Далеко не все соратники Зюганова по партии отдавали себе отчет в том, что же произошло. Тогда, после августа 91-го, слишком тяжело было признать, что КПСС потерпела сокрушительное поражение. А главное — то, что основной груз вины за это поражение ложится на их поколение коммунистов, не сумевшее защитить народ, не оправдавшее его надежд и доверия. Хотелось, конечно, думать, что проиграно всего лишь сражение и исход войны еще не предрешен. Что достаточно собрать, перегруппировать разбитые, разрозненные части, и можно еще попытаться отвоевать утраченные плацдармы, вернуться на исходные позиции. Вера в жизненность подобной концепции, а по сути — в возможность скорого коммунистического реванша, стала и своеобразным критерием, мерой преданности борьбе за восстановление попранных идеалов справедливости. Иные подходы не признавались — за ними мерещились оппортунизм, соглашательство, предательство интересов трудящихся. Прямолинейная и незамысловатая шкала идеологических ценностей, позаимствованная без какого-либо критического осмысления у разгромленной КПСС, позволяла идти в бой с чистой совестью: вся вина за случившееся со страной возлагалась на горстку предателей и их вольных или невольных пособников из бывшей партийной номенклатуры. Главный вопрос дня: «Что делать?» считался давно уже решенным — предшествующими поколениями коммунистов. Основная энергия уходила на то, чтобы разобраться: кто виноват? Дискуссии на эту тему перерастали в бесконечные, затянувшиеся на долгие годы выяснения отношений между лидерами левых сил и приводили к непримиримым разногласиям. Что греха таить, и поныне нет-нет да и вспыхнут среди бывалых коммунистов мимолетные «разборки» итогов давнишнего голосования по кандидатуре Горбачева на XXVIII съезде КПСС — известно ведь, кто и как голосовал. Такой вот критерий истины…

Несмотря на жесткие и бескомпромиссные оценки августовских событий и их последствий, Зюганов не спешил выбрасывать громогласных лозунгов и призывать к немедленному ответному удару. Он считал, что после так называемого августовского «путча», «крупнейшей в XX веке политической провокации, перед которой меркнут поджог рейхстага и убийство Кирова», встал вопрос уже не о каком-то частном поражении, а о гигантской стратегической катастрофе. Случилась национальная трагедия, смысл которой нельзя было постичь, замкнувшись в рамках традиционного партийного анализа причин краха КПСС и развала Союза — они были слишком тесны для этого. Налицо были качественно новые явления, которые не укладывались в привычные вульгарно-социологические схемы, — их еще предстояло осмыслить.

Довольно быстро обнажилась антинародная, антинациональная направленность «демократического» переворота. Цепная реакция распада, уничтожив Советский Союз, перекинулась на Россию. Разрушение социалистической системы влекло за собой реальную угрозу обвала материальных и духовно-нравственных устоев, уничтожения исторического, культурно-духовного кода народа. Весьма символично, что в то же самое время, когда в стране праздновала победу и утверждала свое господство антинародная ельцинская клика, готовилась к изданию книга А. Н. Яковлева с красноречивым названием — «Обвал». Ничего не скажешь, умел Александр Николаевич находить образы, чтобы передать глубину своего удовлетворения содеянным. Угадываются и истоки вдохновения. Вспомним одного из главных героев «Бесов» Достоевского — Петра Верховенского: «Раскачка такая пойдет, какой еще мир не видал… Затуманится Русь, заплачет земля по старым богам…» И сопоставим его бесовские планы со словами Александра Яковлева из речи перед либеральной интеллигенцией в 1996 году: «Ломаются вековые привычки, поползла земная твердь…» Поразительное созвучие…

Естественно, далеко не всех вводили в заблуждение содержавшиеся в «Обвале» пространные рассуждения Яковлева о гуманистической и практической ценности демократии, покончившей с тоталитарным, коммунистическим режимом. И о том, что после «прозрения и очищения от коммунистического наваждения» наступило, как поэтично выразился бывший идеолог КПСС, «время „За“. За демократию и личные свободы. За братство и равноправие людей и народов. За счастье и справедливость для всех. За экономику и государство, служащие людям, подвластные и подотчетные им…»

Когда абстрактная картина всеобщего благоденствия стала материализоваться, ужаснулись даже люди, политике чуждые, те, кого трудно упрекнуть в симпатиях к марксизму и коммунистам.

«Отечество наше, народ наш переживают сегодня лютые, тяжелые времена Смуты и безначалия, — писал осенью 1992 года выдающийся деятель Русской православной церкви митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычев). — Святыни попраны и оплеваны, государство предано и брошено на разграбление бессовестных и алчных стяжателей, жрецов новой официальной религии — культа духовного и физического разврата, культа безудержной наживы — любой ценой. Процесс апостасии, разложения живого и цельного христианского мироощущения, предсказанный Господом Иисусом Христом почти два тысячелетия назад, близок к завершению. По всей видимости, Бог судил нам стать современниками „последних времен“. Антихрист как реальная, политическая возможность наших дней уже не вызывает сомнений…

Стоило поднять „железный занавес“, чтобы русский человек на собственном опыте убедился, каковы „блага цивилизации“: беспредельный цинизм и разнузданное бесстыдство хваленого „свободного мира“ сегодня очевидны для любого наблюдателя, сохранившего хоть малую толику нравственной чуткости. На развалинах некогда христианских национальных государств с помощью бесчисленных международных банков, фондов, комитетов, совещаний и организаций лихорадочно возводится уродливая вавилонская башня „нового мирового порядка“.

Что же мы на сегодня имеем? Разрушенное государство, над трупом которого вовсю пирует воронье „суверенных“ князьков, растаскивая остатки по своим „уделам“. Плохо, но это еще полбеды. Налицо также гонения на Церковь, принявшие скрытые, а потому более изощренные формы. Жутко глядеть, с каким упорством и остервенением пытаются лишить Церковь ее главной спасительной силы — Божественной Истины, содержащейся в церковных недрах во всей полноте и определенности».

Среди настольных книг Зюганова — изрядно зачитанный майский номер «Нашего современника» за 1997 год со знаменитой публицистической статьей Валентина Распутина «Мой манифест»:

«Последняя революция, либерально-криминальная, самая подлейшая из всех, какие знал мир, столкнула Россию в такую пропасть, что народ еще долго не сможет подсчитать свои жертвы. В сущности, это было жертвоприношение народа, не состоявшееся по плану, но и не оконченное. Естественно, что литература вместе с Россией в первые годы остановилась в растерянности перед картиной изощренной расправы…» Эти строки, подчеркнутые рукой Геннадия Андреевича, пожалуй, наиболее точно передают то состояние, которое после августа 91-го довелось пережить не только русским писателям-патриотам, но и всем, кто воспринял нагрянувшую тогда общую беду как свою собственную. Изощренность расправы, учиненной над Россией, не воспринималась, отторгалась традиционным сознанием русского человека, неискушенного в цинизме и потому часто теряющегося перед тем, что лежит за этическими границами дозволенного. И Зюганову понадобилось какое-то время, чтобы преодолеть вполне понятное чувство подавленности и растерянности.

Когда Геннадий Андреевич делится воспоминаниями о трудных, порой драматических эпизодах своей жизни, невольно сопоставляешь пережитое им с теми домыслами, которыми обильно сдобрена его биография, прежде всего те годы, которые связаны с переломными событиями в его судьбе. Особенно много измышлений на тему «Взлет Зюганова к вершинам партийной власти» — не дает она покоя непримиримым оппонентам руководителя КПРФ. Можно еще понять, когда лидер КПРФ чем-то не устраивает коммунистов-радикалов. Казалось бы, ну и пусть между собой разбираются — на радость многочисленным врагам. Но, как ни странно, почему-то больше других любят порассуждать о праве Зюганова находиться во главе российского коммунистического движения убежденные либералы. Когда приближаются очередные выборы и наступает время очередной кампании дискредитации Зюганова, все они — от Виталия Третьякова до Дмитрия Быкова — превращаются вдруг в радетелей Компартии, проявляют трогательную озабоченность судьбой революционной борьбы за социальную справедливость в России.

Огромное число либеральных журналистов, приложивших руку к созданию абстрактно-собирательного «портрета» Зюганова по своему образу и подобию, можно условно поделить на две части. Одни пытаются представить его появление на большой политической арене как игру судьбы, не более чем счастливое стечение обстоятельств, при котором человек оказывается в нужное время в нужном месте. Другие настроены более категорично и усматривают за этим тщательно продуманные действия опытного функционера, поднаторевшего в борьбе за власть. Нетрудно заметить, что и тех и других объединяет одно: вполне искреннее, доходящее до ненависти неприятие Зюганова — и как политика, и как человека. Основная причина такого отношения к нему лежит даже не в сфере политических пристрастий или антипатий. Она — на поверхности и заключается в том, что Зюганов — ярко выраженный тип народного руководителя, плоть от плоти своего народа. Когда-то этим по праву гордились. Теперь же такие люди — «плебеи нового поколения», которым не место в современной, голубых кровей, политической «элите».

Чего стоят, например, одни только рассуждения об «отрицательном балансе», с которым Зюганов начинал путь в большую политику. Что же входит в этот «баланс»? Да практически всё, что так или иначе связано с его биографией: и неблагозвучное название русской деревни, в которой он родился — «Мымрино», и фамилия, «вызывающая в памяти ассоциации с буквой „зю“, знаменитой позой радикулитника», и «неавантажная» внешность; «набор добродетелей со школьных лет самый что ни на есть скучный, начетнический: с какой-то радости выучил наизусть не только „Евгения Онегина“, но и „Кому на Руси жить хорошо“». В «отрицательном балансе» Зюганова — даже его принадлежность к роду сельских учителей. Всё идет в дело, чтобы слепить непривлекательный образ заурядной провинциальной личности, которой, казалось бы, самой судьбой было предопределено встретить закат карьеры на «заурядной» должности в Орловском обкоме. Но нет же, изловчился «орловский функционер», сумел оттеснить «ярких, пассионарных деятелей оппозиции». Хотя и не совершал «боевых подвигов» и не имел таких «достоинств», какими отличались Константинов, Руцкой, Анпилов, Стерлигов, Макашов, Жириновский и… Лужков.

Весьма оригинальный (к оппозиционерам причислен даже московский мэр!), но не случайный перечень имен. Здесь собака и зарыта: именно в такую обойму надо любой ценой загнать Зюганова, чтобы вычеркнуть его, а вслед за ним и КПРФ, из политического бытия. Но вот незадача: все усилия оказывались напрасными — видно, все же другой масштаб у этой личности.

Надо сказать, что сам Геннадий Андреевич к бесчисленным попыткам сделать из его имени пугало для деклассированных и маргинальных слоев населения относится так, как и подобает человеку, сознающему свое достоинство, — с чувством здорового юмора. Один из его любимых анекдотов — как раз о тех, кому режет слух, не дает покоя его фамилия:

«Зашел Путин в Думу. Пришел в парикмахерскую. Стрижет его красивая девушка, приговаривая: „зюг-зюг“, а ножницы — „клац-клац“.

Путин:

— Слушайте, милая, кончайте дразниться! Ваш Зюганов у меня уже вот где сидит…

А та в ответ:

— Извините, Владимир Владимирович. Я вовсе и не дразнюсь. У вас на „зюг-зюг“ все волосы дыбом встают. Вот стричь их и удобно…»

В каком бы неприглядном свете ни пытались нам представить Зюганова, факт остается фактом: на трагическом переломе отечественной истории из всех политиков левого толка он оказался наиболее востребованным. Без всякого преувеличения можно сказать, что его выбрало время. И в этом выборе мы усматриваем не мистический смысл, а закономерности, которые оказываются сильнее любых субъективных факторов, поскольку не зависят от чьей-либо воли.

Не склонный к внешним эффектам, Зюганов, в отличие от других, «харизматичных» и «пассионарных», представителей оппозиции, не поражал воображение общественности пламенными речами, ультимативными заявлениями и неординарными поступками. Но не только свойственные Зюганову неброские манеры общения определяли его сдержанную, без крайностей и забеганий вперед, линию поведения.

Во-первых, после августовских событий испытывал он тяжелое чувство, которое Валентин Распутин сформулировал как «невольную вину каждого за попущение злу». Считал он, что безнравственно отмежевываться от тех грехов партии, которые привели ее к поражению, а поэтому моральное право учить и вести за собой других нужно еще обосновать, доказать, подтвердить делами. Величина политического капитала, заработанного ранее, в новых условиях существенного значения не имела. Всё, или почти всё, приходилось начинать с нуля.

Во-вторых, он не только понимал, но и ощущал — интуитивно, на уровне здорового крестьянского инстинкта, — что нельзя торопить время, форсировать события: народ не готов к тому, чтобы поддержать какие бы то ни было решительные действия. Основная масса населения еще не успела осознать, а лишь только почувствовала чудовищный обман, грядущую нищету, безработицу, бесправие. Мир, привычный и устойчивый, рушился, но спасать его никто не спешил — обещания скорого пришествия на смену ему сытой и безоблачной жизни сделали свое дело, мифология мелкого лавочника оказалась заразной. Отдельные вспышки недовольства и митинговой активности не должны вводить в заблуждение: спонтанные, непродуманные шаги могут вызвать только локальные бунты и привести к новым трагедиям. Все разговоры о стремительном назревании революционной ситуации в результате резкого ухудшения положения масс — всего лишь абстрактное теоретизирование, которым прикрывается стремление нетерпеливых политиков выдать желаемое за действительное. Тем более что силы, способной возглавить сопротивление режиму Ельцина, сумевшего всеми правдами и неправдами обеспечить себе довольно внушительную социальную базу, в стране попросту нет: разгромлены и партия, и немногочисленные, не успевшие даже толком оформиться патриотические организации.

Кроме того, сразу же обнаружившаяся тенденция к установлению авторитарной власти и явная неспособность «демократов» управлять страной в своем сочетании образовывали гремучую смесь с непредсказуемым взрывным эффектом. Вся страна до предела напичкана смертоносным оружием, ядерными реакторами, предприятиями повышенной опасности, а армия и другие силовые структуры сбиты с толку и окончательно деморализованы. В этих условиях любая искра могла привести к новой, непоправимой катастрофе.

Все эти обстоятельства требовали разумности и сдержанности. И Геннадий Андреевич выступает как политик-реалист, сторонник выверенных и взвешенных действий. Главную задачу он формулирует так: удержаться на краю пропасти. Была ли реальная альтернатива такой постановке вопроса? Можно сколько угодно сотрясать воздух обвинениями Зюганова в нерешительности, чрезмерной осторожности и даже склонности к соглашательству — на мой взгляд, последующий ход событий только подтвердил его правоту. Мы удержались и, во многом благодаря Зюганову, использовали едва ли не все шансы, чтобы сохранить страну и вместе с тем не дать втоптать в грязь, вытравить из народного сознания идею социальной справедливости. А сколько раз пророчили возглавляемой им Компартии политическую смерть и даже неминуемую физическую гибель! Но КПРФ прошла через все испытания и, несмотря на плотное кольцо недоброжелателей и откровенных врагов, поощряемых правящим режимом, сумела преодолеть раздиравшие ее внутренние неурядицы, смогла консолидироваться, сплотиться и выработать четкую, развернутую программу действий. Нравится это кому или нет, но мы не можем обойти вниманием важнейший исторический факт: в России на сегодняшний день живет и обладает притягательной силой только одна идеология. Это — возрожденная и обновленная идеология Коммунистической партии, целостная мировоззренческая система, которая в течение последних полутора десятилетий разрабатывалась и обосновывалась при активном, непосредственном участии Зюганова. В отличие от КПРФ, ни правящий сегодня класс, ни одна из других действующих партий так и не смогли дать российскому обществу ни одной сколько-нибудь значимой, объединяющей его идеи. То, что беззастенчиво воруется у коммунистов, в интерпретации российских временщиков выглядит жалкой пародией и лишь обнажает их духовную нищету. Налицо полевение масс, реальный перелом в сознании людей, которые в поиске реальной силы, способной возглавить борьбу за подлинное возрождение России, все чаще обращают свои взоры на КПРФ. Результаты мартовских и апрельских выборов 2007 года в региональные законодательные собрания — яркое тому подтверждение.

