Глава 1

Нежданное письмо

«Хотел бы я знать, — думал Жан-Марк по дороге домой, — как посмотрит на этот фокус мама. Вряд ли будет в восторге».

А весь фокус заключался в том, что конец занятий в лицее, куда ходил он сан и его сестра Лоранс, был объявлен ровно через неделю. Жан-Марк отлично представлял себе, как мама возмутится: «Как это так? Десятого? Десятого июня уже каникулы? Места, видите ли, для выпускных экзаменов не хватает! Хорошенькое дело, нечего сказать! Как будто нельзя для них другого места найти! А вы, значит, до конца июля должны болтаться на улице!» В конце июля Жан-Марк поедет в горы, в летний лагерь, а Лоранс — в Вандею, в гости к подруге по классу.

Была четверть седьмого, и Катрин Абеллон, еще не подозревая ни о каком «фокусе», как обычно в этот час, ужинала вместе с другими официантками небольшого ресторанчика «Утиный Клюв». А Жан-Марк, тоже как обычно, остановился у его окна. «Утиный Клюв» помещался на первом этаже старого дома. Тут же, сбоку, скромный подъезд с облупившимися стенками и крутой лестницей наверх в квартиры жильцов. Семья Абеллон снимала две комнаты на седьмом этаже.

Вытянув шею, Жан-Марк мог заглянуть внутрь поверх занавесочек в сборку, которые придавали «Утиному Клюву» этакий скромненький и чинный вид. Стояла чудесная погода, июньское солнце весело заливало улицу, и все вокруг становилось розоватым или золотистым под его лунами. В ресторане же было сумрачно, горевшая на кухне за окошком раздачи тусклая лампочка еле освещала угол бара и кассу. Драгоценную кассу с выручкой, за которой уже восседала хозяйка, ни дать ни взять гиена. Так ее и прозвали в ресторане — Гиена. Она сама всегда ела раньше, чем персонал, за отдельным столиком и запивала ужин хорошим вином. А теперь, с высоты своего трона, пилила подчиненных. Хотя Жан-Марку не слышно было ее голоса, он знал наизусть все, что она говорит: «Поторапливайтесь, вот-вот явятся посетители… Ну и аппетит у вас… будете столько есть, умрете раньше времени».

С посетителями — с теми она разговаривает заискивающим тоном, расплываясь в приторной улыбке, и даже голова у нее уходит в плечи. Но стоило кому-нибудь из официанток заикнуться, что ей забыли оплатить сверхурочные часы или вычли лишнее за посуду, которую она, может быть, и не разбивала, — как Гиена тут же рявкала: «Вас никто не держит! Адрес бюро по найму вам известен». Жан-Марк и Лоранс терпеть ее не могли.

Вот лицом к Жан-Марку в светло-зеленом форменном платье и белом фартуке сидит толстуха Мари-Роз, старшая официантка, она нарочно ест не торопясь, чтобы позлить хозяйку. Рядом с ней — такой же толстый шеф-повар, замотанный в несколько передников, но без колпака — он надевает его, только стоя у плиты. Напротив них, спиной к окну, Катрин и еще одна официантка, Жюльен, тоже в зеленых платьях с фартуками, обе сидят как на иголках. Речи Гиены всегда действуют им на нервы, и у них кусок застревает в горле. Последний за служебным столиком — помощник повара Альбер, тощий, с длинной худой шеей. Все молча орудуют вилками и ножами, не догадываясь, что снаружи за ними кто-то наблюдает.

Иногда Жан-Марк поддразнивал мать, говоря ей: «А я видел в окошко, как ты умяла полпирожного»; или: «Чем отказываться от мозговой косточки, лучше бы принесла ее нам».

«Все ты выдумываешь, — отвечала Катрин, — с улицы ничего не видно. И вообще, ты мне надоел. До чего же ты мне надоел!»

За целый день Катрин приходилось расточать посетителям столько улыбок и вежливых слов, что, как она объясняла, на собственных детей у нее вежливости уже просто не хватало.

Перед стойкой бара стояли пять высоких табуретов для тех, кто забегал наспех перекусить и глотнуть кофе без наценки за сервировку. Хозяйка таких презирала. А Жан-Марк их отлично изучил, и у него сердце сжималось при одном взгляде на кофеварку «Expresso», поблескивавшую никелированными ручками в полумраке бара. В прошлые рождественские каникулы весь дом, с первого до последнего этажа, был захвачен эпидемией гриппа. Катрин Абеллон два дня ходила на работу с температурой сорок. На третий день она потеряла сознание, и великанша Мари-Роз дотащила ее по лестнице домой. Она велела Лоранс уложить маму в постель и дать ей аспирина. «Потом спустишься к нам, возьмешь овощного супу и лимоны».

Скоро Лоранс вернулась с дымящейся кастрюлькой и обиженно объявила, что Мари-Роз срочно требует Жан-Марка вниз.

Когда Жан-Марк сбежал по лестнице в ресторан, там царил полный переполох. Повара только что пришлось посадить в такси и отправить домой тоже почти без сознания. Его тщедушный помощник Альбер, ошарашенный свалившейся на него ответственностью, суетился у плиты и разговаривал вслух с кастрюлями. Жюльен еле успевала раскладывать порции на тарелки, то и дело сморкаясь и жалуясь: «Ну вот, я тоже подцепила!» Мари-Роз проплывала из кухни в зал и обратно, выводя из терпения посетителей. Они и сами кашляли и чихали. Но, несмотря на эту поголовную простуду, в ресторане стало как-то свободнее — сказывалось отсутствие Гиены, которую тоже свалил грипп. Казалось, даже касса звякала веселее всякий раз, когда на ее клавишах выбивали очередной счет.

Из зала то и дело кричали: «Мари-Роз! Где же моя бутылка минеральной?», «Жюльен, хлеба!», «Мари-Роз, я просил бифштекс с кровью, а не эту подметку!», «Где Катрин? Нас всегда обслуживала Катрин!».

Один требовал соль, другой горчицу, третий чашку черного кофе…

Жан-Марк помогал, чем мог: разносил соль, перец и горчицу, очищал грязные тарелки, наполнял графины.

На другой день маме не стало лучше, и он снова пошел в ресторан. У стойки клиенты требовали свой кофе с молоком, а Жюльен с опаской, как на бодливую корову, поглядывала на сияющую кофеварку. Дело спасла Мари-Роз.

— Посмотри, Жан-Марк, — сказала она, — вот это стаканчик-фильтр. Берешься за ручку, вынимаешь его быстро, но осторожно, вот так! Гущу выбрасываешь вон в тот ящик под стойкой. Ставишь стаканчик под кофемолку, нажимаешь кнопку. Когда фильтр наполнится, вставляешь его на место здесь, снизу. Отводишь ручку до отказа вправо, а когда она возвращается и щелкает — чашка кофе готова. Можешь подавать. Да не забудь приготовить блюдца и ложки. Сахарницу придвигаешь к клиенту. И все ловко, в темпе, раз-два и готово. Но только внимательно. Понял?

Конечно, Жан-Марк понял, и три дня подряд он не только таскал стопки чистых и грязных тарелок, хлебницы, бутылки и графинчики с вином, не только помогал на кухне мыть посуду, но еще успевал в промежутках запускать кофеварку и подавать кофе: ловко, в темпе, раз-два и готово! И машина осталась цела и невредима.

Лоранс отчаянно завидовала брату. Она появлялась в ресторане, только чтобы сообщить, как чувствует себя мама, и захватить для нее миску супа или пудинг. Самое большее, что ей доверяли сделать, это протереть стаканы. И ее заслуги преданной дочери, заботливо ухаживающей за больной мамой, затмевались подвигами Жан-Марка за стойкой: ручка вправо, ручка влево, щелк! — пожалуйте — чашка кофе, блюдце и сахарница. Клиенты улыбались, глядя на него. И хоть бы кто-нибудь так же восхищенно взглянул на нее, Лоранс!

* * *

Но вот выздоровела мама, вернулся шеф-повар, снова уселась за кассу Гиена, и нужда в «добавочном официанте» отпала.

В тот вечер уже около самого подъезда Жан-Марка перехватила Мари-Роз. Она вышла из двери ресторана и протянула ему тарелку, накрытую свернутой в кулек салфеткой.

— Закуска и десерт, — пробасила она. — Тащи, чтобы мать не заметила!

«Не понимаю, почему мама сердится, — подумал Жан-Марк и приподнял бумажный колпак. Ого! Пирог со шпигом и два шоколадных пирожных! — Сама ест, как птичка, так что особенного, если мы иногда доедим ее долю!»

Он пожал плечами. Мари-Роз не раз говорила им с Лоранс: «Ваша мать слишком уж „правильная“! Мы от хозяйки столько терпим — не грех и нам слегка словчить, разве это можно считать обманом? Но куда там, Катрин прямо святая! Дурочка этакая», — с особой нежностью добавляла она.

«Святая, как же, — думал Жан-Марк, — не такая уж она смиренная. Когда захочет, не побоится и Гиену на место поставить. А уж если речь зайдет об отце, так и вовсе из себя выходит! Наверное, он ужасно виноват перед ней».

Весь «Утиный Клюв» хором жалел Катрин и ее детей. «Да он ее просто бросил с малышами на руках… Такой непутевый!.. Одно слово, шалопай!.. Я бы на ее месте столько терпеть не стала. С ее внешностью в два счета вышла бы за другого!.. Понятно еще, если бы дети об отце жалели, а то они его почти и не знают!»

Дети Рено Абеллона уже три года не видели отца. Он работал в одной станкостроительной фирме и много разъезжал; его технические познания и прирожденный дар красноречия делали его незаменимым агентом. А вообще-то он жил теперь в Лионе, откуда время от времени присылал Катрин денежные переводы. Иногда от него приходили и открытки из разных городов Франции и даже из-за границы. Катрин обычно хмуро разглядывала извещение на перевод, и казалось, готова была изорвать его в клочки, как она поступала с открытками. Жан-Марк и Лоранс выуживали потом из мусорной корзинки эти обрывки: то кусочек римского амфитеатра в Ниме, то дым из сопла Этны, то стена лондонского Тауэра. Лоранс рвала их еще мельче. Она во всем одобряла маму. И не просто предполагала, как брат, а была совершенно уверена: во всем виноват Рено Абеллон. Ведь это из-за него все в ресторане их жалели, а что может быть неприятнее. А когда кто-нибудь из ребят в классе жаловался: «Мне отец не разрешает смотреть этот фильм» или «И влетело же мне от отца!» — Лоранс чуть не плакала от досады и зависти.

* * *

Когда родители разошлись, Жан-Марку было восемь лет. Он помнил, что и до этого они ссорились: мама что-то очень громко и очень быстро говорила и топала ногой, а отец молчал и ходил из комнаты в комнату, насвистывая. Но когда и почему начались эти сцены, что именно должен был сказать отец, когда мама кричала: «Да ответь же что-нибудь!» — ничего этого мальчик не знал. Кое-что ему разъяснила Мари-Роз, которую он вовсе об этом не просил (наверное, мама ей все рассказала): «Твой отец был из тех, что ни с того ни с сего пропадают на трое суток, за квартиру он никогда не платил, даже когда деньги бывали — об этом у него голова не болела! — а когда вы ездили к дедушке, он вечно забывал купить билеты или заказать места, и вы то пропускали поезд, то стояли всю дорогу в коридоре. Нет уж, я бы с твоим папашей двух недель не прожила!»

Однажды, когда Рено снова уехал, Катрин уложила вещи, взяла детей за руки, отдала ключ от квартиры консьержке и ушла, не оставив даже записки. Первое время они жили в Нормандии у бабушки с дедушкой. Потом Катрин отправилась в Париж искать работу, а в конце каникул забрала Жан-Марка и Лоранс и они поселились в этой самой квартире над «Утиным Клювом». Так они и живут втроем вот уже пять с половиной лет, и жаловаться им в общем-то не на что.

Отец Катрин, дедушка Моро, не стесняясь, ругал зятя на чем свет стоят. Бабушка унимала его: «Тише, не при детях!» Из всех этих толков, пересудов и из своих собственных воспоминаний у Жан-Марка складывалось довольно смутное представление об отце. Разумеется, мама поступила правильно, но все же он припоминал и такое, что заставляло его почти усомниться в ее правоте.

Например, однажды в Нормандии взрослые рассказывали о том, как во время войны Катрин пугалась сирены, оповещавшей о бомбежке. Жан-Марк тогда весь сжался на полу, перестал играть и ждал, что вот-вот раздастся жуткий вой и напугает его так же, как пугал маму, когда она была маленькой. А потом в памяти оживает другая картинка: маяк на крутом берегу и два маленьких человечка рядом с большим. Жан-Марк уверенно шагает по мокрым плитам, а отец держит его за руку и говорит: «Здесь тоже есть сирена, и она очень полезная, вот услышите как-нибудь: в туман она спасает моряков».

Когда папа крепко держит тебя за руку и говорит такие слова, ничего не страшно.

Лоранс этого не помнит, она была в то время еще мала. Для нее сирены — это волшебницы из сказки с развевающимися по волнам золотыми волосами.

* * *

Лоранс вернулась из лицея первой, у них с братом уроки редко кончались в одно время. Когда Жан-Марк вошел, она держала в руках какое-то письмо, разглядывала и даже обнюхивала его со всех сторон. Но, увидев лакомства, которые принес Жан-Марк, она тут же отложила конверт. Вдвоем они живо справились и с закуской, и с десертом. Разогревать лапшу было лень, и вместо нее они съели еще по толстому ломтю хлеба со смородиновым вареньем.

Только после этого Лоранс вспомнила о письме и сказала, облизывая пальцы:

— Интересно, от кого оно? Видишь: почтовый индекс 84, это, кажется, департамент Воклюз? Ага! На штемпеле видны буквы: «ВОКЛ». Точно. Посмотри-ка, на обороте…

— Вот любопытная! Ведь письмо не тебе, а маме.

— Было бы мне, я бы его вскрыла и сразу все узнала, — возразила Лоранс. — Ну, посмотри же!

Жан-Марк взглянул на конверт. Адрес и имя госпожи Абеллон были выведены нетвердым почерков. На обратной стороне с трудом можно было разобрать обрывки слов на бледном штемпеле:

…стиница ….. Бори-Ве…

…азерб 84. ВОКЛ…

— Бори-Ве? Наверное, гостиница. Гостиница Бори-Ве? Бе! Ве. А-Бе-Ве!

— Перестань, не смешно! — сказала Лоранс, снова запуская ложку в варенье. — Послушай-ка, а может, это письмо от дяди Антуана? Бабушка говорила, что он единственный приличный человек в этого семье и что ему досталась в наследство гостиница.

— Гостиница Бори-Ве в Воклюзе, в местечке под названием …азерб? Какой-нибудь Базерб или Казерб.

— Или Зазерб!

— Нет-нет! Такого не бывает!

Родственников отца они никогда не видели. Знали только, что Абеллоны — уроженцы Воклюза, что где-то в тех местах живут дяди Антуан и тетя Лидия — брат и сестра их отца. А бабушка и дедушка умерли. Так же как их бабушка и дедушка из Нормандии, которых они хорошо знали и любили.

Дедушка Моро умер прошлой осенью, через полгода после смерти бабушки. Их домик на берегу Ла-Манша стоял запертый, и Катрин все повторяла: «Надо собраться с силами и съездить туда, привести все в порядок». Жан-Марк и Лоранс тогда очень горевали, а мама еще и сейчас иногда плачет по ночам, они-то слышат. Хотя днем всегда бодрится:

— Знаешь, — сказала Лоранс, — перескакивая на другую тему, — у меня каникулы с десятого. Красота!

— Ну да, у меня тоже с десятого. Вот только мама, боюсь, не очень-то обрадуется.

Когда поздно вечером Катрин вернулась из «Утиного Клюва», они еще не думали ложиться спать: играли в шахматы, сидя на маминой кровати. Лоранс проигрывала. Оба злились и кричали друг на друга. Наконец, партия закончилась, страсти улеглись, и они пошли на кухню к маме.

В Париже стояла страшная жара, Катрин задыхалась. Ей хотелось принять душ. Ванной комнатой служил отгороженный пластмассовой шторой угол кухни.

— Ты еще не читала письмо? — спросила Лоранс. — Оно из Воклюза.

— Когда ты перестанешь соваться в чужие письма… — рассеянно проговорила Катрин. — Ну, давай сюда.

— Я не суюсь. Просто изучаю почерки.

— Скажите, какой графолог нашелся! — засмеялся Жан-Марк.

— Действительно из Воклюза, от Антуана. Что ему понадобилось? Ладно, успеется.

И Катрин задернула за собой пластмассовую штору.

— А хочешь, я тебе почитаю, чтобы ты не теряла времени? — предложила Лоранс, стараясь перекричать шум душа.

Катрин засмеялась. Хитрости Лоранс были шиты белыми нитками.

— Читай, если тебе так хочется.

Лоранс живо вскрыла конверт и стала читать:

— «Дорогая Катрин! Ты еще не знаешь, какое несчастье со мной случилось. На дороге в Иль-сюр-Сорг в мою машину врезался какой-то лихач. „Симка“ разбилась вдребезги, а я сам два месяца провалялся в больнице. Потом меня выписали, и знакомый тебе доктор Видаль считает, что я уже могу ходить. Но я так ослаб, что еле двигаюсь, а иногда как будто паралич разбивает. Наверное, шок, который я перенес, возвращается повторными приступами. Так говорит один славный малый, архитектор Совиньон, который попал в тяжелое положение и который…»

— «Который, который»! Ну и стиль у дяди Антуна! — вмешался Жан-Марк.

— Тихо! Не перебивай! — строго сказала Лоранс и стала читать дальше: — «… и который лечит меня травами. Дела идут из рук вон плохо, студент, которого я нанял для работы в баре, ушел. Эстер не молодеет, и я боюсь, что мадам Трюшассье, несмотря на свои добрые намерения, ее раздражает».

— Трюшассье! Не может быть! Такое имечко только ты можешь выдумать, Лоранс! — воскликнул Жан-Марк.

— Да нет, так написано: «Трю-шас-сье!» Слушайте дальше. «Дело в том, что я просил Лидию приехать на лето с детьми и поработать в гостинице, но она не может уйти со службы. Вместо нее приехала ее свекровь. А сам я — и это меня сильно беспокоит — страшно устаю, и меня все время клонит ко сну. Хуже всего то, что пришлось отказать постояльцам, как раз теперь, когда дела в гостинице пошли было в гору. Совиньон спроектировал мне пристройку. Мадам Трюшассье считает, что надо продолжать строительные работы. Она рассматривает план вместе с Совиньоном, но я не представляю, о каком расширении может сейчас идти речь. Денег совсем нет, страховки не хватило даже на оплату больницы. А страховой контракт на автомобиль был как-то неправильно оформлен. Вся эта история так некстати. Только я все перекрасил, купил цветной телевизор и обзавелся девятизарядным автоматом для бара»…

— Что-что?

— Как ты сказала? — одновременно закричали Жан-Марк и Катрин.

— «… девятизарядным автоматом для бара, а главное, Принцессой, которая отлично варит кофе».

Тут из-под занавески выскользнуло мыло, которое Катрин уронила, и, как по льду, проехалось в другой угол кухни. А затем появилась сама Катрин в домашнем халате; мокрые волосы облепили ей лоб и щеки, и она сразу помолодела и похорошела. Она взяла у Лоранс письмо.

— Галиматья какая-то. Что еще за принцесса? Какой автомат? Ты что-то путаешь.

— Посмотри сама.

У дяди Антуана был неразборчивый почерк, но все же в письме ясно читалось: «обзавелся девятизарядным автоматом и Принцессой, которая отлично варит кофе». Принцесса с большой буквы.

Катрин и дети переглянулись.

— Вот это новости! — сказал Жан-Марк. — Дядя Антуан вооружается против гангстеров или он сам гангстер. Да еще какая-то принцесса…

— Может быть, принцесса — это Эстер, — мечтательно предположила Лоранс.

— Нет, Эстер, наверное, его жена, — сказал Жан-Марк.

— Понятия не имею, что все это может значить. У Антуана нет жены, вернее, он давно развелся! Эстер поселилась у его родителей еще во время войны да так и осталась с ними — всех ее родных угнали, и они погибли. Сам Антуан немного с причудами, хотя, впрочем, у него есть родственники и почуднее! И он всегда был добряком. Может быть, приютил какую-нибудь особу, которая считает себя отпрыском королевского рода? Но чего же он хочет?

И она снова взялась за письмо и принялась читать вслух:

— Меня мучает, что я валяюсь в постели и ничего не в состоянии делать. Дорогая Катрин, если бы ты приехала к нам сюда? С твоими способностями ты быстро все наладишь у меня в «Бори». А дети поживут на свежем воздухе. Они могут ходить в лицей в Иль-сюр-Сорг. Будь ты здесь, я бы мог не злоупотреблять добротой госпожи Трюшассье, и она бы уехала. На этом кончаю, я уже утомился, пока писал такое длинное письмо, но надеюсь, что ты ответишь согласием. Крепко целую вас всех. Антуан.

Р. S. Приезжай хотя бы на лето.

* * *

Спустя час Жан-Марк еще не спал. Ему стелили постель в кухне на раскладной кровати, которая днем превращалась во что-то вроде тумбы непонятного назначения. Мама обычно спала на диване в комнате, а для Лоранс был отгорожен закуток, который она увешала фотографиями кошек, собак, слонов и обезьян. Двери и окна были раскрыты настежь, но все равно было душно, да еще на улице все не стихал шум машин.

— Мама, ты спишь?

— Да. То есть нет. Мне жарко. А ты спи.

— Мне тоже жарко. Послушай, вот дядя Антуан пишет: «Бори», что это такое? Гора, по имени которой называется гостиница?

