— Оставьте вы этого Ирода, Михаил! Эта античная труха уже никого не интересует! Давайте лучше вернёмся к нашему разговору. Вы такой интересный собеседник!

— Вы мне льстите, Бенедикт.

— Нет, я говорю искренне. Даже ваше молчание мне помогает додумать определенные мысли. Оно ценнее, чем болтовня иных.

— Так что вы хотели обсудить?

— Ну, как же вы забыли? Мы обсуждали принципы формирования местного контингента.

— Да. Принципы. Так что?

— Не притворяйтесь! Хорошо, я напомню. Каким образом вы, я, Ирод и другие оказались тут? Кому здесь место, а кому — нет?

— Почему вас смущает присутствие Ирода?

— А вас разве не удивляет? Вспомните, вы же сами говорили, что каждому воздается по вере его!

— В этом есть смысл.

— Вот именно! Но ведь Ирод — не христианин! С какой стати он пребывает в христианской преисподней?

— Где же ему быть?

— По вере его.

— По вере его… По его вере он должен был бы пребывать в идумейском раю, вернее, его аналоге.

— Где это?

— Другое ведомство.

— Странным языком говорите. Так что же? Почему он не там?

— Ваше мнение каково?

— Думаю, это справедливо. В таком случае Цезарь и Калигула должны были бы стать богами, поскольку свято верили в свою божественность. При такой раскладке и Чингисхан и Аттила, и Карл X, и Иван IV, и Филипп II, и Людовик XI должны были бы пребывать на небесах. Все мучители рода человеческого свято веровали в свою правоту. Тогда и Шикльгруберу туда врата открыть, и Джугашвили, и Труману? Уж это некуда не годится!

— Чем же руководствоваться?

— Мы заключаем, что вера человека не определяет его загробную судьбу? Так? А что же тогда важно?

— Давайте рассмотрим вопрос того, в какой вере человек рожден.

— Это ещё более абсурдно. Допустим, человек рожден язычником, и миссионеры убедили его стать христианином. От веры, в которой он рожден, он отказался. Стало быть, его место — в языческом аду? Тогда святой Павел должен быть в Аиде, ведь он — римлянин и язычник по рождению! Но я полагаю, он на небесах?

— Да, безусловно.

— Ваша уверенность меня удивляет. Но пойдем дальше. Все апостолы тогда должны быть в иудейском аналоге ада, или что там у них было, а Ирод, Пилат, Каиафа и иже с ними должны процветать в раю по своей вере!?

— Что-то не клеится, да?

— Разумеется! Да и семейке Борджиа тут не полагалось бы ошиваться! Ведь оба они были уверены в своей святости. Пожалуй, Лукреция могла бы еще оказаться тут, ибо она осознавала, что, подчиняясь брату и отцу, она преступает закон божий. Однако, именно её тут мы не встречали. Видимо, она в ином месте. Да взять хотя бы нас с вами!

— Скажу сразу про себя: я не против воли присутствую тут.

— Что с вами, Михаил?! Ещё недавно вы были так возмущены?

— Я? Гм. Скажем так: Михаил осознал, что он не наказан. Да и вот вы же тоже не подвергаетесь никаким мучениям?

— С каких пор, вы, Михаил, стали говорить о себе в третьем лице? Хотя это интересный взгляд! Вы полагаете, что здесь не только наказанные?

— Ведь здесь и святые пребывали до времени. Кроме Еноха и Илии: до пришествия Мессии. Рая просто не существовало.

— Почему?

— Скажем, он не был ещё обустроен.

— Почему же? В чем задержка?

— Статус был не определен. Зачем понадобилось умирать Христу, не задумывались?

— Искупить грех людской.

— Вас не смущает такой способ? Почему это Господь, чтобы простить людей, должен позволить принести в жертву собственного сына?

— Да, это настолько странно, что я никогда не пытался найти ответ.

— Как раз недавно был разговор об этом. Впрочем, не наш с вами. Отец приносит сына в жертву для того чтобы спасти свой народ. Нравственно ли это?

— Вероятно, да.

— Вероятно — нет!

— Вы правы, Михаил. Здесь есть неувязка. Если бог всемогущ, зачем ему перед самим собой замаливать грех людей, да ещё таким жестоким способом, как казнь своего сына?

— Казнь своего сына, или казнь самого себя?

— Я вас не понимаю.

— Вам знакомо понятие «нравственные муки»? Они бывают сильнее физических.

— Я начинаю понимать! Когда болит зуб, иногда хочется приложить холодное, чтобы было ещё больнее, но после уже не так больно. После острой боли тупую боль терпеть легче, чем до этого.

— Вы нашли очень точное сравнение.

— Вы хотите сказать, что Всевышнему понадобилась острая боль, чтобы легче терпеть тупую боль? Он испытывает боль? За людей?

— За детей своих, не забывайте.

— За всех детей он принес в жертву своего сына?

— За детей своих он наказал себя, так будет точнее.

— И это дало ему право судить их?

— Нет, после этого он стул более терпим. Наблюдая за теми, кто дан тебе под опеку, не всегда становишься добрее. Порой начинаешь гневаться. Особенно, когда видишь в них отражение собственных недостатков. И тогда появляется желание наказать. А возможностей для этого очень много. Но хочется научиться прощать. А для этого надо перестрадать.

— Я вас не узнаю, Михаил!

— Я увлекся.

— Нет, продолжайте, вы никогда не открывались мне с этой стороны.

— А кто когда открывается до конца? Все таят в себе самое лучшее, а открывают худшее. Так уж повелось.

— Но тогда … Значит, что абсолютно плохих людей не бывает?

— Разве те, среди которых вы сейчас находитесь, вызывают у вас только отвращение?

— Нет, разумеется, нет!

— Вот видите!

— И всё же… Разве нельзя было избежать Его гибели. Я имею в виду…

— Да, я понимаю. Нельзя. Вход сюда был закрыт для живых. Следовало войти сюда и вывести души невинных. Для этого Ему пришлось погибнуть. Части Его. На время.

— Части?

— Принято называть эту часть сыном.

— Нельзя. Вы сказали — нельзя. Значит, есть ограничения, законы и для Него?

— Есть.

— Кто же их установил.

— Это не важно. Они есть.

— Их много?

— Достаточно. Основной закон — время.

— Да? Об этом я не думал.

— Он не может двигаться во времени. Даже он.

— А я слышал о том, что даже люди скоро научатся этому.

— От кого? От фантазеров-писателей?

— Не только. И от ученых.

— Они не более ученые, чем Джонатан Свифт. Впрочем, у Свифта встречаются кое-какие занятные истины.

— Я имею в виду физиков.

— Шут Альберт.

— Что?

— Альберт их водил за нос. Не верьте. Если бы были способы… Занятно! Но их нет. Время сильнее. Сильнее всех.

— Кто ещё?

— Вы назвали Время словом «кто»?

— Конечно! Раз уж оно такое всесильное, будем считать его одушевлённым!

— Вы кое в чем правы!

— Это шутка.

— Содержащая правду… Так кто же ещё, вы говорите? Вы хотите это знать?

— Неужели это можно узнать?

— Да, разумеется.

— Кто?

— Причинность.

— Что это?

— Кто это! Мы же договорились? Это — необходимость того, чтобы всё имело свою причину.

— И следствие?

— Не обязательно. Всякое событие есть следствие иных. Но не всё, что происходит, является причиной чего-то и должно иметь последствия.

— Интересно! А наш разговор будет иметь следствия?

— Да. Конечно. И самые значительные…