…С учетом трагической реальности, сложившейся к осени 1991 года, стремительного и непредсказуемого развития событий Зюганов выделил три группы первоочередных задач, которые предстояло решать одновременно: осмыслить качественно новую обстановку, переформировать свои ряды, начать действовать. При этом он считал не только возможным, но и необходимым направить работу по их осуществлению в русло идей, высказанных в «Слове к народу».

Свои взгляды он последовательно развивает и обосновывает в ряде публицистических работ. За два года, прошедшие после августа девяносто первого, выходит целый цикл его статей (всего около тридцати публикаций), в которых содержится всесторонний анализ минувших событий, социально-политических проблем, порожденных распадом Советского Союза и развалом КПСС, и предложены принципиально новые подходы к их решению. В статье «На исходе трагического семилетия» Зюганов указывает на необходимость устранения главной причины постигшей страну трагедии. По его мнению, она носит преимущественно субъективный характер и заключается не в плачевном состоянии экономики, не в растерзанных в клочья финансах и даже не в межнациональных распрях. Суть ее — в насильственном навязывании обществу доисторического либерализма, который напрочь игнорирует основы нашей государственности, многонациональный характер народа, весь социально-психологический уклад его жизни. «России нужен не новый виток гнилого либерализма, а здоровый прагматизм, сориентированный на исторически выстраданную систему морально-этических ценностей. Она готова принять подлинный рынок, а не рыночные миражи, которые сегодня повсеместно наблюдаются в рукотворной экономической пустыне. Наш народ давно заслужил мир и покой. Но они вряд ли возможны, если мы не убедим его в том, что нет спасения поодиночке, если не разработаем и не осуществим хорошо продуманную программу национальной безопасности».

В сложившейся обстановке путь к спасению страны, возрождению ее экономического могущества и духовного богатства Зюганов видел в создании союза государственно-патриотических сил. При этом он был убежден, что решающая роль в объединении людей, не утративших способности к национально-государственному мышлению, должна принадлежать патриотам-коммунистам. Этой идеей пронизано письмо-обращение «Отечество превыше всего» к членам запрещенной КПСС, подготовленное им совместно с одним из лидеров ленинградских коммунистов, публицистом Юрием Беловым. В нем прямо признавалось, что «коммунисты виноваты перед людьми за слишком запоздалое прозрение». Именно поэтому «коммунисты, безотносительно от принадлежности к той или иной партии, к тому или иному движению, связаны одной обязанностью — нравственно реабилитировать себя перед обществом».

Впервые в качестве узловой идеологической проблемы авторы письма выдвигают русский вопрос — «не в его квазипатриотическом, а всемирно-историческом значении». По их мнению, «центром возрождения нового Союза, к чему обяжет история, может стать только Россия. Это предписано ей ходом исторического развития нашей государственности. Будет Россия сильным и гибким, действительно демократичным государственным образованием, потянутся к ней другие народы по исторической необходимости и доброй воле. Современность не снимает, актуализирует вопрос о федеративном устройстве политического объединения народов и наций, создавших единое историческое пространство».

Письмо было опубликовано в канун I съезда Российского общенародного союза, созданного по инициативе депутата Верховного Совета России Сергея Бабурина. На съезде, состоявшемся 21 декабря 1991 года, Зюганов был избран в состав его руководства. Одновременно он выступает главным организатором возрождения Координационного совета народно-патриотических сил России, деятельность которого была прервана августовским переворотом. Возобновление его работы в январе 1992 года положило начало объединению левой и правой оппозиции, воплощению идеи примирения «красных» и «белых», создало условия формирования массового движения — Фронта национального спасения.

Конечно, этот процесс проходил не гладко: сказывались идейные противоречия участников различных оппозиционных течений — их организационное объединение давалось с большим трудом. Не раз пришлось Зюганову обращаться к их лидерам с призывом отложить все разногласия «на потом», до лучших времен, когда в стране будет избрано и начнет действовать правительство народного доверия, способное защитить коренные интересы государства. Не сразу, но слова его были услышаны. Правда, произошло это только после того, как ельцинисты показали, на что они способны. В феврале 1992 года, в День Советской Армии и Военно-Морского Флота власти, пытаясь воспрепятствовать мирной демонстрации, в которой принимали участие ветераны Великой Отечественной войны, применили силу: в ход пошли омоновские дубинки, пролилась кровь.

На следующий день после столкновения лидеры правых и левых движений провели первую совместную пресс-конференцию, а на состоявшемся заседании Координационного совета народно-патриотических сил Зюганов был избран его председателем. В начале марта на совещании руководителей движений и партий, депутатов Верховного и местных Советов, редакторов патриотических изданий было принято решение о создании объединенной оппозиции. В подписанной ими декларации «Справедливость, народность, государственность, патриотизм» провозглашались пять основополагающих принципов оппозиции:

1. Единство и целостность Отечества, готовность вступить в полнокровный государственный союз со всеми тяготеющими к России народами и странами.

2. Соединение всех духовных и культурных традиций, сформировавшихся на всех этапах нашей истории. Взаимная терпимость, недопущение конфронтации между «белыми» и «красными», нового раскола страны теперь уже по национальному признаку.

3. Создание гражданского общества социальной справедливости, обеспечивающего каждому благосостояние по его труду, надежную безопасность и государственную защиту всем, кто в этом нуждается.

4. Развитие мирных добрососедских отношений с зарубежными странами. Отмена тех межправительственных соглашений, которые противоречат национально-государственным интересам России, ущемляют достоинство, права и свободы ее сынов и дочерей, где бы они ни проживали.

5. Строгая приверженность конституционным методам решения политических проблем. Восстановление и защита демократии как подлинного народовластия. Противодействие любым попыткам возродить в стране диктатуру, какими бы благими намерениями они ни прикрывались.

Зюганов до сих пор гордится своей причастностью к подготовке этого документа, поскольку не без оснований считает его исторической вехой, ознаменовавшей качественно новый этап общественно-политического движения в России. При всей своей политической и социальной неоднородности народно-патриотические силы сыграли огромную роль в российской истории последнего десятилетия XX века. Они не дали втянуть страну в хаос новой гражданской войны, смогли остановить начавшийся после разрушения СССР распад Российского государства, спровоцированный ельцинской «раздачей суверенитетов».

Русский вопрос стал идейным стержнем, обеспечившим консолидацию патриотических движений. Уже возглавив КПРФ, Зюганов излагает собственное видение проблем, возникающих в связи с его постановкой. Первая крупная статья, посвященная им этой теме и опубликованная в июле 1993 года, так и называлась — «Русский вопрос». Причиной, побудившей Геннадия Андреевича выступить тогда в печати, явилась, как он выразился, «медлительность современного российского патриотического сознания». «Если патриотическое движение в России желает выжить, — писал Зюганов, — более того, если его лидеры всерьез намерены спасти гибнущую в смуте державу, необходимо срочно озаботиться выработкой идеологии национального возрождения — целостной, всесторонней и практически эффективной». Для этого необходимо самим понять и донести в доступной форме до широких масс ответы на три важнейших вопроса дня: кто разрушает Россию? как разрушают Россию? что мы можем противопоставить разрушителям России?

Всем очевиден разрушительный характер ельцинского режима. Но Ельцин и его единомышленники ни за что бы не удержались у власти после всего, что они сделали с Россией, если бы не опирались на мощную поддержку Запада. Именно там сокрыт источник губительных для России влияний.

«Многовековое военное, религиозное, политическое и экономическое соперничество России и Западной Европы не оставляет никаких иллюзий: разноименность наших общественных и государственных ценностей, культур, исторически сформировавшихся национальных мировоззрений налицо. Запад нас во многом не понимает. Он опасается нашей державной мощи. Он заинтересован в ослаблении, расчленении, а если можно, то и закабалении России… Режим политической власти, установленный на территории России, для государств Запада и транснациональных банковских корпораций является в конечном счете послушным ретранслятором агрессивной и непримиримой антирусской политики. Потому что независимая, самостоятельная Россия является в современном мире главным препятствием на пути создания „нового мирового порядка“».

Пытаясь ответить на второй вопрос, Геннадий Андреевич подчеркивает особенность ельцинского правления: всю систему государственной власти последовательно и небезуспешно пытаются сделать исключительно «исполнительной», лишь обеспечивающей проведение в жизнь неизвестно где и кем разработанных концепций. Реальная иерархия властей состоит не в субординации формальных органов государственной власти, не в пресловутой «исполнительной вертикали», но в четком, выверенном соотношении тех закулисных влияний, которые оказывают решающее воздействие на все области российской жизни. В этой иерархии власть физического насилия является наиболее примитивной формой, но от нее, конечно, при случае тоже не откажутся (курсив мой. — А. Ж.). Заметим, что сказано это за два с небольшим месяца до кровавых событий осени 1993-го.

«Следующую ступень в этой иерархии занимает власть экономического принуждения, которая у нас уже приобретает черты геноцида. Она способна в значительной мере программировать поведение людей путем создания определенного типа социально-экономических отношений. По сравнению с открытым насилием такая власть более гибка и эффективна, менее заметна и навязчива. Человек далеко не сразу осознает, что проблемы выживания и заранее заданные пути их решения резко ограничивают для него свободу выбора…

Высшей формой власти, без сомнения, является власть концептуальная, власть идеологического программирования, опирающаяся на технологию целенаправленного конструирования основ мировоззрения и фундаментальных ценностей личной, семейной, общественной и государственной жизни.

В ходе такого конструирования подвергаются избирательному уничтожению те стереотипы общественного сознания (идеалы), которые не вписываются в заданную программу. На их место выдвигаются новые „ценности“, сформулированные в необходимом для „конструктора“ виде, несущие заранее известный мировоззренческий код. Главной задачей такого рода власти является тщательная маскировка своих действий под „естественный“ ход событий».

Далее Зюганов останавливается на анализе технологий, применяемых для разрушения России:

«В области идеологической — это: уничтожение наших духовных корней, разрыв российской исторической традиции, дискредитация общепринятых государственных, религиозных, нравственных и иных мировоззренческих ценностей, всемерное внедрение индивидуализма, пропаганда западной масскультуры, национальное обезличивание, ставка на разжигание вражды, человеческих страстей и пороков. Конечная цель ясна и определенна — уничтожение нашего национального самосознания.

В области политической, при всем многообразии конкретных форм, на современном уровне реализуется древний как мир лозунг: „Разделяй и властвуй!“ В области экономической целью является интегрирование хозяйства страны в глобальную экономическую систему — в качестве периферийной структуры, не способной к самостоятельному существованию. Способы широко известны (из них и не делают секрета): дробление единого народно-хозяйственного комплекса, денационализация имущества, ориентация на приоритетное развитие сырьевых отраслей, удушение высокотехнологических производств, фундаментальной науки.

Что мы можем противопоставить разрушителям России?

В области идеологической. Четкое, ясное и детальное осознание своей общенациональной сверхзадачи. На протяжении многих столетий Россия сознавала себя предназначенной для того, чтобы явить миру сокровища человеческого духа, реализованные в личной жизни и семейном укладе, общественном устройстве и государственной, державной форме. В течение долгих веков эта идея принимала разнообразные мировоззренческие, религиозные и идеологические формы. Она вдохновляла творцов вселенской формулы „Москва — третий Рим“, окрашенной в суровые, мужественные, аскетические тона русского православия. Она же, облеченная чеканным триединством российского имперского лозунга „Православие, самодержавие, народность“, собирала под величественные своды русской государственности „двунадесять языков“, составивших единую семью российских народов.

Ею вдохновлялись борцы за народное счастье, а после Октября ее животворящее дыхание сохранило народную душу вопреки потугам идеологов „перманентной революции“ — циничных космополитов, рассматривавших Россию как плацдарм для разжигания мирового пожара. Она помогла нам пережить тяжелейшие времена холода и голода, разрухи, враждебного международного окружения, одержать славную победу в кровопролитнейшей войне, воссоздать великую державу, на развалинах которой пирует сегодня воронье ренегатов, предателей и откровенных русофобов.

…Восстановив русскую идею во всем ее историческом величии и духовной притягательности, обогатив ее нашим недавним трагическим и героическим опытом, анализом причин нынешней смуты, сотрясающей в конвульсиях многострадальную страну, мы сможем, наконец, гармонично соединить искусственно расчлененное историческое Отечество, уврачевать болезни, расколы и язвы национального самосознания…»

Это статья, по сути, представляет собой четко систематизированные тезисы, которые впоследствии в научных работах и публицистических статьях Зюганова будут развернуты в целостную мировоззренческую концепцию, оказавшую огромное влияние на идеологию и характер деятельности возрожденной Компартии — КПРФ. Постановка русского вопроса обнаруживала не только главную болевую точку России, но и выявляла неприемлемость, пагубность рецептов, состряпанных для нее либералами-западниками. Поэтому неудивительно, что «демократы» обрушились на Зюганова с обвинениями в национализме, ксенофобии, разжигании темных страстей, пытались запугать обывателя «красно-коричневой» угрозой, которую якобы несла в себе КПРФ. С другой стороны, взгляды лидера коммунистов не укладывались в сознание преемников традиционных, догматических трактовок марксизма, возобладавших в советское время и фактически обезоруживших партию перед вызовами новой эпохи. Ревнителям «чистоты» коммунистической идеологии в политической линии Зюганова и его единомышленников виделся отказ от принципов пролетарского интернационализма, недопустимый «симбиоз» идей государственного патриотизма с идеологией «классического» большевизма.

Неспособность или нежелание рассматривать патриотическое и интернациональное в их диалектическом единстве, более того, стремление противопоставить одно другому — явление, которое уходит своими корнями в глубь истории коммунистического движения. Подобные взгляды исповедовались сторонниками и последователями троцкистской доктрины «перманентной революции», для которых Россия была лишь кучей хвороста для разжигания мирового пожара. На смену этой самоубийственной теории довольно быстро пришла ленинская, патриотическая в своей основе, концепция построения социализма в одной, отдельно взятой стране, немыслимая без укрепления державной мощи социалистического Отечества.

Ленин своевременно разглядел ту опасность, которую представляло для коммунистического движения «левое» доктринерство радикальных «интернационалистов». В работе «Детская болезнь „левизны“ в коммунизме» он писал: «…Пока существуют национальные и государственные различия между народами и странами, — а эти различия будут держаться еще очень и очень долго… — единство интернациональной тактики коммунистического рабочего движения всех стран требует не устранения разнообразия, не уничтожения национальных различий… а такого применения основных принципов коммунизма… которое бы правильно видоизменяло эти принципы в частностях, правильно приспосабливало, применяло их к национальным и национально-государственным различиям». И далее указывал на необходимость «исследовать, изучить, отыскать, угадать, схватить национально-особенное, национально-специфическое в конкретных подходах каждой страны к разрешению единой интернациональной задачи».

Не все вняли ленинским предупреждениям. В официальной пропаганде двадцатых годов возобладало утверждение, что русские — как якобы господствовавшая при царизме нация, которая угнетала другие народы, — должны получить определенное поражение в правах, отодвинуться на ущемленные общественные позиции. Активным пропагандистом этой идеи Троцкого стала бухаринская «школа».

Извращенное восприятие благородной идеи пролетарской солидарности в советское, особенно послевоенное, время привело к игнорированию национальных интересов не только русского, но и других народов России. Оно стало причиной многих серьезных провалов и в международной политике КПСС: огромные силы и средства тратились на поддержку сомнительных режимов в странах третьего мира, провозглашавших себя социалистическими. Задачами интернационального долга оправдывалась война в Афганистане.