— Нет, это такой дом.

— Дом? Дядин?

— Да нет! Дом, сложенный из больших камней, жилище первобытных людей. Там, в Мазербе, их полно.

— А, так вот что значит этот …азерб на штемпеле: Мазерб! Ты говоришь, настоящие первобытные жилища? А ты их видела? Они большие? В них сейчас кто-нибудь живет? А почему Бори-Ве?

— Хватит, Жан-Марк. Ничего я не знаю. Отстань.

— Я все слышу, что вы говорите, — послышался голос Лоранс. — Мама, а что, если нам поехать в эту Бори-Ве?.. Вот все и узнаем. И на Принцессу посмотрим.

— И на гангстеров с автоматами, — добавил Жан-Марк.

— По-твоему, я должна уйти с выгодного места в ресторане прямо под боком, — сказала Катрин, — чтобы забиться куда-то в горы Воклюза? И как раз в разгар туристского сезона, когда можно прилично заработать? Не будь наивной, Лоранс. И вообще, пора спать.

— Ну, мы с Жан-Марком могли бы поехать одни….

— Еще что выдумаешь? Ни за что. А лагерь Жан-Марка? А твоя подруга? Ведь все так хорошо устраивается.

— Да, но… — медленно начал Жан-Марк. — Ты еще не знаешь, наши каникулы начнутся уже через неделю, так что у нас будет время съездить к дяде еще до…

— Что?!

С Катрин мигом слетел весь сон. Вот когда разразилась предсказанная Жан-Марком буря негодования!

* * *

А через десять дней Жан-Марк и Лоранс садились в ночной поезд на Лионском вокзале. В городской квартире на седьмом этаже не было спасения от нестерпимой жары. Лоранс стала бледнее смерти. И в конце концов, как ни противилась Катрин, эти внезапно свалившиеся каникулы заставили ее сдаться. Она дала телеграмму дяде Антуану, в которой сожалела, что не может приехать сама, и сообщала о приезде детей. «БУДУТ ОЧЕНЬ ПОЛЕЗНЫ РАБОТЕ ГОСТИНИЦЕ», — добавила она, а в конце чуть не поставила «ЦЕЛУЮ». Но нет, родственные отношения в прошлом, незачем ей их возобновлять. И она подписалась просто «КАТРИН».

 

Глава 2

Таверна или кафе?

Жан-Марк и Лоранс были не из тех столичных детей, про которых в книжках пишут, будто они знают природу только по газонам в парке. При жизни нормандских бабушки с дедушкой они почти все каникулы проводили на берегу Ла-Манша. И полюбили шум прибоя, изменчивый цвет и запах моря, водоросли из таинственных глубин, остающиеся на мелководье после прилива, и неумолчный шорох перекатываемой волнами гальки. Они колесили на велосипеде среди желтых полей пшеницы, овса и льна, спускались по долинам, резко обрывающимся у скалистого берега. Росли там и яблони — в Нормандии любят сидр, яблочное вино, — и Жан-Марк и Лоранс легко залезали на них по низко опущенным веткам.

Но то, что они увидели прекрасным июньским утром из окна автобуса, увозившего их из Авиньона, было совсем непривычно: тщательно обработанные огороды и сады среди моря пыльной первозданной природы.

Вот поля и ряды кипарисов, защищающие их от мистраля. Вот на грядках, накрытых пластмассовой пленкой, знаменитые воклюзские сетчатые дыни. Вот целые плантации сливовых деревьев, на которых красных плодов чуть ли не больше, чем зеленых листьев. Вот дома, утопающие в цветах. А вплотную к этим возделанным землям подступают горы. И везде: по обеим сторонам дороги, на равнине и по склонам гор — цветущий дрок взметает выше человеческого роста снопы золотых искр. На мгновение этот ослепительный фейерверк прекращается, чтобы чуть дальше вспыхнуть еще ярче.

Через приоткрытые окна в автобус проникал пряный, как перец, и сладкий, как мед, запах.

— Это пахнет дрок, — сказала соседка Лоранс, видя, как та удивленно принюхивается.

— Еще на прошлой неделе на вершине Ванту лежал снег, — заметил через некоторое время один из пассажиров, глядя в левое стекло.

Жан-Марк и Лоранс повернулись в ту сторону. Гора Ванту, высотой почти две тысячи метров, с вершины которой в хорошую погоду видны все Альпы до самых Пиреней, имеет странную форму. Обычная гора — это конус, или пирамида, или острый пик. Ну, а Ванту — огромный кит, с покрытым зеленью лбом и с плешью на затылке, выброшенный в самом центре Конта Венессен.

— Дождей выпало еще маловато, — сказал другой пассажир. — Надо, чтобы хорошенько полило, что толку от этих ливней с грозами — только земля твердеет, а вглубь ничего не проходит. То ли дело славный мелкий дождичек, как зарядит — так уж денька на два.

Жан-Марк и Лоранс сердито покосились на него. Нет уж, их вполне устраивало такое вот солнечное утро и зной, становившийся все сильнее.

Вскоре пассажир, мечтавший о дожде, показал им надпись на придорожном столбе:

ВОКЛЮЗСКИЙ ИСТОЧНИК — 12 км.

— Пара дождливых дней — и там будет на что посмотреть. Через эту дыру вытечет вся вода, которая впиталась в Воклюзское плато.

Ну, уж спасибо! Им вовсе не интересно, через какую дырку будет выливаться дождевая вода, а лучше всего, чтобы и вовсе дождей не было.

Вот и указатель с надписью «МАЗЕРБ». Вверх по склону карабкались домики цвета спелой пшеницы с высокими крышами. Весь поселок напоминал закругленную с двух сторон ракушку, а вокруг нее — гирлянды меловых скал и горные уступы с шапками густых зарослей.

Автобус остановился. Как, уже приехали? Значит, до самого поселка и вон до того разрушенного замка их не довезут? Нет, водитель достал из багажника чемоданы Жан-Марка и Лоранс и указал им на дорогу, обсаженную огромными кустами шиповника в цвету. В самом деле, у развилки она увидели косо прибитую табличку:

ГОСТИНИЦА И КАФЕ «БОРИ-ВЕРТ», 150 м.

Ага, значит «Ве» — это «Верт», «зеленая». А вот и сама гостиница: двухэтажный дом с асфальтированной террасой под навесом из вьющегося винограда. Круглые столики, металлические стулья и кадки с цветущими олеандрами. Но может быть, все-таки здесь какая-то ошибка? Ведь на большом коленкоровом полотнище, красующемся над окнами первого этажа, красными буквами написано:

ТАВЕРНА «СТАРЫЙ ЗАМОК»

ЗАКУСКИ — ЛЕНЧИ — БАНКЕТЫ

Таверна? Но дорога упиралась прямо в нее. Дальше только кусты и высокая серебристая трава. Жан-Марк пожал плечами и, решительно шагнув вперед, раздвинул занавес из нанизанных деревянных шариков, висевших в дверях.

— Это от мух, — сказала Лоранс, гремя шариками. — Воздух пропускает, а мух нет.

Они оказались в затемненной комнате, где приятно пахло спелыми фруктами. Наметанный глаз Жан-Марка приметил за деревянной стойкой начищенные до блеска рукоятки автоматической кофеварки. А Лоранс сразу углядела величественного черного кота, разлегшегося на стойке рядом со старинным телефонным аппаратом. Насторожив уши, котище изучал вошедших. Его огромные черные зрачки были окружены светящимися желтыми кружками.

Рядом с котом стояла, облокотившись на стойку, седая женщина. А из глубины зала доносился еще чей-то голос: там за одним из накрытых клеенкой столиков сидела другая женщина и что-то говорила. Постепенно глаза привыкли к темноте, и они смогли различить на этом столике большой кусок масла, глиняный горшок и блюдо клубники. Вот что так чудесно пахло!

— Место этой твари не на стойке, а в погребе, мышей должна ловить. И не спорьте, Эстер: когда вот такая скотина прыгает на столы, посетителям это не нравится. И вид у нее наглый. Нет, я поговорю с Антуаном.

Женщина за стойкой погладила кота по спине. Он учтиво пригнул голову.

— А вот и ваши внуки, мадам Трюшассье, — сказала она.

Жан-Марк и Лоранс стояли рядом со своими чемоданами, и у обоих в голове проносились одни и те же мысли. Женщина за стойкой — та самая Эстер, у которой погибли все родные. Лоранс понравилось, что она приласкала кота, а та, другая, пришлась ей не по душе: видно, что она ничего не смыслит в животных. Это и есть мадам Трюшассье, свекровь тети Лидии.

Продолжая жевать хлеб с маслом и медом и даже головы не повернув в сторону Жан-Марка и Лоранс, мадам Трюшассье уточнила:

— Это не мои внуки, а сын и дочь невестки Антуана. Здравствуйте, — прибавила она несколько запоздало.

Покончив с бутербродом, она вытерла пальцы и протянула через стол сухонькую руку. Лоранс и Жан-Марк молча пожали ее. Эстер вышла из-за стойки.

— Вы, наверно, не успели позавтракать в Авиньоне, с поезда прямо на автобус. Садитесь вот сюда, на скамейку.

И она вышла через открытую дверь в глубине зала. За дверью виднелась гигантская плита. Жан-Марк и Лоранс, все еще не произнеся ни слова, разглядывали мадам Трюшассье. Она вытянула под столиком тонкие ноги в домашних туфлях с помпонами. Вязаная пелеринка дополняла утренний туалет. Но, как ни странно, в этот ранний час на ней была похожая на блестящую черную каску шляпа, надвинутая до самых бровей и украшенная двумя торчащими веточками, подрагивавшими при каждом движении.

«Могла бы и не возмущаться, что нас за ее внуков приняли, — подумала Лоранс. — мне такой бабушки и даром не надо!»

Когда Эстер взяла масло, чтобы переставить его на столик Лоранс и Жан-Марка, им показалось, что мадам Трюшассье вцепится в него обеими руками. Но нет. Она просто встала и, сказав, что идет проведать «бедного больного», направилась к винтовой лестнице в углу зала и пошла по ней наверх.

Эстер принесла кофе с молоком в кастрюльке. Наверное, сварила его на плите. «Зачем же тогда кофеварка?» — удивился про себя Жан-Марк. Вдруг со стойки прямо на спинку их скамейки прыгнул черный котище. Он деликатно обнюхал волосы Лоранс и через плечо спрыгнул ей на колени. Там он свернулся клубком, уткнув мордочку в лапы. Лоранс боялась пошевельнуться.

— Признала друга, — сказала, улыбаясь, Эстер.

— Так это кошка? А как ее зовут? Сколько ей лет?

— Сколько лет, точно не знаю. Года два, не больше. Антуан подобрал ее совсем маленькой в лесу за хижиной.

— Но имя-то у нее есть?

Без имени никак не обойтись, не звать же: «Эй, кошка!» или «Эй, собака!». Это все равно что учитель в школе будет к вам обращаться: «Эй, ты, малыш из третьем ряда!» или «Вот ты, девочка, рядом!».

— Имя, конечно, есть, и даже не одно. Иногда я называю ее Совушкой, когда она делает большие глаза и прижимает уши. А вообще-то ее зовут Королева, Кошачья Королева, — объяснила Эстер. — Иду-иду! — закричала она вдруг совсем другим голосом, так что Лоранс вздрогнула от неожиданности.

Этот возглас относился к ранним посетителям, которые расположились на террасе и громко осведомлялись, есть ли тут кто-нибудь. Они заказали кофе с молоком и бутерброды.

Между тем Кошачья Королева удобно разлеглась, приподняла веки и, казалось, разглядывала Лоранс своими прозрачными глазами, зрачки ее сузились в тоненькую полоску под солнечным лучом, пробивавшимся через щель в ставнях. Она зевнула, широко, как крокодил, разинув великолепную розовую пасть с белыми клыками.

В это время вернулась мадам Трюшассье.

— Можете подняться к дяде, — сказала она. — Только тихо! Вообще все это очень необдуманно. И главное, не кричите!

«С чего бы нам вдруг кричать? — думал Жан-Марк, поднимаясь за нею по темной лестнице. — Что это ей в голову взбрело? И что именно необдуманно?»

На площадке мадам Трюшассье остановилась. Здесь, как и на лестнице, было темно. Только узкая полоска света проникала сквозь прикрытые ставни на окне. В полумраке виднелись какие-то шкафы и другая громоздкая мебель. Госпожа Трюшассье заглянула в полуотворенную дверь, и они услышали ее шепот:

— Я их впущу, но только на минутку.

Жан-Марк почувствовал, что Лоранс вдруг вцепилась в его руку, как делала, когда была совсем маленькой. Ему и самому стало не по себе. Так, держась за руки, они и вошли в комнату к дяде.

Сначала они увидели только большую деревянную кровать и множество пузырьков, коробочек и таблеток на столике. Окна и ставни здесь тоже были закрыты. Да что они тут все, как кроты, в потемках сидят! К тому же в комнате стоял неприятный запах, какой-то кислый и затхлый.

— Здравствуйте, — донесся голос из глубины кровати. — Сейчас зажгу свет, чтобы получше вас разглядеть.

Под потолком загорелась лампочка и осветила комнату. Дядя Антуан сидел среди вороха подушек, его лицо блестело от пота. И неудивительно: поверх пижамы на нем был надет и застегнут на все пуговицы коричневый вязаный жилет. А накрыт он был пузатой, похожей на дирижабль, периной в цветочек.

— Лоранс! Ну вылитая Катрин! Как поживает мама? А Жан-Марк уже совсем большой. Не очень устали в пути? О, я так рад, так рад! Надеюсь…

Но они так и не узнали, на что надеется дядя Антуан, — его перебила мадам Трюшассье:

— Не волнуйтесь, Антуан. Вам вредно столько разговаривать, особенно с утра. Дети сейчас пойдут вниз. А вы выпьете чудодейственную микстуру милейшего Совиньона.

И она замахала руками по направлению к двери, как будто прогоняла забравшихся в комнату кур. Жан-Марк и Лоранс попятились. Дядя замолчал, но продолжал глядеть на них широко раскрытыми голубыми глазами. Итак они снова очутились на лестнице, порядком озадаченные.

— Может, нам уехать обратно? — прошептала Лоранс. — Давай уедем, а, Жан-Марк!

Жан-Марку так хотелось сказать «да», взять чемоданы, дойти до большой дороги и дождаться первого автобуса, хотя бы пришлось ждать до завтра. Эта мадам Трюшассье определенно ненормальная. Да и этот странный больной не лучше: забился в постель, не смеет ей перечить, а смотрит так, будто умоляет о помощи, так что просто страшно становится!

Только вот… где взять денег на обратную дорогу? Мама дала только на открытки, марки и еще немного, чтобы было на что перекусить, если они раз-другой отправятся на прогулку. Дать больше она, особенно теперь, просто не могла. Ведь с 15 июля повысится плата за квартиру. Их старый квартал начал входить в моду, и цены росли.

Значит, уехать прямо сейчас никак нельзя. Придется сначала написать в Париж, все объяснить. Нельзя сказать, что отцовская родня приняла их с распростертыми объятьями. Жан-Марк представлял, как мама пожмет плечами: так, мол, она и знала. Все это он объяснил Лоранс, но она только всхлипывала. Тогда, потеряв терпение, он потянул ее к окну и рывком распахнул ставни.

— Ах!

Из раскрытого окна хлынули свет и тепло. Они облокотились о подоконник. Окно выходило в сад за гостиницей, там, между рядами кустов, источающих под лучами солнца горький аромат, были расставлены цветы в ящиках и глиняных горшках. Сад был обнесен низенькой стеной из белых камней, за ней высился большой кипарис, виднелся какой-то купол из таких же камней, а за деревьями с узловатыми ветвями и серебристо-сероватыми листьями пенился золотой дрок. Еще дальше — крутой подъем и, наконец, голые скалы. Если высунуться из окна побольше, то справа виден длинный синий хребет, совсем не похожий на Ванту. Да Ванту и не могла быть с этой стороны, если только Жан-Марк не совсем разучился ориентироваться.

Небо было безоблачным, и под ярким утренним солнцем все, даже густая темная зелень, блестело, словно отлитое из драгоценного металла.

— Давай-ка пока останемся, Лоранс, разберемся, что к чему, а там посмотрим.

Внизу Лоранс сказала уже спокойным тоном:

— А где же Принцесса? Что-то ее не видно.

У дверей кафе остановилась машина. Загремели шарики ширмы, и друг за другом, оживленно разговаривая, вошли один, двое… пятеро посетителей.

— Есть кто-нибудь? — крикнула одна из женщин, остановившись прямо напротив Жан-Марка и Лоранс.

— А мы, выходит, пустое место, — сказал Жан-Марк сестре.

— Иду-иду!

Вытирая руки фартуком, появилась Эстер. Но прежде чем заняться посетителями, она заговорила с Жан-Марком:

— Ну, как ты нашел дядю? Хорошо бы вы постарались его развеять. Доктор говорит, что у него уже все прошло, просто он очень мнителен… Да-да, сию минуту! — И она повернулась к господину с бакенбардами, точно с обложки журнала, благоухающему лосьоном после бритья. — Что вам угодно?

— Бочкового пива — дама хочет пить.

— Бочкового у нас нет. Хотите бутылочного?

— Какая дыра! — возмутилась страдающая от жажды дама. — Тогда стакан минеральной с черносмородиновым соком и со льдом.

— Для меня чашку крепкого кофе.

— Мне чай с лимоном.

— Стакан мятной воды, — распорядились три другие спутницы господина с бакенбардами. Себе он заказал чашку кофе покрепче, чтобы не уснуть за рулем.

Тем временем дама, заказавшая мятную воду, передумала: пусть ей тоже подадут кофе. Минерально-черносмородиновая дама заколебалась, не взять ли и ей кофе, но жажда победила, только лучше она возьмет молока с сиропом. И главное — со льдом.

С лестницы послышался голос мадам Трюшассье:

— Эстер, Эстер! Я слышу, кто-то пришел! Обслужите же! Господи, вот беда, и куда она запропастилась со своим котом! А кто открыл здесь окно? Вот беда, вот беда!

Эстер пожала плечами и понимающе переглянулась с Жан-Марком и Лоранс.

— Присядьте, вас сейчас обслужат, — предложила она суматошным посетителям. — Только вот льда не будет. Холодильник сломан, а автомат-охладитель установили только сегодня утром.

«Вот оно что, — подумал Жан-Марк, подойдя к стойке, где он увидел резервуар, из отверстий в крышке которого торчали горлышки бутылок. Он сосчитал их. — Это и есть девятизарядный автомат. Надо будет написать маме».

— Заварите в большом чайнике, — сказала дама, пожелавшая чаю, и добавила, повернувшись к соседке: — У них такая манера: запустят в крошечный чайник два пакетика, просто невозможно пить!

— Ох уж эти трактирщики! — вздохнула другая дама.

«Скорее, ох уж эти клиенты!» — подумал Жан-Марк. Ему вдруг стало обидно за смешной маленький ресторанчик.

Между тем Эстер нерешительно взялась за ручку кофеварки. Жан-Марк вспомнил, что для них она варила кофе в кухне на плите. Может, она еще не умеет обращаться с машиной? И когда он тихонько сказал, что для него это дело привычное, Эстер не пришлось уговаривать. Вытащив одну бутылку из охладителя, она просто сказала:

— Хорошо бы, ты и чай приготовил. А когда справишься, закрой, пожалуйста, ставни на лестнице. Северян это всегда удивляет, но у нас приходится днем держать окна закрытыми из-за жары и мух. А на ночь я везде открываю настежь.

Вот когда пригодился приобретенный в «Утином Клюве» опыт! Только Жан-Марк наполнил фильтр молотым кофе, как в зал ворвалась дюжина ребят, веселых и разгоряченных, в шапочках с козырьками и полосатых футболках в обтяжку. Свои велосипеды они оставили снаружи, прислонив их к кадкам с олеандрами. Это молодежь из Мазерба тренировалась перед велогонкой юниоров через Люберон, тот самый синий хребет, не похожий на Ванту. Велосипедисты то и дело поглядывали в ту сторону, вспоминая опасные виражи и склоны под углом в 12 градусов на одной из горных дорог.

Посыпались заказы: пиво, мятную воду, лимонный сок, шоколад, кофе с молоком, черный кофе. Жан-Марк управлялся с кранами и ручками. Эстер разливала напитки, выжимала лимоны, вытирала стойку. Лоранс таскала подносы.

— Ложки! — шепнул Жан-Марк. — Мадам Эстер, где ложки?

Эстер обвела взглядом полки, на которых были расставлены бутылки, стаканы, ваза-пирамида с крутыми яйцами, сахарница… Ложек нигде не было.

— Наверное, это она их забрала, она хочет, чтобы Антуан заказал в Авиньоне другие, а эти на ее вкус недостаточно шикарны для «таверны». Красноречивым кивком в сторону лестницы Эстер пояснила, что имела в виду мадам Трюшассье.

— Почему «таверна»? Ведь это просто кафе? — спросила Лоранс, подойдя поближе.

— Конечно! Под этой надписью висит вывеска: «Кафе и гостиница Бори-Верт». А новая — выдумка Совиньона. На смех всему поселку!

— Теперь все ясно, — с облегчением сказала Лоранс.

А в зале появились еще и другие местные жители, на этот раз не юниоры-велосипедисты, а несколько старичков-пенсионеров.

— Зашли пропустить по стаканчику белого вина, — объяснила Эстер на ухо Жан-Марку.

Старички, все, как показалось Лоранс и Жан-Марку, на одно лицо, заговорили о засухе, а сами во все глаза глядели на парижан. Наконец один из них, кивнув на Жан-Марка и Лоранс, спросил:

— Это что же, детишки Лидии?

— Нет, — ответила Эстер, — это сын и дочь Рено.

