Жан-Марк спустился на кухню, еще погруженную в темноту. Только сверху через вытяжную трубу над плитой проникал призрачный пепельный снег. Дожевывая прихваченный на ходу абрикос, Жан-Марк вышел через черный ход.
Серый предрассветный воздух был неподвижен и еще не успел раскалиться. В саду, в ветвях вяза, робко вскрикнула какая-то птица. От вечерней поливки остались только шарики сбитой пыли около кадок с цветами. Жан-Марк дошел до ограды, даже не промочив росой свои сандалии. День обещал быть знойным. Но в разгар такого жаркого лета, как нынешнее, чувствуешь какой-то особый прилив сил и бодрости. Как хорошо, что Жан-Марк рано проснулся. Пока не хлынули посетители и он не увяз в работе, еще есть время и можно заняться поисками. Может быть, он найдет тропу, забытую Антуаном Абеллоном.
Накануне они с Лоранс ужинали вместе с дядей в его комнате. В конце дня проезжающих совсем не было — в ресторанах случаются иногда такие необъяснимые спады. Так что ужинали непривычно рано. Ведь персоналу «Бори-Верт» редко когда удается сесть за стол раньше десяти вечера.
Почтенная мадам Трюшассье с архитектором чинно расположились в зале. Эстер поставила на поднос ужин для Антуана:
— Отнесешь дяде, Лоранс?
— Эту мерзкую кашу и жалкий компот? Ты ведь говорила, что доктор велел дяде есть, как все люди?
Эстер пожала плечами с безнадежным видом:
— Она его так запугала, что он не смеет и прикоснуться к нормальной пище.
— Ну-ка, положи сюда вот тот аппетитный кусочек индейки и картошки поподжаристее. Уж я его уговорю съесть. А если прибавишь и на мою долю, поужинаю с ним вместе, чтобы ему было веселее. Жан-Марк, поможешь дотащить подносы?
Ужин втроем за маленьким круглым столиком удался на славу: индейка, румяная картошка, молодой салат, домашний сыр, целая миска клубники с сахаром и капелька отличного старого бордоского пива. Антуан пустился в воспоминания. Испокон веков Абеллоны были виноградарями или пчеловодами, рассказывал он. А некоторые из них, как гласит приходская летопись, при Людовике XIV были «каменщиками сухой кладки». То есть строителями бори.
— Может быть, как раз наш прапрапрадедушка построил Бори-Верт. То есть не кафе, — уточнил Жан-Марк, — а настоящую Бори-Верт, там, в горах?
Дядя Антуан помрачнел и как-то сразу сник. Он пожал плечами, словно говоря: «Не знаю… откуда мне знать…»
— Но, дядя Антуан, ведь Бори-Верт на самом деле есть?
— Да, конечно…
— А ты помнишь дорогу к ней? Ты ведь уже почти выздоровел, покажешь нам?
Дядя Антуан отщипывал хлебные крошки.
— Ты там не был после войны?
— Обо всем этом надо спросить у твоего отца, мой мальчик. Он лучше знает. А теперь мне, кажется, следует снова лечь.
* * *
Шагая в — гору, Жан-Марк вспоминал рассказ Эстер: «Твой дед поддерживал связь между небольшими отрядами на плато. Сам он не мог оставить бабушку — она сильно болела, — к тому же его частые отлучки показались бы подозрительными. Другое дело — мальчишки; бегают где-то, на то они и дети. Антуан и Рено по ночам носили партизанам продукты и передавали сообщения. Как раз в это время появилась я, стала ухаживать за Лидией — тогда еще малышкой, — кое-как перебивалась».
О своем горе она не любила много говорить.
Жан-Марк миновал перелесок. На востоке из-за гор показалось солнце и ослепило его. Он обернулся: справа на крутом склоне распластался Мазерб. Извилистая дорога меж дубов и сосен вела от него вниз к обширной плодородной равнине. Слева из-за скал виднелся кусочек Люберона.