Чтобы отстоять свою правоту, Зюганову пришлось на протяжении всех девяностых годов продвигаться между Сциллой и Харибдой. Однако сила его аргументов, заключавшаяся в их ясности, логике, честности, наконец, доступности для понимания людей независимо от их национальности, — оказалась неопровержимой. Он никогда не ставил вопрос о превосходстве русского народа над другими народами России и бывшего СССР или каких-либо привилегиях и преимуществах для русских и всегда исходил из ленинского понимания проблемы: «Интерес (не по-холопски понятой) национальной гордости великороссов совпадает с социалистическим интересом великорусских (и всех иных) пролетариев». Но при общности коренных национальных интересов именно русскому народу — в силу целого ряда исторических, географических, демографических и иных факторов — довелось стать государствообразующим этносом, зодчим великой державы.

Положение русских, которые ныне составляют 82 процента населения страны, — это индикатор социального самочувствия всех российских народов, которые прекрасно понимают: хорошо русским — хорошо всем, и наоборот. Сегодня вряд ли надо кому разъяснять, чем для России обернется происходящая сейчас депопуляция русской нации: за последние пятнадцать лет численность населения Российской Федерации сократилась на 10 миллионов человек, при этом русские потеряли 9,5 миллиона. Коренные русские области вымирают в 2–3 раза быстрее, чем другие регионы. Русские оказались самым крупным разделенным народом на планете — за пределами России их сейчас проживает 25 миллионов. В разных государствах живут великороссы, малороссы, белорусы. А ведь это, по сути, триединый народ, с одной верой, с одной культурой и общей Победой, с незначительными различиями в языках. И границы, произвольно проведенные под Псковом, Прохоровкой и Ростовом, ничего общего не имеют с его историческими границами.

В течение своей многовековой истории русский народ уже дважды — в период ордынского нашествия и во время фашистского вторжения — оказывался перед угрозой физического истребления. Теперь уже в третий раз над русской нацией нависла зримая угроза ее полного исчезновения. Геноцид нации, свидетелями которого мы являемся, носит сознательный, спланированный характер. Опасность подобного развития событий возникла давно — глобальная русофобия, ненависть к России и русскому народу получили «теоретическое обоснование» еще в начале XX века. Именно тогда появились первые теоретики нового мироустройства, среди которых своими антирусскими взглядами выделялся Хэлфорд Макиндер — один из наиболее почитаемых в западных кругах родоначальников геополитики. Они и заговорили о том, что Запад не может спать спокойно, пока Россия держит в своих руках «географическую ось истории», пока существует «русское господство» над «сердцем мира» — континентальным ядром Евразийского материка. Все последующие доктрины той же американской геополитики — от «Четырнадцати пунктов президента Вильсона» до «Великой шахматной доски» Збигнева Бжезинского — буквально пропитаны идеей расчленения русского «сердца мира» на множество протекторатов, сокращения исконно русского населения до «безопасной величины», которая уже никогда не позволит вернуть ему контроль над собственной страной. Если же этого достичь не удастся, следует закрепить западное господство по периметру Евразийского континента. И уже оттуда задушить Россию в кольце военных баз и экономических конкурентов, постепенно «откусывая» у нее пограничные регионы, лишая ее выхода к морям, к выгодным рынкам сбыта и союзным государствам. В кругах геополитиков эта стратегия получила название — «Кольцо анаконды».

Вот почему Запад так активно поддержал российских «демократов», использовавших русофобию в качестве одного из главных инструментов разрушения СССР и России. С его помощью в Советском Союзе и был осуществлен «демократический» переворот, который вполне соответствовал давно вынашиваемым планам сокращения русского населения до 50 и даже 30 миллионов человек — такова, по мнению ряда «специалистов», оптимальная численность российского населения, необходимого для обслуживания нефтяных и газовых труб, рудников и выполнения другой «грязной» работы. В 1982 году Маргарет Тэтчер не постеснялась публично озвучить и другие цифры, заявив, что, с западной точки зрения, «экономически оправданным является проживание на территории СССР не более пятнадцати миллионов человек». Естественно, что оставшиеся должны быть лишены собственной культуры и исторической памяти. В 1992 году советник президента Ельцина доктор философских наук А. Ракитов в своих трудах призывал к уничтожению национального культурного кода, смене социокультурного ядра — для того, чтобы Россия смогла войти в пресловутую мировую цивилизацию.

Сейчас правомерность постановки русского вопроса у тех, кто действительно озабочен судьбой России, сомнений больше не вызывает. Сомнительными выглядят лишь дешевые популистские спекуляции на эту тему. К примеру, лидер ЛДПР, когда говорит о защите национальных интересов страны, для пущей убедительности постоянно впадает в экстаз. Но вот что интересно: на сессии Парламентской ассамблеи Совета Европы, когда реакционеры и неофашисты всех мастей пытались приравнять СССР к фашистской Германии, именно Жириновский — единственный в российской парламентской делегации — голосовал за то, чтобы советский народ, русских поставить на одну доску с нацистами, фашистской Германией. И «Единая Россия», когда коммунисты в Думе потребовали разобраться с такой антинациональной позицией Жириновского, всячески его покрывала.

К теме патриотизма все чаще стали прибегать кремлевские манипуляторы сознанием и карманные партии власти, неожиданно — после событий в Кондопоге — воспылавшие любовью к русскому народу. Однако все богатство идей, связанных с русской проблематикой и русской культурой, было и остается для них чуждым. Задача у них совершенно другая — хоть чем-нибудь прикрыть антинародную сущность политики нынешнего режима и упрочить позиции олигархических кланов. Поэтому от целого ряда неуклюжих и неадекватных шагов власти, которым услужливые политологи пытаются придать патриотическую окраску, не остается ничего, кроме чувства горечи и разочарования. Чего стоят, например, показушная акция по массовому выселению нелегальных грузинских эмигрантов и попытка регулирования национального состава торговцев на вещевых и продовольственных рынках! Или носящие тот же идеологический подтекст запреты на импорт грузинских и молдавских вин при вполне снисходительном отношении к массовому изготовлению и потреблению смертельных алкогольных суррогатов и фальсифицированных продуктов питания отечественного производства, от которых сейчас в среднем по стране ежедневно гибнет 135 человек.

Подобные решения, которые могут вызвать удовлетворение только у маргинальных националистических организаций, демонстрируют лишь полную несостоятельность власти, ее нежелание приступить к кардинальному решению обострившихся коренных социально-экономических проблем. И провоцируют новые вспышки национального и политического экстремизма. Не зря Зюганов постоянно подчеркивает, что экстремизм порождает сама власть, ее политика, игнорирующая подлинные, в том числе и национальные, интересы народа. А вместо того чтобы заняться устранением причин его возникновения, власти время от времени начинают искусственно нагнетать совершенно искаженное представление о характере и чрезмерной опасности экстремистских настроений в обществе. Делается это только для того, чтобы создать повод для дальнейшего ограничения политических прав и свобод граждан, чтобы подавить их волю к сопротивлению, обуздать, «загнать в стойло» политическую оппозицию страны.

Противоречит национальным интересам россиян и разрыв стратегического сотрудничества между Россией и Белоруссией. Возникает вопрос: существует ли мера лицемерию так называемой партии власти — «Единой России», которая поддержала сознательно спровоцированную нефтегазовую войну, направленную на раскол русского и белорусского народов, и после этого объявила, что приступает к реализации… «русского проекта»? Что может сулить русскому народу этот «проект» партии, которая за неполных четыре года безраздельного господства в Госдуме наштамповала целый ворох антинародных законов, обрекающих миллионы россиян на нищету, деградацию, вымирание?

Первое, до чего додумались новые «защитники» русских, — лишить народ-победитель Знамени Победы, величайшего символа его гордости и священной памяти, предложив взамен кощунственную подделку — копию с белой американской звездой без серпа и молота. Не удалось. Первыми на защиту народной святыни встали коммунисты, предупредив людей о готовящемся святотатстве. Поднявшаяся мощная волна протеста уберегла Знамя, но не смогла положить конец продолжающимся надругательствам над смыслом и значением Великой Победы. Отрицается массовый героизм миллионов людей, защищавших свою Советскую Родину. Утверждается, что победа над самым страшным врагом в истории человечества была добыта неоправданно дорогой ценой.

При этом идет беззастенчивая спекуляция цифрами и фактами. Наиболее гнусной фальсификацией является постоянно встречающееся в СМИ сравнение общих потерь советского народа — 27 миллионов человеческих жизней — с боевыми потерями германских войск — 9 миллионов убитых. А ведь в этот вопрос профессиональные историки уже давно внесли полную ясность. В боях за свободу и независимость нашей Родины отдали свои жизни 8 миллионов 668 тысяч 100 бойцов и командиров списочного состава Вооруженных Сил СССР. Фашисты со своими союзниками потеряли в сражениях 8 миллионов 649 тысяч 500 человек. Еще около 17 миллионов граждан СССР погибли в результате бомбардировок городов и сел, были уничтожены в концлагерях по гитлеровскому плану истребления славян и других народов СССР, умерли от голода и рабского труда на оккупированной территории и в самой Германии. Все делается для того, чтобы принизить полководческий гений наших военачальников, организующую роль Советского государства и Коммунистической партии в отпоре врагу. Пропагандируется миф, что во время войны людей загоняли в партию чуть ли не силой. Ложь! Во второй половине 1941 года, в самый тяжелый период после вероломного нападения фашистов, в ВКП(б) вступили 130 тысяч воинов — в два раза больше, чем в первую половину этого года. Хорошо известно, что на войне у коммунистов была только одна привилегия: первыми подниматься в атаку и последними выходить из боя.

…Люди прозревают, и их все труднее ввести в заблуждение квазипатриотической и псевдосоциалистической риторикой, которую берут на вооружение идеологи правящей верхушки. Сейчас в своей приверженности социалистической перспективе пытается убедить людей лидер «Справедливой России» Сергей Миронов. Тот самый, чья созданная несколько лет назад «Партия жизни» запомнилась, пожалуй, лишь профессиональным политологам и журналистам — своим демонстративным отрицанием какой-либо идеологии и кратковременной борьбой за сохранение выхухолей.

На этот забавный сюжет Зюганов даже анекдот сочинил:

«Пришли Медведь и Выхухоль на лесные теледебаты. Там и заспорили: кто из них сильнее да круче.

— Давай, — говорит Выхухоль, — как в цивилизованных джунглях, праймериз учиним: кто кому за раз больше зубов выбьет, тот и самым крутым будет.

— Давай, — отвечает Медведь, — начинай. Разбежалась Выхухоль, прыгнула. Да всеми четырьмя лапами Медведя по физиономии — хрясть.

— Ну как? — спрашивает.

— Нормально, — бурчит Медведь. — Только пять штук вылетело. Ну а теперь я. — Развернулся и лапой — бац!

Вылезла Выхухоль из кустов. Медведь ухмыляется: „Ну что?“

— Все холосо, — шепелявит Выхухоль, — только тфа. Я клуче!

— Как два? — удивляется Медведь. — У меня пять, а у тебя только два?!

— Дфа, дфа, — трясет головенкой Выхухоль. — Остальные на плослых выболах высыбли…»

Как известно, пиар-кампания с использованием реликтового зверька не принесла Миронову желаемых дивидендов. Обнаружив, что основная масса людей больше обеспокоена собственным выживанием, лидер резервной кремлевской партии пытается теперь привлечь к себе внимание с помощью социалистических лозунгов, позаимствованных (на время очередной выборной кампании) у КПРФ. Наивно думать, что, позиционируя себя на левом фланге политических сил России, он, подобно многим женщинам-водителям, просто перепутал левую и правую стороны. Этот прием не только известен, но и хорошо памятен — на рубеже восьмидесятых — девяностых годов он был взят на вооружение всеми антисоветскими и антисоциалистическими силами страны, в одночасье провозгласившими себя «левыми». Сделано это было для того, чтобы вконец дезориентировать, запутать в хитросплетениях политической паутины широкие массы населения. И имело, как известно, трагические последствия.

Создание искусственных «левых» партий, имитирующих защиту интересов социально ориентированных избирателей, — это «ноу-хау» Кремля эпохи Путина. Цель любой из них — продлить иллюзию, что социальные преобразования возможны при нынешнем радикально-либеральном курсе.

«Проект „Справедливая Россия“, — отметил Зюганов на одной из своих пресс-конференций в марте 2007 года, — это очень большая ошибка режима, громкая фальшивая нота, прозвучавшая на всю страну в преддверии парламентских выборов… Можно креститься, божиться, не бриться, — но обмануть народ России таким примитивным образом уже не получится. Миронов, голосовавший за все капиталистические реформы — монетизацию льгот, ЖКХ, „автогражданку“, за приватизацию госсобственности, которая в РФ теперь составляет лишь 10 процентов, — как может он всерьез говорить о „социалистической перспективе“?»

Народ довольно быстро разобрался в новой циничной акции Миронова, метко окрестив ее «небритым социализмом». Трагические уроки последних двух десятилетий не прошли для людей даром: перевертышей быстро распознают и не жалуют. Кажется, на них упал спрос даже во властных структурах. Один из последних тому примеров — незавидная судьба губернатора Ставропольского края Александра Черногорова, занявшего в свое время этот пост при поддержке КПРФ. Однако Компартию он предал и переметнулся поближе к кормушке, в «партию власти». Да только не сумел перед ней выслужиться, проиграл региональные выборы «эсэрам». За что и был незамедлительно исключен из рядов «Единой России». Борис Грызлов объяснил провал «единороссов» в Ставрополье низким авторитетом губернатора Черногорова среди населения региона. Пожалуй, здесь он прав — предателей в России действительно не любят.

Наблюдаемая ныне волна беззастенчивых спекуляций на нуждах и жизненных интересах народа свидетельствует, по мнению Зюганова, только об одном: установившийся в России режим вступил в стадию своего разложения. Выступая весной 2007 года на XI Всемирном русском народном соборе, он подчеркнул, что страна уже зашла за ту черту, когда бурное общественное гниение последних лет начинает перерастать в распад всего и вся. Сама тема последнего собора — «Богатство и бедность: исторические вызовы России» и состоявшаяся в его рамках общенациональная дискуссия свидетельствуют о том, что подобное суждение имеет под собой веские основания. Между богатыми и бедными слоями россиян возникла пропасть: их доходы сейчас разнятся в 25 раз. Это единственный показатель, по которому Россия оставила далеко позади все развитые страны мира. Установленный мировой «рекорд» — позор власти. Нетрудно предположить, что это расслоение рано или поздно приведет к социальному взрыву. Тем более безнравственно и преступно использовать русский вопрос как ширму для прикрытия нарастающих социальных противоречий. Во многих случаях под разговоры о государственности и патриотизме осуществляются очередные шаги, результаты которых вновь и вновь бьют по русскому и всем другим народам России. Как подчеркивает Зюганов, «чем больше власти болтают о национальной идее, рынке и демократии, тем очевиднее становится, что под этот шум строится уголовно-полицейское, олигархическое государство, где ни разу за последние полтора десятилетия не было честных выборов».

Впрочем, разрешение национальных проблем России никак не входит в планы правящей верхушки. Стоило Компартии весной 2007 года вынести на обсуждение очередного пленума ЦК вопрос «О задачах партии по защите русской культуры как основы духовного единства многонациональной России», как все либеральные СМИ зашлись в очередном приступе негодования, в который уже раз обвиняя Зюганова и КПРФ в национализме и прочих смертных грехах. Озвучив порядком заезженную за пятнадцать с лишним лет пластинку, противники Компартии лишь продемонстрировали свое полное идейное банкротство, беспомощность перед обозначившимся наступлением КПРФ по всему идеологическому фронту. Характерен заголовок к статье на эту тему, помещенной на интернет-сайте «Национальная безопасность»: «Полит-бомонд шокирован „русским“ пленумом КПРФ». Но позиция КПРФ вызвала беспокойство не только у российской политической аристократии, которая давно утратила свою национальную принадлежность. Поспешили сделать очередные заявления о том, что «КПРФ уходит с позиций марксизма и научного коммунизма», и лидеры радикал-коммунистов.