— Ах, Рено… Ну-ну… — И старичка замолкли, словно обдумывая новость. Лоранс не слышала этого разговора. Она, наконец, отыскала ложки на дне ящика и с выражением глубокого презрения на лице обслуживала путешественника с четырьмя спутницами. Велосипедисты же ей, наоборот, понравились. И она им тоже. Капитан команды, высокий белокурый парень, поздравил Эстер с тем, что она обзавелась такой расторопной официанткой.

Жан-Марк как раз обдавал кипятком керамический горшок, прежде чем налить в него молоко, когда его взгляд упал на фабричную марку кофеварки:

ПРИНЦЕССА

Фабрика Барбюле. Тьер

Он был слишком занят, чтобы сразу же поделиться своим открытием с Лоранс, и пока только посмеялся про себя. Так вот она, таинственная знакомая Антуана Абеллона, особа королевской крови, которая отлично варит кофе. Что правда, то правда: эта машина еще совершеннее, чем кофеварка в «Утином Клюве».

Итак, и автомат и Принцесса — обе тайны исчезли.

Может быть, так же прояснится то непонятное и, пожалуй, даже зловещее, что окружало болезнь дяди Антуана.

 

Глава 3

Первые дни в Мазербе

Дорогая мамочка! — так начиналось письмо Лоранс. — В первой открытке мы тебе не стали сообщать, что, будь у нас деньги, мы на следующий же день вернулись бы домой. Но не хотелось тебя беспокоить, и вообще мы сами так сюда просились, что было обидно отступать. Жан-Марк подробно описал тебе этот первый день, о котором мы до сих пор вспоминаем с ужасом.

Теперь все уладилось. Ну, не то чтобы совсем все. Ведь дядя Антуан по-прежнему не встает. Лечит его какой-то странный тип, тот самый архитектор, о котором он писал в письме. Такой бледный, с кривым ртом. Он вовсе не врач, но уверяет, будто знает какие-то лечебные травы и сам их собирает. А это неправда: как-то раз я его застала, когда он вытряхивал из аптечных пакетиков за стойкой мяту, липовый цвет, вербену и что-то еще и готовил из них черную микстуру.

О Кошачьей Королеве я тебе уже писала. Она просто великолепна. Спит она у меня на постели, и Эстер нисколько не ревнует. Я заметила, что когда у Королевы сужаются зрачки, то глаза вокруг них становятся зелеными и прозрачными, как вода в ванне. А когда зрачки расширяются и делаются круглыми и черными, то вокруг них загораются золотые кружки. Таких красивых глаз я в жизни ни у кого не видала! И еще она умница: сама открывает все двери и всегда точно знает, что лежит в холодильнике. У нее длинные лапы с круглыми подушечками на концах. Прыгает с пола на стул, со стула на стол, со стола на стойку, как белка с дерева на дерево.

Сидишь иногда, лущишь горошек — я помогаю на кухне вместе со служанкой, ее зовут Сидони и она всегда молчит, как рыба, — так вот, сидишь, лущишь горошек на кухне или, например, болтаешь вечером с друзьями (я тут познакомилась с хорошими ребятами), и вдруг тебе на спину обрушивается что-то тяжеленное — это Королева изъявляет свою любовь. А потом укладывается на плечах, как меховой воротник. Жарко, конечно, но зато здорово, правда?

Эстер я очень люблю. Она разрешила нам звать ее по имени и на «ты». А вот кого терпеть не могу, так это мадам Хрюш, то есть Трюш, то есть Трюшассье, это мы ее так сокращенно зовем. Не нравится мне ни как она носится с дядей Антуаном, как будто кто-то его у нее украдет, ни как шепчется с этим микстурщиком, которого зовет «милейшим Совиньоном». Нас она ни во что не ставит. Однажды я слышала, как она говорила своему «любезному Совиньону», что мы всего-навсего дети невестки Антуана. Как тебе это кривится? А ее собственные внуки — это «сын и дочь родной сестры Антуана». Я так разозлилась, что чуть не вмешалась и не спросила у нее, разве наш папа не родной брат Антуана?

Жан-Марка она тоже раздражает, особенно когда усаживается за стойкой и принимается «угощать» всех подряд. И вид у нее дурацкий: вязаные пелеринки и эта вечная шляпа. Она ее нацепляет с утра, а может, и на ночь не снимает. И видела бы ты, какая шляпа! Как шлем марсианина. Жан-Марк окрестил ее НЛО, и правда, вот уж настоящий Неопознанный Летающий Объект, летающая тарелка!

А вчера она, ехидно глядя на нас, объявила: «Я вызвала своих!» Надо понимать, что она имела в виду детей тети Лидии — Эммелину и Режинальда.

Я и забыла, что у нас есть двоюродные брат и сестра, которых так чудно зовут. А знаешь почему? Кажется, когда-то в молодости тете Лидии очень понравился один роман, где так звали героев. Ничего себе причина, чтобы наградить бедных детей такими именами! Как говорит Жан-Марк, что же, когда у меня будут дети, мне их называть Тентен и Астерикс? [2]

Честно тебе признаюсь, что я порвала свои джинсы, зацепилась за сломанное крыло велосипеда — и какой дурак его оставил, не мог, что ли, совсем снять, как все делают! Эстер дала мне кусочек материала для заплатки, и он очень хорошо подходит: желтая заплатка чудесно смотрится на голубом фоне. А пришивала я сама, можешь радоваться!

Мамочка, нельзя ли прислать мне мои закрытые туфли? Вообще-то здесь жарко и я ношу босоножки, но кататься на велосипеде и ходить по камням во время прогулок к Воклюзскому источнику было бы удобнее в туфлях. Пришли, пожалуйста, поскорее…

А вот что писал Жан-Марк:

Дорогая мама!

Пожалуйста, не беспокойся, Лоранс тут живется прекрасно: у нее есть кошка и она подружилась со славной компанией. Колесит с ними по всему Воклюзскому плато на старом дядином велике. Правда, она и в работе помогает: обслуживает клиентов, чистит овощи и т. д.

Я тебе уже писал, что берега Роны разочаровали меня, еще когда мы ехали в поезде, — какие-то цементные заводы, фабрики и видимо-невидимо сборных домиков, выкрашенных в грязно-желтый или тошнотворно-розовый цвет. И за всем этим совсем не видны прекрасные кипарисы, окаймляющие поля. Я понимаю, конечно, что и заводы, и дома для рабочих необходимы. Но неужели нельзя расположить их не так беспорядочно, сделать из хорошего материала и покрасить в приличный цвет?

Совсем другое дело, когда заезжаешь вглубь — просто чудеса! Не буду утомлять тебя описаниями, скажу только, что здесь, в Воклюзе, мне ужасно нравится!

Да, знаешь, оказывается, Бори-Верт на самом деле спрятана где-то в горах, в непроходимой чаще. Одна такая хижина стоит прямо за кафе, еще несколько видно с чердака, где я устроил свою штаб-квартиру. А вообще только в окрестностях Мазерба их 350 штук, а по всему департаменту — видимо-невидимо. Помнишь, какие они? Круглые, как улей, с крышей-куполом или иногда продолговатые. В таком случае говорят, что они обтекаемой формы, как корпус корабля, — это мне объяснил воспитатель из местного летнего лагеря, который тоже интересуется бори. У некоторых крыша не сходится с гребнем, а выложена сверху длинными плитами. Стены и купола у всех сложены из плоских камней и без всякого цемента и фундамента, прямо на земле. Говорят, что бори относятся к доисторическим временам, что их строили бывшие кочевники, впервые осевшие здесь и начавшие обрабатывать землю. Когда люди наткнулись на эти камни, они, наверное, сказали (только вот на каком языке, хотел бы я знать?): «А что, если сделать из них дома? Это ведь лучше, чем пещеры». Другие считают, что бори были построены не раньше семнадцатого или восемнадцатого века. Но это меня не устраивает!

Во всяком случае, из старых хроник точно известно, что они служили пристанищем самым разным беженцам: жертвам религиозных гонений, сторонникам Конвента после падения Робеспьера. А во время последней войны — и партизанам тоже. Представь себе…

Однажды Эстер рассказала ему: «Когда твой отец был мальчишкой, они вместе с Антуаном снабжали всем необходимым партизан, маленький отряд, скрывавшийся в одной бори. Рено назвал ее Бори-Верт, то есть зеленая бори, он сам и нашел ее, блуждая по горам. Больше никто о ее существовании не знал. После воины твой дед назвал свое кафе в ее честь».

Но, подумав, Жан-Марк не стал пересказывать этого в письме: каждый раз, когда заговаривали о Рено Абеллоне, у мамы делалось каменное лицо. И он закончил так:

Представь себе, Эстер происходит из еврейского рода, который жил в Воклюзе еще с пятнадцатого века! Тут много старинных синагог. Дядя Антуан говорит, что в здешних местах никогда не было расизма, все были равноправными гражданами и каждый мог спокойно жить по своим обычаям. А потом пришли нацисты и при последней облаве схватили всю семью Эстер. Какое несчастье! Сама она чудом спаслась. И вообще, по-моему, она замечательная.

В другом письме Жан-Марк писал:

Дела в кафе идут потихоньку на лад. Дядя Антуан еще раньше нанял на лето повара и официанта, но, когда он попал в аварию, они уволились. Правда, Эстер и сама отлично готовит, но одной ей со всем не справиться. Я все время вспоминаю «Утиный Клюв». Правда, заказы здесь выкрикивают не через окошко раздачи, его нет, а прямо в открытую дверь кухни: «Один эскалоп, один!», «Две поджарки, две!», «Три яйца по-бургундски, три!».

Эстер, Сидони, Лоранс и я — мы делаем все, что можем, чтобы поддержать работу кафе до дядиного выздоровления. А почтенная мадам НЛО только рассуждает, ест, крутится под ногами и во все суется. У нее явно мания величия, и она каждый день сокрушается по поводу того, что напитки у нас не подают на войлочных кружочках с клеймом «Таверна „Старый замок“» (так она в своем воображении величает кафе). Я ведь писал тебе о вывеске на фасаде. По целым дням ока разглагольствует с Совиньоном, типом, который выдает себя за архитектора, но несет такую чушь об архитектуре Прованса, что в это трудно поверить. Он болтался в здешних местах, а дядя Антуан приютил его и хотел, чтобы он спроектировал ему пристройку. Совиньон и мадам Трюш с умным видом копаются в чертежах. А кончается все каким-нибудь многозначительным изречением, вроде: «Нужны капиталы» или «Антуан должен взять ссуду». Меня это ужасно злит. Насколько мне известно, «Бори-Верт» принадлежит не им. Как бы я хотел уговорить дядю Антуана показаться врачу. Эта его мрачность и апатия ненормальны.

Лоранс выдумала целую историю, будто мадам Трюш и этот самый Совиньон сговорились поддерживать дядю Антуана в таком состоянии и подмешивают в его микстуры яду. Начиталась детективов! А по-моему, наша НЛО соскучилась дома без всяких дел и забот, а теперь страшно довольна тем, что стала здесь важной персоной, и хотели бы всем заправлять. Депрессия дяди Антуана ей в этом на руку, вот она ничего и не делает, чтобы изменить положение.

Мы с Лоранс пытаемся переключить его мысли на что-нибудь, не относящееся к болезни, но это трудно.

Скоро, кажется, приедут дети тети Лидии. Надеюсь, они не похожи на свою бабушку. Особенно она невыносима по воскресеньям. Ведь в воскресенье у нас всегда полно народу, надо накормить проезжающих, то есть автотуристов, которые направляются к Ванту или Люберону — кафе как раз на полдороге между этими горами.

* * *

В воскресенье мадам Трюшассье с утра пребывала в полной боевой готовности. Сменив свои тапочки с помпонами на тесные туфли-лодочки, она для начала проверяла, в порядке ли вывеска, превращавшая скромное кафе в модную «таверну». А затем принималась обозревать горизонт.

Как только вдали показывалась машина, мадам Трюшассье выступала на дорогу. И если машина останавливалась, а не разворачивалась назад, обнаружив, что заехала в тупик, она бросалась в атаку, с выражением выкрикивая блюда меню. При этом веточки на ее шляпе подпрыгивали.

Жан-Марк сгорал со стыда, глядя на нее. Он вспомнил, с каким независимым видом мама шутила с посетителями, а если они того заслуживали, решительно ставила их на место. Гиена, конечно, ругала ее за это. Мадам Хрюш такая же подлиза, как Гиена. Только еще глупее! Правда, она не так скупа, во всяком случае распоряжаясь чужим добром. Она любила потчевать завсегдатаев дядиным легким белым вином, заявляя: «Я угощаю, друзья!»

Эти нелепые выходки страшно веселили Лоранс. За нею на кухню выбегала Эстер, и там Жан-Марк заставал их обеих, согнувшихся на табуретках и давящихся от смеха. Сидони невозмутимо смотрела на них. «Давно уж я так не смеялась, — говорила Эстер, вытирая слезы. — Последний раз, наверное, когда тут был твой отец».

Но по воскресеньям мадам Трюшассье забывала о местных посетителях, для нее существовали только «проезжающие». Владельцев роскошных автомобилей она желала непременно обслуживать сама, хотя путала все заказы. А разная мелюзга, вроде молодых семей с детьми, простых туристов и т. п., поручалась Лоранс и Жан-Марку. Если поднимался ветер — лето выдалось не особенно погожим, — мадам Трюшассье приговаривала, удерживая свою шляпу на голове двумя руками: «Какой бодрящий ветерок!» А Лоранс обходила столики и закрепляла булавками улетающие скатерти. Когда же «ветерок» переходил в настоящий мистраль, клиентам приходилось перебираться с террасы в зал, а над олеандрами взметались клубы пыли, летели меню и салфетки. Мадам Трюшассье суетилась и давала бестолковые указания, а Кошачья Королева, поддавшись общей панике, носилась взад и вперед по залу, задрав распушенный, как у белки, хвост.

В ненастные дни почти совсем никто не заезжал. Лоранс и Жан-Марк скучали без дела, а мадам Трюш отправлялась к больному и предсказывала ему близкое разорение. Лоранс оживала к вечеру, когда ее друзья-велосипедисты звали ее покататься под дождем. Жан-Марк же обычно отказывался ехать с ними. Он хотел быть всегда готовым к приему возможных посетителей. А вдруг в его отсутствие мадам НЛО доберется до Принцессы!

 

Глава 4

Чудесным ранним утром…

Жан-Марк спустился на кухню, еще погруженную в темноту. Только сверху через вытяжную трубу над плитой проникал призрачный пепельный снег. Дожевывая прихваченный на ходу абрикос, Жан-Марк вышел через черный ход.

Серый предрассветный воздух был неподвижен и еще не успел раскалиться. В саду, в ветвях вяза, робко вскрикнула какая-то птица. От вечерней поливки остались только шарики сбитой пыли около кадок с цветами. Жан-Марк дошел до ограды, даже не промочив росой свои сандалии. День обещал быть знойным. Но в разгар такого жаркого лета, как нынешнее, чувствуешь какой-то особый прилив сил и бодрости. Как хорошо, что Жан-Марк рано проснулся. Пока не хлынули посетители и он не увяз в работе, еще есть время и можно заняться поисками. Может быть, он найдет тропу, забытую Антуаном Абеллоном.

Накануне они с Лоранс ужинали вместе с дядей в его комнате. В конце дня проезжающих совсем не было — в ресторанах случаются иногда такие необъяснимые спады. Так что ужинали непривычно рано. Ведь персоналу «Бори-Верт» редко когда удается сесть за стол раньше десяти вечера.

Почтенная мадам Трюшассье с архитектором чинно расположились в зале. Эстер поставила на поднос ужин для Антуана:

— Отнесешь дяде, Лоранс?

— Эту мерзкую кашу и жалкий компот? Ты ведь говорила, что доктор велел дяде есть, как все люди?

Эстер пожала плечами с безнадежным видом:

— Она его так запугала, что он не смеет и прикоснуться к нормальной пище.

— Ну-ка, положи сюда вот тот аппетитный кусочек индейки и картошки поподжаристее. Уж я его уговорю съесть. А если прибавишь и на мою долю, поужинаю с ним вместе, чтобы ему было веселее. Жан-Марк, поможешь дотащить подносы?

Ужин втроем за маленьким круглым столиком удался на славу: индейка, румяная картошка, молодой салат, домашний сыр, целая миска клубники с сахаром и капелька отличного старого бордоского пива. Антуан пустился в воспоминания. Испокон веков Абеллоны были виноградарями или пчеловодами, рассказывал он. А некоторые из них, как гласит приходская летопись, при Людовике XIV были «каменщиками сухой кладки». То есть строителями бори.

— Может быть, как раз наш прапрапрадедушка построил Бори-Верт. То есть не кафе, — уточнил Жан-Марк, — а настоящую Бори-Верт, там, в горах?

Дядя Антуан помрачнел и как-то сразу сник. Он пожал плечами, словно говоря: «Не знаю… откуда мне знать…»

— Но, дядя Антуан, ведь Бори-Верт на самом деле есть?

— Да, конечно…

— А ты помнишь дорогу к ней? Ты ведь уже почти выздоровел, покажешь нам?

Дядя Антуан отщипывал хлебные крошки.

— Ты там не был после войны?

— Обо всем этом надо спросить у твоего отца, мой мальчик. Он лучше знает. А теперь мне, кажется, следует снова лечь.

* * *

Шагая в — гору, Жан-Марк вспоминал рассказ Эстер: «Твой дед поддерживал связь между небольшими отрядами на плато. Сам он не мог оставить бабушку — она сильно болела, — к тому же его частые отлучки показались бы подозрительными. Другое дело — мальчишки; бегают где-то, на то они и дети. Антуан и Рено по ночам носили партизанам продукты и передавали сообщения. Как раз в это время появилась я, стала ухаживать за Лидией — тогда еще малышкой, — кое-как перебивалась».

О своем горе она не любила много говорить.

Жан-Марк миновал перелесок. На востоке из-за гор показалось солнце и ослепило его. Он обернулся: справа на крутом склоне распластался Мазерб. Извилистая дорога меж дубов и сосен вела от него вниз к обширной плодородной равнине. Слева из-за скал виднелся кусочек Люберона.

На поросшем можжевельником холме мелькнуло что-то светлое. Жан-Марк полез вверх по каменистому склону, приминая пахучие травы: чабрец, душицу; мелкие камешки с шумом сыпались у него из-под ног. Наконец он увидел бори посреди площадки, покрытой высокой сухой травой; колючие стебли царапали ему ноги. Все вокруг, казалось, было усыпано белыми цветами, но вблизи становилось видно, что это сотни крошечных улиток, прилепившихся к стебелькам. Пустые ракушки шуршали под ногами, как бумага.

Длинное строение напоминало гигантского броненосца с панцирем из плотно пригнанных друг к другу пластин. Жан-Марк обмерил бори шагами. В длину получилось не меньше двенадцати метров. В высоту на глаз было метров пять. Эта каменная хижина была гораздо внушительнее маленькой круглой развалины позади кафе. Кто знает, сколько времени простояла она на этом месте? Может, ее построил один из Абеллонов, мастер сухой кладки?.. Жан-Марк подобрал палку и воткнул ее в землю около стены: так и есть, никакого фундамента. Все бори выстроены прямо на земле и сложены так добротно, что им не страшны ни гроза, ни мистраль. И дождь не проникает внутрь.

Пышно разросшийся дрок затенял вход в бори, как вяз — заднюю дверь кафе. Жан-Марк постоял перед отверстием в стене, верхней границей которого была длинная плоская балка. Солнце светило ему в спину, и на полу бори лежала его тень, тень мальчишки двадцатого века; точно так же, как за многие века до него — тени прежних обитателей Воклюза, когда это место еще и не называлось Воклюзом. Сколько веков прошло с тех пор? Десять или, может быть, все тридцать?

Жан-Марку пришло в голову измерить толщину стены у входа. Его вытянутая рука вся, от плеча до кончиков пальцев, не покрыла толщину кладки, значит, сантиметров шестьдесят пять — семьдесят. А кое-где стена, кажется, была и потолще, до метра.

Наконец он внутри. Окон нет. Только отверстие, через которое он вошел. Он сел и посмотрел на потолок. Подумать только, кто-то давным-давно делал те же движения, что он сейчас, так же садился на землю, прислонясь спиной к каменной стене. И наверное, наблюдал изнутри за разведенным снаружи костром. В самой хижине дымохода не было. Темные пятна на стенах означают, как говорят знатоки, учитель и кюре, что сюда в холодную пору загоняли скот — камни пропитались потом животных.

Может быть, и предки Абеллонов были среди тех, кто первыми распахивал окрестные земли; сначала они жили здесь, а однажды спустились ниже, построили другую хижину, потом завели уже не такое примитивное хозяйство и постепенно совершенствовали материалы и способы строительства жилища. Но во времена войн, преследований, когда приходилось спасаться бегством, предки, захватив свое добро и домашний скот, снова возвращались горными тропами в древние бори.

Жан-Марк вышел наружу и на прощание еще раз оглядел хижину, стоящую на высохшей поляне, простую, не тронутую временем и хранящую тайны своих былых обитателей. Конечно, эта хижина не Бори-Верт, она слишком на виду. Где же, в какой стороне искать?

Подножье пригорка утопало, как в серебристом море, в зарослях колючих кустов и деревьев. Кажется, там виднеется полузаглохшая тропинка? Так и есть!

