Массивные, сваренные и склепанные из железных решеток и кусков вагонной обшивки ворота отделяли «благополучную» часть скавенского Метро от алтуфьевской «резервации». Высокие, чуть ли не под самые своды туннеля, они надежно перекрывали путь всем, кто попытался бы проникнуть в зону контроля Содружества со стороны последней станции Ветки. Для редких случаев выхода за пределы этой зоны имелась небольшая, надежно запираемая калитка.
Внутри периметра ворота подпирала баррикада из мешков с землей, за которой очень удобно было прятаться бойцам этой маленькой пограничной заставы.
Внушительный вид укреплений и замкнуто-хмурые лица гарнизона наводили на мысль, что в соседях у суровых бибиревцев были весьма серьезные ребята, которых здесь явно не склонны были недооценивать.
Изначально баррикады возводились для защиты от внешних врагов, которые теоретически могли бы просочиться с поверхности через последнюю, опустевшую во время эпидемии, станцию Ветки. Только потом, когда на нее стали ссылать преступников и изгоев, баррикады и не так давно сооруженные перед ними ворота стали преградой между Содружеством и его преступившими закон бывшими гражданами.
Впереди, примерно метрах в полуста от ворот на прямом, как стрела, участке перегона, туннель от стены до стены перекрывала еще одна баррикада из мешков и железного лома. Это уже был пограничный блокпост алтуфьевской вольницы. Время от времени из-за укрепления поднимались сизые дымки от самокруток и доносились невнятные обрывки разговоров и смех: алтуфьевский дозор тоже нес службу, но нес ее как-то более непринужденно, чем те, что сидели за воротами со стороны Бибирева.
Пространство между двумя укреплениями считалось нейтральной зоной и во времена затишья использовалось для меновой торговли, переговоров и обмена пленными.
Буквально несколько часов назад на этой самой нейтральной полосе бибиревские парламентеры передали для алтуфьевских властей письменное предложение об очередном обмене. Накануне лихим алтуховцам (так еще называли на Ветке жителей конечной станции) удалось захватить двоих рабочих из трудового десанта, высланного Содружеством Наверх для перевозки в подземку экспонатов историко-краеведческого музея «Отчизна», располагавшегося в длинной полуразрушенной многоэтажке на улице Коненкова недалеко от Бибирева. Музей был нужен школе для того, чтобы местные ребятишки могли ознакомиться с довоенной историей и в дальнейшем иметь хоть какие-то представления о своих корнях. Идею этой довольно рискованной затеи долго обсуждали в Совете Содружества, но все-таки, взвесив все за и против, дали добро и даже не поскупились на средства. Рабочих должны были отвозить и привозить под охраной военных на бронированном «инкассаторе», некогда пригнанном из гаража какого-то банка. Те же военные и добытчики должны были заранее позаботиться о том, чтобы в помещении музея и вокруг не оказалось ни одной живой души.
Во время одной из смен, при погрузке, и случилось дерзкое нападение алтуховцев. Охрана сумела обратить непрошеных визитеров в бегство, но двоих зазевавшихся рабочих налетчики все-таки уволокли с собой.
И теперь Содружество желало получить их назад. А взамен предлагало разбойным соседям нечто куда более интересное и заманчивое.
Пойманного в перегонах человеческого лазутчика и помогавшую ему скавенку-сообщницу.
Когда в высшей степени беспрецедентное и крайне нахальное предложение об отправке его вместе с Крысей в Алтуфьево все-таки было (после долгих споров судей) принято, Восток почувствовал, что с его плеч словно камень свалился. И, хотя впереди их не ждало ничего хорошего, даже наоборот, ему почему-то хотелось петь.
Крыся все это время посматривала на него со смесью удивления, непонимания и сочувствия, но молчала и только изредка вздыхала. Когда их уводили обратно в камеру, где им предстояло дожидаться исполнения приговора, девушка перехватила устремленный на них пристальный взгляд Питона. Командир рассматривал Востока, словно какую-нибудь впервые найденную Наверху диковину, и в глазах его читался немой вопрос.
Встретившись взглядом с бывшим своим наставником в премудростях ремесла добытчика, Крыся резко пожала плечами, состроила гримасу, как бы говорившую: «Ну а я что могу сделать?!» — и отвернулась.
