Истоки современного рационализма обычно ищут в той интеллектуальной революции, которая произошла в Италии, когда люди, подобные Галилею, стали совершать свои первые научные открытия. И я очень далек от того, чтобы заявить, что в этом утверждении нет ничего истинного. По крайней мере, некоторые аспекты современного рационализма не были бы такими, каковыми они являются - а среди этих аспектов есть и весьма существенные - без научного Ренессанса XVI века. Тем не менее, нельзя игнорировать и тот факт, что существовал и другой рационализм, значительно более ранний, чем Ренессансный, и не имевший какого бы то ни было отношения к научным открытиям. То был чисто философский рационализм, родившийся в Испании, в голове арабского философа, как сознательная реакция на теологию арабских богословов. Автором этого философского рационализма был Ибн Рушд, который более известен по его латинизированному имени как Аверроэс. Он завещал (ум. в 1198 г.) своим последователям идеал чисто рациональной философии, который оказал влияние на развитие даже Христианской философии.

Причины широкого распространения того направления мысли, которое мы теперь называем аверроизмом, останутся непроясненными, если мы не вспомним, что, начиная с IX века, многие теологические диалектики работали над установлением некоего примирения между философским знанием и Исламской верой. Эти мыслители оказались в той же ситуации, что и Отцы Церкви и первые схоластические теологи. С одной стороны, в их распоряжении имелись переводы сочинений Аристотеля, а также компиляция, известная как «Теология Аристотеля» (хотя она представляла собою собрание текстов, в основном позаимствованных не из Аристотеля, а из «Эннеад» Плотина). С другой стороны, они располагали своей собственной богодухновенной книгой - Кораном, и перед ними стояла проблема: если веришь в то же, во что верил Мухаммед, можно ли философствовать так, как это делал Аристотель?

Величайшему из предшественников Аверроэса, Ибн Сине (Авиценне), удалось разрешить эту сложную задачу, выстроив философию, венцом которой явилась естественная теология; это распахивало двери перед сверхъестественным светом Откровения.

Что в действительности думал Авиценна о рациональной ценности религиозных убеждений, не совсем ясно. Если он был не очень высокого о них мнения,- и есть серьезные основания так считать,- он, по крайней мере, был достаточно умен, чтобы никогда не впутываться в сложные теологические проблемы. Несмотря на это, мыслитель, который был и остается даже на сегодняшний день величайшим теологом Ислама-Газали, быстро обнаружил серьезные расхождения между подлинными учениями Корана и выводами Авиценны. Суммировав главные тезисы Авиценны, он опроверг их в своей работе «Опровержение философов» и попытался доказать с помощью рациональных доказательств основоположения мусульманского вероучения.

Аверроэс не был бы Аверроэсом, если бы он не принял вызов Г (Газали: он написал полемическое «Опровержение опровержения», направленное против «Опровержения философов». Согласно Аверроэсу, абсолютную истину следовало искать не в каком-либо откровении, а в сочинениях Аристотеля, которые он никогда не уставал комментировать и аннотировать. Когда Аристотель высказывался по какому-либо поводу, то через него говорил сам разум, и ничего более к высказанному уже нельзя было бы добавить. Что же делать в тех случаях,- и весьма многочисленных,- когда выводы Аристотеля, как кажется, противоречат религиозным убеждениям данного общества? Аверроэс, преследуемый ярой ненавистью мусульманских богословов, не мог проигнорировать этот вопрос, и он занялся им в своем трактате «Согласие религии и философии»; эта работа явилась вехой в истории западной цивилизации.

Уже одно название этого трактата безошибочно указывает на-то, что Аверроэс никоим образом не хотел задеть чувства теологов. Можно и даже нужно сказать, что Аверроэс действительно надеялся убедить теологов в том, что определенное согласие между религиозной верой и философским разумом не является невозможным. Он, несомненно, держался того мнения, что не должно возникать никаких конфликтов между такой верой, которая знает свое место, и такой философией, которая достаточно мудра, чтобы осознавать особую функцию религии. Проблема в том, как узнать, каково же это место и какова эта функция?

