Глава 38

Геверциони, Ильин, Лазарев. 23.47, 7 ноября 2046 г.

      Бригада шла необычно споро, легко. Уже через пять с небольшим часов за спиной осталось ровно двадцать километров. Если учесть, что иди приходилось ночью, по пересеченной местности, то темп весьма неплох.

      Неведомо чья заслуга и кого благодарить, однако в этот раз неприятности миновали одинокую армию. Больше не было ни бомбардировок, ни внутренних конфликтов. Все же Геверциони после недавних событий остерегался лишний раз не подуть на воду, в чем нашел искренне понимание Ильина. Зарекаться от беды не стоило, да и проверять лучше, чем доверять. На всякий случай по приказу генерала отрядили в авангард и хвост колонны наблюдателей с усиленной оптикой, которую буквально по сусекам наскребли со всей бригады, - следить за спутниками, любыми намеками на воздушную разведку. Пока поиск результатов не дал. Обошлось так же без заболевших и раненных. Чего офицеры как раз больше иного прочего опасались во время перехода.

      К первому привалу подошли в приподнятом настроении. На морозе лица бойцов и офицеров раскраснелись, ожили. Ушла - или хотя бы отступила в тень - мрачная серая обреченность. Сна, несмотря на полночь ни в одном глазу - каждый так и подгоняет время, стремясь поскорее пройти оставшиеся без малого десять километров. А дальше свобода - привычный простор небесный.

       Беда постучалась в двери вежливо - с ненавязчивой деликатностью легкой тревоги. Геверциони как раз собрал вокруг себя старших офицеров. Своим ходом шла привычная рабочая пятиминутка. В таком массивном, сложном и часто - неповоротливом - механизме, как бригада, всегда найдется пара важных дел. Да еще с десяток вопросов поменьше, но столь же неотложных.

      Так как шли маршем скорым, но скрытным, огня разводить не разрешалось. Во всем следуя тяготам рядовых бойцов, офицеры так же не позволяли лишнего. Геверциони в окружении полковников и майоров сидел в мрачной темноте. Хотя бы звезды на вновь очистившемся зимнем небосклоне горели ясно - и можно было различить контуры, иногда даже лица людей.

      В разгар обсуждения внезапно неподалеку раздался шорох. Офицеры разом примолкли, пристально вслушавшись. Наиболее подозрительные положили ладонь на выстуженную кожу кобуры. Среди таких оказались Чемезов и Гуревич. Геверциони в целом одобрял подобное начинание. Сам же последовать примеру подчиненных не мог - что простительно даже полковнику, недопустимо для генерала. Проявление столь явное опаски невольно можно расценить как панику. А командиру на войне, перед лицом бойцов никак нельзя обнажать слабость, ни даже просто давать повод её увидеть. Потому Георгий продолжает как ни в чем не бывало сидеть на разостланной плащ-палатке, обдумывая текущее положение.

      Опасения, как и следовало ожидать, не оправдались. Да и не мудрено: пройти через частые кольца периметров сложно - даже тренированным боевикам. Оказалось, что подоспел вестовой от наблюдателей.

      - Товарищ генерал, сержант Рябушечкин из передового дозора, - по-уставному вытянувшись перед Геверциони козырнул разведчик.

      - Садитесь, товарищ сержант, - козырнув в ответ предложил Георгий. - Не отсвечивайте...

      Рябушечкин послушно опустился на колено рядом с генералом, сел аккуратно на край плаща, подтянув ногу под себя.

      - А теперь рассказывайте, что произошло? - спросил наконец Геверциони.

      - Товарищ генерал, - с готовностью начал сержант. - Впереди по ходу движения замечены огни. Судя по всему - Сургут.

      - Так, ясно, - кивнул Геверциони. - Предполагаете засаду?

      - Нет, не совсем, - отрицательно тряхнул головой Рябушечкин. - Но нельзя не принять во внимание, что вокруг ни в одном населенном пункте нет электроэнергии, а впереди - есть.

      - Исключаете внутренние резервы? Генераторы, тепловые станции?

      - Маловероятно. Большая часть энергии в летнее время от ГЭС. Зимой - дотационное питание от соседних тепловых станций. Однако ближайшая у самого Ханты-Мансийска. Исключать локальных станций нельзя. Но светится город почти полностью.

      - Хорошо, принято, - кивнул Геверциони, сосредоточенно осмысливая услышанное, перебирая варианты. - Спасибо за службу, товарищ Рябушечкин.

      - Разрешите идти? - по уставному уточнил сержант.

      - Идите.

      Когда дозорный, задевая частый кустарник, скрылся в темноте, Георгий обратил взгляд на офицеров:

      - Что скажете товарищи? Какие мысли?

      - Разрешите? - поднял руку майор Гуревич. Разведчик по-прежнему оставался в бинтах - живых свидетельствах обстрела автоколонны. Которые, впрочем, не первый час порывался содрать. Неведомо каким образом, но майор все же сумел убедить медиков в полной работоспособности. Принимая во внимание специфичность профессии, нельзя исключать, что в ход пошло все, вплоть до угроз и шантажа. Так или иначе, но деятельный диверсант пришелся на совещании ко двору. Среди таких же неординарных, мягко говоря, личностей. И как раз сейчас мог пригодиться. Все-таки вопрос напрямую касался его вотчины.

      Дождавшись кивка Геверциони, Гуревич продолжил уверенно:

      - Судя по сказанному - кто-то в городе есть. И, вероятно, не наши.

      - Полагаете, нас ждут?

      - Кого-то ждут точно...- неопределенно пожал плечами майор. - В конце концов, здесь же радарная станция и дислокация районного командования. Да и город с почти миллионным населением, узел транспортных артерий... Не мы, так другие придут.

      - Не легче было устроить западню? - задумчиво произнес Чемезов. - Зачем так наглядно оповещать о своем присутствии? Ведь только непроходимый олух не заподозрит неладного.

      - Не скажи, - возразил Геверциони. - Олухи - не редкость из красной книги. Так что все возможно. Да и не каждый слышал обращение новоявленных нукеров имперских. Сигнал-то был слабенький - вероятно, на нашу территорию не транслировался активно. Да и чтобы поймать, надо слушать. А не у всякого такие антикварные уши имеются. Так что расчет может вполне идти на ничего не подозревающих товарищей.

      - Кроме того, - резонно добавил Гуревич. - Своих лучше держать в тепле и комфорте. Вряд ли что африканские, что европейские блондинчики привычны к сибирским морозам. Лучше пожертвовать внезапностью, чем повторить ошибки и Наполеона, и грозного фюрера.

      - Ну, раз в целом сомнений нет, тогда что предпримем? - поинтересовался Геверциони.

      - Что прикажете, - пожал плечами Гуревич. - Хотя от себя лично скажу: можете считать меня кем угодно, но проявлять себя нападением и даже просто разведкой - опасная недальновидность. Разумнее всего - обойти прямо на завод.

      - Не выйдет, - мотнул головой Ильин. - Хоть мне и не нравится подобная стратегий, но я бы согласился, не будь серьезных возражений.

      - Каких, Иван Федорович? - поинтересовался Геверциони.

      - Все просто - пояснил полковник. - Раз сюда прибыли интервенты, то уж верхом непрофессионализма окажется с их стороны не расставить гарнизоны по ключевым объектам. Завод в их число войти обязан.

      - А если они все-таки непрофессионал? - приподняв бровь, ехидно сострил Чемезов.

      - А если они еще и рогатками вооружены вместо винтовок? - ответил колкостью Ильин. - Нет, недооценивать противника опасно. А уж считать за идиота - вовсе непростительно. Особенно если он - не идиот. Потому следует предполагать худшее. Даже если до сих пор не знают о самолетах, все равно обязаны быть на заводе.

      - И, если мы туда дружно нагрянем, подмога из города подоспеет все равно, - задумчиво пробормотал Геверциони. - Я верно понял вашу мысль, Иван Федорович?

      - В целом - верно, - кивнул Ильин.

      - Что ж, - решительно высказал Гуревич. - Тогда прошу дать мне взвод добровольцев. Что-что, а обеспечить отход сумеем.

      - Ты понимаешь, что не сможешь успеть вернуться? - прямо в лоб спросил Геверциони.

      - Безусловно, - небрежно приподняв брови, ответил майор. - Я даже пытаться не стану. Наше дело в том и состоит, чтобы полицаев подальше увести. С какой же радости наоборот поступать - прямо на бригаду выводить? Нет, если идти, так идти и делать дело до конца...

      - Не рано хоронишь себя, майор? Невтерпеж? - прищурившись, спросил молчаливый Лазарев. - Или звезду геройскую хочешь посмертно?

      - Ага, так мечтаю, что кушать не могу... - отмахнулся Гуревич. - Да бросьте вы, Алексей Тихонович! Не в игрушки играем. Это война и за нас никто ничего не сделает. Так чего зря словеса разводить да жеманничать? Нужно идти, значит нужно. Век назад наши прадеды тоже отвлекающие маневры совершали, ложные плацдармы удерживали. И кланяться в ножки себе не заставляли.

      Лихо тряхнув головой, майор совершенно иным тоном добавил:

      - Да и вообще, что унываете? Не спешите хоронить, отцы-командиры! Еще не известно, как выйдет - повоюем! Нет, серьезно, я ведь не умирать иду. И бойцам так думать не позволю. Пошумим для виду, попартизаним - благо места родные. А дома не только стены помогают - глядишь, и тайга выручит. Как закончим денька через два-три и двинемся следом. Может даже раньше успеем - налегке сподручней.

      'Вот так просто... - горько усмехнулся про себя Георгий. - Отправить людей на верную смерть. Поменять жизни нескольких десятков на жизни нескольких тысяч. Статистика... И ведь он понимает, что я отдам - не могу не отдать приказ. А бахвалится не из лихости, не из глупости, нет... Хочет, чтобы я вины не чувствовал...'

      На несколько минут повисло напряженное, тягостное молчание.

      - Хорошо... - кивнул Геверциони. Генерал пристально внимательно посмотрел в глаза Гуревичу. Тот взгляд выдержал. Но не было в глубине выцветших серых зрачков ни лишней бравады, ни отчаяния, ни злости. Только твердая решимость. Майор и генерал поняли чувства друг друга - им больше не требовалось слов.

      - Хорошо, майор, - повторил Геверциони. Слова на языке ворочались тяжелые, шероховаты, словно каменные глыбы. - Отбирай добровольцев в пределах тридцати человек. И готовься выступать. Сам понимаешь - нельзя терять времени, раз начало закручиваться так.

      - Спасибо, товарищ генерал, - спокойно кивнул Гуревич. Не только Георгия - всех офицеров поразило с каким невероятным хладнокровием, пренебрежением человек относится к будущей опасности. По отсутствию реакции можно было бы со стороны предположить, что разведчику дан приказ не на смертельно опасную операцию, а нечто вроде хозяйственно-парковых работ. - Я думаю, больше двадцати пяти и не понадобится.

      - Тогда так - продолжил Геверциони. - Возьмешь сейчас комплекты формы и вообще - все, что нужно. Не мне тебя учить...

      На это Гуревич ехидно усмехнулся и рассеяно кивнул.

      -... А самое главное - найди языка. Перед тем, как начинать операцию постарайся как можно больше разузнать. Лучше всего - снимки карт, документов. Ясно, что все у них на вычислителях и планшетах. Конечно и сами железки не бросай, но маловероятно, что у нас продолжат работать. Так что на пленку фотографируй - делать нечего. Если вытрясешь у техников моментальный 'Квазар', дублируй им - лишним не будет. Товарищ Ильин и Чемезов тебе помогут подготовить все и обеспечат поддержку в общении со снабженцами.

      Рустам вновь молча кивнул, выразив полное согласие с предложением генерала.

      - С Робертом так же договоришься о месте встречи - где будет передача языка или иных носителей информации.

      - Хорошо, товарищ генерал, - Гуревич решительно поднялся на ноги. - В таком случае разрешите идти?

      - Да, идите Рустам, - Геверциони кивнул. - Иван Федорович и майор Чемезов встретятся с вами сразу после совещания.

      Коротко козырнув, майор резко повернулся на каблуках - так, что даже скрипнули матовые голенища сапог - и скрылся в густой полуночной тьме.

      После ухода майора вновь невольно наступило неловкое молчание. Офицеры избегали начинать разговор - слишком хорошо каждый понимал, что произошло. Можно сказать в этот миг и началась для экипажа 'Неподдающегося', для 137-й гвардейской бригады настоящая война. Космос в обыденном понимании в изрядной степени отличается от того, что принято считать именно вооруженным противостоянием. Человечество еще не достигло того уровня технологий, когда бы схватки многотонных колоссов в безвоздушном пространстве станут обычным явлением. Да и вряд ли этому суждено произойти: слишком громоздко, неповоротливо действо. Подобной дикостью смотрелось бы в наш век противоборство огромных галер или парусников. Скорее всего все космические флоты - лишь пережиток, временный этап на пути эволюции. Нет, революции - к новому человеку. Которому уже не нужны будут подобные архаичные костыли, чтобы идти вперед, к звездам...

      В любом случае, десантникам не пришлось участвовать в единственном - первом и последнем - сражении 'Неподдающегося'. Гибель товарищей под ракетными ударами так же стала скорее злым роком, случайностью, чем эпизодом войны. Долго, слишком долго люди не знали: кто противник, где граница между миром и войной. И тем разительней, горше цена отрезвления. Именно сейчас, когда впервые их товарищи, знакомые, да просто такие же люди осознанно шли наперекор смерти, иллюзии рассеялись. Внезапно с пронзительной остротой пришло осознание: вот тот, с кем ты сидел у костра, делил оставшийся паек, мерз ночью на одеревеневшей земле в палатке. Вот он есть. А через миг может исчезнуть - уйти навсегда. Может принять на себя пулю, осколок, предназначенный другим. Спасти и тебя, и других товарищей...

      Офицеры молчали. Большинство из них при всей тяжести звезд на погонах не видели, да и не могли видеть настоящей войны. И тем тяжелее оказалось впервой заглянуть в глаза смерти.

      Затягивать неловкую сцену не хотелось - и без того вышло натужно. Взяв инициативу на себя, Георгий с намеренным равнодушием вернулся к обсуждению текущих вопросов. Постепенно настроение выровнялось. Слово за слово - офицеры втягивались в дискуссию, возвращалась хоть какая, но работоспособность.

      Геверциони прекрасно понимал, что происходит с людьми. Много лет назад и он перенес подобный опыт. Это неизбежно для каждого здравомыслящего человека: примирится с фактом того, что обычные, милые и даже образованные люди, не испытывающие друг к другу ни прямой ненависти, ни зависти вдруг оказываются вынуждены убивать. Ножом, штыком, пулей - чем угодно терзать плоть неизвестного человека, вынужденного поступать с ними так же. Абсурдность, подсознательное ощущение неправильности, несправедливости происходящего неизбежно приходит к каждому.

      Однако при том от командира на войне зависит не только личная судьба, но и жизни многих десятков, сотен, тысяч. Подобной рефлексии если и есть место, то лишь во время затишья, кратких часов отдыха. Но перед тем будь любезен защитить подопечных - тех, чьи жизни вверила тебе страна. И потому как бы не было трудно, как ни тяжело - нужно работать. Потому, что иначе нельзя победить...

 

Глава 39

Гуревич. 01.58, 8 ноября 2046 г.

      До Сургута оставалось по-прежнему около десяти километров. Времени же с каждой секундой все меньше. Однако разведчики не переживали о том, что могут опоздать. Если на марше сводная разведрота вынуждена была плестись пешком, то во время самостоятельных операций солидарность неуместна. И без того нагруженный вещмешок десантника в варианте для разведчиков снабжен немалым количеством дополнительных приспособлений. Среди прочего - составные лыжи из легких из сверхпрочных полимеров.

      Остается лишь сожалеть, что всей бригады, увы, подобное не предусмотрено. Что, естественно, продиктовано не ограниченностью ответственных за планирование, не прижимистостью генералов и уж тем более не злостным саботажем. Все гораздо проще: как таковые космические десантники - явление все еще новое, диковинное. Даже спустя пять лет после возникновения, они по-прежнему чаще всего выполняют те же функции, что и ВДВ. Кроме того, космос диктует свои правила ведения войны. Лишь со стороны может показаться, что редкие бронированные колоссы кораблей созданы без малейшей оглядки на здравый смысл.

      На самом же деле за каждой линией, за каждым углом стоит кропотливый, въедливый труд сотен конструкторов и архитекторов. Не просто миллиметры - десятые, даже сотые доли каждой пяди обшивки выверены. Каждый корабль - компромисс между массой и маневренностью. Клепать бесконечные консервные банки с двигателями такое же безумие, как и выпускать на орбиту цельнометаллические слитки.

      Естественно, не меньшее внимание уделяется планировке внутреннего пространства и грузоподъемности корабля. Не зря приходится сменам спать, обедать, отдыхать по очереди - в строгом порядке. Это суровая необходимость, а отнюдь не очередная прихоть армейского быта, иногда склонного оказываться невероятным, алогичным и даже чуть безумным. В ограниченный метраж просто невозможно вместить все. Это ведь отдельный случай, что десант 'Неподдающегося' приземлился в заснеженной тундре. С не меньшим успехом могло сложится, что вместо нее оказалась бы пустыня, тропические джунгли, степь, горы. И даже переменчивые в настроении бескрайние просторы мирового океана. А ведь для каждого из возможных случаев на корабле существует снаряжение. Которое приходится сперва подымать на орбиту.

      Отсюда и получается, что обеспечивают бойцов самым необходимым. Излишества, для удобства и комфорта, - по мере возможности. Но даже без дополнительного инвентаря вещмешки десантников весят около добрых тридцати килограммов, что тоже отнюдь не способствует желанию нести больше. Ведь остается еще и оружие, броня. Так что в положении каждого свои плюсы и минусы. Сейчас вышло, что разведчикам идти и быстрее, и легче. Зато на марше - повод для зависти был как раз у самих диверсантов. Никуда не деться от диалектики в жизни...

      Рассуждая примерно в подобном ключе, Гуревич уверенными экономными взмахами всаживал острия палок в землю. Смазанные лыжи легко скользили по густому, пушистому снегу, устлавшему все вокруг. Казалось, порой, что не по земле - по небу летишь в черной звенящей пустоте. От излишне романтических мечтаний весьма успешно отвлекали частые древесные стволы. Приходилось возвращаться из грез к суровой реальности - к бесконечным маневрам, поворотам, спускам и подъемам...

      Время шло, за спиной осталась добрая половина пути. Механическая работа как нельзя лучше способствовала отвлеченности мыслей. Да еще впереди показался довольно длинный открытый участок. Невольно мысли Рустама вернулись к событиям последних часов...

      ...Добровольцев набралось много - вызвались все. Роту, конечно, отправлять никто не думал - в этом Геверциони и Гуревич полностью друг друга поддерживали. Мало того, в плане оценки оптимальной численности взгляды офицеров разошлись лишь на несколько человек.

      Помощник генерала Роберт Чемезов пытался неоднократно навязать свою кандидатуру на роль командира взвода разведчиков. На это Рустам ответил резким отказом - благо, понимал, что даже лучший профи, но новичок в команде много толкового не навоюет. Геверциони молчаливым кивком поддержал Гуревича и дерзкое начинание Чемезова оказалось похерено.

      Разведрота фактически состояла из самостоятельных взводов - по одному от каждого батальона. Итого сто восемьдесят человек. Как и в штурмовых, здесь подавляющее большинство - сверхсрочники, профессиональные военные. Новички тоже присутствовали - никуда не деться, так или иначе 'свежая кровь' необходима, иначе откуда после возьмутся после мастера? Но их оказалось подавляющее меньшинство.

      Итак, Гуревич оказался перед нелегким выбором. С одной стороны необходимо крайне малой группой выполнить оперативную задачу. А огневой контакт может произойти как с отделением, так и с полком - никто же толком не знает и знать не может, что ждет впереди. Значит, до зарезу необходимы лучшие, профи. Чтобы не только отвлекли, но и выжить сумели. С другой стороны - неизвестно и что ждет бригаду впереди. Оставлять вот так одним македонским ударом роту без лучших - значит крайне серьезно осложнять дальнейшую жизнь всем.

      Так и метался майор, пытаясь и взвод собрать, и бригаду не обделить. Осложняла все и нравственная дилемма. При всем желании, при всем оптимизме Гуревич понимал, что не так и велики шансы вернуться живыми, а уж тем более - здоровыми. Понимали и бойцы. Но добровольцами все же вызвались.

      Недрогнувшей рукой Рустам с ходу отмел притязания молодых. И делу не помогут, и рано ещё. Тут трезвый расчет гармонично сосуществовал с чувством справедливости. Нельзя необученных новичков бросать в дело, если успешней могут справиться 'старики'. Пускай даже 'новичками' бойцов можно было назвать с большой натяжкой - каждый тренирован мастерами и порой ничем не уступает в навыках учителям. Разве что не имеет вынужденно жизненного опыта.

      Дальше отказ получили неженатые. Все равно добровольцев оставалось гораздо больше, чем требуется. Следующими кого Гуревич 'отвёл' стали бездетные. Тут уже послышались недовольные возгласы молодых да горячих:

      - Товарищ майор! За что обижаете?

      - Правильно! Не век нам за бабьими юбками прятаться!

      - Верно!

      - Даешь справедливость!

      На разные голоса загудела, зашлась рота. И пускай Гуревич понимал: большая часть из крикунов не понимает ещё опасности. Нет в бедовых головах мыслей о сединах родителей, о далеких, но верных сердцах любимых. А если и есть - то самая малая капля. Думают же больше о геройстве, славы жаждут, подвигов. Не верят в смерть, нет. Не понимают еще, что ждет впереди. А вот Рустам уже знал, как это бывает. Смотришь - жив человек, твой друг или знакомый. Раз! Ничтожная секунда, миг - легкое дуновение ветра холодком по жилам на шее пробежало. И все. Нет друга, товарища, брата, отца или сына. Нет и больше не будет никогда. И ты лежишь, вгрызаясь в землю, уткнув лицо в горячую пыль. А рядом с открытыми глазами в небо смотрит уже ушедший навсегда.

      И нет сил отвести взгляд. Лежишь и смотришь, а рядом бродит смерть, безжалостно собирая причитающуюся жатву. Хочется завыть - дико, безумно, по-звериному. Злые слезы бегут, оставляя бледные дорожки на черном от гари лице. И уже не понять, чего хочешь? - все смешалось. То ли вскочить с ревом, броситься на врага и терзать, рвать, убивать, уперев сталь приклада в плечо. То ли бежать прочь, оставив кромешный ад, разверзшийся круг. И навсегда забыть, стереть из памяти отчаянный ужас. То ли еще глубже зарыться в землю и переждать...

      А в результате ничего не происходит. Рядом вновь оказывается старший товарищ, чтобы подсказать, направить или остановить в нужный момент. И бой продолжается своим чередом. И надо держаться - да не просто держаться, а уметь бороться, чтобы побеждать. Защитить себя, защитить товарищей, защитить всех людей, что за спиной.

      Не в геройской гибели, не в браваде и авантюризме героизм. В тяжелой, монотонной схватке со смертью, где нужно выжить и защитить как можно больше. В этой с виду маленькой, незаметной, негероической работе и сокрыта святая самоотверженность, истинный героизм бойца.

      Но всего ещё не понимают молодые. Разве что изредка отыщешь тщательно скрытое в глазах 'стариков' понимание. Горькое, тоскливое, оплаченное не ранами и не кровью - рубцами на сердце и сединами на висках. И что сказать 'молодым'? Ведь искренне хотят помочь. Считают, что сумеют, справятся, смогут. Пускай признают, что ты в чем-то лучше, умней и опытней. Но себя от того дешевле не ценят.

      С точки зрения здравого смысла, да и армейских традиций молодежи следовало отвесить чувствительный подзатыльник. Однако же при том сделать это надлежало так, чтобы никто не почувствовал себя оскорбленным и не зарекся на будущее от проявления искренних душевных порывов на благо Отчизны. Решать сложившуюся дилемму следовало аккуратно. Кончено, это не та головная боль, на которую следует жаловаться. Но все же способная доставить изрядное количество хлопот.

      В итоге после пяти минут убеждений, споров, обид и примирений Гуревич смог поздравить себя - взвод набран. От общего числа треть - ветераны. Включая и самого Рустама, получалось не так мало. Да и остальные не отставали. Когда с основным вопросом повестки покончили, Гуревич решил было перевести дух. Но не тут то было.

      - Командир... - раздался из-за плеча приглушенный прохрипленый голос. Прапорщик Добровольский. Без преувеличения, без ерничества - настоящая 'рабочая кость'. Десантник не по профессии - по призванию. Именно на таких самоотверженных людях и держатся десантные войска, такими в первую очередь и сильны. Младший комсостав - те, кто изо дня в день вместе с молодежью. Все у них поровну, пополам: муштра и учеба, тревоги и марш-броски, печали и радости.

      Офицер хотя и постоянно держит ситуацию под контролем, во все вникает, все знает, все-таки редко становится для бойцов 'своим'. Из-за очевидной разницы и в звании, и в должностных обязанностях неизбежно появляется отчужденность. Прапорщику же, если он человек правильный, хороший, легко общаться и с рядовым, и с лейтенантом. Тут, в отличие от гражданских анекдотов, не принято акцентировать внимание на древних как сама советская армия предрассудках.

      Добровольскому уже исполнилось сорок пять. Но по-прежнему тверда рука, верен глаз и ум остёр. Ни разу за годы службы не проколол прапорщик лишней дырки на ремне, не распустился. По-прежнему плотно облегал истертый камуфляж крепкие бугры мышц. На широкой груди лишь во время торжеств появлялись выцветшие планки. Скромные, незаметные - казалось, что Добровольскому вовсе неловко выставлять напоказ. Но никто и никогда не смел упрекнуть прапорщика в хвастовстве - скорее наоборот. Ордена 'Красной Звезды', 'За службу Родине в ВС СССР' 3-й степени, 'Славы' двух степеней и медали россыпью.

      Казалось давно стоило либо самому бросить все к чертям, либо, пока не отправили на пенсию, получить хоть один просвет на погоны. Но ни первого, ни второго прапорщик делать не намеревался. Ни на один даже краткий миг Добровольский не задумывался, что сможет променять истертый камуфляж на матовое сукно мундира какого-нибудь завхоза. Не было в этом ничего низкого, только прапорщик шел служить не для того, чтобы на старости лет осесть на пыльных складах.

      'Всякая работа важна, - прямо отвечал на вопросы сослуживцев Добровольский. Именно так, как искренне считал. - Так пусть каждый делает, что по сердцу. Мне же на старость лет не нужны новые погоны - так и так спишут на покой. Лучше уж я напоследок лишних несколько месяцев побуду, где сердце прикипела. А уж после будь что будет'.

      - Командир... - на всякий случай повторил Добровольский. - Разрешите обратиться?

      - Иван Александрович, - Гуревич обернулся навстречу прапорщику. Улыбка невольно проявилась на сухом, изможденном лице. Повязки хоть и удалось снять, убедив докторов, но слабость после ранений никуда не сама собой не делась. - Все-таки решил не мытьем так катаньем стать лейтенантом? Учти, третью 'Славу' я тебе гарантирую - это как минимум.

      - Э-э, командир, - махнул рукой Добровольский, ухмыляясь в сизые усы. - Не за звания и не за медали дело делаем. Тебе ли не знать?

      Добровольский многозначительно окинул взглядом поджарого майора:

      - Ты на себя посмотри: весь заштопанный, осколками да пулями меченый. Мог бы давно словно елка увешаться наградами. И сидел бы сейчас в теплом кабинете с полковничьими звездами - приказы раздавал. А все никак не уймешься. Ни на плечах звезд, ни на груди. И по-прежнему в самое пекло лезешь.

      - Верно, - усмехнулся Гуревич. - Так что же ты за мной в то же пекло суешься? Раз такой смекалистый?

      - Так не бросать же тебя, - просто ответил Добровольский. Только на деле не так прост, как хочет казаться. Кого-кого, но не Гуревича было обмануть с виду простодушным видом. Слишком давно знали друг друга. И Рустам ясно разглядел в глубине карих глаз лукавые хитринки.

      - Кроме того, - с тоской добавил прапорщик, - Отчего бы не повоевать напоследок? Так и так скоро подковы рвать будут. Так не лучше ли искры о камни высечь, чем в стойле отсиживаться?

      - Ну ты, Александрович, загнул, - невольно дернул щекой Гуревич. - Никак помирать собрался?

      - Не глупи, командир, - усмехнулся Добровольский. - Не верю я, что не вытянем такого простого задания. Просто хочется последний раз полной грудью вздохнуть.

      - Ладно, принимается, - махнул рукой Гуревич. - Но ведь не языком молоть подходил? Так говори: зачем?

      - Думаю, надо с собой взять двоих не наших, командир, - спокойно ответил Добровольский.

