«Холодно-то как! Господи, сколько лет на свете живу, а так и не привык я к этой сырости промозглой. И ведь Наверху днем пока еще совсем летнее тепло стоит...»

Питон поежился, поднимаясь в кассовый зал. Все-таки что-то переменилось с войной. Даже, видимо, в законах физики... Должен ведь теплый воздух идти наверх, так? Так. А зал — выше станции, но в нем всегда — зимой и летом, весной и осенью — стоит холодрыга и оседает на железе поручней стылый конденсат. Тьфу, холера...

Питон протиснулся сквозь проем турникета, обернулся. Сзади поднимались остальные. Вон Захар с Малышом рукоятку для гермодвери тащат, а Сивый сейчас встанет и обязательно сплюнет через плечо. Примета у него такая. Сивый встал и действительно пошипел на левый погон куртки. Ну вот, теперь можно и выходить.

Глава бибиревских добытчиков двинулся дальше, к шлюзам.

«Брюзгой становишься, Капитон, ой, брюзгой. Все-то тебе не так, и в зале холодно, и ребята у тебя сегодня телятся, и автомат плохо смазан, и далее законы физики — как там в старом анекдоте-то говорилось? — уже не те, что раньше. Стареешь?»

Малыш со скрежетом провернул рукоять в замке гермодвери, матюкнулся. Тяги никак не хотели вылезать из каналов, где-то клинило. Питон на задержку махнул рукой — все равно уже опоздали. Сколько говорил на Совете — подавайте питание в верхний зал, не жмотьтесь, хоть двери подключите. Ага, конечно. Жаба душит. Мол, крутили вы, господа добытчики, двери вручную всю жизнь — и дальше крутите. Теперь доигрались. Заклинило, и как пить дать от ржавчины. При такой влажности масло можно тоннами лить — все равно ржаветь будет. И хорошо, что на выходе заклинило, а не на входе, когда твари за пятки дерут и вся надежда — на эту самую дверь.

Малыш просипел сквозь зубы что-то особо непотребное, рванул изо всех сил, и тяги вышли.

— Во, холера... Извиняй, Питон, крепко застряло.

— Проворачивать надо механизм, тогда и застревать не будет! — мысли про Совет вконец испортили Питону настроение.

Малыш отвел глаза, Захар досадливо крякнул.

— Степа! — окликнул Питон командира остающихся. — Еще раза три ее сегодня провернете, чтоб не меньше! А то доиграемся. Ну, пошли потихоньку.

С фонарями прошли подземный переход, выбрались на поверхность. День уже угас, небо затянулось хмурой облачностью. Сивый, шедший первым, а за ним и остальные с облегчением попрятали в карманы и чехлы черные очки — ночи пока еще не совсем длинные, если под темноту вылезать из подземелья — много не наработаешь. Поэтому выходили пораньше, когда солнце еще на горизонте висит, — вроде, уже не жарит, терпимо, разве что глазам плохо. Ради этого очки и надевали. Неудобно, да деваться некуда. Сейчас же, пока с дверью возились, укутанное потихоньку наползающими тучами солнышко совсем село. Можно работать.

Дорога сегодня была не дальняя — до Бескудникова. До войны оно было крупной станцией: двадцать один путь, почти шестьдесят человек сотрудников. Сортировали вагоны, грузили и разгружали металл, щебень, продукты... С тех пор вагоны так и остались на путях. Когда радиационный фон в Москве упал и появилась возможность выходить на поверхность относительно безопасно, жители севера Серой ветки первыми добрались до Бескудникова. Конечно, искали то, что было нужно в первую очередь, — съестное, горючее, промышленные товары. Увы, с этим как раз было туго. Зато нашлось еще кое-что полезное — на длинной вытяжке, что за третьим путем, в крытых вагонах лежали мешки калийной селитры. Сначала на них никто и внимания не обратил, однако потом, когда вышли доступные запасы готовой пищи и началось грибоводство, про груз вспомнили.