Причина такого трогательного единения вполне объяснима: и правые, и крайние левые прилагают огромные усилия, чтобы в оценках современных социальных проблем развести классовое и национальное в разные стороны. КПРФ же исходит из того, что без понимания своих классовых интересов любое национальное движение становится игрушкой в руках реакционных сил. И наоборот, человек, лишенный национального сознания, подвержен манипуляциям чуждых ему классов, легко утрачивает классовую позицию.

Политика Компартии, поставившей русский вопрос на повестку дня еще в 1991 году, принципиальна и последовательна. В своем докладе на мартовском пленуме ЦК 2007 года, посвященном защите русской культуры, Зюганов еще раз затронул ее наиболее важные положения:

«Угроза национальному бытию русского народа — не выдумка. Задача национального спасения — объективна и неотложна. Но она может быть разрешена только в том случае, если будет правильно сформулирована и правильно понята массами. Прежде всего, вопрос в том, откуда исходит угроза национальному бытию и культуре русского народа.

Шовинист отвечает на этот вопрос коротко и ясно: от другой нации. На этом основании он призывает „забыть“ о классовом угнетении внутри нации ради спасения ее как единого целого. В этом суть и социал-шовинизма 1914–1917 годов, и послефевральского „революционного оборончества“, и нынешнего „путинского патриотизма“…

Но история не для того поставила коммунистов во главе патриотического движения за национальное спасение, чтобы они разбавляли свою идеологию и программу предрассудками наиболее отсталых и неразвитых участников этого движения. А для того, чтобы поднимать их до понимания истинного положения.

Сегодня абсолютизируется мнение, что современный пролетариат — исключительно русские люди, которых не пускают в другие сферы. А эксплуататоры — исключительно представители иных национальностей, инородцы. На этом основании делается вывод, что социальные противоречия густо окрашены в национальный цвет. Мы видим в политике российской верхушки переплетение самых разных элементов — и космополитизма, и национализма. А значит и в социально-экономических делах не может быть простых решений. Нельзя, что называется, отмерить и отрезать: мол, вот это русское, а это не русское. Здесь требуется именно классовый, самый серьезный марксистский подход.

Вне борьбы с эксплуататорами внутри собственной страны нет и не может быть сегодня борьбы за свободу и целостность своего Отечества. Врагом русской нации является не какая-то другая нация, а насаждаемый в России социально-экономический строй, режим его насаждающий. Падение этого режима приведет не к крушению России, а к расчистке пространства для ее возрождения.

Борьба за национальное освобождение, за национальную самобытность не может быть в современных условиях ничем, кроме как борьбой за социальное освобождение, за социализм. Это записано в нашей партийной Программе. А непременным условием борьбы за социализм является интернациональное сплочение и единство трудового народа. У этого единства много факторов: экономических, социальных, духовных…»

Становится понятно, что не «национализм» Зюганова вызывает тревогу у придворного полит-бомонда, а то, какие пути разрешения национальной проблемы в современной России он предлагает. Ведь он не раз подчеркивал, что дать ответ на русский вопрос могут только русский социализм, теория и практический опыт коммунистического движения в нашей стране, извлеченные из него уроки. Спекулируя на патриотизме россиян, кремлевские партии уходят от главной проблемы — проблемы собственности. Закономерен вопрос: каким образом они намерены решать обострившиеся социальные противоречия и стратегические вопросы национального развития, если государственный сектор экономики составляет на сегодняшний день всего лишь 10,3 процента! Об этом умалчивается. Разве будут говорить ставленники российских олигархических кланов о том, что структуру современной экономики России нельзя назвать даже пародией на то, что мы видим в ведущих европейских странах, где правящая элита не утратила остатки разума и совести. Здесь государственная собственность неизменно превалирует во всех отраслях, обеспечивающих национальную безопасность и стратегию социально-экономического развития. Ее общий удельный вес в Великобритании составляет 36 процентов, в Германии — 39, Италии — 41, Швеции — 43, Австрии — 4 0 процентов. В собственности государства находятся узловые отрасли экономики США и Франции.

Огромную тревогу общества вызывает то, что из-под его контроля полностью выведен Стабилизационный фонд, совокупный объем которого на 1 марта 2007 года составил 2 триллиона 708,85 миллиарда рублей, что эквивалентно 103,55 миллиарда долларов. Структура активов Стабфонда засекречена не только от общества, но даже от депутатов Госдумы. При этом известно, что накопленные в нем средства размещаются таким образом, что приносят минимальную финансовую отдачу и работают на чужую, прежде всего американскую экономику, прямо или косвенно финансируя войну в Ираке, оккупацию Афганистана, расширение НАТО с военными базами вокруг России и создание новых систем «звездных войн». Рассуждения о суверенной России никак не согласуются с тем, что контроль и доходы от продажи российского сырья на Запад фактически оказались в руках западных монополий. При этом правительство упорно скрывает ответ на вопрос: могут ли деньги Стабфонда вообще использоваться Россией?

В свое время президент США Рузвельт, выводя свою страну из кризиса, развернул массовое строительство дорог и жилья за счет федерального и местных бюджетов. Он прекрасно понимал, что до тех пор, пока людям негде жить и работать, социальная стабильность в обществе невозможна. Неслучайно в Федеральной резервной системе США в число трех важнейших показателей входят уровень цен, объем производства и занятость населения. Наш же Центральный банк заботят только курс рубля и уровень инфляции, хотя все серьезные экономисты давно признают, что инфляция в России носит немонетарный характер и внизу социальной лестницы, где у нас сейчас находится почти 80 процентов населения, она воспринимается совсем по-иному, нежели наверху. При нынешнем росте коммунальных платежей и тарифов люди попросту не могут нормально питаться, лечиться, растить детей.

Выступая весной 2007 года перед избирателями Красноярского края, Зюганов обратил внимание на то, что закачиваемые в Стабилизационный фонд гигантские суммы оказываются замороженными. Вместо того чтобы вкладывать их в развитие промышленности, подъем села, восстановление вкладов, решение социальных проблем, правительство Путина — Фрадкова под предлогом борьбы с инфляцией опять выводит эти средства в западные банки. К этому нужно добавить 30–35 миллиардов долларов, которые ежегодно — и вполне легально — вывозятся сейчас за рубеж крупным капиталом.

На этом фоне особенно жалкими выглядят подачки пенсионерам, которыми пытаются прикрыть полный провал пенсионной реформы в стране. Когда «Единая Россия» приступала к реформе пенсионного обеспечения, размер пенсий составлял 34 процента от средней зарплаты, а ныне он упал до 26 процентов. При этом минимальный порог пенсий во всех развитых странах не опускается ниже 40 процентов от доходов работающего населения. Уместно напомнить, что этот показатель в советское время достигал 70 процентов, что и является ныне ориентиром в социально-экономической программе КПРФ. Отнюдь не популизм, как пытаются представить проправительственные СМИ, а реальные экономические расчеты позволяют Зюганову ставить вопрос о повышении размеров пенсии в 2–3 раза, что позволит вырвать миллионы людей из нищеты.

Власти решают эту проблему по-своему. В последнее время в общественное сознание постепенно, но настойчиво внедряется мысль о том, что Россия не может считать себя цивилизованной страной, пока у населения не будет сформирована культура бедности. Заметим, что на вооружение взят термин, возникший в начале шестидесятых годов прошлого века среди буржуазных исследователей социальных особенностей жизни трущоб в странах третьего мира. Те, кто поворачивает вектор развития России на 180 градусов, пытаются нас убедить, что массовая бедность может быть достойной и социально небезнадежной, более того, культура бедности якобы обладает социальной продуктивностью, так как является фактором, способствующим общественному прогрессу. Главная цель этих наукообразных рассуждений заключается в том, чтобы снять с государства ответственность за проводимую им социально-экономическую политику: бедные сами виноваты в том, что они бедные. Пытаясь заставить миллионы людей смириться со своей нищетой, их издевательски поучают, что надо-де сначала избавиться от главного порока, в котором заключается корень всех бед, — зависти к чужому богатству. Зависть представляется сегодня едва ли не как национальная особенность россиян, хотя на самом деле она им не свойственна и даже чужда.

Тема эта, носящая явный русофобский оттенок, не нова. Еще русский писатель-демократ Глеб Успенский, тонкий знаток народной жизни и крестьянской психологии, довольно обстоятельно исследовал ее в своем очерке «Народная интеллигенция». Вот как он объясняет характерное для нашего народа-труженика отношение к чужому богатству: «Такое богатство, которое у всех на виду, которое всем понятно, — извинительно и ему можно покоряться без злобы… Но тот же самый человек, который без зависти и злобы переносит богатство, понятное ему и объяснимое с точки зрения условий собственной жизни и миросозерцания, ожесточится и со злобою будет взирать на такое богатство своего соседа, которое он, во-первых, не может понять и которое, во-вторых, вырастает вопреки всему его миросозерцанию, без труда, без дарования, без счастья, без ума» (курсив мой. — А. Ж.).

Это вполне доходчивое и убедительное разъяснение отражает исторически сложившееся представление нашего народа о справедливости. И никакая «культура бедности» не сгладит социальных антагонизмов современной России, порожденных неправедно нажитым богатством одних и нищетой других, лишенных возможности честным трудом обеспечить себе достойную жизнь.

Надеясь, что население страны рано или поздно окончательно смирится с подобным укладом жизни, власть всеми средствами пытается внедрить в общественное сознание мысль, что нынешнему экономическому курсу нет альтернативы. И последовательно выстраивает политическую систему страны таким образом, чтобы не допустить к власти коммунистов, утверждающих обратное. Запугивая обывателя заплесневелыми страшилками о том, что у коммунистов якобы нет иного способа решения социально-экономических проблем, кроме одного — отнять и поделить, она всячески замалчивает экономическую программу КПРФ. Программу, которая понятна подавляющему большинству людей и созвучна их настроениям. Ведь в числе первоочередных шагов Компартии в случае ее прихода к власти — национализация сырьевых отраслей, природных богатств и недр, стратегически важных предприятий, направление их прибыли через бюджет на восстановление и развитие промышленности, науки, инфраструктуры, социальной сферы и достижение тем самым разумного баланса между частным и государственным капиталом; введение прогрессивной шкалы налогов; направление части Стабилизационного фонда наряду с дополнительными средствами из доходной части бюджета на реальное увеличение пенсий, пособий, стипендий, расширение бесплатного здравоохранения, образования и дошкольного воспитания; возврат финансовых средств из зарубежья.

Думается, не нужно разъяснять, кого пугают подобные меры, направленные на прекращение грабежа и оздоровление страны. Конечно же у тех, кто заинтересован в окончательном превращении России в бесправный сырьевой придаток экономики западных стран, сам факт существования реальной альтернативы губительному пути, ведущему в исторический тупик, особого беспокойства не вызывает. Больше всего тревожит их то, что КПРФ стала той политической силой, которая способна воплотить свои программные установки в жизнь, взять в свои руки всю полноту власти, ответственность за судьбу страны.

Сознавая реальность подобного исхода политической борьбы, прокремлевские политологи пытаются убедить обывателя в том, что историческая перспектива у коммунистов весьма призрачна: мол, были уже у Зюганова с его партией шансы прийти к власти, да они их упустили. Безвозвратно.

Так ли это?

Когда в начале 1992 года Зюганова избрали председателем Координационного совета народно-патриотических сил России, «Независимая газета» писала, что в патриотических кругах бывший главный идеолог КП РСФСР уже давно считается не ортодоксальным коммунистом, а государственником, способным достигать компромиссов. Пожалуй, с этим суждением можно согласиться, хотя оно и нуждается в некоторых принципиальных уточнениях. Политическая гибкость Зюганова, его способность к поиску компромисса во имя достижения основополагающих целей, решения стратегических задач никогда не имели ничего общего с той политической беспринципностью, превратившей политику в доходный бизнес, которая характерна для многих современных деятелей, сумевших пристроиться к государственной кормушке или рвущихся к ней. Например, став одним из главных собирателей патриотических сил страны, Геннадий Андреевич прекрасно сознавал, что объединение «красной» и «белой» оппозиции возможно только в пределах совершенно конкретных идейных границ, переступать которые коммунисты не имеют права. Подтверждением твердости взглядов и убеждений Зюганова стало его решительное размежевание с Русским национальным собором, который оказался подверженным махровому антикоммунизму одного из своих главных идейных вдохновителей — Александра Стерлигова. Вместе с Зюгановым из руководящих органов собора вышли тогда Валентин Распутин, Виктор Илюхин, Альберт Макашов. Заметим, что этот шаг не означал отказа от союза «красных» и «белых», активным сторонником которого Геннадий Андреевич оставался все девяностые годы, не раз призывая патриотов в интересах спасения государства оставить все разногласия «на потом», до лучших времен. То, что рано или поздно это «потом» наступит, он не сомневался. Но в то время, когда до предела обострился вопрос о том, быть или не быть стране, а главные политические организации оппозиции были разгромлены, — через многие преграды, мешавшие единению, можно и нужно было переступать. Результатом такой терпеливой и взвешенной политики явилось создание осенью 1992 года Фронта национального спасения, ставшего на тот период главной силой, противостоявшей наступлению ельцинской диктатуры, и сыгравшего огромную роль в пробуждении и подъеме народного самосознания. На Учредительном конгрессе ФНС Зюганов избирается сопредседателем, членом политического и национального советов Фронта.

Однако деятельность Зюганова по сплочению патриотических сил ни в коей мере не означала забвения главной задачи — борьбы за возрождение Компартии. Попытки его противников задним числом представить дело так, что в то время, когда другие коммунисты боролись за восстановление своих попранных прав, он «терся» среди патриотических организаций и «лобызался с попами», едва ли не махнув рукой на внутрипартийные дела, — не имеют ничего общего с действительностью. В июне 1992 года Зюганов был включен в состав группы лиц, уполномоченных представлять и отстаивать права КПСС в Конституционном суде, а затем — и в Инициативный оргкомитет по подготовке II Чрезвычайного восстановительно-объединительного съезда Компартии РСФСР. При этом, если внимательно прочитать все опубликованные воспоминания Геннадия Андреевича, не трудно убедиться, что своей роли в тяжелейшем процессе воссоздания партии он никогда не преувеличивал. Более того, он неизменно подчеркивал огромный вклад в это благородное дело своих соратников, не изменивших своим убеждениям, не убоявшихся террора, репрессий и травли, не растерявших представлений о чести и долге.

Это, прежде всего, касается сорока трех народных депутатов Российской Федерации — представителей семи фракций, обратившихся весной 1992 года в Конституционный суд с ходатайством о проверке конституционности ельцинских указов от 23 и 25 августа и 6 ноября 1991 года о приостановлении, а затем и о прекращении деятельности КПСС и КП РСФСР и конфискации их имущества. Несмотря на воцарившийся в стране антиконституционный произвол, в ходе перерегистрации фракций на V съезде народных депутатов 52 депутата заявили о своей принадлежности к фракции «Коммунисты России». По сути, это была единственная легальная коммунистическая ячейка в стране. Тем временем ученые Москвы создали общественное объединение «В защиту прав коммунистов», которое возглавил исключительно мужественный человек доктор исторических наук И. П. Осадчий, в свое время сыгравший огромную роль в подготовке Учредительного съезда КП РСФСР. В качестве экспертов Компартию защищали известные ученые: доктора философских наук профессора Ю. К. Плетников, В. И. Староверов, Р. И. Косолапое, доктор экономических наук профессор Ф. Н. Клоц-вог, кандидат экономических наук Г. К. Ребров и другие специалисты в области истории, философии, экономики.

Первый секретарь ЦК российской Компартии В. А. Купцов, сменивший в начале августа 1991 года на этом посту И. К. Полозкова, находился в это время под следствием и участвовал в воссоздании партии фактически нелегально. Вместе с заместителем генерального секретаря В. А. Ивашко он участвовал почти во всех рабочих встречах группы ученых-правоведов, в которую входили доктора юридических наук В. С. Мартемьянов, Б. П. Курашвили, Б. Б. Хангельдыев, В. Г. Вишняков.

