перьев, на чердак ведёт лестница. Миновав её, я оказываюсь наверху, прямо перед дверным проёмом, за которым клубится тьма. Вон оно где ты притаился…

Шаг вперёд… И тут вспыхивает яркий свет! Его белоснежные лучи впиваются в меня копьями, пугая до полусмерти! Я в страхе перемещаюсь в тёмный угол, как в помещении громыхает выстрел из дробовика! Келлетриф высветил меня самым настоящим фонарём, причём очень мощным, чтобы угостить дробью наверняка.

Достаю кусок зеркала и телепортируюсь к месту, откуда исходит луч и делаю два размашистых удара, которым достаётся пустота. И тут же приходиться убираться, чтобы не попасть в ловушку стрелка: дробь пролетает в метре от меня.

На чердаке оказалось полно клеток, причём не пустых. Оживились птицы, бьются и голосят, не позволяя мне расслышать ни звука, ни одного нужного звука.

И тут по помещению прокатился глубокий клокочущий голос:

— Не знаю, пригодится тебе это или нет в могиле, но ко мне друзья заходят без стука! Прости, если ты просто не знал!

— Да нет, я очень даже по твою душу, — перекричал я неугомонных птиц. — Всё честно.

Прошло пять минут тишины. Я всё время перемещался, пытаясь случайно наткнуться на Келлетрифа. И вслушиваюсь…

— Тебя прислали Дой-Шерры? У них бы хватило денег на мутанта, — голос пугающе похож на хор сразу трёх пьяниц. — Зараза, а я же ведь никогда ещё не мочил мутантов. Скажи, а тебя вообще можно убить, или мне сдаваться?

— Угадай.

— Думаю, вполне!

Внезапно луч фонаря взмыл в воздух и, вращаясь, пролетел пару метров. Стоило белому мечу рубанут по мне, как последовал выстрел, и только отменная реакция спасла меня от смерти. Судя по звуку, дробью посекло пару птиц.

Подонок нарывается.

— Не угадал, — прошипел я. — Тут кружит твоя смерть!

Я пробежал на полусогнутых, остановился подле подозрительного места и проверил его режущим ударом. Сменил позицию. Нетерпеливый Келлетриф решил дать три выстрела вслепую, после чего защёлкали заряжаемые патроны.

Но вот ты и сдохнешь! Телепортироваться к фонарю и провести лучом по кругу. Птицы, клетки, стены, птицы, рожа носатого Душегуба! Я бросаю источник выдающего меня света и прыгаю к маньяку. Кусок зеркала вспарывает его плечо, в ответ он стреляет не глядя, спасительная телепортация отводит от меня смертельное ранение.

Я затихаю в углу, но теперь сам дьявол не скажет, где моя жертва.

— Ма-а-а-ать! Что это у тебя? Больно! — завопил раненый. — Да кто тебя прислал, мудак?

— Я здесь по собственной прихоти.

— Собственной? Ма-а-ать! Всех, кому я не нравлюсь, я хорошо знаю! Кто ты есть такой?

На сей раз он развернул фонарь ногой, так что пятно света точно набросилось на меня. Дробь погрязла в древесине, я переместился за спину уроду, но на секунду опоздал, а тут ещё из ниоткуда прилетел удар прикладом в грудь. Затем и грохот выстрела, но меня и след простыл.

Я затих позади фонаря, на месте, куда рано или поздно придёт стрелок.

— И чего ты хочешь? — прогремело из центра помещения. — Чего ради тебе рисковать жизнью? Слышал, что про меня говорят? Три незваных гостя за полгода — три трупа! Их теперь не найти: сом-левиафан съедает всю крупную добычу! Тобой, думаешь, подавится? Как бы ни так!

Снова шальные нервишки привели к выстрелу вслепую. Трать картечь, трать!

— Думаешь, я в смятении? Нет, что ты! С одним выродком я плясал больше двух часов! Темнота, фонарь, птицы, ма-а-ать, да это не поле боя, это твоя плаха! А я не противник вовсе, я — палач!

— Как страшно…

— Когда тебе пузо разворотит, будет страшно! Я поражён, что ты ещё не рыдаешь! Рыда-а-а-ай, мутант! Я хочу видеть твои сраные слёзы!

