Служба в артиллерийском департаменте. – Дело о лафетах. – Злоупотребления. – Продажа казенного чугуна.

В 1824 г., оставя строевую службу, поступил я в артиллерийский департамент, куда и прибыл в сентябре, именно в такое время, когда великий князь Михаил Павлович поручил полковнику Жуковскому произвести подробную ревизию дел оного по всем отделениям. Состав департамента был следующим: вице-директор генерал-майор Гогель; начальники отделений: 1-го – Разсалович, 2-го – действительный статский советник Воронин, 3-го – Горев, 4-го – Петров, 5-го – Фатьянов и 6-го – Трохимовский; правитель дел – Павлов. Для испытания поручена была мне поверка счетов по нескольким книгам, находившимся для обревизования по 1-му отделению. Едва я успел сделать небольшое число черновых замечаний по оным, как умер Разсалович, и мне приказано вступить в управление 1-м отделением.

Первое знакомство мое с делами этого отделения ужаснуло меня совершенно. Едва ли возможно представить себе тот хаос, который был допущен во всех департаментских распоряжениях. Достаточно, чтобы вполне обнаружить оный, сказать, что с 1821 г., когда правительство для соображений потребовало приблизительные сведения о количестве лафетов, состоящих под орудиями в крепостях и требующих исправлений и ремонта, завязалась переписка об общем числе крепостей и укреплений, снабженных орудиями, и когда после двухлетних справок и выписок в совместном докладе департаментов артиллерийского и инженерного представили государю через начальника штаба князя Волконского доклад по сему предмету, то в нем пропущено было около двадцати крепостей и укреплений, в том числе половина имеющих свои положенные штаты.

Ревизия, производившаяся полковником Жуковским уже около четырех месяцев, продолжалась еще только по 1-му отделению, и великий князь Михаил Павлович беспрестанно требовал ускорения и подробного к себе представления, что открыто; в первых же днях управления моего отделением Жуковский не окончательно еще представил около 300 листов замечаний своих о важнейших беспорядках и злоупотреблениях более нежели по 300 предметам, им открытых.

Генерал Гогель, человек, прослывший ученым, показавшийся мне сначала характера благородного и справедливым, по обстоятельствам увлечен был к допущению беспорядков и к прикрытию даже зла. За все оказанное мной ему уважение и преданность он заплатил мне самой злейшей неблагодарностью. Великий князь передал Гогелю представленные Жуковским замечания, требуя на них объяснений, а тот, невзирая на недавнее мое поступление в департамент, возложил этот труд лично на меня. Отправляя безостановочно течение настоящих дел, я должен был в одно и то же время давать и объяснения, делая выборки более чем из тысячи дел, чтобы как-нибудь найти и средства к оправданию департамента, прибегая нередко к всевозможным софизмам для опровержения выводов Жуковского.

Здесь-то я в первый раз увидел явное и усильственное прикрытие и даже потворство злоупотреблениям окружных и некоторых артиллерийских начальников крепостей. Первое место между таковыми занимали полковники: Швензон, начальник финляндского округа, Девель, начальник бобруйского крепостного штата, и затем шли начальники киевского округа и начальники штатов ближайших крепостей к Петербургу.

Первые тетради моих возражений на замечания Жуковского приобрели мне благосклонность и внимание Гогеля, и на несколько вопросов обо мне великого князя он всегда отзывался обо мне как о чиновнике отличных дарований и правил. К моему несчастию, это обратило на меня благосклонное внимание его высочества. Упомянутые выше чиновники вообще пользовались покровительством тогдашнего правителя канцелярии фельдцейхмейстера Перрена, который первый заметил Гогелю, что хвалить меня пред великим князем значило унижать прежних членов департамента, в числе которых был и зять Перрена – Фатьянов, и тем остановил все направление прежнего ко мне благорасположения Гогеля.

Из числа первых знакомцев, приобретенных мной департаментской службой, был обер-секретарь Швензон, брат полковника, приехавший ко мне отыскивать последнему покровительство и товарищество. Но я скромно отозвался, что себе никаких прав и средств лично не присваиваю, нигде уклоняясь от прямых придирок, и просил написать брату откровенно, что со мной приведется действовать другими совершенно путями, чем шло прежде. Не прошло недели, как я получил по почте письмо от полковника Швензона, где со всей подробностью и весьма неосторожно излагал он мне исповедь о своих домогательствах, о том, как делился по департаменту, и предавал мне себя совершенно на жертву. Но как человек, обремененный семейством и малолетними детьми, он не видел других средств избегнуть заслуженного наказания, как предать судьбу свою и детей своих в благородные руки.

Письмо это на другой день получения я показал сыну Воронина, столоначальнику 5-го отделения, который страшно испугался этого сознания, компрометирующего весь департамент, и в особенности его отца как главного лица, действовавшего по всем распоряжениям департамента, ибо Воронин по этой части служил более тридцати лет и был, так сказать, главной пружиной всех операций и ходячей справкой по департаменту.