Аверроэс открывает дискуссию по этой проблеме замечанием, что Откровение не только не осуждает философские рассуждения, но безусловно предписывает обращение к ним; религиозный закон императивно предписывает человеку изучать природу вещей с тем, чтобы он мог воспарить мыслию к познанию Создателя всего. Но разве не именно этим занимается философия? А если это так, то разве само Откровение не делает философствование нашим долгом? Далее, ни от кого нельзя потребовать создавать философию из ничего. Метафизика очень древняя наука, которая разрабатывалась в течение многих столетий, особенно греками. Следовательно, Откровение не может предписывать изучение философии без того, чтобы предписать в то же самое время изучение греческой философии. И это еще не все. Закон Божий совершенно ясно делает обязательным наблюдение и толкование природы с помощью разума, благодаря чему мы можем сделать заключение о существовании Бога через его творение. Но любое заключение есть результат определенного способа размышления, и никому не дано использовать его соответствующим образом без предварительного знания различных видов диалектической аргументации и того, каким образом необходимые выводы разума отличаются от чисто диалектических. Иначе говоря, человек никак не может рассуждать без того, чтобы сперва узнать, что же такое есть рассуждение и что не есть рассуждение, то есть без того, чтобы сначала освоить логику. Поэтому давайте спокойно придем к заключению, что в полном соответствии с буквой Бого-откровенного Закона философ является, единственным человеком, который выполняет свои религиозны обязанности и в то же время строго соблюдает предписания Откровения.

Вот здесь, однако, возникает весьма затруднительный вопрос если истинно то, что Божественный Закон предписывает нам искать Бога с помощью рациональных методов философии, зачем тогда сверхъестественное Откровение? Для того, чтобы разрешить эту проблему, Аверроэс обратился к аристотелианскому положению различающему три основных класса аргументов: риторические диалектические и необходимые. Аверроэс предложил разделит: всех людей на три класса: тех, кого можно убедить только с по мощью умных речей; тех, кто более открыт для диалектических рассуждений; и тех, кого ничто не может удовлетворить, кроме необходимых доказательств математиков и метафизиков. Первый класс представлен полностью простыми людьми, и он намного обширнее по числу людей, к нему относящихся, чем все остальные классы. Те, кто принадлежит к этому классу, руководствуются воображением, а не разумом, и лишь красноречивые ораторы, и никто более, знающие, как возбуждать их чувства соответствующим .доводами, могут в чем-то убедить этих людей. Все хорошие проповедники знают, как это делается. Нельзя цивилизовать племя бедуинов, обучая их метафизике. Если хотите, чтобы они не убивали, не грабили и не пили вина, единственное, что можно сделать,- это воззвать к их воображению. Можно сказать им, например, что существует иной мир, где «хорошие» будут наслаждаться вечными телесными радостями, а «плохие» будут подвергаться вечным телесным наказаниям. И уж не столь важно, правда все это или нет. А важно вот что: правда ли то, что все люди должны владеть своими чувствами? Мы знаем, что это так, и это наше знание подкреплено очень вескими философскими обоснованиями. И если это действительно так, то всех следует убеждать поступать именно таким образом, однако ни одного человека нельзя убедить с помощью доводов, которые ему не понятны; и вот именно тут и проявляется в полной мере необходимость религии: религия и Откровение суть не более чем философские истины, приемлемые для тех, чье воображение сильнее, чем их разум.