Прямо над ухом… приближается…

Когда держаться стало уже невозможно, я бросился на звук и с силой рубанул, как выяснилось, плоть. Переместиться с пути огненной дроби, ещё один хороший удар, а теперь ретироваться.

Келлетриф стал отрыгиваться выстрелами во все стороны, палить, как сумасшедший, пока не кончились патроны. Я уже оказался у фонаря, которым выхватил из темноты фигуру противника. Тот наспех словчился вогнать патрон и дать выстрел, который разнёс фонарь в пластико-электронную пыль.

Нацелено переместившись, я метким ударом сбил его с ног, схватил и телепортировался на два этажа вниз. Туша Душегуба шлёпнулась на доски причала. Беззащитный выродок в моём распоряжении, и он напуган! Если бы вошь приняла смерть с достоинством, это не доставило бы удовольствия!

Свой настрой надо показать первым же ударом, которым я лишил Келлетрифа возможности двигать ногой. С воплем он схватился за рваную мышцу бедра.

— Ма-а-а-а-ать! Что ты творишь?

— Совсем небольшая плата за шесть жизней, или ты не согласен? — загородив солнце, я подобен твоему личному демону, Душегуб. Пусть сковорода будет удобной…

— Кого ты имеешь в виду? — зарыдал маньяк. — Я не понимаю! Боже, только не мучай!

— Не допросишься! Скажи, где Донни?

Кровь, к несчастью, хлещет слишком сильно, так что он вскоре испустит дух. Струйка просочилась через щель и покапала в воду. Червь извивается от боли и смеет лгать. За это мы отрежем ему палец! Понадобилось пять хороших ударов. Две фаланги полетели в реку, а Келлетриф завопил громче.

— Ты смеешь убивать детей, ты смеешь убивать их без разбору, даже не запоминаешь имён… в конце концов, ты смеешь лгать мне. Плохо.

— А-а-а-а-а, умоляю, — поднявшись на локтях, он медленно пополз в сторону, — хочешь убить — убей, но я ничего не знаю ни о каком Донни и его сраных детях!

— Донни был ребёнком! — нос сломался под моим каблуком. — Как и Дональд Зунтер! Убивая своего сына, ты должен был вспомнить.

— Мой сын?

Я разозлился. И медведь показался бы Келлетрифу бабочкой после тех ударов и порезов, что я обрушил на него! Всхлипы умирающего перешли в стоны.

— Твои муки не станут тяжелее или легче, когда ты признаешься, Душегуб. Но я был бы не против, чтобы ты раскаялся, — проще будет сохранить самообладание, если отвернуться от мерзавца. — Напомню, что мне нужно найти Донни…

— Я не понимаю…

— Донни Цукерон, тупица. Его ты убил последним.

Дыхание похоже на хрип покойника. Жаль, что так быстро. Я мечтал умыться его кровью.

— Ма-а-а-а-ать… — очередной вопль вознёсся к равнодушному небу, — Цукероны — это торговцы крупами? Я воровал у них, но сына не трогал…

Внезапно что-то стукнуло по лодке. Вода зашумела, и чьё-то гибкое тело развернулось у самого причала. Запах крови привлёк левиафана. Эти мутировавшие рыбины достигают семи метров в длину, чрезвычайно прожорливы и просто обожают человеченку. Утаскивают и оленей, и лошадей, но человек — их слабость.

Я уже знаю, как поставлю точку.

— Келлетриф, — показал я ублюдку кусок зеркала так, чтобы он разглядел своё отражение, — ты меня выводишь!

— Келлетриф? — завопил завидным тенором полумёртвый. — Так тебе нужен Келлетриф Эгон, лысый хрен? Я сдружился с ним три года назад, мы стали вместе станцией заниматься. Ма-а-а-ать, он умер год назад! Сволочь, тот, кто тебе нужен, уже откинул копыта!

Чувства перепутались: желание сделать гадине больно — первая нить, вторая — обман Тима и Марка, мстить, третья — выставлен идиотом, обида жжёт диафрагму, вызывает рвотные позывы. Вместе они образуют канат, который меня перевязал и обездвижил. Пальцы впились в оружие, что стало больно.

