© Paulsen

© Actes Sud

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

 

Тень Пьера Жильяра и царевич Алексей со своей собакой по кличке Джой в Царскосельском парке. Март 1917 г.

 

I. Наконец Владивосток

Январь 1920 года. В открытое, несмотря на густой угольный дым, окно Пьер Жильяр любовался видом Байкальского побережья, мимо которого медленно проезжал поезд. Красота природы способна сгладить горечь пережитого и придать уверенности в завтрашнем дне. «Открывался чудесный пейзаж, удивительный даже для взора швейцарца, – написал позже Жильяр в своих записках, – какой контраст между красотой и спокойным величием этой природы и страданиями, свидетелями которых мы становимся каждый день!»

Жильяр покинул город Омск 8 ноября 1919 года, за пять дней до того, как большевики его захватили. «Все тогда пустились в бегство, это было стремительное движение огромных людских масс на восток». Жильяр уехал из города одним из последних, вместе с генералом Жаненом, ответственным за организацию отступления чешских отрядов по Транссибирской магистрали к Владивостоку. В разгар Гражданской войны, с конца октября 19-го, десятки тысяч составов следовали друг за другом без всякого расписания. Крушения поездов были обычным делом. До Владивостока оставалось еще не менее 5000 километров – в хаосе и при постоянной военной угрозе. Бронепоезд адмирала Колчака – жестокого диктатора, которого Жильяр не любил, – следовал прямо за ними в сопровождении пятнадцати других эшелонов, которые везли министров, генералов и чиновников колчаковского правительства, а также несколько тонн золота. Адмирала преследовали кавалерия и авангардные части большевиков, полных решимости заставить его ответить за совершенные преступления.

В то время все ценилось на вес золота, кроме человеческой жизни, которая не стоила ничего. Страна представляла собой огромное пространство, объятое пламенем братоубийственной войны. Гражданское население было поставлено на грань выживания. В своем романе «Как закалялась сталь» Николай Островский, в возрасте пятнадцати лет воевавший в коннице Буденного, хорошо описал бедствия обитателей поселков и деревень, которые постоянно переживали нашествия отрядов белых или красных. Генерал Жанен, воевавший против большевиков, с грустью говорил о «населении, которое последовательно завоевывали и отвоевывали, и которое становилось всякий раз объектом чисток, причем командование с обеих сторон поступало далеко не лучшим образом».

Сибирь погрузилась в настоящий хаос; это был порочный круг насилия, пыток и массовых казней. Жильяр, ставший свидетелем этих преступлений, запомнил то время на всю жизнь. Тридцать лет спустя он напишет: «Если большевики расстреливали своих пленных сразу, то в Сибири это было чуть ли не актом милосердия. И с той и с другой стороны совершались акты насилия, граничащие с садизмом; то была гражданская война со всеми ее бесчинствами и ужасами». В секретных рапортах, которые он читал каждый день, сообщалось о гвоздях, которые большевики забивали в предплечья узников, о половых органах, вырванных у заключенных палачами Колчака, о массовых казнях, о деревнях, сожженных дотла и прочих зверствах, ужасавших Жильяра.

В ходе отступления в ноябре 1919 года тиф стал причиной смерти тысяч беженцев, которые шли по заснеженным дорогам. Обездоленные люди искали убежища на переполненных вокзалах, и было немало тех, кто умер, замерзнув в поездах, иногда простаивавших в лесу долгими ночами. Не было ни лекарств, ни возможности организовать уход за больными. Умирающие лежали прямо на перронах, рядом с трупами. Земля промерзла, времени на похороны не оставалось. «Мертвых было столько, – писал Жильяр, – что их не успевали хоронить. В Красноярске их свалили в кучу прямо на платформе, затем перевезли к путепроводу, пересекавшему Енисей, и там сбросили в прорубь на замерзшей реке».

С начала года мосты, вокзалы и тоннели на всем протяжении Транссибирской магистрали охранялись чешскими, польскими, литовскими, сербскими и румынскими частями. Война забросила их за тысячи километров от дома, они вынуждены были сражаться за чуждое им дело. «Союзники решили извлечь выгоду из антибольшевистского движения, которое разворачивалось в Сибири, прямо на месте использовать Чехословацкий корпус, открыв на Волге против германо-большевистских сил новый фронт, который оттянул бы на себя часть немецких военных сил, освободившихся благодаря Брест-Литовскому мирному договору». Ленин и Троцкий заключили в марте 1918 года сепаратный мир с Германией, что гарантировало им власть, но не мир, потому что страна погрузилась в бездну Гражданской войны. Правительства западных стран, союзных Царской России, расценили Брестский мир как акт измены. К несчастью для Франции, Вильгельм II рассчитывал перебросить на европейский театр военных действий отряды с русского фронта, но этому помешали события в Сибири и на Украине. Территория Украины, оккупированная немцами, была поделена между националистами, провозгласившими независимость, Добровольческой армией Деникина и отрядами крестьян-анархистов под командованием Махно. После покушения эсерки Фанни Каплан на Ленина 31 августа 1918 года большевики развязали революционный террор.

В 1919 году французы заняли Одессу, но вскоре оставили ее из-за восстания моряков на военных кораблях, стоявших в Черном море. В 1920 году поляки оккупировали Киев, но затем их выбила из города конница Буденного. В этих событиях принимал непосредственное участие молодой Шарль де Голль.

По приказу большевистского руководства Буденный разгромил и частично уничтожил армию батьки Махно. Эмигрировав во Францию, Махно напишет «Мемуары», в которых одним из первых доказательно обвинит большевистскую власть в терроре и создании концлагерей.

После марта 1918 года союзники приняли решение создать фронт в Сибири. Для этого французы отправили туда один батальон, а англичане – два полка. Они пытались объединить отряды, продолжавшие сражаться против немцев и большевиков, приняв, таким образом, участие в Гражданской войне, разгоревшейся в России.

Коррумпированность, некомпетентность и безответственность – вот слова, которыми Жильяр характеризует правительство Колчака: «В доказательство тому я имел документы, большую часть которых передал в штаб генерала Жанена». Именно там он работал с февраля 1919 года в службе разведки: «Я поступил на службу в том же чине, какой у меня был в швейцарской армии. <…> Каждое утро я читал журналы, выходившие в Омске, и выписывал оттуда все, что, как мне казалось, могло интересовать различные службы миссии. Многочисленные копии этих статей в моем переводе распределялись по соответствующим отделам в штабе. Потом я шел в оперативный отдел и, помогая русскому офицеру штаба адмирала Колчака, отмечал на большой настенной карте расположение фронтов. Затем я проделывал то же самое и кабинете генерала».

Будучи гражданином страны, сохранявшей нейтралитет, Жильяр воевал на стороне союзников как французский офицер, за что его вполне могли посадить в тюрьму в Швейцарии. Однако его единственным занятием была разведка. Все в то время думали, что он погиб, включая Жанена, до того момента, как он встретил швейцарца в январе 1919 года: «Я был удивлен появлению бравого парня, которого считал погибшим, Жильяра, воспитателя Цесаревича. Он жил в Тюмени, чудом избежав гибели вместе с Императорской Семьей и ее окружением».

Генерал Жанен познакомился с Жильяром в 1915 году в Могилёве, в Ставке Императора Николая II. Жильяр проводил там много времени со своим учеником, наследником престола великим князем Алексеем Николаевичем, а также с русскими генералами и офицерами. В 1918 году Союзнический совет назначил Жанена главнокомандующим союзными войсками в Сибири и на Дальнем Востоке. Когда Жильяр присоединился к нему в 1919 году, Жанен имел в своем распоряжении чешские части, в которых большинство сочувствовало социалистам. После перемирия в ноябре 1918 года Чехословацкий корпус, прекрасно подготовленный, с отличным командованием, объявил нейтралитет. Основной задачей Жанена с этого момента была эвакуация войск Чехословацкого корпуса во Владивосток и отправка их в Европу для пополнения сил союзников на Западном фронте. С особым упорством чехи отказывались сражаться за Колчака: «В декабре (1918-го) мы узнали, что адмирал Колчак только что сверг правительство социалистов-революционеров, образовавшееся в Омске. Колчак провозгласил себя «Верховным правителем России». Этот государственный переворот стал причиной открытого недовольства передовых русских и чешских частей, видевших в этом начало реакционного правления, которое привело, как мы увидим, к еще более пагубным последствиям». Жильяр далее поясняет, что он имел в виду. «Опьяненный властью, проводя все более авторитарную и реакционную политику» в окружении министров, думавших только о своем личном обогащении, и о том, как получить помощь от Японии и союзников, позволяя своим опричникам грабить и убивать мирных жителей, адмирал своими действиями спровоцировал настоящий бунт. Жанен с горечью скажет позже, что местное население воевало не за большевиков, но против Колчака.

Пьер Жильяр (первый справа) с царевичем Алексеем в Ставке. Могилёв, осень 1915 г.

Под личным командованием Колчака находились части, состоявшие из казаков, жаждавших реванша монархистов, авантюристов, готовых на все ради денег, и 200 тыс. новобранцев, призванных на службу при помощи обмана или насильно. Подвергаясь издевательствам, полуголодные, они при первой же возможности переходили на сторону противника. Жильяр пересказывал отчеты, содержащие описания складов, обнаруженных большевиками в ходе наступления в конце 1919 года, на которых хранилось то, что было украдено у союзников окружением Колчака: тысячи седел, сотни тысяч пар сапог и предметов обмундирования, поставленных англичанами, тонны провианта, боеприпасов, оружия и даже денег, присланных микадо по линии военной помощи.

В конфиденциальном рапорте, составленном Жильяром для швейцарского Департамента иностранных дел после своего возвращения на родину в 1920 г., он резко критикует англичан и французов: «Если бы в Сибири нашлись представители Антанты, разбирающиеся в политике, они поняли бы, что только правительство с левым большинством смогло бы предоставить населению достаточные гарантии и сумело бы объединить все общественные силы в борьбе против большевизма». Жильяр вспоминал, что в правительства Самары и Омска, свергнутые Колчаком, «входили члены Учредительного собрания, избранного в правление Керенского» и что сам Колчак окружил себя либо людьми, «которые ничего не забыли и ничему не научились с 1917 года, либо обыкновенными казнокрадами, которые совершали преступления сами и покрывали преступления, совершенные их подчиненными».

Весной 1919 года, после эвакуации французских и английских частей, Жильяр стал подумывать о возвращении в Швейцарию. «Чувствуя себя больным и уставшим, я решил больше не оставаться в Омске и как можно скорее уехать», – напишет он отцу, от которого не получал вестей более полутора лет. И все же у него были веские причины задержаться в России еще на некоторое время. Он принял активное участие в расследовании по делу об убийстве Императорской Семьи, которое вел следователь Николай Соколов, ставший впоследствии его другом: «Мне не хотелось бы покидать Россию, пока не завершится расследование этого преступления. На самом деле, эта ужасная трагедия пока не разъяснилась окончательно, есть еще много неясностей, и все еще неизвестны обстоятельства гибели Императорской Семьи. Тем не менее я верю в то, что расследование вскоре успешно завершится, и все станет ясно».

Жильяра разместили в Омске, в Генеральном штабе, под присмотром генерала Михаила Дитерихса (он являлся правой рукой Колчака). Дитерихс лично просматривал материалы следствия, поскольку намеревался прибрать к рукам драгоценности Романовых, по крайней мере, те из них, что не достались большевикам, и которые были надежно спрятаны. В последнем он не ошибся.

В сентябре 1919 года Жильяр был уже готов уехать из Сибири, но еще раз отказался от этой затеи по настоятельной просьбе генерала Жанена, у которого было очень мало офицеров, в совершенстве владеющих русским языком.

В Сибири Жильяр испытывал большие денежные трудности, так как все стоило очень дорого. Он сильно поиздержался во время своего заточения в Тобольске с Императором и его Семьей. Кроме того, он помогал своим друзьям, оставшимся в Петербурге, покупая и пересылая им то из необходимого для жизни, что удавалось достать. Возвращение в Европу на корабле из Владивостока, если каким-то чудом он приставал к берегу, стоило, по крайней мере тысячу рублей, что было в десять раз дороже, чем обычная железнодорожная поездка из Москвы в Лозанну!

Жильяру нужно было два билета, так как он возвращался не один. Он хотел увезти свою подругу Александру Александровну Теглеву. Его спутница оказалась в весьма опасном положении, поскольку проработала у Романовых более десяти лет. Жизнь Теглевой находилась под угрозой, так как никого из приближенных к Императорской Семье большевики не щадили. Жильяр с большим трудом получил для Теглевой паспорт для отъезда за границу. В своих мемуарах, хорошо зная методы работы ЧК, Жильяр почти нигде не упоминает аб Александре, с которой они обвенчались в 1922 году в красивейшей церкви в Грандсоне, в нескольких километрах от родового поместья Жильяра в Фиезе.

Александра Теглева была гувернанткой великих княжон, которые звали ее Сашей. Анастасия, которую та должна была еще и учить, называла ее Шурой. На службе у Императора соблюдалось неизменное правило безбрачия для доверенных лиц, нанятых Царской Семьей и живших вместе с ней. Вероятно по этой причине, несмотря на то, что Теглева была близка с Жильяром все эти годы, он ни словом не обмолвился об их отношениях. При всем том он много ее фотографировал.

После Февральской революции 1917 года Александра Теглева добровольно разделила с Романовыми их заточение в Царском Селе, а затем в Тобольске. Впоследствии она жила с Жильяром в Тюмени, сначала в вагоне поезда, стоящего на запасном пути, а потом, заболев, у какого-то лавочника, их приютившего. Затем они перебрались в Омск и находились там до тех пор, пока Александра не переехала в Верхнеудинск – город, расположенный на Транссибирской магистрали. Верхнеудинск в ту пору контролировали японцы. Там она была в безопасности вместе с женой генерала Дитерихса. Обе они опекали сиротский приют, пока бои не разгорелись под самым Омском.

Жильяр, находясь в непосредственной близости от Транссибирской магистрали, надеялся, если повезет, увидеться с Александрой после долгой разлуки. В Новониколаевске, что в 500 км от Омска, большевики уже захватили 22 эшелона и за несколько следующих недель завладели, по крайней мере, еще 160 железнодорожными составами. Вооруженные нападения, забаставки и нехватка угля также препятствовали движению поездов. 16 декабря 1919 года Жильяр вместе с Жаненом застрял на вокзале в Иркутске из-за восстания, поднятого эсерами. Стычки продолжались много дней, «потом правительственные части стали одна за другой переходить на сторону восставших».

Поезд Жильяра покинул Иркутск в тот момент, когда состав Колчака подходил к вокзалу. Он двигался очень медленно, перегруженный золотом, которым были наполнены вагоны. Чешские части отказались защищать адмирала, узнав, что Колчак только что отдал приказ разрушить тоннели Транссибирской магистрали перед двигавшимися по ним поездами, чтобы помешать отступлению. Эти действия были расценены всеми, кто, подобно чехам и французам, не успел выбраться, как измена, достойная смертной казни. Эсеры, с санкции генерала Жанена, арестовали Колчака и посадили его в тюрьму. Будучи принципиальными противниками смертной казни, они хотели судить адмирала. Через несколько дней большевики отвоевали у них город. По постановлению Иркутского военно-революционного комитета Колчак был расстрелян.

В Верхнеудинске Жильяр встретился с Теглевой. Они вновь отправились в дорогу в конце января 1920 года на личном поезде генерала Жанена: «Переезд через Забайкалье стал самым мучительным этапом нашего отступления. Больше месяца мы потратили, чтобы преодолеть расстояние в 900 км, отделявшее Верхнеудинск от границы с Маньчжурией». В конце февраля они достигли Харбина, где Жильяр встретил Николая Соколова, у которого находились материалы дела об убийстве Царской Семьи, а также дорожный сундук с человеческими останками, обнаруженными в урочище Четырех Братьев под Екатеринбургом, принадлежавшими, как тогда полагали, Царской Семье. Среди этих реликвий находился целый палец, вероятно, безымянный, якобы – Императрицы.

Николай Соколов на раскопках заброшенной шахты под Екатеринбургом. Май 1919 г.

Вместе с Соколовым Жильяр имел доступ к шести многостраничным рукописным томам уголовного дела, в которых были собраны сотни свидетельских показаний, протоколы допросов и фотографии: «У каждого, кто принимается за чтение этих документов, возникает ощущение невероятного ужаса, но я не вправе поддаваться эмоциям».

Документы стали предметом интереса как со стороны тех, кто занимался поиском информации об убийстве Царской Семьи, так и тех, кто, напротив, желал ее скрыть. Жильяр и Соколов намеревались вывезти дело в Европу, однако эта задача была сопряжена с большими трудностями.

Уже в феврале 1919 года пятьдесят ящиков улик, связанных с делом об убийстве Императорской Семьи, были отправлены специальным поездом из Омска во Владивосток. В них находилось все, что смогли найти следователи после убийства Романовых: обгоревшая одежда, обломки икон, куски дерева, испачканные кровью и другие вещественные доказательства. По приезде во Владивосток, выяснилось, что исчез двадцать один ящик! По прибытии в Англию двадцать девять оставшихся ящиков были отданы в распоряжение Ксении, одной из двух сестер бывшего Императора, однако почти все содержимое ящиков исчезло. Все же ей удалось обнаружить несколько украшений в подкладке обгоревшей одежды. Этого хватило, чтобы вновь разгорелась зависть и поползли слухи о сокровищах Царской Семьи.

Поиски в урочище Четырех Братьев. Май 1919 г.

В Харбине Соколов пытался заручиться поддержкой английского генерала Кнокса. Посоветовавшись с представителями британского правительства, Кнокс отказался заниматься этим щекотливым делом. Ни одно правительство не желало связываться с документами, неопровержимо доказывающими жестокое убийство всей Императорской Семьи, включая детей. Ни одна страна, включая Англию и Францию, в марте 1917 года не пожелала дать политическое убежище Романовым, когда еще было возможно организовать их отъезд из России.

Положение было тупиковым. Время поджимало, так как Харбин кишел шпионами и авантюристами. Жильяр все же сумел убедить генерала Жанена лично взять тома дела и отвезти их во Францию вместе с сундучком, содержавшим человеческие останки. Ночью 20 марта Жильяр, Соколов и Дитерихс перенесли три тяжелых чемодана с документами в поезд Жанена, стоящий на харбинском вокзале. В последний момент им преградили путь вооруженные люди: «Мы пустились в бегство и мгновением позже вошли в вагон генерала, охрана которого бросилась нам навстречу». На другой день Дитерихс принес Жанену ящик с обгоревшими костями, человеческим жиром и волосами, обнаруженными следователями.

Жанен привез документы и человеческие останки в Пекин, потом – в Шанхай, откуда он отплыл 20 мая 1920 года с личными документами и фотографиями, сделанными Жильяром. Все материалы в июле 1920 года оказались в Марселе. Жанен собирался передать досье и сундук Великому князю Николаю Николаевичу, дяде свергнутого Царя, успевшему уехать во Францию. Однако никто не вышел нa перрон, чтобы забрать этот багаж. Великий князь все еще не верил в гибель Николая Романова и отверг результаты расследования, которое, как он считал, вел социалист. Уголовное дело и сундук с останками тремя месяцами позже передали Михаилу Гирсу, главе русской дипломатической «белой» миссии в изгнании, который поместил их в сейф в одном из парижских банков. Оттуда их изъяли нацисты во время войны, а затем, по крайней мере, частично, уже в Берлине материалы уголовного дела попали в руки представителей советской власти. Человеческие останки в 1950 году были погребены в Укле, в церкви Святого Иова, специально отведенной для Императорской Семьи.

В начале апреля 1920 года Пьер Жильяр и Александра Теглева наконец добрались до Владивостока. Благодаря хлопотам генерала Жанена для них нашлось место на борту американского корабля, что было поистине чудом, хотя и за их собственный счет, уточнял Жильяр. С чувством облегчения они поднялись на борт старого судна «Kronprinzessin Cecile» – военного трофея немецкого происхождения, переименованного в «Mount Vernon». Осадка корабля была столь велика, что он не мог пройти по Суэцкому каналу. На нем Жильяр со своей спутницей и отправились в путь, чтобы пересечь Тихий океан, Атлантику и Средиземное море.