Жан-Марк ринулся туда и стал пробираться между кустов можжевельника, корявых дубов и толстых самшитов. Заросли становились все гуще, не пропускали его. Согнувшись в три погибели и защищая глаза рукой, он продвигался вперед. Ноги то и дело цеплялись за ползучие стебли плюща. К букету провансальских трав прибавлялся здесь запах влаги, плесени. И когда приходилось ползти на четвереньках, Жан-Марк несколько раз попадал рукой во что-то скользкое…

Наконец-то, наконец заросли ежевики стали редеть, колючие ветки отпустили и можно выпрямиться. Впереди между стволов показалась солнечная полянка. Ура! Еще чуть-чуть — и Жан-Марк вырвался на нее из чащобы, перевел дух и в изумлении застыл на месте: посреди поляны стояла каменная хижина. Бори-Верт? Надежно спрятанное, хорошее убежище.

Он медленно приблизился, ступая по хрустящим улиточным ракушкам в траве. Обошел вокруг бори. Большая, вытянутая, метров двенадцать в длину хижина. У входа он наткнулся на пышный желтый дрок. Солнце успело подняться повыше, и тень на земляном полу стала короче…

— Дурак! — обругал он сам себя. — Вот бестолочь!

Да-да, это была та же самая хижина. Блуждая в зарослях, он описал полукруг и очутился на прежнем месте! Жан-Марк вдруг понял, что прошло уже много времени, и почувствовал голод. Он осмотрел свои исцарапанные пальцы и ободранные коленки. И все впустую.

Обратно он шел уже не в таком радужном настроении, с каким выходил из дому. Как раз когда он перелезал через низкую садовую ограду, открылись ставни в комнате Совиньона. Верно, он пошел вниз пропустить утренний стаканчик. Жан-Марк сморщился, его словно обдало винным перегаром, которым вечно разило от этого типа. У него была скверная привычка во время разговора приближать лицо вплотную к собеседнику, хотя ничего серьезного он при этом не говорил. «Ох, будь моя воля, я бы давно велел ему собирать вещички!» — подумал Жан-Марк.

* * *

Лоранс поджидала брата на пороге кухни. Одного взгляда на ее хмурую физиономию было достаточно, чтобы последние остатки его утреннего блаженства улетучились.

— Явились, — сообщила Лоранс.

— Кто это явился? И почему ты такая мрачная?

Жан-Марк, конечно, и сам догадывался, кто, но его злил трагический вид Лоранс.

— Эммелина и Режинальд. Прикатили на автобусе полчаса тому назад. Противные-препротивные! Да иначе и быть, не могло, с такой бабусей НЛО… А ты, как нарочно, куда-то запропастился.

— Глупости. Когда это ты успела узнать, что они противные? И почему мне нельзя пойти погулять? Ты-то ведь не сидишь дома.

— Сейчас не до ссор, — значительно сказала Лоранс. — Иди туда, и сам убедишься.

И, следуя за братом через кухню, добавила еще мрачнее:

— А она красивая, очень красивая…

Это было не похоже на Лоранс. Чего-чего, а уж завистливости за ней не водилось. Почти все ее подруги были хорошенькие. И она всегда от души восхищалась их цветом лица, волосами, нарядами.

В зале соловьем разливалась мадам Трюшассье.

Ее речи были обращены к утренним посетителям: ранним туристам и местным старичкам. Эстер стояла за стойкой и гладила кошку, совсем как в день приезда Лоранс и Жан-Марка.

Новоприбывшие родственники уплетали гренки с какао. Запах какао напомнил Жан-Марку, что он еще не завтракал.

Эммелина рассеянно обводила взглядом присутствующих. Глаза у нее были голубые-голубые, что называется «лазурные очи». Пряди белокурых волос мешали ей откусить бутерброд, и, когда она убирала их рукой, между волосами и бутербродом оказывалось точеное, нежно-розовое, с тонким и прямым носиком личико. Голубой свитер оставлял открытой длинную гибкую шею.

— Эта крошка, — говорила между тем мадам Трюш, — мамулино утешение и бабулина радость. А теперь вот приехала обрадовать дядюшку Антуана. От всех остальных приглашений отказалась!

— Каких это остальных? Больше никаких приглашений и не было, просто мы умирали со скуки в Лионе, — проверещал вдруг Режинальд, выныривая из-за кружки с какао.

— Она блестяще справилась со всеми годовыми «контрошками», — продолжала «бабуля», не упускавшая случая ввернуть модное словечко, которое в ходу у молодежи. — Не то что этот шалопай Режинальд. Тот только и знает, что лодырничает да паясничает на потеху всему классу!

«Хорошо, что у нас нет такой бабули!» — подумал Жан-Марк.

Но Эммелина и Режинальд не проявляли ни малейшего смущения. Заметив Жан-Марка и Лоранс, мадам Трюшассье изящно взмахнула рукой и представила им родственников:

— Эммелина и Режинальд.

Вскоре Жан-Марк занял место за стойкой, Эстер скрылась на кухне, старички-завсегдатаи ушли, туристы укатили на своих велосипедах и мотоциклах. Лоранс отправилась на террасу, где уже рассаживались новые посетители, и, вернувшись, перечислила их заказы:

— Один двойной шоколад, два чая, три мороженых, два черных кофе и восемь бутербродов с маслом.

— Десять, десять бутербродов, — кричали ей вслед. — Нет, двенадцать, тринадцать! Тринадцать штук!

Лоранс принялась готовить бутерброды.

— Послушай, Жан-Марк, батоны кончаются, надо бы купить еще. И размягченного масла больше нет. Это только что из холодильника, замерзло, как камень, и не намазывается.

— А ты поставь его около Принцессы, у бака с кипятком, сразу оттает.

Пока Жан-Марк в Лоранс деловито обсуждали эти хозяйственные мелочи, Эммелина и Режинальд, будто приросшие к скамейке, глазели на них. Потом Лоранс пошла на кухню к Эстер и Сидони, а Жан-Марк, прежде чем отправиться в булочную, принялся начищать кофеварку. Вдруг у него из-под локтя просунулась голова Режинальда.

— Что это ты делаешь?

Жан-Марк посмотрел на его любопытную рожицу с круглыми глазами.

— Как это, что делаю?

— Драишь, драишь, а зачем? Хи-хи! Покрасил бы машину в красный цвет, и не надо было бы столько возиться. Ха-ха!

Ну и глуп же этот мальчишка! Где это видано — красить кофеварку. Да у нее вся красота в блеске. И что за дурацкие смешки: «хи-хи» да «ха-ха». Или это и есть его хваленое остроумие, от которого весь класс помирает со смеху? Не много же им там, в Лионе, надо…

Вернувшись из булочной с целой охапкой длинных батонов, Жан-Марк вошел через черный ход прямо на кухню.

— Ну вот, — сказала Эстер — вы и познакомились со своими двоюродными братом и сестрой.

— Она очень красивая, — снова сказала Лоранс, как будто не могла придумать ничего другого.

— Да, похожа на мать. Правда, Лидия в ее возрасте была еще милее, у нее было такое выразительное живое личико, просто прелесть девчушка.

Вдруг из зала донеслось оглушительное шипение. Эстер и Лоранс так и подскочили. Сидони уронила кастрюлю с водой. А Жан-Марк кинулся в зал.

Всю комнату наполнял густой белый пар, сквозь который Жан-Марк, сразу устремивший глаза в сторону Принцессы, разглядел две ручки маленького домового, проворно порхавшие от крана к крану, от рукоятки к рукоятке.

— Эту штуку совсем нетрудно завести, вот здорово! — крикнул домовой. — Вот я сейчас…

Остальные слова заглушило шипение новой, вырвавшейся, как из вулкана, струи пара.

* * *

Позднее, когда Жан-Марк сантиметр за сантиметром осматривал и ощупывал свою драгоценную, к счастью, не пострадавшую Принцессу, Эстер сказала ему:

— Если бы ты видел свое лицо, когда схватил мальчишку! Честное слово, я за него испугалась. Что делать, они оба страшно избалованы. Жильбер Трюшассье, их отец, умер, когда Эммелине было четыре года, а Режинальду еще и года не исполнилось. Лидия не может с ними справиться, ну, а бабушка…

 

Глава 5

«Некрасивые и нелепые поступки»

Как-то вечером перед сном Лоранс достала из стенного шкафа с запасным бельем большой лист бумаги, какими накрывали столики вместо скатерти. А из ящика с инструментами взяла прямую и плоскую железную планку.

Поднявшись к себе, она включила освещавшую всю комнату лампу над умывальником и села за стол. Чтобы на свет не налетели ночные бабочки, пришлось закрыть окно, и сразу пропал запах увивавшей стену дома жимолости.

Нет, чем все время перебирать в голове свинства Хрюшек-младших, лучше уж записать их на бумагу. Лоранс взяла зеленый фломастер и вывела сверху на листе большими буквами:

НЕКРАСИВЫЕ И НЕЛЕПЫЕ ПОСТУПКИ Э. и Р.

Подчеркнула заголовок по железной линейке и принялась за перечень статей обвинения. Причем учитывались не только поступки, но и жесты, привычки, манеры, взгляды, интонации. Словом, вот что она написала:

ЭММЕЛИНА

1. Она воображала. Рассказывает, например: «На открытии такого-то памятника цветы министру, разумеется , преподносила я». «Почему. — спрашиваю. — разумеется ?» А она отвечает, не моргнув глазом: «Потому что я лучше всех преподношу . Все говорят, что моя представительность позволит мне в будущем занимать любое высокое положение, даже если у меня окажется мало способностей»!!!

2. Эммелина и Режинальд смотрят на нас свысока и безобразно разговаривают с Эстер. Кричат ей: «Соли! Хлеба! Живо!» — вместо того чтобы встать и взять самим. А бабуля НЛО приговаривает с идиотской улыбкой: «О, эти негодники желают, чтобы им все подавали!» Вздумай мы с Жан-Марком пожелать, чтобы нам все подавали, уж мама бы нас по головке не погладила!

3. Однажды я сидела у дяди Антуана и читала ему интересную статью о туризме. Вдруг является Эммелина. Входит без стука и как будто не видит, что я читаю. И не думает даже извиниться за то, что перебила. Это ведь невежливо. Я уж не говорю о себе, но хотя бы по отношению к дяде Антуану!.. Хотя вообще-то мне тоже обидно. Терпеть не могу нахальства. Уселась на кровать, чуть ли не на ноги дяде — а они у него только-только перестали болеть, — и давай подлизываться, да как! «Ты так хорошо выглядишь, выздоравливай поскорее и покажи нам Воклюзский источник. Миленький дядюшка, без тебя я туда не поеду! И источник, и весь Воклюз, и все бори, это так интересно. Дядя Рено мне все-все рассказал».

Что это все-все! А уж про бори молчала бы! Когда мы с Жан-Марком стали ей про них рассказывать, — ведь мы в первое время ими занимались, правда, совсем чуть-чуть, но все-таки… Так вот, мы ей стали рассказывать, что это сложенные из камней хижины, которые восходят к эпохе неолита, а она брезгливо скривилась и говорит: «Хижины?.. Подумаешь…»

Ох, я уже пишу не в столбик! Исправим это:

А эта пигалица — Режинальд запрыгал на одной ножке, натыкаясь на мебель, и завопил: «Нео-хи, нео-ли, нео-пи, нео-пили!»

Вот перл остроумия нашего двоюродного братца Режинальда Трюшассье!

Ну, а когда Дидье [3] показал Эммелине бори у нас за домом, она запела по-другому. И с тех пор с умным видом рассуждает на эту тему и хвастает, будто «дядя Рено, милый дядечка Рено» (меня прямо тошнит!) рассказывал ей о Бори-Верт.

НЕ ВЕРЮ, НЕ ВЕРЮ, НИ ЕДИНОМУ СЛОВЕЧКУ НЕ ВЕРЮ!

Кстати о Дидье: еще до нашествия Трюшек-Хрюшек мы с ним и с Надей ездили к Воклюзскому источнику. Эту поездку я подробно описала маме. Она была довольна и показала мое письмо Мари-Роз… Зрелище просто поразительное: в темном ущелье из громадной пещеры в горе бьет, сверкая на солнце, струя зеленой воды и с гулом катится вниз, к равнине.

Подумать только, что это «выход подземных вод», то есть здесь вытекает все, что сначала выпало дождем в Мазербе. Но больше всего мне поправилось, что этот ревущий источник, который питает реку Сорг, много веков тому назад прославил латинский поэт Петрарка (почему латинский, или он был римлянин?), влюбленный в прекрасную авиньонку, которую звали почти так же, как меня: Лаура. Лаура де Нов. Лаура и Лоранс — это почти одно и то же. Мне больше нравится Лоранс, но ее полное имя Лаура де Нов звучит хорошо. Только вот чего и не могу понять: если Петрарка был латинским поэтом, значит, все это происходило во времена Древнего Рима, что же, Лаура была галльская девушка? Я думала, что у галлов все имена были вроде Велледа, Верцингеториг, Тарыбары-ториг… Надо будет спросить у Жоржа Амеля, воспитателя из здешнего летнего лагеря. Но, разумеется, подальше от длинных ушей Эммелины.

Между прочим, у нее и в самом деле большие уши, это видно, когда ветер приподнимает ее волосы…

Продолжаю список:

4. Мне очень хотелось еще раз съездить к Источнику и получше разобрать, что там написано о Петрарке.

И я имела глупость сказать об этом при Эммелине.

На другой день было много дел, нам заказали свадебный обед, и я помогала Эстер с Сидони. А наша несравненная Эммелина красовалась на террасе и ловила восхищенные взгляды дружек жениха. Потом она куда-то исчезла и пропадала целый день. Бабуля Хрюш сходила с ума от беспокойства, всех тормошила и отрывала от работы. Наконец Режинальда, который недовольно забился в угол, заставили выдать тайну: оказывается, мадемуазель Трюшассье уехала с Дидье к Воклюзскому источнику. Она так заморочила Дидье, что он даже забыл о своем обещании свозить меня туда еще раз. Предложи он — я бы и сама не поехала, потому что надо было помогать в кафе и вообще, в компании Эммелины — спасибо! Но он хоть из вежливости должен был вспомнить… А она-то хороша! Это после того, как она сюсюкала дяде Антуану, что ни за что не поедет к Источнику без него!

Одно утешение: снова наступила засуха, и они увидели только полупересохший Сорг и еле живую струйку воды в глубине горы. Но, кажется, и от этого не легче.

5. Кошачьей Королеве, наверное, изменил ее инстинкт. Она прыгает на колени к Эммелине, а та делает вид, что обожает кошек. И уверяет, будто они отличают особо «гармоничных» людей. Но на самом-то деле она совсем не умеет разговаривать с животными, и это сразу видно. Боится собак, даже маленьких такс, — надо видеть с какой опаской она несет посетителю с собакой стакан воды или бутерброд, и то, конечно, только после того, как ее об этом попросят со всеми церемониями. Шутка ли, попросить Эммелину хоть чем-нибудь помочь! Зато спать кисонька все равно приходит ко мне…

6. (По почерку видно, что этот пункт писался с особой злостью.) Стоит мне что-нибудь неправильно сказать, Эммелина сейчас же обращает на это внимание, стоит разбить стакан — всем рассказывает (если бы она мыла столько же стаканов, сколько я, наверно, и разбивала бы не меньше!). Она объявила, что у меня «тяжелая походка» (не всем же порхать, как балерина на сцене!). А когда однажды у меня вскочил прыщик на лбу и я его закрыла челкой, она тут же заорала на все кафе: «Бабуленька! У тебя не найдется какой-нибудь мази для Лоранс? Она покрывается прыщами!» И это, конечно, при Дидье и его друзьях…

Перечислить все глупости Режинальда у меня уже нет сил. Это просто какой-то бесенок, вечно крутится под ногами и мешает работать, вечно нажимает все кнопки, крутит все ручки и задвижки, опустошает сахарницы, опрокидывает солонки; то он дергает Королеву за хвост, то нацепляет ей очки Эстер, то «делает нос» (глупая и уже давно не смешная шутка), то орет диким голосом, как попугай, а особенно надоедает Жан-Марку, ходит за ним по пятам и во все суется.

Помощи от него не больше, чем от его сестрицы, он ничего не может и не хочет делать.

Оба они — ЛОБОТРЯСЫ.

Справедливости ради Лоранс сделала на листе еще одну графу с заголовком: «Смягчающие обстоятельства».

Здесь она медленно вывела:

«Эммелина действительно очень красивая, и понятно, почему она всем нравится».

Потом подумала, взъерошила фломастером волосы и быстро и неразборчиво приписала колкое замечание:

«Но разве это ее заслуга? Это ей передалось от отца с матерью».

Больше «смягчающих обстоятельств» не было.

* * *

На другое утро в кафе зашел молодой воспитатель из детского лагеря, устроился на террасе в тени самого большого олеандра с розовыми цветами, и Лоранс принесла ему заказ — стакан грейпфрутового сока. Он очень много знал, но держался всегда просто и по-дружески, поэтому его можно было, не стесняясь, спросить о чем угодно. И Лоранс узнала, что Петрарка — это не древнеримский, а итальянский поэт четырнадцатого века, но он написал много стихов на латыни.

— Больше всего он прославился любовью к Лауре де Нов и посвященными ей сонетами на итальянском языке. Впрочем, он, кажется, видел ее всего несколько раз. В те времена любовь довольствовалась малым, — прибавил воспитатель, мечтательно глядя вдаль.

Лоранс взяла у него плату за сок и ушла озадаченная.

Видел ее всего несколько раз… Мало того что бывает отец-невидимка, так еще и возлюбленные могут быть почти невидимыми… Чудеса!

* * *

Жан-Марк не составлял списка «некрасивых и нелепых поступков», но и у него было что сказать на этот счет. Поначалу Эммелина принялась было называть его «миленьким Жан-Марком», но он так сурово смотрел на нее, что у нее и охота пропала. Все свое кокетство она перенесла на Дидье и туристов. А Жан-Марка словно перестала замечать и смотрела сквозь него. Но так уж противоречиво устроен человек, что если раньше Жан-Марка раздражала назойливость Эммелины, то теперь ему казалось обидным ее полное равнодушие.

Но зато на равнодушие Режинальда Жан-Марк пожаловаться не мог! Он так и ходил за ним хвостом повсюду, от чердака до подвала, и засыпал его вопросами. Жан-Марк пропускал их мимо ушей. Тогда Режинальд сам придумывал ответы. Например, он спрашивал:

— Почему краны у бочек всегда внизу?

Конечно, Жан-Марк мог бы ему сказать, что это для того, чтобы можно было опустошить бочку до самого дна, но он по опыту знал, что тогда Режинальд тут же спросит, зачем надо держать вино в бочках, если в магазине есть уже разлитое по бутылкам. А Жан-Марк вовсе не собирался объяснять ему, что такое винодельческая промышленность и почему сохранились кооперативные погреба местных вин, которые любители за то и ценят, что они прямо из бочки. Поэтому он молчал.

А Режинальд заявлял:

— Не знаешь, почему краны внизу? Ты вообще ничего не знаешь. А я сам догадался: потому что, если бы их делали выше, переместился бы центр тяжести! Понял?

Но самым худшим была даже не болтовня Режинальда — это бы еще ничего! — а его деятельность. Двадцать раз за день он забегал на кухню и подбрасывал в кастрюли что попало. Если его посылали на огород за морковкой, он приносил дюжину крохотных жестких груш, которые нарвал с декоративных деревьев, гордости дяди Антуана. Однажды он запер Кошачью Королеву в шкафу для швабр, а в другой раз пытался напялить ей на голову грязный мешок из пылесоса. Кулинарные опыты Режинальда нисколько не сердили Эстер, но, увидев свою любимицу взлохмаченной, серой от пыли и обсыпанной мусором, она не вынесла и дала ему подзатыльник. Режинальд душераздирающе вопил добрых пять минут, так что испуганный дядя Антуан спустился узнать, что стряслось. А бабуленька Трюш несколько часов не могла успокоиться и упрекала Эстер в жестокости.

* * *

Ни Лоранс, ни Жан-Марк не решались признать главную, скрытую причину своей неприязни к Эммелине и Режинальду. В конце концов они могли бы просто посмеяться над кривляньем сестры и настырностью брата. Больше всего их бесили вроде бы самые безобидные реплики младших Трюшассье. Например, Эммелина замечала по поводу боевика, который показывали по телевизору:

— Мы это видели в кино. Нас дядя Рено водил.

Или:

— А мы с дядей Рено играли до часа ночи в лото!

Или:

— Дядя Рено говорит, что я вылитая мама в детстве, только волосы у нее были не такие светлые.

Такие или не такие, что за беда! Льняные волосы тети Лидии были безразличны Жан-Марку и Лоранс, а возмущало их то, что эти Трюшки-Хрюшки постоянно встречались с их отцом и не видели в этом ничего необыкновенного.

Режинальд тоже бередил им душу.

— Это ножик дяди Рено, — говорил он, — он мне сам подарил. С тремя лезвиями, штопором и еще какой-то штуковиной, сам не знаю для чего, — вещь что надо!

А однажды он сказал:

— Дядя Рено покажет мне все-все Бори!

— Все три с лишним тысячи, которые есть в Воклюзе, да? — угрюмо спросил Жан-Марк.

Но Режинальд не слышал его слов. Глядя на свои ручные часы, он уже тянулся к кранам Принцессы, собираясь выяснить, сколько кофе вытекает из нее в минуту.

Ну и хлопнул же его Жан-Марк по пальцам! Всыпать бы как следует этому шпингалету! Режинальд, конечно, заревел. И пошел жаловаться Сидони — молчаливая Сидони, кажется, питала слабость к сорванцу, который не давал ей ни минуты покоя.

 

Глава 6

НЛО в отъезде

Почти наглухо закрытые ставни задерживали лучи немилосердно палящего солнца. Всю ночь окна были открыты, но от этого стало только чуть-чуть прохладнее.

Лоранс готовила поднос с завтраком для дяди Антуана — обязанность, которую она добровольно взяла на себя. Нет, конечно, не из страха, что еду приправят мышьяком! Насмешки Жан-Марка и ее собственный здравый смысл развеяли эти детективные домыслы. Просто они с Эстер видеть не могли, как мадам Трюш упорно держит дядю Антуана на бессолевой диете, хотя доктор ничего подобного ему не предписывал. Ну, а Совиньоновы микстуры все чаще попадали из рук Лоранс прямо в раковину.