С особым удовлетворением Геннадий Андреевич подчеркивает, что активную позицию занимали все бывшие секретари ЦК Компартии РСФСР — А. Н. Ильин, А. В. Соколов, А. Г. Мельников, В. И. Кашин, И. И. Антонович, Н. П. Силкова. Неоценимый вклад в подготовку ходатайства в Конституционный суд внес член ЦК российской Компартии, народный депутат В. И. Зоркальцев. На процессе Виктор Ильич возглавил группу полномочных представителей народных депутатов РСФСР. В ее составе были депутаты Ю. М. Слободкин, Д. Е. Степанов, В. А. Боков, А. С. Соколов, В. И. Севастьянов, Б. В. Тарасов, И. П. Рыбкин, М. И. Лапшин.

Не все из тех, кто встал тогда в единый строй защитников Компартии, сохранили верность своим политическим принципам. Но это, по мнению Зюганова, не умаляет заслуг людей, отстоявших партию в самый тяжелый период безвременья. Он сохранил уважение даже к тем из них, кто впоследствии перешел в лагерь его непримиримых оппонентов, чья жесткая, порой необъективная и незаслуженная критика нередко оставляла у него в душе горький след. Но, умудренный нелегким жизненным и политическим опытом, Геннадий Андреевич прекрасно понимал, что есть в жизни вещи, которые стоят значительно выше любых, даже идейных, разногласий, и далеко не всегда нам дается право осуждать выбор других, даже в том случае, если в нем видится едва ли не предательство. К тому же свои собственные взгляды он никогда не считал истиной в последней инстанции.

В первые месяцы после августовского переворота у Зюганова складывается свое, отличное от представлений многих его соратников видение основных контуров будущей, обновленной Компартии — партии нового типа, свободной от догм и способной адекватно ответить на вызовы эпохи. Обращение к опыту большевизма позволяет ему провести исторические параллели, сделать выводы из уроков былых, наиболее тяжелых поражений. Как полагал Геннадий Андреевич, не случайно Ленин считал важнейшим этапом истории революционной борьбы мрачный период реакции, наступившей после первой русской революции: «Царизм победил. Все революционные и оппозиционные партии разбиты. Упадок, деморализация, расколы, разброд, ренегатство, порнография на место политики… Но в то же время именно великое поражение дает революционным партиям и революционному классу настоящий и полезнейший урок, урок исторической диалектики, урок понимания, уменья и искусства вести политическую борьбу… Разбитые армии хорошо учатся… Революционные партии должны доучиваться. Они учились наступать. Теперь приходится понять, что эту науку необходимо дополнить наукой, как правильнее отступать. Приходится понять, — и революционный класс на собственном горьком опыте учится понимать, — что нельзя победить, не научившись правильному наступлению и правильному отступлению. Из всех разбитых оппозиционных и революционных партий большевики отступили в наибольшем порядке, с наименьшим ущербом для их „армии“, с наибольшим сохранением ядра ее, с наименьшими (по глубине и неизлечимости) расколами, с наименьшей деморализацией, с наибольшей способностью возобновить работу наиболее широко, правильно и энергично. И достигли этого большевики только потому, что беспощадно разоблачили и выгнали вон революционеров фразы, которые не хотели понять, что надо отступить, что надо уметь отступить, что надо обязательно научиться легально работать в самых реакционных парламентах, в самых реакционных профессиональных, кооперативных, страховых и подобных организациях».

Ленинский опыт осмысления неудач помогал сделать серьезные выводы из тех уроков, которые преподнесла коммунистам горбачевско-ельцинская клика. Еще осенью 1991 года газета «День» поместила обстоятельную беседу с Зюгановым ее главного редактора Александра Проханова. Она была посвящена анализу причин крупнейшего в истории поражения коммунистов и снабжена выразительным заголовком «Партийного ренессанса не будет?». Из контекста беседы становилось ясно, что вопрос носил чисто риторический характер. Для Зюганова он был разрешен — пока еще не в деталях, но в принципе: бессмысленно воссоздавать партию, если она унаследует от прежней то, что привело ее к историческому краху. Впервые Геннадий Андреевич сформулировал свое понимание стержневой основы, вокруг которой должны строиться идеология и политика новой партии. Она должна соединить в себе две главные идеи, определяющие народное сознание: идею социальной справедливости и идею национального государственного развития. Если же партия отделит себя от национально-государственных интересов, она не будет иметь ни массовости, ни соответствующей народной поддержки.

Представление Зюганова о путях возрождения и строительства партии выходит далеко за рамки прагматического подхода. Об этом свидетельствует и его большая речь в Конституционном суде по ходу слушания «дела КПСС», основанная на глубоком историко-философском и политическом анализе случившегося с партией и страной. Прежде всего Геннадий Андреевич дал решительный отпор намерениям президентской стороны не только представить КПСС как преступную организацию, но и превратить процесс в судилище над историей всей страны, ее народом. Весь парадокс ситуации (а точнее — цинизм обвинителей, представленных такими одиозными личностями, как Бурбулис, Румянцев, Котенков, Макаров, Шахрай) заключался в том, что из членов самого Конституционного суда лишь одна только Т. Г. Морщакова не была членом КПСС.

«В самом факте, когда бывшие члены КПСС, ее руководители, по сути, запретили и судят породившую их партию, есть что-то противоестественное, нечеловеческое. Ведь попирается извечная норма народной морали: дети своим родителям не судьи. Любопытен и тот факт, что беспартийный адвокат Ю. Иванов защищает КПСС, а бывший член КПСС А. Макаров… является ее главным обвинителем.

С другой стороны, вдумаемся в логику обвинения. Партия, чье правящее положение было официально закреплено в Конституции СССР, оказывается… неконституционной. И не партией вообще, государственной структурой. Государством, конституцией которого был якобы Устав партии. Более того — миллионы людей, прошедшие через партию, оказывается, по утверждению Макарова, не являются народом.

И нужно это для того, чтобы с мазохистским сладострастием оправдать разрушение самого государства, его конституционных основ, обосновать тот беспредел, который царит в стране, нарушение всех международных пактов о правах человека, закамуфлировать невиданное предательство всех своих союзников и друзей, сородичей, стариков и детей. Для того, чтобы обосновать присвоение собственности, нажитой трудом трех поколений советских людей».

Большое внимание в своем выступлении Зюганов уделил историческим закономерностям государственного, политического и правого развития страны, особенностям государства, объединившего на своей территории 130 народов и народностей, людей сорока четырех конфессий. Необходимость реформирования государственно-политической системы была очевидна. Но эту назревшую потребность использовали силы, которые повели страну по антиконституционному и антигосударственному пути.

«Под разговоры о гражданском обществе, правовом государстве, демократизме, плюрализме, суверенитете, независимости были уничтожены конституционные основы государства, Съезд и Верховный Совет СССР, народный контроль, полуразрушены армия и правопорядок. Инструментом этой разрушительной политики было принципиально новое оружие, суть которого предстоит еще внимательно изучить, — информационно-психологическое программирование с использованием огромной мощности технологий манипулирования, которые сумели расколоть и перессорить наше общество. И это оказалось мощнее фашистских орд».

И здесь следует подчеркнуть, что Зюганов не ограничивается традиционным для поверженной стороны набором обвинений и обличений разрушителей Отечества. Он выступает как политик, обладающий масштабным мышлением, в совершенстве владеющий диалектикой, что позволяет ему видеть дальнейшую перспективу через анализ ошибок, отрицание изжившего и не оправдавшего себя.

«Однако основные причины трагедии, переживаемой народом, лежат внутри нашего государства и, прежде всего, — в монопольной экономике и морально-политическом облике его руководства.

…Я не могу утверждать, как некоторые другие, что партия ни в чем не виновна. Это далеко не так. Партия прежде всего виновна в том, что, осуществляя длительное время монопольное право на власть, растеряла опыт политической борьбы, реальные оценки обстановки и опору в массах. Процесс демократизации КПСС обязана была начинать с самой себя. Привести к управлению талантливых, национально и государственно мыслящих людей, любящих Россию, а не называющих ее „этой страной“, — людей, способных эволюционным путем провести крайне необходимые стране реформы. Она должна была понимать, что сложные государственные системы модернизируются только по частям. В противном случае — потеря управляемости и полный хаос, что мы и наблюдаем сегодня повсеместно.

ЦК КПСС, к сожалению, не хватило мужества освободить Горбачева даже тогда, когда уже были очевидны его полная неспособность руководить партией и государством, моральная нечистоплотность, нарушение клятвы, данной народу. Поразительно, но нобелевский лауреат, развязавший гражданскую войну в собственной стране, спустивший государственный флаг с Кремля и прихвативший целый квартал собственности КПСС, продолжает давать советы — как нам жить и работать.

Многим из нас недостало политического чутья и твердости возразить президенту Ельцину, когда он, разъезжая по стране и раздавая всем безграничные суверенитеты, обещал построить независимое государство всего с тремя функциями: единой обороной, транспортом и энергетикой (теперь и этого нет), что было не только антиконституционно, но и в высшей степени безграмотно. Каждый профессионал знает, что всякое государство держится как минимум на семи столпах, и, лишившись любого из них, — оно начинает разрушаться. Это, прежде всего, — единое экономическое и территориальное пространство, единая система финансов и налогов, единый язык межнационального общения, единые права личности, охраняемые государством, единая оборона и внешняя политика.

Мы должным образом не отреагировали и на крайне тревожный сигнал, когда в якобы респектабельной Эстонии заговорили о приоритете одной нации над другой, зарождая вражду народов по всей стране. Ныне в независимой Эстонии выдают уже коричневые паспорта так называемому русскоязычному населению, чего не позволили себе даже расисты ЮАР. А в Латвии дошли до того, что уже несколько месяцев выясняют, у кого из властей предержащих жены русские, что оценивается как бесспорный компромат.

Одного за другим отдавали на съедение осатаневшим борзописцам, дирижируемым мастером закулисных интриг А. Яковлевым, подлинных граждан Отечества, которые били тревогу за его целостность и судьбу…

Больше всего партия виновата в том, что пропустила к власти своих партбилетчиков — людей некомпетентных, не понимающих сути конституционных основ государства, специфики России, Союза как уникального национально-государственного образования, тех, кто пренебрег историческим опытом многих стран и народов. А этот опыт гласит: конституции всех стран исходят из приоритета защиты территориальной безопасности, ибо все государства складывались из завоеваний и ни одно не разрушалось без кровопролитных войн. Как видим, и мы не стали исключением…»

Далеко не все из тех, кто защищал партию в Конституционном суде, были готовы критически оценить ее деятельность. И не случайно в своем выступлении Геннадий Андреевич делает оговорку, что он, по сути дела, не согласен с прозвучавшими в Конституционном суде утверждениями о полной невиновности КПСС. Безусловно, нелегко было признавать собственную причастность к организации, не выдержавшей испытания временем, свое вольное или невольное попустительство антикоммунистическим силам, захватившим власть в стране и поставившим ее на край пропасти. Кроме того, сказалось сформированное в нескольких поколениях коммунистов едва ли не религиозно-мистическое отношение к аббревиатуре «КПСС», означающей для них нечто святое, стоящее выше понимания простых смертных, а потому не подлежащее критике. Нетрудно понять, почему некоторые левые радикалы выступление Зюганова восприняли в штыки, обвинив его в том, что он произнес «речь не защитника, а обвинителя партии». Оберегая КПСС, словно «священную корову», многие из них так и не поняли (или не захотели понять), что в Конституционном суде решающее значение имели не эмоции, а весомость и правовая состоятельность аргументов в защиту партии. Нужно было любой ценой вывести из-под удара ее сохранившуюся часть, чтобы на этой основе возродить российскую организацию коммунистов.

Впрочем, для некоторых наиболее радикальных деятелей само обращение коммунистов в Конституционный суд с целью добиться признания легитимности Компартии представлялось недопустимым соглашательством, политическим торгом с правящей антинародной верхушкой. А ведь вопрос стоял значительно шире, нежели он официально формулировался депутатами-коммунистами. По сути, речь шла о праве на жизнь самой коммунистической идеи, о законности деятельности коммунистов, возможности использования ими широкого арсенала легальных средств политической борьбы.

Благодаря такой кропотливой подготовке к процессу, всестороннему обоснованию своей позиции коммунистам удалось добиться приемлемого для себя решения Конституционного суда. В вынесенном им 30 ноября 1992 года вердикте в довольно сложных формулировках были признаны соответствующими Конституции положения указов президента применительно к роспуску имевшихся на территории России руководящих структур КПСС, а также КП РСФСР — в той степени, в какой она являлась составной частью КПСС. В то же время применительно к первичным территориальным организациям КП РСФСР эти положения были признаны противоречащими Конституции. Другими словами, суд подтвердил законность действий партийных организаций КП РСФСР на территории России и их право на создание новых центральных руководящих органов. 3 декабря газеты «Правда» и «Советская Россия» опубликовали «Обращение Инициативного комитета по созыву съезда коммунистов Российской Федерации». В нем отмечалось, что в ходе Конституционного суда «президентская сторона сделала все, чтобы превратить его заседания в политический процесс по делу КПСС. Она стремилась вершить суд над историей, однако своих целей не смогла добиться. Напротив, коммунисты вышли из суда несломленными и непобежденными». В числе других авторитетных деятелей Компартии «Обращение» подписал и Зюганов.

Трудно сказать, чем бы закончилось это противостояние, если бы в свое время здоровым силам КПСС вопреки позиции группировки Горбачева — Яковлева не удалось отстоять и провести в жизнь идею создания Компартии России. Конечно, тогда, два с половиной года назад, никто из сторонников организационного объединения российских коммунистов и предположить не мог, что они создают плацдарм для будущего, который позволит им после сокрушительного поражения сохранить, перегруппировать и сплотить свои ряды. Время только подтвердило их историческую правоту.

Безусловно, никто из тех, кто сражался за партию в Конституционном суде, не сложил бы оружия и в случае неблагоприятного исхода процесса. Но во что бы тогда вылилась борьба за возрождение массовой коммунистической организации, сказать трудно. Ведь к этому времени уже возникло несколько партий, созданных на базе платформ, образованных в КПСС: «Союз коммунистов», «Партия труда», «Российская партия коммунистов», «Российская коммунистическая рабочая партия», «Социалистическая партия трудящихся». Однако ни одна из этих партий так и не стала массовой, и между ними сохранялось множество идейных разногласий, приводивших к организационной разобщенности и раздробленности коммунистического движения. Не помогло преодолеть имевшиеся противоречия и создание Роскомсовета — консультативно-координационного центра организаций и объединений, образовавшихся из «осколков» КПСС и Компартии РСФСР. Сохранялись они и внутри возникшего движения за воссоздание единой КПСС (Союза коммунистических партий — КПСС).

Всё это, естественно, отразилось и на той атмосфере, в которой проходил II Чрезвычайный съезд КП РСФСР, собравшийся в феврале 1993 года. Характер его работы не без иронии, но весьма точно отразила в одной из своих публикаций газета «День»: «Съезд с блеском продемонстрировал плоды коммунистического плюрализма, убедительно показал, что коммунисты способны наплодить столько же платформ и линий, сколько и демократы».

Вместе с тем за разноголосицей, пестрым многообразием мнений, прозвучавших на съезде, явственно обозначились две основные линии, отражавшие настроения делегатов и их видение возрождаемой партии. Значительная часть делегатов разделяла позицию «классических коммунистов», руководствовавшихся традиционными идеями и полностью опиравшихся на политический опыт КПСС, не подвергая его сколь-нибудь серьезному критическому анализу. Однако большинство все же полагало, что идеология и методы работы партии в кардинально изменившихся условиях требуют решительного пересмотра. Многим импонировали взгляды Зюганова, который, выступая на съезде, сформулировал мировоззренческую платформу новой Компартии. По его мнению, главными составляющими идеологии коммунистов должны стать: справедливость — как основа социалистического идеала, народность — как форма реализации народовластия, государственность — не просто как форма существования, но и инструмент гармонизации интересов граждан, патриотизм — как средство сохранения традиций, связи времен и поколений.