Из Норфолка, где они задержались на три недели из-за поломки, Жильяр написал отцу: «Я все еще с трудом верю, что прошло уже полгода с тех пор, как я выбрался из сибирского ада. Ужасы, свидетелем которых мне довелось стать, превосходят все мыслимые пределы. В моей спальне в Омске я прятал княгиню Голицыну и ее пятерых детей, среди которых был двухлетний малыш, но я не смог спасти их <…> Мне больше повезло с Семьей Лопухиных (дальше неразборчиво. – Д. Ж.), которых мне удалось переправить в Китай, где они в настоящий момент находятся в безопасности».

9 августа Жильяр со своей спутницей высадились в Триесте. Проехав через Прагу, где Жильяру надлежало получить разрешение на увольнение со службы (он уехал из Владивостока в чине офицера чешской армии), они наконец оказались в Швейцарии: «Я провел в Сибири около трех лет при самых трагических обстоятельствах. Я храню в душе живое воспоминание об ужасных событиях, в которых я участвовал. Совсем недавно я присутствовал при крушении одной из величайших Империй в мире, находясь рядом с ее властителями».

Однако испытания Жильяра на этом не закончились. Он обнаружил в прессе многочисленные рассказы, в которых слухи были перемешаны с откровенной ложью. Несколько самозванцев – «Великих княжон» и «Цесаревичей» – появились в Германии, в США и во Франции. Самым популярным персонажем спекуляций по поводу Царской Семьи стала Лжеанастасия, особенно возмутившая Жильяра. Тем не менее, прочитав в какой-то газете сообщение «очевидца» о своей собственной гибели вместе с Царской Семьей, он решил ответить на это. Он приступил к написанию серии статей для журнала «L’Illustгatioп», составивших основу книги, которую он вскоре опубликовал под названием «Трагическая судьба Николая II и его Семьи» с подзаголовком «Тринадцать лет при дворе в России, автор Пьер Жильяр, бывший воспитатель Великого князя Наследника Алексея Николаевича».

 

II. «… и просвещение несущий всем швейцар»

Пьер Жильяр опубликовал свою книгу в Париже, в издательстве Пайо в 1921 году. Он ничего не приукрасил и ничего не выдумал. Он не искал для себя славы, не пропагандировал никаких политических идей, и потому ни словом не обмолвился о двадцати двух месяцах, проведенных в Сибири в разгар Гражданской войны. Жильяр был в первую очередь правдивым, независимым свидетелем.

Жильяр не был ни монархистом, ни тем более сторонником российского абсолютизма. Он являлся демократом в лучших швейцарских традициях, он был одним из тех федералистов с небольшим капиталом в банке кантона Воте, одним из тех, кто борется за свободу личности и права меньшинств. Сибирский опыт показал ему, что абсолютизм не оставляет потомкам ничего, кроме братоубийственной войны.

Насилие над личностью, совершенное игнорирование прав и свобод человека, например, являлось общей чертой царизма и режима большевиков. После Февральской революции 1917 г. Временное правительство и эсеры отменили смертную казнь в надежде на то, что в России утвердится, наконец, справедливое и гуманное правосудие. Жильяр завершил свою книгу напоминанием об этом основном принципе демократии и гражданского мира: «Какое бы сильное возмущение ни рождалось в душе и какой бы справедливой ни казалась месть, следует скорее пренебречь ими, чем жаждать кровавого искупления».

Пьер Жильяр с Ольгой и Марией в Ливадии. 1911 г.

За тринадцать лет службы в Семье Жильяр окончательно убедился в том, что Николай II был слабым правителем, измученным собственной нерешительностью: «Император был скромным и робким, он относился к тем людям, которые постоянно колеблются и которые из-за чрезмерной чувствительности и деликатности лишь с большим трудом решаются выразить свою волю». Его трагедия заключалась в том, что он одновременно являлся и хранителем, и узником порочной системы: «Я внутренне убежден, что, несмотря на свои ошибки, Николай II был в меньшей степени виновником собственных бед, и в большей степени жертвой режима, унаследованного им от своих предков», власти бюрократии, «которая стала всемогущей за века, а Царь выступал в роли ее безвластного главы». При слабохарактерном муже Александра Федоровна вмешивалась в дела управления государством все более решительно, следуя при этом советам Распутина. Жильяр, испытывавший к ней огромное уважение, написал, что «ее воздействие на Императора было слишком велико и почти всегда пагубно». Большим достоинством книги «Трагическая судьба Николая II и его Семьи» являются ее критический настрой и авторская дистанция по отношению к описываемым событиям. В ней нет ни намека на агиографию, нет попыток скрыть слабость характера Императора или его политические просчеты. С большой нежностью и симпатией Жильяр пишет о детях Царя, забота о которых в течение тринадцати лет была его основным занятием и которые были принесены в кровавую жертву новой, теперь большевистской Империи. Жильяр завершил свою книгу обобщением материалов допросов Николая Соколова об обстоятельствах гибели Романовых. Его выводы на протяжении шестидесяти лет были единственным свидетельством, достойным доверия.

Практически все рассказы о судьбе Романовых, опубликованные в 1920-е годы, были написаны людьми, объединенными общей точкой зрения, отстаивавшими теорию жидомасонского заговора против Русской православной церкви и Царя, «помазанника Божия».

Книга Жильяра с момента издания пользовалась большим успехом, а ее автор получил широкую известность: «Что касается моей книги, Пайо написал мне, что она продается в среднем по 250 экземпляров в неделю. Совсем небольшой рекламы оказалось достаточно для того, чтобы добиться во Франции такого же успеха, как в Швейцарии, где было продано 2500 экземпляров». В Великобритании и США книга была выпущена на английском языке.

Свидетельство Жильяра является сдержанным по манере изложения, но при этом полным внутреннего напряжения. События вплоть до расстрела Семьи выстроены в строгой исторической последовательности. С одной стороны, Жильяр повествует о жизни двора: блеск бриллиантов, показная роскошь аристократии, красота дворцов, пышность балов, почитание, почти обожествление Николая, по крайней мере в российской провинции, в народе. С другой стороны, речь идет о неизлечимой болезни наследника, отчаянье родителей из-за несправедливой участи их сына, болезненном фанатизме и мистицизме, который расцвел при дворе, интригах и мелочной зависти. Жизнь и смерть, счастье и трагедия Царя и его Семьи сливаются в книге Жильяра воедино и вплетены в канву его собственной судьбы.

Жильяр рисует широкую картину войн и революций, политических кризисов, манифестов Царя, выборов и роспусков Думы. Он показал изнанку пышных декораций: убийства, измены, пагубное влияние Распутина на Императрицу, злоупотребление властью, обычное для некоторых Великих князей. Мало-помалу Жильяр знакомит читателя с судьбами людей, среди которых он жил. Он очень сблизился с детьми, став их покровителем, он видел повседневную жизнь Романовых: «Никогда ни он (Император), ни Императрица не обсуждали со мной политические темы или личную жизнь, но удивительные события этих последних дней и тот факт, что я был настолько втянут в их заботы и хлопоты, сблизил меня с ними, и установленные преграды этикета и дворцовых обычаев пали». На протяжении пятнадцати месяцев, с марта 1917-го до мая 1918 года, Жильяр по доброй воле находился вместе с Романовыми в заточении в Царском Селе, а затем и в Тобольске, вплоть до прибытия в Екатеринбург. Он стал одним из самых близких им людей и единственным из ближнего круга, кто выжил. Эта общность судеб оказалась нелегким испытанием. Если заметная дистанция между ним, Императором и Александрой Федоровной сохранилась, то его отношения с детьми – Ольгой, Татьяной, Марией, Анастасией и Алексеем стали очень близкими. Гибель царских детей стала для Жильяра личной трагедией.

Пьер Жильяр в Ливадии. 1911 г.

Ольга и Татьяна на яхте «Штандарт» в июне 1914 г.

Алексей Николаевич со своим спаниелем по кличке Джой в Ливадии. 1914 г.

Простодушие детей и строгость условий, в которых они жили, были удивительны. Жильяр считал, что причиной этому послужило английское воспитание Александры Федоровны – внучки Королевы Виктории, и особенно – болезнь цесаревича, страдавшего гемофилией, которую диагностировали через несколько недель после его рождения в 1904 году. Диагноз оставался государственной тайной до начала Первой мировой войны, т. е. до 1914 года.

Алексей Николаевич на руках у Клементия Нагорного. 1910 г.

Для спасения сына от верной смерти, а также от ужасных страданий, вызванных периодическими обострениями, доводившими Алексея до шокового состояния, Царь и Царица практически удалились от мира и затворились в семейном кругу. За исключением дел, связанных с нуждами политики или международной дипломатии, монаршая чета практически не появлялась на публике.

Дочери нечасто посещали балы, и в целом, к большому сожалению Жильяра, его воспитанники мало что знали об окружающем мире. Немного информации можно было почерпнуть и из книг, которая пропускала цензура, работавшая со всем тщанием. С изрядной долей юмора Жильяр рассказывал о том, как он помечал книги и главы, которые не следовало читать детям. Ольга, старшая из Великих княжон, которой в то время исполнилось 17 лет, как-то раз читала «Отверженных». Дойдя до знаменитых ругательств генерала Камбронна, она попросила Жильяра разъяснить ей их смысл. Он покраснел, пустился в путаные объяснения, запнулся и после вымарал этот фрагмент. Однако заинтригованная Ольга спросила своего отца о точном значении упомянутого текста. Подойдя к Жильяру во время одной из прогулок, Император устроил ему допрос, а затем сказал ему серьезным тоном: «Месье, вы учите моих дочерей странным словам». После сбивчивых оправданий Жильяра, развеселившись, Царь засмеялся. Никто сегодня не знает причину, побудившую Жильяра еще студентом уехать из дома, не закончив курса, согласившись на год или два заняться прибыльным делом: стремление к независимости, может быть, желание освободить свою семью от тяжкого финансового бремени, которое налагала длительная учеба. Несомненно, денежный расчет имел место.

Карьера Жильяра в сфере преподавания началась осенью 1904 года. Когда ему исполнилось двадцать пять лет он был записан на службу к князю Сергею Георгиевичу Романовскому, герцогу Лейхтенбергскому. Сын двоюродного брата Царя, герцог был потомком Эжена Богарне, приемного сына Наполеона. Первые десять месяцев Жильяр провел в Ливадии, в Крыму. В июне 1905 года Царская Семья переехала в Петергоф, основанный Петром Великим на берегу Балтийского моря, на побережье Финского залива, примерно в 40 км от Санкт-Петербурга. В начале XVII века Петр Великий построил там дворцово-парковые комплексы Марли, Эрмитаж, Монплезир, а затем Большой дворец (источником вдохновения для архитекторов стал Bерсаль). Петергоф расположен в лесистой местности на берегу моря, что очень нравилось Жильяру. Через год его назначили воспитателем юного князя Сергея.

Алексей Николаевич в Петергофе. 1913 г

Царская Семья приезжала в Петергоф каждое лето, останавливаясь не в одном из роскошных дворцов, а в скромном особняке, названном «Александрией», который особенно любила Императрица. На светском рауте Жильяр был представлен монархам, которые решили нанять его на должность преподавателя французского языка для двух старших дочерей, Ольги и Татьяны, коим исполнилось соответственно десять и восемь с половиной лет от роду. Он распределил часы занятий между Лейхтенбергами и Романовыми. Углубление познаний, рост общего культурного уровня, развитие ума и воображения были целью, которую ставили перед собой воспитатели дворянских детей, в том же духе намеревался заниматься с детьми и Жильяр. Учитывая статус его учеников, это была весьма нелегкая задача.

Профессия домашнего учителя, как и гувернантки, в России была сферой занятости преимущественно швейцарских граждан. Прадедушка Жильяра сделал именно такую карьеру, однако финал ее был плачевным. Мать Жильяра, Мари Жильяр-Малерб, в своих воспоминаниях намекала на свою бабушку, «руки которой в семнадцать лет» просил человек, много лет работавший гувернером юного князя. «В России, где он был вхож в придворные круги, он усвоил привычку к роскоши и ужасное пристрастие к ликерам. Это необходимо из-за холода в той северной стране, но эта страсть привела его к гибели. Он умер, слишком много выпив, будучи еще молодым, оставив двадцатипятилетнюю вдову и четырех детей, двух мальчиков и двух девочек, и еще двое умерли во младенчестве». При чтении этих строк не остается ни малейшего сомнения в том, что Жильяр уезжал из Швейцарии, получив строжайшие наставления своей матери.

Александра Теглева в Ливадии. 1911 г.

Пьер Жильяр с Ольгой Николаевной в Ливадии. 1911 г.

Пьер Жильяр и Алексей Николаевич на рыбалке в Петергофе. 1913 г.

Отправляясь в Россию, Пьер Жильяр следовал давней традиции: «Перед революцией французской, во времена Руссо и переписки Екатерины II с Вольтером, была у нас мода на учителей швейцарцев». Достоевский намекает на Фредерика-Сезара Лагарпа, назначенного Екатериной учить двух ее внуков, Константина и Александра, будущего Царя. Обучение их двух сестер, Марии и Екатерины, также было доверено швейцарской гувернантке Жанне Ук-Мазе (Jаппе Huc-Mazet). Гувернеры и гувернантки несли ответственность за образование детей, которым позднее вручались бразды правления государством. Многие из них добились большой популярности в России. Например, учеником уроженца кантона Нёвшатель Давида Марата, после Великой французской революции назвавшегося Давидом Ивановичем де Будри, был Александр Пушкин.

В конце XVIII и в течение XIX века Россия стала одним из излюбленных мест эмиграции швейцарцев, чья родина была перенаселенной и относительно бедной. С того момента как Россия открылась европейскому Просвещению, Екатерина II стала активно привлекать в страну инженеров, архитекторов, опытных ремесленников, особенно ювелиров, часовщиков и кондитеров. Эта эмиграция обеспокоила швейцарские власти, которые не могли контролировать возникавшие на новой почве конкурентные отрасли производства. За два века эмигрировали от 40 до 60 тыс. швейцарцев. К моменту прибытия Жильяра в Россию здесь обосновались около 6 тыс. его соотечественников.

В XIX веке Императорский дворец и богатые аристократические семьи нанимали воспитателей и домашних учителей, приезжавших в основном из французской Швейцарии, поскольку французский был разговорным языком при европейских дворах. Но Франция являлась революционной страной, а затем и военным противником России вместе с Австрийской империей. После наполеоновских войн Александр I ответил реакционными мерами на распространение либеральных и республиканских идей. Николай I в 1844–1846 гг. запретил нанимать франкоязычных швейцарских домашних учителей и гувернанток из-за массовых волнений в их стране. Французы вдобавок были еще и католиками.

В этом смысле швейцарцы обладали определенными преимуществами. В их стране было относительно спокойно, у Швейцарии не было колониальных притязаний, альпийский тип демократии был незначительно распространен и даже считался весьма оригинальным в монархической Европе. Франкошвейцарцы исповедовали протестантизм и в понимании православных были почти атеистами, однако их нравы были очень строгими, что высоко ценили русские, особенно если речь шла о воспитании собственных детей. Швейцарцы также отличались скромностью, зачастую – большой образованностью и терпеливостью.

Профессия гувернантки или домашнего учителя нередко способствовала установлению прочных связей между преподавателем и его учеником. Фредерик-Сезар Лагарп использовал свои особые отношения с его прежним учеником, убедив его вмешаться в спор о независимости кантона Во на Венском конгрессе, так же как и Жанна Ук-Мазе, чья деятельность была менее яркой, но, вероятно, столь же эффективной.

Доверием, оказанным выходцам из Швейцарии в России, они были во многом обязаны уроженцу кантона Во Антуану-Анри Жомини, теоретику военной науки и сопернику Карла фон Клаузевица, который, будучи наполеоновским генералом, перешел вместе с войсками и обозом за сторону Императора Александра I.

Пьер Жильяр и Алексей Николаевич в Царском Селе. 1913 г.

Пьер Жильяр и Милица Лейхтенбергская в Петергофе зимой 1905/1906 гг.

В России было много гувернанток, занимавшихся исключительно образованием девушек. Их очень ценили, поскольку они владели двумя языками, на которых могли читать книги и преподавать. Обычно им поручалось преподавание французского, чтения, географии и иногда – музыки. Домашние учителя преподавали французский и другие языки, математику, точные науки. Гувернеры и гувернантки жили вместе со своими учениками. Вместе с ними учителя принимали пищу, ежедневно гуляли, играли.

Говорить по-французски бегло и без акцента было признаком очень хорошего образования в аристократических кругах XIX века. По словам Жильяра, Николай II и Александра Федоровна владели французским великолепно. Императрица разговаривала со своими детьми по-английски, в то время как Император обращался к ним по-русски. Швейцарцам работа в России давала возможность жить в домах состоятельных людей (иногда – в роскоши) и путешествовать. В 1907 году Жильяр в одном из писем своей матери выразил недовольство тем, что он превратился в «машину для добывания денег». Став воспитателем Цесаревича, он получил самую престижную должность в своем роде и конечно, с самой высокой оплатой в России. Сидней Гиббс, преподаватель английского языка, подчинявшийся Жильяру, произвел впечатление на своего отца, который сам был банкиром, описав ему свое положение. «Ах, если бы только твоя дорогая матушка была жива, чтобы увидеть это!» – ответил финансист, явно испытывая гордость за сына ввиду такого успеха.

В русских аристократических кругах XIX века образование и воспитание были частной сферой и традиционным способом заработка для иностранцев. Дворянство опасалось обучать своих детей в государственных образовательных учреждениях, будь то лицеи или университеты, из-за радикальных идей, распространявшихся там. Это объясняло относительно слабую образовательную подготовку дворянства в конце XIX века по сравнению с презираемой разночинской интеллигенцией, состоявшей из ученых, философов, врачей, инженеров или экономистов. Образование молодых дворян обычно ограничивалось суровой военной подготовкой для мужчин, для женщин оно прерывалось со вступлением в ранний брак. Став воспитателем Цесаревича в должности гувернера, Жильяр долго раздумывал над методикой его образования. Затем он нашел разумные и оригинальные подходы к воспитанию своего юного ученика, изолированного от внешнего мира и незнакомого с его реалиями.

Два первых года, проведенных Жильяром в России, – 1904-й и 1905-й – были особенно бурными. Война с Японией была в самом разгаре, русские войска терпели поражение за поражением. Япония, стремившаяся контролировать Корею и Маньчжурию, уже потопила российский флот на Дальнем Востоке. Русские деловые круги хотели заполучить рудники, леса, порты на Тихом океане, доступ в Китай. Царь питал к японцам стойкую неприязнь после покушения на него в ходе посещения страны еще в 1891 году в ранге наследника. Он ввязался в войну, которая, по его мнению, должна была оказаться недолгой и победоносной.

Очень быстро эта авантюра обернулась полным провалом. Русская армия, плохо экипированная, плохо снабжаемая, посреди зимы была отправлена в поход через Сибирь. Свирепствовал мороз, армия поредела еще до начала первых сражений. Те, кто не замерз по пути, прибыли в Порт-Артур совершенно измотанными. Именно тогда Царь принял решение привлечь к военным действиям свою Балтийскую эскадру, гордость России, одну из красивейших флотилий в мире. Она должна была выйти из Кронштадта, обогнуть Африку и добраться до Японии.

Александра Теглева и Алексей Николаевич в Ливадии. 1911 г.

Царевич с Марией и Анастасией в Ливадии. 1911 г.

Вскоре после своего торжественного появления эскадра показала себя далеко не лучшим образом под атаками японским военно-морских сил. Поражение стало полным, когда русский флот, добравшись наконец до Японского моря, был фактически уничтожен адмиралом Того у острова Цусима меньше чем за час.