      - Чем мотивируешь?

      - Не в гости же идем, - охотно пояснил прапорщик. - Так или иначе будут либо 'языки', либо информация.

      - Это я понимаю, - кивнул Гуревич. - Предлагаешь 'чужих' оправить обратно?

      - Верно, - согласился Добровольский. - Уж я не я буду, если генерал их обратно отпустит. Как-никак они очевидцы. А мало ли чего они не успеют сказать, если захотят вернуться? В горячке можно многое увидеть, да пропустить, не понять. А если понять, то неверно. Наш же генерал такого не упустит - не зря столько лет в ГБ служит.

      Уверен - не отпустит. Отдаст на растерзание аналитикам - те уж информацию нужную вытянут.

      - Ну так а отчего не хочешь, чтобы наши вернулись? - спросил недоуменно Гуревич.

      - А оттого, командир, что не нужно людей обижать, - ответил прапорщик. - Уж раз взяли, так веди до конца. А раз хочешь оставить, так оставляй сразу.

      - Согласен, Александрович, сдаюсь, - Гуревич поднял отрытые ладони. - Убедил. Есть кто на примете?

      - Есть, - кивнул Добровольский. - Оба ваши знакомые.

      - Даже так? - приподняв бровь, с сомнением уточнил Гуревич.

      - Да. Первый - лейтенант, который из комендантской роты.

      - А-а... Ворошиловский стрелок, - понимающе кивнул Рустам. - Уверен? Вроде он после бомбардировки сам не свой. Может не стоит?

      - Именно потому и предлагаю, командир, - пояснил Добровольский. - Ему сейчас нужно в дело, чтобы выветрилась из головы вся шелуха. Стрелок о судя по всему толковый - обузой не будет. Да и если проявит себя, перестанет чужим быть для наших. А то ведь сейчас ему хуже не придумаешь приходится. Своих всех потерял, а здесь так чужим и остался.

      - Тонкий ты психолог, - усмехнулся Гуревич. - Ладно, с этим согласен. Как стреляет, сам видел. Кто второй?

      - Еще один местный талант - рядовой Косолапов.

      - Этого не помню...

      - Ну так ты тогда, командир, малость в отключке лежал, - усмехнулся Добровольский.

      - Ты имеешь в виду, который Гольдштейна...? - уточнил Гуревич, многозначительно подняв бровь. Прапорщик кивнул. - Вот дела! И его хочешь перед совестью реабилитировать?

      - А чем плохо? - удивился Добровольский. - Он нормально тренирован, да и расторопен вполне - в случае опасности не теряется, что на практике показал. А что до душевной травмы - так его хоть и на прямую не обвиняют, но мало ли, что сам себе надумает? Так что лучше пусть малость погеройствует - под присмотром. Глядишь, и притупится чувство вины.

      - Все, ладно! Согласен, - замахал руками Гуревич. - Ты и мертвого убедишь. Так на жалость талантливо давишь. Беру обоих. Только смотри - чтобы больше чем на минуту глаз них не спускал.

      Вопрос с откомандированием двух бойцов решился довольно гладко. Напрямую обращаться к Геверциони или Лазареву Гуревич не стал. Первым делом, дабы прощупать почву, подошел к Ильину. Полковник выслушал и одобрил начинание:

      - Неплохо придумал. Подожди, сейчас переговорю с 'главным'. Думаю, согласится.

      Так и вышло. Геверциони начинание одобрил, даже без объяснений ухватив с ходу истинную подоплеку дела. Кандидаты на пополнение восприняли новость достаточно равнодушно. Но если в отношении лейтенанта Никиты Куревича реакция оказалась предсказуемой, то апатия со стороны Косолапова удивляла. Тем не менее, оба собрались довольно быстро, уладив дела за пару минут

      Единственным, что омрачило прощание - реакция Чемезова. Роберт оскорбился столь явным пренебрежением, как ему казалось. Вместо добровольно изъявившего желания взяли двоих по указке. Так мало того - даже не разведчиков, не диверсантов. Первый хотя бы десантник, то второй вообще приблудный!

      Рустам терзания майора понимала - и даже принимал. Несмотря на косые взгляды, и даже вскользь брошенную угрозу. Профессиональная гордость Чемезова оказалась ущемлена, да еще приходилось учитывать личную драму. Так что Гуревич нисколько не оскорбился. Сложись все чуть иначе, майор даже не возражал бы против присутствия коллеги на задании. Но есть вещи выше самого заветного желания...

      Сейчас, когда половина пути пройдена, Гуревич мог с облегчением вздохнуть. Несмотря на некоторые опасения, справлялись новички неплохо. Как минимум - с лыжами. 'Ну, ничего, - решил про себя Майор. - На деле и посмотрим, что почем. Тем более, что в серьезную заваруху вмешиваться они не будут'...

      ...Увы, худшие опасения подтвердились: в городе интервенты. Боши, они же фрицы. Причем довольно много - раз уж донесло на самые окраины. Ибо на оккупированной территории отрываться от основного контингента - поступок либо рисковый, либо излишне опрометчивый. Но, так или иначе, небезопасный. Даже не обладая ворохом университетских дипломов самый темный качёк нутром чует как из любого окна так и сверкают ненавидящие взгляды. И даже понимая, что после внезапного приступа смерти за местными вернутся каратели и устроят показательные расстрелы, себя все-таки жаль - воскреснуть-то не получится.

      Да и нельзя надеяться на трезвую оценку ситуации населением. Мало ли у кого сдадут нервы - пусть и на самый краткий миг. Ведь даже одного удара вилами под ребра или топором по затылку вполне достаточно. Кому важно: есть или нет состояние аффекта? И даже не важно будет в этот момент: 'кто', 'сколько', 'кого' и 'за что'

      А уж немцы никогда не отличались излишней тягой к авантюризму. Следовательно, появление на самой окраине праздно шатающихся - не патрульных! - в имперских мундирах под защитного цвета пуховиками и с оружием в руках подтверждает лишний раз прежние опасения. Отдельные группы возникали и вновь скрывались в сумеречном мареве. И только одна после четверти часа напряженного наблюдения проявила склонность к инертности.

      Для наблюдения и последующего захвата объект оказался подходящий. Тем более, что не двадцать и даже не десять - всего лишь четверо солдат. Среди которых один унтер-офицер. Однако, увы, за инертность приходилось расплачиваться...

      - Вот ведь гады! - в сердцах прошептал Добровольский. Эти слова единственное, что позволил опытный диверсант. Сказал тихо - и за несколько шагов не услышишь. Но все же для такого уровня профи подобная слабость несвойственна. Диверсант по роду профессии обязан в нужные моменты 'выключать' сердце.

      Это в книгах или фильмах приятно наблюдать за виртуозной работой с холодным оружием, меткой стрельбой и молниеносной реакцией разведчиков. На деле все не так однозначно. И гораздо более жестоко. Находясь на переднем краю, на острие, диверсанты как никто часто встречаются лицом к лицу с издевательствами, а подчас и проявлениями зверств противника. Нигде не покажут, как приходится в такие моменту бойцам.

      Прямо перед тобой - даже без оптики можно разглядеть - вражеские подонки насилуют девушек. Подленько и понимающе усмехаясь друг другу, чувствуя превосходство, абсолютную безнаказанность. Движения сильных рук скупы, порывисты, а маслянистый взор алчен до звериного безумия, полно похоти.

      И вынужден советский офицер, поклявшийся перед священным красным знаменем хранить и защищать, лежать без движения, бессильно наблюдать. Потому, что рядом через несколько минут должны пройти такни или штабная колонна. А эти танки, если не нанесешь удар здесь и сейчас пойдут дальше, чтобы убивать, жечь, уничтожать. И неведомый генерал будет чертить карандашом на карте стрелки, направляя разящие удары. Офицер лежит, потому, что и от танков, и от генералов вражеских он тоже обещал защищать Родину. Скрипят от злости, бессильной ярости зубы, пальцы до крови впиваются в плоть земли. А сделать ничего нельзя... Оттого порой и белеют виски раньше времени у совсем еще молодых ребят. Сгорают, изнашиваются безжалостно истерзанные сердца.

      Сейчас через оптику биноклей Гуревич и подчиненные наблюдали нечто похожее. Хотя скорее неприятное, стыдное, чем оскорбительное. Какая-то пестро одетая компания советских людей заискивающе расстилалась перед интервентами. Хотя можно ли их назвать советскими людьми? Сами они себя, наверное, гордо именуют 'людьми мира', эдакими возвысившимися над предрассудками и пережитками. А кто есть по сути? Приспособленцы, готовые на все, только бы обеспечит личную безопасность, только бы сохранить в прежней мере остатки 'былой роскоши'. Вполне может быть даже готовые искренне, с упоением ненавидеть все 'свое' ради прекрасного 'ихнего'

      Ярко накрашенные дородные девицы в пестрых платках, облаченные в меха, многообещающе улыбались жизнерадостно склабящимся бошам. Так и эдак, словно торговки, поворачивались, крутились перед носом солдат, рекламируя себя в лучшем свете. Рядом то ли в качестве мебели, то ли наглядной иллюстрации покорности и преклонения перед представителями 'передовой цивилизации' теснились жалкие, субтильные молодчики чахоточного вида. Ручки-ножки палочки, широкое пальто не по размеру - словно беззащитные телеса покорно скукожились перед захватчиками. И осознание этого явно читалось в пренебрежительных взглядах немецких солдат.

      Характерным образчиком взаимоотношения сторон стала небольшая сценка. Один из солдат коротко бросил что-то на немецком, сопроводив даже не просьбу - приказ характерным жестом: поднеся два пальца ко рту и изобразив затяжку. Тут же совершенно по-лакейски засуетились субтильные молодчики. Даже подруги глянули на пресмыкающихся приятелей с жалостью и пренебрежением.

      Наконец наиболее ловкий сумел извлечь из недр пальто искомое. Черная с золотыми полосами, тиснением коробка сигарет 'Герцеговина флор' - один из лучших сортов по общему признанию потребителей, наиболее популярностью пользовавшийся в среде творческой интеллигенции. И среди инакомыслящих иногда - не иначе как из подсознательного мазохизма.

      Солдат бесцеремонно выхватил пачку из дрожащих пальцев угодливого парня. Не утруждаясь излишне попросту оторвал козырек крышки. Презрительно - кончиками пальцев уцепив одну сигарету, аккуратно вытащил. Жадные лапы двоих сослуживцев также бесцеремонно влезли в пачку, вытягивая содержимое с гораздо меньшей разборчивостью. Лихо щелкнув зажигалкой, солдат поднес ярко-багряный язык пламени к кончику сигареты, затянулся. Пламя робко задрожало, потянулось к дыханию, лизнуло пару раз высушенный табак. Сигарета затлела, занялась. Сделав пару затяжек, немец наигранно закашлялся, скорчив презрительную физиономию. Сплюнув сигарету на снег, ожесточенно припечатал каблуком, словно мерзкого слизняка или еще какое насекомое. После пришла пора образцово-показательной 'порки'. Ради которой, видимо, всё и затевалось.

      Безжалостно схватив неудачливого молодчика за грудки, солдат с молчаливого одобрения сержанта тряхнул его пару раз. Затем что-то пролаял в самое ухо и вновь встряхнул. Уже после первого маневра парень обессилел и последующее время просто висел на руках экзекутора набитым кулем. Поняв, что забава окончена, солдат с невероятной легкостью отшвырнул тело молодчика о ближайшую стену. То летел словно марионетка с подрезанными нитями. Удара нельзя услышать с такого расстояния, однако явственно каждый, кто наблюдал за происходящим, ощутил глухой шлепок. Ровно как и навязчивый дурной запах. Следом за хозяином полетела и ополовиненная пачка сигарет.

      Представление второй солдат и сержант встретили с одобрением. Даже девушки подобострастно хохотнули, сделав даже попытку изыскано прикрыть рты ладонями. Ребята глуповато улыбались - пустые рыбьи глаза непонимающе, с жалостью бегали по сторонам. Даже сам униженный молодчик улыбнулся как ни в чем не бывало, поднялся на четвереньки и пополз обратно.

      Только один солдат стоял в стороне, зябко кутаясь в шинель. На происходящее он смотрел с неодобрением, даже презрением. По лицу немца явно виделось: ему неприятно находиться здесь, в компании что своих, что чужих подлецов. Унтер-офицер на оппортунизм подчиненного, впрочем, внимания не обратил. Видно не желая терять времени на ненужные разборки. Ведь есть и иные дела - поинтересней. Склонившись к девушкам, приобнял за плечи и стал развязно о чем-то расспрашивать.

      Видно было плохо, о звуке вообще нельзя и мечтать: с тех пор, как 'умерла' электроника, жизнь десантников в целом и разведчиков в частности сильно осложнилась. Ни дальномеров, ни кибернезированных прицелов, ни приборов ночного видения. Даже обычные переговорники стали недостижимой мечтой. И это при том, что противник по результатам прямого наблюдения всеми благами технологии пользовались.

      Опасаясь каждого куста, каждого шороха - ведь, не особо утруждаясь, интервенты могли расставить вокруг города частую сеть сигнализаций, камер наблюдения и прочих сомнительных радостей. А найти их представлялось невозможным. С точки зрения даже банальных очков инфракрасного видения лежащие на снегу десантники, как ни маскируйся, оставались ярко-алыми пятнами на темном фоне.

      Понимал превосходство противника Гуревич, понимали и подчиненные. Единственное, за что майор оставался спокойным, так это за 'легенду'. Специально на случай работы за линией фронта имелся комплект 'маскарадной' формы. Форма настоящая с полным комплектом документов - все чин по чину. Только части, к которой приписаны бойцы, не существовало иначе как на бумаге. Особой надежды на длительное введение противника в заблуждение никто не рассчитывал. Однако на случай, когда необходимо изобразить 'чужого своего' вариант подходил идеально. Да и крайне соблазнительно заложить бомбу замедленного действия: нетрудно представить, с какой быстротой окажется взят под руки белые внедренец с подобными документами.

      Но, так или иначе, взвод разведчиков лежал вповалку, окопавшись снегом. И каждый боец молча вглядывался в неверные сумерки городской окраины. Прапорщик Добровольский, как самый тонкий специалист чтения по губам, вооружился самым мощным биноклем.

      Однако время шло, а ничего полезного разглядеть не удавалось.

      - Командир, - осторожно прошептал Добровольский. - Этот шарфюрер сплошную околесицу несет. Да и девки гулящие...

      От досады прапорщик замолк. Лишь в нестерпимом раздражении рефлекторно дернулась щека. Обдумывая ситуацию, Гуревич рефлекторно бросил взгляд на часы. Времени остается мало. Уже через час бригада подойдет к городу вплотную. Значит, нужно в ближайшие десять минут принимать решение.

      - Ясно, Иван Александрович, - искренне поблагодарил Добровольского Рустам. - Минут пять подумаю. Ты пока будь другом - предупреди наших, чтобы готовились. Так или иначе - все равно выступать.

      - Слушаюсь, командир, - кивнул прапорщик. Улыбнувшись напоследок чуть кривой, ироничной усмешкой, Добровольский подмигнул майору и растворился в ночи...

 

Глава 40

  Геверциони, Ильин, Лазарев. 02.05, 8 ноября 2046 г.

      Гуревич не знал, да и не мог знать, что не все так гладко в бригаде, как хочется думать. Хотя, ради справедливости следует признать: происходящее стало закономерным результатом событий последних дней. Началось достаточно буднично.

      Марш шел своим чередом: уставшие и продрогшие бойцы продолжали непреклонно продвигаться по заметенным снегом лесам. В эту холодную ноябрьскую стужу каждого согревала вера - в победу, в себя, в товарищей. И люди шли - ни единой жалобы, ни проявления слабости. Десантники словно забыли, что умеют уставать. А вслед за ними, кажется, потеряли эту память и члены экипажа. Медленно, но верно продвигалась вперед длинная колонна.

      Видя героизм, искреннюю самоотверженность бойцов, Геверциони никак не мог проявить слабость. За неимением лихого коня, генерал бодрым, твердым шагом вместе с большинством старших офицеров находился впереди. При всей очевидной наивности, жест производил должное впечатление. Десантники видели - не могли не видеть: их командир идет вместе со всеми, наравне - даром, что генерал, даром, что ГБ. Вообще за последние насыщенные бедами сутки память о принадлежности Геверциони к 'безопасности' как-то поблекла, истерлась. И, не смотря ни на что, постепенно сумел стать своим. Ну или почти своим. При этом Георгий не заигрывал с людьми, оставался ровно таким, как есть. Но при том не отсиживается в тепле, не закатывал капризов о транспорте.

      Бойцы явственно ощущали: Геверциони не делает вид, а действительно абсолютно искренне старается ни на шаг не отступить от нравственного идеала. Уж на что, а на такие вопросы чутье у армейского человека - будь здоров! Порой одного взгляда оказывается достаточно. И становится понятно - обезьянничает ли командир, заигрывая с подчиненными в популизм и демократию, или нет.

      Однако искренние начинания Геверциони не могли не повлечь закономерных последствий. Как и предупреждал Ильин, Георгий значительно переоценил свои возможности. Каждая тысяча и даже сотня метров постепенно превращались в каторгу, испытание. Вначале левую голень терзало давешнее онемение. Это в принципе было не особо страшно - скорее неприятно.

      Но после пришла боль: жгучая, пульсирующая. Каждый шаг отдавался маленьким взрывом, вспышкой в сознании. И притом онемение не только не прошло - наоборот, усилилось. Георгию казалось, что вместо ноги вынужден волочить то ли бревно, то ли замороженный кусок мяса.

      Сцепив зубы, Геверциони продолжал твердо вышагивать, как ни в чем не бывало. Так длилось какое-то время, но не могло - вечно. Каждый шаг давался всё тяжелее: нога наливалась свинцом, жар удушливой волной растекался по телу, набирал обороты лихорадящий озноб. И, как генерал не старался, момент развязки наступил.

      Внезапно Геверциони почувствовал, что не может оторвать левую ступню от земли. Сапог словно примерз. Но тело по инерции уже двигалось вперед. Пытаясь удержать равновесие, Георгий выбросил вперед руки с тростью. Но ничего не произошло. И руки уже не слушались приказов. Единственной реакцией стало едва заметное подрагивание.

      Время замедлилось - Геверциони ясно, абсолютно четко наблюдал, как мир вокруг резко уходит вверх и за спину. Доли секунд, показавшиеся Георгию минутами, он созерцал причудливую эволюцию, пока наконец с уколом острого отчаяния не понял, что это не сказочный сон, а простое падение.

      Почти сразу после жуткого прозрения последовал удар. Удивительно, но не было ни боли, ни холода. Геверциони просто ощутил волну дрожи, пробежавшую по телу. А следом опустилась тишина. Не обычная - звенящая тысячами невидимых струн, нет. Непробиваемая, вязкая, жуткая - словно мир вокруг оказался залит янтарем и Геверциони угодил в ловушку подобно мухе.

      Постепенно пропал и свет. Цвета разом выцвели, оставив лишь палитру из оттенков серого. И от границ зрения к центру стали сгущаться сумерки. Рябая чернота плотной поволокой окружала, убаюкивала. Пока наконец весь мин не сузился до размеров крохотной точки. Эта маленькая ослепительно белая звездочка на черном полотне - последнее, что запомнил Геверциони. Георгий уже не чувствовал ни боли, ни страха. Только слабая надежда продолжала упрямо теплится в слабо содрогающемся сердце. Геверциони понимал, что видит перед собой лишь отблески света, внезапно обретшего яркость на контрасте с подступившей слепотой. Но ему приятнее было считать последнее видение далекой серебряной звездой на выгоревшем небе...

      Со стороны происходящее определенно выглядело не так драматично. Кроме того, с точки зрения невольных очевидцев все случилось гораздо быстрее - почти мгновенно. Для них генерал, еще вот только что бодро вышагивающий на марше, внезапно споткнулся и безвольным кулем опрокинулся на снег лицом вперед. Лежащего на земле несколько раз передернуло жуткими приступами судорог, чуть ли не выворачивая наружу суставы. А затем Геверциони как-то разом обмяк, застыв без движения.

      Офицеры, преодолев замешательство, кто раньше - кто позже бросились на помощь. Первым подоспел Фурманов. Склонившись над генералом, полковник стремительно стянул перчатку, приложил ладонь к шейной артерии.

      - Что?! Что?! - наперебой, перекрикивая друг друга, возопили подоспевшие следом Чемезов с Лазаревым

      -Молчать! - зло рявкнул Фурманов в ответ. Офицеры, не ожидавшие подобного отпора, разом притихли. Невольно подтвердив главенство Юрия в данной ситуации, Роберту и Алексею Тихоновичу оставалось лишь молча наблюдать со стороны.

      Фурманову же в этот момент было абсолютно наплевать как на реакцию товарищей, так и на вообще происходящее вокруг. Превратившись в слух, Юрий с отчаянной, безумной надеждой ожидал биения сердца.

      'Хоть бы жив! - твердил про себя полковник словно заклинание. - Хоть бы! Хоть бы!'

      И надежда оказалась вознаграждена. Спустя несколько долгих, томительных секунд ожидания пальцы Юрия ощутили слабый удар. Отлегло! Оторвавшись от шеи Геверциони Фурманов отчаянно трясущейся рукой утер со лба внезапную испарину.

      Чуть придя в себя, полковник обрел и былую деловую хватку.

      - Кто-нибудь! Врача сюда! Быстрей! - крикнул Юрий в направлении замершего строя.

      - Ильин уже... - коротко ответил Чемезов.

      Коротко кивнув в знак одобрения, Фурманов вновь склонился к генералу. Аккуратно приподняв с земли за плечи, полковник переложил Геверциони головой себе на колени. При всех этих манипуляция Георгий не издал ни единого звука. Увы, ни единая черта так же не дрогнула. Только темно-карие глаза с расширившимися зрачками невидяще вглядывались в черноту неба.

      Выхватив из чехла на поясе мертвый карманный вычислитель, Фурманов поднес темный экран к лицу Геверциони. И вновь вздохнул с облегчением: на затертой блестящей поверхности экрана проступили слабые следы. А значит, что и сердце, и легкие работают.

      - Где там врач? - нетерпеливо бросил через плечо полковник.

      - Здесь! - донесся из темноты приглушенный выкрик.

      Обернувшись, Фурманов смутно разглядел надвигающиеся фигуры. Первым подоспел Ильин. Политрук бежал легко, свободно, словно и не было ни долгого марша, ни вороха прожитых лет за спиной. В руках же Иван Федорович небрежно держал огромные чемоданы. Следом едва держался полноватый майор-медик.

      Когда наконец оба офицера оказались на месте, доктор какое-то время, уперев ладони в колени, переводил дух. Ильин же, не теряя ни секунды даром, аккуратно уложил чемоданы на снег. Успевший отдышаться, майор решительно опустился на колени рядом с Геверциони.

      - Все отойдите! - безапелляционно заявил медик. - Если что нужно - сам спрошу, а пока не мешайте.

      Открыв чемодан, майор откинул крышку и с сомнением поглядел на содержимое. В едва уловимом молочном сиянии звезд содержимое казалось непонятным нагромождением, безликой темной кучей.

      - Нужен свет! - требовательно бросил врач. - И еще: обеспечьте здесь палатку. Чем меньше холода и любопытных посторонних - тем лучше.

      Ильин переглянулся с Лазаревым. Алексей Тихонович тяжело вздохнул, успокаивая нервы. Полковник с трудом сдерживал гнев, чтобы не дай бог не высказать бесцеремонному эскулапу что-нибудь нелицеприятное.

      - Ладно... - наконец ответил Лазарев, взяв себя в руки. - Я иду командовать - марш надо все-таки продолжать. А ты, будь любезен, ублажай дальше ихнее высочество...

      Свет организовали быстро - для начала хватило отыскавшихся аккумуляторных фонарей, а после пригодилась керосиновая лампа. Вскоре справились и с палаткой. Десантники довольно споро развернули в двух шагах просторный купол шатра. Доктор, оторвавшийся на несколько секунд от непонятных манипуляций, подозвал Чемезова и Ильина. Втроем офицеры быстро, но с максимальной возможной аккуратностью перенесли Геверциони внутрь. Опустив генерала на брезентовый плащ, предусмотрительно брошенный поверх куцей подстилки из хвороста, медик твердо сказал:

      - Спасибо, а теперь выходите.

      - Но может мы могли... - просительно пробормотал Чемезов.

      - Молодой человек! - не оборачиваясь возмущенно ответил доктор. - У вас что, есть за душой медицинский диплом и многолетняя практика?!

      - Нет...

      - Ну тогда будьте любезны не мешать!

      - Но я изучал в рамках курса лекций оказание первой помощи.

      - Замечательно! - иронично воскликнул врач. - В таком случае, КОЛЛЕГА, не соизволите ли пойти поискать в соседнем бору волшебных лечебных трав?

      - Да что ты...! - задыхаясь от негодования, процедил сквозь зубы Чемезов.

      - Спокойно! - Ильин крепко придержал закипающего майора за плечи.

      - Иван Федорович, - повторил врач несколько спокойнее. Однако в голосе по-прежнему улавливалось тщательно скрываемое раздражение. - Будьте любезны уйти. А заодно прихватите с собой этого импульсивного юношу.

      Ильин коротко кивнул и, продолжая крепко держать Чемезова за плечи, силой вытащил майора наружу. Роберт пытался вырваться, но все старания оказались тщетны. На выходе полковник едва разминулся с двумя молодыми лейтенантами. Ильин смутно припомнил, что именно эти военврачи вместе с майором занимались раненными, когда пришлось бежать за помощью.

      Уже стоя на промозглом ветру, полковник с внезапной горечью проникся незавидностью участи бригады. В строю на три с половиной тысячи бойцов осталось пять или шесть медиков плюс столько же фельдшеров. Конечно, офицеры по долгу службы обладали сравнительно твердым знанием основ оказания первой помощи, этим же могли похвастаться некоторые сверхсрочники. Но в проекции к реальному боевому столкновению подобная арифметика смотрится печально, поскольку смеяться грешно. А ведь не хватает не только медиков... Поневоле бригада лишилась не одного первоклассного офицера. И, что хуже всего, в первую очередь занимавших руководящие должности. Адмирал, первый помощник - он же комбриг, полковник Швец. А теперь еще и Геверциони...

      Переглянувшись мельком с мрачным Фурмановым, застывшим напротив противоположного бока у входа в палатку, Ильин понял, что мысли у обоих одинаковы. Да, как Ильину ни хотелось считать бригаду самодостаточной, отрицать правду полковник не любил и не поступал против совести принципиально. Еще три дня назад Иван Федорович в самых смелых мечтах не рискнул бы предположить, что управлять всем сможет неизвестный, совершенно посторонний офицер. И дело даже не столько в опыте или знаниях. Вникнуть во все сложности, суметь проявить лидерство, увлечь за собой - все это представлялось Ильину неподъемной задачей.

      И вот теперь, когда внезапный комбриг без сознания лежал на снегу, а над ним в мрачной неизвестности ворожили хмурые медики, стало ясно, насколько успел Геверциони стать 'своим'. Сейчас кажется, что и не могло быть иного командира - при всем уважении и прежнему комбригу, и к Кузнецову.

      Что тяжелее всего, вместе с Георгием сейчас бригада лишилась начисто как административного центра, так и стратегического видения. Ведь именно Геверциони 'тянул' инициативу любых замыслов, начинаний. На нем лежала задача разработать план кампании. Пускай даже остаются черновики и записи - живого трезвого ума генерала они не заменят.

      И внезапно Ильин наконец пришел к осознанию простого, но жизненно важного факта. Это открытие ударило по нервам хищной плетью. По сравнению с этим даже отсутствие стратегии выглядело словно мелкие временные неприятности.

      Геверциони при всей восторженности и открытости при оглашении дальнейших планов так и не назвал ни разу точного места. 'Ах ты ж, собака злая! - в сердцах промелькнуло в мыслях. - Ревнитель, понимаешь, государственных секретов! И что теперь делать?' Возможно, эту тайно он открыл Кузнецову, но с этим уже ничего нельзя поделать. По-хорошему всё верно - каждому встречному и не встречному такое говорить явно не стоит... Но вот как быть офицерам теперь? Хорошо, если обойдется с Геверциони. А если нет? Вопросы, вопросы... И ни одного вменяемого ответа.

      Леденящий холод отчаяния предательски расползся волной по спине. 'Спокойно! - приказал себе Ильин. - Спокойно! Нельзя отчаиваться! Сейчас важно сосредоточиться и тщательно продумать все варианты...'

      Решение пришло так же внезапно, словно в насмешку над отчаянием. Слабое, ненадежное, но все же хоть что-то. Ильин предположил, что если не Чемезов, то Фурманов обязаны знать тайну. Или хотя бы иметь ключ к решению.

      - Юрий, - с надеждой обратился к Фурманову Ильин. - Нам нужно срочно переговорить.

      Полковник прищурился и кивнул.