На блюдо, которое она поставила перед выздоравливающим — а дядя Антуан и сам начал чувствовать, что пошел на поправку, — было любо-дорого взглянуть. Белый в голубой цветочек фарфоровый кувшинчик с дымящимся ароматным кофе из Принцессы, тарелка с бутербродами, чашка и блюдце той же расцветки. В стеклянной вазочке заманчиво блестело ярко-рубиновое варенье из красной смородины, а сколько витаминов в одном только стакане свежевыжатого грейпфрутового сока!

После кофе дядя Антуан, вялый от снотворных, становился бодрее. «Какая молодец Лоранс, — говорил он, — всегда за делом, всегда веселая, совсем как ее мама». А Лоранс думала про себя, что он знает их обеих только с лучшей стороны. И не поверил бы, наверно, что мама зовет ее букой и нытиком и сама бывает иногда очень строптивой и суровой.

— Лоранс, достань-ка из того ящика альбом. Я покажу тебе фотографии бабушки, дедушки, Абеллона-прадеда — основателя кафе и гостиницы и нас троих в детстве. Троих маленьких дикарей!

Они сидели, склонившись над альбомом, как вдруг распахнулась дверь, и в комнату без всякого стука ворвалась мадам Трюшассье. Вместо обычной вязаной пелеринки на ней, несмотря на жару, было застегнутое на все пуговицы черное пальто, а на ногах — сапоги. Кажется, вспотеешь, только глядя на нее. Неизменная шляпа трепетала всеми своими антеннами.

Она потрясала какой-то телеграммой.

— Моя сестра Эрманс — in articolo! — крикнула она. — Племянники ее мужа могут заграбастать все наследство. Я должна немедленно ехать туда и защищать интересы Эммелины и Режинальда.

— Что, что? — переспросили дядя Антуан и Лоранс, подняв головы от альбома и переглянувшись.

Антуан смутно помнил, что «артикль» — это что-то из грамматики, а Лоранс, пристрастившейся в последнее время рассматривать каталоги оборудования для гостиниц, послышалось «артикул», и ей тут все представилась яркая картинка на глянцевой бумаге: розовые унитазы с откидными крышками в стиле Людовика XV, стеклянная посуда под богемский хрусталь, урны с электрическим приводом, скатерти под вогезский лен, немнущиеся, негрязнящиеся, нервущиеся, — артикул такой-то…

— In articolo mortis,— пояснила в конце концов мадам Трюш. — Я уезжаю. Все распоряжения Эстер и Сидони я оставила в письменном виде. Эммелина и Режинальд сами знают, что им делать, и все выполнят.

«Вот как, — подумала Лоранс, — это уж слишком. Эти двое белоручек знают, а мы с Жан-Марком, выходит, не знаем, что нужно делать? О нас вообще ни слова, как будто нас и нет!»

— Милейший Совиньон поедет со мной, мне предстоит три пересадки, — закончила «бабуленька».

— Слава богу, — пробормотал Антуан, к восторгу Лоранс.

Строго-настрого приказав больному не вставать с постели до ее возвращения, НЛО вместе с чемоданом, корзинкой и Совиньоном наконец погрузилась в заказанное по телефону из Иль-сюр-Сорг такси.

В «Бори-Верт» началось счастливое, спокойное время. Дядя Антуан вставал и одевался, вместо того чтобы валяться в халате. Он даже надевал теперь ботинки. Лоранс начищала их до блеска и предлагала помочь зашнуровать. Дядя Антуан краснел, отказывался и завязывал шнурки сам. Он почувствовал, что может свободно двигаться. Жан-Марк развивал перед ним планы благоустройства подвала и чердака, и они с жаром обсуждали их. Болезнь отступала все дальше.

Но…

Но если бы кто-нибудь сказал Лоранс и Жан-Марку, что они, воспользовавшись отсутствием чьей-то бабушки, будут обижать ее внуков, они бы только пожали плечами. На такое нелепое предложение не стоило бы даже сердиться. Никогда они никого не травили и травить не собирались.

И все же… Эммелина и Режинальд оставались одни без «бабуленьки», которая, как клуша, кудахтала над ними и прятала их под крылышко. Теперь, если Эммелина желала смотреть передачу «Сердечные тайны», некому было, вместо мадам Трюш, охранять телевизор и не позволять другим переключать его на другую программу. Это относилось и к так называемому «научному» тележурналу, о котором Жан-Марк говорил: «Даже последний двоечник поймет, что это все вранье», а Режинальд принимал все эти нелепости за святую правду и повторял их направо-налево. В один день юные Трюшассье потеряли право выбирать программу.

Как раз в это время и верный рыцарь Эммелины чемпион Дидье уехал на гонки в Альпинах. А остальные ребята из команды, к которым Эммелина относилась пренебрежительно, не разделяли восхищения своего капитана.

Уехал и воспитатель из лагеря Жорж Амель, поклонник прекрасных васильковых глаз Эммелины Трюшассье, его сменила добродушная толстая девица, которую эти глаза нисколько не трогали. Что же касается местных жителей, заходивших в кафе пропустить рюмочку, то все они сошлись на том, что дочь Лидии «гордячка». Простота Лоранс была им больше по душе.

А Режинальд прослыл первым вертуном во всей округе.

Однажды днем, между утренним и вечерним «потоками», Надя, сестра Дидье, вдруг напустилась на Эммелину, назвала ее ломакой, привередой и вообще ругала, как могла. Юниоры вторили ей. Эммелина кое-как защищалась. А брат и сестра Абеллон наблюдали эту сцену не вмешиваясь и даже с удовольствием.

На другой день в большом зале отмечали крестины, и Лоранс обслуживала гостей. Все они были из Мазерба.

— Может, ты лучше принесешь белого сладкого? — попросил ее крестный отец, недовольно разглядывая бутылку сухого вина.

И тут словно злой чертик вселился в Лоранс и разбудил в ней талант подражать разным голосам, которым она славилась в школе, хотя он же стоил ей и многих упреков. Она ответила, томно склонив голову набок:

— О-о… в таких веща-ах… я, право, не разбираюсь: что белое сухо-о-е, что белое сла-а-адкое…

Интонация Эммелины была верно схвачена. Гости расхохотались. Впрочем, рассмешить их было нетрудно: опустошили уже не одну бутылку.

С того дня среди молодежи пошла мода передразнивать, кто во что горазд, мадемуазель Трюшассье. А старшие подзадоривали: «У тебя, Лоранс, получается лучше всех. Ну-ка изобрази свою сестрицу!»

Лоранс «изображала», успех вскружил ей голову, и она выискивала уж такие вычурные выражения, до которых и сама Эммелина никогда бы не додумалась. В конце концов в изображении не осталось почти ничего от оригинала. Но неприхотливая публика была в восторге: «Вылитая Эммелина!»

Нежное личико Эммелины в таких случаях густо краснело, и она выходила из зала.

Как-то вечером Режинальд запер снаружи дверь погреба, когда там был Жан-Марк. В это время в зале стоял шум и гам: прибыл целый автобус паломников, которые только что посетили чудодейственный Воклюзский источники теперь жаждали напитков более прозаических. Эстер безуспешно призывала Жан-Марка. Наконец Сидони услышала, как он колотит в дверь погреба поленом. Когда его отперли, он выскочил на лестницу такой рассвирепевший, что, казалось, вот-вот начнет изрыгать пламя, как дракон.

А вечером следующего дня он застал Режинальда на чердаке, когда тот рылся в его бумажках. Разозлившись, Жан-Марк захлопнул дверь и повернул ключ в замке. И Режинальд сидел взаперти и ревел, пока его не услышала Эстер.

Она была недовольна поступком Жан-Марка:

— Мальчик очень нервный. Как ты мог оставить его умирать со страху на чердаке? Пусть там не водится привидений и тебе самому там даже нравится. Но ведь тебе пятнадцать лет, а Режинальду всего одиннадцать. У меня и так забот хватает, а тут еще беги наверх выпускать твоего пленника!

И она сердито звякнула сковородкой, которую ставила на плиту.

Жан-Марку эти упреки показались несправедливыми, и он даже немного обиделся на Эстер, первый раз за все время.

* * *

Примерно через неделю после отъезда мадам Трюш и на другой день после заточения Режинальда стали пропадать некоторые предметы. И куда они только девались! Среди этих бог знает куда запропастившихся вещей был лист кальки, который Жан-Марк купил в городе, чтобы как-нибудь в свободное время перерисовать из книги учителя карту всех бори в окрестностях.

Может быть, это ветер подхватил лист, и он вылетел через щель в ставнях? Жан-Марк понапрасну обыскал все самшитовые кусты в саду и чуть не свернул себе шею, заглядывая под ветки вяза. Кальки нигде не было. Наверное, ее унесло дальше, в заросли тмина и лаванды.

Стояла все такая же жара, на небо было больно смотреть; к середине дня умолкали все птицы, прятались все собаки, их мудрому примеру следовали велосипедисты и пешеходы, и на дороге оставались только машины. Кошачья Королева валялась под скамейкой, вытянув ноги, как дохлый заяц.

И однажды, возбужденная приближением грозы, которая никак не могла разразиться, она ни с того ни с сего царапнула Эммелину, поставившую ногу в белой полотняной туфельке слишком близко от ее пышного хвоста.

— Сама виновата, — проворчала Лоранс, проходя мимо со стопкой тарелок, — лучше не хнычь, а смажь-ка йодом, а то как бы твоя прекрасная ножка не распухла! Не знаешь, что ли, где аптечка?

* * *

Жан-Марк был доволен успехом своих идей: например, ему удавалось убедить некоторых посетителей, что холодный чай и соки освежают лучше, чем спиртное. А еще он предлагал смородинно-лимонно-ананасную смесь с добавлением кофе — изобретение Лоранс. Вкус у этого напитка был настолько необычный, что сразу не разберешь: приятный или противный. Когда такие посетители уходили, Жан-Марк думал, что благодаря ему, может быть, будет одной аварией меньше. Безалкогольные напитки стоили столько же, сколько вино, или дешевле, и выручка в кассе была, наверное, поменьше, чем когда мадам Трюш угощала посетителей, но дядя Антуан не возражал. «Вообще-то, — говорил он, — проблему пьянства надо решать в государственном масштабе…»

Как-то вечером Эммелина заявила, что она «с ног падает от усталости». Ей пожелали спокойной ночи, не придав ее словам особого значения, и она поднялась к себе. А когда Эстер сказала Режинальду: «Иди-ка спать, малыш, уже пора», он послушался без возражений, что должно было показаться удивительным.

Остальные посидели еще немного перед домом, любуясь звездами, хотя и не такими яркими, как обычно, потому что небо было затянуто легкой дымкой, и тоже отправились спать. Несмотря на жару все, утомившись после трудного дня, быстро заснули. Дольше всех не спал дядя Антуан — он стал постепенно уменьшать дозу снотворного. И ему как будто послышалось, что где-то скребутся крысы. «Надо будет завтра же с Жан-Марком залепить норы…» — подумал он. Эстер, задремавшая в очках, уронив книгу и не погасив лампу, вдруг проснулась от старого кошмара. Сердце ее сильно билось. Во сне она опять слышала стук прикладов в двери домов… Она подняла книгу и решила читать, пока ее не сморит сон.

* * *

Утром, к десяти часам, ни Эммелина, ни Режинальд еще не спустились завтракать. Сидони, которую Эстер послала разбудить их, вернулась и сказала, что в спальнях никого нет. Постели стояли неразобранные.

 

Глава 7

Куда и почему?

Эммелина и Режинальд исчезли. И как назло, в то утро посетители все шли и шли. А если берешься кормить людей, то должен отвечать перед ними. Какие бы там у тебя ни были личные неприятности, а работу изволь выполнять как следует. Пришлось, как обычно, готовить, обслуживать, носить прохладительные напитки на террасу, без передышки запускать кофеварку, бегать в булочную за длинными батонами — раз, и еще, и еще раз, то и дело открывать и закрывать холодильник. Да еще принимать заказы по телефону: дзынь-дзынь!

— Да, конечно, два места… пять, пожалуйста к половине первого… к часу… к половине второго…

И все время у Эстер, дяди Антуана, Жан-Марка и Лоранс не выходило из головы: куда же исчезли Эммелина и Режинальд? Почему? Что с ними случилось?

Сидони, не переставая хлопотать то у мойки, то у плиты, то у холодильника, все бормотала:

— Может, Режинальд?.. — Или вдруг поднимала голову и удивленно сообщала: — А нового веника-то нет на месте.

— Не будешь же ты сейчас подметать, — отмахивалась Эстер. — Что все-таки могло произойти? Надо заявить в полицию… Хотя… разумеется, они вернутся…

И тут же переключалась и кричала:

— Иду-иду!

Или:

— Жан-Марк, три кофе!

Или:

— Лоранс, два бутерброда с ветчиной.

А дядя Антуан как рухнул на стул, так и остался сидеть. Все беспокойно поглядывали на него.

Встречаясь в дверях или передавая друг другу очередное блюдо, гадали: — Может, они уехали на поезде к матери… Деньги у них были… А может, не могли заснуть из-за жары, вышли прогуляться и заблудились?..

Но одного взгляда за окно, где все казалось серым, ровным, все подрагивало в розоватом мареве и все: низкий купол бори, дубки со склоненными ветвями, можжевельник — словно жалось к земле, как в тундре, — одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что два существа человеческого роста никак не могли здесь потеряться.

И снова принимались гадать:

— Может, они вышли на дорогу и… попали под машину? Да нет, тогда бы уже стало известно… даже если шофер скрылся, там ведь все время движение… Может, упали с обрыва на камни? Что-нибудь вывихнули, сломали? Но не оба же сразу!

Эстер подозвала одного из юниоров, который зашел поздороваться, все ему рассказала и попросила:

— Вы бы съездили все вместе, с твоими друзьями, поискали их по дороге к замку?

Юниор выскочил, понюхал, как ищейка, воздух и устремился искать след.

В деревне уже все знали. Все с готовностью сообщали, что нигде не видели Эммелину и Режинальда. Утром на автобусной остановке их не было. И все наперебой давали советы. Наверное, дети пошли пешком в Сен-Себастьян-лез-О, где пересекаются автобусные маршруты на Авиньон через Иль-сюр-Сорг и на Экс через Лурмарен. Надо бы спросить на автостанции.

Когда посетителей поубавилось, в три часа дня, в самое пекло, Жан-Марк сел на дядин велосипед и отправился в путь. Хорошо еще, что ехать надо было под гору. Зато на обратном пути придется туго.

На автостанции в Сен-Себастьяне Жан-Марк описал служащему льняные волосы и голубые глаза своей двоюродной сестры, и тот шутливо ответил: «Экая куколка от вас сбежала! Нет, такой не видели, и худенького мальчика тоже».

Жан-Марк объехал все соседние улицы, но это тоже ничего не дало. На него или удивленно и недоверчиво смотрели, или отнимали время болтовней и расспросами.

На обратном пути, с трудом одолевая подъем к Мазербу, он останавливался около ферм, около лавки на перекрестке, около станции техобслуживания. «Несчастный случай? Нет, мы бы знали. Они, наверное, убежали. Обратитесь в полицию».

Дозвониться в полицию никак не удавалось. В кафе собрались уже все жители Мазерба. Со всех сторон сыпались советы и предположения.

— А что, если их похитили? И потребуют выкуп?

Но кому нужно похищать детей скромной служащей с небольшой зарплатой? Даже наследство тетушки Эрманс, которое отправилась отвоевывать мадам Трюш, ничего не объясняло. Кто мог знать, что она при смерти?

— Ну, тогда, может, их взяли заложниками? Сейчас такое часто случается.

Да, но здесь, в Воклюзе, это совершенно невероятно.

Юниоры-велосипедисты обшарили все окрестности, осмотрели полузаросшие рвы старого замка. Нигде никого. С них градом катился пот, и Лоранс принесла им лимонаду.

— Мне все кажется, что они вот-вот появятся, — сказала пришедшая с кухни Эстер.

— А по-моему, это затея Эммелины, — сказала Надя. — Все для того, чтобы о ней поговорили, это вполне в ее духе. А Режинальда она захватила с собой, чтобы он не проболтался, где она прячется. Вот увидите, вернется страшно довольная.

— Но почему ей вообще вздумалось бежать? — спросил дядя Антуан, который теперь растерянно ходил из комнаты в комнату. — Убегают, когда бывает плохо. А разве ей было с нами плохо?

— Ну, может, ей трудно угодить, — сказал кто-то из ребят.

— Да, уж ей не угодишь! — подтвердила Надя.

— Что же, ей здесь не нравилось? Мы ведь как-то и не спрашивали об этом… — вслух подумала Эстер.

Она сняла очки, которые надевала, чтобы проверить, хорошо ли вычищена кастрюля, и ее взгляд остановился на Жан-Марке. Ему стало не по себе. Этот вопросительный взгляд проникал ему в самую душу.

Краем глаза он видел Лоранс, она ковыряла пол носком туфли. Она немного покраснела. И Жан-Марку захотелось очутиться в Париже, с мамой, подальше от Воклюза и от всех этих передряг. И подальше от внутреннего голоса, который вдруг начал в чем-то его упрекать.

Один за другим вставали из-за столиков и уходили вечерние посетители. Хлопали дверцы машин. Скоро дорога снова опустела, и аромат шиповника больше ничем не перебивался. В «Бори-Верт» стали мыть посуду, подметать пол. Завтра кафе должно снова приветливо принимать посетителей.

— Не надо было тебе запирать мальчика на чердаке, Жан-Марк, — сказала Эстер, пытаясь вместе с Лоранс закрыть крышкой последнюю переполненную урну.

Жан-Марк не ответил.

— Как запирать? — вмешался дядя Антуан. — А я ничего не знал. Вот что значит болеть — ни за чем не уследишь.

Наконец хрустнул придавленный мусор, и крышка захлопнулась.

— Но Режинальд все перерыл у него на чердаке! — сказала Лоранс. — Тем более глупо было его там оставлять, — возразила Эстер. — Но это еще не причина… Я позвоню Лидии. Может быть, они уже у нее. Они могли воспользоваться автостопом… Да, послушай-ка, Антуан, в полиции никто не отвечает по телефону. Если Лидия ничего не знает, надо, чтобы Жан-Марк съездил туда на велосипеде. Где мои очки?

Очки нашлись, но пришлось искать еще и записную книжку, где был номер телефона соседей Лидии. Пока Эстер ждала разговора, Сидони шептала себе под нос:

— Я же помню, еще вчера спирта было полбутылки. А сардин не семь, а одиннадцать коробок… Да еще эта бумага…

Жан-Марк слышал ее бормотание, но больше прислушивался к тому, что говорила в трубку Эстер.

— …Значит, у тебя их нет… Нет-нет, не заболели… Ушли, да… Сегодня утром… Конечно, конечно, всех предупредили, их ищут… Несчастный случай? Нет, нам бы тут же сообщили… Да не волнуйся, детка! Скоро вернутся или появятся у тебя с минуты на минуту… У бабушки? Ах, Эрманс не умерла. Ну, слава богу… Вот что, Лидия, отправляйся к мадам Трюшассье. И позвони, как только что-нибудь узнаешь. Мы, конечно, тоже… Нет, я не лягу. Жан-Марк сейчас едет в полицию… Ну, конечно, завтра, если ничего не выяснится, приезжай. Но они найдутся, вот увидишь… Ну вот, — сказала Эстер, положив трубку. — Сами слышали. Там ничего не знают. Лидия, понятно, с ума сходит от беспокойства. Жан-Марк, поезжай-ка, дружок, поскорее!

Ох, это велосипедное седло сделано не по-людски. Жан-Марк еле сидел. Он еще в первую поездку набил себе синяки, и теперь на каждой кочке, на каждой рытвине его встряхивало, и боль отдавалась в спине. Плохо укрепленный на раме фонарь болтался из стороны в сторону, и его слабый луч падал то налево, то направо, освещая поочередно дорогу и обочину, траву, стволы деревьев, бледные пятна цветов шиповника среди листвы.

Вдруг в глаза Жан-Марку ударил яркий сноп света и ослепил его. Он инстинктивно свернул к обочине и спрыгнул в канаву, прямо в колючий куст, а педаль, все еще крутившаяся вхолостую, ободрала ему щиколотку. Мимо него, по левой стороне дороги, с бешеной скоростью промчался автомобиль, поднимая за собой вихрь, от которого пригибалась трава. «Еще немного, — подумал Жан-Марк, — и он бы раздавил меня в лепешку, как тех несчастных ежиков, что попадаются распластанные на дороге. Чертовы лихачи!»

Дежурный полицейский принял его довольно сухо.

«О чем это люди думают: обнаружили побег еще утром, так сообщили бы пораньше! При чем тут телефон? Телефон в полном порядке! Сами набирают не тот номер и сами жалуются!»

Жан-Марк не стал спорить.

Приметы пропавших? Режинальд — маленький и худенький, на нем голубые… или нет, коричневые брюки. А на Эммелине? Жан-Марк понятия не имел, как она одета. Его разбирала злость на оставшихся дома женщин: это они должны были сказать ему, что из ее одежды исчезло! А теперь отвечай тут один за всех!

Наконец он отправился в обратный путь. На самых крутых подъемах приходилось слезать с велосипеда. И хотя ароматы и шорохи летней ночи не изменились, она потеряла все свое обаяние.

Эстер сидела одна на кухне и вязала. Черная Кошачья Королева, устроившаяся на остывшей плите, обратила к Жан-Марку свои прозрачные глаза. Она глядела строго, как судья.