Первое время Жильяру в России пришлась нелегко. 9 января 1905 года вошло в историю как Кровавое воскресенье. Мирная демонстрация рабочих, с женщинами и детьми, иконами и хоругвями, предводительствуемая попом Гапоном, была расстреляна на подступах к Зимнему дворцу. Люди пришли просить помощи и защиты у Царя, но в ответ получили пули. Войска открыли огонь, и больше тысячи демонстрантов (по некоторым оценкам) было убито. Тела двух тысяч раненых, среди которых были женщины и дети, покрыли набережную Невы и Невский проспект. Шедшие с петицией люди не были революционерами, по крайней мере, до той поры. Николай II находился в это время Царском Селе, ничего не зная, видимо, о том, что происходило в Петербурге.

В конце 1905 года министр Сергей Витте при посредничестве американского президента Рузвельта вел переговоры о мире с японцами на очень выгодных для русских условиях. Война закончилась, революционные выступления были подавлены. Царь пообещал пойти на либеральные уступки. Ему удалось сохранить трон, но его репутации был нанесен непоправимый ущерб. В российском общественном мнении он стал отныне «Николаем Кровавым», для правительств стран Запада – несведущим и неразборчивым в средствах правителем. Своим бездействием или напротив, некомпетентными и непродуманными действиями Николай II запустил ту кровавую машину, которая впоследствии привела к падению дома Романовых. В октябре, не имея возможности выехать в Петергоф из-за стачек железнодорожников, Жильяр отмечал, что «наведение порядка» сопровождалось жестокими репрессиями и многочисленными погромами.

В то время Жильяр познакомился со своими новыми ученицами, Ольгой и Татьяной. Он написал своей матери, что первая из них «резва, как дикая лошадь» и очень умна. Вторая тиха и довольно рассеянна. Обе были воспитаны «абсолютно по-английски и очень правдивы, никогда не пытались скрыть свои ошибки». Английское образование подразумевало наличие у сестер общих спален, а также ежедневные холодные купания и весьма простую и грубую пищу. В течение многих недель Императрица, все еще очень красивая, по словам Жильяра, присутствовала на уроках. Это производило сильное впечатление на молодого учителя и очень стесняло его. Тем не менее Александра Федоровна прониклась симпатией к Жильяру, и в знак доверия к нему отказалась от посещения уроков и ослабила свой контроль. Однажды она появилась вновь, представив Жильяру Алексея Николаевича, великого князя наследника цесаревича, красивого толстощекого и послушного младенца, «который рассмешил меня своим видом и пустил слюни в ответ на мою улыбку». Алексей очень часто приходил поиграть в его рабочем кабинете, прежде чем в свою очередь стать его учеником в 1912 году. В 1907 году, по достижении девятилетнего возраста, Мария Николаевна тоже была доверена заботам Жильяра.

Этот период в его жизни был очень утомительным. Разрываясь между обязательствами перед Лейхтенбергами и Романовыми, которые в конце концов разорвали отношения друг с другом, Жильяр чувствовал себя очень подавленным. Упомянув о Лейхтенбергах в письме в 1907 году он признался матери в сильном недовольстве своей настоящей жизнью, усталости и отвращении «к этому тупому окружению, в котором я прозябаю, их интриг и мелочности, их уродства и низости, их искусственной жизни, в которой нет места ничему живому». Несомненно, он имел в виду развод в 1906 году Георга и Анастасии Лейхтенберг, а затем ее брак в 1907 с Великим князем Николаем Николаевичем, дядей Императора. Этот скандал внес раздор в Семью. Анастасия (для узкого круга Стана) была Черногорской княжной. Она также была сестрой Милицы, жены Великого князя Петра Николаевича. Обе они представили ко двору никому доселе не известного Григория Распутина, которого сами вскоре возненавидели…

Прибытие в порт Констанцы (Румыния) в мае 1914 г.

Алексей Николаевич наблюдает за прыжком Императора в снег. Царское Село, январь 1916 г.

В июле того же года Жильяр, не достав лошадей, был вынужден пройти пешком 4 км, отделявшие его жилище от дома Станы. В мае 1908 года она потребовала, чтобы он съездил из Петергофа в Ливадию и обратно для сопровождения новых преподавателей, только что нанятых ею. Он должен был испросить разрешения на шесть дней и пять ночей путешествия у Александры Федоровны, которая уже начинала терять терпение из-за его отлучек.

Вернувшись из Крыма, он описал своей матери эпидемию холеры, свирепствовавшей в Санкт-Петербурге: «Большая удача, что погибло всего три тысячи человек, при том что хорошо известно, в каких трущобах и в какой грязи живут многие тысячи этих бедняков». Вскоре Анастасия Николаевна стала «открытым врагом», который, «не довольствуясь тем, что лишает меня уроков с ее сыном», хотела только одного: держать учителя подальше от Царского Села и Романовых. Наконец в 1909 году положение улучшилось: в порядке исключения его пригласили на службу Николай II и Александра Федоровна, доверившие его попечению, кроме Ольги, Татьяны и Марии, юную Анастасию.

Зимой Царская Семья жила в Царском Селе, что примерно в 20 км к югу от Санкт-Петербурга. Император с женой в 1905 году поселились в Александровском дворце, который был меньше и удобнее, чем Екатерининский. Исключительно красивым это имение делали парки и сады, где высаживались лучшие виды растений, собранных по всей Империи, мосты, искусственные озера, куда Жильяр часто водил своих учеников на прогулки вплоть до Детского острова. В Царском Селе находились образцовая ферма и зоопарк со слонами и другими экзотическими животными.

Пьер Жильяр за работой в своем кабинете в Ливадии. 1911 г.

У Алексея была лошадь по кличке Ворон, на которой он ездил под внимательным присмотром Жильяра, спаниель Джой и ослик Ванька. Последнего, который был когда-то звездой арены в цирке Чинизелли, однако стал слишком стар для тягот кочевой жизни, Царь выкупил для своего сына. Ослик был хитер и очень игрив: «Он ловко опустошал ваши карманы в надежде обнаружить какое-нибудь лакомство. Он оказывал особое предпочтение старым резиновым мячам, которые он жевал, презрительно прикрыв глаза, как настоящий янки – свой chewing gum».

В Царском Селе также имелись конюшни, считавшиеся лучшими в Европе, поблизости находилось кладбище коней, единственное в мире, на котором Царь и великие князья хоронили своих лучших лошадей. Романовы были превосходными наездниками и очень любили своих верховых. В их имениях было много чистокровных лошадей знаменитых российских пород: ахалтекинцы «золотой» масти, донские скакуны, орловские рысаки, выведенные путем скрещивания чистокровных английских и арабских жеребцов с голландскими и датскими кобылами. Брюс Локкарт (Bruce Lockhart) в своей книге «Воспоминания британского агента» признается, что отряды казаков были самыми необычными из кавалерийских частей, которые он когда-либо видел. Царь, превосходный наездник, замечательно организовывал конные парады, заканчивавшиеся впечатляющими скачками и джигитовкой. Эти показные мероприятия несомненно способствовали переоценке боеготовности русской армии на Западе до начала Первой мировой войны.

Жильяр отныне мог всецело посвятить себя Романовым. Он жил в Санкт-Петербурге, что гарантировало ему большую свободу и личную жизнь за пределами двора, где господствовал мертвящий всех и вся этикет. У него были слуга и коляска, в которой он пять дней в неделю ездил в Александровский дворец. Его уроки начинались ровно в 9 ч. С 11 до 12 он устраивал перерыв – как правило, это была прогулка в санях зимой и в коляске или автомобиле летом. Занятия возобновлялись с 12 до 13 ч. Затем он обедал вместе со своими учениками, потом с 14 до 16 ч в любую погоду гулял в парке. Далее следовали уроки с 16 до 19 или до 20 ч, потом ужин и иногда еще чтение книг. Конечно, Жильяр не был единственным учителем, под его началом находились многие преподаватели, которые вели занятия по русскому, географии, истории, немецкому и английскому языкам, а также преподавали Закон Божий. Он сам преподавал математику и французский.

Жильяр путешествовал с Царской Семьей по ее резиденциям: зимой они жили в Царском Селе (в Царских охотничьих владениях), весной – в Ливадии, летом – в Петергофе, снова в Ливадии и в Спале осенью, не забывая о традиционных каникулах на Императорской яхте «Штандарт», – на ней ходили по Финскому заливу в июле. «Я загорел, как араб в пустыне» – писал он своей матери по возвращении из плавания в 1909 году.

Жильяр был страстно увлечен фотографией, так же как и Царь с Царицей. На сделанных им снимках Романовы представлены в семейном кругу, безо всякой официальности. На этих фото запечатлены счастливые шалости детей, стойкость членов Семьи во мрачные дни заточения. Охваченный вполне понятной тревогой и оказавшись в совершенно новом для себя положении, начиная с 1917 года он создает серию проникновенных фотопортретов всех Царских детей. Глядя на эти фотографии, кажется, что эти прекрасные светлые лица уже омрачает тень их будущей участи.

Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия в лесу в Белёве, осень 1913 г.

В 1910 году Жильяр вернулся из короткой поездки в Швейцарию. Он удивился, обнаружив, что Ольга стала «взрослой девушкой (такого же роста, как я), которая смотрит на меня и сильно краснеет, стесняясь своего нового облика, как и своих удлинившихся юбок».

Старшая дочь Романовых выросла. В 1914 году родители начали подумывать о ее замужестве, сперва с Принцем Эдуардом, будущим герцогом Виндзорским, затем, уже серьезно, – с Королем Румынским, которого она никогда не видела, но брак с которым был совершенно в интересах государства. Вступив в брак по любви, супруги Романовы решили не форсировать ход событий и съездить в Румынию, чтобы их дочь Ольга встретилась с молодым принцем. Жильяр поехал с ними, прихватив свой фотоаппарат. Вместе с детьми на яхте «Штандарт» он причалил к берегу в Ялте 13 июня. Еще до отъезда, узнав о ходивших слухах, Ольга Николаевна спросила Жильяра: «Скажите мне правду, месье, Вы знаете, зачем мы едем в Румынию?» <…> Когда я утвердительно кивнул головой, она добавила: Ну и ладно. Если я не захочу, этого не случится. Папа обещал не принуждать меня… а я не хочу покидать Россию».

На другой день, подняв все флаги, яхта бросила якорь в румынском порту Констанца на Черном море. Императорская Семья сошла на берег в торжественной обстановке. Предполагаемые жених и невеста познакомились в присутствии восьмидесяти четырех гостей, в том числе Жильяра, ответственного за трех младших дочерей. Татьяна, Мария и Анастасия, «которым с трудом удавалось скрыть скуку, обычную в подобных обстоятельствах, <…> вдруг повернулись ко мне и лукавыми подмигиваниями указывали мне на свою сестру».

Вскоре после того, как царствующие Семьи встретились и посетили театр, «Штандарт» покинул Констанцу и направился в Одессу. Ольга Николаевна осталась в девицах, но Жильяр добавлял в своих записках: «Кто мог предвидеть, что посредством этого брака она смогла бы избежать ужасной судьбы, которая была ей уготована!»

Ольга Николаевна в то время уже была влюблена в Великого князя Дмитрия Павловича, известного соблазнителя и прекрасного наездника, участвовавшего в Олимпийских играх в Стокгольме. История жизни Великого князя Дмитрия тесно связана с судьбой Романовых. Он был сыном Великого князя Павла, дяди Николая II, которого он удалил от двора за то, что после смерти первой жены он женился повторно на Ольге Пистолькорс. Его дети, Дмитрий и Мария, были отданы Императором на воспитание другому его дяде – Великому князю Сергею, мужу Елизаветы (Эллы), старшей сестры Александры Федоровны. Назначенный губернатором Москвы, Сергей Александрович был убит бомбой из гремучей ртути, брошенной в него в 1905 году террористом Каляевым. Тело Великого князя было разорвано на части на глазах его жены. По всей России ходили упорные слухи: «Говорят, что он сам пытает заключенных, и получает от этого удовольствие, которого он не испытывал даже с собственной женой». Но все это, конечно, оставалось недоказанным.

После этой ужасной смерти Великая княгиня Елизавета Федоровна отказалась заниматься детьми. Марию немедленно выдали замуж против ее воли, а великий князь Дмитрий остался при дворе. Красивый и хорошо образованный, без некоторой неотесанности, свойственной другим Великим князьям, воспитанным в строгости военного времени, он стал любимцем Царя и княжны Ольги.

Тем не менее родители отчаянно воспротивились увлечению их дочери, которой они прочили судьбу супруги монарха. Великий князь Дмитрий в декабре 1916 года принял непосредственное участие в убийстве Распутина.

Николай II и Цесаревич в инспекционной поездке в авиационную часть на русско-германском фронте. 1915 г.

В 1912 году Царь и царица предложили Жильяру взять Алексея в ученики, а в 1913-м попросили его занять должность воспитателя будущего Императора. Он написал (не без гордости) отцу и брату: «Пишите мне впредь по адресу: Царское Село, Александровский дворец, г-ну Пьеру Жильяру, гувернеру Его Императорского Высочества Великого Князя Наследника Цесаревича»

 

III. Наследник без будущего

Алексей Николаевич, Великий князь и Наследник, был совершенно особым ребенком. Николай II и Александра Федоровна долгое время мечтали о сыне. Женщина в семействе Романовых не могла стать императрицей, с тех пор как Павел I, сын Великой Екатерины II, ненавидевший свою мать, решил запретить наследование престола своим потомкам женского пола. После рождения четырех дочерей – Ольги, Татьяны, Марии и Анастасии – появление на свет Алексея было встречено с огромной радостью. Однако уверенность в будущем династии была разрушена самой судьбой. Алексей, родившийся 12 августа 1904 года был болен неизлечимым и в большинстве случаев смертельным заболеванием, гемофилией. В его жизни периоды надежды сменялись отчаянием. По мнению Жильяра, все это усугубляло болезнь Алексея, которая привела к последствиям, роковым для Царской Семьи.

Алексей Николаевич перед Зимним дворцом. Санкт-Петербург, 1914 г.

Медицина оказалась бессильной. Жизнь ребенка была мучительна. Ушибы вызывали внутренние кровотечения, чрезвычайно болезненные, особенно при повреждении суставов, что очень ослабляло Алексея и обрекало его на постельный режим. Жильяр слышал, как он кричал и стонал ночи напролет. Обычное носовое кровотечение могло стать смертельным, потому что кровь не свертывалась. Два врача, Евгений Сергеевич Боткин и Владимир Николаевич Деревенко, в сотрудничестве с лучшими специалистами того времени пытались облегчить страдания Цесаревича.

Болезнь, замеченная через несколько недель после рождения Наследника, бросила тень на будущее России, терзаемой в 1905 году войной и революцией. Власть Царя, обещавшего пойти на либеральные уступки, была во многом дискредитирована. Болезнь ребенка следовало держать в секрете, и для этого его необходимо было оберегать от внешнего мира. Гемофилия Алексея стала государственной тайной, охраняемой строжайшим образом. Жильяр, который жил вместе с детьми, знал, что Алексей болен, но истинная природа этой болезни была ему неизвестна, пока он не стал воспитателем мальчика. Алексея чрезмерно опекали, его Семья удалялась в Царское Село, Ливадию или Петергоф и никто не понимал причины такого затворничества. «Мало-помалу Семья замкнулась в себе».

Гемофилия – это болезнь крови, передающаяся по женской линии, но только некоторым детям мужского пола. Александра Федоровна поневоле оказалась носительницей наследственного недуга, и это сильно удручало ее. Все потомки королевы Виктории, ее бабушки, страдали от этой болезни. У Виктории, активной участницы европейской политики в XIX веке, были потомки женского пола во многих европейских домах. Один из ее сыновей умер в возрасте тринадцати лет. У Александры Федоровны, в то время еще Алисы Гессенской, был брат, умерший очень юным от той же болезни. Ее сестра Ирина, которая вышла замуж за брата германского Императора, также родила ребенка, больного гемофилией.

Здоровье Александры Федоровны, проводившей много времени у постели сына, резко ухудшилось. Она больше не могла выносить его страданий, не могла вырваться из адского круга, в который ввергла ее эта проклятая болезнь. И все же она была чудесной матерью для Алексея.

В период между обострениями Цесаревич был непоседлив, весел и сообразителен, но абсолютно, безнадежно одинок, как казалось Жильяру, который видел в этом большую опасность для формирования характера Алексея, будущего российского Императора.

Осенью 1912 года в Спале Жильяр дал первый урок французского языка Алексею, которому только что исполнилось восемь лет, – это был возраст начала учебы. Спала – это древнее охотничье владение польских королей, а затем личная собственность русских Императоров. Лесная территория площадью тысяча двести гектаров изобиловала дичью: там водились олени, медведи, волки и даже последние зубры, обитавшие в лесах на востоке Европы.

Царь часто устраивал скачки вместе со своими дочерьми, великолепными наездницами; иногда, полные сил и энергии, они пускали лошадей в бешеный галоп. Алексей, смотря на них, плакал от зависти, ведь ему были позволены лишь пешие прогулки под строгим наблюдением. В октябре, вылезая из лодки, он стал жертвой небольшого несчастного случая. «Ушиб вызвал внутреннее кровотечение, которое вскоре перешло в опухоль в паховой складке. Температура поднялась до 39 градусов, потом – до 39,6. Светила медицины, профессора Раухфус и Федоров, срочно прибыли из Санкт-Петербурга».

В те дни Жильяр осознал масштабы трагедии Романовых и узнал об их двойной жизни. Суфлируя четырем дочерям, которые разыгрывали перед гостями по-французски пару сцен из пьесы «Мещанин во дворянстве», он спрятался за декорации:

«Внезапно я увидел перед собой Императрицу, которая бежала, приподняв обеими руками длинное платье, мешавшее ей. Я прислонился к стене, и она пронеслась мимо, даже не заметив меня. Ее лицо было искажено ужасной тревогой. Я вернулся в залу, где царило сильное оживление: лакеи в ливреях сновали с подносами, разнося прохладительные напитки, все смеялись и шутили – вечер был в самом разгаре. Императрица вернулась через несколько минут, она вновь надела маску любезной хозяйки и пыталась улыбаться людям, столпившимся вокруг нее. Однако я заметил, что Император, занятый беседой с гостями, встал таким образом, чтобы наблюдать за дверью, и проходя мимо, я поймал полный отчаяния обращенный к нему с порога взгляд Александры Федоровны.

Алексей Николаевич в Царском Селе. 1913 г.

Несколькими днями позже под давлением графа Фредерикса, Министра Императорского двора и уделов, был опубликован официальный бюллетень о состоянии здоровья наследника без упоминания болезни. У мальчика началась агония, он получил последнее причастие, но врачам все же удалось его спасти. Выздоровление заняло почти год, в то время он не мог сгибать ногу и носил ортопедический аппарат, причинявший ему большие страдания.

В июне 1913 года Императрица попросила Жильяра занять должность воспитателя Алексея Николаевича: «Я очень обрадовался оказанному мне доверию, но в то же время сознавал всю тяжесть ответственности <…> Обстоятельства позволяли мне оказывать прямое воздействие, сколь бы малым оно ни было, на духовное развитие того, кто однажды станет правителем одного из величайших государств Европы». Он написал своему брату Фредерику: «Смогу ли я привыкнуть к ужасной ответственности, которую я беру на себя?» Моральные и интеллектуальные обязательства наставника были поистине велики.

Назначение Жильяра на эту должность явилось признаком большого доверия к нему и признания его ума, а также человеческих достоинств, свидетельствовало о важной перемене в представлении об образовании, которое Царь хотел дать своему сыну. В ту пору, когда Николай Романов сам был великим князем и наследником, его воспитывал Константин Победоносцев, прежде обучавший его отца, Александра III, и покровительствовавший Достоевскому. Победоносцев был принципиальным противником демократизации общественной жизни, парламентаризма и убежденным сторонником аристократического начала: «Ясность сознания доступна лишь немногим умам… а масса, как всегда и повсюду, состояла и состоит из толпы… и ее представления по необходимости будут вульгарные». Демократической идее, считал Победоносцев, должна быть противопоставлена верность традиции, программа предельно осторожных, консервативных реформ, принцип монархии. Являясь бескомпромиссным защитником абсолютизма, он в течение многих лет был советником молодого монарха, и его влияние на Николая оказалось катастрофическим.

