Ипполит Жан Жироду (1882–1944) — один из наиболее значительных французских писателей периода между двумя мировыми войнами. Родился в провинциальном городке Беллаке, уже в детстве обнаружил блестящие способности, в числе первых окончил престижное педагогическое заведение в Париже Эколь Нормаль Сюперьер, после чего получил место наставника в знатном семействе в Германии. С этого времени начинается серьезный интерес Жироду к немецкой истории и культуре, углубленное изучение германской филологии (чему способствовало прекрасное знание языка). Впоследствии в качестве высокопоставленного дипломата Жироду подолгу живал в Германии, продолжал свои историко-литературные занятия, особенно увлекаясь эпохой Гете и немецкими романтиками.
Фронты первой мировой войны Жироду прошел в качестве сержанта французских войск и проявил личную отвагу, однако не поддался шовинистической пропаганде и, оставаясь патриотом, сумел сохранить уважение к культурным ценностям немецкого народа. Уже в ту пору он был убежденным антимилитаристом.
В писательских кругах имя Жана Жироду стало известно еще до войны. В последующие два десятилетия он опубликовал около десятка романов, создавших ему популярность у читающей публики. Но определяющую роль в литературной судьбе Жироду сыграла встреча в 1926 г. с выдающимся французским актером и режиссером Луи Жуве, который побудил его обратиться к драматургии. С этого момента и до конца жизни писателя продолжалось творческое содружество Жироду и Жуве, — эти два имени неразрывно связались в сознании современников. Жироду стал постоянным автором труппы Жуве, сочетавшей смелый театральный эксперимент с возрождением на сцене классики. В парижском Театре Елисейских полей, затем театре Атеней, руководимых Жуве, в течение многих лет произведения других драматургов ставились только между пьесами Жироду, заслонившими его известность как романиста.
В историю национальной и мировой культуры Жироду вошел как основоположник французской интеллектуальной драмы. Уже первая его пьеса «Зигфрид» (1928), переделанная из его же романа «Зигфрид и лимузинец» (1922), пьеса антивоенная и противошовинистическая, явилась скорее драмой идей, нежели драмой полнокровных человеческих характеров, и строилась по логике философской притчи. И в дальнейшем в драматургии Жироду не умолкала напряженная идейная дискуссия по важнейшим нравственным и философским проблемам, дискуссия, облеченная в изощренную и причудливую художественную форму. Эстетическая утонченность стиля, сочетание простоты и сложности, интеллектуализма и лирики, поэтической фантазии и быта, перегруженность культурно-историческими ассоциациями и аллюзиями, ирония и парадоксальность, пристрастие к пародии и к виртуозной словесной игре — все эти особенности Жироду как художника создали ему репутацию элитарного, «прециозного» писателя. Однако он обращался со сцены к широкой аудитории и на протяжении всего творчества утверждал общечеловеческие нравственные ценности — доброту, человечность, красоту естественных чувств, любовь к родине, радость сопричастности природе. Разумеется, Жироду не свойственна была такая активность и определенность гражданской позиции, какая отличала, например, Роллана, но он жил вопросами и тревогами своего времени и отражал их опосредованно, по-своему, не отступая от идеалов гуманизма и демократии.
Немаловажно в этой связи то обстоятельство, что после вторжения гитлеровских войск во Францию Жироду уже в мае 1940 г. оставил высокий пост при коллаборационистском правительстве в Виши, жил отдельно от семьи, переезжал с места на место, может быть, выполняя задания антифашистского Сопротивления; во всяком случае, его внезапную смерть в гостинице «Кастиль» в Париже 31 января 1944 г. восприняли в прогрессивных кругах с большой долей вероятности как расправу со стороны оккупантов или профашистских сил.