— Звонила Лидия, — сказала Эстер. — У мадам Трюшассье их нет. Они обе, и мать и бабушка, приедут завтра. Легче от этого не станет… Иди-ка спать. Я тоже сейчас лягу. На всякий случай оставлю свет… Сидони городит что-то невразумительное. Эта ее манера останавливаться на полуслове! Говорит, что исчезло покрывало Эммелины… Но если бы они расположились где-нибудь тут поблизости, друзья Дидье непременно нашли бы их.

Жан-Марк подивился ее хладнокровию. Наверное, если человек перенес столько горя и страха, его не так-то просто вывести из себя.

* * *

Следующий день выдался еще более душным. «Ночью будет гроза», — говорили местные жители. Все в Мазербе продолжали обсуждать таинственное исчезновение. Дело нисколько не прояснилось. Никаких известий не было.

Ближе к вечеру у террасы остановился автомобиль «пежо» довольно старой марки. Эстер вскочила. Кошачья Королева, развалившаяся у нее на коленях, полетела кувырком, перевернулась в воздухе и, приземлившись на все четыре лапы, сердито замяукала. Первой из машины вышла полная женщина с растрепанными светлыми волосами. Она бросилась к Эстер с криком: «Ну что?» — и разрыдалась. Из другой дверцы вышла мадам Трюшассье и сразу заговорила громче всех: «А Совиньона Рено не захотел взять!»

Рено… Рено? Жан-Марк и Лоранс, застыв на месте, разглядывали человека, который нагнулся проверить шину; вот он выпрямился, захлопнул дверцу и повернулся лицом к дому. И хотя прошло столько времени, они тотчас узнали его улыбку и манеру держать голову. Это был их отец.

Он широко раскрыл объятия, заключил в них Эстер и поцеловал ее в обе щеки.

— Бедняжка, тебе тут достается!

Перебивая друг друга, все трое приехавших стали рассказывать. Оказалось, что тетя Лидия позвала брата на помощь. Рено Абеллон как раз вернулся из очередной поездки. Бросив все дела, он усадил в машину сначала Лидию, а потом и мадам Трюшассье, бодрствовавшую у изголовья своей сестры Эрманс.

— Ну, а нашего Совиньона, — сказал он, — я, конечно, не взял. Где ты откопал этого пустомелю, Антуан? Твое доброе сердце опять сыграло с тобой дурную шутку! Ну, как твои дела? Мадам Трюшассье говорила, будто ты совсем плох. Но ты выглядишь молодцом, я очень рад.

Наконец его глаза, казавшиеся на загорелом лице еще более светлыми, чем были, остановились на Жан-Марке и Лоранс. Он потрепал сына по волосам, посмотрел на дочь, сказал:

— Как ты выросла. Похожа на цыганочку. Скоро будешь совсем взрослой, — и поцеловал ее.

* * *

Все собрались на кухне. Только Сидони обслуживала посетителей на террасе. Рено задавал вопросы, и из ответов на них выяснялось, как обстоит дело.

Да, в полицию сообщили.

Да, по радио объявили.

Да, на автостанциях в вокзалах спрашивали. И вообще спрашивали всех в округе!

Да, полицейские и ребята-велосипедисты обыскали все окрестности.

Да, Сорг и его притоки почти пересохли, там не утонешь…

Словом, нигде никаких следов…

* * *

Рено достал сигарету, закурил, потом, спохватившись, извинился и протянул пачку остальным. Но все отказались.

— Итак, продолжим, — сказал он. — Получается какая-то ерунда. Эстер, в твоем большом кофейнике, в том, голубом, в цветочек, не осталось кофе?

— Теперь у нас есть Принцесса, — сказал дядя Антуан, оживившись.

— Ого! Принцесса? Откуда ты ее взял? Неплохо устроился.

Жан-Марк и Лоранс переглянулись. Где то беззаботное время, когда они с мамой читали загадочное письмо из «Бори-Ве»?

— Ах, кофеварка. Отлично!

— Сейчас я сделаю, — сказал Жан-Марк.

— Так это он управляется с Принцессой? — спросил Рено у Лоранс.

Она кивнула.

— Ах, да! Забыл спросить, у мамы все в порядке?

Лоранс снова молча кивнула.

Жан-Марк принес на подносе чашки с кофе.

— Кофе просто превосходный! Теперь дела «Бори-Верт» пойдут на лад.

— Если бы! — вздохнул Антуан.

— Я думаю так, — вернулся к предмету обсуждения Рено, — если бы их похитили, не пропало бы покрывало. Эта пропажа подтверждает, что они сбежали из дому. Им что, здесь не нравилось?

— При мне, — с нажимом сказала мадам Трюшассье, — им жилось прекрасно. Все их любили, баловали… Ну, а стоило мне уехать…

— Ну уж! — хором возмутились Жан-Марк и Лоранс.

Рено взглянул на них и повернулся к мадам Трюш:

— Значит, все их любили? Так вы думаете, после вашего отъезда они так истосковались, что бежали из опустевшего без вас дома?

Эстер дотронулась рукой до его колена, как бы говоря: «Оставь, сейчас не время потешаться над беднягой», — но было заметно, что она сама еле сдерживает улыбку.

— Ну, а вы, дети, что вы об этом думаете? — спросил Рено. — Вы ведь дружили с ними? Может быть, они говорили вам что-нибудь такое, что могло бы навести нас на след?

— Да мы как-то мало общались… — промямлила Лоранс. — Эммелина все ходила гулять с Дидье.

— Ручаюсь, Лидия, это приличный мальчик, — сказала «бабуля» Трюшассье. — Иначе я бы ни за что не разрешила.

— А где же этот приличный мальчик Дидье? Он-то что говорит?

Тетя Лидия и мадам Трюшассье в один голос запротестовали:

— Эммелина никогда бы… никогда!

— В чем дело! — перебил их Рено. — Я вовсе не хочу сказать, что она сбежала с этим самым Дидье. Это на нее совсем не похоже. Просто, может, ему что-нибудь от нее известно.

Ему рассказали, что Дидье сейчас крутит педали на склонах Альпин, что ему звонили в Сен-Реми и что ни он, ни его товарищи ничего не знают.

— Так… Ну, а Режинальд что поделывал?

Жан-Марк тяжело вздохнул и разом выложил:

— Вот что, папа… В общем, Режинальд мог обидеться… Я его запер на чердаке, но он сам…

Мадам Трюшассье громко вскрикнула. Рено встал со стула.

— Здесь страшная духота, — сказал он. — Выйдем-ка на воздух, Жан-Марк, там все-таки веет ветерок с Ванту.

Лоранс взглядом проводила их до двери. Она была мрачнее тучи.

Эстер подтолкнула ее локтем и шепнула:

— Иди и ты с ними, объясните отцу, что и как…

С выцветшего, белесого неба солнце беспощадно изливало свой жар на землю. Ничего похожего на обычный лучезарный день горного Прованса. Все цвета и запахи как будто сгустились. Острые листики самшита казались блестящими железками. Аромат трав стал приторным и тяжелым. В углу сада угрожающе, как обнаженный клинок, возвышался кипарис.

— Так ты, значит, запер Режинальда на чердаке. И что же было дальше?

— Ну, он плакал, колотил в дверь, надо было тут же выпустить его, но я очень разозлился. Эстер была права — он действительно испугался.

— Да, но Жан-Марк не сказал тебе, — вмешалась Лоранс, — что Режинальд еще до этого запер его в погребе и как раз тогда, когда Жан-Марк был позарез нужен. Вообще, Режинальд с первого дня все время изводил Жан-Марка, то он кофеварку крутит, то переставляет все с места на место. Никогда ничего не найдешь! Выкидывает какие-то дурацкие штучки. Несешь, например, поднос, а он толкает тебя под руку и корчится от смеха, когда все льется на стол. Все он вертит, отвинчивает: краны, шпингалеты; телевизор три раза ломал…

— Да, — сказал Рено, — он из тех мальчишек, у которых руки так и чешутся все исследовать и все сломать.

— Тоже мне исследователь, — фыркнула Лоранс.

— Но все же запирать его на чердаке — это ты, пожалуй, плохо придумал. Уж лучше дал бы шлепка. А что сказала на это Эммелина?

— Эммелина! — сказала Лоранс. — Эммелине нет дела до брата, она с ним и не разговаривает. Ей нравятся только взрослые, да еще разве что Дидье…

— Думаешь, она сбежала и захватила с собой Режинальда, до которого, как ты говоришь, ей нет дела, только потому, что с отъездом бабушки и Дидье некому стало ею восхищаться? Но в конце концов, хватит ходить вокруг да около, хорошие у вас были отношения или нет?

— Плохие отношения, хуже некуда!

— Погоди, Лоранс, дай мне объяснить.

И вот здесь, в душном садике, перебивая друг друга и волнуясь под насмешливым взглядом отца, они рассказали, как не захотели защитить Эммелину от нападок компании юниоров.

— Она очень расстроилась и вечером плакала, — пробормотал Жан-Марк.

— Ничего не плакала! — воскликнула Лоранс.

— Плакала, и ты это видела не хуже меня.

— Ну, если и плакала, то не от огорчения, а от злости.

— Какое различие! — сказал Рено. — Пойми, что Эммелине, хоть она и строит из себя взрослую, всего-навсего четырнадцать лет и…

— Ей в декабре будет уже пятнадцать! Она старше меня! Но если уж говорить всю правду, так вот: у Эммелины манера разговаривать томным голосом — ты привык и, наверно, не слышишь, а тут у нас все сразу заметили, — и иногда, чтобы посмешить Жан-Марка, я ее передразнивала. А однажды заговорила ее голосом в кафе, и все посетители стали смеяться… ну, и потом так было еще много раз…

— Как душно, — сказал Рено, — здесь еще хуже, чем в доме. Пошли назад. В общем, можно думать, что, лишившись бабушкиной защиты, ребята почувствовали себя никому не нужными, обиделись и решили убежать куда глаза глядят…

— А вы оказались не на высоте, — прибавил он, помолчав. — Допустим, они вам действовали на нервы, так что же, надо было дожидаться, пока уедет оберегавшая их бабушка, чтобы отомстить им?

— Ты считаешь, что мы поступили как трусы? — спросил Жан-Марк.

— Да есть немножко. Если уж на то пошло, вы могли бы быть к ним поснисходительнее, ведь дети растут без отца, и об этом не надо забывать.

При этих словах Лоранс, которая шла впереди по самшитовой дорожке, вдруг обернулась и, сверкая глазами, выпалила:

— Ну да, а мы, конечно, не растем без отца?

Жан-Марк обомлел. И еще больше испугался, когда увидел, как потемнело лицо отца. Глаза Рено тоже угрожающе вспыхнули.

Но, едва появившись, краска гнева тут же сошла с его щек, он отвесил почтительный поклон Лоранс, протянул ей руку и сказал:

— Точное попадание! Что же, по крайней мере, ты говоришь то, что думаешь. И хватит об этом. Подумаем лучше, как бы вернуть наших беглецов.

* * *

На кухне они застали странную картину. Все, задрав головы и затаив дыхание, обступили Сидони, а она стояла на табуретке перед высоким стенным шкафом и тыкала пальцем в пустые места на полках. Наконец-то Сидони разговорилась:

— Мадам Эстер меня не слушала. А я ей говорила: пропала новая кастрюля, пропала спиртовка. В бутылке со спиртом ничего не осталось. Я все пересчитала: не хватает двух вилок, двух ложек, ножниц для разрезания кролика и одного куска мыла. И еще здесь…

Она лихо повернулась на табуретке и указала на шкаф с продуктами.

— Не хватает пачки сахару, одной колбасы, коробки спичек, нескольких коробок сардин и банки свинины. И еще веника. Когда я сказала, что пропал новый веник, вы мне ответили: Не будешь же ты сейчас подметать!

Эстер развела руками.

— Ты искала и ножницы, и веник, но у нас и так все всегда теряется по десять раз на дню… Конечно, если и покрывало исчезло, значит, они действительно живут где-то дикарями! Только зачем им веник?..

— Две ночи на холоде! — простонала тетя Лидия.

— Ничего себе холод, — тихо заметил дядя Антуан.

Но Сидони выложила еще не все:

— Я вам не сказала про ту бумагу, потому что Режинальд заставил меня поклясться головой матери, что я буду молчать.

— Бумагу? Какую еще бумагу?

— Сидони, мы освобождаем тебя от клятвы, — сказал Рено. — Расскажи, что за бумага, но прежде слезь с верхотуры, а то у меня голова кружится на тебя глядеть.

Сидони слезла с табуретки и присела перед старой плитой, которая, с тех пор как дядя Антуан купил плиту самой последней модели, служила шкафчиком. Все молча наблюдали, как она вынимает из бывшей духовки сначала коробку с разными тряпками, потом сапожные щетки и крем, потом несколько старых зубных щеток, которыми теперь начищали медные вещи, и наконец два кусочка картона, связанные бечевкой. Она развязала узел — между картонками оказался сложенный вчетверо листок бумаги.

— Он срисовал вот это, — сказала Сидони, — через такую прозрачную бумажку.

— Моя калька! — воскликнул Жан-Марк. — Получилось очень красиво, — продолжала Сидони. — Режинальд обвел все рисунки красным и зеленым карандашами и подписал название: Бори-Верт и еще разные. А этот листок — он его назвал как-то вроде огири… или ориги… оригинал! — отдал мне, чтобы я его спрятала и чтобы он не измялся. Он сказал, что это ему подарил дядя для его сокровищницы. И еще сказал, что когда-нибудь отведет меня по этой карте в Бори-Верт. Но, по-моему, этой самой Бори-Верт и в помине нету. Верить в нее — все равно что в оборотней верить. А это нехорошо, — благоразумно заключила она.

Рено Абеллон постучал себя пальцем по лбу.

— Дурак я, дурак! Это же план, который я когда-то начертил, на случай если вместо нас придется туда идти кому-нибудь другому, чтобы он нашел дорогу. И у меня из головы вылетело, что я рассказывал все эти военные приключения Режинальду и подарил ему этот план, который хранил как память. Он попросил, я и отдал ему, хотя бумага, пока лежала у меня по карманам, порядком истрепалась. А с калькой он здорово придумал. Копию, наверно, унес с собой, она ведь прочнее… Ну-ну, Сидони, успокойся, Режинальд даже будет доволен, что ты все рассказала.

Сидони стояла с грустным видом, сложив руки на животе. Остальные женщины засуетились: надо было как можно скорее идти. Сможет ли Рено найти дорогу? Жан-Марк вместе со всеми склонился над картой, разглядывая пунктирную линию среди разноцветных пятен. Кое-где можно было разобрать надписи большими буквами: ПРОХОД В СТЕНЕ ЗАМКА… РАЗВАЛИНЫ… ТРИ ДУБА… ЕЖЕВИЧНИК… ПЕРВАЯ ПЛОЩАДКА… РУСЛО ИЗУ…

— А здесь что написано? Не то КАРНА… не то КАРНИ…

— КАРНИЗ, — сказал дядя Антуан с каким-то странным выражением.

Рено взял листок и бережно сложил его.

— Конечно, они где-то там, в горах. Ну я пошел. Эстер, дай мне…

Тут в зале кафе кто-то робко кашлянул.

— Иду-иду! — машинально выкрикнули хором Сидони, Жан-Марк и Лоранс.

Но у стойки стоял не посетитель, а самый младший из команды велосипедистов Мазерба. В руке он держал какую-то голубую пластмассовую штучку.

— Это заколка моей дочери! — воскликнула тетя Лидия.

— Где ты ее нашел? — спросил Рено Абеллон, ласково обняв сестру за, плечи.

Мальчик махнул рукой и сказал:

— Там, в горах, позади замка. Я снова поехал туда, потому что Режинальд говорил, что знает там какую-то тайную тропу и что мы все рты откроем. Никто ему, конечно, не верил. Там всё заросло ежевикой, но в одном месте я видел, как будто прорублен туннель. Причем совсем недавно. А эту штуку я там и нашел, она зацепилась за ветку. Ну, а дальше я не пошел, потому что собирается гроза.

Все посмотрели в окно. Сквозь полуоткрытые ставни лился желтый свет. Рено взглянул на часы.

— Шесть часов… Тропа, действительно, начиналась позади замка. Сначала надо идти понизу, а потом пробираться сквозь заросли. Ежевика с тех пор, наверно, разрослась еще больше. Эстер, не найдется ли закрытого фонаря, может быть, на обратном пути будет уже темно. Нет-нет, Лидия, ты никуда не пойдешь! Я их приведу, обещаю тебе. Антуан, дашь мне свои сапоги? Да. Эстер, дай-ка еще маленькую аптечку.

Тетя Лидия вскрикнула, и ее пришлось долго успокаивать: аптечка — это просто предосторожность, вдруг понадобится йод, там ведь колючки…

Жан-Марк выскочил из комнаты и быстро вернулся в ботинках вместо сандалий и с электрическим фонариком в руке.

— Можно, я с тобой? — спросил он.

Немного поколебавшись, Рено ответил:

— Ладно. Вдвоем даже лучше… Если… — Но, взглянув на тетю Лидию и мадам Трюшассье, он осекся.

Рено с сыном уже вышли из сада, где все так и блестело нестерпимым блеском под предгрозовым солнцем, и скрылись за оградой, как вдруг Эстер с досадой сказала:

— О чем я только думаю! Отпустила их без плащей и не дала с собой никакого питья! Сидони, достань термос! Где тот мальчик? Он их еще догонит.

— Эстер, позволь пойти мне! — закричала Лоранс. — Я очень быстро хожу, у меня самые длинные ноги в классе. И еще, можно я возьму шоколад и лимоны для подкрепления? Бегу за плащами.

Еще несколько минут, и Эстер провожала взглядом Лоранс, которая тоже выходила за садовую ограду. Старый заплечный мешок с привязанными к нему плащами неловко болтался у нее за спиной. Вот она помахала рукой и скрылась из виду.

Отец и брат обогнали ее на четверть часа.

— Лоранс, зови их все время и слушай, не ответят ли, смотри не потеряйся!

— Хорошо! — прокричала Лоранс уже издалека.

На западе небо оставалось еще чистым. А на востоке освещенные солнцем каменные домики Мазерба блестели, как золотые, на фоне свинцово-синих туч.

 

Глава 8

Два пути к Бори-Верт

Лоранс, преодолела подъем к замку бегом, понестись так и дальше было невозможно. Так что у прохода в стене замка, обозначенного на карте Рено, ей пришлось остановиться и перевести дух. Солнце было, как никогда, жгучее и злое, ласкового тепла последних недель как не бывало.

— Ау! Ау! Жан-Марк! — кричала она.

Она пошла по тропинке наверх, уже не так быстро, и камни осыпались у нее под ногами. Сердце наконец перестало бешено колотиться, но она с тревогой думала: «Что, если я не успею догнать их до начала тайной тропы… Ого, как небо почернело с той стороны, наверно, сейчас пойдет дождь…»

— Папа! Папа!

Она судорожно глотнула воздух, как будто долго просидела под водой.

— Э-ге-гей! — раздалось в ответ из-за недалекой дубовой рощицы.

— Лоранс? Что такое?

Последние несколько шагов — и за углом полуразвалившегося дома Лоранс увидела отца и Жан-Марка. И как раз вовремя. Прямо у них за спиной начинались густые заросли, выше человеческого роста, и покрывали весь склон горы. Еще пять минут — и они скрылись бы в чаще.

— Плащи и свитеры? Молодец Эстер, только она одна и не теряет головы. Давай все это сюда, девочка. Да иди скорей домой, пока не началась гроза.

И словно в подтверждение слов Рено, небо вдруг вспыхнуло и задрожало. От неожиданности Лоранс зажмурилась.

— Вот уже первая молния, сейчас начнется. Пошли, Жан-Марк.

И Рено шагнул в ежевичные дебри. А наверху среди полного затишья глухо рокотал гром.

— Папа, возьми меня тоже. У меня тут еще шоколад и лимоны, и кипяток в термосе…

Небо со стороны Люберона снова дрогнуло и озарилось стальным светом. Сверкнула молния, и загремел, на этот раз уже ближе, гром.

— Что ж, пойдем, если хочешь, — Сказал Рено, к великому изумлению Лоранс: на такую легкую победу она не рассчитывала.

Ведь маму обычно приходилось уламывать по нескольку дней подряд. Она была тверда, как скала, и ни просьбы, ни угрозы, ни хитрости ее не трогали. Иногда удавалось ее ловко рассмешить, и она сдавалась. А иногда уступала просто от усталости.

— Видишь, следы ножниц, — сказал Рено Жан-Марку. — Наверное, это здесь тот паренек нашел заколку. Дальше он не вошел, но проход идет и дальше.

Рено шел впереди, то нагибаясь, то выпрямляясь, не оборачиваясь и не заботясь придержать колючие плети, чтобы пни не хлестали в лицо идущего сзади. Остерегайся сам! Почти вплотную за ним шел Жан-Марк, а за Жан-Марком — Лоранс. Само собой разумелось, что об усталости они не должны и заикаться. Между тем идти в гору вслепую, в узком туннеле, среди колючек было не слишком приятно: ползучие стебли цеплялись за ноги, какие-то непонятные высокие растения со всего размаху швыряли им за шиворот мелкие семена, а времени отряхнуться или почесаться не было; невидимые паутинки лезли в глаза. Да еще было невыносимо жарко. Воздух казался густым. Рено неутомимо пробирался вперед, раздвигая плечом устрашающие комочки безымянных кустов и твердо ступая по острым камням, торчавшим из ковра пахучих трав.

Лоранс отерла щеку и в зеленом полумраке разглядела на пальцах кровь. Колючки обороняли подступы к Воклюзскому плато. Вдруг она налетела на Жан-Марка — он остановился по приказу отца.