Однажды Александра Федоровна призналась Жильяру в удивительных вещах, которые объясняют именно такой выбор воспитателя Алексея: «Она сказала мне с легкостью, поразившей меня, что Император столько страдал всю свою жизнь от природной робости и от того, что долго находясь в стороне от государственных дел, после внезапной смерти Александра III, он оказался очень плохо подготовленным к роли правителя, что он поклялся, прежде всего, избежать подобных ошибок при воспитании своего сына». Молодой наследник Николай Александрович Романов, отличавшийся крепким здоровьем, был умышленно изолирован от мира собственным отцом. Император Николай был вынужден против своей воли поступать так же в отношении Алексея, но только по той причине, что тот был болен и постоянно находился в смертельной опасности.

Императрица, получившая образование в лучших английских традициях, хотя и менее суровое, чем обычно, рассуждала так же, как ее муж. Поэтому она предпочла всем Жильяра, отличного педагога и в то же время человека либеральных убеждений. Доверие к нему со временем только росло. В возрасте одиннадцати лет присмотр за великими князьями осуществлял воспитатель, как правило, какой-нибудь генерал, на которого возлагалось ответственность за его военное образование и идейную подготовку. Такой человек безусловно обладал некоторым влиянием в обществе. В 1915 году Царь и Царица отказались назначать подобного воспитателя и подтвердили полномочия Жильяра.

Алексей Николаевич на лошади в Царском Селе. 1913 г.

Алексей Николаевич в автомобиле в Царском Селе. 1913 г.

С 1913 года он обосновался в Александровском дворце и принялся за работу. Поначалу его сильно утомляло сопротивление со стороны мальчика, совершенно не приученного к порядку. Вместо строгих ограничений во время болезни мать позволяла ему делать все, что он хотел, когда ему становилось лучше, полагая, что так ей удастся возместить долгие мучения малой толикой радости. Прогресс в обучении был очень незначительным. Жильяр работал по десять часов в день, организовывал занятия других преподавателей в соответствии с детально разработанной программой, но всего этого было недостаточно. Сыграла свою роль и боязнь несчастных случаев, поскольку мальчик был нервным и подвижным. Жильяра раздражало постоянное присутствие двух телохранителей – матроса Нагорного и боцмана Деревенько. В их обязанности входило присматривать за мальчиком днем и ночью, чтобы он не упал и не дай Бог не поранился. Жильяра пугало одиночество Алексея, у которого совсем не было ни друзей, ни даже товарищей по играм, и он совершенно ничего не знал об окружающей жизни.

Жильяр объяснил родителям, что Цесаревичу грозили две опасности. Во-первых, он не умел себя физически контролировать, так как не был к этому приучен. Он был неосторожен, не мог ни предвидеть, ни избежать падений. При двух телохранителях, всегда готовых придти на помощь, он падал шутки ради, бросался в воду, прятался в конюшнях или хозяйственных постройках. Жильяр очень быстро понял порочность этой системы: Алексею «следует самому находить в себе силы реагировать на окружающую действительность, думая головой, вопреки безрассудным порывам». Больной гемофилией мог выжить, лишь постоянно соблюдая осторожность и контролируя свои действия. Вторая опасность заключалась в психологическом вреде, наносимом чрезмерной опекой. По мнению Жильяра, подобное воспитание, если его не скорректировать самым серьезным образом, могло сделать Алексея слабохарактерным и нерешительным. Постоянная слежка за ним могла «превратить столь нежного ребенка в бесхарактерное существо, неспособное управлять собственными поступками, морально неустойчивое».

Жильяр победил в этом споре и получил разрешение обучать Алексея Николаевича так, как он считал нужным. Категорически недовольный окружающей наследника лестью, он настоял, во-первых, на том, чтобы посетители перестали преклонять колени перед мальчиком. Этот обычай шокировал Жильяра не только потому, что он был сторонникам равноправия, но еще и потому, что он сознавал: всеобщее преклонение может повредить характеру ребенка, к тому времени еще сохранившему простой нрав и чистосердечие. «Мальчик очень обрадовался своему освобождению, – отмечал Жильяр, – от того, что так сковывало его прежде». Жильяр трезво оценивал ущерб, который могла принести детям изоляция при дворе: «Цель образования князя заключалась в том, чтобы превратить его в неполноценное существо, которое в конце концов окажется выброшенным из жизни, потому что смолоду не приучено подчиняться общим правилам». Новый воспитатель пытался внедрить совсем другое образование, отличное от традиционного воспитания князей, расцененного им как «искусственное, тенденциозное и догматическое». Мать Жильяра отличалась прогрессивным для своего времени мышлением и на смертном одре запретила ему творить несправедливость и особенно «принимать как само собой разумеющееся различия, которые устанавливают между людьми происхождение и богатство».

Алексей Николаевич играет в войну у себя в спальной в Александровском дворце. 1913 г.

Алексей Николаевич в Петергофе в июне 1914 г.

В аристократических кругах преподаватели, как правило, обладали «свободой, ограниченной обычаями окружения». По словам Жильяра, учителя предпочитали обучать по шаблону, не развивая «стремления к поиску и анализу», зачастую стремясь искоренить все, что «могло пробудить в ученике неуместное любопытство и желание самостоятельно исследовать проблемы». В ребенке, заключенном в кокон незыблемых традиций, без какого-либо взаимодействия с разнообразием окружающего мира, с которым ему следовало бы соприкоснуться в детстве, совсем не развивались ни критическое мышление, ни здоровый практицизм. Жильяр хотел привить Цесаревичу чувства, по его мнению, делавшие человека справедливым и прямодушным, способным трезво оценивать свои эмоции.

Уже в 1910 году, упоминая великих княжон, он писал своей матери: «Встреча с моими ученицами показала, что Императрица была права, говоря, что они очень трепетно относятся ко мне <…> я же не питал иллюзий: эти дети были неспособны по-настоящему привязаться к окружавшим их людям (их было слишком много), у них просто не было на это времени. Постоянная смена лиц в окружении делала чувства детей к ним поверхностными».

Жильяр отдавал своим новым обязанностям все силы. Он находил для Алексея товарищей по играм, в гости к которым они вместе регулярно ходили. Цесаревич впервые попал в частный дом. Матросы-телохранители были удалены, вопреки мнению врачей и офицеров, ответственных за охрану дворца. С тех пор Жильяр принял на себя огромную ответственность за здоровье наследника. Несчастный случай не заставил себя ждать. Алексей упал со школьной скамьи, на которой он прыгал, резвясь. Боль, опухоли, потребность в медицинской помощи свидетельствовали о неудаче стратегии Жильяра, но его ни разу не упрекнули в этом: родители Алексея предпочитали доверять наставнику. Мальчик очень быстро изменился. Жильяр не отходил от него. Он участвовал во всех перипетиях жизни цесаревича и в любых обстоятельствах находился рядом с ним. В ноябре 1915 года Александра Федоровна написала Николаю II: «Перед тем как принять какое-нибудь решение, посоветуйся с месье Жильяром. Это очень разумный человек, и он так хорошо понимает во всем, что касается Алексея».

Любое передвижение Наследника было связано с большим риском из-за множества покушений на высочайших особ, государственных деятелей, полицейских чиновников. За лето 1905 года полиция насчитала более пятисот таких случаев только в Москве. В 1881 году молодой Николай стал свидетелем гибели своего деда Александра II, ставшего жертвой террористов. Оно было восьмым по счету и последним. Убийство произошло в тот самый день, когда Александр II собирался даровать стране конституцию и окончательно отказаться от феодального абсолютизма после отмены крепостного права в 1861-м, судебной реформы в 1864-м и продажи Аляски Соединенным Штатам в 1867 году. Риск попасть под огонь идейных убийц существовал постоянно, и Жильяру следовало принимать это в расчет, приспосабливаясь к миру, знания о котором он должен был передать Алексею Николаевичу.

Алексей Николаевич со своими товарищами по играм в Царском Селе. 1914 г.

Вскоре после начала войны, в августе 1914 года, Царь направился в Москву, где его приветствовала восторженная толпа. Жильяр каждый день ходил с Цесаревичем на Воробьевы горы, чтобы насладиться видом Москвы-реки панорамой города. «Именно отсюда Наполеон обозревал Москву, прежде чем вступить в нее 14 сентября 1812 года», – отмечал Жильяр. Удивительно, но для охраны Цесаревича и его наставника не принималось никаких мер. Ни время, ни направление их прогулок не продумывались заранее, а их маршруты определялись воспитателем.

Однажды во время прогулки в районе Якиманки их автомобиль был блокирован толпой, узнавшей Наследника: «Толпа двинулась, окружила нас и сдавила так крепко, что мы оказались на некоторое время пленниками этих мужиков, рабочих, лавочников, которые толкались, кричали, жестикулировали и пытались пробиться вперед, чтобы лучше разглядеть Цесаревича <…> Алексей Николаевич, испуганный их неистовством, спрятался в глубине автомобиля». Дорогу расчистили два бравых унтера, привлеченные криками толпы, и машину удалось вывести из окружения, но Жильяр надолго запомнил этот случай. На этот раз толпа благосклонно отнеслась к Цесаревичу. Но что случилось бы с ними, если бы эти люди были настроены агрессивно?

Осенью того же года Жильяр провел со своим воспитанником долгие недели в Могилёве, примерно в 800 км от Санкт-Петербурга, где находилась Ставка Верховного главнокомандования русской армии. Император хотел, чтобы сын находился при нем, чтобы он познакомился с воинской жизнью и увидел солдат. На фронте Жильяр, одетый в русскую форму, как и его ученик, продолжал занятия и совершенствовал образовательную методику. Поскольку он был теперь гувернером Цесаревича, у него были развязаны руки, и он мог больше экспериментировать.

Весной 1915 года он решил исследовать окрестности Царского Села: «Я раздобыл карту местности и смог устроить несколько автомобильных экскурсий, в ходе которых мы объехали все окрестности в радиусе тридцати километров».

Жильяр водил Цесаревича к крестьянам. Сам родом из сельской местности, внук и сын владельцев земель и виноградников, он неплохо знал их жизнь: «Алексей Николаевич любил задавать им (крестьянам) вопросы, и они отвечали ему со всем добродушием и простотой русских мужиков, совершенно не подозревая, с кем говорят».

Алексей Николаевич в лодке. Царское Село. 1915 г.

Алексей Николаевич и крестьяне, которых решили подвезти по предложению Жильяра. 1915 г.

Так как Царь был на фронте, а Александра Федоровна и старшие сестры находились в госпитале, где они работали медсестрами, с Алексеем оставался один Жильяр. В то время он был свободен как никогда. Вместе они ходили на верфи, в рестораны, на вокзалы и мосты за пределами охраняемой зоны. Конечно, дворцовая охрана поднимала тревогу: «Меня просили придерживаться установленных правил, но я не обращал на это внимания, и наши экскурсии продолжались, как и прежде». Жильяр и Алексей шутки ради стремились скрыться от преследовавшего их автомобиля с охраной: «Алексею Николаевичу доставляло огромное удовольствие сбивать их с толку, иногда нам это даже удавалось».

В мае 1914 года, перед самым началом войны, Жильяр смог продемонстрировать Царю результаты своего воспитания во время ежегодного пребывания Царской Семьи в Крыму. Он организовал для отца и сына прогулку в местечке под названием «Красный камень», у большой скалы, нависающей над долиной, с видом на горы Никитская яйла и Бабуган-яйла, покрытые красивыми сосновыми лесами. Нарушая в очередной раз порядок работы дворцовой охраны, они ушли в сопровождении только одного казака, чтобы провести вторую половину дня вдали от всех. К великой радости отца и Жильяра Алексей бегал и прыгал в снег как самый обычный ребенок. Жильяр написал о Царе: «По крайней мере, один раз сын дал возможность Царю вести себя как простому смертному: казалось, Николай смог расслабиться и отдохнуть».

За тот период, когда Жильяр был всецело занят воспитанием Наследника, изобретая, чем и как восполнить пробелы в его развитии, Алексей не получил ни одной травмы, что позволило избежать контактов с человеком, которого Жильяр опасался больше всего – с Григорием Распутиным.

Визит царской семьи в Свято-Троицкий монастырь под Москвой. 21 августа 1914 г.

 

IV. Распутин, «окаянная душа» Романовых

Судьба Распутина неразрывно связана с трагической судьбой Романовых.

Жильяр встретился с ним всего один раз, и то случайно: «Я столкнулся с ним в передней. У меня было время, чтобы рассмотреть его, пока он снимал шубу. Это был человек высокого роста с изможденным лицом, серо-голубыми, очень проницательными, глубоко посаженными глазами под кустистыми бровями. У него были длинные волосы, большая, окладистая борода… Эта единственная встреча, оставила во мне чувство сильной и неопределенной тревоги: в тот миг, когда взгляды наши встретились, я почти физически ощутил злобную силу этого человека».

Влияние Распутина на Александру Федоровну было огромным. Императрица повиновалась ему во всем. Эти странные, мистические, не поддающиеся рациональному истолкованию отношения между ними сыграли решающую роль в будущем Царской Семьи и в какой-то степени – всей России.

Распутин называл себя старцем, хотя таковым в принятом у русских понимании этого слова не был. В феномен старчества входит, кроме всего прочего, отказ от мирских и плотских удовольствий, что было совершенно не в характере Распутина, со всей страстью предававшегося греху.

Достоевский в романе «Братья Карамазовы», писал, что «Старец – это берущий вашу душу, вашу волю в свою душу и в свою волю». Такое определение как нельзя лучше передает сущность данного понятия. Но когда речь идет о разуме и воле Императрицы, которая под влиянием Распутина принимает губительные для страны решения, то можно только горько сожалеть об этом.

Распутин появился в 1905 году на Сергиевской даче, в резиденции Лейхтенбергов, – там же в это время служил Жильяр, – и в 1906 году в Александровском дворце, куда его привела Милица Николаевна. Распутина порекомендовал его церковный покровитель, впоследствии беспощадно обличавший его, архимандрит Феофан. Жильяр, посвятивший Распутину целую главу в своей книге, написал, что «по воле рока он явился в образе святого, будучи на самом деле нечестивцем и извращенцем». И далее: «Тлетворное влияние этого человека стало одной из главных причин смерти тех, кто надеялся найти в нем свое спасение». Распутин принадлежал к людям, умеющим проникать в человеческую душу. В его глазах горел огонь безумия – знак Божий для одних, сатанинский для других, третьи же считали его опасным шарлатаном. Ему были отлично известны слабости как мужчин, так и женщин. Распутина привели к неизлечимо больному, страдающему Алексею и это был во многом жест отчаяния, признание бессилия официальной медицины. Протестант Жильяр, чуждый всякому мистицизму, объяснял, что Распутин «осознал всю выгоду, которую мог извлечь, и благодаря дьявольской ловкости и интуиции ему удалась в каком-то смысле связать свою жизнь с судьбой мальчика».

Измотанная, деморализованная болезнью сына Александра Федоровна надеялась, что Распутин облегчит мучения Алексея, снимет болевой синдром, что он в самом деле обладает чудесным дарам целительства. Жильяр, постоянно общаясь с ребенком, не находил в этом ничего чудесного, напротив, он слышал от многих о возможности облегчения состояния ребенка, больного гемофилией. С его точки зрения, улучшение самочувствия Алексея было вызвано объективными причинами, главным образом стараниями докторов Боткина и Деревенко. Когда больному становилось лучше, «выздоровление приписывали не их заботам, а чудесному вмешательству Распутина!» Тем не менее существует свидетельство волшебного исцеления, представленное Ольгой Александровной, сестрой Царя, однажды утром, после визита Распутина, обнаружившей Цесаревича почти здоровым, хотя накануне состояние его было безнадежным. Способности Распутина проявились в 1912 году, но менее очевидным образом, когда Цесаревича уже соборовали, и вдруг его самочувствие резко улучшилось после того, как Императрица получила телеграмму от старца.

С большой долей вероятности можно утверждать, что Алексей принимал аспирин, препарат, обладающий выраженным терапевтическим эффектом. Это универсальное средство из Швейцарии, введенное в употребление в 1858 году, действует, кроме всего прочего, и как обезболивающее. Но тогда еще не знали, что аспирин разжижает кровь и противопоказан при гемофилии. Распутин с самого начала настаивал на прекращении приема любых лекарственных средств. Он мог оказать положительное влияние на ход болезни по причинам, весьма далеким от мистики. Прекращение приема аспирина привело к улучшению состояния Алексея.

Почва для идей Распутина была подготовлена заранее, поскольку Александра Федоровна питала слабость ко всему сверхестественному. Вероятно, в этом проявлялось влияние ее матери Алисы, увлеченной спиритизмом, участвовавшей в сеансах столовращения, – салонном увлечении, вошедшем в моду в конце XIX века. Для того чтобы стать Императрицей, Александре Федоровне, в молодости немецкой протестантке Алисе Гессенской, пришлось принять православие. Для этой глубоко верующей женщины смена веры была непростым и тщательно обдуманным решением. Жильяр считал, что «православие вполне соответствовало ее одержимости мистикой, а ее воображение захватывали византийски пышные церковные обряды. Она приняла новую веру со всем пылом неофитки. Распутин представлялся ей почтенным старцем в ореоле святости».

Чтобы родить мальчика, Александра Федоровна прибегала к самым разным ухищрениям и регулярно обращалась за помощью к ясновидящим, ворожеям, блаженным и пр., сношения с которыми были распространены в аристократических кругах так же широко, как пристрастие к кокаину. Богатым бездельникам и бездельницам, жаждущим развлечься без излишнего риска, был в ту пору свойствен избыток мистицизма. Однако для глубоко религиозной, мнительной и впечатлительной Александры Федоровны Распутин очень быстро стал единственной надеждой на избавление ее сына от мук или даже смерти.

Болезнь Алексея Николаевича и вполне понятное отчаяние, вызванное этим несчастьем, побуждали царицу все больше доверяться чудесам, и вскоре она полностью подчинилась тому, кто сумел создать наиболее яркую иллюзию Чуда. Страдания Алексея были им не заслужены, и с ними нельзя было смириться, даже если, по мнению матери, они были посланы Богом. Распутин, которого она считала чуть ли не пророком, представлялся ей тем, кто способен испросить прощение у Бога для нее и для ее сына. Тем не менее старец вовсе не был святым. Он цинично воспользовался этой ситуацией в своих целях. Вскоре разговоры о скандалах, связанных с его именем, стали не менее популярными, чем слухи о его святости. Сплетни об оргиях, разврате и сексуальной извращенности Распутина распространились от Санкт-Петербурга до Москвы. В полицию поступало все больше и больше доносов на Распутина, и они становились все тревожнее. Темные дела, в которых был замешан старец, бросали тень на репутацию Царской Семьи, благодаря защите которой он был недосягаем для правоохранительных органов. И Царь и Царица, люди строгих моральных устоев, закрывали глаза на его шокирующее поведение.

Сэр Брюс Локкарт рассказывал о том, как однажды вечером ему довелось стать свидетелем отвратительной сцены в «Яре», самом шикарном ресторане Москвы. Из одного из кабинетов, скрытого занавесями, внезапно вышел мертвецки пьяный Распутин с обнаженным половым органом, выкрикивая угрозы, а вслед ему неслись женские крики и звон разбитого стекла. Растерянные полицейские, зная, с кем они имеют дело, не решились вмешаться. Они сообщили о происшествии участковому, тот связался с полицмейстером, который поставил в известность градоначальника, который в свою очередь обратился к губернатору Москвы Джунковскому. Губернатор приказал отвести Распутина в отделение и продержать его там до утра.

Александра Федоровна с сыном в Ливадии. 1911 г.