Внутрипартийное противостояние обострилось при выборе руководящих органов партии и привело к размежеванию делегатов при обсуждении кандидатур, выдвигаемых в Центральный исполнительный комитет КПРФ. Одни выступали за взаимное прощение былых грехов, другие считали, что партии не по пути с теми, кто запятнал себя соучастием в горбачевщине и бездействовал после августа 1991-го. По мнению сторонников создания качественно новой политической партии, возглавить ее должен был человек, не отягченный сотрудничеством с высшей партноменклатурой, свободный от груза традиций, свойственных властным структурам прошлых лет, способный привнести в жизнь партии плодотворные идеи, восстановить ее живую связь с массами. Подавляющее большинство членов избранного съездом ЦИК остановили свой выбор на Зюганове.

Избрание Зюганова председателем ЦИК КПРФ в какой-то мере было неожиданным не только для сторонних наблюдателей, но и для целого ряда тех партийных деятелей, которые являлись инициаторами воссоздания Компартии. Здесь, очевидно, сказалась старая привычка к тому, что при подготовке партийных съездов все принципиальные, в том числе и кадровые, решения обычно заранее готовились и согласовывались таким образом, что голосование по ним превращалось в формальность. В данном случае кандидатура Зюганова возникла уже в ходе обсуждения претендентов на высший пост в партии, которое носило действительно свободный, демократический характер.

Кстати, Геннадий Андреевич уже выдвигался на должность руководителя российской Компартии — в начале августа 1991 года, когда подал в отставку И. К. Полозков. Тогда на решении Полозкова сказалась беспрецедентная травля, которую развернули против первого секретаря ЦК КП РСФСР «демократические» СМИ. По существу, антисоциалистическими силами была испытана новая технология дискредитации партии — через создание непривлекательного имиджа ее лидера. В течение года против Полозкова велся непрерывный огонь на поражение из всех пропагандистских орудий. Но, к чести Ивана Кузьмича, он не сломался. Как считает Зюганов, его решение уйти с поста руководителя партии было мужественным поступком, продиктованным высшими интересами — надеялся он, что, лишившись «традиционного объекта» повседневных злобных нападок, враждебные СМИ вынуждены будут ослабить информационную войну против ЦК КП РСФСР. Никто тогда не предполагал, что уже осуществлялся иной сценарий — был запущен в действие план полного уничтожения партии.

На пленуме ЦК, удовлетворившем просьбу Полозкова об освобождении его от обязанностей первого секретаря, Зюганов свою кандидатуру снял, несмотря на то, что выдвинул его на пост руководителя Компартии России писатель Юрий Бондарев — человек, к которому он испытывал огромное личное уважение. Посчитал, что сам факт голосования по альтернативной кандидатуре может вызвать трещину в руководящем ядре организации, с которой коммунисты связывали свои надежды на сохранение страны и возрождение авторитета партии. Отказ мотивировал отсутствием должного опыта парламентской работы.

К февралю 1993 года ситуация изменилась коренным образом. Теперь Геннадий Андреевич чувствовал за своей спиной поддержку не только близких ему по духу единомышленников — его идею сплочения вокруг партии широкой коалиции народно-патриотических сил восприняла огромная часть партийного актива, рядовых коммунистов. Работа Зюганова в патриотических организациях, особенно его участие в создании Фронта национального спасения, приносила ощутимые плоды. Была преодолена полоса отчуждения, долгое время существовавшая между коммунистами и патриотическими организациями, на смену взаимному недоверию пришло понимание необходимости совместных действий во имя спасения государства. На примере деятельности Зюганова тысячи беспартийных людей, озабоченных судьбой Родины, убеждались, что коммунисты — это не записные патриоты, как им внушали либеральные СМИ, а наиболее стойкие и последовательные борцы за коренные интересы народа.

Все это открывало для КПРФ реальные возможности расширения социальной опоры, привлечения на свою сторону широких масс трудящихся и интеллигенции, возвращения утраченного авторитета. Но перспективы эти выглядели отнюдь не безоблачными. Партии предстояло преодолеть не только серьезные внутренние противоречия, которые после всех событий, предшествующих созданию КПРФ, были просто неизбежны, но и подтвердить свое право называться Коммунистической, возглавить борьбу трудящихся за восстановление народовластия, попранных завоеваний социализма. То, что сейчас для миллионов сторонников партии выглядит как само собой разумеющееся, пришлось отстаивать — не только на словах, но, разумеется, и на деле. Как ни печально это сознавать, но в тяжелейшее для страны время коммунистические идеи стали предметом политической конкуренции. Так, одновременно со съездом, учредившим КПРФ, свой съезд провела Российская коммунистическая рабочая партия, которая объявила себя правопреемницей КП РСФСР и осудила «стремление партократов реанимировать антикоммунистическую линию Горбачева в партии с коммунистическим названием». В довершение всего съезд РКРП оценил работу ЦК КП РСФСР за минувший период как неудовлетворительную и исключил из партии В. Купцова, И. Антоновича, А. Ильина и Г. Зюганова — «за осознанное и неосознанное пособничество антикоммунистам, за отход от классовых позиций, за ликвидаторскую деятельность». С не менее категоричными оценками Зюганова и его соратников, «отвергших революционный путь борьбы с буржуазной контрреволюцией», выступили Всесоюзная коммунистическая партия большевиков и другие радикал-большевистские организации, призывавшие «отдать все силы на разоблачение ренегатов». Последний призыв не расходился с делом, вот только на политическую и организаторскую работу с массами, консолидацию трудящихся ресурсов у них, видимо, уже не хватило. Некоторые из этих партий сохранили свои названия и до наших дней, но практически все они так и остались в прошлом веке.

Положение, сложившееся в российском коммунистическом движении в начале девяностых годов, вряд ли можно считать нормальным. «Странно, нелогично, необъяснимо и ничем неоправданно наблюдать в течение целого десятилетия наличие до десятка коммунистических „партий“, „союзов“ и „платформ“, — пишет в одном из своих исторических очерков И. П. Осадчий. — Если ты действительно коммунист, то у тебя — марксистско-ленинское мировоззрение, идеалы народовластия, социальной справедливости, социализма, бескорыстного и беззаветного служения трудовому народу… Остальные вопросы — второстепенные, подчиненные. По ним можно спорить, убеждать друг друга, но в рядах одной организации, в одной „коммунистической бригаде“, объединенной общими идеями, делами, целями». Под этими словами могла бы подписаться масса рядовых коммунистов, которых, мягко говоря, никогда не волновали тонкости идейных противоречий, существовавших между партийными лидерами. Но мало кто из них сделал шаг к сближению друг с другом, пренебрег амбициями во имя высших целей. Тогда, в феврале 1993 года, руководители большинства коммунистических организаций участвовали в работе съезда российской Компартии, но отказались войти в руководящие органы КПРФ, где за ними были специально зарезервированы места. Мотивировали они свои отказы разными причинами, но суть-то их была всем понятна: лучше иметь небольшую партию, но свою. В результате II съезд российских коммунистов, задумывавшийся как восстановительно-объединительный, свою вторую главную задачу — собрать разрозненные силы в единый кулак — так и не решил.

Не следует также забывать, что Зюганов принял руководство партией в обстановке жуткой антикоммунистической истерии, которая стала главной ширмой, прикрывавшей антинародную и антигосударственную суть деяний Ельцина и его приспешников. В сознательную жизнь уже вступало целое поколение, отравленное ядом антикоммунизма, с искаженным представлением об истории собственной страны, о ее духовных и культурных ценностях. Давно уже был исчерпан и кредит доверия партии со стороны старших поколений. Одним изменением политического облика Компартии его восстановить было невозможно: слишком часто за последние годы люди оказывались обманутыми. В сознании рядовых партийцев стоял образ прежней партии — организации всевластных «верхов» и бесправных «низов». К сожалению, не сбылись ожидания организаторов воссоздания КПРФ, что под ее знамена вернутся миллионы тех, кто состоял в рядах Компартии России до августа 1991 года. Лишь только каждый пятнадцатый из них подтвердил свое членство в новой партии. К тому же, как вспоминает Геннадий Андреевич, коммунисты были насторожены и ничего не хотели принимать на веру. Хотя в целом позиция партии, которую простые люди не без основания олицетворяли со взглядами Зюганова, встречала понимание, звучали и сомнения. Они высказывались и на многочисленных встречах, в которых Геннадий Андреевич участвовал едва ли не ежедневно, и в поступавших ему письмах. Приведем наиболее типичные выдержки из них:

«Среди тех, кто публично выступал против Горбачева, был т. Зюганов. Нельзя не уважать его за это. Но как можно состоять с ним в одной партии настоящему коммунисту, если Зюганов — автор и проводник в жизнь теории примирения красных и белых?

А. Шехирев, Набережные Челны».

«Никто не возражает против объединения всех оппозиционных сил. Но ведь это всего лишь задача минимум, верная на данный период. Однако значит ли это, что партия на сегодня должна отказаться от своей стратегической линии? Она ведь объявила себя коммунистической.

Л. Халафян, Москва».

Без ответов на эти острые вопросы воссоздать массовую партию и сплотить ее было невозможно. Приходилось объяснять, что время упрощенного толкования социализма безвозвратно ушло в прошлое, что в изменившихся исторических условиях особую актуальность обретает умение партии, не теряя своей стратегической линии, объединять вокруг себя все конструктивные силы, способные словом и делом служить своей стране, своему народу.

Но для того чтобы донести эти идеи до широких масс, предстояло провести огромную и кропотливую работу. Требовалось время, которого не было: в политическую борьбу нужно было вступать без промедления — над страной нависла реальная угроза ельцинской диктатуры.

Ко всем проблемам, которые столь неожиданно легли на плечи Зюганова, добавлялась острая нехватка материальных средств, которую испытывала партия, особенно в первые месяцы после восстановления. К примеру, Геннадию Андреевичу довольно длительное время после избрания председателем ЦИК приходилось зарабатывать свой хлеб насущный в качестве политического обозревателя газеты «Советская Россия».

Даже этот далеко не полный перечень обстоятельств, с которыми пришлось столкнуться Зюганову, позволяет понять, почему он назвал процесс становления возрожденной Компартии России не просто трудным, но и мучительным. Свирепствующий в стране экономический и политический кризис отодвигал решение насущных внутрипартийных задач на второй план: обстановка требовала от КПРФ неотложных и решительных действий по консолидации всех здоровых сил общества, чтобы остановить произвол президентской власти, предотвратить крах экономики и дальнейшее обнищание нации. Характеризуя сложившуюся на тот период обстановку, Геннадий Андреевич писал, что она развивается «от плохого к худшему, от кризиса к экономической, социальной и национально-государственной катастрофе. Полное банкротство власти очевидно».

«Шоковая терапия», осуществленная бывшим завотделом журнала «Коммунист» Т. Гайдаром по рецептам американских экономистов типа Джеффри Сакса, привела экономику в состояние комы. Осенью 1992 года почти в два раза возросли темпы падения промышленного производства. Инфляция достигла 5–7 процентов в неделю. Примерно в три раза по сравнению с летними месяцами упал курс рубля по отношению к доллару. Отпуск цен привел к их росту в течение года в 36 раз. Оказались промотанными практически все государственные стратегические резервы, исчерпан золотой запас. Фактическая безработица достигла 20 процентов. Страну захлестнула волна насилия: в 3–4 раза возросло количество краж и грабежей, в 17 раз увеличилось число случаев захвата заложников. В конце 1992 года правительство возглавил В. С. Черномырдин, но прежний, обанкротившийся курс Гайдара существенных изменений не претерпел. Результаты известны: «Хотели как лучше, получилось как всегда».

Экономический крах оказал отрезвляющее воздействие на Верховный Совет: значительная часть его депутатов стала отходить от демократического угара. Но в попытках депутатского корпуса образумить проводников губительной для страны реформы ельцинская команда усмотрела угрозу своему господству. И действительно, кризис экономики создавал реальные предпосылки отрешения президента от власти. И оно могло бы осуществиться, если бы оппозиционно настроенное депутатское большинство сумело проявить в своих требованиях и действиях последовательность, настойчивость и принципиальность. Однако в решающие моменты оно оказывалось подверженным конъюнктурным колебаниям, проявляло склонность к половинчатому разрешению возникавших конфликтов. Вряд ли следовало ожидать иного от тех, кто еще совсем недавно принимал декларации, подрывавшие СССР и суверенитет России, власть Советов, безропотно передавал свои полномочия исполнительным структурам, способствуя бесконтрольности и безответственности президентской власти.

Именно этими особенностями депутатского корпуса умело пользовались радикал-экстремисты из окружения президента, делая ставку на то, чтобы довершить государственный переворот руками самих народных избранников, окончательно ликвидировать советскую власть в лице Съезда народных депутатов и Верховного Совета. В ход шла излюбленная Ельциным тактика ультиматумов, подкупа и запугивания, активно использовалась политика кнута и пряника. 10 декабря 1992 года, во время работы VII съезда народных депутатов, президент выступил по телевидению с обращением к гражданам России, в котором назвал Съезд главным оплотом консерватизма и реакции, возложил на него основную ответственность за тяжелую обстановку в стране и обвинил депутатов в подготовке «ползучего переворота». В качестве выхода из кризиса он предложил провести всенародный референдум о доверии президенту, пообещав подчиниться воле народа при любом его исходе.

В то же время полным ходом шла подготовка к замене конституционного строя буржуазной формой правления. Под присмотром западных советников за рубежом уже писалась новая Конституция. Были известны и имена тех, кто второпях лепил ее текст: С. Шахрай, А. Румянцев, Б. Золотухин… 1 февраля 1993 года на РТР был показан сюжет об участии в работе над проектом Конституции Российской Федерации представителей США.

Несмотря на то, что VII съезд народных депутатов завершился принятием компромиссных соглашений, политический кризис не ослабевал и во время работы VIII съезда, состоявшегося в марте 1993 года, вступил в новую фазу. Ее апогеем стало очередное телевизионное выступление Ельцина, который заявил, что Съезд «стал генеральной репетицией реванша бывшей партноменклатуры», и сообщил, что он подписал закон об особом порядке управления страной, что фактически означало установление президентского правления и оттеснение от власти Советов всех уровней. На следующий день, 20 марта, был издан президентский указ о назначении на 25 апреля 1993 года всенародного референдума.

Тем временем КПРФ еще только ступала на арену политической борьбы, причем первые шаги ей пришлось делать в экстремальных условиях. Вскоре после своего избрания лидером партии, отвечая в одном из интервью на вопрос: «Как может отразиться на хрупкой надежде достижения согласия в обществе негативное отношение коммунистов к курсу на реформы и демократизацию?», Зюганов заявил: «Компартия никогда не стояла в оппозиции демократизации и реформам. Мы активно будем поддерживать те преобразования, которые будут укреплять государственность, повышать благосостояние людей и действительно способствовать гуманизации общества». Эти слова для некоторых наблюдателей послужили поводом охарактеризовать нового руководителя Компартии как сторонника прагматической идеи социальной коррекции реформ, терпимого к курсу, проводимому Ельциным.

Однако у Геннадия Андреевича никогда не было ничего общего с ельцинским пониманием демократии и путей реформирования экономики страны. Изложенная им принципиальная позиция означала только одно: в своей деятельности партия нацелена на конструктивную работу и намерена руководствоваться прежде всего высшими государственными, общенациональными интересами. Компромиссы возможны и даже необходимы, но только в тех случаях, когда они способны предотвратить дальнейшее сползание страны в бездну. Для Зюганова был органически неприемлем принцип «Чем хуже — тем лучше», на который едва ли не открыто уповали многие политические деятели, ожидая нужного для них поворота в настроении масс, развития событий по сценариям, способным привести к непоправимым, трагическим последствиям. Например, после VII съезда народных депутатов довольно громко звучали голоса тех, кто считал, что не следовало отстранять Гайдара от руководства реформами — надо было дать ему возможность полностью продемонстрировать свое банкротство и только потом ставить вопрос об изменении экономической стратегии. По этому поводу Зюганов сразу же высказался в печати: «Оппозиция не может себе позволить подобных игр, ибо мы стоим перед рубежом, за которым кризис может стать необратимым. Было бы преступлением перед страной отказываться от малейших возможностей немедленно выправить положение».