Калийная селитра — хорошее комбинированное удобрение, сущий подарок огороднику. Грибам она тоже пришлась по вкусу. В том, что сперва Бибирево, а потом — после своего образования — и все Содружество никогда не испытывали трудностей с едой, — огромная заслуга этих неказистых полиэтиленовых мешков с белым, похожим на сахар, порошком. Проблема с селитрой была одна: тащить здоровенные мешки до метро тяжело и небезопасно. Да и не перетаскаешь их просто так — в вагоне груза на шестьдесят тонн, а вагонов три с небольшим десятка. В то же время оставлять груз на путях тоже было не с руки — вдруг что? Тут тебе и погода, и твари, и Алтуфьево с его разбойничьей вольницей под боком — кто-нибудь да подгадит. В итоге для бережения селитры от врага было решено перенести хоть часть мешков в здание станционного павильона, а сам павильон закрыть покрепче. Так и сделали — в течение нескольких месяцев почти каждую ночь наряды со станций Содружества, составленные из тех жителей, кто был в силах, перетаскивали и прятали пятидесятикилограммовые мешки. Освободить получилось три вагона.

Так началась история Склада и складских дежурств. Суть такого дежурства была в следующем: по мере расходования запаса удобрений на станциях, к Складу отряжалась команда доставки — за новыми мешками. Сначала команды были смешанные, несколько человек добытчиков и группа грузчиков-носильщиков. Пока добытчики караулили, грузчики забирали несколько мешков из хранения, а на их место несли новые, из состава. Потом груз везли на тележках до Бибирева, молясь, чтобы не пристала никакая нечисть. Первое время все шло спокойно, однако потом случился провал. В пустом вагоне на станции завелась Жуть — неизвестная дрянь, которая на очередном дежурстве заела двух грузчиков и добытчика, а еще двух ранила. Были бы добытчики одни — может, и отбились бы, а так пришлось бежать, побросав и тележки с мешками, и погибших. С тех пор порядок походов на Склад изменился — сначала к станции выходили только добытчики. Они разведывали обстановку, проверяли, цел ли сам Склад, не загнездилось ли в районе станции очередное страшилище, и только на следующую ночь, если все было тихо, к Складу выходили рабочие.

Примерно с той же поры у бибиревцев и завелся в хозяйстве инкассаторский УАЗ-«буханка», на котором стали возить тяжелые мешки. Дефицитнейшего, а оттого и драгоценного (несмотря на очень удачно расположенную совсем рядом с выходом на Плещеева заправку) горючего на машину было, конечно, жалко неимоверно, но жизнь дороже.

Так что путь Питона со товарищи сегодня лежал как раз на Склад.

Из павильона вышли на уже начавшую зарастать травой и кустарником площадь между торговым комплексом «Гран-плюс» и его соседями. Постояли, прислушиваясь не к звукам, а больше к себе. Как оно, ничего не беспокоит, не бьется тревожно на самом краешке сознания? Всегда надо слушать себя, как говорил один замечательный писатель, в прошлом — офицер-подводник. Организм — умная штука, и если ему чего-то очень не хочется — так может, и делать того не надо? Материализм материализмом, а жизнь — жизнью.

Первым выдохнул Малыш:

— Ну что, пошли?

По плавно изогнутой Бибиревской добрались до Алтуфьевского шоссе с его дублером. Крадучись, пересекли обе дороги и двинулись дальше по заросшей деревьями и кустарником Инженерной. Шли споро, не останавливаясь, — дорога знакомая, сколько по ней уже хожено. Слева потянуло сырым, болотистым — это приветствовал ходоков большущий заиленный Инженерный пруд. В пруду, как достоверно было известно, водились здоровенные — чуть не с кошку величиной — тупоносые бурые лягвы. По весне и осени, если ночи были теплые, а также в брачный период они реготали так, что и непугливый, бывало, вздрогнет. Питон в свое время сам, когда первый раз услышал квакающий многоголосый рев, схватился за автомат и всю группу носами в грязь положил — отстреливаться. Вот смеху-то потом было... Кое-кто, правда, клятвенно утверждал, что-де, жила в Инженерном и еще какая-то мерзкого вида живность — не то пиявки со змею, не то и вовсе водяные змеи... Однако в это мало кто верил, ибо эти «кое-кто» были Линь с Ксероксом — мужики хорошие, но трепачи, прости господи, те еще!