      - Что, уже делите наследие? - горько усмехнулся Чемезов.

      - Роберт, не говори ерунды, - решительно отдернул товарища Юрий.

      Тут полог палатки резко откинулся в сторону и наружу буквально выпрыгнул, словно ошпаренный, один низ лейтенантов. Не обращая внимания на стоящих рядом офицеров, он опрометью пробежал мимо и скрылся в темноте.

      Троица тут же решительно сунулась внутрь. Это порыв оказался настолько единодушным, что офицеры даже стукнулись головами - разве что искры из глаз не посыпались.

      - Что?! - возопил пришедший в себя первым Чемезов.

      Однако и без комментариев стало ясно, что дела в целом - плохи. Окровавленные руки медиков так и мелькали над раскрытой раной. Хищно сверкали свежие и уже испачканные инструменты. Слабые лучи фонарей выхватили на матерчатых стенах палатки свежие кровяные брызги. На снегу багровели скомканные куски тампонов и бинтов. Походная спиртовка, выкрученная до отказа, без устали кипятила воду в прямоугольной посудине. Внутри емкости с клокочущим кипятком стерилизовались использованные инструменты - новых уже не хватало.

      Несмотря на вторжение, военврачи продолжали молча стоять на коленях, низко склонились к Геверциони. Шла совершенно невероятная, непонятная и невыносимая постороннему человеку ворожба. И троим офицерам стало неловко вмешиваться в тяжелое сражение людей в белых халатах с извечным противником.

      Через несколько минут майор Скляр, по-прежнему не оборачиваясь, отрывисто бросил:

      - Инфаркт мышцы. Запущенный - развился обширный некроз. От болевого шока и чрезмерной токсикации организма продуктами распада генерал впал в коматозное состояние...

      - Это опасно? - робко уточнил Чемезов.

      - Жить вообще опасно!! - огрызнулся пухловатый медик.

      - Жить будет? - лаконично уточнил Ильин.

      - Скорее да... - ушел от прямого ответа Скляр. - Если реанимируем.

      - Так что же вы...?! - вновь с полуоборота завелся Роберт.

      - Сначала нужно либо удалить очаг поражения - мертвую ткань. - пояснил вместо старшего лейтенант. - То есть либо очистить рану, либо...

      Не найдя сил произнести вслух неприятный диагноз, молодой врач стушевался и замолчал.

      - Что 'либо'?! - потребовал ясности Ильин.

      - Ампутация... - хмуро бросил Скляр.

      Офицеры переглянулись. И в этом мимолетно переплетении взглядов явно проступило отчаяние. Еще несколько секунд каждый втайне надеялся, что ничего страшного не произошло, что обойдется.

      Не обошлось. Благоволение судьбы не стоит испытывать небрежно - даже от безоговорочных фаворитов удача имеет склонность отворачиваться. Тогда приходится платить по всем счетам сразу. А проценты порой неизмеримо велики.

      И вот сейчас судьба с протянутой требовательно рукой застыла напротив. Намеренно выставив напоказ сверкающее лезвие обоюдоострого меча...

 

Глава 41

Гуревич. 02.18, 8 ноября 2046 г.

      Гуревич не знал и не мог знать о происходящем. Да и, честно говоря, вовсе не задумывался. Для разведчиков пути назад нет - все мосты сожжены. Так что не было нужды и переживать. Теперь пусть другие переживают, у них все рычаги управления. Майор же озабочен исключительно выполнением приказа. Естественно, помимо человеческого желания сохранить бойцов.

      Еще раз мельком глянув на часы, Рустам перебрал мысленно варианты действия и последующего развития событий. Откладывать, а уж тем более - выжидать некогда. Банально нет времени - бригада уже недалеко. А проблем нужно успеть решить превеликое множество.

      Во-первых, отвлечь внимания группировки противника, а при особой удаче - и вывести из города в направлении противоположном заводу. Перед этим, хотя и во-вторых, жизненно важно вывести из вражеские коммуникации. Основная цель - штаб и аналитический центр. Предполагая худшее, Гуревич вполне допускал: за имевшееся в наличии время интервенты вполне могли обнести город не одним 'тревожным контуром'. А если это так - любая операция по отвлечению внимания закончится мгновенно, стоит только наблюдателям подать сигнал тревоги. Который непременно подадут: неведомый отряд летучих диверсантов в сравнении с тремя полками десантников что дробина для слона. Что-что, а хорошо соображать немцы умели всегда - этого не отнять.

      Нет сомнений, что противник мгновенно бросит всякое преследование и переключит внимание на настоящую цель. Всё тогда будет напрасно и зря. Значит, иного варианта, кроме как предупредить тревогу, нет.

      Ну и остается не менее важный пункт повестки дня: добыча источника информации. Пехотный сержант, упрямо маячащий на самом краю видимости не идеал, но выбирать не приходится. Неизвестно ведь, удастся ли тихо подобраться к целому офицеру. Особенно, если сразу после начала поднимется тревога.

      Какое-то краткое время Гуревич даже всерьез рассматривал в качестве варианта начать штурм 'по-тихому'. То есть расстрелять к чертям четверку с максимальной дистанции, а затем рывком преодолеть расстояние до окраины. С точки зрения теории такая авантюра может даже увенчаться успехом.

      Но, взвесив трезво имеющиеся 'про' и 'контра', Рустам все-таки отверг излишне смелый план. Слишком много оставалось рискованных моментов. Учитывая, что немцы если не заметят атаки по средствам слежения, наверняка догадаются о происходящем по подозрительному молчанию взвода. И, вероятнее всего, по многочисленным вживленным и одетым датчикам поймут сразу. Замаскировать мгновенную гибель четырех определенно неглупых солдат под нападение партизан не получится - крайне сомнительно выглядит. Это даже Гуревич признал. А значит сразу против разведчиков бросят значительные силы. Ещё бы! Перемолотый на 'раз-два' взвод - это не шутки. Хоть партизанами, хоть диверсантами. Тут, не будь дураки, боши рассусоливать не станут. Сразу вмажут до кровавых соплей. В таких условиях о 'языке говорить не приходится'.

      Так что выбирать приходилось фактически из двух вариантов: открывать огонь с расстояния, но не насмерть и хватать четверку интервентов теплыми и слегка продырявленными. Или подкрадываться на расстояние максимального сближения, после чего рывком сократить дистанцию. Если повезет, противник окажется ошеломлен и не успеет банально оказать сопротивления. И на то у Гуревича оставались вполне оправданные надежды. Судя по поведению немцев, солдаты они не особо опытные, да и не особо расторопные. Откуда, впрочем, у бошей возьмутся опытные солдаты? Это японцы постоянно умиротворяют то одних, то других сателлитов. Да и у нас не слава богу всё с соседями. А немцы в Африке и Европе чисто как на курорте...

      В итоге, после тягостных раздумий, Гуревич решился. Жестом подозвав к себе бойцов, Рустам скоро объяснил задумку. Ни вопросов, ни возражений не возникло. За долгие годы совместной службы люди изрядно притерлись друг к другу - теперь успешно понимали товарищей чуть ли не с полуслова. Кроме того, майор ни разу не допустил оплошности и повода усомниться в решении старшего не было ни у кого.

      Выслушав розданные шепотом указания, бойцы лишь молча кивнули, после чего тихо разошлись по позициям. После указания своим, Рустам подполз к прикомандированным. Гуревич и Косолапов выслушали план спокойно. Однако, когда дошло до обсуждения их участия, возникли вполне ожидаемые противоречия. С точки зрения любого честного военного человека ситуация, когда товарищи идут вперед, а его оставляют почти в тылу, выглядит сомнительно. Говоря прямо, словно тщательно скрытое издевательство. Не по-товарищески! Десантник и комендант вполне справедливо считали, что подобного отношения не заслужили и, естественно, требовали объяснений.

      - Товарищ майор, - с явным неодобрением прямо спросил Косолапов. - Зачем вы нас брали? В турпоход? Или перед своими унизить?

      - Не преувеличивай, - спокойно парировал обвинения Рустам. - Никто вас оскорблять не собирается. Сам посуди: для чего вас отправили с нами? Не забыл?

      - Информацию собрать и передать, - по-прежнему хмуро ответил Иван. Пытаясь отыскать подоплеку в словах майора, пока не особо преуспел.

      - Именно, - кивнул Гуревич. - А как же вы сможете что-то передать, если поляжем вместе? Кто знает, что нас впереди ждет?

      - В каком смысле? - уточнил Косолапов.

      - Вполне очевидно, - охотно пояснил Рустам. - Впереди может ждать что угодно: от минного поля или хитрых растяжек до банальной засады. А группа солдат - лишь приманка. С нашими приборами мы можем воевать на уровне середины-конца прошлого века. У противника все передовые технологии под ружье поставлены. Ведь даже с уверенностью нельзя сказать, заметили ли нас уже или нет. Вот ты знаешь наверняка? И я нет. Так что, на случай провала, у вас будет несколько лишних шансов уйти и предупредить.

      Кроме того, раз все равно остаетесь в арьергарде, послужите группой прикрытия. Стреляете хорошо, вот и проконтролируете ситуацию со стороны. Ничто так не греет в наступлении, как ощущение снайперского контроля за спиной.

      - Я правильно понимаю, что это совсем не оскорбление, а очень даже высокая честь? - усмехнувшись, уточнил молчаливый Никита.

      - Абсолютно верно, товарищ, - ничтоже сумняшеся, мгновенно парировал Рустам. - Я бы даже заметил, что вы до невозможности проницательно ухватили истинную суть момента...

      - Командир, - безбоязненно оборвав майора на полуслове, обозначил присутствие Добровольский. - Всё готово.

      - Да? Отлично, - тут же перестроился Гуревич на новую волну. - Тогда не будем откладывать. Иван Александрович, я сейчас подойду...

      Прапорщик молча кивнул и ползком вернулся на позицию. Обернувшись вновь к прикоммандированым бойцам, Рустам продолжил объяснения.

      - Так, в общем, дорогие мои товарищи. Времени на препирательства нет. Как, впрочем и на точение ляс. Так что, как говорится: командир сказал 'Надо!' - бойцы ответили 'Есть!' Как говорится, занимайте места согласно купленным билетам, расчехляйте винтовки ну и все прочее. Готовность минутная.

      - А лыжи смазать не нужно, товарищ майор? - не удержался от иронии Косолапов.

      - В условиях дефицита времени вряд ли успеешь, боец, - усмехнулся Гуревич. И тут же серьезно добавил. - Однако в вашем положении это совсем недурная идея...

      ... Что ни говори, а наблюдать за работой профессионалов всегда здорово. Даже если это самый настоящий штурм. В момент восторга, когда чувство сопереживания охватывает полностью, можно с легкостью забыть о реальности происходящего. Все становится чем-то вроде спектакля.

      Нечто подобное ощутил в данную минуту Иван. Восторженно прильнув к мощной оптике, Косолапов сопровождал атаку разведчиков. И было на что посмотреть. Началось все буднично - в отличие от картинности книг и фильмов. Словно древние призраки, разведчики спеленали тела белым камуфляжем. На головах и лицах - тканевые маски, в руках - тщательно закамуфлированное оружие. Иван фактически первый раз наблюдал за работой людей Гуревича, потому каждое движение ловил чуть ли не с открытым ртом - словно откровение. Все обиды и оскорбленности остались в прошлом - ведь нельзя же всерьез иметь претензии к профессионалу, подобного уровню майора?

      И потому Косолапов с точностью до мельчайших подробностей запомнил начало штурма. По короткому, отрывистому знаку разведчики одновременно - с точностью 'алмазных' часов поднимаются с земли. При этом не видно никаких усилий. Люди словно вспархивают, пружинисто приземляясь на согнутые в коленях ноги. В воздух при этом поднимается легкая серебряная пыль - щедрая россыпь снежинок возносится над снежными барханами.

      Но бойцы не замечают уже ничего вокруг. Остается только цель, только товарищи и командир впереди. Гуревич вновь коротким жестом указывает вперед, словно пронзая пространство перед собой. И, послушные десантники единым порывом бросаются на штурм...

      Белесые тени небрежно скользят над снежным полем, легко лавируя меж редких оголившихся деревьев. С каждым шагом за спинами ушедших все сильнее сгущается ночная занавесь. И уже на пятом десятке метров разведчики полностью растворяются в сумерках. Редкий свет окраин скупо освещает подступы к городу, потому бегущие по полю сгорбленные фигуры заметны лишь тренированному глазу. Да и то: нужно знать, что искать.

      Какое-то время все звуки вокруг Ивана замерли, умолкли. Прильнув к прицелу, Косолапов невольно ощущал себя бегущим наравне с остальными. Сердце тревожно содрогалось в груди, немигающий взгляд ни на секунду не оставлял разведчиков.

      Неподатливое время тянулось крайне медленно, неохотно. Словно патока истекая долгими каплями. Метр за метром, шаг за шагом диверсанты продолжали бег. Бежали бойцы легко, непринужденно, словно на разминке. Но Иван прекрасно понимал, чего на самом деле стоят и легкость, и скорость.

      За истекшие приблизительно две с половиной минуты люди Гуревича преодолели треть дистанции - чуть более километра. Уставшие, измотанные маршем и вынужденным спринтом на лыжах. За спиной у каждого около полутора десятков килограмм разнообразного снаряжения. И при всем необходимо каждую секунду, каждый миг оставаться в полной готовности к чрезвычайной ситуации. Каждую секунду ощущать на сердце невидимую метку прицела, но продолжать упрямо двигаться вперед... Да, злосчастная тысяча метров отнюдь не то же самое, с чем приходится сталкиваться стайерам и спринтерам.

      Но время, при всей тягучести, обладает неумолимой отстраненностью, свойством так или иначе проходить. Каждую долгую секунду, каждый шаг Иван, затаив дыхание, ждал. Чего угодно: от беспощадного кинжального огня по бегущим из засады до минных разрывов под ногами. Однако ничего подобного происходило. Дистанция неумолимо сокращалась, вражеские солдаты же продолжали сохранять невозмутимость, полностью игнорирую тяжелую поступь неотвратимого рока.

      Сократив дистанцию до предела - не более пятидесяти метров, разведчики аккуратно выстроились вогнутым полукругом. Стоило перейти одному Гуревичу видимую черту, командир подал третий отрывистый сигнал. И разведчики в полный рост, уже не таясь, мощными прыжками понеслись вперед.

      Удивление на лицах вражеских солдат по мнению Косолапова оказалось вполне достойным кисти мастеров-портретистов. Вполне естественно, что к полному недоумению интервентов присоединились и местные молодчики. Типажи сложились донельзя четкие. У отдельных личностей удивление вполне естественно переходил в некую причудливую гримасу.

      Как бы то ни было, Иван смог наконец перевести дух. Ко всеобщему облегчению, можно констатировать, что план Гуревича удался. Риск оправдался, а ловушек не наблюдалось - во всяком случае пока.

      Тем временем разведчики зря времени не теряли. Действуя оперативно, четко, слаженно, а в чем-то даже и грубо, диверсанты молниеносно связали по рукам-ногам четверых солдат. А заодно, для верности, и местных прихлебателей. Последних от греха с заклеенными ртами просто аккуратно складировали во двор одного из домов.

      Солдат же немилосердно, словно мешки с картошкой, бросили к забору. Следом провели тщательный обыск. Отыскавшиеся у сержанта планшет тут же передали фотографам, которые оперативно отщелкали все страницы до единой. Та же участь постигла и личные карманные вычислители.

      Пускай Иван и Никита с дальнего расстояния видеть не могли, Гуревич с уважением отметил провидческий талант Геверциони. Спустя всего несколько минут после пленения, а точнее - после пребывания электроники в руках диверсантов, техника одномоментно вышла из строя. Так что идея с примитивной пересъемкой экранных разворотов на фотопленку теперь не выглядело перестраховкой.

      Но, радость радостью, а война войной. Понимая, что штурм засекли, Гуревич требовательно поманил оставшихся на позиции прикомандированных. После чего, учитывая резерв времени в три минуты, обернулся к замершим в неестественных позах пленниках.

      Немцы все живы-здоровы, но уже несколько помяты. Гуревич коротко кивнул двум бойцам на сержанта. Остальных оперативно расставил по периметру следить за обстановкой. Разведчики, будучи в настроении хоть и боевом, но скорее мрачном, чем наоборот, крайне невежливо подтянули на себя унтер-офицера за полы шинели. Встряхнув пару раз для бодрости, установили более-менее стройно. После чего сами застыли по бокам, крепко удерживая пленного за кисти рук и плечи.

       Рустам небрежным движением вытащил изо рта немца наскоро запихнутый вместо кляпа конец шарфа и начал допрос. Русского, естественно, противник не знал, зато Гуревич, как и большинство советских граждан, языком вероятного противника владел вполне на пристойном уровне. Так что, ведя допрос, можно было не переживать, что бойцы не поймут сути. В случае опасности этот фактор наоборот давал гарантию большей сохранности полученной информации.

      - Сколько вас? Цель? Где штаб? - лаконично и просто вопросил майор. Однако для придания большей убедительности словам, Рустам элегантным умелым движением вытащил из ножен обоюдоострый вороненый клинок. С поистине людоедской улыбкой оружие тут же оказалось приставлено к щеке допрашиваемого.

      Немец совершенно естественно рефлекторно попытался отклониться, но вовремя подставленное плечо стоящего сбоку разведчика помешало. Хищное жало клинка ощутимо уткнулось лишь на какой-то сантиметр ниже века.

      - Сколько вас? Цель? Где штаб? - спокойно повторил Гуревич. Клиент тем временем похоже впал в состояние прострации. Дабы несколько привести пленника в чувство, Рустам слегка надавил на рукоять. Сталь на долю секунды чуть натянула порозовевшую кожу. Затем беззвучно проникла сквозь, оставив маленькую кровоточащую ранку. Теплая капля, ползущая вниз по щеке, а так же острый укол боли несколько отрезвил немца.

      - Мне нужно третий раз повторять или все понятно? - напустив в голос угрозу, спросил Рустам.

      - Нет! Я понял! Не надо! - взмолился о пощаде пленник. - Не убивайте!

      Духу у сержанта хватило ненадолго - колени предательски подогнулись, увлекая тело на землю. Однако здесь вновь выручили крепкие руки разведчиков. Позволив пленнику на секунду повиснуть безвольно, диверсанты в очередной раз немилосердно резко встряхнули унтер-офицера и поставили на ноги.

      - Времени для долгой беседы нет, - стараясь придать голосу выражение истинной опечаленности, посетовал Гуревич. - Потому я спрашиваю в последний раз. Если не отвечаешь - буду резать пальцы. В смысле отрезать. Понятно? Знаешь такое слово? Вот и ладно.

      - Нет! Вы не можете! Это же дикость! - одноврмененно испугался и вознегодовал немец.

      - Иван Александрович, поставь-ка вон к тому забору того субчика, который сигареты выпрашивал. - попросил Рустам по-русски.

      Прапорщик кивнул. Уже через пару секунд приказание исполнилось. Помятый, совершенно потерянный солдат сгорбившись привалился к дощатой изгороди. В широко распахнутых глазах беззвучно трепетало совершенное непонимание происходящего. Вокруг творилось нечто невообразимое, не укладывающееся в понимании. Словно кошмар наяву. Который, увы, никак не желал заканчиваться.

      - Эге! А теперь уже не так браво смотрится орел, - усмехнувшись, заметил Гуревич. Бойцы поддержали командира короткими смешками. Стоящий у забора солдат и впрямь уже не выглядел так щеголевато, нагло и самоуверенно, как какие-то несчастные несколько минут назад. Вся спесь словно мишура слетела за считанные секунды.

      - Чтобы у тебя не оставалось иллюзий, - вновь по-немецки обратился Гуревич к сержанту. - Вот очевидная иллюстрация твоего решения и истинного положения дел заодно. Спрашиваю обещанный третий раз: сколько вас? Цель? Где штаб? Три, два...

      - Не понимаю... - трясущимися губами прошептал унтер.

      Гуревич в ответ лишь криво усмехнулся. Отведя клинок от лица пленника, майор внезапно сделал резкий, неуловимый взмах. Звонко свистнул рассекаемый воздух, сверкнула размазанной полосой серебристая молния. И с ужасом немецкий сержант увидел засевший по рукоятку в груди собрата нож. Рукоять оказалась как раз на уровне солнечного сплетения, а сам удар оказался настолько мощным, что насквозь пробившее тело лезвие вышло из спины. Солдат оказался пригвожден к плохо струганным доскам словно бабочка в энтомологической коллекции.

      Руки немца оставались связаны за спиной, потому единственное, что оставалось - лишь с недоумением, неверием глядеть на торчащий из груди нож. Однако жизнь вместе с кровью тяжелыми толчками скоро уходила из недавно молодого, крепкого тела. Уже через несколько секунд взгляд солдата подернулся поволокой, погас. Потеряв последние силы, немец безвольно повис на ноже.

      - Теперь понимаешь, геноссе? - спокойно уточнил Гуревич, вновь обращаясь к сержанту.

      В глазах пленка отразился неподдельный ужас. Подобная дикость не желала вмещаться в привычном мировоззрении унтер-офицера. Представить, полное подчинение, граничащее с рабством со стороны остальных народов сержант мог с легкостью. В конце концов именно об этом говорил в обращении фюрер. Так же можно с легкостью представить себя хозяином, придирчиво осматривающим свежие трофеи.

      А вот то, как живого товарища, словно бессловесный скот, режут дикие, непонятные русские - этого унтер представить не мог. Однако, именно это и стало внезапно единственной истинной реальностью.

      - Слушай внимательно, - проследив четко всю гамму эмоций по глазам пенника, Гуревич продолжил 'прокачивать' ситуацию. - У тебя еще остались для повторных попыток двое товарищей и двадцать пальцев...

      Демонстрируя серьезность намерений, Рустам медленно вытянул из ножен на внешней стороне бедра второй клинок.

      - Но так просто ты все равно не отделаешься, - не преминул заверить майор. Утешение правда довольно слабое. - Если это всё закончится, мы еще что-нибудь придумаем...

      - Дальше можно несколько пофантазировать... - приставив нож к лицу сержанта, Куревич стал сопровождать мысли короткими небрежными движениями, словно намечая на теле пленника невидимые штрихи. - Уши, зубы, глаза... Если хочешь, я даже готов с тобой посоветоваться...

      - Итак! Три, два... - в один миг переменив настроение, Рустам вновь ожесточенно приблизил лезвие к глазам пленника. Приблизившись вплотную, стал лицом к лицу. На исчерченном безжалостно шрамами лице майора унтер лучше всего разглядел дикое выражение глаз и звериный оскал. И окончательно сломался.

      - Хорошо... Я всё, всё скажу-у! - крупные слезы неудержимо покатились по искаженной страхом физиономии. Губы жалко тряслись, язык заплетался - и слова в итоге превращались в невероятную мешанину булькающих, клокочущих звуков.

      - Вот молодец, хорошо, - с явным одобрением хлопнул пленника по плечу Гуревич. И, хотя на лице майора не осталось и следа былой ярости, от одного взмаха немец содрогнулся словно от удара. Поджал стыдливо ноги и зажмурил с силой глаза.

      - Итак, - деловито приступил к расспросам майор. - Сколько вас?

      - Нас? - непонимающе уточнил пленник.

      - Вас, вас, - кивнул Рустам. - Только крайне советую не пытаться вилять. Чудеса остроумия так же излишни. Плохо кончится. Скажешь 'трое' - сломаю палец.

      - Нас здесь... - сержант запнулся на секунду, сглотнул. Взгляд на секунду скользнул вбок. - Полк... 72/14 резервный полк... Всего две тысячи пятьсот шесть человек...

      Гуревич мрачно переглянулся с Добровольским. Бойцы, прекрасно понимавшие язык Гетте и Вагнера, естественно поняли и слова пленника. Хорошего мало. Пускай полк в сравнении с той же бригадой и небольшая величина. Однако здесь-то счет уже шел не только и не столько на число, сколько на умения. И оснащенность. А что до оснастки, то немцы, увы, на несколько голов превосходят сейчас десантников.

      При желании полк - да что полк, даже рота с современным вооружением - может перемолоть бригаду в кровавой мясорубке за считанные минуты.

      - Тяжелое оружие? Техника? - продолжил расспросы Рустам.

      - Транспортные вертолеты - десять, пять бронетранспортеров. Четыре артиллерийских расчета, два взвода с легкими минометами... Плюс захваченные ваши танки и пушки. Система залпового огня...

      - Твою же ж мать! - воскликнул, не сдержавшись Гуревич. От досады майор со всей силы громыхнул хромовым берцом о забор. Доски не выдержали, с хрустом переломились.

      - Что... случилось... товарищ майор...? - тяжело выдохнул запыхавшийся Косолапов

      Гуревич мрачно глянул на подоспевших наконец прикомандированных. С неохотой произнес:

      - Плохо дело. Мало того, что местных рейнджеров набралось чуть не с три-четыре батальона, так еще и вооружены до зубов...

      - До зубов? - иронично прищурившись уточнил Иван.

      - Именно, - не принял иронии майор. - У них 'Обелиск-Т'

      - Хреново... - со знанием дела кивнул Косолапов. Система залпового огня 'Обелиск', она же БМ-60 и в самом деле являлась серьезным аргументом в локальном сражении. И уж тем более - на стороне противника. Один залп мало что оставит от целой дивизии, не то что от бригады. Конечно, для этого нужно знать, куда и как стрелять, да и бригада на месте не стоит. Однако это все отговорки.

      - Вернер, Кац! - тем временем крикнул Гуревич. - Передайте фотоаппараты и изъятые личные вещи пленников.

      По рукам разведчики передали истребованное.

      - Вот, держите, - Рустам буквально впихнул Косолапову за пазуху смотанный тщательно маскировочной белой тканью сверток. - Передашь кому надо. Сейчас с этим гестаповцем закончу и разбежимся...

      - Итак, дорогой СС, - светски улыбаясь, обратился Гуревич к пленнику. - Дальше у нас вопрос попроще: где штаб?

      - На пересечении проспекта Леньина и Дзьержиньского, - поневоле из-за неопытности и волнения сержант исковеркал фамилии.

      - Как добраться, знаешь? Укрепления, ловушки, секреты где? - продолжил наседать Рустам.

      - Не знаю, слово чести, не знаю! - пленник постарался придать лицу выражение кристальной искренности. Отчего в итоге вышло все несколько по-иному: до безобразия подобострастно.

      - Я покажу... - внезапно раздался из-за спины сержанта сдавленный голос.

      Гуревич и унтер разом недоуменно оглянулись на звук. Напрягши память, рустам узнал говорившего. Это оказался тот самый немец, который не участвовал в унизительной сценке общения с местным населением.

      - Я покажу, - подтвердил солдат, выдержав пристальные взгляды окружающих.

      - А с чего это такая похвальная решимость? - поинтересовался Гуревич не без иронии. При этом сержанту, старательно делавшему страшные глаза на подчиненного, аккуратно ткнул кулаком под ребра. Унтер от коварной атаки охнул, согнулся пополам и больше инициативы не проявлял.

      - Все просто, господин офицер, - пожал плечами солдат. - Я не хочу зависеть от капризов господина сержанта. Если он не захочет рассказывать, вы нас убьете, ведь так?

      - Пожалуй, не исключено, - кивнул Рустам. Ответ, несмотря на определенную жестокость, оказался для немца вполне ожидаемым.

      - Потому я и предпочту рассказать все сам, - как ни в чем не бывало спокойно закончил солдат. - Как минимум, я смогу сохранить жизнь.

      - Логично, солдат. - кивнул после секундного раздумья Гуревич. - Тогда давай поговорим с тобой...

      - Добровольский! - оглядываясь по сторонам, Рустам отыскал прапорщика. - Иван Александрович! Этого берем с собой. Остальных передаем вместе с 'потрохами' для контриков.

      - Подождите! - возмутился Косолапов. - Это нам двоих здоровых пленных тащит?! Волоком что ли?!

      - Нет, зачем же, - успокоил Гуревич. - Дадите по комплекту лыж и в добрый путь. Вы позади, они впереди. Чуть что не так - можно стрельнуть. А дальше леса не убегут.

      - А если они не захотят или не умеют? - продолжил настаивать Иван.

      - Тут все просто, - ухмыльнулся Рустам. - Если не умеют, но хотят жить - научатся. Пастор Шлаг вон тоже не очень чтобы... Но ведь научился. Ты лучше побеспокойся, чтобы излишней ретивости по скудости ума не проявили... Ну а если совсем заартачатся, не захотят, можешь одного шлепнуть для острастки. Или опять же палец отрезать...

      - Как это? - даже удился подобной неприкрытой кровожадности Косолапов.

      - Ножом, - доходчиво объяснил Гуревич.

      - Но ведь это же дикость! Они в конце концов пленные, люди, а не скот на бойне.