В марте 1993 года КПРФ дала жесткую оценку попытке президента узурпировать власть в стране, выступив со специальным заявлением. Этот документ отражает принципиальную и последовательную линию Компартии, ее верность стратегическому курсу, провозглашенному II съездом, дает возможность более объективно разобраться в той позиции, которую она занимала в период разразившегося политического кризиса и последующих драматических событий. Знакомство с ним позволяет понять, насколько нелепы повторявшиеся время от времени в печати измышления о якобы каких-то «особых», закулисных отношениях Зюганова с Ельциным, обеспечивавших «благосклонное» отношение властей к деятельности партии.

«Центральный исполнительный комитет Компартии Российской Федерации оценивает заявление президента Российской Федерации 19 марта как акт государственного переворота, цель которого — установить диктатуру, сходную с неограниченной самодержавной властью. Данным заявлением практически ликвидируется Конституция и конституционный строй. Демократия и права человека становятся не более чем абстрактным понятием в устах президента Ельцина. Само понятие государства примитивно упрощается до известного в истории утверждения: „Государство — это я“. В своем обращении к народу президент Ельцин вновь продемонстрировал свою приверженность патологическому антикоммунизму, возведенному им в ранг государственной политики. Чтобы быть до конца последовательным в антикоммунистической агрессивности, ему осталось одно — обвинить народ за его социалистическое прошлое. Кто мстит истории, тот мстит народу. Президент Ельцин уже сделал это в Беловежской Пуще, лишив многонациональный народ России союзного государства. Он продолжает мстить народу рыночным экстремизмом, варварскими реформами, искусственно вызванной нищетой, хищнической распродажей национального богатства, установлением диктатуры меньшинства над большинством.

Переход к особому управлению — это агония антинародного президентского режима, выражение страха перед ответственностью за последствия разрушительной политики. Президент посягнул на святая святых — на народовластие, на власть Советов, лицемерно замаскированное под защиту народных интересов. На самом деле это неприкрытое посягательство на государственную целостность России, на права субъектов Российской Федерации и ее граждан. В созданной им критической ситуации реальной стала опасность гражданской войны, распада страны. В этот трудный час ЦИК КПРФ обращается к коммунистам, ко всем гражданам с призывом защитить конституционный строй России, не поддаваться на провокации, решительно пресекать любые антиконституционные действия, от кого бы они ни исходили. ЦИК КПРФ видит настоятельную необходимость в объединении усилий всех патриотических сил на защиту Советов народных депутатов как единственно законной конституционной основы политической системы Российской Федерации. Только этот путь ведет к мирному выходу из создавшегося политического кризиса. Отказаться идти по нему — значит согласиться с фатальной неизбежностью национально-государственной катастрофы. Ответственность за продолжение отечественной истории должна образумить всех политиков. Цена безответственности — судьба России».

Опираясь на поддержку левых сил, IX съезд народных депутатов внес в повестку дня вопрос об импичменте президенту, но для принятия решения об отрешении Ельцина от власти не хватило несколько десятков голосов. Борьба исполнительной и законодательной ветвей власти закончилась очередным временным компромиссом. Было признано недействительным обращение президента, но при этом принято решение провести референдум и вынести на него вопросы о доверии президенту, Верховному Совету и судьбе реформ. Итоги состоявшегося в апреле референдума показали, что ни одна из конфликтующих сторон не имела решающей поддержки народа. Сложившуюся в стране политическую ситуацию Зюганов подробно проанализировал в своем докладе на майском пленуме ЦИК КПРФ. Публикация основного содержания этого выступления на страницах «Советской России» была снабжена заголовком, точно отражающим его лейтмотив: «Весна иллюзий». Именно такой оказалась весна 1993 года для оппозиции, которая впала в состояние, близкое к эйфории: многим казалось, что стоит приложить еще немного усилий — и преступная ельцинская группировка будет устранена с политической арены. Подобное заблуждение переживала и значительная часть коммунистов.

«Оппозиция, — подчеркнул Зюганов, — до сих пор дезориентировала и себя, и своих сторонников, делая ставку на скорый взрыв народного возмущения и падение правящего режима. Мы также придерживались недостаточно обоснованного представления, что режим не имеет сколько-нибудь широкой поддержки в трудящихся массах…

Я думаю, пора нам перестать выдавать желаемое за действительное и взглянуть на вещи трезво. Да, страна все глубже погружается в хаос, усиливаются процессы упадка и дезинтеграции буквально во всех жизненно важных сферах. Однако следует признать и то, что организаторы и исполнители распада СССР и России действуют по тщательно разработанному плану, держат его под строгим контролем».

Именно в докладе на майском пленуме ЦИК Геннадий Андреевич впервые ввел в оборот понятие «управляемая катастрофа». Новую социальную технологию ельцинисты использовали для того, чтобы постоянно нагнетать социальную напряженность, не доводя дело до всеобщего социального взрыва. Это оружие, более изощренное, нежели применявшийся до этого механизм манипулирования общественным сознанием через СМИ, застало оппозиционные силы врасплох. Но, как оказалось, менялись не только средства политической борьбы. Итоги референдума неожиданно обнаружили, что сложившиеся в партии представления о характере социальных изменений, происходивших в обществе, часто не соответствовали действительности. Так, Зюганову пришлось с горечью признать, что на референдуме левые силы потерпели поражение в промышленных областях Центральной России и Урала, в которых сосредоточен огромный отряд индустриального рабочего класса, расположены крупнейшие культурные и научные центры. Предстояло ответить на вопросы: «Почему класс, про который коммунисты не уставали повторять, что он по самой своей природе — коллективист, органически восприимчивый к социалистическим ценностям, дал втянуть себя в процесс разграбления общенародного достояния? И почему крестьянин, традиционно определяемый как потенциальный мелкий буржуа, в массе своей быстро раскусил опасность реставрации частной собственности на землю и выступил против разрушения крупных коллективных хозяйств, против денационализации земли и, следовательно, против политики ельцинского режима?»

Коммунисты столкнулись и с другим серьезным противоречием: массовые уличные акции оппозиции, значительно охладившие весной 1993 года экстремистский пыл Ельцина, далеко не в полной мере отражали общие настроения людей. Например, в Москве, где состоялись самые мощные антиельцинские митинги и демонстрации, за Ельцина на референдуме было отдано 72 процента голосов. Впрочем, одна из главных причин такого несоответствия для Зюганова была понятна: к сожалению, КПРФ еще не набрала достаточных сил, чтобы доминировать в массах, оказывать на уличные мероприятия целенаправленное влияние. В результате на улице господствовала стихия, проводимые акции не имели должной конструктивности, часто страдали бессмысленным словоизвержением многочисленных ораторов, представлявших самые разные политические течения. Людей объединяло главным образом возмущение политикой Ельцина, вызывавшей естественное чувство протеста. Но при этом неизбежно вставал и другой вопрос: «А что же дальше?» Каждый из «уличных вождей» давал на него свой вариант ответа.

Референдум выявил резкий спад политической активности населения, причем явный отход от политики продемонстрировали зрелые люди в возрасте 40–50 лет. С одной стороны, это объяснялось глубоким их разочарованием политикой властей. С другой — люди не видели достойных лидеров, которым они могли бы вверить свою судьбу. Мало кто питал иллюзии по поводу чудесного «прозрения» перешедших в оппозицию президенту Хасбулатова, Руцкого и большинства депутатов Верховного Совета — ведь еще совсем недавно они рьяно защищали Ельцина и внесли немалый вклад в становление антинародного режима. Наивно было связывать с ними надежды на принципиальное изменение политического курса.

Но даже такой парламент — аморфный и непоследовательный в своих действиях — был на то время главным тормозом на пути Ельцина к тому, чтобы разрушить сохранявшийся каркас государственности, распродать всю страну и провести грабительскую приватизацию. Поэтому было ясно, что он не остановит запущенный им так называемый «конституционный процесс», основное содержание которого определял тезис, высказанный Ельциным на Конституционном совещании в июне 1993 года: «Советы и демократия несовместимы». Президентское окружение никак не устраивало сложившееся относительное равновесие между ветвями власти, поскольку даже шаткая стабилизация позволяла оппозиции продвинуться к своей главной цели и создать, наконец, правительство национального спасения, способное повернуть реформы в созидательное русло, приступить к восстановлению единого союзного рынка, нарушенных экономических связей. Опыт предшествующих месяцев не оставлял сомнений: Ельцин будет стараться любыми средствами раскачать обстановку. И в этих условиях, как постоянно подчеркивал Зюганов, особенно важно было сохранить выдержку, спокойствие, бдительность, не поддаваться ни на какие провокации.

На майском пленуме ЦИК КПРФ по инициативе Геннадия Андреевича было принято заявление «О борьбе с политическим и государственным экстремизмом», в котором предупреждалось об угрозе, нависшей над властью Советов. В качестве единственно возможного мирного выхода из сложившегося противостояния коммунисты предложили досрочные выборы обеих ветвей власти. Их стремление действовать в рамках конституционного поля, не допустить, чтобы развитие событий привело к гражданской войне, лишало врагов Компартии возможности предъявить ей обвинения в экстремистских замыслах.

Десятки опубликованных воспоминаний участников и свидетелей событий 1993 года говорят о том, что практически все лидеры коммунистических и патриотических организаций сходились в принципиальной оценке намерений Ельцина и не сомневались, что в решающий момент он не остановится перед применением силы. Однако разнились их представления о реальном соотношении сил — преобладали шапкозакидательские настроения, ничем не обоснованная убежденность, что в открытой схватке против ельцинского режима примут участие самые широкие массы трудящихся, а армия и другие силовые структуры не посмеют направить оружие против своего народа. Дух революционного романтизма вскружил горячие головы: многие не разделяли взвешенную позицию КПРФ и не прилагали особых усилий к тому, чтобы глубже разобраться в настроениях людей, понять, насколько далеко зашло расслоение общества. Например, лидер «Трудовой России» Виктор Анпилов, достаточно честно и откровенно описавший события сентября — октября 1993 года в своей книге воспоминаний, сокрушался, что попытки его пропагандистов в октябрьские дни убедить рабочих крупнейших московских заводов — ЗИЛа, АЗЛК, «Серп и Молот» — присоединиться к восставшим не имели успеха: «На наши призывы объявить забастовку, прийти поддержать Верховный Совет рабочие ЗИЛа отвечали руганью: „Ельцин, Гайдар, Руцкой, Хасбулатов — какая разница?! Они дерутся за власть, а нам кровь за них проливать? Пошли они все…“» Но ведь то, что придется столкнуться с подобной, вполне прогнозируемой реакцией, можно и нужно было понять значительно раньше, а не тогда, когда трагедия уже разыгралась.

Как известно, ее отправной точкой стал вечер 21 сентября 1993 года, когда Ельцин объявил о том, что «разгоняет к чертовой матери» Съезд народных депутатов и Верховный Совет, упраздняет действующую Конституцию, а до принятия нового Основного Закона и избрания Федерального собрания будет править посредством своих указов. Указ № 1400, приводивший в действие механизм государственного переворота, назывался «О поэтапной конституционной реформе». Один из главных его разработчиков — Ю. Батурин в апреле 2006 года в интервью радиостанции «Эхо Москвы» признал, что этот «план выхода из ситуации» был подготовлен задолго до сентября и ждал своего часа на столе у Ельцина. Сегодня не вызывает сомнения, что и ход всех последующих событий был заблаговременно спланирован и лишь направлялся в заданное русло. Один только факт, что телевизионные установки, которые демонстрировали всему миру расстрел российского парламента, были заказаны еще до 21 сентября, заранее привезены и установлены в соответствующих точках, свидетельствует о том, что вооруженный захват Верховного Совета был главным звеном в планах организаторов переворота.

Очевидно, для того чтобы подчеркнуть «эпохальность» указа, в нем была проставлена не только дата, но и время его подписания: 20.00. Хотя миллионы людей и без того будут помнить эту «веху» в истории «демократических реформ», в очередной раз обнажившую истинное лицо российской «демократии», которая за годы своего существования не претерпела существенных изменений — меняются лишь технологии, способы узурпации власти узкой группой лиц. Преемственность «демократического» курса еще раз подтвердила прокатившаяся по стране после кончины Ельцина в апреле 2007 года волна возвеличения его заслуг как поборника свободы.

До сих пор Зюганов уверен в том, что и после обнародования указа № 1400 можно было избежать лобового столкновения. Председатель Конституционного суда Валерий Зорькин, который, по мнению Геннадия Андреевича, занимал в те дни последовательную, принципиальную позицию и как гражданин действовал в духе неукоснительного соблюдения законности, поддержал идею собрать представителей противоборствующих сторон на «согласительное совещание». Оно было намечено на 4 октября и помимо вопроса о разблокировании Дома Советов должно было наметить путь выхода из кризиса, который многим виделся в проведении досрочных выборов президента и парламента. Подобный подход к разрешению конфликта приветствовал патриарх Алексий II, предложивший 29 сентября свое посредничество. На следующий же день в Свято-Даниловом монастыре начались переговоры. Шли они тяжело, но вплоть до событий 3 октября оставляли реальные шансы на мирный исход противостояния.

За переговорный процесс высказалось подавляющее большинство губернаторов. Состоявшееся 30 сентября совещание представителей 62 субъектов Федерации потребовало от руководящих органов всех ветвей власти обеспечить одновременные досрочные выборы президента и высшего законодательного органа страны не позднее первого квартала 1994 года, при сохранении действующей Конституции до их проведения.

В том, что кровавую развязку можно предотвратить, Зюганов убеждался, встречаясь с председателем Моссовета Н. Гончаром, с прокурором Москвы В. Пономаревым, представителями «Демократической России». Было известно, что и в окружении Ельцина находились влиятельные люди, понимавшие, какую опасность он несет стране, а потому пытавшиеся убедить его пойти законным путем.

Нельзя обойти стороной позицию патриотической интеллигенции, обратившейся к патриарху через газету «Советская Россия»:

«Мы обращаемся к Вам как к Главе Русской Православной Церкви с убедительным призывом в час тяжелейшего испытания прийти на помощь нашему народу, на помощь миллионам Ваших прихожан. Призываем встать во главе всей страны в борьбе за восстановление Конституции России и гражданского мира… Мы знаем, что Церковь не любит вмешиваться в мирские дела, отдавая себя заботам о возвышенном и вечном. Но, если бы Ваш предшественник — Святой Патриарх Гермоген не пришел бы на помощь своему Отечеству, России уже не было бы более трех веков.

Ведь если прольется кровь и погибнут сотни героических защитников демократии в Доме Советов, в том числе и трое православных священников, то их кровь окажется на Вашем белоснежном облачении…»

Среди подписавших обращение были писатели В. Распутин, А. Проханов, В. Сорокин, С. Куняев, В. Крупин, артисты и режиссеры С. Говорухин, Т. Доронина, С. Бондарчук, М. Ножкин, художник А. Шилов, композитор Г. Свиридов…

В то время, когда видные представители русской культуры пытались предотвратить кровопролитие, интеллигенты-либералы, как мы помним, требовали от Ельцина продемонстрировать силу «молодой демократии» — «раздавить гадину». Вмиг были забыты все столь любимые ими рассуждения о величии гуманистических ценностей демократии — они в них больше не нуждались. Г. Попов на встрече президента с представителями объединений демократических организаций заявил: на переговоры не идти, никакого посредничества не принимать. Свою заветную мечту высказала В. Новодворская: «В августе 91-го года мы не добили коммунистов, и если в 93-м мы не добьем Советы — грош нам цена». Давала рекомендации газета «Московский комсомолец»: «По улицам должны ездить казачьи сотни и оперативно реагировать на каждый красный флаг».