Пока приговоренные ожидали своей участи в камере, власти Содружества спешно инициировали переговоры с Алтуфьевым по поводу возвращения двух захваченных в плен рабочих. Внезапное предложение Востока насчет обмена не на шутку взволновало жителей Бибирева, и теперь Совету Содружества, даже если он и имел относительно сталкера какие-то другие планы, пришлось посчитаться с мнением общественности, которая теперь была рада тому, что человек так бесцеремонно и безо всякого почтения к высокому суду нарушил весь протокол заседания.
И вот настал тот час, когда Востока и Крысю вывели из камеры и в сопровождении конвоя и офицера СБ повели прочь со станции. Переговоры увенчались успехом.
...Руки связаны, сзади подталкивает в спину дулом автомата конвоир, впереди зияет бездонной глоткой туннельная темнота, да убегают куда-то потускневшие рельсы. Они вышли со станции под свист и улюлюканье детворы и недобрые взгляды взрослых. Медленно спустились на путь, долго стояли перед зевом туннеля, щурясь от света фонарей суетившихся вокруг охранников. Лысоватый эсбэшник махнул рукой: пошли! Огни станции остались позади. Рельсы, рельсы, шпалы, шпалы, ломкие тени на ребристых сводах тюбингов...
Остановились они у ворот — габарит тоннеля почти до самого свода перекрывали сваренные и склепанные из железных листов и арматуры створки с узкими щелями амбразур. Перед ними — баррикада из мешков, примус с чайником, хмурые лица дозорных.
— Это что еще за экскурсия? — голос у начальника караула был чуть картавый, сухой. — Кого привел, Пал Саныч?
— Обмен. Наших работяг на этих вот менять будем. У алтуховцев, — эсбэшник долго разминал рукой затекшую шею, покачивая из стороны в сторону плешивым затылком.
— А, ну да, вспомнил! А эти-то что за птицы? — картавый караульщик всмотрелся в испуганное лицо девушки-скавенки и мрачно-сосредоточенное — человека. — Ты ж смотри! Человечек! Далековато тебя занесло... Пал Саныч, это что в Алтухах уже и люди завелись, и вместе с их женщинами Наверх ходят?
— Петрович, шпионы это. Шпионы «чистых». Вчера их поймали. Ты тут просидел, не знаешь ничего. Эта вот — наша, бывшая добытчица. А этого, — рука в порванной черной перчатке махнула в сторону Востока, — она с собой притащила.
— То-то я смотрю, больно лицо знакомое!
Караульщик щелкнул фонарем, Крыся зажмурилась.
— Эх, девочка, девочка... Надо оно тебе было? — в ответ девушка чуть дернула плечом. — Судили?
— Судили, Петрович, судили, — мрачно откликнулся лысоватый и приказал приговоренным:
— Сесть!
Те повиновались и присели на рельс. Восток, решив, видимо, слегка разрядить обстановку и приободрить шуткой спутницу, негромко сказал ей:
— Крысь, подвинься!
Но то ли скавенка не знала этого анекдота, то ли была слишком погружена в свои мысли... Она машинально подвинулась, уступая сталкеру место.
— М-да... — негромко крякнул Восток, присаживаясь рядом. — Факир был пьян...
— Во, блин, он еще и шутит! — присвистнул один из дозорных.
Начальник караула же ничего не сказал, вздохнул только.
— Ладно, Пал Саныч. Кричи разбойников, раз пришел.
Дозорные зашевелились, кто-то брякнул предохранителем, кто-то завозился, устраиваясь поудобнее за мешком. Безопасник вытащил из-за пояса пистолет и вышел за баррикаду, к воротам.
— Эй, на той стороне!
Эхо улетело в тоннель, замолкло. А потом вдали, где-то в темноте на той стороне, зажегся огонек.
— Чего надо? Кого там нахрен принесло?
— Обмен!
— Какой такой обмен?
— Валютный, мать твою! Пленных менять будем! Вам вчера еще бумага была послана.
— Ну да, была какая-то цидуля... — далекий огонек пару раз качнулся из стороны в сторону. — Мож, даже и про пленных...
Лысоватый вскарабкался повыше на мешки — туда, где сплошное железное забрало ворот переходило в частую решетку, и тоже поднял фонарь вверх.
