Глава I
Чудесное теплое утро выдалось 23 сентября 1944 года в небольшой деревушке Антонове, расположенной на берегу Немана, притихшего под ласковым осенним солнцем. Здесь, в тридцати километрах от Восточной Пруссии, разместился французский истребительный авиационный полк, вошедший в историю под звучным наименованием «Нормандия — Неман».
Тишину подземного укрытия, в котором находился командный пункт командира полка Пуйяда, неожиданно нарушил негромкий, но настойчивый телефонный звонок.
Пуйяд взял трубку. Звонил командир 303-й Смоленской истребительной авиационной дивизии советский генерал Захаров.
Ни один мускул не дрогнул на лице Пуйяда. Коротким размеренным движением он положил трубку и спокойно спросил:
— Какая эскадрилья сегодня дежурит?
— Третья.
— Отлично. Капитана Матраса немедленно ко мне.
Прошло несколько секунд. Едва Пуйяд успел погасить сигарету в приспособленной под пепельницу пустой коробке, как капитан Матрас уже входил в укрытие. Это был широкоплечий мужчина, с суровым лицом и глубоко сидящими глазами под густыми, мохнатыми бровями.
— Получено задание нанести штурмовой удар по железнодорожной станции Гумбиннен и находящимся там эшелонам с горючим, — начал Пуйяд. — Вылет примерно через полчаса. Задание трудное. Противовоздушная оборона в этом секторе, безусловно, сильная. Но я полагаюсь на вас. Действуйте!
Шалль, Микель и я в это время лежали на земле, положив под головы парашюты вместо подушек. Мы видели, как капитан Матрас, командир нашей эскадрильи, вышел из укрытия и торопливым шагом направился к нам.
— Будет работенка, — заметил Шалль.
И он не ошибся. Приблизившись к нам, капитан Матрас, как всегда немногословный, отрывисто бросил:
— Небольшая «штурмовка».
Все ждали разъяснений. Капитан молчал, переступая с ноги на ногу. Мы знали, как трудно вытянуть из него хотя бы несколько слов. Но на этот раз он заговорил неожиданно быстро:
— Предупреждаю, предстоит серьезное дело, а не увеселительная прогулка. Штурмовой удар по эшелонам с горючим на станции Гумбиннен. Полет до цели на бреющей высоте. Дистанция между самолетами — 500 метров. Обойдем станцию с юга, чтобы труднее было нас обнаружить. Сделаем только один заход, но, разумеется, внезапный и эффективный. Бог за всех и каждый за себя! Пошли.
Никто не комментировал задание, хотя оно и было не из приятных. Советский истребитель Як-3 деревянной конструкции не имел достаточной защиты от пуль и осколков. Штурмовые действия на таких самолетах были зачастую очень рискованными.
— Ну, приятель, — сказал мой друг Ирибарн, обращаясь ко мне, — если сегодня вечером придется делить твои пожитки, то знаешь, что я возьму себе?
И он кивнул головой в сторону расположенного на окраине аэродрома небольшого литовского хутора, где, к великой зависти моих однополчан, я имел удовольствие провести несколько славных вечеров. Я попытался отделаться шуткой:
— Особенно не надейся. Придется тебе разочароваться и на этот раз. Меня не так-то легко «поделить», как ты думаешь.
И хотя чувство, которое я испытывал при этом, можно было назвать не страхом, а скорее каким-то внутренним стеснением и беспокойством, мой голос, не прозвучал достаточно убедительно.
Около моего самолета, блестевшего на солнце, как обычно, занимались своими делами механик, оружейник и одна девушка-радиотехник. Мой смелый и верный русский механик, товарищ старшина Лохин, вытянувшись, традиционно доложил:
— Товарищ лейтенант! Все готово. Мотор, радио и пушка — в порядке.
Так же традиционно я ответил:
— Большое спасибо, Лохин!
Мы обменялись дружеским рукопожатием. Я залез в кабину и закрыл фонарь. С этой минуты я предоставлен самому себе. С нетерпением жду сигнальной ракеты. Хочется скорее подняться в воздух, набрать скорость и с разгоряченной, но ясной головой устремиться к цели. Томительное ожидание продолжается. Я стараюсь прогонять неприятные мысли и вспоминать только те случаи из моей летной жизни, когда я благополучно выходил из самых тяжелых испытаний. Не могу сказать, что я преуспел в своих стараниях.
Но вот взвилась ракета! Четыре мотора взревели одновременно. Винты подняли облака пыли. Я начинаю медленно выруливать. Сейчас мы взлетим. Матрас поднимает большой палец — это сигнал. Мы втроем отвечаем тем же. Итак, все готовы. Вперед! Постепенно даю полный газ. Наши самолеты оживают, дрожат, делают разбег и крыло к крылу парами отрываются от взлетной полосы. Мы не набираем высоты и летим так низко, что едва не касаемся земли. На скорости свыше пятисот километров в час начинается опасная прогулка — молниеносный визит в Восточную Пруссию с вручением визитной карточки в виде залпов авиационных пушек и пулеметов.
— Алло! Раяки! Как слышите меня?.. Оставайтесь на приеме, но никаких разговоров, иначе рискуем себя обнаружить. Выдерживайте дистанцию. Второе звено, подойдите ближе. Скорость — 500. Курс — 230.
Подо мной вьется окаймленная высокими деревьями дорога, по которой едва тащится какой-то грузовик, принадлежащий, по-видимому, владельцу фермы, только что промелькнувшей под крылом. Еще одна ферма, роща, небольшое типично прусское село, квадратное, размеченное как по линейке. За те несколько мгновений, что мы пролетаем над селом, я стараюсь представить себе образ жизни его обитателей. Отличается ли он от образа жизни знакомых мне французских или русских сел? Но скоро занятие политической географией приходится оставить. Самолет Матраса разворачивается. Повторяю его маневр. Второе звено, строго выдерживая дистанцию, следует за нами. Прошло около двадцати минут. Мы проникли в глубь Пруссии не менее чем на двести километров. Я прилагаю все старания, чтобы вести машину действительно на бреющем полете. От этого зависит успех выполнения задания. Управлять самолетом на бреющем полете при скорости пятьсот километров в час невероятно трудно: требуется предельно четкое пилотирование. Однако только при этом мы сумеем точно и, что особенно важно, неожиданно накрыть станцию, эшелоны и застать врасплох противовоздушную оборону.
— Алло! Алло! Раяки! Курс 90, цель «на 12 часов» появится через пять минут, приготовиться к атаке…
Матрас никогда не произносит ни одного лишнего слова. Если бы он мог объясняться с помощью жестов, я уверен, что он не преминул бы этим воспользоваться. Но сейчас нет никакой необходимости напоминать мне о готовности к атаке: пушка и пулеметы давно уже готовы к бою. Я слишком люблю фейерверки и иллюминацию, чтобы рисковать опоздать к началу.
Минуты кажутся часами. В голове появляются и пропадают какие-то разрозненные мысли, разобщенные образы, нелепые идеи. Черт возьми! Этот проклятый Гумбиннен еще далеко… Только бы не ушел поезд… Опять дороги, леса, фермы, линия высокого напряжения. А вот скопление машин. Жаль, что здесь нельзя немного прогреть пулеметы.