Я готов взреветь!

Пинком ноги я спихиваю того, кого принял за Душегуба, и отступаю на шаг. С рёвом на добычу бросается левиафан, побрасывая в воздух гибкий лоснящийся хвост. Туча гнилой воды взметается фонтаном, всё вокруг заливает ледяной влагой, и в этом грохоте становится неслышим предсмертный крик жертвы.

Ничего не остаётся, как убрать оружие и в ярости броситься на выход! Я сметаю инструменты, с первого верстака сшибаю всё, до чего дотягиваются руки, подхватываю молоток и крушу им до тех пор, пока тот не вылетает из рук. Тут же попадается рашпиль, вокруг меня бушует вихрь разлетающихся щепок, инструменты летят на пол, а грохот недостаточно громок, чтобы перегреметь мой рёв!

Идут часы, за которые я разбираю это место на доски! Во мне полно сил крушить!

18:47

Зря потратил целые сутки — хитрая интрига полиции, чтобы убрать меня на время с игровой доски. Говорить с Тимом я нынче не в состоянии: велик шанс не удержаться и броситься на калеку. Пустое.

Произошло многое, я успел на кульминацию спектакля: двое леших нашли Донни, а Марк бросил в клетку Харона. Затем выпустил — я проследил за исходом случившегося. Чедвер чист, все его кровавые грехи не имеют никакого отношения к буйствам Душегуба.

Чутьё, чутьё… Марку просто понравился Харон, не спорю, в качестве маньяка он удобен, гаварцы покивают и скажут, что садистом, в самом деле, был он. Но они ошибаются…

Душегуб хладнокровен и расчётлив, в его голове механизмы смазаны, глаз не дёргается, а за вольности он должен себя наказывать. При всём уважении, бородатый алкоголик с замашками клоуна совершенно не подходит под это описание. Харон может строить из себя и героя, и хозяина жизни, и самого бога, но это не вымарает из его характера мягкого фундамента.

Его руки, душа ребёнка, дрогнут и отдёрнутся.

За десять минут избитый Чедвер проковылял чуть больше двухсот метров. В конце концов, ноги не выдержали, и он шлёпнулся на асфальт. Растянулся, не в состоянии вновь подняться. Легко спутать с трупом, опять же потому, что и живой, и мёртвый мало интересны людям. Рад бы провести эксперимент и посмотреть, как долго мертвец пролежит без внимания.

Разве что ворон и собак придётся отгонять.

Харон не пошевелился, когда я подошёл. Ткнул его носком ботинка в бок, что вызвало протяжный стон. Речь боли, не человека.

— Чедвер, слышишь меня? — присел я на корточки и шепнул лежащему на ухо.

— Да… Ты кто?..

— Неважно. Где живёшь?

Харон промычал и попытался приподняться на локтях. Почти удачно.

— Сам ты не доползёшь.

— Я пьяный бываю в куда худшем состоянии, — огрызнулся он, — справлюсь.

— Справится он… Говори, где живёшь? Подброшу.

— Сговорился уже с одними! Согласись, то, что ты видишь, мало похоже на хороший результат. Ступай себе мимо.

Упрямый. Я поднялся и обошёл полумёртвого. Кряхтенье и стоны ни на секунду не прекращаются. И тут Харона вывернуло наизнанку с характерным звуком людской слабости. Мне стало мерзко, но я умудрился остаться на месте.

— Выглядишь, как мешок с говном. Буду откровенен: меня тошнит. Я тут не спасителя корчу — есть разговор.

— Я весь твой, — прокряхтел Чедвер.

— Не здесь.

— А что тебя может смущать? Свежий воздух, тихо, сухо… Капризный ты наш…

Очередная волна заставила восхититься человеческим желудком: он способен извергать огромное количество мерзости. Собрав волю в облёванный кулак, Чедвер встал на колени. Ко мне обратилась грязная улыбчивая рожа. Во тьме зрелище выглядит даже жутко.

— Так что ты хочешь меня спросить?

— Сперва, где ты спать предпочитаешь?

— Дома, — растянул безразмерную пасть Харон. Улыбка мне не понравилась: похожа на ту, что в тыквах вырезают, а эти тыквы меня раздражают.