Вот Инженерная уткнулась в сплошную стену кустов и гаражей. Сивый, крадучись, выглянул из-за угла крайнего по улице дома. Никого. Почти пришли. Сейчас по Путевому проезду — до виадука, а там уже недалеко.

А вот и станция — за зарослями открылось широкое пустое пространство и темные громады вагонов под покосившимися столбами контактной сети. Перебежками добрались до платформ, вскарабкались на крошащийся бетон и заспешили к станционному павильону, поминутно оглядываясь через плечо — в памятный давний выход Жуть притащилась откуда-то со стороны северной горловины, и теперь пятое чувство нет-нет да и заставляло голову повернуться назад. Сегодня же все было по-прежнему тихо. Малыш со скрежетом открыл тяжелые павильонные двери, изнутри привычно пахнуло пылью и стылой каменной крошкой. Они вошли.

Пока Сивый с Захаром проверяли и пересчитывали наличные мешки, а Малыш привидением бродил по пустым комнатам, Питон вышел в зал ожидания и присел на потертый пластмассовый диванчик. Странное дело все же — уже двадцать лет этот станционный домик стоит здесь один, без людей, а в нем до сих пор держится какой-то уютный, почти жилой дух. Он чувствуется в этих старых, исчерканных надписями сиденьях, в потемневшем, но все еще держащем побелку потолке, в чудом уцелевших занавесках. Чудится, будто люди, хоть и давно, но только на время ушли отсюда и непременно скоро вернутся. Старый вокзальчик ждет их, ждет уже два десятка лет и не теряет надежды. Как знать, может, и не зря...

Питон тяжело опустил приклад автомата между ботинок, откинулся на низкую спинку и уронил голову на грудь. Хотелось вот так сидеть и никуда не выходить отсюда. Подземные тоннели и станции метро строились пусть и капитально, но они не предназначались для постоянного проживания, для длительной жизни. Люди в них должны были быть лишь гостями — пусть и ежедневными, но мимолетными. Ну сколько до войны проводил времени в метро человек? В среднем — час, два. Только жизненная необходимость заставила задержаться в неуютных, необустроенных подземельях на годы.

А вот железная дорога — это почти всегда маленькая жизнь. С вагоном — домом на колесах, неспешными путевыми разговорами под горячий чаек с сытной выпечкой и бутербродами из вокзальных буфетов. С милыми безделушками на память из сувенирных киосков, с домашней снедью, которой торговали иногда прямо на перронах жительницы маленьких станций и полустанков, — молодой картошечкой с зеленью и маслом, нежными малосольными огурчиками, свежим молоком и ряженкой, разлитыми когда-то давно в зеленые винные «Чебурашки», а позже — в полиэтиленовые литровки и «полторашки»... Железная дорога... Целый мир, ежедневно перевозивший на тысячи километров десятки тысяч людей и снабжавший их на это время всем необходимым. Сколько он сам, Капитон Зуев, в свое время разменял тысяч километров и десятков дней под стук колес и локомотивные гудки?

Питон стариковским жестом потер затекшую шею. Господи, вернемся ли мы когда-нибудь сюда? Выйдем ли из своих пещер?.. И правда, стали мы похожи на крыс и с каждым годом все ближе и ближе к ним становимся, даром что цепляемся отчаянно за те крохи, что остались от прошлого. Не внешне даже похожи стали — в душе. Целое поколение крыс-солдат, еще мнящих себя по привычке человеками. И не в заразе той крысиной дело. Вон, так называемые «чистые», с других веток — что с Рыжей, что с Кольцевой, что с Зеленой, — внешне такие же, как и были, а копни вглубь — так крысы крысами. Хотя и у нас не без выродков... Александров тот же — ну откуда в тебе столько ненависти к своим? А Гацевский, Юрков? В войну вы все заигрались, господа Совет, «лучшие люди»! Сволочи вы серые, хвостатые! Даже ребенка своего вам не жаль! Хотя какое там своего — у вас у всех родные сынки и дочки тут, рядом, под теплым брюхом. А на неродного, да еще и не из Содружества, вам плевать глубоко. Эх, девочка ты моя маленькая, и угораздило же тебя... И зачем только ты со своим «гостем» в наши туннели полезла? А с другой стороны... идти-то тебе все равно больше некуда было...