На поросшем можжевельником холме мелькнуло что-то светлое. Жан-Марк полез вверх по каменистому склону, приминая пахучие травы: чабрец, душицу; мелкие камешки с шумом сыпались у него из-под ног. Наконец он увидел бори посреди площадки, покрытой высокой сухой травой; колючие стебли царапали ему ноги. Все вокруг, казалось, было усыпано белыми цветами, но вблизи становилось видно, что это сотни крошечных улиток, прилепившихся к стебелькам. Пустые ракушки шуршали под ногами, как бумага.
Длинное строение напоминало гигантского броненосца с панцирем из плотно пригнанных друг к другу пластин. Жан-Марк обмерил бори шагами. В длину получилось не меньше двенадцати метров. В высоту на глаз было метров пять. Эта каменная хижина была гораздо внушительнее маленькой круглой развалины позади кафе. Кто знает, сколько времени простояла она на этом месте? Может, ее построил один из Абеллонов, мастер сухой кладки?.. Жан-Марк подобрал палку и воткнул ее в землю около стены: так и есть, никакого фундамента. Все бори выстроены прямо на земле и сложены так добротно, что им не страшны ни гроза, ни мистраль. И дождь не проникает внутрь.
Пышно разросшийся дрок затенял вход в бори, как вяз — заднюю дверь кафе. Жан-Марк постоял перед отверстием в стене, верхней границей которого была длинная плоская балка. Солнце светило ему в спину, и на полу бори лежала его тень, тень мальчишки двадцатого века; точно так же, как за многие века до него — тени прежних обитателей Воклюза, когда это место еще и не называлось Воклюзом. Сколько веков прошло с тех пор? Десять или, может быть, все тридцать?
Жан-Марку пришло в голову измерить толщину стены у входа. Его вытянутая рука вся, от плеча до кончиков пальцев, не покрыла толщину кладки, значит, сантиметров шестьдесят пять — семьдесят. А кое-где стена, кажется, была и потолще, до метра.
Наконец он внутри. Окон нет. Только отверстие, через которое он вошел. Он сел и посмотрел на потолок. Подумать только, кто-то давным-давно делал те же движения, что он сейчас, так же садился на землю, прислонясь спиной к каменной стене. И наверное, наблюдал изнутри за разведенным снаружи костром. В самой хижине дымохода не было. Темные пятна на стенах означают, как говорят знатоки, учитель и кюре, что сюда в холодную пору загоняли скот — камни пропитались потом животных.
Может быть, и предки Абеллонов были среди тех, кто первыми распахивал окрестные земли; сначала они жили здесь, а однажды спустились ниже, построили другую хижину, потом завели уже не такое примитивное хозяйство и постепенно совершенствовали материалы и способы строительства жилища. Но во времена войн, преследований, когда приходилось спасаться бегством, предки, захватив свое добро и домашний скот, снова возвращались горными тропами в древние бори.
Жан-Марк вышел наружу и на прощание еще раз оглядел хижину, стоящую на высохшей поляне, простую, не тронутую временем и хранящую тайны своих былых обитателей. Конечно, эта хижина не Бори-Верт, она слишком на виду. Где же, в какой стороне искать?
Подножье пригорка утопало, как в серебристом море, в зарослях колючих кустов и деревьев. Кажется, там виднеется полузаглохшая тропинка? Так и есть!
Жан-Марк ринулся туда и стал пробираться между кустов можжевельника, корявых дубов и толстых самшитов. Заросли становились все гуще, не пропускали его. Согнувшись в три погибели и защищая глаза рукой, он продвигался вперед. Ноги то и дело цеплялись за ползучие стебли плюща. К букету провансальских трав прибавлялся здесь запах влаги, плесени. И когда приходилось ползти на четвереньках, Жан-Марк несколько раз попадал рукой во что-то скользкое…
Наконец-то, наконец заросли ежевики стали редеть, колючие ветки отпустили и можно выпрямиться. Впереди между стволов показалась солнечная полянка. Ура! Еще чуть-чуть — и Жан-Марк вырвался на нее из чащобы, перевел дух и в изумлении застыл на месте: посреди поляны стояла каменная хижина. Бори-Верт? Надежно спрятанное, хорошее убежище.