За то, что вывел меня из себя, я влупил пощёчину, небольную, но поучительную. С мутанта свалилась радость, а когда я схватил его за ворот, он даже нахмурился, играя синяками. Наши лица сошлись, настало время орать:

— Где ты живёшь? У меня не так много времени!

— Оу, мы злые и буйные! — покривлялся Харон. — А теперь, будь любезен, сбавь обороты…

— Харон…

— Ладно… Заброшенный дом на берегу ручья, по улице Ильвеса.

Спектр мерзостных ощущений прошёлся и по попутчику. В мгновение ока мы очутились возле разваливающейся халупы. Громом вдарили шум воды и уханье сов. Харона вырвало в третий раз — я еле успел отдёрнуть руку.

Настроение его парадоксально улучшилось:

— Винчи! — обтёр рот Чедвер. — Я-то всё думаю: голос знакомый, наверно, Винчи! И точно же! Глаз — алмаз!

— Идиот, тогда уж ухо — алмаз… Внутрь?

— В подвал, если можно.

Не люблю перемещаться наугад: это чревато. Каждый раз трясусь, нередко отказываюсь от подобных трюков, однако сейчас при свидетеле было бы опрометчиво. Неправильно поймут, а быть неправильно понятым значит вляпаться в неприятности. Устал отмываться.

Переместившись во тьму, я поспешил отскочить от Харона, который, однако, сдержался. В темноте так и не послышались звуки рвоты. Сквозь тишину пробился хохот побитого хозяина дома:

— Ха-ха-ха, что с тобой?

— Держи рот под контролем, а то ты сегодня успел пометать.

— Рот… — начал Харон в знакомой до боли интонации.

— …самое страшное оружие ничтожеств! — закончили мы хором ставшую великой фразу Стального Тима.

Были времена, он не ладил с одним парнем. Вообще, та тварь многим подгадила жизнь, но в шерифа дебошир вцепился по всем правилам уважающих себя клещей. Посадить было не за что: гад всех напрягал, но в рамках закона. Однажды парня занесло, и он пригрозил Тиму расправой, на что получил красноречивый ответ.

Эти слова задели болтуна, так что тот взялся подкреплять их впредь делами, за что и поплатился. Последний раз его видели избитого Шальным, а потом подонок пропал.

Вслед за щелчком загорелся огонёк в руке Чедвера. Пламя осветило полную хлама и крупных зеркал берлогу. Избитый пристроился на мятой лежанке, поставив зажигалку на табурет.

Глаза Харона ушли под потолок, он пробормотал:

— Глянь, ты не видишь нигде моей шляпы?

— Сам будешь искать…

— Послушай, Винчи, — с деланной серьёзностью оборвал меня Харон, — Ты знаешь, откуда у меня такое прозвище? О, я хорошо запомнил эту историю! Это из мифов о Древней Греции: был там такой… лодочник, он перевозит души через реку Стикс в царство мёртвых.

— Да, сейчас у него работёнки хватает, — не удержался я от комментария. — К чему ты это рассказываешь?

— А к тому, что перевозчик — умная сволочь, потому как бесплатно душонки не возит. Поищи, будь любезен, мою шляпу, а то я с тобой разговаривать не буду.

Достойная смеха ситуации: полумёртвый диктует условия. Нелепо, но вполне ожидаемо, что я даже не собираюсь обижаться.

— Думаешь молчать? Посмотрим, как ты замолчишь, если я начну тебя резать…

— Куском зеркала? — непонятно зачем поднял руку с оттопыренным указательным Харон.

— Можно и им, — ответил я уныло и пошарил взглядом по округе.

Шляпа нашлась неподалёку, вся в пыли валяется на полу в эпицентре недавно свирепствовавшего тайфуна. Полагаю, именно здесь бородатого и били. Сразу после того, как он перестал сопротивляться.

— Вон она валяется.

— Принеси, — с детской настойчивостью прогудел Харон.

Пришлось выполнить просьбу, иначе неуклюжая пародия на долговязого младенца задерёт своим дурным характером. Головной убор угодил точно в физиономию Харона после небрежного броска. Тот придирчиво изучил шляпу и отложил в сторону.