Подобно многим писателям XX в., Жироду охотно обращался к легенде, к мифу, как к некоей универсальной форме, которая позволяла через нее давать свое собственное толкование судеб мира и человека. Отталкиваясь от древнего сюжета, резко осовременивая проблематику, Жироду ставил на обсуждение в своих интеллектуальных драмах острые вопросы сегодняшнего дня. Так, одна из его лучших пьес «Троянской войны не будет» (1935) прозвучала предостережением о вновь нависающей военной угрозе; драма на библейский сюжет «Содом и Гоморра» (1942–1943) была вызвана к жизни трагедией войны и фашистской оккупации. Так же и «Ундина» с ее сказочным сюжетом и светлой поэзией должна оцениваться с учетом исторического контекста. Эта пьеса была впервые поставлена 27 апреля 1939 г., уже после аннексии Австрии, после Мюнхенского соглашения, за четыре месяца до начала второй мировой войны. И в самой драме, и в ее сценической интерпретации первые зрители ощутили элегическую печаль об утраченной миром гармонии, предчувствие беды, желание защитить красоту и человечность.
Выпущенная к премьере театральная программа предварялась предисловием самого Жироду, в котором сообщалось об обстоятельствах создания «Ундины». По его словам еще в 1909 г. профессор Шарль Андле, возглавлявший в Сорбонне научение немецкой литературы, поручил студенту Жану Жироду написать и представить ему на следующей неделе комментарий к сказке де ла Мотт Фуке. Это послужило толчком к замыслу, который через много лет вылился в создание драмы «Ундина»; Жироду посвятил ее памяти своего учителя. Сюжет сказки был хорошо известен во Франции, так как «Ундина» де ла Мотт Фуке неоднократно, не только в XIX, но и в XX в. переводилась на французский язык.
В своей пьесе Жироду лишь приблизительно следует за оригиналом, вкладывает в сюжет иное содержание, меняет характеры и состав персонажей, вводит новые сцены, эпизоды, линии действия, сочиняет принципиально другой финал. Простодушная романтическая сказка, тесно связанная с немецким фольклором, становится под пером Жироду явлением иной, французской литературной традиции, берущей начало в философской повести XVIII в. Здесь бросаются в глаза откровенная условность, вызывающее нарушение историзма и игра анахронизмами, блестящий диалог, лукавая ирония, временами переходящая в сатиру (как при изображении королевского двора), постоянные переклички с современностью. В пьесе содержится многослойная пародия — на литературные и театральные клише, на рыцарскую романтику, средневековую экзотику, книжную ученость. Вместе с тем «Ундина» полна проникновенного лиризма, поэтической фантазии и скрытого драматизма, нарастающего к концу действия. За сказочным сюжетом просматривается одна из сквозных тем творчества Жироду: столкновение лживой цивилизации с естественным миром правды, добра и любви, своеобразно «руссоистское» противопоставление поэтической природы прозаическому обществу, основанному на неравенстве и корысти. Таков смысл притчи о любви Ундины и Рыцаря.
Встреча с Ундиной внутренне преображает Ганса, в скованном предрассудками узнике нелепого (в пьесе условного) феодального мира высвобождается духовность, выявляется истинная человеческая сущность. И приземленный, почти комедийный персонаж первых сцен как бы переселяется в сферу поэзии. Но вновь попав к людям, ко двору, Ганс снова оказывается во власти ложных ценностей и идет навстречу своей гибели, ибо силы природы восстают против человека, нарушившего непреложный закон Жизни. Неразрешимый конфликт между подлинной и выдуманной жизнью, поэзией и прозой, добром и злом разрывает душу Ганса, губит счастье Ундины, и только в трагическом и светлом финале вопреки разлуке, смерти и забвению теплится хрупкая надежда на неугасимость любви, на возможность воссоединения человека с природой.
Не случайны в «Ундине» мотивы раздвоения человека, тяги к обретению внутренней цельности, мотив потери памяти и возможности начать жизнь сначала. Эти темы проходят через все творчество Жироду, начиная с «Зигфрида»; особенно ярко они звучат в созданной незадолго до «Ундины» драме «Интермеццо» (1933), где многие коллизии «Ундины» перенесены на почву современной французской провинции и поэзия родной природы, полет фантазии причудливо переплетаются с реальным бытом. В обеих пьесах гимн природе и неприятие ложного общественного устройства парадоксальным образом уживаются с поэтизацией повседневности. В «Ундине» это видно в бытовых сценах первого акта, в завершающем эпизоде, где Ганс размышляет о судьбе заурядного «среднего человека», в речах Ундины о «русалке-мещанке», которая унесет с собою под воду милые привычки и аксессуары обыденного человеческого существования.