— Внимание, раяки! Вижу цель, обороты мотора — 2600… Начали…
Гумбиннен приближается с головокружительной быстротой. Зенитная артиллерия пока молчит. Город совсем маленький, но станция издали кажется весьма крупной. Где же эшелоны с цистернами? Мои глаза прикованы к прицелу, указательный палец на гашетке пулемета, большой — на гашетке пушки, остальные пальцы правой руки крепко сжимают ручку управления. Станция становится огромной и заполняет весь горизонт… Пора действовать, тем более что зенитчики стараются создать между целью и нами сплошную стену огня и стали. Вот внизу замелькали платформы и несколько левее, на станционных путях, — бензоцистерны. Едва ощутимо, как бы лаская, нажимаю левую педаль управления. Одновременно слегка отдаю ручку от себя, чтобы придать снарядам нужное направление. Нажимаю на обе гашетки. Самолет вздрагивает. В прицел видны сплошной огонь, дым, сверкающие молнии, которые пронизывают цистерны, и маленькие темно-зеленые фигурки людей, разбегающихся в разные стороны.
Метрах в пятистах от меня три других «яка» действуют с таким же ожесточением. Эффект неожиданности полный. Позади нас вздымается огромный столб пламени, он растет с каждой секундой. Никто из наших не пострадал. Ура! Четыре «яка» возвращаются, по-прежнему выдерживая дистанцию, и голос Матраса трещит в наушниках:
— Алло! Алло! Раяки! Цель накрыта. Есть ли раненые?
Стоит ли отвечать? Все мы, целые и невредимые, стремительно несемся к аэродрому, к нашим друзьям. Пот струится из-под шлемофонов. Рука крепко сжимает ручку управления. Однако еще не все окончено. Надо пересечь линию фронта, не подставив себя под огонь зениток. Я чувствую себя возбужденным. Азарт боя еще не прошел. Вдали, на шоссе, замечаю военную автомашину. Не возвращаться же с неизрасходованными боеприпасами! Опять плавно нажимаю на педаль, отдаю ручку. Автомашина приближается, в центре маленькой паутинообразной сетки прицела она принимает все более отчетливую форму. Нажимаю на гашетки, и машина, объятая пламенем, опрокидывается в кювет.
Даю несколько очередей по немецкому мотоциклисту, и он, видимо, чувствует себя нисколько не лучше загнанного зайца…
— Алло! Алло! Раяки, пересекаем линию фронта. Прижаться ближе к земле. Дистанция 800 метров, полные обороты, — приказывает Матрас.
Опускаюсь как можно ниже. Следуя неровностям рельефа, буквально прижимаю машину к земле. Зенитная артиллерия открывает ураганный огонь. Бесполезно. Еще тридцать километров — и мы дома. Мне весело.
Дружище Ирибарн! На этот раз тебе еще не удастся меня «поделить», и сегодня я сам пойду провести вечер к Стефе, прелестной литовочке с зелеными глазами, живущей в небольшом домике у аэродрома. Сюда на огонек свечи собираются русские и литовцы послушать, как Стефа под аккомпанемент аккордеона поет протяжные народные песни.
— Алло! Внимание, раяки! Идем на посадку поочередно. Рации выключить.
Через три минуты наши самолеты уже на стоянке в самом конце аэродрома. Пуйяд уже здесь.
— Ну как? Все обошлось благополучно, Матрас?
— Задание выполнено, мой командир. Цель уничтожена!
Матрас уже успел закурить сигарету и теперь, наверное, так же как и мы, думает о том, что закончился еще один день войны.
Да, еще один день, почти не отличающийся от остальных, проведенных нами под боевым знаменем полка «Нормандия — Неман».
Я как сейчас помню теплый осенний вечер 23 сентября 1944 года. Возвратившись к своим товарищам после дружеской вечеринки в кругу русских солдат, литовских крестьян и французских летчиков, слушавших пение Стефы, я вдруг отчетливо вспомнил, и пережил еще раз тот летний день 1940 года, когда под знойным африканским небом начинался наш путь, полный приключений, подвигов и жертв.
Глава II
Перемирие 22 июня 1940 года застало нас в Сении — авиационной базе близ Орана. Стояла невыносимая жара. К югу от аэродрома над зловонным, перенасыщенным солью озером Себкра клубился серый туман. В потоках теплого воздуха, струившегося над раскаленной почвой, затейливо изменялись очертания стоявших в беспорядке самолетов всевозможных типов и возрастов.
Даже ночь не приносила прохлады. Жизнь на аэродроме постепенно затихала под усыпанным блестками звезд небом, напоминавшим наряд клоуна. Наступало гнетущее мертвое безмолвие.
Мои мысли переносятся в одну из комнат третьего этажа корпуса «С», где жили младшие офицеры. В ней, полной табачного дыма, несмотря на поздний час, склонились над картой, тускло освещенной свечой, несколько молодых людей, нервно попыхивающих сигаретами.
Один из них прокладывал маршрут. Это был Мушотт. Линия, которая появлялась на карте под его карандашом, связывала Сению прямо с Гибралтаром. Избранный маршрут являлся для нас дорогой к свободе, и мы грезили им. Он мог привести нас к битвам, к славе и с таким же успехом — к смерти.
— Итак, решено, Герэн, — говорит Мушотт. — Я с солдатами беру «Гоэланд», который я приметил сегодня утром.
— Идет, — бросил Герэн.
— Ты, Файолль, — продолжал Мушотт, — вместе со Штурмом вскакиваешь в штабной «Симун».
— Согласен, — ответил Файолль.
— Ва-банк! — буркнул Штурм.
— Ну, а де Жоффр, Гастон и Карон набрасываются на Блош-175. Таким образом, мы будем располагать тремя самолетами.
Последовала пауза. Затем я спросил:
— Как с очередностью взлета? Последним придется не сладко. Аэродром будет поднят на ноги, и они попадут в самое опасное положение. Что, если нам кинуть жребий?..
— Как угодно, — ответил Мушотт.
Бросили жребий. Мне не повезло. Я вытащил билет со словом «последний».
— Да! Еще несколько советов, — сказал Мушотт. — Берегитесь зениток Гиба. Они не запаздывают со стрельбой. Сразу же дайте о себе знать покачиванием крыльев и как можно скорее выпускайте шасси. При посадке будьте особенно внимательны. Аэродром очень мал. В случае необходимости садитесь на «брюхо». Это избавит англичан от необходимости разыскивать вас в море.
Счастливые, мы не сводили с него глав, шутили. Мушотт повторил еще раз:
— Итак, решено: вылет в пять часов утра, в порядке жеребьевки.
Мушотт встал. Его лицо светилось радостью. Он свернул карту, аккуратно положил ее в свой карман и направился к двери, затем, резко повернувшись, посмотрел на нас.
Легкая улыбка тронула его губы:
— Счастливо, господа! — произнес он веселым голосом. — Увидимся завтра утром в Гибралтаре.
Подойдя ко мне, он протянул запечатанный конверт:
— Держи, де Жоффр, ты летишь последним, опусти это письмо в ящик.
Он слегка помахал рукой, затем открыл дверь и вышел.