Иначе обстоят дела со вторым классом людей, а именно с теми, кто наделен диалектическим складом ума. Говоря по существу, они верят в то же, во что верят и рядовые верующие, но верят иначе. Для того, чтобы убедить таких людей в чем-либо, недостаточно взывать к их воображению и возбуждать их чувства; их нельзя привести к уверованию во что-либо, если то, во что их просят поверить, не сделать приемлемым для уверования в свете естественного разума. Во-первых, такие люди хотят быть уверенными в том, что ничего из того, чему учит Откровение, не вступает в противоречие с проверенным научным знанием. Во-вторых, они хотят, чтобы им дали достаточные основания того, почему им следует верить именно в это, а не в то. К счастью, нет ничего легче, чем найти обоснования тому, во что мы уже верим. Именно такова надлежащая функция теологии и теологов: не доказывать истину Откровения,- ибо вера уже не была бы верой, если бы ее можно было доказать рациональным путем,- а находить диалектические оправдания, с помощью которых Откровение покажется, по крайней мере, столь же возможным или даже еще более возможным, чем era отсутствие. И не существует в мире причины, по которой этого нельзя было бы сделать. Собственно говоря, теология имеет свою особую функцию, которую она стремится выполнять, ибо если бы людям данного класса было запрещено придавать своим верованиям более или менее философский вид, они вскоре перестали бы верить, и, не будучи в состоянии постичь истинные доказательства, они бы остались как без веры, так и без философии. Иначе говоря, такие люди лишились бы принципов, которыми они могли бы руководствоваться в своей жизни. И все же истинные философы не могут занять такую позицию. Ничто, кроме необходимых рациональных доказательств, не утолит их жажду знаний. Те, кто обладает таким складом ума,- а таковых исключительно мало,- составляют третий и наивысший класс человеческих умов; однако,, обладая такой, своего рода аристократической привилегией, таким людям следует неустанно искать зерно истины, которая скрывается под оболочкой непритязательной веры или прячется под изысканными одеждами диалектических умозрений теологов. Например, неверно то, что мир сотворен из ничего неким сверхтворцом, каким обычно представляет Бога вера большинства. Философы никогда не признают такого представления. И все же они действительно полагают, что мир сотворен от первопричины, как в смысле своего существования, так и в смысле своей доступности для понимания (интеллигибельности). Не соответствует истине и то, что первопричина создала мир во времени; ни один из аргументов, с помощью которого теологи стремились доказать, что мир имеет начало во времени, не имеет никакой ценности, и ни один истинный философ не примет такой аргумент; и все же философы знают через необходимое доказательство, что первопричина вечно приводит мир в движение и необходимо порождает то, что наполняет его благодаря своему бесконечному плодородию. Следовательно, можно сказать, что эти три разных подхода к одной и той же истине в итоге совпадают. То, что толпа считает истинным через веру, и то, что теологи выражают в терминах диалектической вероятности,- все это не что иное, как сама философская истина, приспособленная для более низких классов умов. Для людей воображения вера- единственно возможный подход к рациональной истине; для чисто диалектического ума теология - лучшая замена метафизике, но сама философия есть абсолютная истина в том виде, в каком она была установлена доказательствами чистого разума.

Если бы все разумные люди приняли эти выводы, постоянная вражда, которая бушует среди теологов, философов и простых верующих, либо прекратилась бы, либо, по крайней мере, уподобилась бы обычным трениям социальной жизни. Не возникло бы никаких трагических конфликтов между философами и теологами. Если бы не вредная привычка столь многих из нас совать свой нос в чужие дела, никогда не возникали бы трагические конфликты между философами и теологами. Дело в том, что верующие не просто верят, а еще и хотят изображать из себя теологов. Пока теологи выступают в присущей им функции теологов, проблем не возникает, но они постоянно жаждут изображать из себя еще и философов; последних тоже следует упомянуть, чтобы быть честным по отношению ко всем: философов нельзя было бы ни в чем винить, если бы они не касались вопросов веры и теологии, но им до всего есть дело. Но вот именно от этого им бы и следовало воздерживаться, и обыкновенный здравый смысл должен был бы им подсказать держаться подальше от вмешательства в подобные вопросы. В самом деле, премудрые метафизики никогда не вступают в конфликт с каким бы то ни было из мыслимых откровений. В большинстве случаев размышления, построенные лишь на принципах рацио, приводят метафизиков к выводам, о которых Откровение не говорит ничего; в таких случаях не может быть оппозиции между Разумом и Откровением. В других случаях, то есть когда Откровению и Разуму приходится иметь дело с одной и той же проблемой, они должны либо приходить к взаимному согласию, либо расходиться во мнениях. В том случае, если они достигают согласия, конфликта не возникает. А если согласие не достигнуто? Тогда философу не следует ожидать того, чтобы и верующие, и теологи понимали его точку зрения; они бы не смогли этого сделать, даже если бы попытались. Философ вправе, конечно, сделать скидку на все сложности, которые перед ними возникают, и может ценить то зерно философской истины, которое заключено в их верованиях и в их догматах. Пусть философы поступают таким образом, и никогда не будет раздоров между Разумом и Откровением.