Он медленно приблизился, ступая по хрустящим улиточным ракушкам в траве. Обошел вокруг бори. Большая, вытянутая, метров двенадцать в длину хижина. У входа он наткнулся на пышный желтый дрок. Солнце успело подняться повыше, и тень на земляном полу стала короче…
— Дурак! — обругал он сам себя. — Вот бестолочь!
Да-да, это была та же самая хижина. Блуждая в зарослях, он описал полукруг и очутился на прежнем месте! Жан-Марк вдруг понял, что прошло уже много времени, и почувствовал голод. Он осмотрел свои исцарапанные пальцы и ободранные коленки. И все впустую.
Обратно он шел уже не в таком радужном настроении, с каким выходил из дому. Как раз когда он перелезал через низкую садовую ограду, открылись ставни в комнате Совиньона. Верно, он пошел вниз пропустить утренний стаканчик. Жан-Марк сморщился, его словно обдало винным перегаром, которым вечно разило от этого типа. У него была скверная привычка во время разговора приближать лицо вплотную к собеседнику, хотя ничего серьезного он при этом не говорил. «Ох, будь моя воля, я бы давно велел ему собирать вещички!» — подумал Жан-Марк.
* * *
Лоранс поджидала брата на пороге кухни. Одного взгляда на ее хмурую физиономию было достаточно, чтобы последние остатки его утреннего блаженства улетучились.
— Явились, — сообщила Лоранс.
— Кто это явился? И почему ты такая мрачная?
Жан-Марк, конечно, и сам догадывался, кто, но его злил трагический вид Лоранс.
— Эммелина и Режинальд. Прикатили на автобусе полчаса тому назад. Противные-препротивные! Да иначе и быть, не могло, с такой бабусей НЛО… А ты, как нарочно, куда-то запропастился.
— Глупости. Когда это ты успела узнать, что они противные? И почему мне нельзя пойти погулять? Ты-то ведь не сидишь дома.
— Сейчас не до ссор, — значительно сказала Лоранс. — Иди туда, и сам убедишься.
И, следуя за братом через кухню, добавила еще мрачнее:
— А она красивая, очень красивая…
Это было не похоже на Лоранс. Чего-чего, а уж завистливости за ней не водилось. Почти все ее подруги были хорошенькие. И она всегда от души восхищалась их цветом лица, волосами, нарядами.
В зале соловьем разливалась мадам Трюшассье.
Ее речи были обращены к утренним посетителям: ранним туристам и местным старичкам. Эстер стояла за стойкой и гладила кошку, совсем как в день приезда Лоранс и Жан-Марка.
Новоприбывшие родственники уплетали гренки с какао. Запах какао напомнил Жан-Марку, что он еще не завтракал.
Эммелина рассеянно обводила взглядом присутствующих. Глаза у нее были голубые-голубые, что называется «лазурные очи». Пряди белокурых волос мешали ей откусить бутерброд, и, когда она убирала их рукой, между волосами и бутербродом оказывалось точеное, нежно-розовое, с тонким и прямым носиком личико. Голубой свитер оставлял открытой длинную гибкую шею.
— Эта крошка, — говорила между тем мадам Трюш, — мамулино утешение и бабулина радость. А теперь вот приехала обрадовать дядюшку Антуана. От всех остальных приглашений отказалась!
— Каких это остальных? Больше никаких приглашений и не было, просто мы умирали со скуки в Лионе, — проверещал вдруг Режинальд, выныривая из-за кружки с какао.