— Похоже на игру в следопытов. Смотрите, здесь они останавливались перекусить: вон валяется совсем новая обертка от шоколада. Бедняжка Эммелина выбилась из сил!

В этом месте проход был расширен ножницами-секатором и ветки примяты — здесь сидели.

— Когда ты был здесь в последний раз? — спросил Жан-Марк.

— Не знаю… лет двадцать назад. Хотел снова наведаться туда. Ну ладно, пойдемте-ка побыстрее, заросли скоро кончаются, но самое трудное еще впереди.

«Самое трудное? Ничего себе!» — подумала Лоранс.

И вот наконец они вышли из туннеля и очутились на узкой кромке каменистой горы, прямо под ними расстилалась долина, а Мазерба нигде не было видно. Справа и слева, как круглые угловые башни крепостной стены, высились отроги плато. До вершины, наверное, было недалеко, но как же туда добраться?

Рено прикусил палец с нерешительным видом, удивившим его детей. Он смотрел не вверх и не вниз, а налево, на круглое брюхо скалы. Наконец он обратился к ним:

— Слушайте меня внимательно. Дело вот в чем: отсюда к Бори-Верт расходятся два пути. Первый — довольно легкий, им они, скорее всего, и пошли. На моей карте он был отчетливо обозначен. Надо сначала спуститься вот здесь — видите, тут такие уступы, как ступеньки, — обойти скалу у подножья, а затем снова подняться по руслу Изу, маленького ручья, который стекает на равнину и там теряется, найти его можно только в этом месте. Так они и сделали. И вот доказательство.

Ветки растущего обе стороны от естественной лестницы дрока были срезаны. На земле валялись еще свежие концы.

— Другой путь, — продолжал Рено, — короткий. По нему до вершины можно добраться быстро. Если я пойду этим коротким путем, я успею найти детей, прежде чем гром и молния напугают Эммелину.

«Эммелина, Эммелина… как бы чего не случилось с драгоценной Эммелиной!» — подумала Лоранс. Она смотрела на глубокую ссадину у себя на щиколотке. Крови своей собственной дочери Рено не замечал. А если бы и заметил, наверно, сказал бы: «Как это ты додумалась идти в босоножках!»

— Так вот, я пойду этим путем, по карнизу, — он указал на известковую скалу. — А приведу их обратно по дороге вдоль Изу. А вы можете или повернуть назад и вернуться по туннелю домой, или спуститься по этим уступам и ждать нас у ручья. Лоранс, дай мне мешок. Теперь привяжи сверху плащи и фонарь. Мне нужны свободные руки.

Лоранс и Жан-Марк посмотрели друг на друга. Каждый понимал, о чем думает другой: значит, они не увидят Бори-Верт.

Рено, кажется, тоже понял и мягко сказал:

— Мы не можем пойти все втроем по длинному пути, надо спешить. Как-нибудь в другое лето мы с вами сходим в Бори-Верт спокойно.

— А почему нам тоже нельзя по короткому? — спросил Жан-Марк каким-то хриплым голосом.

— Потому что короткий путь проходит по горному карнизу. Если бы ты занимался альпинизмом, ты бы знал, что это такое.

— Я занимался! И знаю, что такое карниз. В прошлом году нас учил инструктор и горах Пельву.

— Тогда смотри, — сказал Рено.

Жан-Марк посмотрел в ту сторону, куда он указывал. И теперь он в самом деле увидел, где проходил короткий путь: большую скалу слева от них опоясывал узенький горизонтальный карниз. По таким карнизам ходят, осторожно переставляя ноги и держась руками за выступы скалы.

Опять сверкнула молния, и еще сильнее загрохотал гром. Тучи затянули уже половину неба.

«Я-то пройду, — думал Жан-Марк, — а вот Лоранс…»

Лоранс придется оставить. Она одна не увидит Бори-Верт. А парочка юных Трюшассье наверняка, когда все уже утрясется, будет задирать нос, потому что это они отыскали дорогу и побывали в Бори-Верт.

Лоранс подошла к самой скале.

— У меня никогда не кружится голова, папа, — сказала она. — Я прекрасно пройду. Только покажи мне, за что браться руками.

На лице Рено появилось выражение отрешенности, как будто мыслями он был где-то далеко.

— Если я не разрешу вам идти, вы мне этого никогда не простите, — сказал он, словно очнувшись. — Ну хорошо же, рискнем. Только сначала я проверю, можно ли там пройти, как раньше.

Лоранс, кусая губы, глядела на отца. Он продвигался по кромке вдоль скалы, обнимая ее руками, и уверенно, не останавливаясь, двигался, приставляя одну ногу к другой. Он прижимался к скале щекой, так что виден был только его затылок.

Жак-Марк сидел на траве и тоже следил за каждым движением Рено. Он обхватил руками колени, и даже сквозь загар было видно, как побелели суставы его пальцев — так крепко он их сжал.

Вот Рено скрылся из виду. Прошла целая вечность, пока наконец он не появился снова, на этот раз лицом вперед. Он улыбался.

— Жан-Марк, ты пойдешь первым, — сказал он, вернувшись. — Делай все, как я сейчас. Захваты для рук удобные по всей длине. И вообще карниз короткий. В конце — я тебе скажу, когда ты дойдешь до этого места, — кромка обрывается… примерно на полметра. Надо будет переступить, но это не страшно, там есть за что крепко держаться. За тобой пойдет Лоранс. Подожди ее с другой стороны разрыва и, если понадобится, дай руку. Ну, пошел!

* * *

«Только не смотреть вниз», — повторяла про себя Лоранс, еле двигая ногами, которые вдруг стали огромными, цепляясь за скалу пальцами, локтями, всем телом и так прижимаясь щекой к теплому камню, как будто хотела втиснуться внутрь.

«Самое трудное впереди»… Когда отец произнес слово «разрыв», ей представилась бездонная пропасть, и она подумала, что не сможет не смотреть вниз. И упадет, и никогда больше не увидит маму. А кто же скажет об этом маме? Такого горя она не выдержит.

Когда Жан-Марк дошел до закругления скалы, отец предупредил его: «Осталось полметра, приготовься». Жан-Марк исчез. И тут же раздался его голос: «Есть! Я на площадке!»

А Лоранс продолжала идти. «Это еще хуже, чем когда надо было в первый раз нырнуть под большую волну, — думала она. — Тогда я знала, что меня может ушибить камнями, но не… Ой, мама!»

Сзади спокойный голос Рено проговорил:

— Так. Теперь остановись и подожди, пока Жан-Марк скажет тебе, куда поставить ногу.

Этот уверенный тон приободрил Лоранс. Нет, конечно, нет, она не сорвется с этой огромной каменной глыбы.

— Держись крепче обеими руками и вытяни ногу как можно дальше. Так, вот и все! — сказал Жан-Марк.

Лоранс посмотрела под ноги. Она стояла на небольшой площадке, поросшей травой, от которой шел хорошо знакомый пряный запах. А за площадкой, внизу… Вдруг она присела и сжалась в комочек.

— Ну вот! Что это ты? — сказал Рено. — А я-то гордился своей дочерью. Все позади, и вдруг голова закружилась! А ну, посмотри вниз. Смелее!

Когда Лоранс неудачно нырнула и ударилась животом, тренер велела ей тут же прыгнуть еще раз. Вот и теперь она заставила себя открыть глаза. Далеко внизу виднелись поля, деревья, все было залито медным светом и колыхалось. Это ветер пробегал над долиной.

А Рено и Жан-Марк уже ушли вперед. От треугольной площадки, которой кончался карниз, круто вверх шел каменистый проход. Наверху, на фоне неба, вырисовывались ветки низкой раскидистой сосны. На полпути внезапно поднявшийся ветер хлестнул Лоранс прямо в лицо. А когда она взобралась на гребень, ее ослепила молния. В тот же миг загрохотали раскаты грома, будто великан несся по лестнице.

Рено вытянул руку, указывая на зеленый холмик в ложбине среди травы и разбросанных камней, похожий на большой куст.

— Вот она.

— Бори-Верт? Где?

Вот этот холм? Во всяком случае, Рено и Жан-Марк направились к нему. В ту минуту, когда Лоранс догнала их, на небе полыхнула целая стена огня и все вокруг словно охватило пламя. При свете этой мгновенной вспышки кусты и фигуры отца и брата превратились в черный рисунок на зловеще-огненном фоне. Еще секунда — и небо словно раскололось надвое, адский грохот оглушил Лоранс. Казалось, вот-вот разверзнется и разорвется на куски земля.

Закричи Лоранс одновременно с раскатом грома, ее не было бы слышно. Но она завизжала уже после, когда над ложбиной слышался только похожий на барабанную дробь глухой рокот. Вернее, только взвизгнула и тут же опомнилась. Так бы и избила себя за этот крик! Рено бросил на нее свирепый взгляд и сказал:

— Дура! Ты их испугала! Жан-Марк, ты иди с правой стороны, а я с левой. Бегом!

Одним движением плеча он сбросил свой груз на землю, и они с Жан-Марком побежали.

— Отнеси вещи, Лоранс! — крикнул Рено уже на бегу.

Теперь и Лоранс увидела две фигурки, которые выскочили из-за лиственной кущи и побежали к дальним зарослям. Жан-Марк и Рено неслись за ними. «Эммелина! Режинальд! — услышала она. — Осторожно, там впереди расщелина, пропасть! Сейчас же назад!»

Начался дождь, упали первые крупные капли. Лоранс надела плащ. От обиды у нее тряслись руки. Ну да, она крикнула: «Мама!», ну и что? Выходит, переход по карнизу — это пустяк, а стоило ей открыть рот — и сразу «дура»! Как будто Трюшек испугал этот ее слабый вскрик, а не гром и молнии, обрушившиеся на плато секундой раньше! «Какая несправедливость, — думала Лоранс. — Я бы все стерпела, но только не несправедливость!»

А что ей велено теперь делать? Отнести вещи? Куда, интересно знать? Дождь усилился. Молнии сверкали одна за другой. Кажется, уж тот недавний разряд должен был исчерпать все запасы небесного электричества. Но куда там! Вот на фоне черных туч вспыхнуло огромное перевернутое У, превратилось в осьминога со множеством щупалец и погасло в новом громовом залпе. И в тот же миг, словно по сигналу, разверзлись хляби небесные, как будто прорвался шлюз, и Лоранс окатило целым потоков воды. Ложбины не стало видно за подвижными стенами ливня. Лоранс пошла вперед наугад. Где же укрыться? Под деревьями во время грозы прятаться нельзя. Рено, пустившись спасать племянников, не позаботился предупредить об опасности родную дочь. Хорошо, что у нее хватило ума самой об этом подумать.

Она дошла до зеленого куста, обогнула его и сквозь пелену воды заметила какое-то сооружение из камней с черным прямоугольным отверстием. Недолго думая, она юркнула в эту дыру…

И очутилась… и Бори-Верт! Ну, конечно же! Деревья посреди ложбины полностью скрывали ее. Лоранс протерла глаза. Тут внутри было темным-темно. Как, впрочем, и снаружи. Во внезапно наступивших сумерках ей были видны через входное отверстие только блестящие струи дождя, хлеставшие по камням перед хижиной. А слышно было только, как шумит дождь, воет ветер и почти непрерывно гремит гром. Перед входом раскачивалась и дергалась во все стороны плеть дикого винограда.

Лоранс вспомнила, что у нее в руках керосиновый фонарь. «Найти бы спички», — подумала она и, положив мешок на землю и присев рядом с ним, принялась вытаскивать из него все подряд: шоколад, лимоны, термос, два свитера — и наконец нашла в одном из карманов большую коробку спичек. В другом лежали пакетики чая и плотно закупоренная маленькая фляжка.

Лоранс извела несколько спичек, пока наконец фитиль не загорелся голубым огоньком. Она закрыла стекло, выкрутила фитиль побольше и, держа фонарь в вытянутой руке, начала осматривать жилище двух робинзонов.

Бори-Верт была сложена так же тщательно, как и хижины рядом с Мазербом. Она была не круглая, как бори позади кафе, а вытянутая. Каждый новый ряд камней немного нависал над предыдущим, а завершали свод ровные прямоугольные плиты.

Лоранс принюхалась. Перебивая запахи дождя и грозы, в хижине ощущался аромат провансальских трав. Кое-где на стенах выделялись какие-то пятна. Она поднесла фонарь поближе и удивилась. В углубления между камнями были воткнуты веточки тмина, мяты, лаванды и розмарина, которые кто-то расположил там, чтобы они образовали волнистую полосу вокруг всей стены.

А это что за темный предмет лежит на полу? Лоранс боязливо потрогала его кончиков вымокшей босоножки. Что-то тонкое и мягкое. Она нагнулась.

Да это покрывало! То самое, вышитое еще руками бабушки Абеллон покрывало в цветочек, исчезновение которого заметила Сидони. Были и другие признаки того, что в хижине жили люди. Вот ножницы для кролика на выступе камня, будто нарочно сделанном для них. А вот на столбике из камней синий пакет сахара, мыло… На другом выступе висит такое неожиданное в этой обстановке полотенце, рядом с ним — колбаса. На обложке журнала разложены вилки и ложки. А вот и спиртовка, и коробок спичек, и сложенные башенкой коробки сардин. В пластмассовом стаканчике стоит букет: кустик мелких синих цветов без листьев, которые обычно растут прямо на камнях и оживляют их, и желтый дрок.

А веник валяется на полу, рядом с кучкой сухих листьев. Наверное, гром грянул, когда Эммелина подметала пол, и она, обезумев от страха, бросила веник и побежала… Эммелина с веником в руках — это что-то новое. Да и вообще трудно было поверить, что это она навела здесь такой порядок. Все эти поэтичные мелочи: травяной узор на стене, синие цветы — как-то плохо вязались с представлением о прекрасной Эммелине, личности такой, в общем-то заурядной.

Лоранс сняла босоножки и осмотрела их: веревочные подошвы, конечно, уже успели превратиться в пропитанную водой губку. Она прислонила туфли к стене и села на пол. Почему никто не идет? Что случилось? Может, они свалились в пропасть? Что делать? Взять фонарь, плащи и идти к ним? А как их найдешь, если кругом бушуют дождь и ветер? Эта гроза, кажется, никогда не кончится! Стоило ей это подумать, как тотчас, как бы в доказательство того, что конца действительно не будет, вход в бори озарился пламенем и где-то совсем рядом раздался чудовищный грохот, еще сильнее, чем тот, от которого она испуганно вскрикнула. Она сжалась в комочек.

Громыхало еще долго после того, как молния погасла, но среди этого рокота Лоранс различила и другие звуки: человеческие голоса. Наконец все четверо ввалились в хижину, и она сразу стала казаться маленькой. Эммелина была похожа на утопленницу: платье прилипло к телу, а волосы свисали на лицо, как водоросли. Она причитала:

— Дядя Рено, дядя Рено, не уходи! Я сейчас умру!

А Режинальд еще больше, чем всегда, напоминал крысенка. Гладкая, облепленная мокрыми волосами головка, щуплые ребрышки, проступающие сквозь вымокший свитер — вот и все, что от него осталось. Но нет, остался еще голос, тоненький ликующий голосок, взахлеб пищавший:

— Вот это молния, а, дядя Рено! Лоранс, нас чуть не убила молния! Я видел шаровую. И Жан-Марк тоже видел. Гроза — это здорово!

Такое мужество перед лицом стихии просто ошеломляло.

— Да, малыш, очень здорово, — сказал Рено, — но тебе надо одеться, ты весь дрожишь. Лоранс, ты, кажется, говорила что-то про свитеры? Надень-ка ему на голое тело. Эммелина, успокойся, ты цела и невредима, и тебе не от чего умирать. Но если ты не снимешь мокрую одежду, то простудишься. Чем бы вытереть ей голову?

С него самого текло ручьем. Он откинул со лба мешавшие смотреть мокрые волосы и пошарил глазами по хижине. Лоранс, ни слова не говоря, взяла полотенце и принялась безжалостно тереть голову Эммелины.

Тем временем Жан-Марк зажег спиртовку и вылил содержимое термоса в кастрюлю. Пламя спиртовки, заменявшее очаг, отбрасывало на пол бори маленький светлый кружок.

— Молодец, Жан-Марк. Сейчас выпьем чаю или даже грогу. Там во фляжке ром? Эстер все предусмотрела.

— Ты меня дергаешь за волосы! — стонала Эммелина.

— Снимай платье, — приказала ей Лоранс. — Не валяй дурака, подумаешь, раздетой ее увидят! На вот, завернись.

И Лоранс обмотала сестру покрывалом.

— Папа, ты думаешь, мы сможем сейчас пойти обратно? — спросил Жан-Марк. — Или попробовать развести костер… Тогда надо найти большие камни для очага.

— С костром ничего не выйдет: если разжечь его в глубине, мы задохнемся от дыма, а если около входа, его задует ветер. Партизаны никогда этого не делали, чтобы не привлекать внимание. А домой, может, и пойдем, гроза вроде бы утихает, но скоро совсем стемнеет.

Прошел час, а они все сидели в бори. Дождь не только не перестал, а лил вдвое сильнее; удивительно, откуда на небе столько воды! Гроза удалилась, но с той стороны, откуда она пришла, уже стремительно надвигалась ей на смену новая, громыхая и гоня тучи. Вокруг маленькой хижины разыгралось целое представление: пляска молний под аккомпанемент барабанов. И уже окончательно стемнело.

— Спускаться вдоль Изу в такую погоду? — сказал Рено в ответ на вопрос Жан-Марка. — Это невозможно, даже если кончится дождь. Вода, наверно, заполнила русло и затопила тропу. Придется ждать до утра. А то в бурном ручье можно и утонуть. Там не поплывешь, сразу уйдешь с головой под обломанные ветки. Нет, остается только устроиться поудобнее.

Так они и поступили: уселись в кружок около фонаря в самом дальнем от входа уголке. Режинальд без умолку болтал. Вместо промокшей одежды на него напялили два свитера: один сверху, как и положено, а другой снизу, вместо штанов, продев его ноги в рукава. Рено не мог смотреть на него без смеха. А он все расписывал свои подвиги: как он отыскал «взаправдашнюю» тропу, обозначенную на карте; как подготовил поход; какие опасности подстерегали их в пути, — впрочем, рассказ о них оставил у слушателей некоторые сомнения, потому что звучал примерно так: «Вдруг вижу — над нами кружит орел, а они ведь, знаете, уносят детей»; или: «Вдруг слышу, земля дрожит — это, наверно, было землетрясение»… И другие такие же малоправдоподобные приключения.

Но сколько энергии понадобилось затратить этому клопу, чтобы уговорить сестру отправиться с ним вместе, чтобы преодолеть долгий путь и устроить все хозяйство в хижине. Они пришли на плато уже утром и весь день обследовали окрестности. Эммелину радовала мысль о переполохе, который вызовет их исчезновение, но, как только стемнело, она начала ныть. «Она боялась диких зверей!» — снисходительно сказал Режинальд. И он стоял на страже…

На другой день он набрал хвороста, но огонь никак не хотел разгораться. Тогда он принялся благоустраивать жилище. Украсил бори цветами и ароматными травами — кто бы мог подумать, что он способен на такое, — разложил все вещи и продукты. Он как раз подметал пол, когда перепуганная Эммелина схватила его за руку и потащила за собой, не разбирая дороги.

«Вот сумасшедшая», — подумала Лоранс, разглядывая сестру, которая пригрелась в уголке и спала. Эммелина, всегда казавшаяся ей там, «внизу», такой самоуверенной и противной и так раздражала ее, здесь, «наверху», выглядела очень жалко: какая-то длинная колбаса, закатанная в коричневое покрывало, из-под которого торчала только потемневшая от воды прядь колос.

— Я снял из того угла во-о-от такого паучищу, — говорил Режинальд, разводя руки. — Но Эммелина сказала: «Паук с утра, не жди добра» — и запретила мне это делать.

Все посмотрели наверх. Половина купола бори была чистой, а в другой половине, с того самого места, где Режинальд прервал свою работу, свисали и колыхались с каждым проникавшим в хижину дуновением ветра серые полотнища паутины.

Наконец даже Режинальд утомился и замолчал. Жан-Марк уже заснул, прислонившись к стене и свесив голову набок. Рено тоже спал, обняв руками колени и положив на них голову. На виду остались только его волосы, такие же темные и пушистые, как у Жан-Марка, но кое-где уже тронутые сединой.

Режинальд слабо застонал и сильнее прижался к Лоранс. Он съехал по стене на пол, и его голова очутилась у нее на коленях. Он поворочался, как звереныш, ищущий теплый материнский бок, и затих. И руки Лоранс сами обняли худенькие плечи мальчика. При свете фонаря она вгляделась в его лицо и впервые заметила, что у него густые, темные, красиво изогнутые брови и нежные щеки. И нос не показался ей таким уж острым. Чумазая ручонка с беспомощно разжатыми пальцами свисала до земли.

И Лоранс подумала первый раз в жизни: «Когда-нибудь у меня будет малыш, мой малыш, и я буду вот так же держать его, чтобы ему было удобно».

Снаружи резко подуло. Она укрыла Режинальда полой своего плаща.

* * *

Рено поднял голову и улыбнулся Лоранс.

— Кроме нас с тобой, все спят? Слышишь, все еще не кончилось.

Молнии теперь сверкали реже, дождь шумел ровно, а не обрушивался потоками на каменные плиты перед входом, только гром все ворчал и громыхал вокруг Воклюзского плато.

— Я думаю, когда рассветет, мы уже сможем пройти по руслу Изу. Наши там внизу, верно, извелись от беспокойства.

— Идти по карнизу, конечно, нечего и думать, — сказала Лоранс тоном бывалого человека.

Рено дотянулся до Режинальда и пощупал его ноги.