— Да вижу, вижу, не мельтеши, — донеслось с противоположной стороны. — Клетку-то свою открывать будете или как?
Безопасник сплюнул себе под ноги.
— За дураков нас держишь, Мухомор? Я тебя, паразита, еще самого в клетке увижу! Давай тащи наших. Тогда и дверь откроем.
С противоположной стороны послышался смешок. Огонек исчез, а потом заторопились куда-то еле слышные шаги.
Пал Саныч, почесывая лысину, возвратился за баррикаду, сел у примуса.
— Ну, теперь полчаса ждать, не меньше... Петрович!
— Ась?
— Налей чайку, что ли...
— А давай!..
В обшарпанные эмалированные кружки потекла пахучая коричневая жидкость.
— Эх, хорош чаек! — одобрительно причмокнул безопасник.
Начальник дозора кивнул на безучастных приговоренных:
— Саныч, мож и им нальем?
— С чего бы? — приподнял бровь эсбэшник, удивившись такому гуманизму.
— Ну... пусть побалуются... напоследок. В Алтухах им уж точно чаевничать не доведется. Особенно девушке. Может, это вообще их последний в жизни чай.
— А, дело твое, — махнул рукой безопасник, снова потирая шею. — Благотворитель, тоже мне...
Начальник дозора допил свой чай, ополоснул кружку, снова ее наполнил и подошел с нею к Крысе с Востоком.
— Нате вот, глотните чайку — сказал он.
Крыся вскинула на него расширившиеся от изумления глаза. Похоже, от своих соплеменников она уже не ждала ничего хорошего.
На этот раз руки у обоих были связаны, и связаны за спиной. Дозорный сам поднес кружку к губам девушки. Та чуть помедлила и несмело склонилась над ней, вдыхая ароматный парок заваренных трав. Глаза ее были закрыты.
— Ну что же ты? Не бойся.
Крыся открыла глаза и отстранилась от руки дозорного. Смущенно подняла взгляд.
— Спасибо... — с теплой и грустной улыбкой прошептала она. — Не нужно. Очень горячо, боюсь обжечься... Можно вот ему немного попить? — она кивнула на Востока.
— Не надо, — тут же отозвался сталкер. — Конечно, спасибо за заботу, командир, но я тоже не стану пить. Из корпоративной солидарности с коллегой-добытчицей. Надеюсь, ты не обиделся?
— Вот же дурни... — покачал головой скавен. — Ну, ваше дело!
Он вернулся на свое место, но еще несколько раз Восток и Крыся ловили на себе его задумчиво-изучающий взгляд.
Безопасник допивал вторую кружку чая, когда из туннеля пронзительно засвистели в два пальца. Пал Саныч обернулся, и тут же со стороны Алтуфьева ударил прожектор. Эсбэшник скривился, зажмуриваясь.
— Эй, там! Все живы или обделался кто? — окликнул веселый голос со стороны вражеской заставы.
Специально, паразиты, сначала внимание привлекли, а потом засветку дали. Ну, борзота...
— Мухомор, я тебе рожу рельсом отполирую!
Алтуфьевские грохнули хохотом.
Пал Саныч с трудом распрямился — давала о себе знать больная поясница — и показал лучу света внушительный кулак.
— Всех вас, гузна куриные, в бараний рог свернем!
— Всенепременно, Пал Саныч, всенепременно! Только давай уже о деле, да?
Прожектор немного опустился, свет ослаб, но лысоватый стоял на месте, пока уже со стороны Бибирева не рявкнул запускаемый генератор и не засветило на пятьсот ватт локомотивным прожектором. Вот теперь можно и начинать.
Застава алтуфьевских была похожа на соседскую — то же перекрывающее пути гнездо, прожектор, только ворот нет, зато всякого железа понавалено кучами. Из-за куч и мешков встал кто-то, помахал рукой, Пал Саныч ответил тем же. Узкая калитка в створках бибиревских ворот со скрипом отворилась, открывая прямоугольник прохода.
— Ну все, ребятки, пошли.
Девушку и мужчину рывками вздернули на ноги. Охранники, тяжело топая, вышли на ничейную землю. Одновременно навстречу им вышла делегация противника.