На следующий день обезумевший от гнева Распутин первым же поездом выехал в Санкт-Петербург. Через двадцать четыре часа Царь отправил Джунковского в отставку. Из чувства мести бывший губернатор обнародовал полицейские рапорты а похождениях старца, особенно те, в которых сообщалось о плотских утехах «святого» со многими женщинами, в том числе с теми, имена которых были широко известны. В ответ Николай издал указ, запрещавший упоминать в печати имя Распутина. 8 января 1916 года Императрица написала мужу письмо, в котором недвусмысленно выразила сое мнение: «Джунковского и Орлова следует выслать прямо в Сибирь. После войны ты должен убрать их обоих».

По сообщению Жильяра, зимой 1910 года гувернантка Софья Тютчева, обеспокоенная шатаниями Распутина по спальням слишком еще юных великих княжон, воспитанием которых она занималась, попросила Императрицу запретить ему доступ к комнатам девушек. У нее были веские причины для такого поступка после обвинения старца в изнасиловании подруги княжон, Марии Вишняковой. Эту историю быстро замяли, но слухи продолжали ходить по дворцу. Император, прочитавший все полицейские рапорты, осознал угрозу, нависшую над его дочерями и запретил Распутину подниматься в комнаты детей.

Софья Тютчева и Мария Вишнякова были уволены Императрицей и вынуждены покинуть дворец: «Дети не просто никогда не говорили о Распутине в моем присутствии, но избегали любых намеков на все, что указывало бы на его присутствие». Жильяр внимательно следил за происходящим во дворце, искал информацию, проверял слухи, усиливал меры предосторожности: «Все очень боялись, как бы я не встретил его, так как комнаты во дворце, которые я занимал, находились рядом с комнатами Цесаревича. Поскольку я требовал, чтобы слуги, приставленные к нему, сообщали мне о малейших событиях в его жизни, эти встречи не могли происходить без моего ведома».

Жильяр заметил, что Распутин регулярно захаживал к Анне Вырубовой, фрейлине и близкой подруге Александры Федоровны и Распутина. Вырубова пользовалась полным доверием Императора. Некоторые недоброжелатели считали ее сумасшедшей. Жильяр эту «невежественную и лишенную здравого смысла» женщину называл «сентиментальным и мистически настроенным существом». Он же писал, что «она была способна на любые жертвы ради Императрицы, но сама ее преданность была опасной». Темные дела Распутина могли бы оставаться семейной тайной, которых и без того было немало. Однако старец стал слишком близок к Императрице, считавшей его гласом Божьим не только в делах, относящихся к здоровью ее сына, но и в политике.

По мнению Жильяра, он был, «несомненно, врагом, совершенно бессовестным и чрезвычайно ловким». В ноябре 1916 года Жильяр сопровождал Царя и Цесаревича в Киев. Там вдовствующая Императрица Мария Федоровна, мать Императора, вместе с многочисленными великими князьями предприняла последнюю попытку убедить своего сына изгнать Распутина из дворца. Царь ужасно переживал, так как знал, что его жена не смирится с подобным решением: «Он никогда не казался мне столь расстроенным, – писал Жильяр после беседы с ним. – Он стал нервным и вспыльчивым, хотя всегда держал себя в руках, и даже два или три раза грубо разговаривал с Алексеем Николаевичем». Царь не сделал ничего. Сестра Александры Федоровны, Элла, которую та очень уважала, приехала из своей обители в Москве, чтобы увидеться с Императрицей в Царском Селе, урезонить и предостеречь ее. Их встреча была очень короткой, и больше они никогда не виделись.

Все возраставшее влияние Распутина беспокоило Думу, а также иностранные государства. После беседы со швейцарским представителем в Петрогрaдe, консулом Эмилем Одье, Жильяр написал, что «никогда не подозревал до этой беседы важности, которую придавали политической роли Распутина не только сами русские, но и люди в европейских посольствах и представительствах в Петрограде». Император, поглощенный бестолковым ведением войны, почти не появлялся в Царском Селе. В то время внутриполитические решения принимались Александрой Федоровной.

В августе 1915 года, накануне заседания Думы, на котором был провозглашен курс на реформы, А.Ф. написала Царю: «Наш Друг (Распутин) просил тебя много раз отсрочить это на столько, на сколько возможно… Сейчас они намерены вмешаться и судить о делах, в которых ничего не смыслят. Не забудь, что твой долг – оставаться самодержцем». И далее: «Наш Друг просит тебя распустить Думу с 14 числа». Многие наблюдатели полагали, что влияние Распутина на политику могло быть преувеличено и что его действия слишком переоценивались под влиянием мистического образа этого человека. Личные письма Александры Федоровны Императору (более четырехсот в 1914–1917 годах) убедительно доказывают, что его влияние было ощутимым во всех сферах жизни государства, в том числе в военной.

Александра Федоровна писала эти длинные письма в то время, когда они впервые надолго разлучились с Царем, находившимся в ставке Верховного главнокомандования. Анна Вырубова и Распутин упомянуты почти во всех письмах, он – под именем Друга. Вырубову в письмах к мужу Императрица называла Коровой. Все эти письма изобилуют бесчисленными ссылками на Бога, Богоматерь, ангелов и святых. Они наполнены словами нежности в адрес Николая, которого Императрица называла Ники, проклятиями на голову «сумасшедших и мерзких существ» – членов Думы или же ненавистью к «грязным евреям», но в них ни разу не проскальзывает намека на хоть какое-то улучшение состояния Алексея.

Алексей Николаевич с Императором и Императрицей в Могилёве. 1915 г.

Алексей Николаевич на лечении в Ливадии весной 1913 г.

Тяжелее всего было смириться с тем, что Распутин и Вырубова обсуждали дела напрямую с будущими или действующими министрами: «Наш Друг два часа беседовал с Барком (министром финансов)» (11 мая 1915 г.). «Прости меня, но кандидат на пост военного министра мне не нравится <…> Не враг ли он нашего Друга? Это нехорошо» (12 июня 1915 г.). «Кажется, наш друг снова обедал с Шаховским (Министром торговли и промышленности), который ему нравится. Он может оказать положительное влияние на этого человека» (12 июня 1915 г.). По вопросу о назначении Трепова, министра общественных работ: «Григорий очень обижен тем, что ты не спросил его совета. Я тоже очень сожалею об этом назначении» (1 ноября 1915 г.). Чуть ниже: «Наш Друг сказал, что Штюрмер может еще некоторое время оставаться председателем Совета Министров» (9 ноября 1916 г.). В сентябре 1916 г.: «Григорий настоятельно просил назначить на этот пост Протопопова». Имелся в виду пост министра внутренних дел, на который Протопопова действительно назначили. Жильяр позже назвал этого деятеля «невежественным преступником».

Трудно понять, насколько велико было влияние советов Распутина. В августе 1916 г. Николай написал: «Ты сама знаешь, что у нашего Друга порой возникают очень странные идеи. Поэтому следует быть осмотрительными, особенно в том, что касается назначений на важные должности». Начиная с осени 1916 г. Александра Федоровна больше не довольствовалась рекомендательными записками: «Если ты его возьмешь – телеграфируй мне». Она лично отправлялась в Могилёв для того, чтобы добиться принятия нужного ей решения. Однако Распутин, будучи весьма сложной натурой, действовал и самостоятельно, если был не согласен с Императрицей. Например, он ворвался прямо к генералу Николаю Рузскому, чтобы прекратить жестокие погромы евреев в Галиции в 1915 году.

По словам Жильяра, у Императрицы случались приступы мистической одержимости, и она была очень суеверна. Это отчетливо проявилось во многочисленных фрагментах переписки: «Не забудь держать в руке маленькую иконку и много раз провести по волосам его (Распутина) гребешком перед заседанием Совета Министров». (15 сентября 1915 г.) Мир для Александры Федоровны в какой-то момент поделился на друзей и врагов Распутина. Того, кто выступал против него, следовало неумолимо устранять с пути, ведь «он восстал на Божьего человека, и значит, его дела не могут быть благими, а советы справедливыми» (16 июня 1915 г.), – написала она о Николае Николаевиче, главнокомандующем русской армией, Распутин вмешался даже в ход войны: «Я должна передать тебе следующую просьбу нашего Друга, вызванную видением, которое было у него ночью. Он просит тебя начать наступление под Ригой». (15 ноября 1915 г.)

Объектом особой ненависти Императрицы и Распутина был великий князь Николай Николаевич Романов, уважаемый и заслуженный человек, который очень быстро стал противником влияния старца и Императрицы на политику. Главнокомандующий лаконично телеграфировал Распутину, выразившему желание приехать в Ставку повидать Императора: «Приезжай, я прикажу тебя повесить». Во всех своих письмах Александра Федоровна пыталась убедить Царя отправить командующего русской армией в отставку.

Царь разрывался между любовью к жене и верностью своему дяде. Царица подозревала, что дворянство намеревается заточить Николая II в монастырь и возвести на трон великого князя Николая Николаевича. Царь, чтобы обезопасить себя с этой стороны, принял решение, ошеломившее военную элиту и главные штабы союзников: он сместил Николая Николаевича и объявил главнокомандующим себя.

Великие княжны с семьей солдата, находящегося на фронте, осенью 1915 г.

Алексей Николаевич с генералом Николаем Рузским в Могилёве. 1916 г.

Ни один государь никогда не совершал подобных промахов. В армии царили разброд и шатание. Николай II был полным профаном в вопросах военной стратегии и тактики, при этом он фактически забросил политическое управление Россией, передав его Императрице. В это же время Царь в глазах народа нес всю ответственность за поражения в войне. Александра Федоровна чуть позже напишет о его кадровой политике: «Он (некий родственник Царской Семьи) не знал, что именно Григорий убедил тебя, как и всех нас, в совершенной необходимости этой замены для тебя, нас и всей России». Царь поддался внушению. Народ ненавидел Императрицу, которую обвиняли в низменной связи со старцем. Оба они, по мнению общественности, несли ответственностъ за все ошибки правления.

По свидетельству Жильяра незадолго до войны он участвовал в поездке вместе с Алексеем. В Петергофе он сел на маленькую яхту «Александрия» и доплыл до военного порта Кронштадт, где поднялся на борт Императорской яхты «Штандарт». Здесь он узнал новость о покушении на Распутина, совершенном какой-то женщиной 28 июня, из ревности или по другой причине – никто не знал точно, но Распутин был на волосок от смерти. Информация о покушении распространилась мгновенно.

На судне говорили только об этом происшествии. Напряжение достигло предела. В каютах Царской Семьи стонала Александра Федоровна, в то время как остальные пассажиры яхты в тревоге перешептывались. Жильяр отмечал, что все надеялись на то, что наконец появился шанс на освобождение от этого чудовища, но никто не решался радоваться открыто: «проклятый мужик, похоже, был очень живучим, и можно было опасаться, что он выкарабкается». Подобные слова из уст утонченного и сдержанного Жильяра свидетельствуют о настроении, преобладавшем в окружении Императора. Ненависть к Распутину, нарастающая повсюду, постепенно распространилась и на Императрицу и на самого Императора, который не предпринимал никаких действий в отношении Распутина».

В декабре 1916 года был сыгран последний акт этой трагедии, закончившийся убийством старца. Его совершил не один из многочисленных врагов Царя (Распутин был просто находкой для антимонархической пропаганды), напротив, оно было делом рук тех, кто хотел спасти российский престол от гибели. Князь Феликс Юсупов и великий князь Дмитрий Павлович с помощью Пуришкевича, депутата-монархиста, заманили Распутина в юсуповский особняк, безуспешно пытались его отравить, изрешетили пулями и, наконец, бросили в замерзшую Неву с Крестовского моста. Вскрытие трупа, обнаруженного двумя днями позже, показало, что смерть наступила в результате утопления.

Феликс Юсупов унаследовал огромное состояние и женился на княжне Ирине Александровне, племяннице Императора. Великого князя Дмитрия по очереди воспитывали родная сестра Александры Федоровны, Элла, а потом – сам Царь, считавший своего кузена человеком талантливым и умным и относившийся к нему как к собственному сыну. Удар был нанесен самыми близкими Императору людьми, ими руководили и ненависть и любовь одновременно. Это поистине трагедия шекспировского масштаба. Свет дневной погас для Царской Семьи, ее непопулярность в нapoдe резко возросла. На улицах и в общественных местах открыто выражали жестокую радость по поводу смерти Распутина. Убийство Распутина должно было развязать Царю руки, но у Николая II больше не осталось ни сил, ни энергии. Он был измучен и подавлен.

Императрица Александра Федоровна во время визита в Ставку. Могилёв, 1916 г.

Князь Юсупов и великий князь Дмитрий Павлович стали героями, которых превозносили дворяне, народ и пресса, несмотря на цензуру. Сестра Императрицы Елизавета Федоровна (Элла), очень набожная женщина, писала матери князя: «Бог благословит Вашего сына за его патриотический поступок». Члены Царской Семьи ходатайствовали за убийц Распутина перед Царем, Императрица же, напротив, убеждала его принять суровые меры против убийц.

Александра Федоровна прекрасно сознавала, что каждая пуля, выпущенная в Распутина, предназначалась и ей.

Давление общественного мнения оказалось столь сильным, что Царь не отважился принять решительные шаги в отношении князя Юсупова и Великого князя Дмитрия. Он отправил их в изгнание, что являлось очень мягким наказанием и даже спасло их от революции. Природа абсолютизма проявилась и в этом – в праве Царя казнить и миловать, изгонять и осуждать, прощать и вознаграждать. Распутина похоронили в Царском Селе. Через несколько месяцев, после Февральской революции, Временное правительство прикажет вырыть его труп на глазах ошеломленной Александры Федоровны и бросить в Императорских конюшнях. Потом его сожгут, – где – неизвестно.

Императору пришлось столкнуться с усиливавшимся демократическим давлением общества, требовавшего принятия конституции, либеральных уступок, свободы слова и избираемого парламента, который обладал бы правом назначать министров. На войне его ждали все более тяжелые поражения, и он не знал, как остановить бегство своей армии. Что же касается его личной жизни, то женщина, ради которой он пожертвовал всем, любимая им до безумия, стала лишь тенью себя прежней, сломленной, фанатичной и издерганной, уязвленной до глубины души ненавистью, которую испытывали по отношению к ней миллионы людей по всей России.

Пытаясь убежать от семейных проблем, Император вернулся в Ставку – главный штаб армии. В каком-то смысле он был подобен тем новобранцам, которых посылали в бой без боеприпасов или даже без оружия, так что выжить они могли только чудом, и которые бежали с поля боя при первой же возможности. В войсках активно действовали большевистские агитаторы. Они выступали за немедленное заключение перемирия. Царь считал это предательством, но голодные, измученные войной и плохим командованием солдаты видели в перемирии надежду на спасение.

Николай II был хранителем абсолютизма, теперь он стал его узником, прежде чем оказаться в еще более страшном плену у революционеров.

 

V. Падение монархии

В 1904 году Жильяр еще ничего не знал о российском обществе, его традициях и вере, его политическом устройстве. С жестокими реалиями русской жизни он столкнулся во время Русско-японской войны 1904 года и революции 1905 г. Упоминая о погромах и жестоких репрессиях, он писал: «С самого начала Россия открылась мне с самой ужасной стороны, полная угроз, ужасов и страданий, ожидавших меня». Воспитанный в демократическом духе, выросший в Швейцарии, где никогда не правил ни один монарх, и где право на свободу личности считалось важнейшим и неотъемлемым, он даже в сложнейших перипетиях судьбы смог сохранить способность к трезвой и справедливой оценке происходящих событий.

Своим родителям, обеспокоенным ситуацией 1905 года, Жильяр писал: «Я вас уверяю, что совершенно не рискую собой. Худшее, что может случиться, – это потеря работы. Ничего другого я не опасаюсь». В марте 1906 года Жильяр впервые был вовлечен в политическую жизнь, о чем он в тот же вечер с иронией рассказал в письме к матери. Сразу после начала работы I Государственной Думы Жильяра пригласили на обед, устроенный великим князем Петром Николаевичем во дворце. Окна бального зала выходили на Неву. Великая княгиня Милица была царственно красива. Она была в парадном, украшенном драгоценными камнями платье с многометровым шлейфом. Княгиня пришла на встречу с Жильяром вечером, потому что Император попросил его перевести на французский язык речь, которую он собирался произнести в Думе в день ее открытия. Эта просьба льстила Жильяру и в то же время очень беспокоила его.

Николай II с сыном на берегу Днепра. 1915 г.

Работа над переводом началась в 8 часов вечера. «Сперва мы столкнулись с почти непреодолимыми трудностями. Как передать по-французски длинные и изменчивые обороты русского языка, его неуловимый аллюр, его литургические фразы, его непереводимые обороты и образы, да и можно ли понять нрав русских, воплощенный в их языке? <…> Мой поезд пришел в 12.40 по полуночи; у меня неуклюжее перо, результаты работы плачевны. Я извиняюсь и предчувствую свой провал, узнав, что посыльный уже собирается в Александровский дворец, чтобы передать их Величествам мою чудовищную писанину. Я обращаюсь к нему с мольбами и показываю жалкий клочок бумаги, наполовину исписанный чернилами, наполовину – карандашом. <…> Было принято решение все переписать и послать во дворец только утром». У Жильяра оставалось десять минут для того, чтобы успеть на последний поезд. Он спустился по лестнице без четырех минут четыре и великая княгиня бросила ему на ступенях: «Признайте, месье, весьма знаменательно, что именно вы перевели эту речь, это каприз судьбы, и в этом вся прелесть! Должно же было случиться так, что именно республиканец из самой старой республики в Европе перевел речь для Императора».

После поражения в Русско-японской войне и революции 17 октября 1905 года Император подписал манифест, в котором объявлялось о создании парламента – Государственной Думы с обещанием установить конституционное правление. Согласие на эту уступку вырвал у Николая II его министр Сергей Витте, который вскоре получил титул графа. Реформы касались введения свободы печати, собраний, союзов и совести, а также равенства всех перед законом. Пьер Жильяр вспоминал о том, как нервозна и подавлена была Императрица во время чтения манифеста Сергеем Витте. В то время, когда всем казалось, что теперь Царь пойдет по пути реализации реформаторских планов, принятия конституции и т. д., произошел нечто совершенно неожиданное. Николай II обратился к великому князю Николаю Николаевичу с просьбой стать военным диктатором! Тот ответил отказом. Только одного манифеста оказалось недостаточно для успокоения общественного мнения, стачки и демонстрации продолжались. Витте отстранили от власти.

27 апреля 1906 года Николай II открыл первое заседание Государственной Думы, произнеся в Зимнем дворце тронную речь, которую Жильяр перевел для него: «Дa исполнятся горячие Мои желания видеть народ Мой счастливым и передать сыну Моему в наследие государство крепкое, благоустроенное и просвещенное». Мертвенно-бледный Николай фактически объявил ошеломленным депутатам о возврате к строгой авторитарной власти, что привело к крушению всех либеральных надежд. Он распустил I Думу до начала лета, после назначения нового премьер-министра, Петра Столыпина. Столыпин не останавливался перед самыми суровыми мерами для наведения порядка в стране. Казнь через повешение в России стали называть «столыпинским галстуком», а на самого Столыпина вскоре было совершено покушение, в котором он сам чудом остался невредим, однако его младшая дочь получила тяжелые ранения, пострадали четверо других его детей и погибло многожество людей, в момент покушения находившихся в приемной премьер-министра.

Между тем Столыпин работал по пятнадцать часов в сутки, смог убедить Царя принять множество законов, улучшил финансовое положение страны, обложив налогами дворянство. Он поощрял развитие торговли, основал банк, который выдавал беспроцентные кредиты мелким крестьянским хозяйствам на покупку земли. Столыпин сделал все возможное, чтобы вывести Романовых из изоляции от общества. Он требовал, чтобы они появлялись на публике, чтобы они показывались перед народом. Он также старался как можно чаще сообщать им о непристойных поступках Распутина и подчеркивал опасность, угрожающую репутации царственного дома, если Императрица не прекратит отношения со старцем.

