11 сентября

Не доверяя первому самолету в 5.55, я поставила будильник на шесть утра: после таблетки можно было проспать и до обеда. Но самолет не подкачал и исправно разбудил за пять минут до будильника. Дождавшись, пока тот заверещит, я встала – с таким трудом, как будто накануне рыла окопы.

Тело гнуться категорически отказывалось. Растяжку я делала через не могу и через не хочу. Голова была сказочно пуста, и я уже начала жалеть, что приняла на ночь успокоительное. Оставалась только надеяться, что к тому моменту, когда мы с Бранко поедем в больницу, в ней – в смысле, в голове – хоть что-нибудь прояснится.

Наверно, так я не собиралась и на первое свидание. Последнее свидание – что может быть печальнее? И платье надела то же самое, голубое. Вот только глаза красить не стала – побоялась, что все равно буду реветь.

Выпила кофе, доела пирожки. Посидела на балконе. Время шло. Мы с Бранко не договорились точно, когда поедем в Дубровник, и я ждала, что он зайдет, но его все не было. Телефон его я так себе и не записала. Прождав почти до девяти часов, взяла сумку и спустилась в сад.

Машины Бранко на стоянке не было. Кабриолета Марики тоже. Похоже, все куда-то разбежались. Одна только Янка, как обычно, восседала на парапете белым изваянием.

Подумав, я решила не ждать. Мало ли какие у Бранко могли дела появиться. Конечно, он мог бы меня и предупредить, но, может, рассчитывал уехать ненадолго, а пришлось где-то задержаться? Присев у бассейна, я посмотрела в интернете, как лучше добраться до больницы, спустилась на набережную и прошла к автобусной станции.

Когда улицы Цавтата сменились горной дорогой, я встала и пересела на другую сторону – чтобы не смотреть вниз, на море. Вчера, пока мы ехали в Дубровник с Бранко, я мало что соображала. Видимо, это был шок - но сейчас у меня все время стояла перед глазами жуткая картина: Майя, балансирующая на краю обрыва, осыпающиеся из-под ног Глеба камни, кровь на его лице…

Несмотря на карту в телефоне, я все равно умудрилась пойти в другую сторону и чуть не заблудилась. Хотя прошло уже почти четыре часа, как я проснулась, дурман от успокоительного до сих пор полностью не выветрился. Ощущение было такое, как будто тело чуть запаздывает - отстает на пару сантиметров или пару секунд. Наконец я сориентировалась и нашла вход. Уже поднимаясь по ступенькам, сообразила, что нужно было взять какие-то вещи для больницы – смену белья, зубную щетку, что там еще надо? Теперь придется звонить Банко, просить, чтобы привез.

В регистратуре мне объяснили, куда идти, и предупредили, что часы посещения до семи вечера. Я поднялась на второй этаж, прошла по длинному коридору, остро пахнущему дезинфекцией. Палата Глеба была последней. Дверь то ли специально не закрыли, то ли она сама приоткрылась. Я подошла ближе и остановилась, не зная, что делать.

Глеб в палате был не один. В голове у меня и так было пустовато, а теперь вдруг стало совсем пусто. Как в доме, из которого выехали жильцы. Выехали и увезли с собой все, до последнего гвоздя. Остались только голые стены с прямоугольными следами от картин на выцветших обоях.

Он лежал на кровати - голова забинтована, на лице и на руках ссадины. На краешке примостилась молодая светловолосая женщина. Я не могла толком разглядеть ее лицо, но оно показалась мне невероятно красивым. Она щебетала что-то по-фински, потом наклонилась, обняла Глеба и поцеловала в лоб, а он засмеялся и погладил ее по руке.

Я тихо повернулась, чтобы уйти, пока не заметили, и увидела идущего по коридору Бранко с какой-то коробкой в руках. Так вот куда он уехал с утра пораньше – в аэропорт. Встретить жену Глеба. Я вчера отдала ему телефон, попросила позвонить родным. Он и позвонил.

Я быстро нырнула за угол, прислонилась затылком к стене и закрыла глаза, чувствуя себя непроходимой идиоткой. Ну и королевой оленей, разумеется. Одно к одному.

Сначала я почти убедила себя, что мои отношения с Глебом – это всего лишь короткий эпизод, что никому от этого хуже не будет. Меньше двух недель, и мы расстанемся навсегда. Что если мужчина изменяет жене, значит, между ними и так уже все плохо, и вряд ли я испорчу что-то еще больше. Но одно дело знать, что абстрактная жена где-то там, за тридевять земель, и совсем другое – видеть ее вот так, рядом с ним.

А ведь только вчера ручная шизофрения заставила меня поверить, что Глеб не женат, что я все выдумала. Только потому, что мне было удобнее так думать. Чтобы не надеяться ни на что. Я ей поверила – и на что-то понадеялась. И даже после того незаконченного разговора в «Торани» все равно продолжала надеяться. Может, где-то очень глубоко в душе благодарила Майю за то, что она не позволила нам его закончить. И что? Никто не называет одну жену, без детей, «семьей»? Может быть. Но жену вполне можно причислить к родителям и сестре – и все вместе они тоже будет семьей.