Скрестив руки на груди, он тоскливо проскулил:

— Газ скоро кончится.

Подтверждая сказанное, пламя зажигалки дрогнуло алой гадюкой. Недолговечность окружающего отлично помогает вспомнить, что всем нам надо спешить.

— Некоторые думают, что ты — Душегуб, — заговорил я. — Не думаю, что в этом есть хоть доля правды.

— Охо-хо, как это меня радует.

— Полиция обошлась с тобой нечестно, со мной тоже. Полагаю, ты разделяешь моё желание отомстить.

— Угу, — задумчиво кивнул потолку Харон.

— План простой: пока они не придумают против тебя улик, я должен найти Душегуба. Ткнуть им в нос их несостоятельностью.

В немом одобрении Чедвер высоко поднял руки и трижды громко хлопнул ладонями. Скупые аплодисменты подкрепил полной желчи фразой:

— Когда бросишь убийцу к дверям полиции, обещаю созвать толпу и вместе посмеяться!

— Но нужна твоя помощь. Нужна наводка.

19:11

Харон

— А с чего ты взял, что она у меня есть? — так устал, что глаза закрываются, а этот лысый никак не отстанет. — Из кармана, что ли, торчит? Тогда вытягивай, разрешения не спрашивай.

— Ты ретранслируешь ночь убийства Энгриля, я знаю. Ещё я знаю, что ты мог что-то заметить, во что полицию посвящать не стал бы ни за что.

— А если ты ошибаешься?

Звякнула крышка зажигалки, и подвал погрузился во тьму. Винчи погасил свет, чтобы неожиданно произнести прямо на ухо:

— Тогда тебя могут избить ещё и не раз, — ни одной эмоции не просквозило в его речи. — А там и что похуже, объяснял уже. Так что скажешь?

Ну, не помочь солидарному мутанту было бы самым большим невежеством за этот день. К тому же намерения у Винчи самые благие. Развернув голову в предполагаемое направление телепорта, я решил подбросить идейку:

— Во время последней ретрансляции видел, как Энгриль нервничает, готовит оружие. Но его убили до того, как его пушка заговорила.

— Он был одним из лучших полицейских, одним из лучших стрелков, — пораскинул молодыми мозгами Винчи.

— Знал, что это случится, знал, с кем столкнётся, и проиграл. Душегуб оказался для него слишком быстр и ловок. Мало кто на это способен…

— Ясно, — только и ответил лысый мутант, чтобы тут же убраться.

Это я понял по исчезновению его гнилостного запаха.

Мало кто на это способен, я вот, например, стреляю так паршиво, что на победу в дуэли с Энгрилем не рассчитывал бы. Пальцев одной руки вполне хватит, чтобы пересчитать всех кандидатов. И Винчи среди них.

20:42

Марк

Я постучал и, не дожидаясь ответа, вошёл в помещение. Мирно бездельничающий Освальд хотел было что-то мне сказать, но то ли не подобрал слов, то ли просто передумал. Что-то ему удалось уловить в моём поведении и внешнем виде, раз он поднялся и двинулся к шкафчикам.

— Добрый вечер, Марк. Как поживаешь?

— Неважно, знаешь ли. Ты как?

— Сегодня был занят исследованием Гарри, — фельдшер скрылся за дверцей и загромыхал стеклом. — Ничего нового. Я ничего стоящего не нашёл.

Я занял почётное место на стуле по соседству с большим ящиком с лекарствами. Локоть положил на стол справа.

— Неужели опять? — возмущённо бросил я, желая при этом разнести столешницу кулаком.

— Мне больше импонирует слово «снова», - отозвался Освальд. — Оно не такое простецкое.

— Это хрень полная! Сколько тебе ещё детей нужно, чтобы ты раскопал всё необходимое? Нет, у меня-то времени больше, чем у муравья братьев, а у тебя?

— Не злись.

Вскоре доктору удалось найти потайной пузырь с хорошим вином. Как-то он попал к нам в руки больше семи лет назад, с тех пор и лакаем напиток не спеша. Многие бы позавидовали, как мы растягиваем удовольствие.

Со звоном приземлились два стакана, и Освальд смочил их дна красной жидкостью. Взмахнув гранёнными кубками, мы вылили в себя жалкие капли великолепнейшего вина. Всё осталось на языке, не докатившись до горла.