В сентябре 1911 года Столыпин был смертельно ранен во время представления в Киевском оперном театре провокатором Дмитрием Богровым, агентом охранки. Жильяр упомянул об этом событии в одном из последних своих писем, посланных матери, умершей в конце того же года: «Новость о покушении на Столыпина и его смерти вызвала здесь огромное волнение <…> Какая горькая ирония судьбы в том, что Столыпина убили именно те, кто обязан был защищать его! <…> В момент покушения Император находился позади, в Царской ложе, вместе с великими княжнами Ольгой и Татьяной. Он выглянул и, поднявшись, бледный и спокойный, смотрел на публику, которая бурно приветствовала его и пела национальный гимн под аккомпанемент оркестра, в то время как в первом ряду несчастный Столыпин хрипел в своем кресле, истекая кровью, а толпа, бросившись на убийцу, рвала ему бороду и волосы, жестоко избивая. Добавьте к этому истерические крики женщин, стоны людей, сбитых с ног в первые секунды паники, и вы получите представление о кошмарной сцене, которая останется в памяти у девочек на всю оставшуюся жизнь».

Политическим обоснованием царской власти была идеология абсолютизма. Император являлся полновластным правителем и ни перед кем не должен был отчитываться. Его также считали «помазанником Божьим», то есть лицом, осененным особой благодатью. Род Романовых насчитывал около шестидесяти человек, которые жили за счет государственного бюджета, по усмотрению Императора. Великие князья получали ежегодную ренту 280 000 рублей. Принцам крови полагалась к тому же сумма в один миллион рублей на совершеннолетие, а великим княжнам – та же сумма на свадьбу. Никого из членов Царской Семьи нельзя было судить в обычных гражданских или уголовных судах, они занимали высочайшие гражданские и военные посты.

На следующий день после преждевременной смерти Александра III в 1894 году его сын Николай Романов получил доступ к неограниченной власти, включая власть над членами собственной Семьи. Всегда до этого находившийся в тени отца, он был человеком робким, подверженным чужому влиянию, с весьма скромными интеллектуальными способностями. Даже с его официальной любовницей (еще до свадьбы), балериной Матильдой Кшесинской, его познакомил отец. Правление Александра III было особенно авторитарным. Царь установил строгую цензуру, и в 1882 году принял законы, ограничивающие права пяти миллионов российских евреев.

С самого начала своего правления, будучи совершенно неподготовленным к самодержавной власти, молодой Император стремился продолжать внутриполитический курс своего отца и тормозил всякие попытки реформ, в то время как вся Россия ожидала от него либеральных уступок, принятия конституции и мер, необходимых для модернизации страны. Следуя советам Константина Победоносцева, непримиримого противника любых реформ, молодой Царь совершал ошибку за ошибкой и де факто отгородился от своей страны, положившись на безответственную и некомпетентную бюрократию.

Николай II не был правителем нового типа, способным откликнуться на вызовы времени. Он стал лишь тенью своего отца, Александра III, а его нерешительный характер раздражал всех, начиная с матери Марии Федоровны, вдовствующей Императрицы, слишком рано потерявшей мужа. Знаменательным фактом явилось уже то, что Мария Федоровна решительно отказалась передавать драгоценности Семьи Романовых и символы Царской власти своей невестке, которую невзлюбила.

Как бы там ни было, но Николай Романов и юная Алиса Гессенская по-настоящему полюбили друг друга. Бракосочетание состоялось в 1894 году во время траура по отцу. Их коронация в 1896 году должна была стать грандиозным событием с проведением киносъемки братьями Люмьер. Однако многодневные торжества были омрачены ужасной трагедией, в результате которой погибли две тысячи человек, затоптанные и раздавленные на Ходынском поле. Именно там собрались десятки тысяч людей в ожидании бесплатной раздачи Царских подарков. Ходынка, на которой производились войсковые смотры и учения, вся была изрыта траншеями и рвами. Перекрытые непрочными настилами или плохо засыпанные организаторами торжества, они стали настоящими ловушками для толпы. Число пострадавших было огромно, а праздник безнадежно испорчен. Правление началось с плохого предзнаменования.

С личностью Александры Федоровны связывали свои надежды те, кто желал установления в России конституционной монархии английского типа. Однако, по словам Жильяра, Александра Федоровна изменила своим убеждениям и стала преданной до абсурда защитницей абсолютизма. Болезнь сына сбила ее с толку, внушив слепую веру в чудеса, в Провидение, которое, по ее мнению, благоволило Царской Семье и служило единственной и достаточной защитой.

Война 1914 года застала Царскую Семью врасплох. В июле Жильяр написал своему брату Фредерику: «После полудня мы уезжаем в Финляндию (на яхте «Штандарт»), затем вернемся сюда на несколько дней, к прибытию Пуанкаре, а потом – назад, в Финляндию, вплоть до моего отпуска. После августовского отдыха, я, возможно, буду работать в течение года без единого дня отпуска и только с одним выходным в две недели».

Президент Пуанкаре 19 июля прибыл в Кронштадт на броненосце «Франция» с кратким визитом к своему русскому союзнику. Франция, являясь единственной республикой в Европе, за исключением Швейцарии, не входившей ни в один военный союз, стала парадоксальным образом союзницей самого авторитарного из европейских режимов. Займы России во Франции, которые вскоре приведут к крушению благосостояния стольких французских семей, составляли огромные денежные суммы. Пуанкаре прибыл в Петергоф.

После торжественного обеда Цесаревич поспешил к Жильяру, чтобы показать ему цепь ордена Почетного легиона, только что преподнесенного ему французским президентом. Немного позже Николай обратился к наставнику Цесаревича: «Известно ли вам, что я только что говорил о вас с господином Пуанкаре? Он минуту пообщался с Алексеем и спросил меня, кто давал ему уроки французского?» Эта похвала обрадовала Жильяра, который, будучи очень требовательным, считал, что его ученик знает язык недостаточно хорошо. В день отъезда Пуанкаре Австрия, искавшая повода для объявления войны, объявила ультиматум Сербии. В России была объявлена всеобщая мобилизация. 1 августа кайзер Вильгельм II объявил России войну.

Император узнал эту новость, находясь в Петергофе. Жильяр присутствовал при разыгравшейся сцене: «Императрица расплакалась и великие княжны, увидев горе своей матери, тоже залились слезами». Слезы быстро высохли, потому что Царя, появившегося 2 августа на балконе Зимнего дворца, приветствовала толпа, в исступленном восторге певшая российский гимн. Тогда казалось, что эйфория начала войны обеспечит мощный подъем популярности династии Романовых. В Москве Царь и Царица попали в атмосферу патриотической экзальтации, так поразившей Жильяра: «Огромная толпа заполнила площади и улицы, люди взбирались на крыши лавок, гроздьями висели на деревьях, собирались у витрин магазинов, давились на балконах и чуть ли не выпадали из открытых окон, в то время как все колокола непрерывно звонили, тысячи людей пели величественный, прекрасный российский гимн, в котором выразилась вера целого народа:

Николай II как будто слышал биение сердца великой России и верил в то, что наконец объединился со своим народом. Миллионы людей по всей Европе тоже верили в скорую и легкую победу.

Николай II с сыном. Могилёв. 1915 г.

Алексей Николаевич на русско-германском фронте. 1915 г.

Швейцария, сохранявшая нейтралитет, тем не менее тоже провела мобилизацию. Ее армией командовал генерал Билль, не скрывавший своих симпатий к Вильгельму II и выражавший несогласие с политическим нейтралитетом страны и большинства ее населения, особенно франкошвейцарцев. Жильяр направился в дипломатическую миссию Швейцарии в Санкт-Петербурге, «чтобы получить приказ о немедленном отъезде. В тот вечер я провел в долгой беседе с Императрицей, которая не могла смириться с моим отъездом в Швейцарию». В газетах по ошибке сообщалось о нарушении швейцарского суверенитета Германией. Эта новость обеспокоила Жильяра. Путь через Дарданеллы, которые оставались последними морскими воротами, был закрыт. Отныне он не мог покинуть Россию. Император потребовал от министра иностранных дел Сергея Дмитриевича Сазонова договориться со швейцарским правительством таким образом, чтобы Жильяр смог остаться с Царской Семьей. Это была особая привилегия, предоставленная Пьеру Жильяру Берном 14 августа 1914 года.

Алексей Николаевич с отцом на русско-германском фронте. 1915 г.

Его судьба с того времени была неразрывно связана с Россией. Обстоятельства очень сблизили его с Императором, который теперь часто беседовал с ним и попросил сопровождать Алексея в Ставку Верховного главнокомандования русской армии, находившуюся в Могилёве. Жильяр с Алексеем проводили в Ставке неделю за неделей. Жильяр давал уроки, приглашал других преподавателей и следил за образованием Цесаревича. Вместе с Императором он ездил вдоль линии фронта от Балтики до Черного моря. Он фотографировал отца и сына в походе или во время инспекционных выездов. Русская армия испытывала первые неудачи. Сотни раненых привозили с фронтов. В газетах сообщалось о тяжелых поражениях, затем, наконец, об успешной операции русских войск в Галиции. Русские удерживали Варшаву, которую стремились захватить германские войска.

Потери в личном составе русской армии были неоправданно велики. Весной 1915 года, когда Германия перешла в наступление, войска нуждались буквально во всем. Практически во всех частях не хватало оружия, боеприпасов, провианта, медикаментов. Это было началом большого поражения. «25 июня он (Николай II) отправил в отставку своего военного министра генерала Сухомлинова, преступная халатность которого привела к ужасному положению в плане материального снабжения войск». Летом 1915 года количество убитых и раненых приблизилось к 2 миллионам человек. Солдат посылали в бой с одним ружьем на двоих, с одной обоймой, а иногда – в штыковую против пулеметов противника. Однако Россия выполнила свои обязательства перед союзниками, своими действиями сковав значительную часть немецких сил на Восточном фронте. Франция благодаря этому обстоятельству избежала столкновения со всей немецкой военной машиной, которое могло стать для нее роковым. В целом в России было мобилизовано почти 15 млн человек. Потери в войне составили 5,5 млн русских солдат (50 % из них – погибшими).

При каждом новом поражении искали виноватых. Под подозрение попали все немцы, проживавшие в России. Специальным указом от 31 августа 1914 года Царь провозгласил, что отныне Санкт-Петербург переименовывается в Петроград, поскольку прежнее название имело немецкую этимологию. В 1915 году сэр Брюс Локкарт сообщил о том, что он стал свидетелем жестоких антинемецких погромов. За три дня, начиная с 10 июня, при попустительстве властей все лавки российских подданных в Москве, носивших немецкие фамилии, были разграблены и сожжены. Громили всё, даже магазин музыкальных инструментов Бехштейна и Блютнера был разбит погромщиками.

Николай II рядом с оленем, добытым во время охоты в Спале. 1913 г.

Алексей Николаевич с отцом на русско-германском фронте. 1915 г.

Алексей Николаевич в Могилеве. 1916 г.

Толпа, вышедшая к Царскому поезду. Русско-германский фронт. 1915 г.

Алексей Николаевич с отцом на русско-германском фронте. 1915 г.

Императрица, немка по происхождению, стала объектом политических нападок и ненависти, ловко разжигаемой оппозицией во всех общественных слоях, включая аристократию. По рассказам Локкарта, самым популярным был в то время анекдот о Цесаревиче, плачущем в коридорах дворца. Какой-то генерал якобы спрашивал его, что случилось. Цесаревич отвечал, полуплача, полусмеясь: «Когда терпят поражения русские, папа кричит и сердится. Когда проигрывают немцы – мама начинает кричать». Неуспехи на фронте становились поводом для погромов. Сэр Брюс Локкарт сообщал также, что теперь, восклицая «Боже, Царя храни», патриоты добавляли «бей жидов».

В августе 1915 года Царь отстранил от должности великого князя Николая Николаевича и отправил его руководить военными действиями на Кавказе. Александра Федоровна осталась в Царском Селе с Распутиным, «она безоговорочно и во всем следовала его подсказкам», – писал Жильяр. Он добавлял также, что она «сильно сдала, с ней стали случаться припадки мистического экстаза, когда она переставала узнавать людей и предметы <…> Стремясь спасти своего мужа и детей, которых она любила больше всего на свете, Императрица фактически приближала их гибель».

Жильяр, следуя за Императором в его поездках в места дислокации войск, все сильнее беспокоился за Алексея. Мальчик больше не учился и стал очень нервным. Дыхание войны обжигало юную душу. Его подвели к этому безжалостному пламени слишком близко. Алексея так шокировали посещения госпиталей, где находились раненые и умирающие, что он порой цеплялся за мундир своего отца, подобно утопающему посреди бурного океана. Жильяр писал своему брату Фредерику из Ставки: «Ах, эта третья зима на войне будет ужасной, чудовищной, но она будет последней, в 1917-м заключат мир, я в этом глубоко убежден».

Жильяр попросил у Императора разрешения вернуться с Алексеем в Царское Село. Через несколько дней, в начале декабря 1916 года, Алексей простудился. Началось сильное кровотечение, и Жильяр возвратился в Александровский дворец специальным поездом, шедшим на малой скорости, чтобы избежать сильной тряски. Освободившись на некоторое время от своих обязанностей, он направился в Петроград, где навещал друзей и возобновил связи, которые были прерваны на два года не по его воле, но силою обстоятельств. На досуге он пришел к выводам, весьма для него неутешительным: «Я вскоре убедился, что в общественных умонастроениях за последние месяцы произошла заметная перемена. Люди уже не ограничивались нападками на правительство, теперь они ополчились напрямую против Императора».

К весне 1917 года положение на фронте стало катастрофическим. Участились обращения к Царю с требованиями политических уступок. Великие князья Николаевичи, Владимировичи и Михайловичи, близкие друзья, влиятельные политики, например, князь Львов и Михаил Родзянко, – все стремились убедить Императора в необходимости реформ. Он сдался и согласился признать право Думы назначать и смещать министров. Это могло бы облегчить положение, но в тот же вечер после долгой беседы с Императрицей Царь изменил точку зрения. Он заранее подписал указ о роспуске Думы и передал его премьер-министру Голицыну. Все были ошеломлены.

Царь покинул Царское Село и направился в Ставку, оставив страну на грани революционного взрыва. Ему оставалось править только два дня. В это время он пишет из Могилёва: «Мой дух спокоен, здесь нет ни министров, ни щекотливых вопросов».

Народ, измученный голодом и лишениями военного времени, стал объединяться с казаками на улицах. Восстал Петроград. 25 февраля Императрица написала Царю: «Это хулиганские выступления: негодяи и безродные девки бегают и кричат, что у них нет хлеба, только для того, чтобы поднять шум». Отчаявшийся Родзянко в телеграмме умолял Николая II доверить пост главы правительства какому-нибудь лицу, обладающему доверием народа и армии. Из Петербурга в Могилёв срочно прибыла делегация от монархической партии с тем, чтобы убедить его без промедления даровать свободы, которых требовала нация». По совету «безумцев», как их называл Жильяр, Император ответил отказом.

По сообщению Жильяра, профессор Федоров, осознавая, что каждый час дорог и что катастрофа неизбежна, «бросился разыскивать генерала В., занимавшего один из самых высоких постов в окружении Императора. Он нашел его взгромоздившимся на лестницу, где он вбивал в стену гвоздь, чтобы повесить на него какую-то картину. Федоров рассказал о причинах своего беспокойства и умолял немедленно пойти к Царю. Однако тот посмотрел на Федорова как на сумасшедшего, и взяв молоток, продолжил занятие, прерванное докучливым просителем». Император больше ничего не предпринимал, в любом случае, было уже слишком поздно.

В это время Жильяр находился в Александровском дворце. Он поддерживал контакты с друзьями, оставшимися в Петрограде, следил за событиями и отмечал, что «правительство не делало ничего, что могло бы хоть сколько-нибудь успокоить массовые волнения. Своими карательными мерами, столь же неэффективными, сколь и преступными, Протопопов лишь вызвал ответное ожесточение». Через три дня солдаты перешли на сторону восставших. 13 марта Дума создала Временное Правительство, в котором премьер-министром стал князь Львов. Император принял решение вернуться в Царское Село своим поездом, но был остановлен восставшими в Пскове, в 50 км от Петрограда. Он предпринял попытку переговоров с председателем Думы Родзянко и заявил о своей готовности пойти на уступки. Однако никто уже не нуждался в Николае II, чьи решения, начиная с 1905 года, подготавливали катастрофу. Дума потребовала от него отречения. Император согласился на это и телеграммой объявил, что передает власть своему сыну, а потом заявил членам делегации, приехавшей, чтобы заставить его подписать документ об отречении, следующее: «Сегодня до трех часов пополудни я считал, что могу отречься в пользу сына, но я изменил свое мнение: я отрекаюсь в пользу моего брата Михаила». На этот раз Царю пришлось соприкоснуться с реальностью, а она оказалась жестокой. Он посоветовался с профессором Федоровым:

«– Сергей Петрович, ответьте мне честно, болезнь Алексея неизлечима?

Профессор Федоров, осознавая всю важность слов, которые он собирался произнести, ответил ему:

– Государь, медицина учит нас, что это неизлечимая болезнь. Те, кого она поражает, могут дожить и до преклонного возраста, и все же жизнь Алексея Николаевича постоянно находится под угрозой.

Император горестно опустил голову и прошептал:

– То же самое сказала мне Императрица… Что ж, если дело обстоит именно таким образом, если Алексей не может быть полезным своей стране, как мне хотелось бы, то мы вправе уберечь его от этой участи».

Царь решил отречься от престола в пользу своего брата Михаила. Менее чем через двадцать четыре часа тот тоже отказался от престола. С тех пор бывший Император содержался под арестом.

В Царском Селе Жильяр понял, что правые монархисты хотели заменить Николая II на другого человека, в то время как либералы и левые решили обойтись без института монархии. События развивались очень быстро. Жильяр находился рядом с Императрицей и ее детьми. Алексей болел корью. Ольга, Татьяна и Анастасия вскоре тоже заразились. Дворец был отрезан от всего мира. Во время Февральской революции Жильяр не отходил от телефона, чтобы узнать хоть что-то. Он выяснил, что резервные полки охраны выступили на стороне восставших. Все происходящее ошеломило Императрицу. Жильяр наблюдал через окно за стычками матросов и казаков из охраны с бунтовщиками.

Николай II беседует с Александрой Федоровной. 1910 г.

Две роты в четыре шеренги с винтовками наизготовку заняли позиции по меньшей мере в пятистах метрах от Александровского дворца: «Императрица, потеряв голову при мысли о том, что на ее глазах может пролиться кровь, выходила вместе с Марией Николаевной на улицу, к солдатам, в надежде призвать их к спокойствию. Она просила провести переговоры с восставшими, что было весьма опрометчиво в ситуации, когда люди гибли и с той, и с другой стороны». Между двумя противоборствующими лагерями была установлена нейтральная зона. Находясь в ходе переговоров рядом со своей матерью на улице, в холоде, Мария заболела пневмонией, последствия которой сыграли важную роль в жизни всей Царской Семьи.

Три дня от Императора не было никаких известий. Затем во дворец пришла новость об отречении: «Отчаяние Императрицы превосходило все мыслимые пределы». Дети все еще ничего не знали. На следующий день Жильяр снова посетил Александру Федоровну: «Она бледна, но очень спокойна. Она ужасно ослабела и постарела за эти дни». Она сообщила Жильяру, что она сама, ее дети и Император, который все еще не мог воссоединиться с Семьей, арестованы. Та же участь ожидает всех, кто до 16 часов не покинет дворец. «Я решил остаться», – ответил ей Жильяр без всяких колебаний.

Именно ему Императрица доверила деликатную задачу сообщить ее сыну о положении дел. В своем дневнике он передал свой диалог с Алексеем, который больше не был наследником престола. Жильяр начал с сообщения о том, что отец мальчика больше не вернется в Ставку в Могилёве.

«– Почему?

– Потому, что он слишком устал, он чересчур много работал.

Затем я сказал ему, что Император больше не желал оставаться Императором.

– Почему?

– Потому, что он слишком устал, и потому, что в последнее время у него было слишком много забот.