      - Очень мило, - Рустам улыбнулся словам бойца словно доброй шутке. - А откуда эти милые, очаровательные и наверняка интеллигентные, с высшим образованием может даже люди очутились здесь - на просторах Сибири? Заблудились, блуждая по Африке?

      - Ну... - неуверенно ответил Косолапов. - Их ввели в заблуждение... Пропаганда и вообще...

      - Какая прелесть! - всплеснул руками майор. - Ну конечно! А оружие они взяли случайно! Исключительно как средство самозащиты. От медведей на велосипедах и с балалайками.

      - И все-таки так нельзя! - твердо ответил Иван.

      - Ну черт с тобой! - обреченно махнул рукой Гуревич. - Пристал как зараза! Что я тебе нянька, в конце концов?! Как хочешь веди: хоть на руках неси, хоть в коробке с бантиком, хоть волоком из варяг в греки.

      Диверсанты довольно бесцеремонно подняли с земли унтера и солдата, поставили на ноги. Задав ощутимыми тычками стволов автоматов направление, погнали вперед.

      - Слушай, сержант, - Рустам обратился к пленному. Пойдешь вместе с этими офицерами. Советую вести себя очень тихо и аккуратно. Первый еще ничего, такой же добрый как я... - от этих слов пленника передернуло.

      - А вот второй, - продолжил Гуревич театральным шепотом, указывая на Косолапова. - Сущий зверь. Видишь как молчит? Аж у меня - человека не самого душевного - холодом по нутру скребет... Даже говорить ничего не будет - без разговоров на голову укоротит.

      - Слушайте, товарищ майор! Что за бред?! - возмутился Иван, обратившись к Гуревичу по-русски.

      - Не мешай, боец, ради тебя стараюсь...- поморщился Рустам. И снова, уже к немцу - Видишь, уже дождаться не может, когда передам на руки. Даже боюсь, честно говоря, отдавать. Нарежет ведь он из тебя ремней, как только отвернусь. Ой нарежет... Ну! Авось не пропадешь, немчура.

      Толкнув взбледнувшего пленника, не ожидавшего такого варварства непосредственно с собой, и красноречиво указав в направлении прикомандированных, Гуревич вновь обратился к Ивану:

      - Ладно, братцы! Черт с ними с обидами! Давайте прощаться, - майор протянул ладнь Никите, а потом и Косолапову. - Ни пуха вам, как говорится.

       - Спасибо, майор, за все спасибо - кивнул Гуревич, пожимая протянутую крепкую ладонь. - Даст бог - свидимся.

      - До встречи, товарищ Рустам. - немного стесняясь, пожелал Иван. От неловкости даже немного покраснев. Ситуация с одной стороны оказалась искренней до пронзительности. А с другой - открытой проявление чувств вроде бы казалось не к лицу, в особенности перед людьми, уходящими на смертельно опасное задание. Тем не менее Косолапов решил, что искренность хоть в малом не повредит. И потому, пересилив волнение, добавил, обращаясь уже ко всем разведчикам. - До свидания, товарищи...

      ...Глядя на четверых людей, постепенно растворявшихся в предрассветных сумерках, Гуревич грустно усмехнулся. Вот и закончилась для него война в бригаде. Как ни удивительно, в этот короткий миг тишины майор с необычайной тоской ощутил реальность расставания с прошлой жизнью. Много было хорошего, в последнее время, увы, много и плохого. Друзья и товарищи, привычное и знакомое - все теперь осталось за спиной. Навсегда, наверное.

      Теперь взвод надолго останется за линией фронта... Хотя что теперь линия фронта? Кто теперь партизан? Если весь Союз в мгновение ока подмяли пронырливые интервенты... Теперь только вечный бой, до самой победы... Кто знает, суждено ли вновь встретить этих нерасторопных прикомандированных бедолаг?

      И, словно подслушав мысли, одна из фигур вдали остановилась. Человек, по-видимому - Косолапов, оглянулся назад и помахал, подняв сжатый кулак над головой. Усмехнувшись вновь, но уже чуть более добродушно, Гуревич ответил не менее энергичным прощанием...

      Через несколько минут четверка людей окончательно скрылась из виду. Только редкие следы оставались немым напоминанием. Но легкий ветер уже наносил снег, припорашивал, обновлял белесый покров. Вскоре от отпечатков на серебряном ковре не останется и следа - и оборвется последняя нить, связывающая взвод с прошлым...

      - Командир... - Гуревичу рывком вернулось осознание реальности. Майор обнаружил на плече ладонь прапорщика. - Пора, командир...

      - Да, Иван Александрович, идем... - ответил рустам, благодарно на миг накрыв ладонь Добровольского своей. - Взвод!...

 

Глава 42 

Ильин, Фурманов. 02.33, 8 ноября 2046 г.

       - Доктор, вы про ампутацию серьезно? - уточнил Чемезов.

      - А что, у вас в контрразведке на такие темы принято смешно шутить? - зло ответил Скляр. - Если таки да, то простите, молодой человек, мне жаль вашей загубленной юности.

      - Марат Карлович, вы все-таки можете ответить? - примирительно попросил Ильин.

      - Иван Федорович... - тяжело вздохнул врач в ответ. При этом ни на секунду не отрываясь от тяжелого кропотливого труда. В умелых, слегка полных ладонях так и мелькали хищные профили стальных инструментов. Да и сами ладони отнюдь в отличие от повседневной жизни представлялись изысканными, утонченными. Словно у идеального образа художника, музыканта - Творца с большой буквы.

      - Если не боитесь - заходите внутрь... - предложил врач. И тут же строго добавил. - Только один!

      Ильин обреченно поглядел на товарищей, которых оказался вынужден оставить. Однако проблема нравственного выбора не слишком терзала полковника. Во всяком случае не слишком сильно. Решительно шагнув под навес палатки, Ильин напоследок приободрил объявленных 'non grata':

      - Спокойствие, не время считаться. Я все выясню и сообщу... Кроме того, там действительно не место для делегации.

      На этих словах полковника окликнул сердитый голос доктора. Скляр произнес нечто невнятное, Ильин что-то миролюбиво ответил. И полог закрылся, скользнув вниз. Происходящее в палатке теперь полностью оказалось отгороженным от внешнего мира.

      Фурманов с Чемезовым переглянулись. Во взгляде Роберта совершенно явно читалось: 'Что себе возомнил этот эскулап?! Вроде свой, а посмотришь - контра необитая!'. Юрий не без некоторого уныния сетовал на долю, пославшую в напарники на редкость импульсивного товарища. Почти всегда это вроде хорошо, лучше не придумаешь. Но вот в редкие моменты, как, например, сейчас сильно жалеешь.

      Переборов таки эмоции, офицеры усилием воли обрели душевное равновесие. И, тяжело вздохнув, примостились неподалеку от входа в палатку на смятых плащ-палатках. Так или иначе, но не оставалось ничего иного, кроме как ждать...

      ...Тем временем внутри Ильин замер неподалеку от входа. Полковнику ничего не оставалось, кроме как ждать. Здесь он был в чужом монастыре, куда со своим уставом лезть категорически воспрещено.

      Ждать пришлось несколько минут. Доктор сосредоточенно колдовал над раскрытой раной, лишь изредка переговариваясь с помощником. Да и то вряд ли можно назвать переговорами - обглоданные хлесткие слова, обрывки коротких фраз.

      Наконец нашлись несколько секунд и для полковника.

      - Иван Федорович...

      - Да! - с готовностью отозвался Ильин. Движимый неосознанным желанием, полковник даже сделал робкий шаг вперед.

      - Не перебивайте! - строго одернул Скляр. - Так вот, я уже сказал: у нас выбор небогат. Либо ампутация - тогда жизнь генерала вне опасности. Как минимум больше никакого проникновения мертвых клеток в кровь. Либо делаем операцию. Но это будет долго и ненадежно...

      - Ненадежно?

      - Гарантии, что ампутация в конечном счете не потребуется дать не могу. - пояснил Скляр. - У нас здесь не клиника и даже не полевой госпиталь. Все делаю на глаз, буквально на коленке. Даже вас не выгоняю, потому что здесь и без того никакой стерильности. Черт, да ведь буквально на голой земле делаю операцию! Это ещё хорошо, что мороз...

      Чувства переполнили трепетную душу медика. На пару минут Скляр вновь погрузился в мрачное молчание. Затем, когда градус накала несколько спал, продолжил:

      - Так вот, если делать операцию, то нужно несколько часов. Хотя бы три. Хотя бы! А они у нас есть?

      - Нет... - мотнул головой Ильин. - У нас и получаса на остановку нет. По расчетам мы должны успеть к самолетам не позже, чем через час. Полтора часа - крайний предел.

      - Именно, - мрачно согласился Скляр.

      - Так что же предлагаете?

      - Я? - удивился доктор. - Я не предлагаю. Мне положено делать свою работу - вам свою. Потому я остаюсь и буду спасать жизнь человека. А вы идите и решайте...

      Ильин тяжело кивнул. Взгляд отразил глубокое душевное противоборство, мучительные терзания. На негнущихся ногах полковник кое-как развернулся, шагнул к выходу. Но, не успев докоснуться полога, остановился. Занесенная рука застыла в воздухе.

      - А что вы скажете, доктор? - все-таки решился повторить вопрос полковник. - Как бы вы поступили?

      - Тяжело принимать такие решения, да? - горько ухмыльнулся Скляр. - Пытаетесь переложить ответственность?

      И в этот самый момент полог словно сам по себе резко скользнул вбок. Ильин, не ожидавший подобного, отступил на шаг и занял боевую стойку. Однако никакой опасности не было - в проеме стоял один из молодых медиков с чемоданом в руках.

      - Марат Карлович, - доложился офицер, опасливо косясь на полковника. - Здесь набор для ампутации...

      После этих слов Скляр впервые за весь разговор, да пожалуй и долгие последние минуты отвел взгляд в сторону от Геверциони. И пересекся взглядом с Ильиным.

      - Вы всё ещё хотите узнать о моем мнении, Иван Федорович? - повторил медик.

      - Неужели вы собираетесь самостоятельно...? - спросил полковник, пораженный до глубины души.

      - Нет, - ответил Скляр. - Просто я давно знаю вас. И я знаю, какое решение вы примете...

      - Да, и какое же? - горько усмехаясь, спрашивает Ильин.

      - Единственно верное, - твердо отвечает медик. И вновь возвращается к бесконечной схватке - вечной борьбе человека со смертью. Ради жизни...

      ...Откинув полог, Ильин решительно шагнул наружу. Заждавшиеся Чемезов и Фурманов пружинисто поднялись на ноги.

      - Что там? - с бескомпромиссной требовательностью в лоб спросил Роберт?

      Ильин задумчиво глянул в сторону. Щека полковника едва заметно дернулась. Даже не произнеся ни слова, Ильин мрачным выражением лица и фактом тягостного молчания красноречиво передал критичность положения.

      - Да не тяните же, Иван Федорович! - не выдержал наконец и Юрий. В голосе явственно прозвучали умоляющие нотки

      - Дела плохие, ребята, - со вздохом ответил Ильин.

      - Да это мы понимаем! - нетерпеливо бросил Чемезов. - Дальше то что? Что делать?!

      - Главное - жизнь генерала вне опасности, - осторожно ответил Ильин. Фактически, полковник погрешил против истины, но считал, что так правильней. В конце концов незачем людям лишний груз класть на душу. Вернее - перекладывать.

      - Ну а дальше? - требовательно продолжил Роберт. Однако за маской горячности Ильин сумел разглядеть некоторое облегчение: 'Пускай дела и плохи, но главное - Геверциони будет жить!'. Именно эти слова звучали в сознании Чемезова.

      - Дальше возникла проблема, - дернув уголком рта и сложив руки на груди, продолжил Ильин. - Бригаде нужно двигаться вперед. Разведчики наверняка если не начали штурм, то начнут в ближайшие минуты. А значит времени терять нельзя.

      - Кстати, Роб, не пора ли тебе на место рандеву? - внезапно припомнив договоренности с Гуревичем, поинтересовался Фурманов.

      Чемезов скользнул взглядом по циферблату часов. Прищурив на миг глаза, подсчитал что-то в уме.

      - До встречи пятнадцать минут. И приблизительно два километра хода. На лыжах - успею за пять. - наконец основательно расставил по полочкам Роберт. - Не переживайте - ещё есть время. Лучше договаривайте поскорей.

      - В общем, как я уже сказал, бригада ждать не может, - продолжил Ильин. - Нужно уточнить у Лазарева: укладываемся ли в график вообще или нет. Как вы помните, нам нужно пройти скрытно к самолетам под самым боком противника. И как можно скорее, пока майор Гуревич героически отвлекает внимание основных сил интервентов. Если не успеем - вся бригада попадет под удар...

      - Это ясно, - кивнул Фурманов. - Но к чему столь долгая прелюдия?

      - К тому, что Геверциони необходима либо ампутация здесь и сейчас. Либо длительная сложная операция, для которой нет времени. Других вариантов нет.

      - Подождите... подождите... - нервно произнес Чемезов. Скрывая внезапную дрожь, майор спрятал ладони в карманы, но не мог скрыть растерянности, волнения. - Не может... не может быть такого что ничего нельзя! Юра! Ну скажи что-нибудь! Скажи!

      В порыве эмоций майор лицом к лицу вплотную подступил к Фурманову, схватился за отвороты воротника словно утопающий за круг. Или за соломинку.

      - Спокойно, Роб! - Юрий крепко сжал Чемезова за плечи, встряхнул и требовательно произнес. - Посмотри мне в глаза! Все будет хорошо! Ты мне веришь? Веришь?!

      Роберт чуть дернулся, а затем весь как-то обмяк. Руки бессильно опустились.

      - Иван Федорович, - спросил Фурманов, обернувшись к Ильину. - Правильно я вас понял?

      - Верно, Юра. - кивнул Ильин. - Нужно идти дальше. Останавливаться никак нельзя.

      - Неужели вот так просто?

      - Геверциони меня бы понял, - уверенно ответил Ильин. - И будь я на его месте - сделал бы то же самое.

      - И все-таки, отчего вы принимаете решение в одиночку?

      - Потому, что по решению генерала я являюсь заместителем. И значит ни перед кем не обязан отчитываться.

      - Не уверен, Иван Федорович, - решительно возразил Ильин. - Нам нужно многое обсудить. В конце концов есть разные варианты.

      - То есть мнение командира и доктора вас не устраивают? - грустно усмехнулся Ильин.

      - Не передергивайте, - поморщившись, ответил Юрий. - Товарищ полковник, вы же прекрасно понимаете, о чем я.

      - Извини Юра... - виновато ответил Ильин. - Конечно, понимаю.

      - Тогда зачем время тратить?

      В этот миг пола палатки отошла в сторону. Наружу выглянул лейтенант-медик:

      - Товарищ полковник. Операция закончена...

      Фурманов и Чемезов как по команде устремили взгляды на Ильина. На усталых лицах отразилось недоумение. Однако уже через несколько секунд его сменило осознание жестокой догадки.

      - Да, - ответил, не дожидаясь, пока незаданный вопрос обретет плоть. - Я уже отдал приказ. Всё кончено...

 

      Глава 43

  Гуревич. 02.48, 8 ноября 2046 г. 

      Взвод разведчиков с опаской пробирался по заметенным снегом пустынным улицам. Город, казалось, - вымер. Несмотря на горящие в окнах огни, везде плотно задернутые шторы, наглухо запертые двери. Увы, это лишь осложняло задачу. В подобной ситуации любой прохожий выглядел подозрительно - что уж говорить о неизбежном звучном топоте двух с половиной десятков сапог о булыжники мостовых.

      Но и этого мало. Кроме того, чтобы постоянно ощупывать глазами окружающую обстановку, буквально вгрызаясь в каждый куст, каждый темный угол переулка, Гуревич вынужден не спускать глаз с пленного немца. На всякий случай солдату, конечно, заклеили медицинским пластырем рот - чтобы по недоразумению вдруг кричать не вздумал. Да и сам пленник всю дорогу показал себя вполне лояльным: ни лишних движений, ни подозрительной суетливости. Наоборот - в каждом жесте, каждой линии явственно читалась гордая обреченность. Потому руки справедливо решили оставить свободными. Во-первых, немца обыскали. Во-вторых, шансов против подготовленных, напряженных словно туго взведенная пружина разведчиков даже с оружием пехотинец не имел, да и не мог при всем желании. Ну и наконец, на случай внезапной встречи человек со связанными руками мгновенно вызывает подозрения. А секундное замешательство для профессионального диверсанта весьма драгоценно.

      Так что, взвесив 'за и против', Гуревич решил пленника отпустить на 'длинном' поводке. Но глаз не спускать - слишком уж сильны подозрения. Рустам сразу понял: не за шкуру немец печется. Может такое суждение поспешно, только в отличие от сослуживцев не издевался, не стремился насладиться сполна долей победителей. А соблазн повелевать, пользуясь превосходством, правом сильного - он очень велик. И дело даже не всегда в личности. Самый простой человек способен поддаться велению момента, порыву. В обычной жизни ты как все и вроде бы доволен. Все как всегда. Но стоит один раз почуять - нюхом, по-звериному почуять вседозволенность. И мгновенно выпрыгивает из сокровенных глубин нутра тщательно скрываемое. Подлая животная сущность. И даже не всегда о ней догадываешься. Вот где воистину верны золотые слова 'счастье в неведении'.

      Но уже не сбежать, не вернуть назад стрелки часов. Свершилось. Слабый человек почуял власть, словно дикий зверь кровь. И переменился - разом, вдруг. И больше нет доброго, стеснительного, спокойного. Вместо него жестокий, упивающийся возможностью приказывать, брать и ничего не давать в ответ. И человек уже не хочет, не ищет возврата. В рамках прежнего мировоззрения тесно. Проснувшаяся душа шакала возмущается любой попытке примирения. Даже самый тонкий ошейник разума не наденет.

      Таков, увы, бывает человек. И чем больше пропасть между властителями и народом, чем меньше истинных идей - и даже Идей, Свободы, Разума в человеке - тем чаще в пустых сердцах селится зверь.

      Гуревич особенно ярко видел разницу. Так ровно век назад, во время войны четко легла грань между советским народом и представителями западной цивилизации, 'просвеженными европейцами'. Даже в самые тяжелые дни, в минуты суровых испытаний, на краю гибели наши предки не опускали рук. Даже когда не было сверху приказа, не было указующего перста - совершали подвиги. Трудились долгими часами в зной, в лютый мороз, ночью и днем, не зная жалости к себе. Не потому, что хотели стать героями, не ради чьего-то признания. А потому, что так надо, так правильно. У наших людей - подавляющего большинства - нет и не могло быть такого зверя в груди. Потому, что не было пугающей пустоты в сердце. Потому, что были в нем любовь, вера, свобода.

      И потому плененного немца нельзя безоглядно равнять к бывшим сотоварищам. От тех еще можно ожидать страха за собственную шкуру. Стоит лишь умело поднажать - и ради обещанного спасения такие пойдут на всё. Ибо честь и присяга - понятия абстрактные, а жить хорошо хочется и сейчас. Вообще - хочется жить! В негаданном проводнике Гуревич чутьем профессионала видел совсем другой тип человека. Что лишь подтверждалось житейской логикой. С пленника вполне станется завести взвод в засаду. Геройская гибель как раз вполне укладывается в общую картину.

      В итоге оказалось, что майор лишь немного погрешил против истины. Все произошло быстро и внезапно. В тени одного из переулков пленник внезапно дернулся вперед и вбок. Даже ожидавшие чего-то подобного шагавшие следом разведчики все-таки не успели повиснуть на плечах.

      Однако, как ни странно, бежать пленник не собирался. Наоборот: вжавшись спиной в боковую стену многоэтажки, немец замер. В ладони хищно поблескивал неведомо откуда взявшийся пистолет. Маленькая смертельная игрушка - словно и вправду принадлежащая ребенку. Но уж в серьезности аргумента сомневаться не приходилось. В конце концов дело происходит во время войны, а не мирной жизни.

      При этом гораздо большее удивление вызвало отсутствие враждебных действий в адрес диверсантов. Пленник спокойно стоял, прижавшись спиной к стене. Твердым, уверенным взглядом смотрел прямо в глаза советским военным. И не было в этом взгляде страха - только решимость. Рустам понял: человек уже все для себя определил, расставил по местам и смирился. В его поступках не эмоции - осознанная позиция, сила воли.

      Жестом приказав подчиненным опустить оружие, Гуревич постепенно стал подходить к немцу. Не прячась, не семеня - спокойным, размеренным шагом. И при этом ни на секунду у майора не мелькнуло и отблеска мысли взять в руки оружие. Солдат все так же неотрывно наблюдал за приближающимся русским.

      Будучи профессионалом, по одному выражению глаз, мимолетной тени Гуревич с точностью до сантиметра определил невидимую границу. У барьера майор замер словно вкопанный. Какое-то время - несколько секунд, может минут - двое изучали друг друга, не решаясь начать. Но бесконечно это длиться не могло и поневоле Гуревич взял на себя право первого хода.

      - Мы можем поговорить? - спокойно уточнил Рустам у немца.

      - А есть ли о чем, герр офицер? - искренне поинтересовался солдат. На обветренном, посеревшем от мороза и стресса лице мелькнула слабая ухмылка. И тут же угасла, словно и не было.

      - Я думаю, есть. - уверенно ответил Гуревич.

      - Если у вас есть вопросы - задавайте. - ответил пленник, непринужденно поведя плечами. Словно бы не двое противников говорили сейчас перед лицом смерти. Изо всех сил немец делал вид, что идет мирная, непринужденная беседа равных. Хотя стоит ли возражать?

      - Охотно, - согласился Рустам. - Правильно ли я понял: ты не собираешься - и с самого начала не собирался помогать нам?

      Дождавшись небрежного кивка, майор непринужденно продолжил:

      - Вместе с тем ты не поднимаешь тревогу, не заводишь нас в засаду. Хотя и понимаешь: живым не уйти. Так? - пленки вновь спокойно кивнул.

      - А раз так, - продолжил развивать мысль Гуревич, - Не пояснишь ли: что и ради чего ты затеял?

      - Охотно, герр офицер, - все с той же уверенностью и ледяным спокойствием, присущим твердым духом людям, продолжил солдат. - Не могу сказать, что одобряю ваши методы, однако полагаю их вполне уместными. То, что вы хладнокровно убили Клауса, наглядно продемонстрировало как силу, так и решимость идти до конца...

      Собираясь с мыслями, солдат на несколько секунд прервался. Взгляд небрежно скользнул по сторонам. Затем пленник как ни в чем не бывало продолжил 'исповедь':

       - Генрих, унтер, - пояснил солдат. - Мог заупрямится или наоборот - сломаться раньше времени. Пока не подошли двое ваших товарищей, я не был уверен вообще, что нас ждет, потому и молчал. Если бы не необходимость отправить 'языка', вы ведь нас бы все равно прикончили, майор?

      - Откровенность за откровенность, - ответил Гуревич. - Да, безусловно.

      Солдат никак не отреагировал на столь жесткий и прямой ответ. Точнее - принял как должное, нечто само собой подразумевающееся.

      - Именно потому я и молчал. Для чего в конце концов растягивать агонию. Но, увидев шанс спасти товарищей, решил сымпровизировать. Те двое, в по крайней мере пленных не убьют.

      - Уверен? - с иронией поинтересовался Гуревич.

      - Да, уверен, - не терпящим возражений тоном ответил немец. - У них другие глаза. Не ваши.

      - Очень интересно... - протянул Рустам. - Ясно с этим. А дальше?

      - Дальше они, я надеюсь, может что-то поймут, осознают, переменятся. Исправят ошибки. Не уверен, что поступил верно, но все же жить лучше, чем умереть. Живой еще может что-то исправить, загладить вину. А с мертвого нет спроса. Так, кажется у вас говорят?

      - Ну а что же сам?

      - А что я? - удивленно ответил немец. - Я с самого начала понимал: германскую нацию вновь толкнули в авантюру. В очередной раз руками солдат кто-то хочет разгрести угли. И эти руки не уберечь от большой крови.

      - Крайне сознательная позиция, - усмехнулся майор. - Тогда ради чего, почтенный, было вновь идти на восток? Первого раза не хватило? Подался бы в новые 'тельмановцы'Или как это теперь называется?

      - Я солдат, - просто ответил немец. - Как и вы. Наш род уже много поколений славен служением Родине в рядах вооруженных сил.

      - Неужели вы граф или барон? - усмехнувшись, поинтересовался Рустам.

      - Почти. Эрик фон Окшлиц к вашим услугам, - солдат иронично кивнул и сделал вид, что лихо прищелкивает каблуками.

      - В подобном случае разве к 'фон' не прилагаются автоматом офицерские погоны?

      - Наша семья не признает своячество и протекций. Каждый начинает солдатом и лишь после обязательной службы проходит училище, - ответил немец. При этом в голосе проявилась едва уловимая гордость.

      - Ну, так или иначе, а довоевался, - подытожил Рустам.

      - Да, согласен, - ответил немец, кивнув. - Долг солдата заставил меня следовать присяге, пускай я и не согласен с этой войной...

      Внезапно в лице солдата произошли едва заметные перемены: разом заострились черты, легли тени под глазами, обострились морщины. Гуревич понял, что сейчас произойдет...

      - Но, раз уж мне суждено было стать мерзавцем, я не собираюсь становиться ещё и предателем... - на одном дыхании скоро проговорил солдат. - Прощайте, майор, прощайте все.

      Рука в черной кожаной перчатке, небрежно сжимающая пистолет, скользнула к виску. И, прежде чем кто-либо успел что-то осознать или сделать, немец нажал на курок...

      ... Лишившись проводника, группа Гуревича некоторое время плутала по заснеженным улицам, мрачным слабоосвещенным подворотням. Сургут за последние полвека значительно вырос. Большой вклад внесла децентрализация мировой геополитики. Раньше Сибирь и Дальний Восток вынужденно считались периферией. Некоторые, не выбирая выражений, похабно и свысока именовали этот край провинцией. Зато теперь регионы оказались на границе соприкосновения сверхдержав. А где граница, там и торговля, строительство, развитие.

      Пускай не сразу, пускай постепенно, люди сходили с привычных мест. Может романтика, а может - и трезвый расчет брали свое. Сотни, тысячи, а затем и десятки тысяч обретали новый дом в самом сердце России - среди зеленых морей поющей на ветру тайги, снежных зимних просторов и летнего океана трав. Рядом с гремящими реками исконных русских земель - непокорными, гордыми, своенравными - селились советские люди. В чем-то схожие душой с молодостью, кристальной чистотой необжитого края.

      Носившее вначале несколько декоративный характер освоение просторов севера и востока страны постепенно вошло в рабочую колею, развернулось во всю ширь. Что говорить, если даже подавляющая часть государственного аппарата переместилась в Новосибирск. Город одним мощным рывком вырос, повзрослел. Слетела с улиц и проспектов надуманная провинциальность, неказистость. Вырос под стать созданным подземный город метро - уже тридцатый в стране. Устремились в небесную высь десятки небоскребов, раскинули будто ветви гигантского дерева широкие ленты автомагистралей. От горизонта до горизонта сверкали идеальной полировкой серебряные спицы железнодорожных путей.

      Москва оставалась столицей, но для управления - в силу удаленности от границ, да и разницы в часовых поясах годилась слабо. В гигантских колоссах правительственных зданий остались в основном представительства, архивы.

      Несложно представить, что вместе с новой 'Сибирской столицей' выросли и близлежащие города: от Уфы до Читы, от Ташкента до Якутска молодая, сильная страна взращивала, строила - созидала новое завтра. И тот же Сургут, ощутив удушье былых границ, решительно перевалил через сверкающую гладь Оби. Вольготно и свободно пристроился на двух берегах. Разросся почти до миллиона жителей. Именно оттого путь до центра города оказался необычно долгим.

      К сожалению как для местных жителей, так и для Гуревича отсутствие формального основания для строительства очередного метро крайне осложняло перемещение по городу. Основной проблемой оставалась необходимость пересечения один из трех мостов.

      Легко сказать 'мост'... Это на картах и рекламных проспектах все просто и понятно. Но на деле... Полтора километра стали и бетона. Тяжелые стальные спицы опор, покоящиеся на исполинских каменных основах. Витые канаты тросов зачинаются на карнизах мощных 'плеч'. И со стороны неказистые, миниатюрные по сравнению с широкой лентой магистрали стальные плети крепко держат, не давая и малейшей свободы.

      Ухмыльнувшись, Гуревич вдруг подумал: 'Еще несколько дней по широкой полосе моста над закованной в лед плотью реки спешили тысячи автомобилей, громыхали по рельсам поезда... Но вдруг наступила война, раз и навсегда поделив жизнь на две неравные части. И нет теперь ни гудков, ни мерного шелеста покрышек об асфальт, ни пронзительного пересвиста электровозов... Мертвая, пустынная тишина. Только выросшие нежданно-негаданно блокпосты по обеим сторонам...'