Но все это лишь благие пожелания. При всем уважении к полной искренности намерений Аверроэса я не вижу, как он мог надеяться умиротворить теологов такими мыслями и пожеланиями. Я отнюдь не уверен, что философов удалось бы легко убедить в том, что религия есть не более чем грубое приближение к философии, но если философ начинает учить, что должна существовать религия для толпы, то он не может серьезно надеяться,- если только он не глупец,- что ему это просто так сойдет с рук. Вряд ли теологов может утешить заявление, что Откровение уступает лишь философии. Малоутешительно теологам услышать и то, что Откровение - это лучшее, что есть,- но после философии. Не утешает и то, что им самим - т. е. теологам - дано не очень вдохновляющее определение: те, кто не могут стать философами. Как все мы знаем из горького опыта, некоторые философы действительно любят проповедовать, но уже не некоторые, а все проповедники любят прибегать ко всякого рода доказательствам. Аверроэс настолько хорошо это знал, что, разъяснив своим собратьям - философам всю правду об их превосходстве, он настоятельно рекомендовал им держать эту правду при себе. Более того, он советовал им держать при себе даже философию и никогда не проповедовать ее толпе, равно как и не отстаивать ее перед теологами. Тем немногим счастливцам, которых Бог одарил философским складом ума, следует удовлетворяться тем, что они единственные, кто обладает рациональной истиной. Поэтому пусть философы обсуждают свои проблемы только между собой; пусть записывают свои выводы в умные книги, чей специальный характер защитит их от любопытства толпы, но им не следует будоражить умы доказательствами, которые недоступны пониманию толпы. Понимаемая таким образом, философия превращается в эзотерическую и поистине тайную науку, причем настолько, что Аверроэс задавался вопросом, не было ли бы мудрее официальным указом запретить широкое использование философских книг. И действительно, ничего мудрее не мог бы придумать человек, чьим главным стремлением было установление мира между философами и теологами.

Общая доктрина Аверроэса была исключительно сложной, и в ней сосредоточено больше, чем кажется на первый взгляд. На этот первый взгляд кажется, что главное в этой доктрине - очень резкие нападки на религию, и нельзя не признать, что, с точки зрения теологов, иной интерпретации ей и нельзя дать. С точки зрения Аверроэса, однако, все было далеко не так просто. Как и большинство других философов, он хотел видеть вокруг себя такой социальный порядок, который позволял бы ему спокойно философствовать; он прекрасно знал, что людей невозможно цивилизовать, просто обучая их какому-нибудь абстрактному кодексу социальной этики. Другими словами, Аверроэс не рассматривал религию просто как грубое приближение к философской истине. Для него религия значила много больше. У нее была вполне определенная социальная функция, которую ничто другое не могло выполнять, даже философия. Именно таков подлинный смысл текстов, в которых он восхваляет Коран как истинно «чудотворную» книгу. И я не вижу причины не принимать его слова серьезно. Чем более Аверроэс убеждался в абсолютном превосходстве философского знания, тем более непонятным должно было казаться ему само существование такой книги, которая была совершенно нефилософской, но при этом значительно более эффективной в деле морального воспитания варваров, чем любая философия. Для того, чтобы как-то объяснить это чудо, Аверроэсу пришлось дать место в своем учении тому обстоятельству, что существуют Пророки. Только Пророки могут совершать чудеса, но при этом бывают и чудеса деяний, как, например, разделение вод моря; такое деяние еще не окончательно доказывает наличие у кого бы то ни было дара пророчества. Имеют место и чудеса знания, которые являются единственным решающим доказательством чуда Корана. Существование Пророков есть эмпирический факт, который так же легко наблюдать, как, скажем, существование купцов или врачей. У Пророков нет прямых доказательств существования Бога, но они знают, что Он существует, и когда они об этом говорят, все этому верят. Они никогда не задаются вопросом, имеет человек душу или нет. Они это просто знают. Более того, как только они начинают проповедовать, что у человека действительно есть душа и что счастье человека, в конечном счете, зависит от его уважения к таким добродетелям, как справедливость и милосердие, то самые дикие варвары начинают слушать, и смотрите: у этих варваров начинает устанавливаться что-то вроде настоящей цивилизации. На это Вы можете возразить: признаем, что Пророки свершили столь много, но ведь остается фактом то, что далеко не все из того, что они говорят, является полной и абсолютной истиной. Но именно это возражение показывает, насколько сверхъестественными были достижения Пророков. Случись философу жить во времена Пророков, он бы продемонстрировал полную и абсолютную истину, но никто (как это и водится) не обратил бы на нее никакого внимания. Кстати, подобное случается и в наше время. Истинный же Пророк, такой, как Иисус Христос или Мухаммед, знает точно меру правды, которую простые люди могут воспринять, и такой Пророк умеет привлекать и удерживать внимание такой беспокойной аудитории, как толпа. Как говорит сам Коран (19, 47): «Истинно, если бы люди и ангелы специально собрались, чтобы/создать книгу такую, как этот Коран, у них бы ничего не вышло». И Коран прав, ибо ничто, кроме Божественного вдохновения, не могло его создать.

