Когда пилот летел вниз головой с корабля на землю, рядом с «Серебряной птицей» находился только Кутас. Приподнявшись на забинтованные лапы, он глядел вдаль, где смутно виднелся кончик заячьего уха.

После всего, что увидели пассажиры на двух предыдущих планетах, на этой не оказалось ничего достойного внимания. Пожалуй, её можно было назвать просто серой планетой. Куда ни кинешь взгляд — всюду серая, ровно подстриженная трава, напоминающая футбольное поле. Единственное, что слегка разнообразило этот унылый пейзаж, — это чёрная ровная полоса, на которую, намеренно или случайно, пилот посадил «Серебряную птицу». Эта чёрная линия тянулась до самого горизонта и делила пространство на две части. Твинас двинулся налево от линии, Кадрилис — направо, а командир Лягария решила идти прямо: дескать, идя вдоль линии, и при большом желании не заблудишься. С собой лягушка, разумеется, прихватила саквояж — надеялась найти что-нибудь жизненно важное.

Кадрилис собрался составить компанию Твинасу, ему уже надоела роль одинокого бродяги. Разве не приятно беседовать на ходу, советоваться друг с другом, рассказывать о пережитом на других планетах? Однако всегда покладистый Твинас на этот раз заупрямился.

— Ни в коем случае! — затряс он клювом и, нагнувшись, поглядел на свой почти развалившийся разбухший шлёпанец, по-видимому опасаясь, как бы тот совсем не оторвался.

Заметив опустившееся заячье ухо, пингвин начал оправдываться:

— Я ведь хромаю, да и шлёпанец еле держится, а ты носишься как вихрь.

— Да я готов ползти как черепаха, — настаивал Кадрилис.

— Не может быть и речи! — настойчиво отбивался пингвин. — Меня замучит совесть, если тебе придётся топтаться на месте.

— Неужели непонятно, — не сдавался заяц, — я так набегался во время путешествия, что с удовольствием буду семенить потихоньку-полегоньку.

И он начал как заведённый перебирать ногами на одном месте.

Великий сыщик был вынужден вытащить из-под крыла свою трубку и пососать её: надо было придумать, как отвязаться от надоеды.

— Так и быть, — сказал он наконец, — признаюсь, почему я хочу побыть один.

— Я и сам знаю, — хитро повёл обрывком уса Кадрилис.

— Знаешь?! — остолбенел сыщик. — Хм… и что же ты знаешь?

— Знаю, — выпалил Кадрилис, — что ты хочешь решить одну задачу.

— Задачу? Что ещё за задачу? — окончательно смешался Твинас и снова нагнулся к разбухшему шлёпанцу.

— Задачу, как похудеть, — пояснил Кадрилис. — И я знаю, и Кутас сказал, что ты ужасно стесняешься своей полноты.

— Вон оно что… — облегчённо вздохнул толстяк. — Да, да! Хочу решить именно эту задачу. Ну и хитрец же ты! Как только останусь один, сразу же начну решать.

— Её не решать нужно, — принялся убеждать Кадрилис. — Нужно просто бегать трусцой… Ой, совсем заговариваться стал… — застеснялся заяц, поглядев на шлёпанец Твинаса. — Ну, можно выполнять упражнение «присесть-встать»: сто раз присесть, сто раз встать — и живота как не бывало, — робко предложил он, боясь, что толстяк обидится.

— Ну, если так, — притворился оскорблённым Твинас, — пойдём каждый своей дорогой.

И они отправились один налево, другой направо. Хотя земля вокруг была ровной как стол, Твинас прихрамывал сильнее обычного. По правде говоря, он с большим удовольствием остался бы на «Серебряной птице», где не отрывал бы глаз от гордого личика и болезненно дрожащих ресниц Эйноры. О, с каким удовольствием он сказал бы кукле, что теперь, после её саморазоблачения, она стала в тысячу раз очаровательнее! Да только куда ему, увальню неуклюжему, ухаживать за этакой высокомерной красавицей… К тому же ему предстоит выполнить ответственное дело — решить задачу, куда спрятать Эйнорину перчатку.