Вообще все отпускаемые суммы для крепостей по департаменту делились всегда почти на четыре равные части; из них две шли в распоряжение Швензона, одна – пополам С* и Девелю, а остальная уже дробилась на прочие крепости.

В общем распорядке о делах по департаменту было положено ежедневно от каждого отделения подавать его высочеству мемории о главнейших предметах, составляющих текущую переписку. Великий князь, предупрежденный против полковника Швензона генералом Закревским, генерал-губернатором Финляндии, заменившим на этом посту Штейнгеля, еще до вступления моего в управление отделением изволил сделать разные замечания на мемориях, относящихся до Швензона, требуя по ним подробных объяснений. Разумеется, что мне пришлось окончательно собирать и доносить об оказавшемся. В числе многих статей замечательнейшими оказались: продажа по Финляндским крепостям чугуна от негодных орудий и снарядов и постройка около Гельсингфорса и Шварцгольма сараев для сохранения пороха и снарядов.

По первой статье по видимой уклончивости Швензона указать лиц, покупавших этот чугун, и количество оного я не нашел другого способа дознать справедливости, как обратиться с просьбой к генерал-губернатору, узнать о том от фабрикантов и заводчиков чугунных, справившись по их фактурным книгам. Невзирая на усиленное мое домогательство и множество запросов, присутствие департамента не торопилось очень исполнять оные, но, продержав месяца два или три, возвращало ко мне для переделки или добавки, и, таким образом, дело это при мне не было еще окончено. Носились частные слухи, доходившие до меня, что Швензон имел два собственных купеческих судна в море, на которых как орудия, так и снаряды перевозил в шведские пределы и там сбывал, и я имею право не сомневаться в этом. По второй статье два сарая, строившиеся по одному и тому же плану, на расстоянии не более ста верст один от другого, оба на берегах того же залива, но один 1/5 частью длиннее, обошлись казне – один более 40 тыс. рублей, а другой менее 8 тыс. рублей! Первый строился по незаконным контрактам под распоряжением самого Швензона, а другой тогда же построен, но под наблюдением адъютанта великого князя, полковника Гардера, – и это обстоятельство в мое время осталось тоже неразрешенным.

С самого начала управления моего отделением я был допущен в общее присутствие департамента для совместных с другими членами занятий по докладам и к подписке журналов, но после меня уже туда не допускали под тем предлогом, что я не пользуюсь настоящим званием начальника отделения, а только исправляю должность такового и дабы дать мне еще более почувствовать это, когда я просил генерал-майора Гогеля войти с представлением о выдаче мне, на общих правилах жалованья по должности начальника отделения, он хотя и изъявил на то свое согласие, но представление к военному министру, помимо великого князя, было так устроено, что военный министр Татищев отказал мне под тем косвенным предлогом, что «общие» правила изданы только для гражданских чиновников, а к военным их применять не следует. В этой истории более всего действовали Горев и Фатьянов под руководством Перрена.

В это время Перрен продавал свое имение в казну, которое департаментом признано было очень выгодным купить для Сестрорецкого оружейного завода по недальнему от завода расположению. Имение это находилось в Старой Финляндии, следовательно, на особых правах того края. В одно воскресенье, когда я был в числе прочих во дворце великого князя Михаила Павловича, Перрен подошел ко мне, говоря, что имеет до меня крайнюю нужду, ибо его высочество имеет ко мне такое доверие, что не изволит давать своего согласия на покупку имения, пока я не осмотрю его всего и пока я не удостоверю в справедливости его оценки – в 350 тыс. рублей; что цена сия самая умеренная по числу душ, но что несколько из оных находятся в безвестной отлучке и что именно об этом обстоятельстве он хотел переговорить со мной. На другой день, войдя в канцелярию фельдцейхмейстера, нашел я у Перрена Горева. Увидев меня, оба сконфузились, и первый с видимым замешательством начал мне объяснять, что он не знает, какая причина побуждает Гогеля возражать на полученное обо мне предписание, что меня нельзя командировать, а представляет вместо меня по сему делу Горева и что, вероятно, его высочество будет этим весьма недоволен. Я попросил у Перрена извинения за то, что его потревожил, и добавил, что кого найдет начальство полезнее послать, так пусть и делает, а я, собственно, за это нисколько не в претензии. В канцелярии же у Гогеля правитель дел Павлов показал мне рапорт его к великому князю, где, распространяясь о существовавших до меня беспорядках по 1-му отделению, свидетельствует ревность мою и деятельность, коими устраивается уже видимый порядок в делах, то он полагал бы не только затруднительным, но даже вредным для службы, если хотя на короткое время отлучусь от департамента, а рекомендует для этого поручения Горева. На это представление по докладу Перрена великий князь выразился: «Послать на место Жиркевича кого хотят, только не Горева и не Воронина»…

Кстати, здесь придется сказать несколько слов о характерах и нравственности судьбой поставленных мне по департаменту начальника и сотоварищей.