Я сказала Бранко, что если приедет кто-то из родных Глеба, возможно, я здесь буду больше не нужна. Так оно и вышло. И я даже попрощаться с ним не смогу. Ну что ж, наверно, это и к лучшему. Вот только…

Почему Бранко мне ничего не сказал? После нашего вчерашнего разговора в больнице, после того, как он предложил мне помочь с билетом, пойти к ним, чтобы не сидеть в одиночестве… Это выглядело как удар в спину. И что мне теперь делать? Наверняка ведь из больницы он повезет ее к себе домой, не в гостиницу же. Или рассчитывал отвезти ее к Глебу, вернуться домой и попросить меня срочно на выход? Даже если Бранко действительно, как говорил Глеб, не страдает тонкой душевной организацией, все равно такое – явный перебор. Конечно, все могло получиться внезапно и неожиданно, но по-любому у него с утра было время меня предупредить.

Как бы там ни было, надо ехать побыстрее в Цавтат, собирать вещи и уматывать, пока они не вернулись. До самолета еще почти сутки. Ох, не так я планировала их провести, но теперь уже ничего не поделаешь. Рядом с автобусной станцией в Цавтате есть камера хранения. Оставлю там чемодан, сяду где-нибудь на лавочку, подальше от набережной, и буду сидеть. Может, выпью где-нибудь кофе. А ближе к вечеру найду на площади такси и поеду в аэропорт. Просижу там ночь – ничего, как-нибудь, бывало и хуже. Посплю потом в самолете.

Шаги приблизились, за углом скрипнула, потом закрылась дверь. Я осторожно выглянула – никого. Быстрым шагом, почти бегом, прошла к выходу, спустилась вниз, вышла за ворота. И поняла, что ноги меня просто не держат. Надо было присесть хотя бы на несколько минут, прийти в себя.

Больница стояла на отшибе, почти на самом берегу моря, но когда я искала вход, заметила рядом маленькое кафе. Несмотря на то, что время завтрака закончилось, а обеденное еще не началось, кафе было битком набито народом. Наверно, это были посетители больницы, которых почему-то не устраивал ее кафетерий. Мне с трудом удалось найти местечко в углу. О еде даже думать не хотелось, и я заказала кофе – черный, очень крепкий, без сахара.

В кафе было шумно, два динамика надрывались местными хитами, и вдруг я услышала песню, которую, наверно, узнала бы и во сне. Два года назад в Черногории она звучала из каждого утюга, сложно было не запомнить.

Это был все тот же однодневный круиз по Бока-Которской бухте. Сначала все любовались красотами берегов, но ближе к вечеру заскучали и бросились на штурм баров. Вскоре на верхней палубе начались импровизированные танцы и вообще дым коромыслом. Мы с Андреем сидели под навесом, пили белое вино. Играла это самая песня, разухабистая хорватская «Bubamara» - «Божья коровка» («Фу, - сказал Андрей, - какая-то еврейско-цыганская свадьба»). И в тот момент у меня впервые возникло странное ощущение, что время утекает, как сухой песок сквозь пальцы. Что на самом деле все уже почти закончилось.

Тогда я подумала, что это связано с отпуском – до отъезда оставалось всего три дня. Да и вообще лето подходило к концу. И только потом стало понятно, что это был первый звоночек. Сигнал о том, что наш брак медленно подползает к своему финалу. И вот через два года я снова услышала эту песню, уже в Хорватии. И снова появилось это чувство неминуемого конца. В последние дни оно не раз меня посещало, но сейчас было настолько острым, что стало трудно дышать.

Теперь все обстояло иначе. С Андреем было покончено – я знала это точно. Он больше не лез в мои мысли и сны, как будто десять лет нашей жизни – нашей общей жизни – были сданы в архив. Я не обольщалась и понимала, что еще не раз о нем вспомню, но это будут уже совсем другие воспоминания. Это не было болью. Болью было совсем другое.

Скажи спасибо, Ника, что все закончилось сейчас. Пока еще не с мясом и кровью отрывать. Хотя… кто сказал, что даже это будет легко?

Как он говорил на острове? Обычно нескольких секунд хватает, чтобы понять, возможно что-то с этим человеком или нет. И не только в плане секса. Если бы мне просто нужен был мужчина для пикантных курортных развлечений, вполне сошел бы и Йорген. Когда, интересно, я поняла, что с Глебом возможно все? Пожалуй, еще в аэропорту. Не Хельсинки, конечно, Дубровника. Когда он стоял, растерянно озираясь по сторонам, пытаясь дозвониться до Бранко. Я тогда еще позлорадствовала – и тут же подумала, что он вполне так… в моем вкусе.

- Ника! Какого черта?

Я вздрогнула и подняла глаза от чашки, в которой давно остыл нетронутый кофе.

На пороге кафе стоял Бранко, а рядом с ним жена Глеба. Мне показалось, что я проглотила мешок сена – огромный мешок колючего сена, который застрял где-то в пищеводе.

- Какого черта? – тихо повторила я.