– Ага, а еще оттого, что остановили его поезд? Но ведь папа потом снова станет Императором?

– Нет, не думаю. Он оставил трон великому князю Михаилу, который тоже отрекся от него.

– И кто тогда будет Императором?

Не знаю. В данный момент – никто».

Жильяр добавляет: «Ни слова о том, что он сам – наследник. Он покраснел и выглядел взволнованным». Отныне часовые должны были не защищать его, а стеречь. «В четыре часа дворцовые ворота закрылись. Мы стали узниками».

 

VI. Призраки Ипатьевского дома

В дальнейшем Пьер Жильяр оставался в добровольном плену. Это был мужественный поступок. Причиной такого шага были тревога за судьбу детей и уверенность в том, что Александра Федоровна не способна самостоятельно справиться с ситуацией. 22 марта бывший Император вернулся в Царское Село, «побледневший и ослабленный, видно было, как ужасно он страдал».

3 апреля Александр Федорович Керенский, в то время министр юстиции Временного правительства, приехал во дворец и совещался с Жильяром о здоровье детей. Ольга, Татьяна и Анастасия болели корью, у Марии была пневмония. Жильяр описал Керенского как «человека маленького роста, очень слабого, очень худого и бледного, весьма болезненного вида. Он все время держался за правый висок, как будто его мучила мигрень. У него был очень сильный, твердый и властный голос и странный, блуждающий взгляд».

Адвокат и социалист-революционер Керенский объяснил Николаю Романову, что ему удалось законодательно утвердить одно из основных положений программы его партии, касающееся отмены смертной казни. Это произошло вопреки позиции его врагов большевиков и несмотря на оппозицию правых. «Я поступил так, поскольку многие мои товарищи были приговорены к смерти». Керенского поддержали союзники, которые благосклонно отнеслись к демократической революции февраля 1917 года. В июле он сменил князя Львова на посту главы Временного правительства. В августе попытку государственного переворота предприняли правые националисты. Для борьбы с ними Керенский заключил союз с большевиками. Последние свергли его в октябре, когда им удалось захватить власть. Керенский попытался повести войска на Петроград, но безуспешно. Он отправился в изгнание и обосновался в США.

Дети Романовых с головами, обритыми наголо после перенесенной кори. Февраль 1917 г.

Слева направо: Мария, Ольга, Татьяна и Анастасия в Царском Селе. Май 1917 г.

Судьба Романовых в течение нескольких месяцев находилась в руках Керенского. Жильяр добавил, что Алексея шокировали визиты Керенского: «Впервые он видел своего отца в роли подчиненного, выслушивавшего приказы и подчинявшегося – кому! Штатскому лицу!» Александра Федоровна совершенно не воспринимала этого новоявленного диктатора. «Ее Величество покраснела в гневе. Впервые ее судьбу решали за нее», – написал Жильяр. Несомненно, она вспомнила свое же письмо к Царю 24 февраля 1917 года, в котором выражала надежду на то, что «Керенского, из Думы, повесят за его отвратительные речи. В военное время это важно и послужит хорошим примером».

Комната Жильяра стала настоящей «избой Кутузова в Филях», где все собирались, чтобы обсудить создавшееся положение и обменяться информацией. Он вел долгие беседы с бывшим Царем, с которым отныне разделял судьбу, занятия и жилье. Говоря о своем отречении, Николай Романов объяснял ему, что «смута пришла сверху – из Императорской аристократической Семьи». Рассуждая о Думе, он полагал, что «дело зашло намного дальше, чем того хотели его организаторы. Они желали не падения монархии, но лишь перемен в монархическом правлении и учреждения конституции. Большинство текущих ошибок были решительно непредсказуемы!» Бывший Царь добавил, намекая на беспощадную борьбу, которую тогда вели Временное правительство и Петроградский Совет: «Желать теперь, чтобы Дума удержала власть совершенно бессмысленно!»

Романовы попросили у Временного правительства разрешения уехать в Ливадию, в Крым. Правительство отказало Царской Семье, а условия содержания пленников были ужесточены. Николай теперь должен был жить отдельно от других членов Семьи. Иногда ему «забывали» принести еду. Чай ему подавали в присутствии офицеров охраны, ему было запрещено говорить на каком-либо ином языке, кроме русского. Солдаты, выбиравшие теперь своих командиров, повсюду следовали за Николаем с примкнутыми штыками. Это было совершенно ново, по словам Жильяра, «для человека, обладавшего абсолютной властью над 150 миллионами подданных, который теперь совершал арестантские прогулки в своем собственном парке, у дворцовых ворот!»

Финляндия была лишь в нескольких часах езды на поезде, и каждый, естественно, думал о бегстве. Находясь под арестом, Жильяр узнал, «что думский комитет принял решение, арестовав Императора, отправить нас в Англию. Все было подготовлено, наняты суда. Из-за болезни детей (сильного жара у М.Н. [пневмонии у Марии Николаевны]) отъезд был отложен. Позднее, когда из дворца пришла просьба назначить время отъезда, так как дети чувствовали себя лучше, было уже слишком поздно, Дума больше не имела достаточно власти, чтобы устроить наш отъезд, поскольку против нее выступал Совет рабочих и солдатских депутатов». Троцкий позже писал, что ни одна серьезная революция «не выпускала низложенного монарха за границу». Болезнь революции приняла злокачественную форму с возвращением из Швейцарии Владимира Ильича Ульянова-Ленина 3 апреля 1917 года.

Болезнь детей, вероятно, привела к опозданию, оказавшемуся фатальным для Семьи Романовых. Временное правительство больше не могло выслать Царя и Семью за рубеж, поскольку испытывало огромные трудности в борьбе с Петроградским советом, которым управляли большевики, не признававшие власти Керенского. Правительства принимающих стран также ответили жестким отказом. Правительство Короля Георга V, который был кузеном, другом и почти двойником бывшего Императора, вскоре сообщило, что присутствие Романовых в Великобритании нежелательно. Франция, к которой обратилось Временное правительство, тоже весьма презрительно отказала тому, кто всегда был ее верным союзником.

Многие полагали, что Николай Романов предусмотрительно купил себе собственность за рубежом, но Жильяр был другого мнения: «Еще при Александре III в Англии у них было небольшое имение. <…> Ее Величеству (Императрице) принадлежало небольшое имение в Дармштадте».

Бывший Царь больше не обладал политическим влиянием. Правительства стран Западной Европы поддержали Февральскую буржуазную революцию и признали Временное правительство, которому они доверили продолжение войны.

По их мнению, риск дипломатических осложнений на международном уровне и проявлений враждебности к Царю на их собственной территории был слишком велик. Представители левых партий не желали приезда Романовых по идеологическим соображениям. Правые же не хотели принимать Александру Федоровну из-за ее немецкого происхождения. Фактически Царская Семья не была нужна никому.

В апреле Жильяр решил возобновить уроки, чтобы дети могли жить нормальной жизнью. Как их единственный учитель, он был завален работой. Жильяр предложил Николаю Романову преподавать им русскую историю и географию, а Александре Федоровне заняться их религиозным воспитанием. Все принимали в этом участие: доктор Боткин давал уроки русского языка, баронесса Буксгевден – английского, Екатерина Шнейдер – математики. В дальнейшем Николай Романов каждое утро обращался к Жильяру с юмористическим «приветствием к дорогому коллеге». С Романовыми в то время остались жить только восемь близких людей, в том числе Александра Теглева.

На посту охранника в парке Жильяр встретил бывшего преподавателя английского языка Сиднея Гиббса, оставшегося в Петрограде. Сведения о текущих делах, полученные от него, нельзя было назвать ободряющими. Следовало готовиться к длительному заточению.

В мае бывший Император с Жильяром устроили в Царскосельском парке огород. Их повседневными занятиями стали обработка земли, посадка овощей, прополка и поливка. «У нас были всевозможные овощи и пятьсот кочнов капусты, – писал Жильяр. – Прислуге тоже разрешили завести огород. Император помогал им делать грядки. Закончив всю эту работу, он распиливал сухие деревья в парке. Зимой они пойдут на дрова».

Из зоопарка в дворцовый парк выпускали слонов для прокорма. Своей свободой они были обязаны аресту Царской Семьи.

Жильяр работает в огороде, разбитом в Царскосельском парке. Май 1917 г.

Ольга Николаевна на работах в Царскосельском парке. Май 1917 г.

Ольга Николаевна и солдаты-конвоиры в Царскосельском парке. Апрель 1917 г.

В течение пяти месяцев Жильяр не получал вестей из Швейцарии. Он написал своему отцу, чтобы тот не предпринимал попыток приехать в Россию, «поскольку с моей стороны поступить иначе было бы проявлением слабости. Я готов к любому возможному исходу событий и не боюсь того, что меня ожидает. Полагаю, что должен дойти до конца… Божией милостью насладившись счастливыми днями, разве не обязан я разделить с ними бремя невзгод?» Он добавил: «Обратитесь в швейцарскую дипломатическую миссию в Петрограде, к господину Одье, улица Гоголя, 16».

В конце февраля из-за кори у детей стали выпадать волосы, и их обрили наголо. Шутки ради они попросили Жильяра их сфотографировать и смеясь, выстроились плечом к плечу так, что только их головы виднелись над черной тканью. Жильяр проявил фотографии в маленькой лаборатории во дворце. Дети были очень довольны, но их матери затея не понравилась. На этой фотографии Императрица увидела головы, отделенные от тел. Лето было сухим и жарким. Керенский, став военным министром, предпринял наступление против Германии, но безуспешно. Солдаты отказывались погибать непонятно за что. Все более реальной становилась угроза еще одного государственного переворота.

Первыми выступили правые, а именно генерал Корнилов. За безопасность Романовых уже нельзя было поручиться, так как положение Временного правительства было слишком неустойчивым. Керенский сообщил узникам, что собирается принять решительные меры против большевиков, которые серьезно угрожали действующей власти. Для обеспечения безопасности Романовых он принял решение отвезти их подальше от столицы.

«Суббота, 11 августа. Нам сообщили, что мы должны тепло одеться, значит, нас отправляют не на юг – большое разочарование. Воскресенье, 12 августа. Полковник Кобылинский поведал мне в строжайшей тайне, что нас перевозят в Тобольск». Жильяр в последний раз повел детей на прогулку по Александровскому дворцу и долго водил их по парку, где они провели столько счастливых дней… Отъезд в Сибирь больше походил на бегство. Он состоялся поздней ночью. Однако поезд не пришел, будучи остановлен железнодорожниками, заподозрившими, что он предназначался для Царской Семьи». Они проехали через Царскосельский парк в автомобиле, затем оттуда в окружении отряда кавалерии доехали маленького вокзала в Александровке.

В 5 ч 50 мин утра 14 августа конвой окончательно покинул Царское Село. Через четыре дня и три ночи пути они достигли Тюмени, оттуда проплыли на пароходе 300 км до Тобольска, поскольку с этим городом не было железнодорожного сообщения.

Пароход «Русь» медленно проплывал мимо родного села Распутина, Покровского. Жильяр сообщает, что в тот момент все вышли на палубу: присутствующих охватили разные чувства, но все хранили молчание. В Тобольске Жильяра и Романовых разместили в бывшем губернаторском доме, переименованном новыми властями в Дом Свободы. Свита из 10 человек находилась на противоположной стороне улицы, в доме Корнилова. Жильяру отвели апартаменты в кабинете губернатора, на первом этаже, откуда он мог наблюдать за всем происходящим.

Будучи добровольным узником, он получил разрешение на прогулки по городу. Там он обнаружил недействующую тюрьму, где в 1849 году сидел Достоевский. Жильяр с большим сочувствием думал о писателе, его смертном приговоре, затем, помиловании на эшафоте, о тяжелом пути на каторгу, пребывании в тюрьмах и сибирской ссылке. Жильяр вспоминал, что тяжкие испытания выпали писателю в период правления Николая I, прадеда Николая II: «Жестокое правление Николая I, приведшее к пагубным последствиям, несмотря на реформы его потомков, в большой мере способствовало крушению монархии, свидетелем которого я являюсь». Здесь же Жильяр написал о человеке, с которым он разделял все лишения, заплатившем за ошибки своих предков и «режима, который не сумел достаточно быстро провести реформы, как того требовало историческое развитие России».

В сентябре 1917 года Керенский послал в Тобольск нового коменданта – Панкратова. По мнению председателя Временного правительства, этот человек идеально подходил для присмотра за свергнутым монархом. Эсер, непримиримый противник большевиков, он двенадцать лет провел в заключении в Петропавловской крепости, еще пятнадцать – в сибирской ссылке, в Якутске. «По мнению Панкратова Император был жестоким и безжалостным деспотом, которого он проклинал, как и все его товарищи».

Слон купается в пруду в Царском Селе. Июнь 1917 г.

Панкратов написал воспоминания под названием «Возвращение к жизни». Однажды зубной врач Кастрицкий, придя лечить царских детей, оставил эту книгу великим княжнам, которые прочитали ее и затем одолжили своему отцу. Жильяр заметил, что в конце концов оба они – Царь и комендант – стали уважительно относиться друг к другу и подолгу беседовали.

Триста вооруженных солдат вели постоянное наблюдение за домом, обнесенным высоким деревянным забором. Пленники не получали никаких газет и писем, их никто не навещал. До них не доходило никаких новостей за исключением тех, что приносил Панкратов. Положение на фронте было безнадежным настолько, что большевики – единственная политическая сила, пообещавшая немедленное перемирие, – становились все могущественнее: «Я впервые услышал, как Император пожалел своем отречении». Наконец к 15 ноября стало известно, что «Временное правительство свергнуто и власть захватили большевики». Радикальные изменения политического курса в стране через несколько месяцев приведут Царскую Семью к гибели. Романовы больше не были ставкой в борьбе правительства и Петроградского Совета, они стали абсолютно бесправными узниками новой власти.

Теперь они жили в строжайшей изоляции – им было все труднее оценивать степень опасности собственного положения: «Нам сразу же стало сложнее следить за событиями и определять их масштаб, так как информация, которой мы располагали, не позволяла понять причины и предсказать последствия происходящего. Мы были отрезаны от всего мира, от самой жизни!» До Жильяра не доходило никаких вестей из Швейцарии. Он писал, не зная, прочтут ли его письма отец и брат.

Но даже в таких условиях Жильяр оставался законопослушным швейцарским гражданином. «Позаботьтесь о том, чтобы в декларации о военном налоге указать оклад 3000 франков». В феврале из Тобольска снова пришло письмо: «Не забудьте внести изменения в мою декларацию о военном налоге, у меня только 3600 франков жалованья». Находясь в заточении в стране, охваченной войной, в сибирской глуши – думать о налогах!

Охрану несли два взвода. Взвод 4-го полка расположился в бывших классных комнатах, где солдаты во время службы играли с детьми в шашки. Взвод 2-го полка, напротив, испытывал враждебные чувства по отношению к Царской Семье. Его солдатский комитет решил вести себя с узниками строже, постепенно сменив в охране взвод 4-го полка, которым командовал полковник Кобылинский.

Жильяр встретил Рождество вместе с Романовыми, не подозревая, что оно было для них последним: «Чувствовалось, что все мы стали одной большой семьей». Он возобновил записи в своем дневнике, прерванные в 1917 году: «Пятница, 8 февраля 1918 года. Солдатский комитет сегодня после полудня принял решение заменить Панкратова на большевистского комиссара, вызванного из Москвы».

До Тобольска уже дошли новости о том, что Россия вышла из войны, что Троцкий и Ленин готовятся к подписанию сепаратного мира с Германией. Прежние охранники, служившие в 4-м полку, были демобилизованы. Из Москвы, где теперь размещалось правительство, пришла телеграмма с приказом о переводе Николая Романова и его Семьи на солдатский паек. О Романовых не забыли, их дальнейшую судьбу весьма заинтересованно обсуждали Свердлов, Ленин и Троцкий. Из них только Троцкий требовал публичного судебного разбирательства и политического приговора бывшему Царю. Он выдвинул свою кандидатуру на роль прокурора на этом процессе.

Алексей и Татьяна под конвоем солдат в Царскосельском парке. Июль 1917 г.

«Гражданин Романов», как его теперь называли, как-то пошутил, что в то время как все вокруг избирают комитеты и комиссии, он тоже создаст одну такую, и попросил Жильяра, Татищева и князя Долгорукого (они также были добровольными узниками) заняться делами их «партии».

Оии были вынуждены работать без слуг и распоряжаться очень ограниченным бюджетом. Теперь им привозили больше масла, больше кофе, но у них не было никаких доходов. Жильяр, несший ответственность за финансовые дела, платил за все из сэкономленных средств: «Императрица попросила меня помочь им вести счета и планировать семейный бюджет <…> Нам приходилось вести хозяйство всего на 4200 рублей! Прежде все расходы несло государство. В месяц на содержание Царской Семьи расходовалось 30 тыс. рублей. Комендант почти ничего не получал с ноября и был вынужден брать у нас взаймы. Я должен 18 тыс. рублей повару и 13 тыс. – буфетчику».

Чтобы иметь возможность хоть какого-то заработка, Жильяр обратился в солдатский комитет с просьбой позволить ему давать частные уроки в городе, в чем ему, разумеется, отказали. 26 марта 1918 года из Омска прибыли более ста новых охранников из красных. Через десять дней вслед за ними прибыл новый комиссар, большевик, наделенный чрезвычайными полномочиями с правом расстреливать «в двадцать четыре часа без суда и следствия любого, кто не подчинится его приказам». С человеком, имеющим такую власть, не шутят. Алексей, страдающий от развивающейся геморрагической опухоли в паху, находился в постели. Его лечили доктора Боткин и Деревенко, находившиеся на свободе в Тобольске. Жильяру больше не разрешали совершать прогулки и не давали увольнения в город. Саблю у него отобрали в апреле в ходе обыска. Чтобы сохранить самообладание и стойкость духа, ан заучивал наизусть театральные пьесы, например чеховского «Медведя» или «Пугало» Менделя и Кордье. Царь читал по-французски «Девяносто третий год» Виктора Гюго.

Григорианский календарь вступил в действие 1 февраля 1918 года, сменив прежнюю хронологию по юлианскому календарю, который отставал на 13 дней.

В апреле в Тобольск приехал полномочный комиссар Центрального исполнительного комитета: «Понедельник, 22 апреля. Из Москвы приехал комиссар с небольшим отрядом, его фамилия – Яковлев». Василий Яковлев, доверенное лицо Свердлова, председателя ЦИК, получил задание вывезти бывшего Царя вместе с Семьей. Место нового заточения Яковлев называть отказывался. Поскольку лед еще не сошел, добраться водным путем из Тобольска в Тюмень было нельзя. Больной Алексей был нетранспортабелен. Александра Федоровна отказалась разлучаться со своим мужем и добилась разрешения сопровождать его вместе с Марией. Другие дети были оставлены на попечение Жильяра: «Я уеду с Императором. Я доверяю вам Алексея». Дочери столько плакали, что у них опухли лица. В половине двенадцатого утра все собрались в большом зале: «Император обнял всех мужчин, Императрица – всех женщин. Почти все плакали».

В четыре часа пополудни бывший Император, бывшая Императрица и Мария Николаевна простились с Алексеем, Ольгой, Татьяной, Анастасией и Жильяром. «Императрица и великие княжны плакали. Император казался спокойным и нашел слова поддержки для каждого из нас. Мы обнялись. Императрица, прощаясь са мной, попросила меня не падать духом и оставаться при Алексее Николаевиче. Я отправился к мальчику, который рыдал, лежа в постели». Яковлев организовал переезд узников на санях, с большим кавалерийским отрядом для охраны. Им предстояло проехать 300 км по снегу, пересечь реки по тающему льду и по четыре раза в день менять лошадей.