«Ээээ, расклеился, Капитоша. Хорош! — одернул Питон сам себя. — Что было, то прошло, а сделанного не воротишь. Ты, старый, что мог — сделал. Хоть не убили ни ее, ни «лазутчика» этого бритоголового с Синей ветки. Александров со своими клевретами, конечно, на крыс стали похожи, а вот ты, родной, — на бабу старую! Все, Капитон, вставай. Хорош думать, не то голова отвалится. Работать пора!»

И он встал.

Подсчеты закончили довольно быстро. Число имеющихся в павильоне мешков сошлось с описью, и Захар удовлетворенно спрятал счетоводный блокнот обратно в карман. Взяв автоматы, они вышли обратно на платформу. Дверь запирать не стали, только прикрыли на щеколду — мало ли чего... Если прижмет — отбиваться проще из-за толстых кирпичных стен и зарешеченных окошек павильона, а за них еще надо успеть спрятаться. Закроешь дверь как следует — с полминуты провозишься, пока опять откроешь. А так и забежать-запереться можно сразу, и кто не надо не влезет — щеколда хитрая, Петро Руденко, бибиревский Кулибин, ее на совесть делал и с выдумкой: не умея, сразу и не поймешь, как с ней быть.

Постояв с минуту на платформе, двинулись к вагонам. Долго бродили в темноте, прислушиваясь к шорохам и замирая от каждого резкого звука. Нет вроде бы никого...

Малыш облегченно вздохнул, Сивый утер потное лицо, Захар и вовсе присел на ржавый рельс. Все, дело сделали. Можно и домой поворачивать. Питон оглядел свой усталый отряд, сам выдохнул поглубже и подольше. Нервное все же дело. Хоть и знаешь, что ничего тут нет и быть не должно, все равно где-то внутри сидит докучный страх, убеждающий тебя, что вот сейчас, именно сейчас за углом вагона мелькнет незнакомая тень или сзади, из ниоткуда, появится какая-нибудь пакость сплошь из зубов и когтей. Все же человек — дневное животное, и как ни приучай себя к темноте, все равно ждешь от нее подвоха. Опять же, в тот раз Жуть тоже никто не ждал, а вот поди ж ты, появилась. И никто до сих пор не знает толком, что это такое было. Появилось, заховало, как раньше говорили, добычу — и исчезло.

Питон сплюнул через плечо. Нечего всякую дрянь в ночи вспоминать. Было, прошло и травой поросло. Уже пятнадцать лет ничего такого не слышно, и дай бог, чтобы и дальше так было.

— Ну что, добры молодцы, возвращаемся.

Захар с кряхтением поднялся с рельса, и они осторожно пошли назад. Опять взобравшись на платформу, на этот раз уже тщательно, как следует, заперли павильон. Все, старик, до завтра! Жди следующей ночью новых гостей.

Обратно шли прежним путем — через косматую стену кустов, мимо темных пятиэтажек Инженерной. Земля, нагревшаяся от не по-осеннему яркого солнца, успела уже остыть, стало холодно, из низин поползли первые, небольшие еще, облака тумана. Питон прибавил шаг — туман в этих местах быстро расползается, еще полчаса — и вокруг будет сплошное «молоко». Опять же, облака на небе уже стянулись почти в сплошную пелену, обещая утром или днем как минимум дождь, как максимум — грозу. Очередную.

В последние года три-четыре что-то многовато гроз стало случаться над этим районом Москвы. И ладно бы только летом, а то и в другое время! Чудит постъядерная атмосфера, чудит... Впрочем, слишком теплые осени и зимы и грозовые дожди в январе — это было знакомо выжившим и по временам до Удара.

«Люблю грозу в начале января и снегопад в конце июля!..» —хмыкнул про себя Питон, вспомнив когда-то читанную в интернете хохмочку по подобному же поводу.