Мухомору было на вид лет сорок. Тощий, низенький, в измазанной чем-то бурым ковбойской шляпе, он стоял перед грузным тяжеловесным Пал Санычем, что называется, как мышь перед горой. По вытянутому лицу алтуховца гуляла издевательская ухмылка, но глаза были серьезны. Великан Пал Саныч глядел на оппонента с людоедской любезностью, но и за ней чувствовалось напряжение. Командиры молчали с полминуты, а потом, будто заранее сговорившись, одновременно сделали шаг назад. Мухомор щелкнул пальцами. Из-за алтуфьевских завалов дородный разбойник вывел двух понурых скавенов.
— Вот мой обмен. А твой где, а, Пал Саныч?
Бибиревец грузно шагнул в сторону, а конвоиры снова ткнули дула автоматов в спины передаваемых.
При виде девушки по рядам бандитов прошел шепоток. На человека почти никто не обратил внимания.
— А ниче бабенка-то...
— Да, уж я бы ее...
Мухомор прищурился.
— Ага. Двое. Мужик из «чистых» и наша девка, — он будто сверялся с описью. — Есть такие, имеются... Че-то я тебя не узнаю, Пал Саныч. Не торгуешься, наколоть не пытаешься... Чудеса — и только! В чем тут прикол, не растолкуешь... по-соседски?
— Ты, гриб червивый, мне голову не морочь. Давай ребят, а этих бери, раз Кожан согласился. Будешь трындеть много — останешься без языка, я вашего атамана знаю.
— Больно ты, Пал Саныч, умный, как я погляжу... У нас таких не любят. — Мухомор чиркнул пальцем по переднему зубу и сложил пальцы в какой-то замысловатый и явно паскудного смысла кукиш. Потом демонстративно повернулся и ушел. Традиционный обмен напутствиями состоялся.
Алтуфьевский громила-конвоир развязал пленным рабочим руки, и они теперь стояли сутулые, хмурые, потирая запястья. Кто-то из бибиревских попробовал сделать то же самое со своим «обменом», но внезапно вынырнувший откуда-то Мухомор отвел его руку.
— Ээээ, нет! Не трудись, боец. Не надо! — добавил он сиплым «интимным» шепотом, что еще раз вызвало гомерический гогот его окружения.
Рабочие торопливо скрылись за спинами своих. Бибиревские дружно отошли назад.
«Вот и все...» — ухнуло и оборвалось в груди Крыси, и девушка почувствовала леденящий душу холод. Она непроизвольно оглянулась и едва не дернулась назад — туда, где светили огни станций Содружества. Там было все знакомое, безопасное, свое... Родные, исхоженные вдоль и поперек туннели с укромными уголками и секретными лазами, привычные дела и обязанности... лица знакомых, соседей, приятелей и коллег-добытчиков... Мама...
«Они отреклись от тебя, — напомнил безжалостный внутренний голос. — Ты теперь никто для них. А матери конечно же расскажут в красках и подробностях, что же такого натворила ее старшая дочь. И она будет плакать... наверно... А может, и не будет. Ты ведь мало того что грязнокровка — так теперь еще и опозорила ее...»
В последние годы мать, занятая семейной жизнью, заботами о муже и воспитанием законных детей, как-то все больше и больше отдалялась от Крыси. Девушка видела это, и это причиняло ей боль.
А те, кто привел их сюда на расправу, уходили. Уходили, обрывая последние нити, еще связывавшие ее с прежней жизнью, домом, прошлым...
«Постойте! Не бросайте меня!.. Еще не поздно все поправить!..» — мысленно молила она, глядя в их спины.
Никто из бибиревцев даже не оглянулся.
А сзади внезапно навалилось что-то многорукое, многоголосое, горластое, темное и повело, потащило куда-то — в тоннельный мрак, во вражеское гнездовье. Калейдоскоп лиц — хмурые, чумазые, с растрепанными волосами и бритые наголо, алчные, злобно-веселые, и опять — руки, руки, руки... Толкают, хватают, щиплют, дают затрещины. Больше всего доставалось, конечно, Востоку — девушка для алтуховцев была куда более ценным «товаром», чем мужчина. Кто-то мимоходом врезал ему в живот, и многолико-многорукое чудище остановилось, распалось на отдельные части и смеялось, глядя, как согнувшийся пополам человек ловит ртом воздух. Дальше, вперед, вперед! Вот оступилась и едва не рухнула на колени девушка, и бесчисленные руки схватили уже ее, подняли, тряхнули, жестко прижали к чему-то колкому, пахнущему грибной похлебкой и самогоном. А потом — опять темнота и дорога.