      'И все-таки, - успокаивал сам себя Рустам. - Нечего жаловаться, грешно опускать руки. Прадедам было гораздо тяжелее...' Тогда нашим противостояла грозная военная машина. За полтора года перемоловшая безжалостно половину Европы. Тогда вперед шли сотни тысяч солдат, готовых вгрызаться в глотку всякому, приученные к вечным победам, к чувству безнаказанности, вседозволенности.

      Чтобы сломить хребет нацистскому зверю потребовалось невероятное напряжение сил всего могучего советского народа, вся воля и ум руководства. Дорого, нечеловечески дорого дались и опыт, и победа... Но, не смотря ни на что победили, выстояли, смогли.

      А что уж говорить о дне сегодняшнем? Да, впереди гораздо более оснащенный противник. Только ведь для него война началась так же внезапно. И нет уже у молодых волчат тех обагренных кровью клыков, тех иссеченных о чужую податливую плоть когтей. Они не умеют воевать. Да и семя новое во многом вовсе выродилось. Уже не волки - шакалы. Таких не победить-то грешно...'

      Одернув себя, Гуревич вернулся к проблемам насущным. Время таяло беспощадно - до запланированного начала атаки оставалось не более двадцати минут. И это уже был срок на грани допустимого. Увы, поджимающие со спины строгие рамки никак не способствуют возникновению гениальных прозрений.

      С одной стороны можно через мост прорваться, но это абсолютно неприкрытая наглость. За которую вполне можно получить по первому разряду. Мост - не иголка, да и полтора километра за две секунды не пробежишь. Даже смяв передовой пост на ближайшей стороне неизбежно придется разбираться и со вторым. А уж там подоспеют поднятые по тревоге - причем с обоих концов. И мост моментально превращается в захлопнувшийся капкан.

      Ещё, как вариант, можно попытаться перебраться по льду. Но это тоже вариант не ахти какой. Во первых через оптический прицел Гуревич отлично разглядел высокие и крутые гранитные берега. Кроме того, следовало признать: противник кто угодно, но только не дурак: наверняка вдоль берега расставлены посты или просто камеры слежения. Внезапности не удастся добиться и здесь, а значит в итоге положение лишь ухудшиться из-за невыгодной позиции. Нет, Гуревич решительно отмел подобный вариант переправы. В крайнем случае можно отправить по льду основную группу, а малыми силами в этот момент отвлечь внимание лобовой атакой...

      И тут внезапно Рустама озарила идея. План, в сущности, простой до наглости, но в чем-то элегантный. Натолкнула на подобный ход мыслей расположенная неподалеку пожарная часть.

      Высокие металлические ворота без изысков - из всех украшений только ярко-алая расцветка, лишь сильнее заметная на фоне припорошенных снегом улиц, да аккуратно выведенные умелой рукой неведомого художника эмблема пожарной службы. Судя по количеству широких двустворчатых дверей в гараже в части находится до четырех расчетов.

      'Что ж, это вполне устраивает...' - подумал Гуревич. И, повернувшись к своим, отрывистыми жестами просигналил: 'Трое со мной. Остальным занять оборону'.

      Быстро и по возможности бесшумно четверка разведчиков пробежала вдоль высокой кирпичной ограды. От защиты мрачного переулка до ворот пожарной части метров тридцать - буквально улицу перейти. За считанные секунды диверсанты никем не замеченные достигли калитки. Несмотря на мороз, створка открылась легко, плавно. Петли скользили беззвучно, без привычного пронзительного дребезжащего поскрипывания.

      Поспешно прикрыв за собой калитку, диверсанты профессионально прощупали взглядом внутреннее пространство двора. Окна части оставались мертвенно-слепы, никакого видимого движения не заметно. Плац устлан снежным покрывалом, которого в ближайшие часы не касались грубые подошвы армейских сапог.

      И все-таки Рустам чувствовал некоторую нарочитость в картине запустения. Конечно, не такую, как приходилось ощущать в капканах и засадах, но все же. Что-то гложет, вызывает подозрения.

      Однако, как говорится, глаза боятся, а руки делают. Доведенные до бессознательного автоматизма рефлексы заставили разведчиков мгновенно сориентироваться и рассосредоточиться по местности в неприметных местах. И Гуревич с некоторым удивлением даже обнаружил, что раздумья на отвлеченные темы застигли его сидящим на корточках за мусорным контейнером.

      Отыскав Добровольского, Рустам жестом спросил:

      - Что думаешь по обстановке?

      - Что-то не так. Вроде для беспокойства оснований нет, а все же что-то не так... - просигналил в ответ прапорщик, неопределенно пожав плечами.

      - Тогда так - ответил Рустам. - передай по цепи: 'Держать выходы и окна под прицелом - разделить зоны в зависимости от своего положения'. Я пойду проверить...

      - Может не стоит горячку пороть, командир? - даже во взмахах ладоней явственно читалось неодобрение. Добровольский осуждающе качнул головой.

      - Не переживай, Иван Александрович, - одними губами произнес Гуревич и подмигнул. Затем, сосредоточившись, майор вогнал усилием воли организм в состояние максимальной работоспособности. Сердце зашлось частыми ударами, все тело бросило в жар от прилива крови и адреналина. Мир вокруг выцвел: краски погасли, потускнели, время замедлило привычный бег.

      Пару раз глубоко вздохнув, буквально вталкивая в грудь жесткий морозный воздух, Гуревич пружиной сорвался с места. Мощными прыжками по несколько метров Рустам бесшумно пересек двор. На миг замерев у входной двери, потянул вниз ручку. Замок сухо щелкает и створка легко подается. Аккуратно потянув дверь на себя, Гуревич внимательно старался как можно больше высмотреть даже сквозь тоненькую шелку. И постоянно ожидал предательского скрипа.

      Однако обошлось. Входная дверь, как и калитка с бесшумной податливостью скользила в сторону. Как только образовавшегося проема оказалось достаточно, майор серой тенью скользнул внутрь. И с холодком в груди встретил сухой щелчок затвора за спиной. Успев-таки перегруппироваться в прыжке, Гуревич сумел повернуться лицом на звук. Из рук свой автомат Рустам не выпускал, а потому готов был ответить очередью на очередь.

      Но в последний миг палец на курке дрогнул, так и не успев утопить спусковой крючок. Вместо вероятных противников, майор обнаружил перед собой невероятных союзников. Прижимаясь спиной к стенам, старательно избегая окон и открытых пространств, с оружием на изготовку сидели четверо офицеров...

 

Глава 44

Гуревич. 02.51, 8 ноября 2046 г.

      Определенно то, что офицеры друг друга не перестреляли - большая удача. Немая сцена после нежданного приветствия продолжалась несколько секунд. Гуревич удивленно глядел на вооружившихся пожарных, те в свою очередь сверлили взглядом неведомо откуда появившегося пришельца. Обстановку разрядил вопрос, невольно сорвавшийся с языка разведчика: 'Братцы, а что вы здесь делаете?...'

      Пожарные молча переглянулись. На суровых лицах мелькнули кривоватые, но вполне себе одобрительные ухмылки. Желая развить успех, Гуревич медленно, намеренно напоказ включил предохранитель. После небрежно опустил автомат. И продолжил новым вопросом:

      - Товарищи, вы не против, если я встану? А то у вас пол больно холодный.

      - Ничего, полежи пока - хмуро заметил капитан - старший по званию среди пожарных, - Звать тебя никто не звал, так что нечего на прием пенять. Сам пришел, вот и терпи... И вообще! Мертвые не мерзнут и не потеют, а радости от этого им никакой. Так что грех тебе жаловаться. Товарищ...

      Капитан оказался еще довольно молодым - около тридцати лет. Даже несмотря на мешковатую шинель, в глаза бросалось крепкое телосложение: широкие плечи, поджарый торс. На чуть полном лице явственно заметен характер - по твердому подбородку, широким скулам, плотно сжатым губам. Слегка наигранная простодушность кажется лишь дополнительным штрихом, привнесенным - призванным ввести в заблуждение. Слегка прищуренные глаза выдали человека умного и, вместе с тем - мудрого, что бывает нечасто.

      Судя по краткости, ироничности высказываний, капитан понимал вполне сложившуюся в городе обстановку, не метил выше имеющихся сил, однако знал себе цену. Потому и позволял себе, пусть и с оглядкой, разговаривать с неизвестным вооруженным человеком слегка свысока.

      - Да я же свой, - в голосе Гуревича проскользнула намеренно преувеличенная обида.

      - Видали мы таких 'своих'!... - нервно дернув щекой, резко ответил второй офицер - лейтенант. От обилия негативных эмоций он даже, казалось хотел сплюнуть, но сдержался. Все-таки для настоящего офицера распускаться весьма дурной тон. Это наблюдение крайне порадовало Рустама: 'Раз держат себя в руках в такой момент - на таких людей можно рассчитывать'. Этот тем более оказался еще выше капитана - почти под два метра ростом. Разве что телосложение чуть менее атлетическое, но не в этом счастье...

      Между тем лейтенант продолжил:

      - Никогда бы не подумал, что вот так - вдруг столько всякой накипи поднимется... Вроде только вчера все было хорошо. А тут раз: новые порядки в городе и сразу же набежали свои шакалы первыми к кормушке! Откуда только взялись? Ведь раньше были советские люди - учились, работали... - слова иссякли, и офицер лишь обреченно мотнул головой.

      - Спокойно, Вова, - попросил офицера капитан. И вновь обратился к Гуревичу. - Так что, таинственный незнакомец, раскройте инкогнито.

      - С удовольствием, - усмехнулся Рустам. - Прошу вас выслушать внимательно, чтобы больше...

      Договаривать майор не стал. После условного сигнала 'Прошу вас' разведчики со двора ворвались в помещение и молниеносно взяли пожарных на прицел.

      - Вот ты сволочь! А еще заливал: 'Свой! Свой!' - зло поддразнил тот лейтенант, которого назвали Вовой.

      - Спокойствие, товарищи, я действительно настоящий свой. - примирительно произнес Гуревич. Майор успел за краткие секунды подняться с пола и отряхнуться. - Уберите оружие, братцы. Это свои.

      Разведчики по-прежнему молча опустили автоматы и отступили вглубь помещения.

      - Ну что, убедились? - усмехнулся Гуревич. - Теперь-то наконец можно говорить свободно?

      - Ну и о чем? - недовольно проворчал в ответ капитан.

      - Для начала представлюсь: майор Гуревич, 305-я стрелковая дивизия...

      - Что-то не слышал я про вашу славную дивизию, товарищ майор, - усмехнувшись, насмешливо произнес капитан. А глаза при этом оставались сосредоточенными. - Из каких палестин к нам? Не собираешься правду говорит - лучше вообще молчи. А сказок нам не надо.

      - Ну а чего же ты хочешь-то? - удивился Гуревич. - Сейчас тебе хоть бумажку с печатью, хот приказ с подписью главкома - ничему не поверишь.

      - Не поверю, - просто согласился капитан. - Сейчас вокруг такое твориться, что верить каждому встречному - дело гиблое.

      - Ну так и давай не зацикливаться на 'верю - не верю'. - предложил майор. - Я, например, тебе не словами, а на деле показал: никаких враждебных намерений не имею. Будь по иному - давно бы всех перестрелял и дальше пошел. Согласен?

      - Согласен... - после секунды раздумий ответил капитан. - Ну хорошо, майор. И чего же тебе надо?

      - Вот, это другое дело! - обрадовано воскликнул Гуревич, потирая с азартом ладони. - Это другой разговор! А нужно мне прорваться к центру города через мост.

      - Ну а мы здесь причем? - все ещё недоумевая уточнил капитан.

      - А уж больно автопарк у вас замечательный... - хитро усмехаясь и пародируя интонации знаменитого простоквашинского почтальона, заключил Рустам.

      На несколько коротких секунд в помещении повисла тишина. Пожарные обменивались недоуменными взглядами. Наконец капитан спросил не виляя - в лоб:

      - Майор, ты что, псих?

      А другой из офицеров пожарных выдал сакраментальную фразу:

      - Ребята, а ведь кажись и вправду свои...

      ...Время поджимало и, спустя какие-то пару минут, работа над планом шла полным ходом. Почти в полном составе взвод разведчиков переместился под своды гаража - снаружи остались несколько человек, ставших глазами и ушами. Обстановка, увы, меж тем неуклонно накалялась: наверняка если не подняли тревогу те молодые прихлебатели с окраины, то уж после молчания группы зашевелились сами интервенты. Шерстили дома в основном на окраине, а разведчики, грамотно используя время, успели дойти почти к центру города. Здесь в основном шерстили только улицы, но и это становилось опасно. Так что хитрый маневр с перемещением в пожарную часть оказался до невозможности своевременным.

      Пожарные оказались вполне понятливыми и отважными ребятами. Капитан представился Сергеем Гальцевым. Так же, помимо капитана и лейтенанта Вовы, оказавшегося Владимиром Заботинским, представились двое молчаливых офицеров: старшие лейтенанты Вячеслав Заботинский, родной брат 'Вовы', и Виталий Пуд. Отсутствие личного состава Гальцев объяснил просто. Хотя за всей кажущейся простотой не удалось скрыть боли за любимое дело...

      А причина элементарная: приказом нового коменданта города всех рядовых и младших командиров отправили по домам. На посту в итоге остались лишь немногие офицеры. Чисто для видимости. Несмотря на такой удар в спину, бросать дело пожарные тем не менее не намеревались. В конце концов, вне зависимости от властей пожары возникать не перестанут - особенно, если в городе проблемы с электричеством и многие чисто по инерции успели растопить 'буржуйки'. А именно спасать людей из огня и есть первая обязанность пожарных. И, принесшие присягу офицеры, не могут просто взять и уйти - тот, для кого профессия пожарного не ремесло, а призвание - поймет без слов. Гуревич искренне посочувствовал печали, однако не преминул напомнить, что время поджимает.

      - А что же вы, разведка, по канализациям не пошли? - резонно уточнил капитан Гальцев. - Получилось бы вполне скрытно.

      - Прости, Серега, - просто ответил Рустам. - Но не до того нам сейчас. Чтобы по трубам лазать - надо знать куда и как. А я здесь, как говорится, впервой. Да и среди остальных местных нет. Так что вместо дела по твоему предложению мы рисковали бы плутать по катакомбам весьма долго. Если бы метро успели достроить - то другое дело. А так...

      - Да, это конечно... - вынужденно признал Гальцев.

      - Командир, - подошедший со спины Добровольский тронул Гуревича за плечо. - Там бойцы передают, что становится жарко.

      - В каком смысле? - приподняв бровь, уточнил Рустам.

      - В прямом. Где-то в центре пожар, какие-то крики. Вроде даже слышалась стрельба. Правда за последнее ручаться не стану...

      - Ну вот и шанс в руки... - твердо заключил капитан Гальцев. Гуревич понимающе кивнул. Беспорядки в центре позволяют снять подозрения со спешащих пожарных машин. Хотя Рустам еще не предполагал, сколь значительно расходятся взгляды в том, КАК перебираться через мост.

      - Времени терять не станем - сами же говорили, что мало осталось, - продолжил развивать инициативу капитан. - Слава, Виталий, берем две 'цистерны'. Слава со мной, Виталий, - с тобой Вова.

      - А вы, товарищи разведчики, милости просим - в машину.

      - В каком смысле? - удивился Гуревич.

      - В смысле внутрь - в цистерну, - ничтоже сумняшеся ответил Гальцев. - Прокатим с ветерком.

      - А если десантом? - уточнил Рустам.

      - А если пешком? - иронично парировал капитан. - Ты, майор, бросай закидоны. Я тебе не живьем в огонь лезть предлагаю. Провезем в цистерне как за пазухой.

      - Ты что же, нас, может, ещё и водой заливать собираешься?

      - Может и собираюсь, - кровожадно усмехнулся Гальцев. И сразу же добавил, смягчившись. - Не будет никакой воды. Распределитесь по двум расчетам, рассядетесь по краям цистерны. Дальше мы очень громко поедем и нахально будем качать права. Нарываться будем. Если повезет - проверять не станут. Нас вообще обычно тщательно не проверяют.

      - На крайний случай на крышку цистерны можно пломбу повесить... - внес рациональное предложение Рустам. - По принципу 'ничего не знаем - комендант приказал'.

       Но Гальцев с ходу отмел идею:

      - Не годится. Это же вообще белыми нитками шито. В машине воды нет, но зато запломбировано.

      - А как они узнают, что воды нет? По отсутствию характерного плеска?

      - По присутствию характерного звона, - огрызнулся Сергей. И милостиво пояснил. - Ваших голов пустых. Через патрубок воду слить ну очень сложно догадаться.

      - Ну, ладно, - признал Гуревич. - Принимается критика. Не кипятись.

      - Я-то не кипячусь, - спокойно кивнул Гальцев. - Но, мне казалось, что ты торопился.

      - Да! - признал Рустам. - Нам действительно пора.

      - Ну тогда командуй, майор.

      Обернувшись к бойцам, Гуревич отрывисто скомандовал:

      - Взвод! Слушай команду! Первый отряд со мной, второй - с лейтенантом Сташечкиным. По цистернам места занять!

      В глазах подчиненных отразилось некоторое непонимание, но дисциплина взяла свое. Уже через пару секунд бойцы дружно, помогая друг другу вскакивали на грузовики и опускались внутрь массивных цистерн.

      Пользуясь общей суматохой, Гуревич тихо спросил у Сергея:

      - Не передумал с нами идти, капитан? Не на прогулку ведь идем?

      - Не передумал, - ухмыльнувшись, ответил Гальцев. - Это ведь и наша война тоже. И, в конце концов, один раз живем. Так уж если выбирать, лучше так, чем в постели от старости. Верно?

      Последнее он произнес, обернувшись, для своих товарищей. Занятые последними приготовлениями офицеры все как один решительно кивнули. На хмурых, серых от усталости лицах отразилась непоколебимая твердость духа, сила воли. Гуревичу подумалось, что так же было и в ТУ войну, когда в самом начале еще не было уверенности, но оставались вера и честь.

      Между тем пожарные разобрали со стеллажа автоматы, побросав вместе с дополнительными магазинами в кабины.

      - Ну что, майор, пора, - с ухмылкой заметил Гальцев. И действительно - остальные бойцы уже давно расселись по местам.

      - Спасибо, капитан, - без всякой иронии, совершенно серьезно, Гуревич протянул Сергею руку. - Будет удача - встретимся.

      Капитан крепко ответил на предложенное рукопожатие и произнес:

      - Будем жить, майор...

      ... Что происходит снаружи, Гуревич мог разобрать едва-едва: неустанный рык мощного мотора и резонирующий трепет кузова бесконечным эхом гуляли по замкнутому пространству. Казалось, не будет конца постоянно отражавшимся от стен резким, отрывистым звукам. Лишь в те редкие моменты, когда машина останавливалась на перекрестках и притормаживала поворачивая, услышать что-либо извне становилось возможно. Утешало, что путь предстоял недолгий: до первого поста даже с запасом не более полутора километров.

      Вот наконец рычание мотора заметно поутихло, машина ощутимо замедлила ход, а затем и вовсе одним рывком остановилась. Гуревич сразу же почувствовал дискомфорт. Закрытое пространство как-то вдруг стало очень похожим на гроб. Откуда не убежать, где не спрятаться. Если сумеют найти - все на виду. При должном умении хватит одной гранаты, чтобы оборвать мучения...

      С трудом, Рустам таки отбросил мрачные мысли. Ни он сам, ни ребята его умирать в конечном итоге не собирались. Так что нечего и думать о всяких опасностях. Иначе и шагу не ступишь, если каждой тени пугаться. Плотнее накрывшись позаимствованным у пожарных брезентовым полотном, Гуревич сосредоточился на проверке снаряжения и мысленной репетиции действий на случай тревоги.

      Снаружи тем временем доносились отголоски разговора между Гальцевым и постовым. Говорили, естественно по-немецки, потому в особенности за шумами оказалось трудно разобрать. Некоторые слова сливались в причудливое бормотание, так что Рустаму оставалось лишь догадываться о смысле, додумывать:

      - ... едете? - незнакомый низкий голос. То ли слышно плохо, то ли в самом деле он какой-то хриплый, каркающий. 'Видно промерз наци на русском морозе...' - не без мстительности подумал Гуревич. И хотя сам майор вместе с десятком бойцов точно так же лежал на холодном железе, на какое-то время осознание терпящего неудобства врага согрело. - Ничего, бошик, ничего... Мы вам покажем ещё. И генерала Мороза, и Кузькину мать, и ядрёну кочерыжку...

      - Пожар... ... ... приказ коменданта ... исполнять обязанности... - это уже Гальцев. Судя по всем капитан в строгом соответствии с первоначальным планом шпарит фрицу легенду. 'Бравые пожарные спешат на помощь... Поверит ли? А отчего бы не поверить. С другой стороны - сам бы поверил? - спросил себя Рустам. И тут же ответил - Естественно нет...'

      - Там что? - одновременно с вопросом послышался явный удар по корпусу цистерны. Так как внутри помимо безбилетных диверсантов содержимого более не было никакого, звук от удара пошел гулять заливистым эхом.

      - Пожарные рукава, инструмент... - спокойно ответил Гальцев. 'А неплохо держится капитан - отметил Гуревич. - Не дергается, не переживает, с объяснениями под руку не лезет... Если и дальше сумеет показывать, словно абсолютно безразличен к капризам новой администрации, могут и поверить'.

      - Почему нет воды? - клокочет вновь неведомый немец.

      - Чтобы не замерзла по дороге на морозе. Инструкция - невозмутимо продолжает вешать лапшу капитан. Никак не понять - верит ли россказням постовой или нет. Но, тем не менее не отстает.

      - Открыть! - пренебрежительно бросает немец.

      - Без проблем, - спокойно отвечает Гальцев. - Только тогда прошу справку с подписью и печатью: такой-то экипаж был задержан в связи с тем-то и тем-то. Чтобы ваше же начальство с меня потом за пепелище не расстреливало. И тогда проверяйте себе хоть до завтра - больно мне надо ездить на ваши пожары...

      Немец, несмотря на достаточно откровенную наглость, промолчал - предпочел проглотить хамство русского. Видимо, постовой слишком хорошо представлял, что может произойти, если действительно из-за слишком сильной подозрительности экипаж не успеет на вызов. В особенности, если едут по приказу коменданта. Решающей соломинкой, по-видимому, стала банальная логика: если бы что-то или кого-то пытался провезти в машине - так не ехали бы в центр, где полно постов и патрулей. Так что если что и найдется - на обратном пути тщательно проверим. А пока пусть себе едут - на виду не забалуют...

      Конечно, никому не известно - так или по-иному рассуждал немец, однако факт оставался фактом: машину все же пропустили. Все сильнее зашелся ворчливый мотор, отрывисто рыкнул пару раз. Тяжелая машина уцепилась за укутанную снежным покровом трассу, помалу пошла вперед. Разведчики, стараясь не спугнуть удачу, продолжали сидеть тише воды. Гуревич и без того постоянно опасался, что постовые могут при себе иметь карманный тепловизор.

      Если бы времени с момента оккупации прошло больше, нет сомнения, что по крупным городам основательные немцы непременно поставили бы мощные системы слежения - и тогда подобные фокусы с маскарадами и прятками ни за что бы не прошли. И ведь поставят же, сволочи! Не на пару же дней они пришли! Вон как основательно окапываются: с патрулями, чучелами... Однако сейчас риск оправдан. Но все-таки опасность оставалась. Каждую секунду Рустам ожидал обстрела.

      Что стоило тому же проверяющему на посту, заметив непонятные сигналы в кузове, спокойно пропустить машину, передав на противоположную сторону тревожный сигнал? Да ничего! - запросто подобное может иметь место. И пару пожарных расчетов еще издалека превратят в дымящееся решето. А бежать уже некуда...

      ...Капитан Гальцев насущными соображениями полностью разделял опасения Гуревича, хотя и не мог этого знать. Однако, похоже, что сегодня удача определенно благоволила. Проверяющий на втором посту проявил практически полное безразличие к экипажу. То ли успел переговорить с напарником другой стороны, то ли сам по себе хотел плевать на суетную беготню местных.

      'Нам же лучше...' - усмехнулся про себя Капитан

      В итоге, без проблем миновав мост, Гальцев приказал сворачивать налево с Югорского проспекта на Центральную набережную. На развилке с Зырьяновской свернули на Энергетиков. По пути ни один патруль не проявил интереса к пожарным. Хотя любому местному очевидно: если пожар - или беспорядки - в районе пересечения Маркса с Геологической, что пожарные делают совсем в другом районе?

      Все прошло довольно гладко тем не менее. Удачно свернув в заснеженную еловую рощу - западный краешек центрального парка - капитан наконец смог перевести дух. Теперь точно обошлось. Уже через минуту разведчики поспешно выныривали на свободу. Сопровождалась 'амнистия' счастливыми улыбками и нарочно-тяжелыми, наигранными вздохами. Однако воздух после масляно-металлического привкуса цистерны, осевшего на губах действительно кажется сказочным. Легкая пряная сладость соснового аромата, небрежный морозный ветер, видно уставший под утро.

      - Спасибо, капитан! - Гуревич сердечно поблагодарил Гальцева, и даже приобнял за плечи. - Живы будем - сочтемся.

      - Так стоит ли откладывать, майор? - предложил тут же не долго думая Гальцев. - У нас есть оружие, да и вам помощь не помешает.

      Остальные офицеры согласно кивнули. В суровых лицах читалась твердая решимость. Это уже не зеленые новобранцы, не рядовые, которым война - игрушки. Пожарные прекрасно понимали, на что идут, но тем не менее ни единая черта в лицах не дрогнула.

      В этот самый миг Гуревич внезапно подумал: 'С такими людьми мы точно победим - не можем проиграть! Не верю!'

      Ответил же честно и без обид:

      - Прости, Серега, но не могу я вас взять... - предвосхищая возможные возражения и обиды, Рустам продолжил. - Не потому, что не верю. Только там, где мы будем - нужно действовать быстро и слаженно. Вот ты сам наверняка ни меня, ни моих ребят не поставил бы в расчет. Просто мы бы больше мешали несогласованностью. Так что делать будем свое дело каждый. В общем, не держи зла...

      Кроме того, мы умирать не собираемся. А после и нам, и горожанам потребуются те, на кого можно опереться здесь. Так что не будем затягивать.

      - Ладно, майор, - кивнул Гальцев. - Если что, знаешь, где нас найти. А так - зови на помощь, если что. Придем...

      Уже через несколько минут проводы окончились. Ярко-алые машины фыркнули многомощными моторами, шипованные покрышки жадно вгрызлись в снежный покров. Махнув на прощание, пожарные тронулись с места. Вскоре от автомобилей остались лишь багровые габаритные огни, а затем и они растаяли в предрассветных сумерках.

      - Командир, пора... - Добровольский как всегда оказался рядом. Гуревич вздохнул, грустно усмехаясь.

      - Да, пожалуй пора, - ответил Рустам. Бросил взгляд на циферблат часов. - До срока Ч пять минут. Поднажмем-ка, братцы!

      Взвод разведчиков, рассосредоточившись по местности, осторожными перебежками двинулся к вперед. До цели оставались считанные сотни метров...

      Глава ?44 - Косолапов. 02.48, 8 ноября 2046 г.

      Косолапов поневоле пребывал в состоянии угнетенном. Нельзя сказать, что кто-то его обманул, но чувство такое не покидало ни на миг. Да, все прекрасно было известно с самого начала: двоих разведчики брали исключительно в качестве курьеров. И вроде раньше такая постановка вопроса негатива не вызывала. Однако сейчас что-то вдруг переменилось.

      Может быть, просто не по нраву оказалось находиться на побегушках - в конце концов черная работа не нравится никому, даже чернорабочим. Бывают и исключения, но уж совсем редко.

      А может, дело совсем в другом... Приметив рядом с Лидой хлыщеватого типа с лейтенантскими погонами, Косолапов внутренне вознегодовал. Безусловно, Иван Соболевской не кум, не брат и не сват, но чувства рядового вполне понятны, даже - объяснимы. Право же то, как откровенно увивался пилот за тайной возлюбленной Ивана, не могло пройти бесследно. Конечно, девушка о притязаниях обожателя-десантника не ведала, а потому ни сколь не заботилась скрывать заинтересованность в образовавшемся ухажере. Тем более - этот оказался ей ровня: офицер, пилот, да к тому же ещё и невольный собрат по успешному пилотированию при посадке. Слухи-то быстро разнеслись.

      Косолапов все это прекрасно видел, понимал, но мало что мог поделать. Сердцу не прикажешь. Так что где-то в глубине души Иван надеялся: разведчик все-таки переменят решение - оставят с собой. А там Косолапову уже виделись подвиги, бесчисленные поводы для геройства. 'Уж если не орден, то медаль можно заслужить, а с медалью-то ого-го!' - справедливо рассуждал Иван. Правда возможности свои оценивал трезво, но попытаться все-таки хотел искренне. Наверное, именно из-за отлучение от права на подвиг в душе рядового и разродилась тоска-печаль.