Я посмотрел на конверт. Письмо было адресовано мадам Мушотт. Но ей так и не довелось больше увидеть своего сына.
30 июня на рассвете, когда небо еще не потеряло стального оттенка, а Оранские петухи уже прокричали своими истошными голосами, зачихал один мотор, потом к нему присоединился другой. И вот оба они заработали вместе. Их шум показался нам оглушительным. «Гоэланд» Мушотта проскользнул в лабиринте других самолетов. Его мотор работал на предельных оборотах. Я подбежал к окну и увидел, как машина моего старого друга медленно поднимается в светлеющее небо. Вскоре она превратилась в маленькую черную точку, едва различимую в воздухе над озером Себкра. Но скоро эта точка исчезла, будто ее стерли школьной резинкой. Тогда я не думал, что вместо обычного «до скорой встречи» нам следовало сказать друг другу «прощай».
На улице уже совершенно светло. Сейчас очередь Файолля и Штурма. Странно: командование авиационной базы, кажется, не очень встревожено вылетом «Гоэланда». Можно не заметить самого самолета, но не слышать шум его моторов на аэродроме невозможно. Интересно, даны ли распоряжения об усилении охраны?
Я провожаю Файолля и Штурма, чтобы на месте видеть, как будут развертываться события. Не спеша проходим мимо ангаров. Часовые далеко. Они не обращают на нас никакого внимания. Файолль решает ускорить отлет. Он протягивает мне руку. Я и сейчас вижу его взгляд, такой открытый и чуть-чуть насмешливый. Он подмигивает и тихо шепчет:
— До скорой встречи, Франсуа. Я поставлю бутылочку шампанского в холодильник. Вперед, ворчун Штурм, в дорогу!
Размашистым шагом он спешит к «Симуну», сверкающему под лучами солнца. Штурм еле поспевает за ним. Вот они уже забрались на крыло. Дверца кабины открыта. Штабные сумки и планшеты, разбухшие от документов, выброшены наружу и валяются на земле. Я вижу, как Файолль садится на место пилота. Штурм рядом с ним. Заработал мотор. Самолет трогается с места. Он пробирается в самой гуще этой ярмарки воздушных «блох», которую представляет собой Сения. Разворот влево, и перед нашими беглецами свободная летная полоса. Облако пыли окутывает самолет, который начал разбег. Мотор еще не прогрелся, поэтому для отрыва машины от земли не хватает мощности. Вот уже кончается полоса. Неужели он не сможет подняться?
Мои руки и ноги инстинктивно повторяют движения летчика при взлете. «Симун» подскакивает, падает, встает на дыбы и вновь опускается. И только на самой границе взлетной полосы колеса окончательно отрываются от земли, и машина с трудом, но все более уверенно начинает набирать высоту.
Я сильно волнуюсь. Пот льется с меня градом. «Симун» совершенно не терпит непрогретого мотора. Подобная акробатика оплачивается, как правило, дорогой ценой. Ну, слава богу, они взлетели. Сейчас машина кажется не больше серебряной монеты, отражающей лучи уже взошедшего солнца. Через мгновение ее поглощает туман Себкры. Некоторое время еще слышится слабый гул мотора и, наконец, замирает. Файолль, мой друг, мой товарищ по летной школе, улетел навстречу своей судьбе. Его также я никогда больше не увижу.
* * *
Через десять минут наш черед. Аэродром уже проснулся. Повсюду разъезжают автомашины. Слышен шум свистков и сирен, возвещающих тревогу. Повсюду видна вооруженная охрана. Нам придется нелегко. Чтобы добиться успеха, надо действовать немедленно.
Мы перебегаем летное поле, маскируясь насколько возможно в тумане, который в часы утреннего рассвета тянется от Себкры. Гастон задыхается, согнувшись под тяжестью огромного чемодана, который он счел необходимым взять с собой в дорогу. Мы подтруниваем над ним:
— Ну и хитрец! Выдает себя за носильщика. Скажи, ты уверен, что так необходимо изображать вокзального носильщика на глазах всей базы? Если подобный трюк ты считаешь единственным способом ускользнуть незамеченным, то это по меньшей мере глупо.
Гастон едва переводит дух. Пот течет с него ручьями. Он твердит одно и то же:
— Ребята, не беспокойтесь. Я вам говорю: успех обеспечен.
Наконец перед нами шеренга самолетов Блош-175. Нашу машину поведет Карой. Это он доставил ее сюда из Бордо. Он указывает на самолет пальцем:
— Все в порядке. Вот он. Запускайте моторы. И сразу же в кабину.
Мы проворачиваем винты. И эта работа, обычно такая утомительная, на этот раз нам кажется детской забавой. Наши силы удесятерились. Карон уселся на командирское сиденье. По мере того как мы проворачиваем винты, он вспрыскивает топливо.
— Залезайте, — кричит он нам, — и закрывайте кабину.
Гастон со своим неразлучным чемоданом и я размещаемся на месте штурмана. Туман по-прежнему плотный. Хотя он и укрывает нас от взора часовых, но зато мешает выруливанию и делает невозможным вылет. Образовался небольшой просвет. Сейчас нас могут заметить. Контакт! Левый мотор молчит. Винт проворачивается, но мотор не работает.
— Карон, попробуй правый…
Правый мотор запускается мгновенно, приятно оглушая нас своим шумом. Еще немного усилий, и все будет в порядке. Теперь снова за левый мотор. Ничего не получается. Как сумасшедший я выскакиваю из кабины, с силой проворачиваю винт, возвращаюсь и, когда заношу ногу в кабину, замечаю приближающуюся к нам военную машину. Больше нельзя терять ни секунды.
— Давай еще раз, Карон!
Наконец-то! Левый мотор начинает чихать. Он работает, пусть плохо, но все-таки работает. Он еще слишком холодный. Карон резко прибавляет газ. Самолет вздрагивает и трогается с места. Начинаем выруливать. Во что бы то ни стало надо выбраться из проклятого лабиринта машин, к тому же почти в сплошном тумане. Нужно как следует прогреть моторы. Хватит ли нам времени, чтобы взлететь? Сумеем ли оторваться от земли? Для взлета машины весом в несколько тонн необходима полная мощность ее двух моторов. Секунды кажутся часами. Наконец опасная зона пройдена! Теперь нам остается только молить всевышнего, чтобы он помог подняться в воздух.
Самолет начинает набирать скорость. Если вчера в метании жребия нам не повезло, то сегодня мы должны добиться успеха. Вдруг словно из-под земли на нашем пути появляется автомашина. Катастрофа неминуема. Лицо Карона заметно побледнело, мускулы напряглись. Используя последнюю возможность избежать аварии, он сильным рывком нажимает на педаль, резко изменяя направление движения, и увеличивает обороты левого мотора. Самолет заносит, и это спасает нас от столкновения. Мы проносимся рядом с автомашиной, едва не зацепив ее правой плоскостью. Теперь только успеть сбавить скорость. Но машина опять на нашем пути. И мы поняли, что все пошло прахом. Со всех концов аэродрома к нам бегут солдаты и офицеры. Те, кто очутился рядом с самолетом, уже наводят на нас оружие. В затихающем гуле моторов я слышу их крики:
— А ну, быстрее вылезайте оттуда, поганое отродье! Вылезайте или будем стрелять!