И все же самая серьезная опасность была отнюдь не природного характера. Конвой с Царской Семьей преследовали два кавалерийских отряда – тоже большевиков. Уральский Совет, будучи очень влиятельным, боролся С Центральным исполнительным комитетом за узника, и было решено во что бы то ни стало захватить Романова. Яковлев внушил своим преследователям, что он везет бывшего Императора к ним, на Урал. Однако в Тюмени он посадил своих узников в поезд, который шел в Омск, т. е., в другую сторону! Перед Омском поезд был остановлен отрядом разгневанных уральских красногвардейцев. Яковлев, обвиненный в измене, был не расстрелян только благодаря заступничеству Свердлова. Поезд был отправлен обратно, на этот раз в направлении Екатеринбурга, где Императора ожидала враждебно настроенная толпа. Узников привели в дом Ипатьева, окруженный высоким деревянным забором. С этого момента они находились во власти Уральского Совета.

Поведение Яковлева представляется довольно странным, а эпизод с похищением Романовых весьма двусмысленным. Яковлева обвинили в намерении освободить Императора. Но скорее всего, действуя по приказу Свердлова, он просто пытался вырвать свергнутого Царя из рук Уральского Совета, чтобы отвезти его в Москву. Позднее Яковлев перейдет на сторону белых. Будучи авантюристом, этот человек был двойным агентом, работая в том числе и на большевиков. Он станет советником Сунь Ятсена в Китае, затем в 1921 году вернется в СССР. После двух лет лагерей – Беломорканала и Соловков – он выйдет на свободу, чтобы в 1938 году пасть жертвой сталинских чисток и окончательно сгинуть лагерях.

Царские дети остались на попечении Жильяра. Перед отъездом бывшей Императрицы они долго беседовали. «Я долго говорил с Ее Величеством о ее драгоценностях: у нее было с собой некоторое количество украшений. Что с ними делать? Те, что имеются у детей, легко перевозить, но только не ее, их слишком много». У Романовых, которые все еще надеялись на побег, были при себе килограммы драгоценных камней. Чтобы спрятать их и перевезти по отдельности, Жильяр и Императрица решили зашить их в отвороты и подкладку на одежде детей. Это было одним из поручений, данных Жильяру. В течение месяца у него в руках находились сказочные богатства, пока он вместе с Александрой Теглевой зашивал в одежду камень за камнем. Они закончили эту работу к концу мая, когда река опять стала судоходной.

Николай II c детьми в Тобольске, в конце апреля 1918 г. Последняя фотография Романовых

Пароход «Русь» на пути из Тюмени в Тобольск в августе 1917 г.

Тобольск. Апрель 1918 г.

20 мая Жильяра и оставшихся детей переправили из Тобольска в Тюмень на пароходе «Русь», перевозившем их восемью месяцами ранее. Охранники стали нервными и грубыми. Напряжение чрезвычайно возросло. Во время посадки в поезд Жильяра неожиданно разлучили с детьми. Ему пришлось ехать в другом вагоне, в четвертом классе, под усиленной охраной. В Екатеринбурге 23 мая он увидел их в последний раз из окна вагона. Ольга, Татьяна и Анастасия, шагая по грязи, тащили свой тяжелый багаж.

Алексея, который не мог больше идти, нес матрос Клементий Нагорный. «Я хотел выйти, но караульный грубо втолкнул меня в вагон». Для Жильяра это были горькие минуты: «Я вернулся к окну. Татьяна Николаевна шла последней, неся маленького щенка и с трудом волоча тяжелый коричневый чемодан. Шел дождь, и я видел, как при каждом шаге она проваливалась в грязь. Нагорный хотел предложить ей помощь, но комиссары грубо оттолкнули его». Их привели в дом Ипатьева, переименованный в большевиками в Дом особого назначения.

Узники, сопровождавшие Царскую Семью, были разделены на две группы. Часть из них была размещена вместе с Романовыми в доме Ипатьева: врач Евгений Боткин, матрос Клементий Нагорный, компаньонки Екатерина Шнейдер и Анна Демидова, слуги Алоиз Трупп и Иван Седнев, повар Иван Харитонов и юный поваренок Леонид Седнев. Людей из второй группы, куда вошли князь Василий Долгоруков, генерал Татищев, графиня Анастасия Гендрикова, старый слуга Терентий Чемадуров и лакей Алексей Волков, посадили или собирались посадить в местную тюрьму. Кроме старого слуги и лакея, которым удалось бежать во время казни невероятным образом, все они были расстреляны в Екатеринбурге или позже в Перми. Поваренка освободили незадолго до убийства Царской Семьи по причине его юного возраста.

Губернаторский особняк в Тобольске. Май 1918 г.

Пьер Жильяр, Сидней Гиббс, баронесса Буксгевден и Александра Теглева остались в поезде под усиленной охраной. Вечером комиссар Родионов объявил им, что они свободны: «Я до сих пор не понимаю, что побудило большевиков сохранить нам жизнь и отпустить на свободу». Жильяр много раз обращался в консульства Швеции и Англии в Екатеринбурге, пытаясь спасти узников. Он передал все свои архивы и фотографии английской дипломатической миссии, которая позже переправила их генералу Жанену.

В Москву была направлена просьба о том, чтобы Жильяр мог присоединиться к Романовым. К счастью для него, эту просьбу отклонили, но данный шаг не оставили без внимания, и ему приказали уехать в Тюмень. Поскольку поезда больше не ходили, он остался. Войска Чехословацкого корпуса и русская Добровольческая армия по всей Сибири вели бои с большевиками, ситуация становилась очень напряженной и еще более опасной для узников. Когда Жильяр и Сидней Гиббс тайком бродили вокруг дома Ипатьева, они вдруг наткнулись на красноармейцев, которые вели Ивана Седнева и Клементия Нагорного. Последний «несколько секунд смотрел на нас неподвижно, затем, не выдав вас ни единым жестом, двинулся дальше». Нагорного и Седнева вели на расстрел.

В Екатеринбурге не прекращались казни, обыски и аресты. 3 июня Жильяр и другие счастливчики покинули город с толпой беженцев. Им потребовалось двенадцать дней, чтобы достичь Тюмени. Жильяр, сразу же арестованный большевиками, решил, что настал его последний час, но предпочел бороться за свою жизнь и законность в его понимании этого слова. Он заявлял на прекрасном русском языке, что защищен международными законами и потрясал своим швейцарским паспортом. Непонятно, что именно возымело отрезвляющее действие на большевиков, но его временно освободили, так как начальник, уполномоченный принимать решения по подобным вопросам, участвовал в боях на подступах к городу. Вместе с Александрой Теглевой и Сиднеем Гиббсом Жильяр прятался в то время в каком-то вагоне, жил в подполье и выходил только по ночам, чтобы найти пропитание. «Возможно, нас спасло то, что, затерянные в толпе беженцев, наводнивших вокзал в Тюмени, мы смогли уйти незамеченными».

20 июля 1918 года войска Чехословацкого корпуса взяли Тюмень. Жильяр вышел из укрытия и обнаружил на стенах в городе официальный информационный листок, в котором сообщалось, что: «…смертный приговор, вынесенный бывшему царю Николаю Романову, приведен в исполнение в ночь с 16 на 17 июля, а императрица с детьми эвакуированы и помещены в надежное место». При первой же возможности Жильяр направился в Екатеринбург, оставленный большевиками, с целью разыскать детей, которых все еще считали живыми.

Жильяр приехал в Екатеринбург в вагоне для скота. К моменту приезда Жильяра городом управлял Национальный чехословацкий комитет, члены которого были социалистами, региональное правительство Урала, придерживавшееся умеренного политического курса, а также военные во главе с генералом Голицыным.

Шесть корсетных пластин, найденные вблизи шахты в мае 1919 г. Фотография Пьера Жильяра

Ювелирные изделия, найденные вблизи шахты в мае 1919 г. Фотография Пьера Жильяра

Многочисленные следователи и офицеры из штаба генерала провели спешное дознание, чтобы найти детей Романовых, которых, как все полагали, большевики удерживали где-то в районе Перми. Распространялись невероятные слухи, во многих местах начали появляться самозванцы, выдававшие себя за Алексея и великих княжон. Уцелевшие дети «находились даже у далай-ламы в Тибете или на каком-то отдаленном острове в Тихом океане».

По приезде в Екатеринбург в начале августа 1918 года Жильяр посетил дом Ипатьева, последнюю тюрьму Царской Семьи: «Расчувствовавшись, я вошел в комнату, которая, возможно (я в этом еще сомневался), стала местом их гибели. Ощущение там было тягостным сверх всякой меры, на полу и на стенах имелись многочисленные следы пуль и штыковых ударов. С первого взгляда стало ясно, что здесь было совершено ужасное преступление и что был убит не один человек. Но кто? И сколько? Жильяр был почти уверен в гибели родителей, но не мог смириться с тем, что та же участь постигла детей: «Но как же дети? Дети! Их тоже убили?» – вскричал Жильяр, когда следователь Николай Соколов ознакомил его с первыми результатами расследования, которое он вел. «Я не мог в это поверить. Все мое существо противилось этой мысли».

После многих недель поисков Жильяр возвратился в Тюмень. В конце января 1919 года он поступил на службу к генералу Жанену, где и встретился с официальным следователем Николаем Соколовым, с которым стал работать вместе. «В первой же беседе с ним я понял, что он был совершенно убежден в гибели всей Царской Семьи и не питал никаких надежд. Я же все еще не мог поверить в этот кошмар». «Дети разделили судьбу своих родителей, я совершенно не сомневаюсь в этом», – заявил ему Соколов. Несколько позже следователь получил показания одного из палачей, Павла Медведева, которого только что посадили в пермскую тюрьму. Он признался, что вся Семья Романовых, а также доктор Боткин и трое слуг были убиты в подвале дома Ипатьева в ночь с 16 на 17 июля 1918 года, однако он не знал, что сделали с их телами.

За несколько месяцев кропотливой работы, опросив сотни свидетелей, Соколов восстановил точную картину развития событий. С первым снегом он с отданными под его начало солдатами предпринял поиски в урочище Четырех Братьев, в частности, в заброшенной шахте старого рудника. Это место при большевиках служило местом казни, там были обнаружены сотни трупов, но ни один из них не имел отношения к трагедии, разыгравшейся в доме Ипатьева.

Жильяр изложил в своей книге результаты расследования Соколова. 4 июля комиссар Яков Юровский, фотограф и член ЧК, принял в свое распоряжение дом Ипатьева на Вознесенском проспекте. Он привел с собой десять человек, двое из которых были «профессионалами» – Григорий Никулин и Петр Ермаков. В течение нескольких дней он на лошади объехал близлежащие лесные массивы, чтобы выбрать место, где можно было бы уничтожить тела. Прибыли двое уполномоченных от Уральского Совета, «привезя инструкции и директивы из Москвы». Вечером 16 июля Юровский раздал своим людям пистолеты. После полуночи он потребовал, чтобы Романовы и те, кто все еще находился с ними – Евгений Боткин, Анна Демидова, Иван Харитонов и Алоиз Трупп, – приготовились к переезду в более надежное место.

Все спустились по внутренним лестницам в подвал. Бывший Император нес сына на руках. Были принесены три стула, Алексея посадили на пол. Они ждали в напряженной тишине. Юровский внезапно вошел в комнату с девятью своими подельниками, вооруженными пистолетами. Они выстроились в ряд. Произнеся совершенно формальный, внесудебный приговор, Юровский поднял свой пистолет и в упор выстрелил в Царя. «Это было сигналом для общего залпа. Каждый из убийц выбрал себе жертву. Юровский лично расстрелял Императора и Цесаревича».

Большая часть жертв, в частности дети, погибли не сразу. Пули рикошетили. Замешательство было общим, пороховой дым затруднял видимость и душил палачей. Раненых добивали ударами штыков и прикладами. Драгоценности, зашитые в Тобольске Александрой Теглевой по одной в одежду, служили чем-то вроде пуленепробиваемых жилетов. Эта деталь, когда о ней узнали, стала поводом для возникновения слухов о выживших членах Царской Семьи, а также о сказочных сокровищах, которые до сих пор разыскивают. Окровавленные тела в грузовике увезли в урочище близ деревни Коптяки. Когда машина забуксовала, тела оттащили к одной из шахт и раздели. Именно там большевики поняли, что в одежду детей были вшиты драгоценные камни и что некоторая их часть потерялась по дороге.

Соколов и Жильяр полагали, что тела были расчленены, облиты серной кислотой и затем сожжены, а пепел сброшен в одну из шахт. Расследование, проведенное после перестройки, в 1990-е годы, показало, что операция по уничтожению тел убитых была еще более жуткой. Обнаженные тела в спешке попытались сжечь, а затем сбросили в шахту. Однако на следующий день весь город наполнился слухами. Крестьяне видели суетившихся красноармейцев, увязшую в грязи машину и очень взволнованных командиров. Нужно было срочно уничтожить тела, пока любопытные местные жители не узнали правду.

Дом Ипатьева в Екатеринбурге. Май 1918 г.

На следующую ночь совершенно окоченевшие тела вытащили из шахты. Юровский отвез их за 20 км от урочища, в глухое место, где было много заброшенных шахт. Его машина увязла в грязи. Он приказал облить тела примерно 160 литрами кислоты после того, как их разрубили на части топором, а затем сжечь их, использовав около тонны бензина. Однако эта операция затягивалась, а время поджимало. Большевистские отряды покидали Екатеринбург, шел дождь, жидкая грязь замедляла работу, но Юровский нес ответственность за уничтожение Романовых перед своим политическим руководством, которому было не до шуток. Тогда он решил похоронить останки прямо у Коптяковской дороги. Там же, в болотистой местности, где намертво увязла его машина, Юровский приказал положить на захоронение железнодорожные шпалы. Останки были извлечены в 1991 году. В захоронении не было останков Анастасии и Алексея, позже их нашли в другом месте. Два латышских солдата, отказавшиеся участвовать в убийстве женщин и детей, были расстреляны там же, у Коптяковской дороги.

Местная газета сообщила «о казни Николая Кровавого, коронованного убийцы, уничтоженного без буржуазных формальностей, но в соответствии с принципами нашей новой демократии». «Новая рабоче-крестьянская власть» все же отказывалась до 1922 года признать факт убийства детей, единственным «оправданием» которого были месть и стремление к физическому уничтожению всех Романовых. Вероятно, решение о казни было принято Свердловым и Лениным, чтобы помешать Троцкому устроить над бывшим Царем политический процесс, который обеспечил бы ему большую популярность и увеличил бы его престиж в большевистской партии, хотя существуют и другие версии.

Анализ ДНК, проведенный в 1990-е годы, с огромной долей вероятности позволяет утверждать, что обнаруженные останки принадлежали последнему Царю, его супруге, Ольге, Татьяне и Анастасии. Рядом с ними покоились Анна Демидова, Евгений Боткин, Алоиз Трупп и Иван Харитонов. В 2007 году, на так называемом Поросенковском лугу были обнаружены останки молодой девушки и мальчика, идентифицированные позже как останки Цесаревича Алексея и Марии.

Задний двор дома Ипатьева, сфотографированный Пьером Жильяром в апреле 1919 г.

Множество самозванцев и самозванок на протяжении всего XX столетия объявляли себя Алексеем или Анастасией. Благодаря этому укрепилась вера в миф об их чудесном спасении. Некоторые обстоятельства убийства Царской Семьи все еще остаются нераскрытыми.

Анализ ДНК также позволил в 1994 году доказать, что Лжеанастасия на самом деле была полькой Франциской Шанцковой. Книга Жильяра «Лжеанастасия» вышла в 1929 году по итогам многолетних расследований, поисков и экспертиз, выполненных по просьбе Жильяра профессором Бишоффом, директором Института криминологии в Лозанне. То была история верности, которая дорого ему обошлась, ведь побороть миф невозможно: «Мы позволяли другим использовать нас <…> Каков я был в деле Анастасии: сколько сил я потратил на него, сколько неприятностей и затруднений мы пережили, сколько денег я заплатил людям, которым было на меня наплевать, – это была самая большая моя ошибка. Наше донкихотство так дорого нам стоило!»

17 июля 1998 года, ровно через восемьдесят лет после гибели Романовых, их останки были официально погребены в часовне Святой Екатерины Петропавловского собора в Санкт-Петербурге. Русская православная церковь выражала сомнения относительно принадлежности останков, поэтому заупокойную службу провел простой священник. Николай II и вся его Семья были канонизированы юбилейным Архиерейским Собором в августе 2000 года не из-за того, что они сделали при жизни, а благодаря их мученичеству, как «страстотерпцы». В США Русская православная церковь за рубежом, осуждавшая Русскую православную церковь за компромисс с коммунистической властью, канонизировала Романовых еще в 1981 году.

Санкт-Петербург, Храм Спаса-на-Крови. Около 1910 г.

 

VII. ЭПИЛОГ

Покидая Екатеринбург, Жильяр написал: «Для меня стало большим несчастьем осознать провал моих попыток найти детей, это расставание было жестоким и несправедливым». Именно в Екатеринбурге была написана самая трагическая глава в его жизни. Ему еще предстояло пережить Гражданскую войну, разорявшую прежде столь благополучную Сибирь, а затем найти способ вернуться в Швейцарию вместе с Александрой Теглевой. В течение многих лет он ощущал боль невосполнимой утраты, кошмар Ипатьевского дома преследовал его. Он был одним из уцелевших, из тех, кто знал малую часть той страшной правды о событиях в Екатеринбурге, ставших одной из узловых точек российской истории.

Пьер Жильяр был искренне привязан к детям Романовых, с которыми провел тринадцать лет. Он учил их, он отдал им все, что мог, следовал за ними после ареста и разделил тяготы новой жизни, к которой они совершенно не были готовы. Именно поэтому мемуары Жильяра, кроме исторической, имеют огромную человеческую ценность. В словах Жильяра нет ностальгии по золотому времени, в них есть лишь полная возмущения убежденность в чудовищности преступления, совершенного против детей, самому младшему из которых исполнилось четырнадцать лет.

С тем же чувством Жильяр выступил против Лжеанастасии. На первой же встрече в Германии с той, которая выдавала себя за четвертую из дочерей Романовых, он и Александра Теглева увидели подмену. Из уважения к памяти своей прежней ученицы Жильяр воспротивился тому, чтобы кто-либо другой присвоил ее имя и саму жизнь. В его понимании это было похоже на похищение души, чем-то вроде богохульства, чем-то невозможным. Встреча с самозванкой, описанная в книге «Лжеанастасия», стала для него очень тяжелым испытанием.

Алексей Николаевич на пляже в Крыму. 1911 г.

Пьер Жильяр. Крым. Май 1914 г.

В Швейцарии Жильяр вновь поступил в университет, чтобы в возрасте сорока лет завершить учебу, прерванную им в 1904 году. С 1926 года он работал преподавателем на курсах современного французского языка при филологическом факультете в университете Лозанны. Там же, в 1937 году, он стал профессором, а затем – ректором (до 1949 года).

Пьер Жильяр умер 30 мая 1962 года в Лозанне. История и судьба предоставили ему уникальную возможность сопровождать последних Романовых в их крестном пути.

 

Автор благодарит

семью Жильяр, в частности, Пьера-Фредерика Жильяра, который предоставил свои архивы, расшифровал письма и с самого начала поддержал идею написания книги;

Библиотеку университета Лозанны и преподавателей Университета Лозанны: Джанни Масалу, Даниэля Минцио, Губерта Вилларда;

служащих Федерального отдела культуры Жана-Фредерика Жаслина, Филиппа Канеля, Урса Сауба, Давида Штрейфа;

сотрудников Музея фотографии в Лозанне Винсента Анжерна, Астрид Берлунд, Жан-Кристофа Блазера, Натали Шокар, Жан-Жана Клеваза, Коринну Кондоз, Вильяма Эвинга, Пьера Форе, Кристин Жиро, Натали Элен, Натали Эрсфорде, Лейлу Клуш, Паскаля Паута, Андре Рувине, Ганса-Ульриха Шпалингера, Раду Стерна, Мишеля Валлотона;

профессора Винсента Баррасса, Кристофа Бранда, Доктора Франсуа Клемана, Филисию Жирардан, профессора Доминика Раймона.

© Фотографии: Музей фотографии в Лозанне, Библиотека университета Лозанны, семья Жильяр.