Товарищ задумчиво всмотрелся в бутылку, раздумывая, стоит ли повторить.

— Так что с тобой приключилось? — проронил он, отвернувшись от сосуда.

— Взял сегодня Харона. А потом выпустил: всем вокруг очевидно, что он — Душегуб, но все при этом говорят, что улик нет. И эта скотина была за решёткой!

— Расслабься. Если всё так очевидно, то ему от тебя не деться.

— Хотелось бы верить…

Добавил жалостливых нот я не зря — расчёт оказался верным, и дружище сподобился подлить мне ещё вина. За здоровье Освальда!

23:08

Кейт

— Столичные так и не вернулись, — пробормотал Тим, задумчиво пялящийся мне в затылок уже третий час кряду.

Я лишь дёрнула ухом, но тут уже вернулась к окну, поняв, о ком речь. На улице темно и ветрено, шумит довольно громко, яростно и весело. Ветру некогда грустить, ветер вообще какой-то безэмоциональный.

Именно это мне не нравится в окружающих, когда у самой внутри всё воротит. Шесть царапин не идут из головы. Тиму не понять. Уж его-то родных маньяки не убивали, он не находил затем этого ублюдка, не спускал на него псов!

— Марка тоже нет.

— Никуда он не денется, — невежливо швырнула я обратно.

— Честно говоря, не за него беспокоюсь, — шериф поработал руками, чтобы подкатиться поближе, — Уолтер доложил, что всё путём, я позволяю себе сомневаться. Эти двое обожают друг друга выгораживать.

Не обращая внимания на моё безразличие, Тим от души посмеялся старческим трескучим смехом.

Потом продолжил совершенно спокойным голосом:

— В одном, Кейт, ты неправа.

— Не думай, я спрашивать не буду, — выдала я после затянувшейся паузы.

— А в том, что Чедвер Гомаргольц — Душегуб. Согласен, таких ублюдков ещё поискать, мне он не нравится, жителям он не нравится, а расправиться с детьми вполне мог. Люди будут только рады, если его повесить…

— Ну, так ведь есть доказательства!

— Все ваши доказательства не стоят блох на спине псины на улице. Запомни, я не позволю линчевать людей по первым же подозрениям. Вина должна быть очевидной.

Всё никак не могу заставить себя повернуться в его сторону.

— Принципы…

— Да, Кейт, принципы. Я за всю жизнь не отправил на плаху ни одного невиновного, у меня в тюрьме все сидели по делу, и коль уж мне осталось немного, я хочу остаться без пятен.

Похвально, Тим, я просто в шоке от твоей ангельской чистоты, которую ты сам себе придумал.

23:59

Саймон

На душе пусто, все мысли сгрызла саранча, мечутся какие-то эмоции, но я не в состоянии понять их. В таких случаях можно просто закрыть глаза и заснуть. А я не хочу спать, хочу встать! Когда ты не можешь чего-то элементарного, желание кусает изнутри за рёбра!

— Ты бы расслабился, — прошуршали его поганые слова.

— Всё, что ты умеешь! Расслабляешься, плюёшь на всё, махаешь рукой! Я устал за тебя всё делать!

— Да что ты сделал для меня? Сколько тебя знаю, ты всё поёшь свой высокопарный гимн о вещах, к которым не имеешь отношения! Единственное доказательство твоего величия — это твои же собственные слова, которые, тут и не смей спорить, не являются вескими…

— Слишком красноречиво несёшь чушь, — осадил я крикливого выскочку.

Но и не подумал униматься:

— Последняя твоя фраза лишена смысла и сказана лишь для того, чтобы последнее слово осталось за тобой. Это для тебя важно, Саймон?

— Мне больше не нравится это имя.

— Хорошо… Что теперь? Хьюго? Сэш? Доутворт? Какое ещё имя ты себе выдумаешь? Пока я привыкал к Саймону, ты успел выдумать шесть штук! Я все шесть проигнорировал и очень даже кстати, так как ты вновь решил вернуться к Саймону!

Мы могли бы долго спорить, избегая попыток разорвать друг другу глотки. Затем он исчез… или я исчез…