Не кто иной, как пингвин, украл перчатку из саквояжа, когда на выжженной планете вернулся на корабль за якобы позабытой трубкой. Проницательный сыщик без труда вычислил, о каком вещественном доказательстве то и дело говорит лягушка и что она прячет в футляре для очков. Схватив перчатку, он сунул её в шлёпанец — где ж её ещё спрячешь? Но когда Эйнора выложила про себя всё начистоту, а её всё равно обвинили в воровстве, Твинас почувствовал себя не в своей тарелке. Если обнаружится, кто вор, Лягария поднимет его на смех — сгоришь от стыда. Тут и без трубки понятно, как его будет дразнить лягушка: «влюблённый толстяк», «впавший в детство засоня», «кавалер топ-шлёп»…

Вот почему, отвязавшись от Кадрилиса, Твинас заковылял дальше один, озираясь, куда бы спрятать перчатку. Но как он ни крутил головой, ничего подходящего не видел: со всех сторон простиралась гладкая, без единой впадинки или бугорка равнина. «Трубки морёные, — встревожился сыщик. — Неужели на всей планете не найдётся укромного уголка для одной-единственной перчаточки?!» А что, если… если скомкать её в шарик и оставить на траве? Кстати, а с корабля его, случайно, не видят?

Твинас обернулся, и настроение у него ухудшилось: недалеко же он отошёл! Отчётливо можно разглядеть верхнюю часть «Серебряной птицы», открытую входную дверь, откуда за ним, возможно, наблюдают Эйнорины зрячие глаза. Толстяк сыщик разгадал и эту тайну. А сделать это было нетрудно. Ну скажите, кто вдел нитку в иголку, когда Эйнора шила себе обновки? Она сама! Её счастье, что никто на это не обратил внимания, даже придира Лягария. Но почему Эйнора, признавшись во многом, и словом не обмолвилась о своих глазах? Увы, эту тайну Твинас пока не разгадал. Даже сейчас, обернувшись в сторону открытой двери корабля, он продолжал ломать над ней голову…

И тут он кое-что увидел. Из входной двери корабля высунулась рука Эйноры. Только почему эта рука свесилась и болтается на весу, прямо как пустой рукав Менеса? Может, кукла улеглась у входа и приветливо помахивает ручкой своим друзьям? Лежит и поглядывает на Твинаса, торчащего, как пузатый бочонок, посреди равнины? Пингвин и не заметил, как стал пятиться, не отрывая глаз от взмахивающей руки. Оказалось, что пятиться назад гораздо легче, чем идти вперёд: на пятки опираться удобнее и носок шлёпанца не подворачивается.

Твинас прибавил шаг, и вот уже не разглядишь ни руку Эйноры, ни входную дверь, виднеется лишь нос космического корабля. Этот заострённый нос что-то напомнил пингвину. Твинас нагнулся, вытащил из шлёпанца перчатку, скатал её в комок и осмотрелся: куда бы бросить? Нет, всё-таки что же ему напоминает этот острый, с прожилками, нос корабля? Ба! Да ведь точно такой же треугольник был нарисован на кубике! Вот вам и разгадка головоломки, наконец-то! Как здорово, что он решил двигаться задом наперёд, поэтому и…

Вдруг за Твинасом будто разверзлась пропасть. Пингвин погрузился в густой непроглядный туман. Он увязал в тумане всё сильнее и никак не мог выбраться. Перчатка выскользнула из его крыльев, в голове вспыхнула мысль, что жизнь кончена, а он так и не успел сделать что-то очень важное…

Послышался плеск волн, повеяло ледяным холодом, и перед глазами Твинаса раскинулась бескрайняя водная ширь. В его сторону — кто бойко, кто неуклюже — плыли императорские пингвины, а сам он махал им крылом с айсберга, о котором столько мечтал, с гигантского айсберга, рассекающего просторы океана…