Карой выключает моторы. Адский грохот сменяется зловещей тишиной. Пот заливает наши лица. Мы сидим обессиленные, одуревшие, без единой мысли в голове и никак не можем отважиться вылезти из самолета. Я растерянно бормочу:
— Гибралтар… Бутылка шампанского… Файолль… Мушотт…
Наконец, мы открываем кабину и спрыгиваем на землю.
— В шеренгу по одному, руки вверх! — кричит нам какой-то офицер.
Нас вталкивают в крытую автомашину. На бешеной скорости она несется к командному пункту авиабазы. Голоса охранников, назойливые, как комариный писк, отчетливо фиксируются в сознании:
— Значит, захотели сбежать… Это вам дорого обойдется, молодчики!
Нас вводят в комнату дежурного офицера. Через несколько минут сюда врывается полковник. Он разъярен до предела, его лицо пылает от негодования. Бешено вращая потемневшими от гнева глазами, он надрывно кричит:
— Сборище подлецов… Решили удрать!.. Украсть самолет!.. Французский военный самолет!.. Захотели дезертировать! Ну, отвечайте же!.. Куда бежали?.. Зачем?.. Почему молчите?
Мы стараемся сохранять спокойствие:
— Мой командир, мы хотели только перелететь в Гибралтар, не больше.
— Гибралтар? Не плохо задумано, не правда ли? Но отдаете ли вы себе отчет в том, что ваша выходка приведет к тому, что мы будем иметь дело с комиссией по перемирию?
Отвечать было бессмысленно. Полковник приказывает вызвать грузовик и вооруженную охрану. И нас, обвиняемых в тройном преступлении — посягательстве на внешнюю безопасность государства, краже военного самолета и дезертирстве из рядов армии во время войны, — под конвоем солдат везут через весь Оран и передают в руки надзирателей оранской военной тюрьмы в форту Санта-Крус.
Тюремная канцелярия. Обычные формальности, обыск, бритье головы, и вот уже массивная обитая железом дверь одиночной камеры закрывается за мной. Мы хотели владеть всем небом, а получили только глазок тюремной двери.
Попав в камеру, я начинаю ощупывать стены. Это — естественный рефлекс каждого узника. Трижды стучу сначала в правую стену, а затем в левую.
— Гастон, Карон, вы слышите меня?
На мой стук отзывается один Гастон:
— Да, я слышу тебя, но очень слабо.
И добавляет:
— Полная неудача.
Я соглашаюсь.
Я искренне желал Гастону всяческой удачи вместе с его чемоданом. Но кто мог сказать, где она, удача? Где бы я был сейчас, удайся наш побег? Быть может, только благодаря чемодану, который вызвал у меня тогда такую ненависть, я и остался в живых.
Неожиданно мы отделались очень легко. Несмотря на тяжкое обвинение, мера наказания, к нашему удивлению, была ограничена двумя месяцами строгого ареста. Наш молодой возраст, неопытность, неспособность понять «высшие» государственные интересы склонили к снисхождению господ из военного трибунала.
В один из сентябрьских дней легковая автомашина нашей авиабазы вывезла нас из форта Санта-Крус в Сению. Карон вскоре демобилизовался и возвратился в Париж. О его дальнейшей судьбе мне трудно что-либо сказать. Избрал ли он путь бесчестья или позднее вновь вступил на путь борьбы? Об этом я ничего не знаю и не хочу знать. Я желаю сохранить в своей памяти лишь образ того Карона, каким я его видел утром 30 июля, когда мы вместе готовились к «операции Гибралтар».
Зато о Гастоне я могу говорить свободно и легко. Чертовски взбалмошный человек! Какая оригинальная и симпатичная личность! Единственный сын в семье врача, в период между 1940 и 1942 годами он дважды пытался бежать в Англию. Но оба раза неудачно. Особенно примечателен второй побег, детали которого могли бы послужить материалом голливудским киносценаристам с самым богатым воображением. На этот раз уже без своего чемодана, Гастон, переодевшись арабом, пытается перебраться через горы в Испанское Марокко. Его разоблачают и арестовывают в тот момент, когда он уже готовится пересечь границу, что ему позволило бы добраться до Танжера и Гибралтара. Гастона сажают в тюрьму Порт-Лиотей и осуждают за повторный побег на несколько лет заключения в крепости. Я сомневаюсь, чтобы каторга во Франции была приятной. Но в Порт-Лиотее она в тысячу раз хуже. К счастью, Гастона вскоре освобождают наступающие американцы. Он сразу же записывается добровольцем в полк «Нормандия» и присоединяется к нам уже в Туле, где в то время мы проходили обучение. Едва успев бегло ознакомиться с «яками», Гастон вместе со мной вылетает на фронт, и буквально через несколько дней, 26 июня 1944 года, его сбивают под Смоленском.
Мушотт, пройдя блистательный путь в рядах авиационной эскадрильи «Эльзас», погиб во время воздушного боя над морским побережьем Бельгии. Был ли он сбит или, сломленный нечеловеческой усталостью, на мгновенье потерял сознание в воздухе и вместе с потерявшим управление самолетом врезался в землю — неизвестно.
Файолль — мой друг и соперник на земле и в воздухе — сгорел вместе со своим самолетом в 1942 году. Его сбили над Дьеппом.
Моя судьба сложилась несколько иначе. Я был просто зачислен в эскадрилью «Лафайетт», находившуюся в Касабланке. Мне посчастливилось одному из первых французов подняться в воздух на новых американских самолетах, которые мы с таким нетерпением надеялись получить еще в 1940 году. Я был одним из первых французских солдат, надевших американскую военную форму.
С начала января 1943 года наша часть находилась на Тунисском фронте. Это было тяжелое время. Французские войска отражали ожесточенные атаки противника. Несмотря на недостаток вооружения, африканская армия показала себя с лучшей стороны. Немецкие пикирующие бомбардировщики Юнкерс-87, сопровождаемые итальянскими истребителями, не давали нам ни минуты покоя. Они охотились даже за отдельным человеком на земле. Так однажды на аэродроме был убит Кавалли, стоявший рядом со мной. Какая ирония судьбы! Прославленный мастер воздушной акробатики, герой довоенных парадов и смотров погиб на земле. На моих глазах он как подкошенный упал на колени, согнулся и свалился на бок, изрешеченный осколками. За несколько дней до этого эскадрилья «Лафайетт» защищала свой аэродром во время налета крупного соединения «юнкерсов», направлявшихся к Тебессе и Телепту. В бою участвовала также эскадрилья «спитфайеров», пилотируемых американцами. Завязалась жестокая схватка. Немецкие истребители приняли бой с яростью и поразительной дерзостью. «Юнкерсам» удалось прорваться к нашим позициям и сбросить свой смертоносный груз до последней бомбы, но на обратном пути они все до одного были сбиты. Дерзость немцев стоила им жизни. У нас был сбит один Деланнуа. Смертельно раненный, он так и не смог выпрыгнуть с парашютом из объятого пламенем самолета.