Как можно видеть, между историческим Аверроэсом и легендарным автором хулительного сочинения «Три обманщика», которое позже имело хождение под его именем, мало общего. Он не считал Моисея, Иисуса и Мухаммеда «хитрыми обманщиками», а всегда чтил их как трех посланцев Бога человечеству. Но даже этого оказалось недостаточно для того, чтобы умиротворить теологов: ведь им хотелось, чтобы Аверроэс заявил, что слово Божье выше любого слова человеческого, пусть и сказанного наивеличайшими философами. Далее, Аверроэс всегда придерживался мнения, что философская истина является абсолютной истиной, а Коран и все богословские толкования были для него не более чем популяризованные подходы к чистой философии. Не удивительно, что при та-, ком подходе ему пришлось подвергнуться жестоким преследованиям. Он умер изгнанником, далеко от своей родной Испании, в Марокко, в 1198 году.

Позицию Аверроэса, которую было трудно поддерживать в мусульманском мире, было совершенно невозможно принять его латинским последователям в XIII веке. Прежде всего создается впечатление, что они не были знакомы с тем трактатом, который он посвятил детальному исследованию проблемы чистой философии. Те, кто был знаком с комментариями Аверроэса к Аристотелю и кто принимал его выводы как истинные, никак не могли преподносить их как выражение абсолютной истины. И сделать этого они не могли не только потому, что были христианами, да к тому же и духовными лицами, то есть принадлежали к христианской церкви, но ещё и потому, что большинство из них преподавали в университете Парижа XIII века, который в то время был духовным заведением, находящимся под непосредственным контролем духовных властей. Преподавателю философии гуманитарного факультета этого университета никак не могло быть позволено преподавать как истинное то, что являлось прямой противоположностью тому, что преподавалось как истинное на факультете теологии того же университета. В церковном заведении единственной абсолютной истиной должна была быть теологическая истина. А раз так, то знание того, были или не были те или иные преподаватели знакомы с тем, как относился Аверроэс к обсуждаемой проблеме, уже не имеет первостепенного значения. Даже если бы они знали его полный ответ на этот вопрос, они не смогли бы каким-либо образом использовать его в публичных лекциях. Отсюда проистекали их усилия выработать такое отношение к этому вопросу, которое оказалось бы приемлемым с точки зрения Церкви. В результате возникла новая «духовная группа»: Латинские Аверроисты.

Среди членов этой группы следует выделить подгруппу, которую я не могу не считать достойной нашей искренней симпатии. Члены этой подгруппы, бедняжки, оказались в тяжелейшем положении. С одной стороны, они были добрыми и искренне верующими христианами. Для них не было никакого сомнения в том, что христианское Откровение - не просто единственная истина, но и окончательная, верховная и абсолютная истина. Уже хотя бы по этой причине для них было невозможным исповедовать аверроизм так, как это делал сам Аверроэс. С другой стороны, и на этот раз уже в качестве философов, эта подгруппа не смогла определить, каким образом какую-либо из философских доктрин Аверроэса можно было бы опровергнуть. Как им следовало поступать во всех тех случаях, когда их вера вступала в противоречие с их разумом? Например, их философия доказывала с помощью необходимых аргументов, что мир вечен, постоянно приводится в движение саморазмышляющей мыслию или разумом и управляется свыше интеллигибельной необходимостью, совершенно равнодушной к судьбам индивидуумов как таковых. Собственно говоря, Бог аверроистов даже не знает, что существуют индивидуумы, он знает только себя и то, что связано с его необходимостью. Таким образом, зная о существовании рода человеческого, он, однако, никоим образом не подозревает о существовании таких мимолетностей, как индивидуумы, которые и представляют этот вечный род. Кроме того, в качестве индивидуумов люди не располагают своим собственным рассудком; они не размышляют, в них просто вдуваются мысли свыше неким высшим интеллектом, общим для всего человечества. Не имея личного интеллекта, люди не могут иметь и личного бессмертия, и в связи с этим не могут надеяться на будущее вознаграждение или бояться вечных мук в иной жизни. И все же когда их разум философов заставлял их принять эти условия, их вера заставляла их, как христиан, верить, что мир был сотворен неким Богом актом свободной воли в определенный момент, и Он с отеческой предусмотрительностью заботится даже о наименьших Его созданиях. И если Бог так заботится о каждом воробье, что ж говорить о человеке, который представляет ценность много большую, чем множество воробьев? Разве каждый из нас не наделен своим собственным интеллектом, разве каждый из нас не ответствен за все свои мысли и за все свои деяния и разве каждому из нас не предопределено вечное блаженство или муки, в зависимости от личных заслуг? Иными словами, теология и философия подводили этих людей к заключениям, которые нельзя было ни отрицать, ни примирять.