— Согрелся. По карнизу, говоришь? Конечно, нечего и думать. После ливня скала стала мокрой и скользкой, и потом не с ними же…

Горячая волна радости залила Лоранс. Ведь только что отец признал: Абеллоны могут то, на что Трюшассье не способны. И еще добавил:

— А вы были просто бесподобны. Прошли, не дрогнув.

— О! — сказала Лоранс. — Не знаю, как Жан-Марку а мне было ужасно страшно.

— Мне тоже.

Оказывается, Жан-Марк тоже проснулся и все слышал.

— Вы молодцы, — сказал отец. — Я бы не с каждым решился на такой риск. Но… но я не мог второй раз пойти длинным путем.

— Второй раз? — переспросила Лоранс.

— Приди мы часом позже — и, кто знает, может быть, Эммелина вместе с Режинальдом, которого она тянула за собой, ничего не соображал от страха, угодила бы в пропасть.

И как будто только теперь услышав вопрос Лоранс, Рено ответил:

— Да… второй раз… Вы, верно, знаете, что в 1944 году здесь, на плато, скрывались партизаны. Вам рассказывали об этом. И еще о том, что связными были мы с Антуаном, потому что отец не мог уходить из гостиницы, не привлекая внимания. А нас никто не подозревал, и мы всегда были начеку, чуть что — груз в кусты, а сами делаем вид, будто играем в мушкетеров или стреляем из рогатки по воронам. Но, может, вам неинтересно все это слушать? То, что я собираюсь сейчас рассказать, я еще никому никогда не рассказывал.

— Рассказывай, рассказывай! — закричали Жан-Марк и Лоранс, так что по бори прокатилось звонкое эхо. И Рено продолжал:

— После высадки союзников в Нормандии немцы стали перебрасывать оккупационные войска из южной зоны на север, для подкрепления отступавшей там армии. Партизанским группам был передан из штаба приказ соединиться с армией Сопротивления, которая должна была задержать этот немецкий резерв. И вот мы с Антуаном тем же вечером — откладывать до ночи было нельзя — отправились сообщить приказ семерке из Бори-Верт, да, их было семь человек. Нас нагрузили, как ослов, продовольствием и боеприпасами, тайно переданными для них отцу.

Лоранс видела, как блестят глаза Жан-Марка. А Трюшки спали и не слышали того, о чем отец еще никогда никому не рассказывал. Здесь, где они сейчас сидят, на тех же камнях, под тем же древним куполом, жили семеро борцов за свободу.

— Дело срочное, И надо было идти по короткому пути, через карниз. Я проходил там часто, а Антуан — только однажды, и у него тогда закружилась голова и его вырвало — с тобой, Лоранс, чуть не случилось то же самое, — в общем, он вспоминал об этом переходе с ужасом. Ну, я прошел, оборачиваюсь — Антуана нет. Зову его тихонько. Молчание. Черт возьми! Я не на шутку испугался. Вдруг он упал? Иду назад. И вот вижу, сидит Антуан на земле, бледный, как полотно, с убитым видом, и твердит: «Не могу, не могу!» Я его уговаривал, упрашивал, понукал. Но он не может, в все тут. Делать нечего, пришлось идти длинным путем, вдоль Изу.

— А ты не мог пойти один? — спросил Жан-Марк.

— Одному мне было не дотащить всего, что мы несли, надо было обязательно вдвоем. Всю дорогу я ругал Антуана, но что толку. Наконец мы пришли, передали оружие и продукты, сообщили приказ и видели, как в сумерках вся семерка осторожно двинулась вниз по противоположному, восточному склону плато. Мы вернулись домой. Антуан все время молчал. А потом…

Рено остановился, пригладил волосы.

— Потом было много разных событий. Умерла мама, ваша бабушка. Она еще успела порадоваться высадке наших войск, освобождению Парижа. Ну, а о партизанах мы узнали много позже. Они наткнулись на немцев, и из семерых уцелели только двое… Конечно, нельзя утверждать, что если бы они вышли на час раньше, то ничего бы не произошло. Но Антуан решил, что это случилось по его вине.

— То есть из-за того, — прошептала Лоранс, — что он не захотел пройти…

— Не смог пройти! — горячо возразил Жан-Марк, и по его тону Лоранс поняла, что ему и самому было очень страшно на карнизе.

— …не смог пройти по карнизу и вы передали приказ на час позже?

Отец кивнул.

— Да, и это сознание своей вины, да еще смерть мамы — а он был ее любимцем — его сломили. Если бы не Эстер, не знаю, как бы он выкарабкался. Эстер помогла нам всем троим: Лидии, Антуану и мне. Но Антуана так и преследуют неудачи, может быть, оттого, что он потерял веру в себя. Ему не занимать ни ума, ни способностей, но, за что бы он ни взялся, ничего ему не удается. Женился неудачно, жена оказалась настоящей ведьмой; разбил прекрасный виноградник — и как раз в тот год на фрукты не было никакого спроса. Открыл гостиницу — и, пожалуйста, его сбивает машина. Да в довершение всех бед Лидия присылает к нему «бабулю» Трюшассье!

Тут Рено рассмеялся, но потом продолжал серьезным тоном:

— Я вам все это рассказал, чтобы объяснить: Антуан — не мнимый больной, надо понять его и помочь ему. И кроме того, мне самому надо было выговориться. В свое время я много упрекал его и ничего не сделал, чтобы избавить его от этого чувства вины…

* * *

Наверное, все они снова уснули. А когда Лоранс проснулась, она не могла двинуться, так у нее затекли ноги. Отец приподнял лежащего у нее на коленях Режинальда — только тогда она смогла размять свои «самые длинные в классе» ноги. Рено растер ей коленки.

— Спасибо, папа. Все уже в порядке.

Они вышли из хижины друг за другом. Стояло свежее после грозы утро. В разрыве между облаками проглянуло солнце и превратило все дождинки в сверкающие бриллианты. Кап-кап — стекали капли со сплошного лиственного ковра над хижиной, не зря же ее назвали Бори-Верт «зеленая хижина». С запада, со стороны скалы с карнизом и Изу, ее скрывали вечнозеленые дубы, выросшие на руинах другой хижины, поменьше, примыкавшей к Бори-Верт. Плющ и дикий виноград маскировали купол. На востоке, куда хижина была обращена входом, ложбина кончалась и начинался крутой склон, поросший густыми дебрями из невысоких скрюченных деревьев. А дальше раскинулось Воклюзское плато с его лесами, пропастями, тысячеметровыми вершинами — огромный безлюдный край, простирающийся до самых берегов реки Дюранс.

Все замерзли — плащи ведь не греют — и с удовольствием выпили бы горячего чаю, но в термосе было пусто. Остались сардины и колбаса из припасов Эммелины и Режинальда, но на них не нашлось охотников.

Спуск вдоль русла Изу, по которому несся поток мутной воды, был долгим, но обошелся без приключений. Наконец они увидели садовую ограду позади гостиницы.

— Ого! — изумленно воскликнул Жан-Марк.

Роскошный глиняный вазон, украшавший угол стены, валялся разбитый вдребезги на мокрой земле. Все цветы были растерзаны, и даже у несокрушимого кипариса обломалось несколько ветвей.

Из дома донеслись взволнованные голоса. Их заметили. Поднялась кутерьма. Ну и ночку провели оставшиеся в гостинице! Никто не спал, сидели при свечке. Электричество по всей округе отключилось, потому что буря повалила столбы. Сидели и перебирали все одни и те же страхи и надежды.

— Ангелочки мои! — повторяла тетя Лидия, наливая в стаканы горячее молоко.

А Эстер и мадам Трюшассье, не сговариваясь, спросили в один голос:

— Но почему же они все-таки сбежали, Рено?

Рено уже открыл рот, чтобы ответить, но остановился, посмотрел на Лоранс, на Жан-Марка и наконец сказал, удивленно разводя руками:

— Правда, почему… мы как-то не спрашивали, почему. Забыли, что ли.

И он рассмеялся.

— Да, — серьезно подтвердил Жан-Марк, — в самом деле.

— Да, — сказала и Лоранс, — мы говорили о другом.

 

Глава 9

Долгожданное письмо

На другой день Жан-Марк и Рено, стоя на лесенках, снимали вывеску «ТАВЕРНА „СТАРЫЙ ЗАМОК“».

Царствование мадам Трюшассье кончилось. Она заявила о своем отъезде: «В моей помощи нуждается сестра Эрманс».

А тетя Лидия взяла отпуск и осталась еще на несколько дней. Когда она перестала тревожиться за своих «ангелочков», оказалось, что она такая же милая и веселая, как все Абеллоны.

Режинальд всем прожужжал уши рассказами о своих подвигах; впрочем, после этого приключения на него стали смотреть, пожалуй, даже с некоторым уважением.

У Эммелины никак не проходил кашель, который она старательно демонстрировала. Мать пригласила к ней врача, и он заверил ее, что у девочки просто насморк и от этого першит в горле. Тетя Лидия снова повеселела. А Эммелина стала принимать солнечные ванны в саду, лежа в шезлонге, и ее часто навещал победитель велогонки в Альпинах Дидье.

В день отъезда семьи Трюшассье дядя Антуан сам взялся отвезти их в Авиньон к поезду. А Жан-Марк вызвался тащить чемоданы по лестницам подземного перехода на вокзале. Машина отъехала, и, пока она не скрылась за поворотом, провожавшие видели Режинальда — он приплюснул лицо к заднему стеклу и махал обеими руками. И неожиданно для самой себя Лоранс почувствовала, что в душе у нее словно образовалась какая-то пустота.

На обратном пути Жан-Марк спросил:

— Дядя Антуан, ты, наверно, рад, что снова сел за руль?

— Еще бы! Кажется, моим напастям все-таки приходит конец! — ответил дядя Антуан.

В Авиньоне он проворно лавировал среди наводнивших город по случаю фестиваля машин. Жан-Марк подумал, что вместе с болезнью, возможно, уйдут и мучительные воспоминания о коротком пути в Бори-Верт…

Уже выезжая из города, дядя Антуан вдруг остановил машину и сказал:

— Видишь, вон почтовый ящик. Сбегай-ка опусти вот это письмо. Хотел отправить его на вокзале, но забыл.

Жан-Марку показалось, что на скользнувшем в щель ящика конверте написано: «Мадам Катрин Абеллон». Он вернулся в машину, строя разные догадки.

— Знаешь, — сказал дядя Антуан через некоторое время, — очень жаль, что вы должны уезжать. У меня столько заказов на комнаты с пансионом. За лето можно было бы неплохо заработать. Ну, а без помощников нам не обойтись.

Жан-Марк только покачал головой.

* * *

Через два дня утром почтальон вручил Лоранс пачку писем и газет. Между прочим, она так и не рассталась со старой привычкой изучать почерки на конвертах. И вот, поскорее бросив почту на стол дяди Антуана, она с вытаращенными от удивления глазами помчалась к брату:

— Пришло письмо от мамы дяде Антуану!.. Но тебя, я вижу, это не удивило?

— Удивило, конечно, — ответил Жан-Марк, — хотя… по правде говоря, не очень.

Лоранс посмотрела на него недоверчиво и пошла заниматься своими делами.

* * *

За ужином Жан-Марк вдруг отложил вилку и задумчиво сказал:

— Мне сейчас пришло в голову, что я ни разу за все время не вспомнил о Совиньоне.

Когда смех, вызванный этим сообщением, утих, Рено объяснил:

— Разумеется. Никакого Совиньона и не было на свете. Это просто призрак.

— Хорош призрак, который любит приложиться к бутылочке и у которого дурно пахнет изо рта, — сказала Эстер.

— Все равно призрак. Кто может повторить хоть какие-нибудь его слова и жесты?

Никто не мог.

— Если так судить, — сказала Лоранс запальчиво, — то Эммелина тоже призрак.

— Ну, этот призрак хоть приятно выглядит. Это уже кое-что.

— И ты можешь повторить ее слова и жесты?

— Да нет, пожалуй. Могу только придумать. Зато ты, кажется, неплохо копировала и слова ее, и жесты.

— Хватит, хватит! Что было, то прошло, — вмешался Антуан.

Но Рено не унимался:

— Во всяком случае, кто уж точно не призрак, так это Режинальд. Этакий Робинзон. Ты не согласен, Жан-Марк?

Жан-Марк неопределенно хмыкнул.

— Да, — твердо сказала Лоранс, — я тоже так думаю.

— Ну, а что до мадам Трюшассье, то она и особенно ее шляпа незабываемы! Честное слово, мне даже не хватает ее трясущихся антенн.

— А я, — возразила Эстер, — прекрасно обхожусь без этой шляпы, летающей по всему дому.

И все дружно выразили пожелание, чтобы мадам Трюш подольше была занята борьбой со злокозненными родственниками у ложа сестры Эрманс и не заботилась больше о делах «Бори-Верт».

— А теперь я вам что-то скажу, — объявил Антуан. — Мы каждый день отказываем постояльцам, заказы на комнаты с пансионом так и сыплются со всех сторон. Если бы Жан-Марк и Лоранс остались, мы открыли бы гостиницу.

И он взглянул на племянников.

— Я должен ехать в лагерь, — прошептал Жан-Марк.

— А меня ждут в Вандее, — буркнула Лоранс.

— Ну и что? — удивился Рено. — Оставайтесь, да и все. Пошлите туда телеграмму: «Сожалеем. Приехать не сможем» — и все в порядке.

— Это несерьезно, — сказал Антуан. — Так не делается.

— Не говори глупостей, Рено, — поддержала его Эстер. — Жан-Марк и Лоранс связаны обещанием и не могут так просто отказаться.

Как раз этого им и хотелось больше всего — отказаться.

— Да и Катрин не понравится, — продолжала Эстер, — чтобы кто-то нарушал ее планы…

— В самом деле, этого она не любит, — сказал Рено необычным для него неприязненным тоном.

— Да послушайте же меня! — воскликнул Антуан. — Я как раз и собирался сказать, что сегодня утром получил письмо от Катрин.

— Интересно! — сказал Рено.

— Да, я писал ей и спрашивал, нельзя ли как-нибудь оставить ребят здесь. Потому что мне без них не обойтись. И она очень мило ответила, что видит, как мы прекрасно поладили, и постарается все устроить. Что касается лагеря, то тут никаких сложностей: мест на всех желающих не хватает, и Жан-Марку легко найдут замену. А вот с Лоранс, пишет она, дело труднее: ее подружка очень огорчится, ну, и так далее. Но мне пришла в голову одна мысль, и я позвонил в «Утиный Клюв»…

— Трубку сняла Гиена? — перебила его Лоранс.

— Гиена?.. По-моему, нет, мне ответили басом, но очень любезно.

— Значит, Мари-Роз! — сказал Жан-Марк.

— Не перебивайте, а то я все перепутаю. Так вот, я разговаривал с Катрин. Подруга Лоранс сейчас в Ардеше у своей бабушки. И я просил Катрин передать ее родителям, что мы приглашаем их дочь приехать сюда и встретим ее в Пон-Сент-Эспри. Будет еще одним помощником больше. Завтра же я начинаю принимать заказы на комнаты, а послезавтра мы вывесим табличку: «Свободных мест нет»!

— Дядя Антуан! — закричала Лоранс. — Это же потрясающая идея! Вот увидите, моя подружка Жюльетт очень хорошая. Ты гений, дядя Антуан!

Она вскочила и, опрокидывая стулья, бросилась его целовать.

— Что же, — сказал Рено, закуривая сигарету, — значит, все уладилось. И завтра я могу спокойно уехать.

— Завтра? — переспросила Эстер.

— Как, уже? — удивился Антуан.

— Да… понимаете… у меня дела… и еще я обещал помочь Лидии разобраться со страховкой, она в этом ничего не смыслит.

И он поднялся из-за стола.

— Поеду оставлю машину на здешней станции техобслуживания, пусть механик посмотрит, у нее что-то мотор барахлит, а завтра ехать. Вернусь пешком. Кто со мной?

Жан-Марк и Лоранс с озабоченным видом убирали со стола и как будто не слышали его слов.

* * *

На другое утро, когда Жан-Марк завтракал на кухне, Эстер сказала:

— За это лето ты наработаешься! А осенью перейдешь уже в предпоследний класс? Ты еще не знаешь, чем собираешься заняться после школы?

Жан-Марк пожал плечами:

— Не знаю… Вообще-то у меня неплохо идет математика. Может, буду инженером… Ничего особенного из меня не выйдет…

Лицо Эстер осветила ее чудесная улыбка:

— А надо обязательно быть особенным? — Ты же понимаешь, о чем я говорю: жить не просто так, скучно, глупо и без толку. Вот, например, папа: в моем возрасте он уже помогал партизанам. И показал, на что он способен. Конечно, тогда было другое время, не всегда же бывает война, но…

— Да, к счастью, не всегда.

Жан-Марк осекся. Как он мог такое ляпнуть! Ведь знает, что испытала Эстер во время войны…

— Ты говоришь, показал, на что способен? — мягко сказала она. — Ну, и на что же он оказался способен?

— Как? — опешил Жан-Марк.

— Очень просто. Из всех троих детей твой отец был самым одаренным, самым обаятельным. Смелый, отважный, да он и сейчас такой. Но что получилось из этих его прекрасных задатков? Он живет, как мотылек. Сегодня здесь, завтра там. Дела — только предлог, когда ему хочется уехать. Бумаги Лидии ждали полгода, могли бы подождать еще две-три недели. Но нет, ему не терпится улететь! Правда, надо отдать ему должное, когда нужно, он всегда готов прийти на помощь.

Жан-Марк опустил на стол свою чашку кофе.

— Эстер, как ты думаешь, если мама его позовет на помощь, он придет?

— Она его никогда не позовет. Твоя мать сама помогает другим и не любит быть слабой.

— Но кто виноват, что они разошлись? С тех пор как бедная Лоранс увидела, какой он веселый и добрый с нами, она просто не знает, что подумать. Но и маму обвинять тоже не хочет.

— А почему, — возразила Эстер, — почему непременно кто-то из них двоих должен быть виноват? Они оба ошиблись друг в друге, вот и все. И не смогли жить вместе. Я прекрасно понимаю твою маму. С таким бродягой, как Рено, несладко.

— А я-то думал… — растерянно сказал Жан-Марк, — ты его так любишь…

— Дурачок! Можно любить человека и знать его недостатки, одно не мешает другому! О, слышишь, Жан-Марк, зовут с террасы. Иду-иду!

Уходя из кухни, Жан-Марк слышал, как Эстер сказала:

— Что, малыш, пора ехать?

И по тому, как ласково звучал ее голос, было легко догадаться, что она говорит с Рено.

* * *

Вот и скрылся из вида старенький «пежо». Они еще слышали, как загудел мотор на спуске, и все. Поднятая машиной пыль медленно оседала на кусты шиповника. Аромат цветов смешивался с лившимся с неба благодатным теплом.

А перед тем как уехать. Рено высунулся из дверцы машины, крикнул: «Поцелуйте от меня маму!» — и помахал рукой на прощание. Они молча смотрели ему вслед.

— Знаешь, — сказал наконец Жан-Марк, — если бы это было в книжке…

— Можешь не продолжать, — мрачно отозвалась Лоранс, — если бы это было в книжке, мы бы взяли ЕГО за ручку, отвезли в Париж, и ОНИ бы помирились.

— И мы все вчетвером стали бы жить-поживать, добра наживать, — закончил Жан-Марк. — Жаль только, что так бывает только в книжке, а не в жизни.

— В жизни все ужасно! — воскликнула Лоранс. — Неужели так всегда и будет?

Из дома вышла Кошачья Королева и осторожно осмотрела дорогу. Убедившись, что на ней нет ни собак, ни велосипедистов, ни машин, она проскользнула между кустами шиповника и принялась тереться о ногу Лоранс.

Лоранс взяла ее на руки и стала почесывать ей шейку под густыми бакенбардами, приговаривая ласковые слова. В ответ Королева издала короткое благосклонное мяуканье.

— Разве ты недовольна, что мы вообще с ним встретились? — сказал Жан-Марк. — Мало тебе той ночи, когда он рассказывал нам про войну, про дядю Антуана? Ведь он еще никому об этом не говорил.

— Ну, — сказала Лоранс, — это еще неизвестно, говорил или нет. Может, он Эммелине и Режинальду тоже все рассказывал.

— Да неужели ты думаешь, Трюшки не раструбили бы это на всех углах? Плохо же ты их знаешь. Нет, он никому не говорил, только нам, потому что… мы это мы. И та ночь в Бори-Верт была не в книжке, а в жизни.

— Так трудно во всем этом разобраться, — вздохнула Лоранс.

— А вдруг, — прибавил Жан-Марк, — если дядя Антуан попросит маму еще разок, она приедет в августе. Ей здесь, наверное, понравится. И может, хотя бы ради того, чтобы не видеть больше Гиену, она решит… Тогда рано или поздно ОНИ встретятся… Понимаешь, если бы ОНИ просто стали друзьями, было бы уже не так плохо.

На кончиках опущенных ресниц Лоранс заблестели слезы. Руки у нее были заняты кошкой, и ей пришлось вытереть глаза о гладкую бархатную головку Королевы, та снова мяукнула.

— Лоранс, — позвала Эстер, — надо приготовить комнаты, сегодня приедут трое постояльцев. Поможешь нам с Сидони?

Эстер стояла на пороге. Когда Лоранс подошла, она потрепала ее по щеке и улыбнулась Жан-Марку.

За ее спиной раскачивались и постукивали шарики занавеса. На втором этаже одно за другим распахнулись окна, хлопнули ставни, и по дому разлилась жара. Внизу дядя Антуан распечатывал кипу писем. Жан-Марк выпустил струйку пара из Принцессы.

На дороге перед гостиницей почти одновременно остановились два мотоцикла и автомобиль.

— «Бори-Верт»… — прочитал кто-то. — Выглядит недурно. Зайдем?