В это время наступление немецких войск по направлению к Тебессе продолжало развиваться. Немецкие войска, полные решимости и уверенности в своих силах, этим продвижением создали большую угрозу. Они намеревались стремительным обходным маневром окружить части, защищавшие этот участок фронта, и тем самым лишить союзные войска снабжения продовольствием и боеприпасами, поступавшими в Тебессу через узкие горные ущелья Туниса. Эскадрилья «Лафайетт» передислоцировалась. Самолеты Р-40 «Томагаук» выходили из строя даже после незначительного повреждения. Поэтому на старом аэродроме осталось много почти исправных самолетов. Скрепя сердце их пришлось сжечь. К счастью, бронетанковая колонна англо-польских войск ликвидировала немецкий прорыв. Не многим известен этот эпизод, однако именно он, возможно, и определил исход короткой, но тяжелой войны в Тунисе.
Я не являюсь и не хочу быть военным теоретиком. И если я в нескольких словах обрисовал картину тунисской кампании, то сделал это только потому, что именно там решилась моя судьба.
После уничтожения наших самолетов в Телепте некоторые летчики остались без дела. Мне сообщили решение командования о моем переводе в Марракеш, где мне хотели поручить организацию школы для обучения летчиков-истребителей. Эта новость меня не обрадовала. В сложной, напряженной обстановке, создавшейся в Северной Африке из-за разногласий между де Голлем и Жиро, я чувствовал себя довольно неловко. Мне не хотелось вмешиваться во внутренние распри, в результате которых маленькие, простые люди, без положения и прав, неизбежно платят дорогой ценой. Оставаться в тылу для меня было невыносимым, и я твердо решил при проезде через Алжир сделать все, чтобы не оказаться в положении преждевременно вышедшего в отставку, списанного в архив.
И счастье не покинуло меня. В Алжире, на улице Исли, я встретил моего старого друга Фельдзера, опытного летчика, уже в то время избравшего путь борьбы. Всем нам было известно о смелой попытке побега, предпринятой им в 1940 году, которая, к несчастью, окончилась каторгой в Южном Тунисе.
При встрече мы бросились друг к другу в объятья. Заговорили.
— Ну, как дела?
— Совсем плохо.
— Не удивительно. С таким похоронным видом, как у тебя…
— Выпьем по стаканчику.
— Безусловно.
Мы расположились в первом же бистро, где нашелся довольно сносный вермут. Я залпом выложил ему все свои неприятные новости:
— Они направляют меня в Марракеш. А я еще хочу драться.
Он молча посмотрел на меня, а затем тихим, вкрадчивым, словно извиняющимся голосом спросил:
— Послушай, де Жоффр, как тебе нравится группа «Нормандия»?
— Это та, что находится в России?
— Да. Ты знаешь, они сражаются, как львы. При каждом вылете дерутся до финиша. Обстановка там сложная. Недавно они понесли большие потери. Правда, климат там очень тяжелый. Нужно все взвесить.
Глядя на меня, он замолк, будто подыскивая слова, затем медленно произнес:
— Однако чувство товарищества и взаимная выручка в бою там на высоте. А какие превосходные истребители «яки»!
Помолчав несколько секунд, он добавил:
— Знаешь, я твердо решил ехать. А ты что об этом думаешь?
Что я думал? Я ликовал. Мне хотелось кричать от радости. Я готов был напоить весь город. Я простил бы сейчас самого подлого из моих врагов. Я чувствовал, как во мне поднимается волна энтузиазма, доброты, великодушия, наконец, счастья. Но я смог только произнести:
— Дружище Фельдзер! Дружище Фельдзер!
— Ну как, ты согласен?
— О чем тут еще говорить!
— Отлично. Ни о чем не беспокойся. Я все беру на себя. Я слишком хорошо их знаю, всех этих чинуш из штаба. Они такие крючкотворы, что способны ловко изменить твое настроение.
Мне казалось, что он преувеличивает, но я ошибался. Когда через несколько дней я сообщил о своем желании одному из высших чинов, тот ответил мне так:
— СССР?.. «Нормандия»?.. Я ничего не знаю. Направляйтесь в Марракеш и оставьте, наконец, меня в покое!
«Оставьте меня в покое!» Это звучало так дико в то время, когда весь мир был охвачен лихорадкой войны. Я требовал у него автомат, а он предлагал мне… гамак!
Фельдзер оказался прав. Нужно было воевать, чтобы попасть на войну. Нужно было настаивать, чтобы тебе предоставили возможность рисковать своей собственной шкурой. Бесполезно рассказывать о том, как я обивал пороги многих учреждений, словно добиваясь теплого местечка.
Но вот наступил день, вернее, прекрасное лучезарное утро, когда среди цветов, их благоухания, под звуки диковинной музыки в саду Агедаля мне была вручена телеграмма-приказ:
«Адрес получателя: Авиационная база Марракеш, командиру базы; адрес отправителя: Главное командование военно-воздушных сил, Алжир.
Приказано летчику сержанту де Жоффру в кратчайший срок выехать в Алжир, откуда он будет направлен в СССР для прохождения дальнейшей службы в составе третьей группы, так называемой группы «Нормандия».
Глава III
Что же представлял собой этот знаменитый полк «Нормандия»?
Здесь необходимо сделать небольшое отступление, чтобы коснуться некоторых событий, вспомнить обстановку, рассказать о пионерах «Нормандии».
В 1942 году генерал де Голль получил согласие маршала Сталина на активное участие французских летчиков в боях на русском фронте, плечом к плечу с Красной Армией. Была достигнута договоренность о том, что правительство СССР безвозмездно предоставит необходимую военную технику и возьмет на себя снабжение французских летчиков. Франция хотела быть представленной повсюду, где сражались за свободу. Генералу Марсиалю Валэну, начальнику штаба военно-воздушных сил Сражающейся Франции в Лондоне, и полковнику Корнильон-Молинье, командующему военно-воздушными силами Сражающейся Франции на Среднем Востоке, было поручено сформировать группу.
Так родилась 3-я истребительная группа, которая продолжила славные дела своих предшественников — эскадрилий «Эльзас» и «Иль-де-Франс».
Возник вопрос о наименовании.
Майор Пуликэн с авиабазы Раяк, которому в дальнейшем была вверена судьба группы, посоветовавшись со своими офицерами, выбрал имя «Нормандия». Генерал Валэн дал свое согласие. Это имя так и закрепилось за группой, а трем эскадрильям, входившим в ее состав, дали названия трех главных нормандских городов: «Руан», «Гавр» и «Шербур». Эмблемой группы был избран герб Нормандии — два льва с золотой пастью.
Первые добровольцы стали прибывать из Англии и из стран Среднего Востока. Их встречали майор Пуликэн, майop Тюлян, капитан Литольф. Ответственным офицером по связи с советским командованием назначили майора Мирле.
В числе первых летчиков, зачисленных в «Нормандию», были лейтенанты Прециози, Познанский, Дервиль, Колэн, Луше, Лаффон. Но еще до получения приказа об отлете в Россию Лаффон был ранен, Колэн пропал без вести, а Луше, друг моей юности и товарищ по совместной работе в 1938 году в гражданской авиации на аэродроме Орли, погиб под Эль-Аламейном.