Для того, чтобы избавиться от этих противоречий, некоторые из «магистров свободных искусств», гуманитариев факультета свободных искусств Парижского университета решили заявить, что так как они назначены читать только философию и ничего более, они будут заниматься только своей деятельностью, то есть будут сообщать о таких выводах философии, которые необходимо вытекают из принципов естественного разума. Правда, эти выводы не всегда согласовывались с выводами теологии, но такова уж философия, и ничего с этим поделать нельзя. К тому же следует помнить, что эти преподаватели никогда бы не сказали своим студентам, что эти выводы философии истинны. Они не обсуждали бы эту проблему даже между собой. Они просто говорили, что такие выводы были необходимы с точки зрения естественного разума, но что такое человеческий разум по сравнению с мудростью и силой бесконечного Бога? Например, само по себе представление в том, что творение мира произошло в конкретный момент времени, является, с точки зрения философии, абсурдом, но если мы верим во всемогущество Бога, почему бы нам не верить и в то, что для такого Бога такое творение не является невозможным? То же самое можно сказать и по поводу всего остального. Выводы философии находятся в противоречии учением Откровения, поэтому давайте принимать их как необходимые результаты философских размышлений, но оставаясь христианами, давайте верить, что всё, что Откровение говорит по этому поводу, истинно, и, таким образом, не возникнет никакого противоречия между философией и теологией, или между Откровением и разумом. Доктрину этой первой подгруппы латинских аверроистов обычно называют доктриной двойной истины. Если с философской точки зрения такое название, как я полагаю, достаточно оправданно, то с исторической точки зрения оно не корректно. Ни один из представителей этой группы не принял бы существование двух разных выводов, с одной стороны, философских, а с другой - теологических, которые могут быть в одно, и то же время и абсолютно несовместимыми, и абсолютно истинными. Я могу утверждать, что признание каким-либо средневековым мыслителем наличия «двух истин» исключительно маловероятно, ибо я до сих пор не смог обнаружить ни одного средневекового философа, который исповедовал бы «доктрину «двойной истины» (хотя следует, тем не менее, оставить возможность обнаружения принятия этой доктрины в каком-либо из средневековых памятников, которые еще предстоит разыскать). Действительная позиция аверроистов была значительно менее противоречивой и значительно более доступной пониманию. Аверроисты, как и многие другие из тех, кто не может примирить свой разум со своей верой и все же хочет сохранить для себя и то, и другое, не расставались ни с философией, ни с Откровением, установив между ними глухую перегородку. Почему, в самом деле, нельзя быть уверенным в том, что Аверроэса нельзя опровергнуть, и все же при этом считать, что даже наиболее изощренным доказательствам далеко до бесконечной мудрости всемогущего Бога? Я бы не сказал, что с точки зрения логики такая позиция безупречна, а с точки зрения философии она великолепна, но сочетание слепого фидеизма в теологии со скептицизмом в философии отнюдь не является таким уж необычным явлением в истории человеческой мысли. При рассмотрении этой проблемы мне чудится, будто я слышу голос кого-то из этих мыслителей с «раздвоенным сознанием», обращающийся сам к себе: вот всё, что философия может сказать о Боге, человеке и человеческой судьбе, и хотя может сказать она лишь немногое, однако это немногое, по крайней мере, исчерпывающе доказано, и я не могу заставить философию сказать что-нибудь еще. Если бы мы жили в нехристианском мире, такие выводы были бы не только необходимы, они были бы истинны. Но Бог уже открылся нам, и мы теперь знаем, что то, что представляется необходимым в свете конечного разума, не обязательно истинно. Поэтому давайте принимать философию за то, что она есть: а она есть знание того, что человек принимает за истинное в том случае, если абсолютная истина не дана ему в Божественном Откровении. Мыслителей такого типа можно было отыскать в университете Парижа в XIII веке. Насколько мне известно, нет никакой причины предполагать, что, например, Сигер Брабантский и Боэтий Дакский - оба аверроисты в философии - не были совершенно искренними в своей религиозной вере. По крайней мере, таковым было мнение Данте в отношении Сигера, ибо если бы он имел хоть малейшее сомнение относительно веры Брабантца, он не поместил бы его в четвертом небе солнца, вместе с Альбертом Великим и Фомой Аквинским, Помимо этой первой подгруппы латинских аверроистов, существовала еще одна, члены которой были точно так же уверены в том, что философия Аверроэса является абсолютной истиной, но при этом испытывали затруднения в примирении ее с религиозными верованиями, уже хотя бы потому, что таковых у них не было. Часто говорится, и не без достаточных оснований, что цивилизация Средних Веков была в основе своей религиозной. И все же даже во времена возведения великих соборов и Крестовых походов далеко не все были святыми. Неправильно было бы даже предположить, что все были ортодоксами; имеется достаточно достоверных сведений о том, что в конце XIII века на улицах Парижа и Падуи можно было встретить неверующих, вполне убежденных в своем неверии. Когда такие люди оказывались еще и философами, деизм Аверроэса становился их естественной философией. Что касается Откровения, то хотя они, по крайней мере, на словах, высказывали уважение к его учениям, ни один из них никогда не упускал возможности попытаться доказать с помощью необходимых аргументов то, что являлось абсолютной противоположностью тому, во что они должны были верить. При взгляде со стороны, члены этой второй подгруппы говорили почти то же самое, что и члены первой подгруппы, однако тон их был другим, и хотя они были вынуждены проявлять осторожность, они обычно находили возможность высказаться так, чтобы их поняли.

