Кутаса хватились, только когда поднимались по трапу на корабль.

— Вот тебе раз! — первым заметил его отсутствие Кадрилис.

— А я слышала, как что-то шлёпнулось на дорогу, но не придала этому значения, — призналась Эйнора.

— Да никуда он не денется, — успокоил Твинас. — Сейчас вернётся.

Все расселись по местам, только Кадрилис остался ждать снаружи, на верхней ступеньке трапа, чтобы ещё издали увидеть возвращающегося друга. К тому же заяц опасался, что по команде лягушки трап могут поднять и корабль без промедления улетит.

— Все ли пассажиры на своих местах? — прозвучал вопрос из пилотской кабины.

— Кутаса нет! — выкрикнул снаружи Кадрилис. — Кутас ещё не вернулся.

— Никакой дисциплины, — возмутилась Лягария. — Учишь их, учишь дисциплине и порядку, и как об стенку горох! Фи!

— Может, мне сбегать, поискать? — вызвался Кадрилис.

— Беги, беги, потом тебя будем искать, мало нам с одним пассажиром нервотрёпки! — окончательно разозлилась Лягария: она всё это время рылась в саквояже, надеясь отыскать другой значок, но так ничего и не нашла.

— Сбегаю, будь что будет, — решился заяц и одним прыжком перемахнул через все ступеньки.

Он помчался обратно по той дороге, по которой ехал вездеход. Вот и валун, а неподалёку детским совком копает землю Улюс-Тулюс — похоже, собирается сажать фасолину.

— Эй! — окликнул его Кадрилис. — Не видел, случайно, Кутаса, моего приятеля?

— Это который мне фасолину подарил?

— Ну да. Запропастился куда-то, а нам вылетать пора.

— Он, — взмахнул рукавом паяц, — в ту сторону убежал. Спросил кое-что и убежал.

Заяц со всех ног понёсся в указанном направлении. В спешке он забыл поинтересоваться, что же за вопрос задал его друг Улюсу-Тулюсу. Бежал Кадрилис долго, до тех пор, пока дорогу ему не преградило тёмное глубокое русло реки. Вода в ней от жары испарилась, кое-где лежали куски растрескавшегося ила. Кутаса нигде не было. Заяц уныло свесил половину уса. Искать дальше не имело смысла: темнело, самому можно было заблудиться и не найти дорогу к кораблю.

Погрустнев, Кадрилис повернул назад, и тут его ухо уловило тихое всхлипывание. Не теряя времени, он поскакал к чернеющему рядом с руслом реки лесу и увидел своего приятеля — тот лежал возле тлеющей кучи головешек.

— Вот… тебе… раз… — только и смог сказать заяц и тут же бросился оттаскивать Кутаса от пожарища.

— Кутас… приятель… — бормотал Кадрилис. — Как же ты так? Что случилось?

Но щенок не проявлял признаков жизни. А солнце тем временем почти погасло.

— Кутас, — с силой тряхнул Кадрилис щенка, — ну скажи что-нибудь! Кутас, это я, твой друг!

Кутас приоткрыл распухшие от слёз глаза.

— Оставь меня, — прошептал он. — Все оставьте… улетайте…

— Но скажи, скажи, в чём дело?

— Неужели, — всхлипнул щенок, — сам не понимаешь?

— Ничего не понимаю, — помотал головой Кадрилис, хотя кое о чём уже начал догадываться.

Окончательно стемнело, хоть глаз выколи.

— Я, — донёсся из темноты голос щенка, — вернулся к камню и задал Улюсу-Тулюсу вопрос. Один только вопрос: сколько времени продолжаются на этой планете сутки? И… и… узнал, что тридцать суток… это… это… всего пять наших часов… Сам видишь, как быстро тут темнеет и рассветает.

И то верно: солнце уже возвещало о наступлении нового дня.

— Ну и что, что пять часов? — Кадрилис снова притворился, что ничего не понимает.