С Британских островов прибыла группа так называемых «англичан», и среди них знаменитое трио беглецов из Орана: Альбер, Дюран и Лефевр. Во время тренировочного полета на самолетах Девуатин-520 эти летчики инсценировали атаку неприятеля и на глазах обалдевших от изумления офицеров исчезли в направлении Гибралтара. Зенитная артиллерия крепости встретила самолеты бешеным огнем. Лефевр был вынужден совершить посадку на испанской территории, откуда взлететь ему удалось только благодаря поистине акробатическому маневру, который вызвал восхищение у всех.
Прибытие этих «трех мушкетеров» вызвало сенсацию в рядах «Нормандии».
Альбер (впоследствии знаменитый «капитан Альбер») является одной из наиболее видных фигур французских воздушных сил. Ученик-подмастерье, механик на заводах Рено в прошлом, этот человек потом стал фанатиком авиации, воздушным лихачом. Начал он с того, что стал выкраивать из своего небольшого заработка деньги на оплату учебных летных часов на аэродроме в Туссю-ле-Нобль под Парижем. Этот парижский парень, скромный и застенчивый, краснеющий без всякого повода, очень быстро достиг зенита славы.
Сейчас можно с твердой уверенностью сказать, что Альбер был душой «Нормандии» и внес большую лепту в славные дела полка. Это один из основных героев нашей книги.
Одного из пионеров «Нормандии», аджюдана Жуара, 1940 год застал в Англии. Он уже к тому времени провел немало воздушных боев и имел на своем счету пять сбитых самолетов врага. Жуар находился в составе десанта, который предпринял попытку высадиться в Дакаре в 1940 году. Ему было поручено ответственное задание: доставить французским летчикам, находящимся на авиабазе в Дакаре, братское послание, призывающее Французскую Западную Африку присоединиться к Свободной Франции. Жуар взлетел с борта авианосца «Арк Ройял». Одновременно французские парламентеры во главе с адмиралом Тьери д'Аржанлье на катере под белым флагом направлялись к берегу. Жуар благополучно приземлился в Дакаре. Вначале его встретили как товарища по оружию, как друга и спасителя. Но вмешался губернатор Буассон, и Жуара бросили в тюрьму. После суда его под усиленным конвоем доставили во Францию, но затем освободили, учтя его боевые подвиги в мае 1940 года.
Перенесенные лишения не сломили духа Жуара. Через Испанию он вновь прибывает в Англию и одним из первых записывается добровольцем в «Нормандию».
Из других видных летчиков я хотел бы упомянуть капитана Риссо, которому удалось бежать из Испании на Средний Восток, устроившись грузчиком на грузовом судне, и особенно Пуйяда, бывшего нашего командира в течение большей части русской кампании. 1940 год застал Пуйяда в Индокитае. В чине капитана он командовал эскадрильей в Ханое. Это настоящий бунтарь в лучшем смысле этого слова. Воспитанник Сен-Сира, он не мог смириться с поражением Франции. Пуйяд признавал только победу или смерть.
Обстановка в Индокитае в то время была сложная. Японцы могли со дня на день появиться в Ханое. Пуйяду грозил плен, на что он никогда бы не согласился.
Как-то на аэродроме он подозвал к себе механика:
— Послушай-ка, Тото, в каком состоянии тридцатый «Потез»?
— Ничего…
— Выдержит?
— Конечно.
— Прекрасно! Проверь еще раз мотор. Мне предстоит довольно продолжительный разведывательный полет над китайской границей. Чтобы все было готово к десяти часам. Заправка полная.
— Слушаюсь, мой капитан! Будет выполнено! Положитесь на меня.
На следующее утро, едва успело выглянуть южное солнце, Пуйяд сел в свой «Потез» и поднялся в свинцовое небо, держа курс на Чунцин, в то время столицу гоминдановского Китая.
Так начался путь Пуйяда, закончившийся в 1945 году, когда он вернулся во Францию командиром истребительного полка «Нормандия — Неман». Пуйяд ведет самолет над джунглями и горными массивами Верхнего Тонкина, стремясь достигнуть Чунцина. Но вот кончается бензин. Машину начинает лихорадить. Надо искать площадку для посадки. А внизу только деревья, одни деревья… Вдруг Пуйяд замечает внизу более светлое пятно. Самолет резко снижается к самой земле, задирает нос и врезается в мягкую болотистую почву. Летчику не хочется видеть джунгли, эти деревья, на которые он мог напороться при посадке. Он бросает свой самолет. Пешком через джунгли, через непроходимые горы, в одежде, превратившейся в лохмотья, искусанный насекомыми, обессиленный тропической лихорадкой, падающий от истощения, ценой огромных лишений И нечеловеческих страданий ему удалось, добраться до Чунцина, где его встречает представитель Франции, совсем недавно перешедший на сторону де Голля. После непродолжительного отдыха Пуйяд настаивает, чтобы его немедленно отправили в Лондон. — Есть только один путь, — объясняют Пуйяду, — через Соединенные Штаты Америки.
— Чтобы добраться туда, я согласен ехать даже через ад, — говорит он.
Объехав почти половину земного шара, через Тихий океан, Соединенные Штаты Америки и Атлантический океан, Пуйяд попадает, наконец, в Лондон. Там ему предложили работу в штабе. В ответ Пуйяд только рассмеялся. И вот он уже едет в «Нормандию» через Каир Иран.
Рассказывать о Пуйяде — значит говорить о всех, кто входил в состав полка «Нормандия — Неман». Это значит говорить о всех тех, кто спешил в Россию из различных уголков земного шара, чтобы присоединиться к этому необыкновенному полку, который на протяжении более трех лет давал возможность французскому трехцветному флагу быть представленным в победах Советских Вооруженных Сил. Это значит говорить о Бертране из Дижона, ветеране 1940 года, который, когда ему уже перевалило за сорок, сумел пересечь Пиренейский хребет, но в Барселоне попался на удочку мнимых друзей, оказавшихся на самом деле полицейскими агентами. Это значит говорить об Ирибарне — чемпионе Франции по национальной французской игре в ручной мяч, об асе Лемаре, об отчаянном храбреце Карбоне. Это значит говорить об экс-чемпионе Европы по легкой атлетике Андре, которого все называли «четырехсотметровкой», о Мерцизене, Казаневе, Марши, Фельдзере, Сейне, о Сэн-Марсо, ловком фокуснике и искусном рассказчике, о Фалетане, Сэн-Фалле. Это значит говорить о Кюффо, Амарже, Мартэне, Пенверне и многих других, таких, как Перрэн, Кастэн и капитан Дельфино — наш будущий командир полка, о всех этих асах, сбивших за войну до пятнадцати вражеских самолетов каждый, а также о сбежавших из Испании Женесе, Керне, Мансо, Эмоне и братьях Шалль.
Они были первыми солдатами «Нормандии — Неман», первыми действующими лицами героической трагедии, о которой я постараюсь рассказать вам простыми словами.
Глава IV
Похоже, что большое путешествие скоро начнется. В атмосфере, царящей на базе Раяк, чувствуется что-то такое, что не может никого обмануть. Поговаривают, будто начатые несколько недель назад переговоры между майором Мирле и советскими представителями закончились успешно. Правда, пока это только слухи. Но слухи растут, становятся все более конкретными. Генерал Пети, глава французской военной миссии в СССР, будто бы сообщил телеграммой, что все визы (за исключением одной) получены и отлет намечен на 12 ноября.