...Несмотря на то что в момент переговоров о передаче пленников занятая переживаниями о грядущем будущем Крыся мало что видела и слышала вокруг себя, она все же краем сознания уловила и вычленила из разговора одно-единственное слово, заставившее ее содрогнуться.
Даже не слово — имя. Точнее — прозвище, ибо настоящего его имени не знал никто.
Кожан.
О, имя это было на слуху у многих! Кожаном звали одного из самых коварных, непредсказуемых и жестоких главарей разрозненных и вечно грызущихся между собой алтуфьевских кланов. Обитатели конечной станции почти все были, мягко говоря, не подарки, а уж их вожаки — и подавно. Но именно Кожаном пугали непослушных детей матери не только в Содружестве, но и на нейтральной Петровско-Разумовской. И одного только этого имени хватало, чтобы даже самые отъявленные сорванцы и забияки тут же становились послушными и кроткими, как овечки: слава про Кожана шла по Линии самая нехорошая.
Кожан! В разговоре его назвали атаманом, а это значит... Это значит, что в Алтуфьеве случилось доселе невероятное: подмяв под себя прочих вожаков и железной рукой объединив кланы, в общине наконец-то встал у руля власти один сильный лидер! И этим лидером оказался Кожан! Тот самый!
И вот теперь Крысю и Востока ждала встреча с этим овеянным жуткой славой душегубом.
Девушка вновь содрогнулась. На мгновение ей захотелось вырваться из этих цепких неумолимых лап, которые тащили их с Востоком куда-то вперед, и бежать, бежать сломя голову... куда угодно, лишь бы подальше отсюда! Туда, где спрячут, защитят, не дадут в обиду!.. Сталкер сейчас ничем не мог помочь ей — он был так же связан и беспомощен, как и она, и его точно так же гнали по туннелю. И доставалось ему куда больше, чем ей!
Мельком глянув на него, Крыся вдруг ощутила, как поднимается, вскипает в ней горячая волна сочувствия, возмущения и гнева. Их гнали, как бессловесную скотину на убой, да еще и всячески измывались при этом. Вокруг девушка видела оскаленные хохочущие рожи, и ей вдруг остро захотелось броситься на кого-нибудь из обладателей этих гнусных рож, вцепиться зубами в податливую плоть и рвать, рвать — так чтобы клочья кровавые летели! И... плевать ей на то, что руки связаны!!!
Даже не успев удивиться таким для нее непривычным и, прямо говоря, нехарактерным ощущениям и желаниям, Крыся вдруг резко замерла на месте, а потом яростно стряхнула с себя бесцеремонные руки и прокричала в эти ухмыляющиеся рожи:
— Хватит!!! Уберите свои лапы! Мы и сами пока идти в состоянии!
Подскочив к Востоку, которого только что в очередной раз сшибли с ног, она припала на одно колено, склоняясь к нему.
— Вставай, Восток! Нам уже недолго осталось!.. Ну же, сталкер! Прошу тебя!..
— А ну встала, сучонка драная!
Девушку схватили за шиворот и резко вздернули на ноги. Перед ней был тот толстенный двухметровый конвойный, что привел на обмен рабочих.
— Еще раз рыпнешься, я тебе таких звездюлей выдам — до станции полетишь! Поняла?! — последнее было уже не криком — ревом.
— А этого твоего в грязь втопчем, под шпалы закатаем, — добавил он с каким-то внутренним удовлетворением.
Крыся ожгла мерзавца драконьим взглядом и едва сдержалась, чтобы не плюнуть ему в жирную морду. Однако пробившееся сквозь слепую ярость благоразумие отсоветовало так поступать, и девушка послушалась его. Отвернувшись от выпустившего ее воротник амбала, она упрямо мотнула головой, распрямила, как сумела, сведенные назад плечи и пошла вперед сквозь разномастную разбойничью толпу, стараясь не обращать внимания на плотоядные взгляды, обидные выкрики и хамское лапанье.