Одним из лучших образчиков этой разновидности мыслителей, несомненно, был французский философ Иоанн Жоденский, более известный историкам как сподвижник Марсилио Падуанского в той кампании, которую тот вел против светской власти римских Пап. Всякий раз, когда в своих комментариях к Аристотелю он достигал тех критических точек, где его философия вступала в противоречие с выводами христианской теологии, Иоанн всегда подчеркивал свою полную преданность религиозной ортодоксии, но делал он это довольно странным образом. В некоторых случаях ему так явно нравится напоминать нам обо всем том, во что он просто верит, но не может доказать, что начинаешь задумываться, что же его интересует больше: то, что во все это просто следует верить, или то, что ни одно из положений веры нельзя доказать? Приведем характерную цитату: «Я верю и тверд в убеждении, что субстанция души наделена естественными способностями, чья деятельность независима от каких бы то ни было телесных органов.... Такие способности относятся к более высокому уровню, чем телесность, и намного превосходят ее возможности. И пусть душа связана с материей, она, тем не менее, осуществляет (интеллектуальную) деятельность, в которой телесное вещество не принимает участия. Все эти свойства истинно принадлежат ей, просто и абсолютно в соответствии с нашей верой. И еще - нематериальная душа может страдать от материального огня и может соединяться со своим собственным телом после смерти, по повелению того самого Бога, который ее сотворил. С другой стороны, я бы не взялся доказывать все это, но я полагаю, что в такие вещи следует верить простой верой, как и во многие другие вещи, в которые следует верить без доказывающих аргументов, просто полагаясь на авторитет Священного Писания и чудес. Кроме того, именно в этом и заключается достоинство уверования, ибо теологи учат нас, что нет никакой заслуги в том, чтобы верить в то, что разум может доказать». По большей части, однако, Иоанн Жоденский удовлетворяется тем, что отпускает какую-нибудь шутку, которая не позволяет читателям воспринимать серьезно его наиболее формальные демонстрации своей веры: «Я действительно верую в то, что это истинно, но я не могу этого доказать. Да сопутствует удача тем, кто может!» И еще: «Я заявляю, что Бог может это сделать, но как - я не знаю; Бог знает». По другому случаю, после пространного доказательства того, что креационистская идея является невозможной с философской точки зрения, Иоанн утверждает, что нам все равно следует в нее верить. Конечно, добавляет он, ни один философ никогда не мог бы придумать ничего подобного, «и это не удивительно, ибо невозможно прийти к идее творения просто из наблюдения эмпирических фактов, равно как нельзя подтвердить ее аргументами, позаимствованными из чувственного опыта. И вот: почему древним, которые черпали свое знание из рациональных аргументов, подтвержденных чувственным опытом, никогда не удавалось вообразить подобный способ создания чего-либо». А вот и финальный штрих: «Следует добавить, что акт творения случается очень редко; до сих пор имел место только один такой акт творения, и произошло это очень давно». В иронии Иоанна Жоденского есть нечто вольтерианское, и все же его шуточные замечания, выраженные тщательно подобранными словами, представляют собой только то, что можно выразить на письме словами, но, как известно, часто изустно можно выразить больше, чем на письме.