Вечером в офицерском клубе базы Раяк чувствуется особенное оживление, раздаются голоса:
— Ну, летим все-таки!
— Это прекрасно!
— Итак, в дорогу!
— Вина для всех!
— Друзья, чокнемся!
Все торжественно отмечают самое приятное в жизни летчика-истребителя событие, когда его посылают навстречу риску и подвигу.
Только капитан Литольф продолжает работать в кабинете, увешанном картами. Ему выпала честь возглавить первую группу, французских летчиков. Он хочет, чтобы все шло как можно лучше, и сам обдумывает малейшие детали отлета.
Имя Литольфа хорошо известно каждому французскомy летчику. Всё знали Гинемера — человека и героя. Тридцать лет спустя появляется другой авиатор из плеяды гинемеров — Литольф, Он также считает, что «ничего не отдано, если не отдано все».
Литольф, летчик высшего класса, принадлежит к категории тех людей, которые не признают капитуляции. Он предпочитает смерть поражению и поэтому не считается с приказами правительства в 1940 году. Еще до боев в СССР Литольф на самолете «харрикейн» сражается в Греции с «юнкерсами». Затем он бьется против Роммеля в Ливии. Боевое радение, в результате которого одна рука у него сделалась почти неподвижной, не останавливает Литольфа. Он хочет идти все дальше и дальше, делать все больше и больше. Именно поэтому он настаивает на его включении в группу «Нормандия» с первого же дня ее формирования. Вся база в волнении. В бараках, клубе, в аллеях — всюду слышны возбужденные голоса. Альбер встретил капитана Литольфа и обратился к нему:
— Прошу извинить, мой капитан. Вы не знаете, как нам придется добираться?
Как всегда, Альбер был не один. Его сопровождали два товарища. Они начали шутливо подсказывать различные способы передвижения:
— Пешком?
— Верхом?
— На такси?
— Может быть, на велосипеде?
— На подводной лодке?
— На тройке?
Строгий взгляд капитана пресек дальнейшие шутки. Он сухо ответил:
— Поездка будет сложной. Возможно, нам придется воспользоваться всеми средствами, которые только что были перечислены. Три американских «Дугласа» из Каира будут здесь завтра утром. Они нас доставят только до Багдада. Затем — что подвернется под руку. До Басры, конечно, поездом. Потом на грузовиках до персидской границы. И, наконец, до Тегерана опять поездом.
— А в Тегеране? — спросил Альбер. Литольф пожал плечами.
— Тегеран… Дальше поезд не пойдет. Остановка на два месяца. Восточная кухня. Чудеса гастрономии, — воскликнул Альбер.
Даже хладнокровный Литольф не мог сдержать улыбку.
И вот, 12 ноября 1942 года, в два часа дня, три транспортных самолета вывозят в Багдад первую группу летчиков с их багажом. В машине неимоверная духота. Внизу однообразная, голая, безлюдная местность. Альбер, знающий эти районы, авторитетно заявляет:
— Сирийская пустыня.
И в самом деле, куда ни посмотришь, всюду только обожженная солнцем тоскливая равнина. Наконец показывается Багдад, как говорят злые языки, «самая грязная столица мира». Пыли, действительно, хватает. Парижане начинают пересматривать свои понятия об экзотике. И снова поезд, опять пустыня, и так от Багдада до центра нефтяного царства — Макиля, на берегу Персидского залива, в десяти километрах от Басры. А затем сквозь ужасную пелену пыли, о которой жители западного мира не имеют ни малейшего представления, огромные грузовики перебрасывают летчиков в иранский город Ахваз. Это первый шаг по пути к Советскому Союзу, но блестящие мундиры военно-воздушных сил Франции уже поблекли от пыли и песка, от которого никуда не скроешься. От него щиплет глаза, першит в горле, зудит кожа.
В пути ворчуны ворчат, остряки пытаются острить. Вспоминают Шантильи и Булонский лес, кружку пива Я графинчик вина со льда. Остроты получаются вымученными и тяжелыми.
В Тегеране летчиков встретила жизнь, полная очарования и удивительных контрастов. Все они побывали в боях. Все глядели в будущее, затаив скрытую грусть о прошлом. А это прошлое напоминало о себе видом ярко освещенного города с шикарными витринами, кричали неоновой рекламой, магазинами, переполненными товарами и продуктами. Но, увы, туманов и риалов было немного.
27 ноября майор Пуликэн дал указание Литольфу строить следующим утром всех летчиков на аэродроме, чтобы представить их полковнику Разину. Всем было приказано привести в порядок форму, чтобы произвести Хорошее впечатление.
Прохладное раннее утро 28 ноября. Первые лучи солнца окрасили снежные вершины Демавенда. Добровольцы «Нормандии» выстроились на аэродроме. Неподалеку стоят три советских транспортных самолета. Французские летчики не сводят с них глаз. Ведь они первые видят на крыльях, фюзеляже и хвостовом оперении знаменитую пятиконечную красную звезду. Они взволнованы. Они еще не знают, что самолеты, на которых им придется летать, также будут иметь пятиконечную красную звезду на фюзеляже и, кроме того, носовая часть их будет окрашена в три цвета французского флага. Впрочем, разве это так важно?
Короткое знакомство, и сразу же начинается посадка, и с нею — толкотня, давка, оживленные разговоры. Каждый хочет подняться в самолет первым, последние пританцовывают от нетерпения.
Наконец посадка окончена, двери закрыты, запущены моторы, и самолеты выруливают на взлетную полосу. Вскоре они уже в воздухе.
На земле видны группы провожающих. Они машут руками. Но вот и они исчезли из поля зрения.
Все сразу почувствовали себя свободнее, как будто оборвалась последняя нить, связывавшая с прошлым. Многие закуривают. Глаза горят от возбуждения.
— На этот раз похоже, что тронулись, — говорит Альбер. — Кончили тянуть волынку. У меня такое чувство, что дело будет жаркое.
— Начинается игра в покер, — меланхолично замечает Риссо.
— Ты прав. Это — действительно настоящая игра в покер, — соглашается Альбер.
И каждый подсчитывает шансы, которые позволят ему или выйти целым и невредимым из этой переделки, или сложить свои кости. Кто вытащит счастливый номер? Обычные шутки и готовые фразы не могут скрыть волнения, зарождающегося при приближении опасности.
В кабине мороз. Дюран, Лефевр и Риссо от холода стучат зубами. Самолет летит над Кавказом, вздымающимся огромной тысячадвухсоткилометровой стеной между Черным и Каспийским морями. Под крылом проплывают цепи гор с белыми пиками, которые своими остриями пронзают вату облаков, снежные и ледяные поля, горные долины, глубокие пропасти. Порой кажется, что самолеты вот-вот зацепятся за горную вершину. Вот они набирают высоту и берут курс на Баку, к побережью Каспийского моря.
— Море! — вдруг крикнул кто-то.
Вдали показались, очертания берегов Каспийского моря, которое раскинулось до горизонта, словно таинственное, лениво колыхающееся бархатное полотнище, обрамленное Темными пятнами лесов и неизвестных нам городов.