Станция забрезжила впереди неясным светом. Тусклые и яркие огоньки, какое-то мельтешение. Гулкий железный удар, свет ярче пожара. И над всем этим — хриплый, надсаженный, властный голос:
— Сюда тащите их, щукины дети! Поглядеть хочу.
Он ждал их на краю платформы. Кожану было лет шестьдесят, он был сед, крепок, далее кряжист, чуть выше среднего роста. На массивном бледном лице уже заранее сходились гневливой дугой густые клочковатые брови и сверкали из-под них острые, молодые еще глаза. Пленных еще пару раз тряхнули — видимо, для острастки и лучшего проникновения в суть момента.
А потом гул голосов стих, и злые безжалостные руки, терзавшие их, опустились.
Вождь будет говорить!
— На бумаге вы двое лучше выглядели... — Кожан аж крякнул, увидев, кого вывели из туннеля на свет. — Ну да ничего, нам и такие сгодятся. Суп сварим! — хмыкнул он. Вокруг одобрительно загалдели.
— Тихо. Давайте их на платформу.
Толпа расступилась и снова сомкнулась, когда они взобрались по гремучей железной лестнице наверх. Кожан вышел вперед. Тяжело, вразвалку обошел обоих пленников по кругу, будто и правда прикидывал, стоит ли готовить из них деликатес или так — пошинковать да в похлебку кинуть.
— Шпион, значит, и шпионская подпевала... Хорошо. Говорить будем? Не хотим? Дымчар!
Тощий, жилистый мужчина с узким, обрамленным короткой бородкой лицом протолкнулся откуда-то сзади и встал за спиной вожака.
— Так, этого, — Кожан махнул рукой на сталкера, — в кутузку. В ближнюю. А ее...
— Кожан, а мож отдашь девку нам? — раздался позади чей-то масляный голос, и вперед просочился какой-то вертлявый тип. —Давненько на станции свеженьких не появлялось!
— Ага, разбежался! — с неподражаемым сарказмом хмыкнул вожак. — Тебе, Горелик, только бы жрать да баб тискать... Хорошо, отдам. Только ты потом сам к бибиревским полезешь под пулемет. Почему? Потому, что вы мне эту девку вусмерть затрахаете, и хрен мы от нее что узнаем — знаю я тебя и твоих охламонов! А мне, родной ты мой, ну очень хочется знать, что у наших любимых соседей творится!
На морде вертлявого отобразился целый калейдоскоп эмоций — горячечное вожделение перетекло в унылую злобу, злоба — в мимолетный страх, а тот — в кислую угрюмость.
Кожан вздохнул с бесконечным терпением великого отца нации:
— Это информатор, дурья твоя башка! Понял? Умудохаете мне пленницу — от кого мы новости получим? Только и останется, что тебя самого посылать добывать их!
Вертлявый смешался и отступил, почесывая голову.
— Так что девку не трогать! — грозно обведя взглядом свою банду, закончил Кожан. — Ну, по крайней мере, пока я ее не допрошу!
— А потом?
— А потом, Дымчар, я посмотрю на ваше поведение!
— Мы будем белыми и пушистыми! — с самым светским видом осклабился Дымчар.
— ...как полярные мишки, я в курсе! — оборвал Кожан и распорядился:
— Этого запереть понадежнее и стеречь, как личный сейф с патронами! А девку — ко мне в кабинет!
— Оставь ее!
Пришедший в себя Восток рванулся из рук держащих его крысюков. Те от неожиданности едва успели его перехватить.
Короткий резкий выпад — и сталкер согнулся пополам, получив от Кожана удар в солнечное сплетение.
— Восток! — прозвенел отчаянный крик Крыси, которую уже утаскивали двое охранников. Крысишка бешено извивалась в их руках, но вырваться не могла.
— Убрать! — рявкнул алтуфьевский вожак, ткнув пальцем в корчащегося человека, и нецензурно выругался. — Балаганщики, млять! Развели Бибирево!
Еще двое крысюков подхватили обмякшее тело Востока под мышки и бесцеремонно поволокли в подплатформенные отсеки, в которых и располагалась темница.