Когда Инженерная почти уже закончилась, откуда-то справа раздалось, как лопнуло, низкое, хрюкающее по-гиппопотамьи, «куок, куок...», и тут же ответило само себе многоголосым, таким же басовым, почти пулеметным ревом — «брэ-ке-ке-ке-квэкс!». Все вздрогнули, переглянулись и хором негромко рассмеялись. Фирменная шутка «инженерных» лягушек, пока что — видимо из-за теплой погоды — и не думавших впадать в спячку на дне пруда.

— Во, злодейки... — Сивый сплюнул в сторону пруда. — Как нарочно ждут!

Захар кивнул, все еще улыбаясь. Повадки у пучеглазых и впрямь были чудные: пока к ним близко не подойдешь — сидят тихо, зато потом, стоит перейти какую-то невидимую границу, ТАК с тобой поздороваются, что за сердце прихватывает.

— Эх, словить бы такого «брэкеквэкса» да зажарить! — мечтательно протянул Малыш. — В них, чай, мяса не меньше, чем на кило, а?

— Может, и больше. Только пойди их поймай, в болоте-то, — Захар мотнул головой.

— А я и ловить не буду — бабах, и готово! — Малыш шутливо прицелился в пруд из автомата.

— Это да... Только доставать сам полезешь. Заодно, глядишь, проверим — брехал Линь за пиявок или как.

— Э, нет. Дудки!

— Тогда не трави душу. Мне тоже жрать охота.

— Так, хорош трындеть, — шикнул на них Питон. — По сторонам глядите лучше, жаболовы-любители...

— Вот так всегда... — Малыш театрально вздохнул, перехватывая автомат. — Слушаюсь, мон женераль!

Дальше шли молча. Дорога плавно убегала вперед, поворачивая к невидному еще «Бибиреву». Домой...

Беспокоиться Питон начал, когда до станции оставалось метров двести. Внезапное чувство было знакомым и очень нехорошим — заскребло, заныло сосуще в самом солнечном сплетении, и ладони мигом покрылись потом. Что-то не так. Не так... Он вскинул руку со сжатым кулаком, и его спутники моментально замерли. Казалось, даже дыхание остановилось.

Он медленно, будто сканируя, обвел глазами шоссе впереди, дома, разнокалиберные постройки торговых центров, коричневый, на тонких металлических опорах, навес станционного павильона с привычной буквой «М» на фоне неба... Ничего, только темнота да тени.

— Чего там, дядька Питон? — голос у Малыша стал сухой, хриплый.

Командир прижал палец к губам, и Малыш замолк. Опустилась тишина. Питон медленно набрал в грудь воздуха и начал считать про себя. Один... Где-то на краю слышимости ветер со скрипом тронул не то дверь, не то старую раму. Два... Скрип растворился в тишине, как и не было. Три... Все умолкло. Четыре... Пять... Лежат спокойно и неподвижно темные тени, никто и ничто в них не двинется, не мелькнет. Шесть... Опять ветер налетел, тряхнул ветку тополя, и тени колыхнулись. Семь... Шелест. Восемь... Умолк. Девять... Тишина кажется чуть ли не враждебной. В ней что-то есть. Что-то есть. Что-то... Десять... Настроившись и взяв для пробы несколько скрипучих нот, запел где-то в щели асфальта сверчок. Питон длинно выдохнул.

— Вперед идем, молодцы. Тихонько-тихонько. И во все стороны смотрим.

Они прижались к углу гипермаркета, что высился по правую сторону, и оставшуюся часть пути — открытое пространство с торчащей недалеко от заветного павильона заправкой преодолели быстро, короткими и экономными шагами. Пятьдесят метров до входа... Двадцать... Из-под навеса подземки дохнуло знакомым сырым и прохладным духом.

Они увидели их одновременно. Две фигуры — одна высокая, закутанная в плащ ОЗК и со скрытым противогазом лицом, и другая — маленькая, щуплая, в поношенных штанах и стеганой безрукавке поверх заношенного свитера — выступили навстречу добытчикам из-под навеса.

— Господи! — Сивый всем телом подался назад, рука его дрогнула и потянулась ко лбу сжатыми в щепоть пальцами. — Только привидений нам еще не хватало!..

— Дядь Питон... — прозвенел тихий, почти прозрачный голос, — это я... Вернее, мы. Не стреляй, пожалуйста...