      Невольно стараясь развеяться, отвлечься от мрачных мыслей, Косолапов повел взглядом вокруг. Невольно внимание привлек напарник. Размеренно, с поистине механическим автоматизмом, работал лыжными палками комендантский лейтенант. Иван исподтишка наблюдал за напарником всю дорого - и ни разу не заметил существенной перемены в поведении либо выражении лица. Осиротевший комендант наглухо замкнулся в своем горе. Все эмоции, все мысли перекипали внутри, снаружи оставалось место лишь маске безразличия, холодности.

      Двое немцев также не проявляли энтузиазма, что, впрочем, вполне естественно. Однако, в отличие от холодного равнодушия лейтенанта, в каждом жесте, в каждом взгляде пленников сквозила мрачная обреченность. Улавливая на себе осторожные редкие косые взгляды, Косолапов отчетливо приметил выражение глаз. Это ни с чем не могущее быть перепутанным выражение загнанного и отчаявшегося зверя.

      Пленники вяло, с явной неохотой работали палками, лыжи скользили по снегу едва-едва. Почти через каждые пятьдесят - сто метров Ивану приходилось ощутимо сильно подталкивать немцев в спину стволом автомата. Пока что такой стимул действовал безотказно.

      Оглянувшись вновь по сторонам, Косолапов чуть приотстал от пленников. Не спуская немцев с прицела, Иван глянул на часы, сверился с компасом и картой. Судя по всему, до места встречи оставалось чуть больше полутора километров. Если верить карте, а оснований для сомнений пока не возникало, то майор Чемезов должен ждать 'курьеров' на окраине небольшого дачного поселка. Лишних глаз зимой там оказаться не должно, а ориентир вполне заметный.

      Иван с определенным облегчением вздохнул. Как бы свысока не старался относиться к происходящему, как бы не абстрагировался от незавидной роли конвоира, волнение все же присутствовало. В конце концов для порядочного человека любая ответственность волнительна, особенно когда нет опыта в доверенном деле. А сейчас от успеха операции зависела ни много ни мало - судьба бригады. Ну, если не так громко, не целиком, то в значительной мере. Хотя, вполне могло оказаться, что и полностью, и целиком. Так что, оставляя место человеческим слабостям, Косолапов ни на секунду не позволял себе небрежности. Лишь только предвосхищение скорой встречи с Чемезовым слегка приглушало волнение.

      Однако, увы, Иван не знал - не мог знать, что произошло в бригаде. Не мог знать, что 'чекист' опоздает на встречу. Эти несколько минут томительного ожидания, а после и затравленных метаний стоили Косолапову множества нервов. И не только, хотя об этом ни Иван, ни лейтенант напарник, ни даже Чемезов ещё не догадывались, чего ещё...

      ... Чемезов появился из темноты внезапно, словно черт из табакерки. Или, что вернее, учитывая белоснежную маскировку, подобно привидению без моторчика. К этому моменту Косолапов совсем было отчаялся. Предполагая худшее, рядовой передумал обо всем: от того, что по ошибке перепутал место и вплоть до угодившей в засаду бригады.

      Появившегося из рассветных сумерек майора Косолапов от избытка чувств хотел было встретить радостным приветствием. Но вовремя удержался - интуиция буквально ором, благим матом просигналила, что не стоит. А уже различив наконец черты лица Роберта, Косолапов понял, как предусмотрительно поступил.

      Черные тени легли под глазами, заострились скулы, короткая, невозможная для вечно подтянутого офицера щетина. До невозможности мрачный, майор производил впечатление готовой от малейшей неосторожности сорваться пружины. Причем, похоже, ищущей повода сорваться. Косолапов, проявляя чудеса проницательности, повода не давал.

      Майор мрачно обвел взглядом исподлобья своих и пленников. Будто бы мысленно приговаривая: 'Ну же! Дайте повод! Хотя бы намёк!' Немцы, определенно не лишенные инстинкта сохранения, непроизвольно сжались: голову втянули в плечи, ссутулились, прижали руки к туловищу - даже, кажется, слегка присели.

      Так и не найдя мишени для выплеска эмоций, Чемезов сдержался. Дернув щекой от досады, майор лишь небрежно махнул рукой и первый двинулся вперед. И тут началось...

      Вероятнее всего немцы в поселке оказались шальные. Если бы волкодавы, пущенные по следу либо за разведчиками из города, либо засекшие Чемезова, то, вероятнее всего, предпочли проследить да самого расположения. И ушли после незамеченными. А ударили бы не автоматными очередями - точным ракетным залпом.

      Так что пусть немного, а повезло. Немцы, численностью около взвода через оптику камер разглядели своих пленников и лишь троих советских. Конечно, при подобном численном превосходстве не возникло и мысли о неудаче. Какие могут быть колебания?! Молодой младший лейтенант наоборот - обрадовался. И, боясь упустить возможность выслужиться, ринулся в атаку. Перед этим успев мельком, парой фраз передать в город: 'Обнаружены диверсанты из города. С ними двое пленных. Принимаю попытку задержания...' Ответ офицер уже не слушал. Сейчас его волновало лишь одно: вперед, скорей вперед!

      Чемезов, несмотря на мрачную отстраненность, первым почувствовал неладное. Сработали доведенные до автоматизма за годы тренировок рефлексы. Даже не осознавая, что делает, Роберт вдруг разом напрягся, обратившись лицом в сторону опасности. Каких-то пары долей секунды майору оказалось достаточно, чтобы оценить обстановку. Крест накрест окинув местность взглядом, Чемезов рывком подскочил к стволу крупного дерева. Падая на грудь, Роберт проворно сорвал с плеча винтовку, передернул затвор.

      Ничего не понимающий Косолапов поразился до глубины души. Только что майор спокойно вышагивал впереди колонны, мерно работая палками. И вот уже он лежит на снегу, раскинув лыжи в стороны, словно заправский биатлонист. Причем не просто лежит, а что-то тщательно выцеливает.

      Встрепенувшись, Иван вдруг осознал, что из-за нахлынувших размышлений совершенно пропустил мимо ушей остерегающий окрик Чемезова: 'Ложись! Быстрее!! Враг на девять-один!'

      Сержант ещё только пытался осознать, что происходит, когда слева - со стороны поселка - сумерки озарились короткими алыми янтарными всполохами. Через несколько сотых секунды подоспела сухая трель выстрелов.

      Косолапов буквально опешил, потерял ориентацию. Происходящее вдруг стало восприниматься короткими несвязными рывками. Ожесточенно отстреливающийся Чемезов. Майор стрелял одиночными - аккуратно и деловито, однако при этом на изможденном лице проступила торжествующая злорадная гримаса.

      Рывок, всполох. То ли от глупости, то ли от страха, пленники, радостно выкрикивая что-то по-немецки, бросаются по кратчайшей к поселку. И неизбежно попадают под обстрел. С глухим, чавкающим звуком пули ударяют беззащитную плоть. Разогнанный, чтобы убивать, свинец не видит разницы между своими и чужими. И алчно ищет любой жертвы. Из плеч и спин бегущих вырываются мелкие кровяные фонтанчики. На фоне защитных серых маскхалатов и свежего снега кровь кажется багрово-черной, угольной. Ноги подгибаются, уже бессильные нести прежнюю ношу. Изувеченные тела безмолвно оседают на землю...

      Еще один рывок. Снова Чемезов отстреливается, теперь уже на пару с лейтенантом. В отличие от майора, напарник стреляет безо всяких эмоций - словно приставленный к винтовке механизм. Ни одна черта, ни единый мускул не дрогнет на застывшей маске лица.

      Всполох, рывок. Фигуры вдалеке вырисовываются контурами из сумерек, становятся как-то ближе. Пули свистят, оставляя за собой на краткий миг слабые огненные полосы, размазанные трассы. Наконец Иван приходит в себя. Непослушные руки неумело пытаются стянуть с плеча автомат. Косолапов даже успевает припасть на колено.

      И в этот миг тяжелый удар приходится в плечо. Корпус мощным рывком отклоняет назад. Иван с трудом удерживает равновесие. Лишь затем, как оказывается через секунду, чтобы рухнуть лицом в снег - ещё одна свинцовая игла пронзает бедро, выворачивая ногу в сторону. Полностью вновь дезориентированный, Иван пытается встряхнуться, но попытка приподняться на локтях оборачивает острым приступом боли. Левая рука почти не слушается - первая пуля пробила плечо, основательно задев мышцы и кости. Да и правая почти не слушается. Некуда деваться от нарастающего вала - боль лавинообразно нарастает, безжалостно захлестывая сознание. От неё некуда бежать, негде спрятаться.

      Облегчение приходит внезапно. Слабо ворочаясь по земле, орошая снег толчками выбивающейся из ран кровью, Косолапов ощутил на секунду невероятное просветление: мир вокруг содрогнулся, сошел с места и вновь вернулся. Затем все как-то поплыло, утратило резкость. Боль ушла, уступив место необычайной легкости. Пьянящая эйфория совращала сознание хуже всяких страданий. Наконец, бессильный более сопротивляться, Косолапов отдал себя на милость потока. Сознание окончательно померкло и Иван провалился в кромешную блаженную черноту.

      На деле Чемезов краем глаза заметил, как дважды раненный боец неестественно дернул головой и бессильно рухнул лицом в снег. На правом виске алым бутоном расцвела новая рана.

 

 Глава 45

Фурманов, Ильин. 02.48, 8 ноября 2046 г.

      Наспех выструганная перекладина носилок словно влитая недвижно покоилась на плече Юрия. Фурманов уже четвертую смену продолжал упрямо вышагивать по снегу - на предложение позволить перенять ношу свежему бойцу полковник лишь молча слегка покачивал головой.

      Незнакомые бойцы сменяли друг друга с какой-то мрачной торжественность. Фурманов не замечал лиц - происходящее продолжало плыть дрожащим туманом, - но главное видел. Опасения Ильина и Лазарева не оправдались. Весть о том, что командир без сознания и даже в критическом состоянии неизбежно скоро разнеслась по рядам. Однако бригада не дрогнула, не пала духом. Наоборот: в лицах бойцов проступила угрюмая сосредоточенность, решимость.

      Люди давно перестали относиться к происходящему отстраненно - война показала кровожадный оскал давно и вполне очевидно. Однако сейчас сложилась ситуация, когда к прочим чувством присоединилась может благодарность, а может - совесть. Произошедшее каждому бойцу наглядно показало, что командир не жонглировал словами, не заигрывал и не обманывал. Геверциони на самом деле работал на износ, не жалея себя - наравне со всеми. Теперь же, когда бригаде показалось, что вновь осиротела - уже в который раз - вдруг стало очевидно, как много удалось новому командиру сделать за краткие несколько дней. И как его не хватает сейчас...

      Конечно, кто-то может подумать, что организовать и поддерживать в высочайшей готовности подразделение, разрешая то и дело возникающие проблемы, - не такое геройское дело. Ведь это не бой, не подвиг. Но, конечно, думать так опрометчиво. Безусловно, уметь воевать и воевать геройски - важно. Только ведь война не всегда и уж конечно не только сражения. Не зря бытует ещё с древних времен актуальный по настоящий день афоризм: 'Побеждает подготовленный'. Сохранить силы, обучит и сберечь людей, подготовиться к различным неожиданностям, разработать стратегию - и осуществить всё перечисленное. Вот пример работы - неброской, неочевидной, скрытой за пороховым дымом и огнем войны.

      Основной заслугой Геверциони как раз и стало, что генерал - чужой, фактически, человек - не дал людям потерять веру, пасть духом. Бригада осталась бригадой, даже стала заметно дружнее, крепче - пройденные тяготы, испытания сплотили бойцов. Вот это и есть то настоящее, то важнейшее, что удалось Геверциони.

       Юрию вдруг подумалось: 'Даже сейчас генерал продолжает оставаться символом. Возможно, даже больше, чем раньше...'.

      Однако внутренний возвышенный монолог Фурманова оказался внезапно прерван самым грубым образом. Один из бойцов споткнулся о припорошенный снегом то ли корень, то ли канаву. И с тихим непечатным окриком сверзился носом в снег. Носилки тут же повело в сторону, ощутимо качнуло. Трое остальных, застигнутые врасплох едва удержали равновесие. Затем передний край, лишившийся поддержки, накренился. Юрий сориентировался первым - поднырнул под перекладины. Наконец споткнувшийся пришел в себя, поспешно вскочил на ноги. Фурманов, искоса глянув на бойца, все-таки передал пост, сам вернувшись на прежнее место.

      Вновь потянулись долгие метры по заснеженной тайге. Шаги и мерное покачивание носилок успокоило, сняло раздражение. Постепенно мысли вернулись в прежние русло. С сердечной теплотой Фурманову вдруг вспомнились былые - мирные - дни. Теперь все это уже казалось далеким, несбыточным: привычный, размеренный ритм жизни, устоявшийся уклад. Даже наводившие раньше тоску кабинеты теперь не вызывали неприязни. Что уж говорит, если сейчас высшим комфортам стала сухая, чистая одежда, морозный ледяной душ по утрам и теплая шинель на подстилке из ветоши в палатке ночью. Усмехнувшись мечтаниям, полковник с тоской представил, что война уже навсегда, накрепко вмешалась в его жизнь. Не перечеркнуть. И не только в его...

      Всего несколько коротких дней, а уже потери преследуют по пятам. Уже нет Алисы, нет никого из сотрудников отдела - все погибли на орбите, при нападении, Геверциони ранен. Остались только он - Юрий - и Роберт. Но с другой стороны и это удача - что зря возводит напраслину на судьбу. Разве лучше они чем тысячи менее удачливых, сгоревших в огне бойни? Конечно нет - такие же простые советские люди. Да и можно ли вообще решать: кто лучше - кто хуже, кто более, а кто менее достоин?

      Размышляя так, что-то само собой переменилось в мировоззрении Фурманова. Внезапно Юрий почувствовал, что не имеет права распускаться. Он почувствовал - не на словах - на деле, сердцем ответственность за всех, кто уже погиб. Фурманов понял: теперь нужно жить не только для себя - за всех, кого больше нет. Воевать и победить за них. 'Именно так, наверное, чувствует и сам Геверциони... - решил про себя Юрий. - Отсюда самоотверженность, решимость, внутренняя сила...'

      Внезапно где-то невдалеке, приблизительно на семь-восемь часов раздался отрывистый, тихий треск. Фурманов мгновенно понял: 'Чемезов угодил в засаду'. Чуткий тренированный слух уловил в жарком споре выстрелов отдельные голоса. Больше всего Юрия порадовал слаженный дуэт наших автоматов. Значит, не все потеряно, сопротивляются. Постепенно вражеские голоса стали молкнуть, захлебываться. В конце концов стихли совсем.

      Бойцы, не обладавшие столь тренированным слухом, как у Юрия, проявили вполне объяснимое беспокойство за товарищей. По рядам пошел гулять взволнованный шепот. Фурманов постарался унять переживания, задавить проблему в зародыше. Однако, несмотря на все старания не удалось объяснить что все, должно быть, в порядке. Увы, Юрий и сам до конца не верил - слишком хорошо с опытом научился понимать: война непредсказуема, а часто - коварна.

      Ильин, Лазарев и другие офицеры справились лучше. Где смешком, где трезвым, а где - и крепким словом орудуя виртуозно. 'Недаром Иван Федорович занимает должность замполита... - подумалось Юрию. - С таким умением организовывать людей полковник мог бы и сам, наверное, справится с командованием...' Разговоры в конце концов сошли на нет, ряды подровнялись - бригада продолжила марш. Единственное, что отнюдь не способствовало нормализацию обстановки, так это категоричный запрет Ильина на спасательные операции. Хотя даже некоторые ротные горячо поддерживали начинание подчиненных.

      - Однозначно и категорично 'Нет', - сказал как отрезал полковник. И в этот момент исчезла начисто былая мягкость из голоса, добродушие. - Как временно исполняющий обязанности командира я запрещаю проведение подобных мероприятий.

      В ответ естественно послышалось тихое возмущение: в дискуссии участвовали только офицеры - бойцы же продолжали маршировать, чтобы не терять время. И естественно лейтенанты не рискнули открыто выражать недоверие старшему по званию. Ильин в конце концов оставался одним из наиболее авторитетных и опытных офицеров в соединении.

      Разделяя начинание подчиненных к Ильину в итоге обратился лично Лазарев:

      - Иван Федорович, - тихо произнес полковник на ухо Ильину. - Может не стоит так категорично? Ведь правое дело предлагают...

      - Алексей Тихонович, - твердо возразил Ильин. - Я всячески поддерживаю славные воинские традиции. Мне самому думаешь нравится отдавать такой приказ? Но сейчас совершенно иной случай.

      - Поясни.

      - Охотно... Во первых, сколько ты предлагаешь послать человек для поддержки? Взвод, роту, батальон?

      - Зачем ерничать... - поморщился словно от зубной боли Лазарев.

      - Отнюдь, - совершенно серьезно возразил Ильин. - Чуда ведь не случилось - мы по-прежнему глухи и слепы без техники. И кто скажет точно: сколько может ждать в засаде на месте? Я совсем не в восторге от идеи бросать людей в мясорубку - пусть и из самых благородных начинаний.

      - Спорно весьма... - задумчиво нахмурившись, пробормотал Лазарев. - Все-таки не может быть здесь ни дивизии, ни батальона врага... Да что же здесь им - Москва, честное слово?!

      - Не Москва, - спокойно продолжил Ильин. - Но только тебе не хуже меня известны особенности современного боя. Сейчас как никогда воюют умением, а не числом. Даже взвод, вооруженный по последнему слову стоит часто роты и даже батальона. И именно этого я опасаюсь.

      - Но ведь не было слышно превосходства противника, - нашелся Лазарев. - Огневой контакт вышел весьма скудным. Да и, кажется, именно наши подавили нападавших.

      - Может быть, - кивнув, согласился Ильин. - Только что мешает противнику устроить провокацию, засаду? Вариант простой, но безотказный.

      - Все равно спорно, Иван Федорович... - решительно возразил Лазарев.

      - Тогда еще аргумент. Ответь, Алексей Тихонович - для чего вообще Геверциони и Гуревич организовали разведку?

      - Ну-у... - задумчиво протянул Лазарев. - Во-первых, получить информацию о противнике... А во-вторых, как операцию прикрытия.

      - Верно, - вновь одобрительно кивнул Ильин. - Потому и не могу. Зачем тогда сейчас Гуревич с разведчиками шумит в городе, зачем Чемезов один пошёл на встречу? Именно чтобы ни единым поводом не выдать действия бригады - и без того сейчас чертова куча возможностей нас засечь.

      - Но можно же аккуратно...

      - Да? Это как же? - иронично поинтересовался Ильин. - Нет, никак нельзя спрятать, что подкрепление пришло не со стороны города, а из тайги. Да и не успеют вырваться - наверняка уже по цепочке передали. Я уж очень удивлюсь, если через пару минут не высадится на месте десант с 'вертушек'.

      Несколько минут офицеры шли бок о бок молча. Каждый думал о своем, лица сделались мрачными, суровыми.

      Наконец Лазарев не выдержал:

      - Неужели все-таки ничего не сделаем?

      - Алексей Тихонович, - тяжело вздохнул Ильин. - Единственное, что мы с тобой можем сделать - как можно быстрее довести бригаду до транспортов.

      - Да-а... - задумчиво произнес Лазарев, особе ни к кому не обращаясь. - А Геверциони, пожалуй, нашел бы выход...

      Ильин только усмехнулся в ответ.

 

Глава 46 

Гуревич. 02.54, 8 ноября 2046 г.

      Приходится честно признать: штурм штаба прошел на редкость успешно - без потерь, даже раненных нет. С самого начала всё шло как по нотам...

      Разведчики благополучно добрались незамеченными до центральной площади. Впереди располагалось здание горкома партии, по совместительству ставшее базой интервентов. Только вот к нему уже подойти вот так запросто уже не просто. А незамеченными - так и вовсе невозможно...

      Нельзя сказать, что центр города превратился в подобие закрытой зоны. Не то, чтобы не хотели интервенты - не успели. Но шаги предприняли. Немцы, стоило отдать должное извечной тактичности и основательности, постарались вписать посты, камеры и технику в городской пейзаж как можно незаметней. Но только танк, как ни прячь - не заставишь казаться малолитражным авто. Да и курсирующие по периметру площади патрули вооружены не игрушечными винтовками. Так что центр города, в отличие от остальных районов, даже не пытался выглядеть мирно - здесь с предельной честностью можно отследить реальное положение вещей: статус-кво, так сказать.

      Оценив перспективу, Гуревич позволил себе сдержанно усмехнуться, скользнул взглядом по часам - в запасе оставалась минута сорок:

      - Ну что, бойцы, - с легкой бесшабашностью произнес Рустам. - Айда штурмовать фашистскую цитадель!

      Диверсанты ответили сдержанными, но вполне искренними смешками. И тут, что называется, повезло... Даже, говоря по-простому: попёрло! Люк одного из танков открылся, наружу высунулся франтоватый по виду вояка-сержант. Подтянувшись на руках, выпрыгнул на броню да так и остался сидеть. Несмотря на вполне серьезный мороз, солдат казался вполне довольным жизнью. С особым шиком неспешно вытянул из нагрудного кармана чуть смятую пачку сигарет. Следом из карман брюк на свет появилась претенциозная зажигалка - вроде бы без дешевых изысков, приличествующих нуворишам, часто оттого и склонным бросается в глаза. Однако что-то было в простом вроде предмете свидетельствующее о дороговизне. Да и сам хозяин, несмотря на невеликий чин, похоже оказался не так прост.

      'Эге, - подумал Рустам. - У нас здесь похоже единомышленник покойного фона отыскался... Ну, поглядим, что вы умеете, сударь перец-колбаса...'

      Гуревич окинул оценивающим взглядом танк. Остро по сердцу резанула оскверненная эмблема: звезду на башне наспех замазали белой эмалью, а поверх через трафарет нанесли черный крест. Но Рустам запретил себе излишний гнев. Гнев - помеха разведчику, настоящий враг. Именно из-за этого коварного противника, которого вроде и не существует вовсе, даже самые виртуозные профи теряют контроль над ситуацией. А сейчас этого допускать нельзя.

      Потому майор загнал поглубже в сердце эмоции, сосредоточившись на меркантильных вопросах - в частности, на самом танке... Модель вообще довольно древняя - Т-100А. Старушку вытянули со складов. Такие были в ходу лет пятнадцать-двадцать назад. Теперь на страже стоят, конечно, более совершенные. Однако, для выполнения определенных функций, главная среди которых - устрашение мирного населения. Что ни говори - полста тонн брони, свинца и пороха для гражданского человека вполне себе пугающая штука. А уж стоит однажды вскользь задуматься над тем, что способен подобный монстр сотворить с организованный толпой на открытом пространстве... Так что и местные, и немцы прекрасно понимали, что почем и зачем. Даже опытные десантники отнюдь не горели страстью встретить лицом кинжальный огонь стальной 'коробочки'. Просто выбора не было. Но теперь расклады, если повезет, резко изменятся...

      'Хорошо вы подготовились, бошики... Основательно. Только одного вы не учли... - кровожадно усмехнулся про себя Гуревич. И ничуть не смущаясь добавил. - Нас...'

      - Бойцы... - Рустам вновь обратился к разведчикам. - Переигрываем. Такой план. Сейчас четверка остается прикрывать. Снимаете в первую очередь офицеров и снайперов. И еще - того сержанта в люке. Только снять так, чтобы ноги остались внутри, а туловище снаружи. Если какой хитрец панцерный высунется наружу - его всенепременно за сержантом.

      Остальные со мной - рывком через площадь. Темп не терять, на стороны не отвлекаться. Под защиту брони. Кто первый добежит - зачистить танк и внутрь. Крутись-вертись как хочешь, но чтобы навели, при целились и жахнули! Первым делом по соседним. Язык предупреждал о пяти - здесь на площади три. Постараемся успеть снести оба. И быть готовыми к появлению остального парка.

      Теперь так... Кто в танке - тот в танке. Остальным не задерживаться - снимаем охрану и в горком пулей. Все ясно? Тогда вперед, братуха!

      И под тихие щелчки выстрелов взвод с молчаливой решимостью рванул вперед...

      ...Танк захватить удалось, все-таки удалось! Удачным выстрелом сержанта сняли так, как и требовалось. Содрогнувшись от удара в грудь, немец враз побледнел. Лицо исказила гримаса боли и, вместе с тем, какой-то удивительно наивной, детской обиды. Губы невольно разжались, выронив недокуренную сигарету. Гуревич, невольно проследив, как крохотный алый уголек падает на броню, катится, катится и наконец с шипением приземляется в снег, подумал: 'Врешь, врешь! Не на кого тебе обижаться, немец! Тебя не звали - сам пришел! Вот и не жалуйся, что прием не гож!'

      Следом за сигаретой и сам сержант стал заваливаться. Сначала Рустам даже на миг подумал: 'Всё! Сейчас выпадет, зараза! Ах ты ж стерлядь нерусская!'. Однако обошлось: немец лишь сверзился на бок, уткнувшись лицом в броню. Ноги по-прежнему оставались внутри. Именно этого и надо! Первых выстрелов оставшийся экипаж не расслышал, а может - не обратили внимания. Да и не особо к чему прислушаешься за рокотом мотора. Да и с сержантом замешкались: вместо того, чтобы либо быстро втянуть внутрь, либо вытолкнуть наружу и задраить люк, солдаты несколько секунд бестолково тормошили уже мертвого командира. И именно этих секунд разведчикам оказалась достаточно...

      Прикрытие продолжало меж тем работать со смертоносной эффективностью: один за одним патрульные коротко вскрикивали, валились на землю. Били не насмерть - точнее, не на скорую. Усиленные винтовочные патроны оставляли страшные раны в области живота, отрывали руки, голени, разворачивали беззащитные перед натиском тела. И только что бравые солдаты разом теряли лоск, превращались в обычных людей, испытывающих жуткую, мучительную боль. Солдаты и офицеры голосили, не в силах сдерживать крик, обезумевшие, катались по снегу. Площадь постепенно орошалась ярко-алыми пятнами, особенно заметными на белом покрове.

      За считанные секунды Гуревич с людьми рывком пересек открытое пространство, добравшись до парализованного танка. Несколько десятков метров за считанные секунды - куда там спринтерам! Двое диверсантов с ходу взлетели на броню. Ещё один прыжок - и, уже стоя, хладнокровно в упор укладываются оставшихся внутри. Не теряя времени, двое разведчиков по очереди ныряют в башню. Не до брезгливости, потому ни мало не заботясь, чтобы вытереть кровь с приборов и рычагов, диверсанты принимаются за работу. Пару раз надсадно фыркнув, двигатель просыпается от ворчливой дремы. Башня торопится скорее повернуться влево, чтобы выцелить слепым зрачком ствола своего же бронированного собрата.

       Остальные между тем грамотно рассосредоточились за броней. Укрываясь за всевозможными выступами, бойцы принялись механически, словно на стрельбище снимать всех немцев в зоне поражения. А противник между тем пребывал в состоянии оторопи близкой к панике. Кто-то ранен - тем помогают по мере сил товарищи, кто-то спешит от большой смелости или глупости прямо на обнаруженного противника. Иные наоборот, изо всех сил пытаются укрыться, спастись с линии огня. Около половины и вовсе не понимают, что происходит - лишь ошеломленно крутят головой по сторонам, инстинктивно пригибаясь к земле.

      Ещё через пять секунд после начала штурма прозвучал первый залп. Удар вышел довольно мощным, но не смертельным. Тяжелая болванка угодила в носовую часть, выворотив правое ходовое колесо, развернув броню 'розочкой'. Траки брызнули стальным градом. Во все стороны сыпанула шрапнель из осколков снаряда и каменной крошки. От удара второй танк на секунду приподняло, на несколько сантиметров оторвав от земли. Казалось, можно было даже расслышать надсадный скрежет метала, подвергнувшегося столь варварскому насилию. Хотя, конечно, за грохотом взрывов и треском выстрелов подобное невозможно.

      Неведомо каким образом, однако противник попался живучий - и стойкий. После такого попадания, да еще учитывая внезапность, можно было рассчитывать, что экипаж как минимум обеспечен контузией и разбитыми лбами, если не разорванными барабанными перепонками или ожогами. Но не тут-то было.

      Уже через пару секунд башня бронированного исполина вздрогнула и с непреклонностью палача поползла навстречу обидчику - пусть и бывшему собрату. Причем немцы так проворно, так сноровисто управлялись с танком, что можно было даваться диву. Хотя удивление пришло после боя. А в тот момент Гуревич не на шутку встревожился. Разведчики, от досады на первый промах во второй раз вообще смазали. Пускай на какой-то пяток сантиметров - этого хватило, чтобы снаряд, хищно щелкнув по броне, словно гончая мощными челюстями, срикошетил в сторону. И лишь только когда башню уже почти довернули, удалось сделать смертельный выпад.