— Она блестяще справилась со всеми годовыми «контрошками», — продолжала «бабуля», не упускавшая случая ввернуть модное словечко, которое в ходу у молодежи. — Не то что этот шалопай Режинальд. Тот только и знает, что лодырничает да паясничает на потеху всему классу!
«Хорошо, что у нас нет такой бабули!» — подумал Жан-Марк.
Но Эммелина и Режинальд не проявляли ни малейшего смущения. Заметив Жан-Марка и Лоранс, мадам Трюшассье изящно взмахнула рукой и представила им родственников:
— Эммелина и Режинальд.
Вскоре Жан-Марк занял место за стойкой, Эстер скрылась на кухне, старички-завсегдатаи ушли, туристы укатили на своих велосипедах и мотоциклах. Лоранс отправилась на террасу, где уже рассаживались новые посетители, и, вернувшись, перечислила их заказы:
— Один двойной шоколад, два чая, три мороженых, два черных кофе и восемь бутербродов с маслом.
— Десять, десять бутербродов, — кричали ей вслед. — Нет, двенадцать, тринадцать! Тринадцать штук!
Лоранс принялась готовить бутерброды.
— Послушай, Жан-Марк, батоны кончаются, надо бы купить еще. И размягченного масла больше нет. Это только что из холодильника, замерзло, как камень, и не намазывается.
— А ты поставь его около Принцессы, у бака с кипятком, сразу оттает.
Пока Жан-Марк в Лоранс деловито обсуждали эти хозяйственные мелочи, Эммелина и Режинальд, будто приросшие к скамейке, глазели на них. Потом Лоранс пошла на кухню к Эстер и Сидони, а Жан-Марк, прежде чем отправиться в булочную, принялся начищать кофеварку. Вдруг у него из-под локтя просунулась голова Режинальда.
— Что это ты делаешь?
Жан-Марк посмотрел на его любопытную рожицу с круглыми глазами.
— Как это, что делаю?
— Драишь, драишь, а зачем? Хи-хи! Покрасил бы машину в красный цвет, и не надо было бы столько возиться. Ха-ха!
Ну и глуп же этот мальчишка! Где это видано — красить кофеварку. Да у нее вся красота в блеске. И что за дурацкие смешки: «хи-хи» да «ха-ха». Или это и есть его хваленое остроумие, от которого весь класс помирает со смеху? Не много же им там, в Лионе, надо…
Вернувшись из булочной с целой охапкой длинных батонов, Жан-Марк вошел через черный ход прямо на кухню.
— Ну вот, — сказала Эстер — вы и познакомились со своими двоюродными братом и сестрой.
— Она очень красивая, — снова сказала Лоранс, как будто не могла придумать ничего другого.
— Да, похожа на мать. Правда, Лидия в ее возрасте была еще милее, у нее было такое выразительное живое личико, просто прелесть девчушка.
Вдруг из зала донеслось оглушительное шипение. Эстер и Лоранс так и подскочили. Сидони уронила кастрюлю с водой. А Жан-Марк кинулся в зал.
Всю комнату наполнял густой белый пар, сквозь который Жан-Марк, сразу устремивший глаза в сторону Принцессы, разглядел две ручки маленького домового, проворно порхавшие от крана к крану, от рукоятки к рукоятке.
— Эту штуку совсем нетрудно завести, вот здорово! — крикнул домовой. — Вот я сейчас…
Остальные слова заглушило шипение новой, вырвавшейся, как из вулкана, струи пара.
* * *
Позднее, когда Жан-Марк сантиметр за сантиметром осматривал и ощупывал свою драгоценную, к счастью, не пострадавшую Принцессу, Эстер сказала ему:
— Если бы ты видел свое лицо, когда схватил мальчишку! Честное слово, я за него испугалась. Что делать, они оба страшно избалованы. Жильбер Трюшассье, их отец, умер, когда Эммелине было четыре года, а Режинальду еще и года не исполнилось. Лидия не может с ними справиться, ну, а бабушка…