— Пять часов назад, тридцать дней назад по их времени, я… я ткнул горящую спичку в какие-то провода и… вдруг бах — яркая молния; ба-бах — будто гром грянул! Ведь это я… я спалил целую планету! Всё тут загубил! Я. Только я один.

Спина щенка вздрагивала, а глаза наполнились такой болью, что Кадрилиса как будто кто-то пырнул ножом в сердце.

— Кутас, братишка, — Кадрилис обхватил двумя лапами голову щенка и прижал её к потайному карманчику, вернее, к своему сердцу. — Кутас, дружок, ты не виноват, да ты и не можешь быть виноват, ведь ты ничего, ничегошеньки не знал! И я, и Твинас, даже сама Лягария на твоём месте сделали бы то же самое! Ты ни при чём! Слышал — сам паяц сказал, что рано или поздно они непременно сгорели бы. Ты меня слышишь, Кутас? Просто ты должен выплакаться, хорошенько выплакаться, и тогда полегчает.

— Не могу я плакать, — ответил Кутас, — у меня не осталось слёз, чтобы плакать, я никак не смогу выплакаться… Я слишком виноват, чтобы плакать.

— Ох, Кутас, — погладил щенка по мордочке Кадрилис, — помни, что тут остаётся твоя фасолина, она будет расти, вырастет и покроется красными цветочками, и тогда к ней прилетит пчела, и планета снова оживёт! И белая птичка вновь станет летать, куда ей заблагорассудится.

— Ты куда клонишь? — простонал щенок. — Если хочешь знать, рядом с головешками я нашёл обгорелое белое пёрышко. А если это была та самая птица? Значит, я и её спалил! Всё спалил!

— Однако, — хлопнул себя по лбу Кадрилис, — кто тебе дал спички, а? Ведь ты — да, точно помню! — не хотел их брать, а я тебя силой заставил! Выходит, я не меньше тебя виноват, даже больше! Значит, я виноватее всех, поскольку спички-то мои! Да-да, если бы не они, ничего бы не случилось… вернее, случилось бы, но позже.

— Нет, — помотал безносой закоптелой мордочкой Кутас, — не ищи мне оправданий и не взваливай на себя мою вину! Моя песенка спета, и моим скитаниям конец. Оставь меня одного. Все оставьте.

— Оставить тебя?! — возмутился Кадрилис. — Да за кого ты меня принимаешь? За друга или за предателя? Останешься ты — останусь и я. Если твоя песенка спета, то и моя тоже. Значит, и моим скитаниям тоже конец. Остаёмся оба.

Но Кутас будто оглох. Положив безносую мордочку на почерневшие лапы, он глядел, как на пожарище изредка вспыхивают искрами уголья. О чём он размышлял? Может быть, вспоминал костёр в лесу, те угольки, у которых он беззаботно грелся, хихикал и пел?..

— Кутас, — точно угадав его мысли, нарушил молчание Кадрилис, — а ведь ты так и не закончил кое-что, помнишь?

Щенок даже не повернул голову.

— Помнишь? — настойчиво повторил Кадрилис и стал тихонько напевать по памяти:

Солнце уже светило почти в полную силу, угли совсем поблёкли.

— Кутас, так что всё-таки произошло с пересмешником-овсянкой однажды?

— Хи… хи… — как сквозь сон прошептав щенок и отвернул мордочку.

Только сейчас, при ярком свете, Кадрилис увидел, что брови у щенка совсем седые. Его приятель поседел за одну ночь — короткую и одновременно такую бесконечно долгую ночь на чужой планете.

Кадрилис медленно поднялся. Выпрямился во весь рост на задних лапах и поднял вверх стиснутые кулаки.

— Будьте прокляты! — крикнул он в чёрную выжженную пустоту. — Будьте прокляты вы, из-за которых невиновные становятся виновными!

Увы, если кто-нибудь и слышал его проклятия, то разве что Улюс-Тулюс, паяц, который, засучив длинные рукава, рыхлил землю для фасолины…