      Огненный шар, вырвавшись из дула, с шипением пронесся над площадью. Достигнув цели, безжалостно вспорол броню, вклинившись в сочление башни и корпуса. Громыхнул взрыв, к серо-молочному предрассветному небу взметнулся алый локон огня. Словно игрушечную, башню буквально вырвало с корнем, отшвырнув на полтора десятка метров в сторону. Внутри занялся пожар - зачадил грязным черным дымом. Следом целой серией взрывов рванул боезапас.

      Немцы же, естественно, как всякие обычные, люди невольно отвлеклись на происходящее - чем не замедлили воспользоваться диверсанты. И автоматы, и бортовой пулемет танка работали без умолку, скашивая неудачливых расчетливыми очередями. В итоге уже через какие-то полминуты после начала количество немцев на площади хорошо, если только уполовинилось.

      Как только взрывы смолкли, Гуревич скомандовал группе 'Вперед!' Помимо четырех человек прикрытия двое остались в танке и ещё трое - в качестве десанта. Противник уже не думал оказывать сопротивление - солдаты оказались заняты гораздо более насущной задачей: спасения жизней товарищей и своих.

      Пройдя таким образом как нож сквозь масло, Гуревич беспрепятственно ворвался в здание. Охрану разведчики выбивали без всякой жалости, да и с обслугой не церемонились. В конце концов им противостояли регулярные воинские части, с боевым оружием в руках, а не херувимы с крыльями. Хотя, безусловно, никто не видел чести в 'избиении младенце' - просто это было необходимо сделать. И потому это было сделано.

      Смертоносным вихрем пронеслись десантники по коридорам: врывались в кабинеты, зачищали лестничные пролеты. Опорный пункт при входе разнесли гранатами, нового прочного заслона Противник не успевал создать нигде. Да и не могли этого сделать штабные работники - им по должности не положено.

      В итоге еще через пару минут здание почти обезлюдело. Внутри не оказалось ни одного советского - только немцы. Начальство отчего-то заняло места не на втором-третьем, а на пятом этаже. 'Пускай в здании есть лифты, все же... Хотя, может у них там так принято? - подумал про себя Гуревич, но тут же прервался. - Да и черт бы с ними! Нам же легче!'

      Все-таки Гуревич признавал, как крупно им повезло сегодня. Несмотря на довольно солидный размер подразделения - полк как-никак, - бойцы из немцев оказались неважные. Вероятно, в незначительный сам по себе город бросили один из резервных полков, составленный по большей части из европейских добровольцев, наученных кое-чему и кое-как. В Советском Союзе давно знали про так называемы 'клубы по интересам'. Эти тренировочные лагеря, под маской спорта пропагандировавшие нечто вроде базовой армейской тренировки, расцвели в последние годы по всем странам старой Европы. Там как раз и готовили оболваненных молодчиков на золото из партийной кассы времен ещё третьего рейха, тщательно упрятанное нацистами.

      До определенного времени и СССР, и Япония смотрели на подобные игры сквозь пальцы - начинание ещё могло сойти за чистую монету для масс, однако на уровне государств уровень был явно ниже любительского. Однако же, вот как теперь обернулось - выпал шанс на деле использовать задумку. Сыграть, так сказать, в полную силу завалящий козырь. И получить вполне ожидаемый в массе успешный, но по качеству - провальный результат. Как ни крути, какое современное оружие на давай - от одного этого солдаты не станут солдатами. В чем лишний раз убедились десантники.

      Между тем не зачищенным остались буквально несколько последних комнат на этаже. Где вероятно как раз и разместились комендант с аппаратом. Закономерно опасаясь, что уж для личной защиты местный фюрер не преминул стянуть максимум доступных сил, Гуревич решил не атаковать в лоб. Было принято решение сделать отвлекающую вылазку в приемную, а самим тем временем аккуратно проломить стену и ворваться внутрь с тыла. Что в итоге и вышло - без сучка, без задоринки.

      Активно отвлекаемые со стороны входа, немцы извечной русской азиатского коварства не ожидали. Но внезапно комнату потряс взрыв, брызнувший щедрым дождем каменной крошки. Следом из дымящегося проема внутрь влетела щедрая россыпь светошумовых гранат. Задержка стояла крохотная - не больше секунды - и лишь немногие из находившихся внутри успели хоть как-то укрыться. И, когда следом за ослепительной вспышкой из пролома в стене выскочили чумазые десантники, направо и налево раздающие пинки, затрещины и удары прикладами, штабу интервентов осталось лишь сдаться на милость победителей.

      Хотя, справедливости ради следует признать, что местный начальник охраны не робкого десятка, да и подчиненные под стать. Только уж очень мало их осталось... Но, несмотря на потери, солдаты как раз сдаваться не собирались - занявшая было позиции у дверей четверка немцев сориентировалась и уже готова была открыть огонь по диверсантам. Помешал комендант, чуть ли не с кулаками бросившийся на своих же подчиненных, истошно вереща что вроде: 'Вы сума сошли! Они же нас всех!...' Запаниковавший начальник таким образом окончательно подорвал боеспособность последнего оплота сопротивления, банально повиснув на стволах.

      От увиденного Гуревич испытывал двойственные чувства: с одной стороны начальник - тряпка, а не человек, - естественно никаких положительных эмоций вызывать не мог. С другой же устроенная паника, движущей силой которой и стал комендант, позволила избежать возможных потерь. 'Вот ведь действительно... - чертыхнулся Рустам. - Не было бы счастья...'

      Местный временный начальник, оказавшийся внезапно очередным фоном из захудалого древнего рода, проявил чудеса понимания. Никаких попыток возражать, никаких необдуманных слов или хуже того - поступков. Полковник искренне старался делать вид, что любит Россию, русских и вообще оказался здесь чуть ли не насильно - его заставили, запугали, беспощадно наплевав в душу. При этом за краткие мгновения знакомства, пока даже опытные разведчики стояли молча, пришибленные словоохотливостью коменданта, фон успел выдать такую хвастливую тираду, что даже сам в итоге запутался, оборвавшись на полуслове. Смотреть на подобное поведение офицера оказалось весьма противно. Причем не только нашим. Немцы, суровые подтянутые вояки, на чьей груди потертые ордена не сверкали россыпями, лишь презрительно морщились от негодования. Увы, таких оказалось немного.

      В конечном итоге Гуревичу надоел слушать малопонятный и уж точно бессмысленный бред коменданта.

      - В общем, так!! - решительно рявкнул майор. Для строгости напустив на лицо маску недалекого громилы. Очень недовольного. Сработало моментально: комендант прижал ладони к груди словно лебезящий перед вожаком дворовый пес. Изображая максимальную преданность, правдоподобней, чем к любимому начальнику, полковник невинным и умоляющим одновременно взглядом снизу вверх уставился на Рустама.

      - В общем так! - обрадованный произведенным эффектом, Гуревич напустил в образ еще больше неотесанной брутальности. - Быстро месторасположение вычислительного контрольного центра! Иначе мы вас всех прямо здесь ... положим!

      - Что? Какой центр? - непонимание в глазах коменданта казалось совершенно искренним. Однако быть и казаться - вещи определенно разные. Тем более, что Рустам успел лично убедиться в несомненном актерском даровании. - Нет никакого центра, товарьистч офицер! Полк только развернулся...

      - Вот что, ты мне здесь брось что ни попадя как ни следует! - погрозил коменданту Гуревич. Тот мгновенно побледнел и на всякий случай подобрался, встав по стойке смирно. - Я вам не какой-нибудь, чтобы всякая немчура вешала на уши свои побасенки! Я вас быстро всех поставлю к стенке!

      - Не надо к стенке, на надо к стенке, товаристч! - плаксиво запричитал комендант. - Нет никакого центра, клянусь вам!

      - Командир! Кажется, не врет! - по-русски крикнул Добровольский. Вместе с парой толковых ребят прапорщик копался в тех ЭВМ, что уцелели - и не уцелели - после взрыва.

      - В каком смысле 'не врет'? - раздраженно огрызнулся Гуревич. - Нет или ОН не знает?

      - Скорее всего первое, но гарантировать не могу... - только и смог развести руками Добровольский. - В нашем положении только положительный ответ окончателен, а всему остальному - ни поверит, ни проверить.

      - Ладно, черт с этими железками, - дернув щекой от досады, рыкнул Рустам. - Что с картами и документами?

      Вместо ответа Добровольский перебросил майору светящийся прямоугольник планшета. Гуревич одной рукой легко поймал и принялся изучать добычу. На мерцающем экране оказалась масштабируемая карта местности. Город и окрестности пестрили всевозможными значками, полосками, цифрами. С немалым волнением Рустам исследовал пригород - сразу же смотреть, что лежит на пути у бригады не решился. Увы, в сложившейся ситуации каждое движение указателем по экрану планшета могло оказаться видимым противнику. А повода навести на след товарищей никак нельзя позволить - даже намека на повод.

      Наконец Гуревич как можно небрежнее пробежал по нужной местности. Нужный участок карты майор рассматривал в движении и то всего несколько долей секунды. Однако и этого оказалось вполне достаточно: никаких опасностей не было. Как минимум на этой карте. По прикидке Рустама бригада должна пройти фактически впритирку - на расстоянии полтора-два километра от ближайшего опасного края линии наблюдения...

      Да, похоже, комендант сказал правду: полк совсем недавно прибыл и не успел развернуть коммуникации. Использовались в основном имеющиеся, наскоро приспособленные под нужды интервентов.

      - Иван Александрович! - окликнул Добровольского майор. - А что с бумагами? Физические карты есть? Да вообще - любые документы?

      - Карт нет, командир, - ответил прапорщик. - Тут, похоже, вообще ничего важного бумаге не доверяли. Только вот один конверт...

      Добровольский тем же образом, что и планшет, перебросил майору из угла зала смятый сверток. На первый взгляд - вполне обычный конверт: плотная жесткая бумага, чем-то похожая на картон, аккуратно разрезанный верхний край. Из прочей плеяды бесчисленных и безликих собратьев этот пакет отличался неброской тисненой красными чернилами надписью в нижнем углу: 'ДИРЕКТИВА: Вскрыть по прибытии'. Внутри оказались бумажки с инструкциями, списки кодов, какие-то шифры...

      Рустам досадливо поморщился. Не то, чтобы он не верил в удачу, однако подобные розыгрыши выглядели уж совсем любительски. Не бывает такого, чтобы противник везде оказывался прозорливым и адекватным. А потом вдруг красиво сел в лужу. 'Нет, подобные бумажки рассчитаны на простаков... - подумал Гуревич. - Но я не простак. Ничего не может быть полезного. А, зная коварство противника, и вовсе можно ожидать какой пакости вроде жучка...

      Но и выбрасывать нельзя - иначе какой же я простак? Нет уж! Пусть думают, что бояться нас нечего! Что русские дуболомы всё проглотят!'

      - Иван Александрович! - вновь окликнул Добровольского Рустам.

      - Да, командир? - с готовностью отзывался прапорщик.

      - Возьми, запомни что можно, сохрани - головой отвечаешь - Гуревич легко перебросил пакет обратно. И уже едва заметными жестами коротко просигналил: 'При первой возможности сожги!'.

      - Всё понял, командир, - ответил Добровольский коротко кивнув. - Целее чем в сбербанке будет!

      Удостоверившись, что все понято правильно, Гуревич кивнул и обернулся к коменданту. Тот продолжал смотреть на русского диверсанта с прежним подобострастием.

      - Ну, смотри, борода, если соврал! - погрозил Рустам, для пущей убедительности потрясая кулаком возле самого носа полковника. Тот так проникся, что наподобие китайского болванчика мелко закивал, чуть не выронив от усердия пенсне. На скуластой старческой физиономии отразилось выражение полной преданности.

      Брезгливо дернув щекой, Гуревич повернулся к коменданту спиной. И тяжело вздохнул. Впереди оставался последний этап зачистки - самый дурно пахнущий. Однако, увы, необходимый. Как ни противно сердцу стрелять по безоружным и пленным - все-таки вокруг не детский утренник. А на войне руководство противника принято безжалостно устранять. Это, в конце концов, внесет беспорядок и даст, если повезет, лишние шансы на успех для Геверциони...

      Обратив мрачный взгляд на Добровольского, майор с неохотой отрывисто дернул подбородком. Прапорщик понимающе моргнул, едва обозначив кивок движением век.

      И тут из-за плеча Гуревич услышал исполненный внутренней силы, решимости голос:

      - Майор...

      'Нет, определенно это не комендант, - подумал Гуревич, не успев обернуться. - Наверняка - начальник охраны. Больше некому'. И оказался прав.

      -Майор, - настойчиво повторил немец. Причем по-русски повторил, что больше всего удивляло. Взгляды Гуревича и немецкого офицера встретились. Это столкновение оказалось сродни обмену ударами закованных в сталь рыцарей - столь же исполненное решимости. Рустам понял, заранее предугадал по взгляду противника весь разговор. Немец между тем продолжал. - Я знаю, что ты собираешься сделать. У меня к тебе просьба - как к солдату.

      - Как к солдату, говоришь? - зло усмехнувшись, ответил Гуревич. - Может ещё о чести поговорим?

      - Я скажу, а ты поступай, как хочешь, - пожав плечами, равнодушно ответил офицер.

      Переглянувшись со своими, Рустам коротко бросил в ответ:

      - Хорошо, слушаю. Только быстро.

      - Дай мне умереть с оружием в руках - как солдату, а не овце на заклании.

      - Иш ты! - усмехнулся Гуревич. - Где же твоя честь была, когда ваш полк входил в мирный город? Когда ваши войска нашу страну оккупировали - и второй раз уже, заметь! А вот напомни: сто лет назад твои коллеги в такой же ситуации как поступали? Или думаешь мы забыли о лагерях, сожженных городах, миллионах жертв?

      - Сто лет назад, майор, ваши праздновали победу на обломках моей родины, - смело ответил немец.

      - А ведь ты нарываешься... - задумчиво пробормотал Рустам. - Определенно нарываешься. Но так и не ответил - отчего я должен к ТЕБЕ испытывать уважение и поступать по чести?

      - Ты и я, русский, - это только мы, - по-прежнему не дрогнув ни единой чертой ответил немец. - И отвечаем в первую очередь за себя. То, что свершилось - не переменить. Хотя, если тебе важно, я осуждаю преступления нацизма. Только ведь и ты не испытываешь мук совести за агрессии вашей державы. Ни к чему эта лирика, майор...

      - Считаешь, твоего раскаяния мне достаточно? - ухмыльнувшись, спросил Гуревич.

      - Я считаю, что тебе достаточно себя. Ведь вы, русские, всегда были щепетильны в вопросах чести и честности. А если я не прав, ответь: разве честен тот, кто поступает честно лишь с равным, а со стоящим ниже - как придется? Разе в этом ваша честь, та избранность и всепрощение, на которые столько лет молитесь? Свою подлость не оправдать чужой. - здесь впервые за весь разговор на лице немецкого офицера на миг проступила гримаса, должная символизировать улыбку. Однако улыбка вышла страшная, вся какая-то звериная, волчья. И тут же исчезла без следа.

      - Умеешь говорит, - зло усмехнулся Гуревич, ответив. - Неспроста такая осведомленность... Из эмигрантов? - Немец небрежно отрывисто кивнул. - И, конечно, ненавидишь нас?

      - А ты как думаешь? - дернув щекой, ответил вопросом немец.

      - Ясно с тобой всё... - кивнул Рустам. И еще раз пристально взглянул в лицо офицера. Белесые, совсем соломенные волосы, светлые - до лазурной голубизны глаза. Широкие скулы словно высечены из мрамора, наподобие бюстов античных скульпторов - и только нервное подергивание желваков говорит о жизни.

       - Иван Александрович, - обратился Гуревич к Добровольскому. - Верни офицеру пистолет.

      - Командир... - тихо произнес прапорщик неслышно - одними губами. На лице явственно читалось неодобрение.

      - Давай, Иван Александрович, не тяни... - настойчиво повторил просьбу майор. Добровольский со вздохом извлек из сваленного у пролома в кучу оружия истертый вальтер. Взвесил на руке и небрежно кинул немцу.

      - Хватит тебе? - уточнил Гуревич, не отрываясь от глаз офицера.

      - Вполне, - коротко кивнул тот в ответ. Привычным движением передернул затвор, снял с предохранителя. Ладонь с оружием неспешно поднялась к виску. Сталь прижалась к телу. Офицер на миг застыл - застыли все вокруг: от разведчиков до сослуживцев. Гуревич продолжал не мигая пристально выдерживать взгляд немца. Офицер чуть грустно, но с каким-то внезапным искренним внутренним светом улыбнулся вдруг. И Рустам уже нисколько не удивился тому, что случилось через краткий миг.

      Порывистым легким движением офицер выбросил руку с оружием вперед, целя в разведчиков. И даже успел дважды выстрелит - правда на опережение: пули ударили в стену в полуметре над головами диверсантов. Люди Гуревича не дремали - каждый прекрасно понимал, что нечто подобное могло случиться. В итоге раньше, чем немец успел прицелится, одновременно пять или шесть автоматов коротко ударили в ответ.

      От попадания сразу пар десятков пуль офицера отбросило к дверям. Стоящие по бокам офицеры, белые от страха, оказались щедро испачканы кровью. И тем не менее, уже почти мертвый, обездвиженный, бессильный, немец до самого конца продолжал судорожно сжимать в ладони пистолет. И пристально смотреть в глаза Гуревичу. Пока обескровленные веки не дрогнули, а глаза не закатились, обнажив белки.

      - Всё, уходим, - произнес Рустам, как только все закончилось.

      - Может помочь, командир? - прищурившись, поинтересовался Добровольский.

      - Нет, ребята, спасибо, - тяжело улыбнулся в ответ Гуревич. - Этот офицер ведь прав: нельзя оправдывать свою подлость. И уж если грешить, то не перекладывая вину на чужие плечи. Идите...

      Как только последний разведчик скрылся в поеме, Рустам обернулся к продолжавшим стоять в оцепенении немцам. Те как-то заискивающе улыбались, хотя в глазах явственно читался неподдельный ужас. Никто так и не понял до сих пор, что произойдет дальше.

      Тренированным жестом майор сбросил с плеча автомат и, отступив на шаг, нервно нажал на спуск...

      ... - Быстрей, быстрей! Отходим уступами! - Гуревич, за неимением привычной гарнитуры, вынужден оказался надсадно кричать, перекрывая стрекот выстрелов, гулкие раскаты разрывов. За спиной отступающих разведчиков земля горела, причем буквально. Последний этаж горкома - со всей документацией штаба, вычислителями и прочим имуществом - пришлось ликвидировать первым делом. Остальные разрушения в основном касались уличных боев.

      Какое-то время диверсанты отступали 'на броне' - танк удалось сохранить в целости. Да ещё и лихо подбить три из четырёх оставшихся у противника. Тут дело скорее в везении: уж слишком поспешно вылетели на площадь поднятые по тревоге экипажи. Эта небрежность и сгубила дело: тремя расчетливыми выстрелами удалось разворотить борта противнику. Последний танк то ли прятался, наученный горьким опытом, то ли просто оказался чересчур далеко - и опоздал на поминки. А уж как разбегались патрульные при встрече! Так что ехали десантники шумно и весело.

      Однако, увы, как и ожидалось, отступать долго в столь комфортных условиях не вышло: танк уже через пару километров фыркнул, содрогнулся в агонии да так и застыл посреди проспекта. Пришлось бросить помощника. Испытывая жалость и даже срам за предательство, разведчики все же добили славного боевого товарища. После того, как внутри танка рванули несколько мощных зарядов и чадящее пламя жадным зевом вырвалось наружу, Гуревич сотоварищи невольно приостановились на несколько секунд. Отдавая дань уважения, Рустам наподобие траурного салюта, вынув магазины, выстрелил в молочную высь неба. И вновь бежать, вновь вперед - разведчики проворно сорвались с места.

      Отступать приходится аккуратно, не забываясь. Основная задача у взвода не спастись, а увлечь как можно больше противника за собой. Потому группа Гуревича постоянно останавливалась, поджидая немцев. Иногда приходилось даже возвращалась, чтобы нанести жалящий удар по беззащитному флангу.

      Раздражение противника постоянно росло - не только из-за возрастающих потерь. Самым унизительным оставалась показная, издевательская неуязвимость неведомых русских. Как немцы ни пытались, сколько бы сил не клали - ни одного пленного, ни одного убитого. Так накатывающий по пятам вал противника постепенно приобретал вид буффало, разъяренного лихим тореро. С налитыми кровью глазами, неотвратимостью кузнечного пресса большая часть полка громыхала за юрким взводом разведчиков. Причем шли в полной боевой: по мостовым громыхали, лязгали, дребезжали вся приписанную подразделению боевая техника плюс то, что удалось наскрести уже в городе. Вот только у тореро чаще всего есть не столько возможность, сколько право спастись. А у Гуревича - нет. Только идти вперед, к неизбежному. Падать, подниматься и идти...

      И вся пестрая армада, потеряв терпение, текла по проспектам, улицам, переулкам. Разведчикам через несколько минут уже не было необходимости поддерживать азарт преследователей. Гораздо актуальней стал вопрос оперативного отступления. Силы сторон уж слишком не равны - даже несравнимы: что могут два с половиной десятка человек - пусть даже самых умелых и тренированных, - против тысячи с большим хвостиком?

      'Или все-таки могут? - вдруг подумалось Гуревичу. То ли от избытка адреналина в разгоряченной крови, то ли от невероятной близости гибели - буквально руку протянуть, в сознании майора внезапно родилась авантюрная идея. - Что если?...'

      - Добровольский! - окликнул прапорщика Рустам.

      - Что, командир? - тут же отозвался Иван Александрович.

      - Есть идея... - стараясь экономит дыхание, быстро прохрипел Гуревич. - Помнишь, нам 'язык' с окраины говорил про систему залпового огня нашу?

      - Так точно, помню, - кивнул на бегу Добровольский. - Если судить по планшету из штаба - она должна быть в районе Финского поселка, где парк...

      - Отлично. Тогда слушай приказ: сейчас берешь четверых и вместе с ними быстро отсюда мотаешь. Мы ведем свору за город. Ты тем временем должен захватить эту установку. Но не торопись - постарайся точно подгадать, по экранам убедись, что мы на месте. Иначе, боюсь, в самый ответственный момент система тоже умрет, как и другая техника в наших руках. Как только увидишь, что мы в зоне поражения - действуй. Приказ понятен.

      - Командир, зачем горячку пороть... - попытался возразить Добровольский. Но Гуревич властно и холодно прервал:

      - Товарищ прапорщик, вам понятен приказ?

      - Так точно, товарищ майор...

      - В таком случае выполняйте, - строго отрезал Гуревич. Добровольский вяло козырнул и приотстал. А уже через десяток другой метров группа из пяти десантников скрытно отделилась от взвода, нырнув направо - в одну из подворотен.

 

      Глава 47

  Ильин, Лазарев, Фурманов. 03.07, 8 ноября 2046 г.

      Исполняя обязанности замкомбрига, Ильин невольно перенял повадки Геверциони. Большей частью - вполне осознанно. Так полковник намеревался действием дать понять бойцам, что все остается, как прежде. А, кроме того, косвенно намекнуть: 'С генералом всё в порядке'.

      Так что, презрев усталость, Ильин последние километры вышагивал в авангарде, на самом острие. Рядом маршировал Лазарев, не отставая ни на секунду. Лицо серое, неподвижное - сохраняющее маску суровой мрачности. Щеки запали, подбородок и скулы заострились, резкими бороздами проявились морщины. Но, при всем глаза не давали малейшего повода усомниться в стойкости, силе духа офицера. Взгляд, как и многие годы тому, оставался твердым, жестким, непреклонным. И ещё одна деталь не могла не радовать Ильина: Лазарев приказал всем офицерам во что бы то ни стало поддерживать безукоризненный внешний вид. Что бы ни творилось вокруг - не распускаться. И сам каждую секунду оставался живым воплощением, первым примером для подчиненных: безукоризненно выбрит, опрятен, подтянут. Казалось, что грязь боится пристать к мрачному полковнику...

      Ильин не знал, насколько велика роль Лазарева в поддержании порядка в бригаде, но умалять заслуг не собирался. Скорее наоборот. Ведь за эти несколько дней настоящего хаоса, ни одного офицера Иван Федорович не замечал в неподобающем виде. Рядовые бойцы, те да: бывали небриты, остры на язык да и разболтаны. Но это характерно для любой стрессовой ситуации - ведь именно солдат первый, кто ходит под смертью - на него и тяжесть больше. Вот если разброд среди офицеров - тогда дело плохо. Лазареву удалось удержать людей, спасти от самих себя.

      Ильин невольно усмехнулся, искоса глянув на шагавшего по правую руку полковника. Лазарев отреагировал мгновенно, с ходу заметив внимание коллеги.

      - Что смотришь, Иван Федорович? - насмешливо бросил Лазарев.

      - Да вот, думаю, нужно тебе спасибо сказать, Алексей Тихонович, - легко усмехнулся в ответ Ильин.

      - Вот как? - приподняв бровь в наигранном изумлении, ответил полковник. - Не ожидал...

      - А-а... - ответил Ильин, легкомысленно махнув рукой. - Не обращай внимания. Лучше скажи - сколько ещё осталось?

      - Ну, ориентировочно - не больше километра... - неуверенно пробормотал Лазарев. ПО задумчивому выражению лица понятно: делает какие-то расчеты, прикидывает. - Там этот завод чуть ли не вплотную к лесу прижат...

      - Отправил разведку? - поинтересовался Ильин больше для порядка.

      - Обижаешь, Иван Федорович! - Лазарев ответил на упрек мгновенно, словно отражая выпад клинка. - Первым делом - ещё когда выстрелы слышали. Ребята там прошерстят аккуратно все, разведают обстановку. Если вдруг - чем чёрт не шутит - на объекте чисто, то займут территорию.

      - Ну а если как обычно? - уточнил Ильин.

      - А если противник на месте, - спокойно ответил Лазарев. - То, при нашем приближении - что значит, уже сейчас - начнется штурм. И к нам прибежит...

      Полковник внезапно прервался, замер на месте как вкопанный. Но Лазарев, что бы не случилось, оставался десантником - с железными нервами и непререкаемой дисциплиной. Ни под каким предлогом он не мог забыть, что не просто так бродит гуляет по лесу, а ещё и отвечает за тысячи людских жизней. Подняв правую руку, полковник отдал сигнал идущим следом остановится.

      На лице отразилась смутная озабоченность, тревога. Ильин заметил, как Лазарев стал пристально вглядываться в белесое марево утренних сумерек. Невольно новоявленный замкомбриг решился последовать примеру коллеги. Несколько секунд Ильин вглядывался в неизвестность. Затем родилось опасение, что происходит что-то не то. Но, прежде чем уже созревший вопрос сорвался с языка, Лазарев произнес:

      - ... Вот, собственно, он и прибежит. - для наглядности полковник махнул рукой в направлении на полдень. Приглядевшись, Ильин различил в белесой пелене бегущего разведчика. Боец, естественно, одет в зимний маскхалат и различить его, не зная, что и где искать, непросто.

      Между тем Лазарев вновь обрел былую невозмутимость. Обернувшись, полковник вновь просигналил замершим десантникам: 'Вперед бегом', 'Возможна опасность - Тихо' и 'Делай, как я'. Подавая пример, первым сорвался с места. Прежде чем переключиться на бег, Лазарев шепотом обратился к Ильину:

      - Давай, Иван Федорович, не отставай... - и понесся вперед, лавируя между деревьев.

      Замкомбриг невольно протяжно вздохнул про себя: 'Всё же старость - не радость'. Затем встряхнулся, сбросив с плеч непотребные мысли, и бросился вдогонку.

      Легко преодолев полсотни метров, полковники за несколько секунд достигли бегущего навстречу разведчика. Тот с ходу выложил факты, но не забыв при этом уставного такта:

      - Товарищ Ильин, Лазарев, - заметно акая и растягивая слова доложил разведчик, едва склонив голову. По-видимому обозначив почтительный кивок. И тут же перешел к делу. - Докладывает сержант Иус. Сводная рота под руководством капитана Варенникова закончила штурм. Обнаруженные силы противника составили десять человек. Пленных нет - обезврежены с целью недопущения передачи в центр.

      На это Лазарев одобрительно кивнул, намекая разведчику продолжать.

      - Объект оцеплен по периметру. Поверхностная проверка ловушек и наблюдения не выявила. Транспорт присутствует, потенциально исправен и готов к использованию... - договорив до этого места, сержант на секунду замялся. Но тут же поборол минутную слабость, продолжил. - Экипажа нет.

      - Нет? - небрежно уточнил Лазарев. Но небрежность присутствовала лишь в голосе - глаза же полковника хищно сощурились, взгляд заострился словно у разгневанного хищника, готового к прыжку. Да и сам Лазарев вдруг разом подобрался. Если ещё секунду назад поза могла показаться расслабленной - то теперь даже в неподвижности сквозили сдерживаемые едва эмоции.