В году 1277 от Рождества Христова епископ Парижа Этьенн Тампьер на торжественной церемонии осудил 219 утверждений, позаимствованных из писаний Аверроэса или выражающих аверроистские взгляды. Простое перечисление этих взглядов уже само по себе является достаточным доказательством того, что чистый рационализм в конце XIII века получал все более широкое распространение. В некоторых из осужденных утверждений прямо говорится: «нет более возвышенной жизни, чем жизнь философская» (Утвержд. 40); «в мире нет мудрости иной, чем мудрость философов» (Утв. 154); «ни во что нельзя верить, кроме того, что или самоочевидно, или может быть выведено из самоочевидных утверждений» (Утв. 37). Такие заявления были ничем иным, как вызовом первенству Откровения, превосходству Христианской мудрости и непогрешимой истине Откровения. Но и этим дело не ограничивалось: некоторые из утверждений заходили слишком уж далеко: «Христианское Откровение является препятствием учености» (Утв. 175); «знание теологии никому не прибавляет знаний ни на йоту» (Утв. 153); «теология зиждется на выдумках» (Утв. 152).

Такой аверроизм уже не был аверроизмом самого Аверроэса, который сохранял, по крайней мере, искреннее и глубокое уважение к морализующей силе Бого-откровенных религий. Такой аверроизм имел больше общего с позицией Сигера Брабантского и Боэтия Дакийского, для которых простая вера была достаточной, чтобы сдерживать даже самые смелые философские спекуляции. Собственно говоря, ничего подобного в предыдущей истории мысли не было; этот аверроизм предвосхищал критику религиозных догматов. Такая критика, например, была характерной особенностью французских мыслителей XVIII века. На то, что «так называемое Откровение» является мифическим по своему происхождению, указывал еще Фонтенель в своей книге «История оракулов» («Прорицания», 1687). Но Фонтенель был очень осторожным человеком: он давал всего лишь легкий намек на то, что в действительности было у него на уме. А вот за четыре столетия до него некоторые аверроисты открыто и ясно об этом заявляли.

О существовании средневекового рационализма никогда не следует забывать тем историкам, которые исследуют происхождение так называемого современного рационализма, ибо аверроистская традиция, несомненно, входит в непрерывающуюся цепочку, которая тянется от Магистров Свободных Искусств из Парижа и Падуи до «Вольнодумцев» семнадцатого и восемнадцатого столетия. Но еще более важно постоянно помнить об этом тем, кто с легкостью загоняет в какую-нибудь простую формулу шесть веков средневековой цивилизации. Какова была бы интеллектуальная жизнь Средних Веков, если бы Бл. Августин никогда не существовал, сказать я не в состоянии, однако точно так же я не могу и вообразить, что произошло бы со средневековой мыслью, если бы на нее не оказывали влияния Аверроэс и его Латинские последователи, не только потому, что она была бы много беднее, но также и потому, что если бы они не существовали, сам Фома Аквинский оказался бы совсем другим.