Как и во многих произведениях Жироду, в «Ундине» намечена тема народа (более отчетливо она прозвучит в драме «Безумная из Шайо», 1944). Носители нравственного идеала, высокого человеческого достоинства — это старые рыбаки Август и Евгения, противопоставленные безнравственности придворной клики.
Простые люди, труженики близки к природе, которая чтит их превыше земных властителей («Когда Август хмурит брови, миллиарды форелей трепещут»). Рыбаков не смущает, что Ундина не мокнет под дождем, бегает по воде, спит на поверхности озера, они любят ее, как родное дитя; но вооруженный рыцарь, закованный в латы, для них чужак и посланец враждебного мира. Мысль о равенстве королей и людей из народа возникает и в песенке Судомойки, двоящегося персонажа, неспроста выбранного автором на роль вестника смерти Рыцарю. Жироду не ставит в своих произведениях социальных акцептов, но они временами прорываются даже в его пьесе-сказке, лишний раз подтверждая ее гуманистическую основу.
Небезынтересна и сценическая судьба «Ундины». Премьера прошла с большим успехом, на нее откликнулись все парижские газеты , поместившие восторженные отзывы и о самой пьесе и о ее постановке, о игре Луи Жуве в роли Рыцаря и актрисы Мадлен Озрей в роли Ундины (юность исполнительницы позволила Жироду уменьшить возраст Ундины с семнадцати лет, как было задумано в соответствии со сказкой де ла Мотт Фуке, до пятнадцати лет). Однако большая часть рецензентов восприняла пьесу как феерию (статьи в «Candide», «Revue Universell», «Annales»), восхищалась внешним блеском, сценической изобретательностью постановщиков, машинерией, декорациями и костюмами известного театрального художника Павла Челищева, «магией» стиля Жироду, не пытаясь проникнуть в нравственно-философское содержание пьесы. Все же были и попытки более углубленного истолкования «Ундины». Так, критик газеты «Mercure de France» увидел в ней не только столкновение реальности и идеала, человека и природы, протест против «фальшивого общества», но также некий «политический миф», изображение «буколического сообщества, созданного для солнца и игр в воде». Рецензент «Annales» отмечал «проницательный ум» и острую мысль Жироду. Интересен отзыв «Revue de Deux Mondes», в котором утверждалось, что стиль «Ундины» адекватен стилю цветных мультипликационных фильмов, и предсказывался такой же успех этой пьесе на сцене, какой имела «Белоснежка и семь гномов» Диснея на экране.
«Ундина» была сыграна только один раз, после чего половица труппы Жуве оказалась мобилизована в армию. Лишь в феврале 1940 г. Луи Жуве удалось возобновить «Ундину», которая шла на сцене до середины мая, — почти до вторжения гитлеровской армии во Францию и падения Парижа. Цензура фашистских оккупантов запретила нее пьесы Жироду как «антикультурные». Писатель начал хлопотать о разрешении труппе Луи Жуве выехать на гастроли в Южную Америку, и 27 мая 1U40 г. она отбыла в Бразилию. Гастроли затянулись на целых четыре года, так как известному своими антифашистскими убеждениями Луи Жуве невозможно было продолжать творческую деятельность в оккупированной Франции. В тяжелых условиях труппа играла в 54 городах Южной Америки, Кубы и Гаити, причем «Ундина» неизменно входила в ее репертуар. С окончанием войны и возвращением труппы Жуве на родину «Ундина», уже после смерти ее автора, вновь появилась на парижской сцене. В последующие годы вплоть до кончины Жуве (1952) эта пьеса игралась во всех гастрольных поездках — от Польши, Австрии, Западной Германии до стран Африки, Канады и США. Пресса отметила спектакль на Бродвее в Нью-Йорке с Одри Хупберн в роли Ундины. В послевоенные годы «Ундина» ставилась и на одном из театральных фестивалей во Франции под открытым небом.
Многие французские литературоведы и критики считают «Ундину» шедевром Жироду. «Жироду остается для нас прежде всего создателем „Интермеццо“ и „Ундины“», — писал А. Моруа .
Сост. С. Р. Брахман