Перспектива досрочных выборов пугала «демократов». Было ясно, что такие выборы пройдут под патриотическими лозунгами и будут означать окончательное банкротство ельцинского режима. Поэтому они и раскручивали маховик антигосударственного переворота, использовали малейшие возможности, чтобы спровоцировать оппозицию на противоправные действия и обвинить ее в экстремизме.

«Ни в коем случае не поддаваться ни на какие провокации!» — эту мысль Зюганов настойчиво внушал Хасбулатову, Руцкому, другим организаторам обороны Дома Советов, неоднократно высказывал на митингах, которые непрерывно шли у стен здания Верховного Совета. Однако с балкона над подъездом № 7, предоставленного для ораторов, куда чаще звучали более радикальные призывы. По всему было видно, что многие из рядовых защитников Дома Советов плохо понимали характер происходящего. Нет в этом их вины — ведь даже среди лидеров Верховного Совета, руководителей штаба обороны не было выработано единой позиции: важнейшие решения принимались спонтанно и нередко противоречили друг другу. До сегодняшнего дня так никто вразумительно и не объяснил, чем, например, руководствовался председатель Союза офицеров Станислав Терехов, когда с вооруженной группой предпринял попытку захватить Объединенный командный пункт армий СНГ на Ленинградском проспекте? В результате пролилась первая кровь, ситуация резко обострилась и блокада Дома Советов была ужесточена. А ведь Зюганов лично предупреждал Терехова, что рядом с ним находятся «подставленные» люди, которые только и ждут повода для провокаций.

Рядом с оцеплением Дома Советов Геннадий Андреевич вместе с H. M. Харитоновым организовал дополнительный штаб по оказанию помощи защитникам Верховного Совета, где собиралось продовольствие и куда стекалась вся информация по обстановке в Москве. В ночь на 3 октября Зюганов в очередной раз встретился с Александром Руцким. Разъяснил, насколько важно продержаться еще пару дней, сохранить выдержку, перетерпеть, не поддаваться на провокации. Все уже было подготовлено к соглашению, подготовлен проект документа, и стороны должны были начать решающий раунд переговоров в 12 часов дня 4 октября. Одновременно предупредил: в Останкино пригнали спецназ — на бэтээрах, с полным боекомплектом и с приказом стрелять на поражение. Поэтому — никаких походов за оцепление Верховного Совета!

Показалось, что тот все понял. А на следующий день Зюганов с недоумением увидел, как телевидение тиражирует призыв Руцкого: «Вперед, на Останкино!»

Нелегко далось Геннадию Андреевичу решение выступить по телевидению. Встретился с руководителем ВГТРК О. Попцовым, постарался его убедить предоставить ему эфир: людям надо рассказать, что все готово к переговорам, надо уберечь их от провокаций и бойни, иначе завтра — гражданская война. В своем обращении к телезрителям Зюганов подчеркнул, что единственный выход из сложившегося положения — поиск компромисса на основе взаимного признания противостоящими сторонами необходимости проведения досрочных выборов президента и парламента. Призвал москвичей сохранять спокойствие и выдержку, воздержаться от массовых шествий и митингов, чтобы избежать новых столкновений.

Тем временем организаторы конфликта всячески подогревали и без того накаленную обстановку. Хорошо известно, что во время массовых шествий под прикрытием омоновцев действовали группы подготовленных провокаторов, которые забрасывали демонстрантов камнями, пытаясь заставить их пойти на прорыв милицейских кордонов. Официальное расследование показало, что первый выстрел, с которого началась массовая бойня в Останкине, был сделан из телецентра.

Ранним утром 4 октября первыми открыли огонь снайперы, среди которых были и наемники, прибывшие из-за рубежа. Стреляли по подразделениям, разворачивавшимся для нападения на Дом Советов. Хладнокровно убивали «своих», чтобы «поднять» у них «боевой дух», пробудить у участников штурма злобу и ненависть и направить ее против тех, кто укрывался за стенами здания Верховного Совета. Позднее официально, в том числе и путем проведения многочисленных баллистических экспертиз, было установлено, что ни один из нападавших не был убит из оружия, находившегося в Доме Советов.

Штурм Верховного Совета начался вероломно, без предупреждения. Его организаторы даже не предложили вывести с заблокированной территории людей, хотя прекрасно были осведомлены, что подавляющее большинство из них не имело оружия, что в здании находятся женщины и даже дети.

И все же никто из тех, кто, защищая Конституцию и законное право парламента работать в нормальных условиях, оставался в Доме Советов до конца, не верил, что Ельцин решится на физическое уничтожение высшего представительного органа народной власти, применит оружие против своего народа. У людей, выросших с убеждением, что в случае большой беды государство всегда защитит их, придет на помощь, это не укладывалось в сознании. Однако чудовищное преступление свершилось.

Погибли люди. Искренние, светлые, мужественные, храбрые. Которые по духу, по величию своего поступка оказались несравнимо чище и выше многих из тех, кто руководил ими в те дни. Чем, например, можно объяснить после всего случившегося поведение Руцкого — офицера, мужчины, — который едва ли не больше всех призывал к решительным действиям, а потом демонстрировал заводскую смазку на своем новеньком автомате: мол, не провинился я, не стрелял?

Не без основания считается, что спецподразделения и армейские части, участвовавшие в штурме, покрыли себя несмываемым позором. Но далеко не все продавали офицерскую честь за долларовые купюры, которыми накануне штурма щедро одаривал своих подчиненных генерал Кобец, изменивший воинской присяге еще в августе 91-го. Отказались применить оружие против защитников Дома Советов офицеры и бойцы знаменитой группы «Альфа». Они вошли на осажденную территорию, но только для того, чтобы броней своих машин, своими бронежилетами заслонить находившихся там людей от пуль. В течение нескольких часов «альфовцы» выводили из-под обстрела осажденных, выполняя свой долг по обеспечению безопасности граждан России. О их мужестве и выдержке свидетельствует такой факт: за все время нахождения в самом пекле событий ими было израсходовано в общей сложности всего четыре патрона.

…Спустя три дня Зюганов провел самую трудную в своей жизни пресс-конференцию. Во-первых, сомневался, сумеет ли он беспрепятственно добраться до Большого Комсомольского переулка, где в одном из зданий патриотические организации арендовали две небольшие комнаты с примыкавшим к ним маленьким залом для совещаний. Во-вторых, не было никакой уверенности, что объявленная им пресс-конференция для российских и иностранных журналистов не будет сорвана каким-нибудь иным способом. А если она все же состоится… Дальше задумывать не хотелось — ведь близкие друзья откровенно предрекали неминуемый арест.

Для таких невеселых предположений были веские причины. Действовал режим чрезвычайного положения, а по сути, как считал и открыто заявил об этом Геннадий Андреевич, в стране установилась система военно-политической диктатуры. Оппозиция оказалась парализованной: часть ее активных деятелей была арестована, другие скрывались. Были запрещены почти все оппозиционные организации и издания. По Москве рыскали агенты ельцинской охранки.

Неудивительно, что в этих условиях сообщение одного из ведущих лидеров оппозиции о проведении пресс-конференции вызвал среди журналистов настоящий ажиотаж — в помещении, где она проходила, царила настоящая давка.

Зюганов изложил свои оценки происшедших событий, охарактеризовав расстрел Дома Советов как величайшее преступление против народа, направленное на то, чтобы уничтожить Советы и оппозицию, установить режим неограниченной власти и открыть кампанию по беспрепятственному разграблению страны. Было высказано требование КПРФ прекратить устроенную режимом вакханалию, преследование оппозиции и восстановить попранные конституционные права граждан, общественных и политических организаций, отменить запрет на оппозиционные газеты.

Открытая и, как выразился один из журналистов, «отчаянно-храбрая» позиция Зюганова произвела в глухом информационном пространстве эффект настоящего взрыва. Однако, учитывая огромный интерес, проявленный к выступлению Геннадия Андреевича средствами массовой информации и представителями мировых информационных агентств, власти не рискнули применить к нему репрессивные меры. Хотя предупреждений, в том числе и из серьезных источников, о вероятности покушений было хоть отбавляй. Что за этим стояло — реальные намерения властей или попытки запугать его — разобраться было трудно, да и некогда.

Пресс-конференция послужила своеобразным толчком к оживлению деятельности партии: люди поняли, что силы сопротивления не сломлены, и стали оправляться от шока, от тяжелых потрясений, вызванных расстрелом Дома Советов, гибелью своих товарищей. Анализ ситуации на местах показал, что дееспособность КПРФ быстро восстанавливается, все партийцы подтверждают свое членство и готовность к дальнейшей работе. Это было чрезвычайно важно, так как следовало буквально в течение нескольких дней выработать дальнейшую политическую линию.

Столь сложного выбора Зюганову делать еще не приходилось. На декабрь были назначены выборы нового законодательного органа — Федерального собрания. И большинство левых партий, считая выборы незаконными, замешанными на крови невинных людей, сочло участие в них недопустимым.

Геннадий Андреевич полагал, что, устранившись от выборов, КПРФ совершит непростительную ошибку. Отказ от легального способа борьбы означал щедрый подарок ельцинскому режиму — нельзя было отдавать ему просто так всю полноту власти в стране и способствовать установлению безраздельного господства тех, кто готовится учинить над Россией окончательную расправу. Трибуна выборов была необходима и для того, чтобы рассказать народу о мракобесии и ужасах, учиненных ельцинистами в Москве, разъяснить, что им сулит дальнейшее укрепление подобной власти. Не использовать подобные возможности — значит проявить политическое невежество, недальновидность, предать павших товарищей.

Решение об участии в выборах принималось всей партией. Чтобы выяснить позицию коммунистов, ЦИК КПРФ поручил всем без исключения обкомам провести пленумы, собрания руководящих органов и первичных организаций, опросить партийный актив поименно: должна партия пойти на выборы или нет? Возникли трудные и бурные дискуссии, но в конечном счете положительно высказались практически все региональные организации. Обособленную позицию занял Московский горком, выступивший за бойкот избирательной кампании.

На состоявшемся в конце октября пленуме ЦИК КПРФ Геннадий Андреевич еще раз изложил свою точку зрения: партия обязана идти на выборы для того, чтобы быть вместе с обманутым народом и чтобы поддержать людей, способных возродить обманутую Россию. В заявлении избирательного объединения «Коммунистическая партия Российской Федерации» говорилось: «КПРФ рассматривает участие в выборах как средство проложить путь закону, восстановлению гражданского мира, разоблачения деструктивных действий властей; сохранения и активизации партийных организаций, привлечения новых сторонников; использования дальнейших возможностей для изложения взглядов партии на пути выхода из кризиса и будущее устройство России; „провала“ принятия на референдуме недемократической конституции».

К этому моменту КПРФ сумела добиться официальной санкции Минюста и Центризбиркома на право выдвижения своих кандидатов. Для того чтобы обвинить партию в экстремизме и вычеркнуть ее из избирательных списков, власти не нашли никаких оснований: в период октябрьского кризиса руководство КПРФ сделало все, чтобы не допустить перерастания противостояния в гражданскую войну. Это обстоятельство помогло отстоять право партии на жизнь, отвоеванное у Ельцина в Конституционном суде.

Тот факт, что Зюганов сумел спасти партию, вывести ее из-под удара, дал повод его недоброжелателям навести тень на плетень, поставить под сомнение искренность его поведения. Так, его линию в дни минувших трагических событий попытались объяснить не чем иным, как попыткой сохранить партию любой ценой, в том числе и путем соглашательства, готовностью к сотрудничеству с режимом. Не успев опомниться от полученных жестоких уроков и сделать из них надлежащие выводы, радикалы принялись искать виноватых вокруг себя, завели разговоры о том, что в октябре власть «валялась под ногами» и ее удалось бы взять, если бы Зюганов вывел на улицы «сотни тысяч своих сторонников». Припомнили ему и выступление на телевидении, и его «разлагающее» воздействие на «подверженного внушению» Руцкого, который, якобы поддавшись влиянию Зюганова, проявлял нерешительность и растерянность. При этом как бы в тени остались истинные причины неоправданных, граничивших с авантюризмом действий других левых лидеров, в том числе и тех, кто вновь надеялся разжечь большой пожар из охапки хвороста, проявил явную безответственность в отношении поверивших им людей.

Невольно задаешься вопросом: действительно ли критики Зюганова всерьез полагали, что на левом фланге сложились силы, способные взять власть в свои руки? Ведь было очевидно, что для решения такой задачи требовались совершенно иная, более качественная степень организации оппозиции и широкая всенародная поддержка. Но «истинные марксисты», провозглашавшие в октябрьские дни самые смелые революционные лозунги, почему-то предпочитали не замечать, что ни того ни другого не было, что расчет на стихийный подъем масс (и армии в том числе) не имел под собой никаких оснований. В массовом сознании причиной возникшего кризиса было не что иное, как дележ властных функций, обычная ссора «в верхах», между Ельциным и его бывшими подручными, которые никак «не тянули» на роль спасителей Отечества. Среди них и речи не шло о смене курса, о борьбе за возрождение социализма, за высшие ценности.

Что касается КПРФ, то она к этому времени была попросту не готова взять на себя роль политического авангарда трудящихся. Партия еще не успела оформиться в прочную организацию, не устоялась, не укоренилась в массах. Итоги декабрьских выборов в Государственную думу первого созыва наглядно отразили расклад сил и настроений, сложившихся в обществе. За КПРФ отдали голоса 12 процентов избирателей. Если учесть, что значительная их часть обратила свой взор на Компартию лишь после октябрьских событий, то нетрудно понять, какова была реальная поддержка у партии в начале осени. К тому же наибольшее число голосов (около 23 процентов) получила тогда ЛДПР, которая всегда привлекала маргинальные и деклассированные слои населения. А это только подтверждало те выводы, к которым Зюганов пришел еще весной 1993 года: страна тяжело больна, общество переживает глубокий социальный кризис.

Вот почему во время противостояния Верховного Совета и президента Зюганов так последовательно отстаивал свою позицию — она давала единственный шанс уберечь советскую власть. Если бы его удалось использовать, левые силы, сохранив мощную опору в лице Советов народных депутатов, основы советского конституционного строя, получили бы реальные возможности упрочения своих позиций и влияния в массах, психологический и моральный перевес над сторонниками ельцинского режима. Выдвижение иных задач при имевшейся на тот период зыбкой поддержке в массах было авантюрой, пустым фразерством, невольным или сознательным самообманом.

…За прошедшие с тех пор годы, наверное, и дня не проходило, чтобы те события так или иначе не напоминали о себе. Слишком многое тогда оказалось связанным в один узел, который и до сих пор остается не распутанным. Сотни раз Геннадий Андреевич перебирал в памяти все детали, эпизоды, нелегкие решения, которые приходилось принимать в 1993 году. И неизменно приходил к выводу: поступил тогда правильно, иного пути не было. Но то, что по прошествии лет воспринималось логично и убедительно, в те дни вовсе не казалось таким уж бесспорным. Страна находилась на изломе, и большинство событий развивалось стремительно и непредсказуемо. Каждое принятое решение сулило шаг в неизвестность, приходилось идти еще никем не хоженым путем, и существовала большая вероятность сбиться с дороги или увязнуть где-нибудь на обочине. Каждое решение давалось нелегко, но особенно тяжело было доказывать необходимость участия в декабрьских выборах. Со всех сторон сыпались обвинения. Напоминали о сотнях погибших, о тех, кто подвергся репрессиям, насилию, избиениям, издевательствам, был брошен в тюрьмы. Хоть и несправедливые, но горькие упреки тяжелым грузом ложились на сердце.

В такой обстановке партия начала свою первую предвыборную кампанию. Предстояло принять участие в выборах, которые вполне справедливо называли выборами на крови, пролитой Ельциным.