      - Так точно, товарищ полковник - нет, - сержант выдержал взгляд, не сделав попытки отвернуться или моргнуть. В холодных серых глазах прибалта, в сухощавом, вытянутом лице с острыми благородными чертами читалось стоическое самообладание и твердость духа. 'Такой не спустит и не отступит, если считает себя правым, стоящим за правду - подумал вдруг Ильин. - Поистине достоин фамилии...' - Обыскали территорию завода - никого. Немногие из оставшегося персонала утверждают, что самолеты прибыли сюда с экипажем на все время ремонта. Однако на время праздника всех отпустили домой...

      - Да-а... - протянул, успокаиваясь постепенно Лазарев. - Хреновая ситуация. Что думаешь, Иван Федорович?

      - Найди оставшихся в бригаде пилотов: Раевского и Соболевскую... - приказал Ильин. Идея решения вопроса пришла внезапно. Хотя и по-прежнему не спасала от всего: пилотов было двое, а самолетов - три. - Срочно собери оставшихся навигаторов, техников и всех, кто нужен... Дальше... Проверь, остался ли жив тот пилот, который с нервным расстройством угодил к эскулапам. Да! Вот ещё: пусть Фурманов подойдет. Он не новичок - может, что дельное предложит.

      - Ясно, - ответил полковник. - Пока будем обсуждать есть предложение не терять время и сразу дать команду личному составу грузиться. Как считаешь, Иван Федорович?

      - Согласен... - произнес Ильин после секундного раздумья. - Противник ведь тоже ждать не будет.

      Лазарев коротко кивнул в ответ. Обернувшись, полковник подал застывшим неподалеку комполка и ротным подойти. Закипела, пошла работа: уже не таясь, десантники стройными шеренгами бегут вперед, скрываясь за высокой оградой завода.

      Уже через пару минут вокруг Ильина и Лазарева полукругом выстроились офицеры. Сгрудились, столпились, прижимаясь друг к другу словно щеглы от холода. Фурманов подоспел одним из последних - все никак не могли оторвать чекиста от носилок. Ротный чуть не взопрел, уговаривая.

      - Так, товарищи, все в сборе? - вскользь окинув стоящих взглядом, произнес Ильин. Вопрос чисто риторический - полковник и не ждал ответа, а сразу же приступил к делу. - Похоже, мытарства наши кончились.

      Здесь Ильин позволил легкую добродушную усмешку. По рядам пробежал одобрительный шёпот. Да и как не радоваться? Наконец остаются позади безжалостный, пронзительный мороз, пробирающий до костей ветер. Можно распрощаться со скрипящим под ногами снегом и бескрайней мрачной тайгой, раскинувшейся на все стороны света.

      - Да, товарищи офицеры, - кивнул Ильин, как никто понимающий радость людей. - Как и планировалось, вылетаем на трех транспортных. Хотя это и АН-285-е, придется поджаться: по тысяче с лишним человек на бор - как ни крути, многовато...

      - Ничего, - ответил за всех комполка. - В тесноте да не в обиде. Пару часов потерпим. Потерпим же?

      Офицеры ответили вразнобой, но вполне радостно. Теперь, когда длинный ледовый переход остался позади, вопрос тесноты и вовсе казался сущей мелочь.

      - Вот видите, товарищ полковник, - довольно ухмыльнулся комполка. - А по тоннажу они под три с половиной сотни тонн держат. Смонтируем в грузовом отсеке переборку - в два раза больше места будет - и вполне свободно получится, чуть меньше метра на человека.

      - Хорошо, - задумчиво кивнул Ильин. - Монтируйте. Минут пятнадцать у вас есть. Нужно успеть. Бойцов предупредите, чтобы грузились аккуратно, а держались - крепко. Парашюты пусть приготовят. В случае опасности каждый должен быть готов к десантированию. Техникам особая задача: сверху до низу проверить самолеты - готовы ли к полету? Обидно будет, если разваливаться начнем над тайгой.

      Офицеры одобрительно встретили мрачноватую шутку короткими смешками. Вообще для десантников не в чести излишняя суеверность - как у мореманов или космонавтов. Так что соленые шутки горазды отпускать офицеры и бойцы на всех уровнях, ничуть не чураясь гнева судьбы. Со смертью десантник на расстоянии выпада - привык не бояться каждого шороха.

      - Вы не смейтесь, товарищи, - наигранно-строго погрозил Ильин, чем ещё больше развеселил подчиненных. - Всё проверить надо - до последнего винтика. Приказ понятен?

      - Так точно, товарищ гвардии полковник? - дружно рявкнули офицеры.

      - Тогда кругом, на погрузку бегом марш, - благословил в путь людей Ильин. И тихо добавил. - Раевский, Соболевская, останьтесь! Юрий, ты тоже не уходи...

      Вадим и Лида удивленно переглянулись. Невольно обоим вспомнилась сцена из великого сериала про советского разведчика Владимирова. Юрий, мгновенно сориентировавшись, несмотря на мрачное настроение - а, наверное, даже ему вопреки, - не преминул отпустить желчную шпильку.

      - Иван Федорович - или может быть дружище Ильин? Вы случайно не хотите намекнуть, что Георгий Георгиевич - Кальтербрунер, а наша славная 137-я гвардейская бригада - РСХА? Точнее - Гестапо.

      - Нет, дружище Юрий, - небрежно усмехнулся в ответ Ильин, не преминув вернуть укол. - Хотя ваша находчивость в довесок к хладнокровию вполне соответствуют амплуа Айсмана...

      - Увольте! - поморщившись, Фурманов примирительно поднял вверх открытые ладони. - Чего, но повязку на глаз я точно не хочу...

      - ... А Геверциони... - спокойно продолжил Ильин. - Он скорее ближе Шелленбергу - принимая в расчет склонность к авантюрам, титаническую работоспособность и аналитический ум...

      Затем полковник прервался на полуслове, делая вид, что наступил на горло песне. С явно наигранным, но крайне обаятельным, даже трогательным негодованием, Ильин воззвал к совести Юрия. - Но, товарищ полковник! Довольно устраивать здесь пропаганду! Какой пример вы подаете младшим товарищам?!

      Пилоты наблюдали за разыгравшейся сценой с явным удовольствием - словно за спектаклем. И заметно огорчились, что занавес объявили с такой поспешностью.

      - Не расстраивайтесь, - утешил лейтенантов Ильин. И печальным голосом добавил. - Увы, друзья мои, настоящая комедия нам только предстоит...

      Пилоты вновь недоуменно переглянулись, но промолчали. Хотя вопрос уже готов был сорваться с языка. Вновь роль оглашающего выпала Фурманову.

      - Что же такого особенного нам предстоит помимо шести тысяч метров под прицелом врага? - выразительно приподняв бровь, уточнил Юрий. - Или в программе появилось нечто новое? Какие-то проблемы?

      - Не надо бравады, Юрий... - Ильин примирительно положил полковнику ладонь на плечо. - Хотя ты прав - у нас действительно есть некоторые сложности.

      - Прощу простить, Иван Федорович, - Фурманов слегка передернул плечами - то ли от неловкости, то ли - холода. - Нервы. После произошедшего несколько расклеился.

      - Нормально, - Ильин добродушно усмехнулся, вновь похлопав Юрия по плечу. И добавил, обернувшись к пилотам. - Видите ли, какая штука получается... У нас нет экипажей для самолетов...

      - Что, совсем нет?! - Соболевской не удалось удержаться. Выкрик сорвался с языка - лишь после девушка, ойкнув, рефлекторно поднесла ладони к лицу.

      - Увы, но факты вещь упрямая, - горько усмехнулся Ильин. - Так что вас троих, за неимением иных кандидатур спрашиваю: сможете поднять машины?

      Пилоты переглянулись. Раевский ответил первым после долгих секунд раздумий:

      - Я, пожалуй, смогу...

      Соболевская без особой уверенности добавила:

      - Попробую...

      Ильин одобрительно кивнул, заметив:

      - Вот и ладно. Только робеть не надо, ребята. Руки опустить - последнее дело. Уверенность в себе порой больше половины необходимого. Да и неплохо помнить: не боги горшки обжигают.

      - Только вот к той уверенности неплохо бы ещё практики часов сто... - задумчиво пробормотал Раевский.

      - Ну! Не все сразу! - усмехнулся Ильин. - Кроме того, садиться в крайнем случае не обязательно. Мы же не пехота - десант. Выгрузим бойцов и следом. Главное - подняться и довести машину. Кстати, Юрий, а ты сам как - сможешь вести? Поскольку от майора Скляра пока никаких вестей. А без его пациента пилотов других нет.

      - Ну... Попробовать можно... - пробормотал Фурманов. На изможденном лице отразилась целая гамма противоречий, тягостных раздумий. - Взлет-посадку я проходил... Конечно, это были реактивные штурмовики... Но, если нужно только взлететь... Уже автоматом отпадает половина проблемы.

      На это Ильину оставалось лишь облегченно расхохотаться...

      ...Перед стартом время текло для каждого по-разному: то тянулось словно ладья по песку волоком, то бежало вперед, обгоняя порывистый ветер. Но так или иначе, близился час Ч.

      Соболевская изо всех сил обживалась в кабине. Хотя, едва ли это можно назвать 'обживаться'. Из приборов только аварийный гироскоп, часы да редкая мелочь. Лида очень надеялась, что не откажет противообледенительная система - иначе самолет, через считанные десятки минут обрастет толстым панцирем. А после, окончательно превратившись в ледышку и потеряв летучесть, рухнет вниз...

      Учитывая творящийся вокруг аврал, опасения девушки совсем не выглядели надуманными. Шасси, например, с помощью сложных приспособлений внесенных техниками предстояло, за неимением автоматики, втягивать в корпус самостоятельно, ручной тягой. Да, Аристотель довольно смело заявлял про Землю, рычаг и точку опоры. Но, скажем честно, верил ли он, что кто-то сумеет ему дать такой рычаг с точкой? А вот бойцам предстояло не на бумаге, а очень даже на самом реальном деле решать проблему. Хотя техники и заверяли клятвенно, что всё должно быть в порядке, каждый - включая рыцарей разводного ключа и отвертки - ощущали смутную тревогу.

      И таких примеров, увы, предостаточно - ведь при мертвой электронике на самолетах даже зажигание пришлось осуществлять вручную, ковыряясь в хитросплетенном нутре. Не менее причудливым рецептом Фурманов предложил решить вопрос коммуникации. Совершенно спокойным, даже академическим тоном полковник произнес: 'Если уж в космосе семафорили, то что мешает и здесь?' И прошло. За неимением лучшего техники скрипнули зубами от абсурдности происходящего, но согласились. Да и недовольство было какое-то вялое, с ленцой - спец словно по инерции ещё пытались применять к делу прошлые критерии. Деваться-то некуда.

      А ведь оставался еще вопрос навигации, который никак не поддавался решению - принципиально. Единственный вариант - лететь по звездам и солнцу. От подобного предложения ещё три дня назад военные дружно бы схватились за сердце. Это ли в двадцать первом веке?! Подражать примеру античных шумеров, эллинов и прочих аргонавтов?! На современном аваиборту, который по умолчанию не может летать без сложного оборудования и профессиональной команды. Это похлеще сакраментальной пачки 'Беломора'.

      А вот ведь однако же молчать теперь. Все молчат: от Ильина до последнего техника. Жизнь расставила многое по местам. Уже не до изысков. Капризы мирной жизни кажутся баловством, кичливой роскошью. А вместе с капризами понемногу стирается и прежний смысл слова 'невозможно'. Раньше оно несло отпечаток отстраненности: если можно удобнее, надежнее, безопасней, то зачем иначе? И за этим следовало категоричное 'Нет!' Теперь прежние запреты потеряли актуальности. Они не предостережение, но лишь вызов. Ведь если даже не так комфортно, не настолько твердо и порой рискованно, но можно - разве это плохо? Не самый лучший принцип руководства к действию прочно вошел в силу. И удача пока не заявляла протест...

      Чуть легче чем пилотам и техникам пришлось старшим офицерам - Ильину и Лазареву. Хотя их жизнь тоже отнюдь не смахивала на беззаботное порхание по цветущему лугу. Разместить три с половиной тысячи людей по трем несчастным самолетам - отнюдь не новым и особо не приспособленным для подобных испытаний. В конце концов, видавшие виды АНы оставались грузовыми транспортами. И заявленные три с половиной сотни тонн предполагали накрепко застопоренные танки, бронетранспортеры, тяжелое оборудование: от промышленных трансформаторов до БЕЛАЗа. Конечно, с точки зрения теории запихнуть внутрь тысячу человек можно - по тоннажу. Но будет ли такое решение человечным? Сдавленные хуже селедок в пресловутой бочке десантники - да ещё и уложенные штабелями - зрелище душераздирающее даже в теории. Как говорится, было гладко на бумаге...

      Техников оказалось мало, потому пришлось офицерам брать инициативу. Дружно поплевав на ладони, целые роты десантников дружными шеренгами ринулись на завод - подыскивать инструмент, фурнитуру и прокатные стальные листы. Хотя бы с этим проблем определенно не предвиделось. Тут надо сказать, бригаде крупно повезло: в отличие от событий вековой давности, когда сидевшие на складах интенданты часто плевать хотели на всех - ну и что, что война? А здесь немногочисленный персонал оказался вполне дружелюбным. Даже заместитель директора выразил полную готовность помочь.

      Так что работа закипела, заладилась. В десять минут, конечно, управится не удалось. Только ведь и сам Ильин понимал: срок излишне требовательный. А вот уже через два с половиной десятка работы подошли к концу. Лазарев, невольно оказавшийся главным приемщиком в целом одобрил. Приварив по периметру грузового отсека на высоте двух с половиной метров прочные стальные листы, десантники укрепили конструкцию цельными подпорками из бракованного проката. Получилось нечто вроде фантасмагорического плацкарта: одна нижняя и одна большая П-образная верхняя полка с проемом посередине, на которых вполне смогла разместиться добрая треть всех пассажиров.

      Единственным закономерным требованием Лазарев выдвинул практические испытания. Наварить ведь можно что угодно, а вот рискнете ли, товарищи новаторы сами залезть под свое творение с максимальной нагрузкой. Новаторы не побоялись, смогли. И конструкция не подвела. Не шелохнулась даже во время экстремальных испытаний на устойчивость при колебаниях. Пара сотен десантников в полной выкладке жизнерадостно прыгала по листам, раскачивая самолет. Да так самоотверженно, что уже через считанные секунды прибежали техники, возглавляемые пилотами. Их, конечно, случайно забыли предупредить. Так что в определенных кругах возникла солидарная негативная оценка начинания. Хотя, отдавая должное, конструкцию оценили и они.

       В итоге, когда импровизируемый консилиум из техников, пилотов и старших офицеров работу принял, Ильин объявил пятиминутную готовность. И, в отличие от подчиненных ни одной секунды, ни одной минуты полковник не мог позволить передышки. Если почти каждый мог спрятаться за многочисленные хлопоты, то Ильин опасность встречал лицом. Как никто, пожалуй, полковник понимал: каждая секунда может оказаться последней. В любой момент противник может опомниться, нанести упреждающий удар. Но деваться некуда - пуская несчастные минуты Ильин и отсчитывал с дотошностью венецианского купца, одним желанием время не поторопить и не замедлить. Кроме того, ни единым жестом ли, словом важно не показать тревоги подчиненным. Потому Ильин всё делал спокойно, рассудительно. Даже поторапливал, если приходилось, словно бы нехотя: не от необходимости скорей бежать дальше, а просто от стремления держать бойцов в тонусе.

      И только когда раздраженный Лазарев и понимающий Фурманов подошли доложить: 'Всё готово!' Ильин позволил себя мгновение слабости. Под надежным прикрытием стен и спин двух офицеров полковник тяжело вздохнул, на секунду поднял глаза к небу. И, несмотря на ощутимый ветер, кружащий мириады колючих снежинок, продолжал некоторое время смотреть вверх. Юрий с Лазаревым удивленно переглянулись. Однако, в силу тактичности промолчали.

      Между тем Ильин внезапно опустился на корточки, чуть подался вперед, запустив ладони в пушистый снег. Зачерпнув, словно ковшом ворох воздушной пелены, Ильин с явным удовольствием резким рывком поднес ладони к лицу. Фыркая, растер снег, словно ключевую воду. Затем, стряхнув небрежно приставшие к ресницам и утренней щетине капли, усмехнулся.

      Лазарев в итоге не выдержал:

      - С легким паром, Иван Федорович. Может, все-таки полетим, а?

      - Обязательно, - Ильин серьезно кивнул, словно офицеры находятся не у ворот промышленной зоны, не по щиколотку в снегу. Словно на лицах не лежит мрачная печать усталости. А так, как положено говорить по крайней мере в штабе, где десятки адъютантов - майоров и полковников, - седовласые генералы корпеют над картами под пристальным оценивающим взором командующего.

      - Обязательно, - повторил полковник. И вдруг, рывком поднявшись, обнял опешивших офицеров за плечи. - В добрый час, друзья!...

      ...Чемезов, отдуваясь с решительной непреклонностью проламывался вперед - сквозь буреломы, густые заросли. Позади оставались крутые овраги, коварные ямы, присыпанные снегом обрывы. После падения в такой коварной западне, майор остался без половины лыжи и чудом уберег голову.

      Наверняка путь дался бы легче, если бы не тяжелая ноша на плечах. Роберт в очередной раз аккуратно приподнял сползшего было сержанта. В очередной раз судьба показала всю капризность, непредсказуемость характера. Рядовой, получив четыре пули, остался жив. А Никите Куревичу, умело выдержавшему бой с превосходящим противником оказалось довольно одной - в спину. При том Роберт честно признавал: если бы не помощь лейтенанта, могло бы и не получиться. То есть ускользнуть - ещё может быть. А вот победить... Нет, это действительно вряд ли...

      А Косолапов жив - вопреки логике, вопреки всяческим прогнозам. Этот боец словно вознамерился разом опровергнуть представления Чемезова о здравом смысле. Три ранения - в плечо и ногу оказались сквозными, но тяжелым только одно. Первая же шальная пуля весьма жестоко раздробила кости. Нога же пострадала относительно: пусть и превратившись в решето: не пострадали ни крупные сосуды, ни кости. Ранение в голову оказалось касательным. Конечно, в современных условиях и такого вполне могло оказаться достаточным, чтоб если не сломать шею, то перемолоть переданной энергией мозги в кашу. Но и тут повезло: пуля лишь краткий миг чиркнула по виску, не задев даже череп, после чего умчалась дальше. Пусть этого вполне хватило, чтобы вытрясти из Косолапова сознание - и, вероятно, даже привело к серьезному сотрясению - жизнь вне опасности.

      А вот Вадиму не повезло совсем. Весь его успех - дело лишь собственных рук. Если человек мастер, высокий результат не принято объяснять благоволением свыше. Так что действия в время нападения - меткая стрельба, грамотная тактика, способность кооперироваться - лишь личные достоинства. А пуля, пущенная в спину раненным немцем - случайность. Случайность несчастливая. И, конечно, неизбежная не только на море, но и везде. Пускай даже через секунду Чемезов на одних рефлексах снял последнего выжившего, помочь напарнику ничем больше не смог. Один выстрел - одна жизнь. Никита лежал на спине, раскинув беспомощно руки в стороны. Угасающий взгляд внимательно, недвижно устремился в небо. Суровые, холодные черты разгладились, став напоследок совершенно обычными - как у простого дружелюбного советского парня. Так, через несколько секунд Вадим и ушел - с широко открытыми глазами и долгожданным миром в душе.

       Затравленно обшарив взглядом окрестности, Роберт понял: идти сейчас нужно или никогда. Майор прекрасно понимал - ни Фурманов, ни Ильин ждать не будут. А, зная нынешнее положение вещей, и на подмогу рассчитывать не стоит. Чемезов всё прекрасно понимал и никого не винил. Ведь он и сам поступил бы так же. Война вещь жестокая. Что в особенности тяжело - неразборчиво жестокая. Так майор первым делом наскоро перевязал Ивана. Затем весьма бегло обыскал карманы Куревича, взвалил на плечо его рюкзак. Следом лег Косолапов. Единственное, что успел сделать для Вадима Роберт - закрыть напоследок глаза.

      Одной рукой придерживая сползающего товарища, а второй - орудуя палкой, Чемезов тяжело уходил к спасению, к самолетам. А за спиной снег уже заносил, припорашивал чистейшим саваном очередного павшего в такой необычной, невероятной войне...

      Роберт успел - успел назло всему. Хотя, по-хорошему, не должен был. Спасение подарила минута задержки. Сами не зная того, пилоты спорили с офицерами об очередности старта и распределении старших по бортам. Ильин было предложил первым стартовать самолету под управлением Раевского, на борту которого предлагал разместить так и не пришедшего в сознание Геверциони. Первым решительный протест неожиданно для всех высказал Фурманов:

      - Товарищ полковник! Мы здесь не в игрушки играем - и потому прошу не устраивать дешёвых сцен?

      - О чем ты? - удивился Ильин.

      - Как бы ни был важен для бригады Геверциони - он сейчас не командир, - жестоко рубанул праву Юрий. И безжалостно добавил - Неизвестно вообще - сможет ли Георгий Георгиевич вернуться... Вернуться! Потому важно, чтобы на первом самолете был командир с опытным пилотом. И лететь, Иван Федорович, нужно вам. В конце концов, у первого меньше шансов быть обнаруженным, а следовательно и сбитым.

      - Кто еще так думает? - мрачно поинтересовался Ильин.

      Согласились всё. Искренняя, прямая тирада Фурманова проняла офицеров. И заставила трезво взглянуть правде в глаза.

      - А остальные как?

      - А так, Иван Федорович, - спокойно ответил Лазарев. - Полковник Фурманов на втором, а я - на третьем. И не надо спорить! Я боевой офицер - толку от меня меньше всего в плане стратегии и интриг.

      В итоге, после недолгих споров, Ильин вынужденно признал поражение по всем фронтам. Пожав друг другу руки и обнявшись, офицеры разбежались по самолетам. Двигатели уже завывали на низких обертонах. Пошатываясь, робко, постепенно первый гигант пополз по обледеневшей полосе.

      Центральная магистраль завода вполне соответствовала требованиям взлетно-посадочной полосы: пятьдесят метров в ширину, два с половиной километра в длину. Покрытие выполнено из морозоустойчивой смеси. Хотя, увы время для всех оборачивается потерями. Изначально - еще в конце прошлого века - магистраль задумывалась как экстренный аэродром. И даже часто использовалась: скрытный подвоз военных грузов, переброска сил. В эру, когда спутники слежения ещё не вошли в силу, завод вполне справлялся с разгрузкой официальных военных баз. Да и местные не оставались в накладе - параллельно с основным содержимым транспорты часто подвозили вполне оперативно множество разнообразных узлов, станков и прочего полезного оборудования для завода. Так что от сращения интересов обе стороны выигрывали.

      Однако шло время - и вскоре скрытное использование резервного аэродрома стало невозможным. Слишком заметны оказались многотонные крылатые машины для зорких глаз японских спутников. Да и заводу отпала нужда в оперативных воздушных поставках - случившаяся в начале 21-го века модернизация инфраструктуры СССР превратила железные дороги в высокоскоростные магистрали. Да и в силу сложившейся кардинально иной геополитической обстановки в Сибири и на Дальнем Востоке возникла новая сеть, плотно опоясавшая регионы. Даже потенциальные противники вполне способны успешно торговать - что наглядно доказало руководству ещё партнерство с США на ранних этапах войны.

      Так постепенно аэродром пришел в запустение. Конечно, разваливаться не стал - магистраль, как и остальные дороги завода постоянно использовались для сообщения: многотонные БЕЛАЗы, юркие и миниатюрные в сравнении со старшими братьями МАЗы, ГАЗы и прочие грузовики сноровисто и деловито шныряли между цехами. Но вот для приема и отправки самолетов полоса уже слабо годилась: залатанные неизбежные выбоины вновь подтачивались - ведь возможности срастить родственным по качеству раствором не было - да и вообще особо тщательной уборкой мало кто занимался. Кроме того, соседствуя с быстро растущим городом и сам завод требовал расширения мощности. Если раньше, в начале рядом с полосой присутствовала стометровая полоса отчуждения, то теперь почти впритык выросли грозные корпуса. Да и от нежданной нагрузки магистраль местами повело: где-то осел грунт, где-то по покрытию пошла частая паутина трещин.

      И вот сейчас Раевскому пришлось в полном объеме ощутить тяжесть ситуации. Обливаясь потом, до бела сжимая ладони на податливом пластике штурвала, лейтенант на адреналине и инстинктах вел неповоротливую машину вперед. Каждый толчок, каждый крен отзывался в сердце острой болью - Раевский моментально представлял картину потенциальных разрушений.

      Не выдерживают болтанку швы или крепления. Первым делом по всему корпусу волной пробегает надсадный жалобный стон - словно агония. Дальше с громким лязгом начинает рваться метал: щелчками выстреливают скрепы - словно из воздушной винтовки разлетаются в стороны, чиркая по полосе, влетая в окна окружающих зданий. Следом расползается корпус - жуткий лязг лишь набирает громкость и высоту. Окончательно теряется управление и, на скорости, неуправляемый стальной гигант слетает с полосы в какой-нибудь невезучий ангар...

      Напряжением сил, Раевский стряхивает с плеч кошмарную картинку. И даже находил силы пристыдить себя за недостойные мысли. Единственно, что сейчас требуется, - сосредоточиться полностью на взлете. И пилот поступает именно так. Без приборов, без помощи экипажа, на одних кончиках пальцев Раевский тянет машину вперед, вперед и вверх. И многотонный колосс, постепенно набрав скорость, наконец робко отрывается от земли. Первый момент полета длится доли секунды - это скорее похоже на несмелый прыжок перед настоящим делом. Но вот и время для настоящего взлета: порывисто дрожат закрылки, колеса шасси одно за одним отрываются, подвисая на мостах. И вот уже небо принимает на невидимые ладони очередного гостя. С напряжением наблюдавший за товарищем Фурманов, не теряя времени, стартует следом, готовится Соболевская...

      ... И в тот момент, когда второй самолет оторвался от полосы, взмыл в свинцовое небо, сидящие впритык друг к другу десантники последнего борта услышали тяжелые удары по корпусу. Стучали мерно, методично - со знанием дела и явно с чувством. Соболевская, конечно слышать этого не могла, потому без колебаний отпустила тормоза. Машина, помалу набирая ход, порулила на взлет.

      И если кого Чемезову стоит благодарить за спасение, так это точно рядовых десантников: наперекор инструкциям Лазарев разрешил открыть задний люк. Делать пришлось вручную, методично раскручивая собранную на коленке техниками лебедку. Каково же было удивление бойцов, когда на отворившуюся створку тяжел запрыгнул Чемезов. Майор выглядел не лучшим образом: помятый, изможденный, забрызганный кровью, невероятно перепачканный в неведомо откуда взявшейся в разгар зимы грязи. А ведь, чтобы суметь забраться в самолет, Роберту пришлось почти двести метров пробежать - да не просто, а с раненым на плечах. Наверное, именно последней рывок окончательно вымотал Чемезова: обнаружив себя в безопасности, выполнившим задание, Роберт истрескавшимися, кровоточащими губами прошептал 'Дошел...' и тяжело осел на пол...

      ...В этот самый момент во втором самолете может от болтанки, а может - от того, что вышло время, пришел в себя Геверциони. Генерал попытался было пошевелится но не смог - не оказалось сил. Даже веки не удалось поднять. Сознание оставалось подернутым туманной поволокой: непослушные мысли толкались, перемешивались. Память надежно хранила замок на событиях последних часов.

      Ощущать полное бессилие - испытание не из легких. И Геверциони приложил немало усилий, чтобы не впасть в отчаяние. Главное, что придало генералу сил - осознание происходящего вокруг. Даже сквозь пелену боли и забытья Геверциони расслышал мерное гудение турбин. 'Значит, удалось... - подумал Георгий. - Смог Ильин, сумел, довел... Довел...'. И Геверциони успокоился, уже без опаски отдавшись во власть темной волны забытья. И лишь на самом краю сознания тихо прозвучали резкие, рубленные строки:

      ... И никто так и не узнал - отчего небо на западе вдруг покрылось золотыми буграми огненных всполохов. С сверхмалой высоты, на которой летят самолеты, опасаясь зорких радаров, нельзя увидеть, как вспыхивали, сгорали в этом огне изумленные войска противника. Никто не знал и не мог знать о молчаливом приказе Гуревича 'Огонь на меня!'. Никто не знал, что эта жертва оказалось одной из многих - ради бригады, ради победы, ради жизни и мира на земле... Никто пока ничего не знал... Но для Вечности это было уже не важно...

        © Copyright Жиров Андрей Сергеевич