Замеченная ранее на северо-востоке маленькая темная точка растет, становится огромным серым пятном и постепенно превращается в город. Это — Баку, сердце района добычи черного золота и самая крупная ставка в битве за Кавказ, куда были брошены немецкие бронированные войска.
На гладкой, как блюдо, равнине высятся многочисленные нефтяные вышки, как будто здесь вырос целый лес миниатюрных эйфелевых башен. И рядом с ними на земле — замысловатые узоры многочисленных нефтепроводов. Здесь все живет для нефти и только нефтью.
Первый самолет приземляется, открывается дверь кабины, и в нос ударяет острый запах нефти. Французские летчики спускаются по трапу. Первые шаги по советской земле. Сердца всех стучат так сильно, как во время первого свидания.
Кроме врача Лебединского, радиста Стаховича и переводчика Шика, никто не знает даже самых необходимых русских слов: «здравствуйте», «спасибо», «пить», «есть», «пожалуйста» и т. п., за исключением слова «товарищ», — это слово по-русски знали все.
Начинается процедура проверки документов и таможенного досмотра. Гражданские чиновники — среди них была одна женщина — перебирают вещи. Они не знают французского, и это доставляет немало хлопот владельцу багажа, которому нелегко полностью удовлетворить любопытство таможенников, особенно когда они интересуются книгами, журналами. Они взвешивали их на руке, рассматривали со всех сторон, перелистывали, чтобы в конце концов положить на место, приговаривая при этом с доброй улыбкой:
— Хорошо, товарищ.
Это было первое «хорошо», которое услышали французские добровольцы. И потом не проходило часа без того, чтобы не услышать такое простое, милое, звучное слово «хорошо». Это слово произносилось почти при любом разговоре.
Во время скромного и непродолжительного обеда мы впервые отведали главные русские блюда, которые преобладали в тот период тотальной войны и жестоких лишений.
Вышли из помещения. На улице мороз. Ля Пуап то начинает бить в ладоши, то прячет их к себе под мышки.
— Не жарко, — с иронией бормочет он.
— Не беспокойся, дружище, — успокаивает его Лефевр, — у тебя еще будет время согреться.
Пошел снег. Несмотря на это, через некоторое время самолет вылетает в Гурьев. И чем дальше на север, тем сильнее холод.
Гурьев — небольшой портовый город в устье реки Урал. Короткая остановка для заправки горючим, и самолет устремляется к Москве. Это был необычный полет на высоте не более 50 метров на протяжении 1500 километров! Куда ни посмотришь, всюду внизу снег, туман, вверху — сплошные свинцовые облака. Леса, реки, озера, дома — все покрыто снегом. С трудом удается различать мелькающие деревни и села. Снег делает ландшафт однообразным и скучным. Наши летчики удивляются:
— Как можно ориентироваться в таких условиях? Видимость не более 500 метров, а самолет летит со скоростью 240 километров в час.
Самолет находится в воздухе уже более шести часов. До Москвы остается совсем немного. Плотные слоистые облака закрывают землю. Если раньше можно было с трудом что-либо различить, то теперь совсем ничего не видно. Внезапно моторы меняют режим работы. Самолет снижается, пробивает облака, и неожиданно взору пассажиров открывается Москва. Вот Кремль, вот Москва-река под ледяным покровом, лес заводских труб.
Короткая остановка в аэропорту, и вскоре самолет продолжает путь на аэродром в Иваново, отведенный для обучения и тренировки французских летчиков. От Москвы до Иваново всего один час полета. Там должны собраться все добровольцы «Нормандии». Два других самолета прибывают несколько позже. Они были вынуждены сделать небольшой крюк и совершить посадку в Уральске и Куйбышеве, углубившись, таким образом, на восток.
Всех ожидал один и тот же прием:
— В вашем распоряжении три месяца для освоения советской техники. А потом — бои.
Глава V
В Иванове все устраивается очень быстро. Уже на следующий день после прибытия летчики получают летное снаряжение и неизвестную им ранее зимнюю одежду. Они спешат примерить шапки, унты и меховые комбинезоны.
Им предстоит летать на истребителе Як-1. Это моноплан смешанной конструкции, с низко расположенным крылом и убирающимся шасси, очень маневренный, но уязвимый мотор водяного охлаждения имеет мощность свыше 1000 лошадиных сил; винты трехлопастные с изменяемым шагом; вооружение — одна 20-миллиметровая пушка, стреляющая через втулку винта, и один синхронный пулемет. Як-1 развивает максимальную скорость 580 километров в час. Это простой в управлении самолет, легко соперничающий с немецкими истребителями Фокке-Вульф-190 и Мессершмитт-109. Несколько месяцев спустя, уже на фронте, летчики познакомились с Як-9, улучшенной моделью Як-1, и, наконец, в 1944 году появился знаменитый Як-3.
Эти самолеты требовали несложного, но постоянного ухода. Вскоре обстановка подсказала необходимость замены французских механиков русскими, которые лучше знали свои машины и, самое главное, могли работать при любой погоде.
В первый месяц летчики приспосабливались к русской жизни, знакомились с советскими людьми. Скоро у них появились первые друзья.
Летчиков часто посещал пресс-атташе французского посольства господин Шампенуа, очень эрудированный человек и любитель выпить, а также известный писатель, лауреат Сталинской премии, друг Франции, Илья Эренбург, много лет живший в нашей стране. Он изумлял наших летчиков необычайным остроумием и необыкновенно Метким употреблением пословиц.
Вместе с летчиками «Нормандии» они встречали Новый год. Война бушевала со всех сторон, предстояли жестокие битвы, но ничто не могло помешать общему веселью.
Новогодний вечер прошел в теплой, дружеской атмосфере. Пели французские песни, вспоминали о родине.
В первых числах января поступили десять самолетов Як-1. Русские показали, что они умеют держать слово. До 20 февраля обучение шло самыми ускоренными темпами. Порой сильные снегопады мешали учебе. Каждый взлет и посадка требовали больших усилий и умения. Были ошибки. Но не охладел энтузиазм бойцов «Нормандии».
Русские делали все, чтобы облегчить трудности, выпавшие на долю пионеров «Нормандии». В часы отдыха они старались помочь французским летчикам забыть о том, что их родная Франция находится за многие сотни километров.
22 февраля майор Тюлян принял командование эскадрильей «Нормандия». Майор Пуликэн возвратился в Москву. Вместе с ним выехали из Иваново проходившие там обучение французские летчики. В советской столице, которая стала теперь столицей всего мира, поднявшегося на борьбу с гитлеризмом, Тюлян обратился к ним со следующими словами:
— Господа! Я доволен вами. Обучение практически закончено. Незнакомая техника, сложные условия жизни, зверский холод, и особенно снегопады, и другие трудности не испугали вас. Вы справились с ними, и к тому же весьма неплохо. А теперь я разрешаю вам провести четыре дня в Москве.
Французских летчиков ожидали лучшие гостиницы столицы «Националь» и «Метрополь», расположенные недалеко от Кремля и Красной площади. Город находился под защитой исключительно мощной противовоздушной обороны, и поэтому почти не было видно разрушенных зданий. На улицах много людей. Медленно и бесшумно движутся они по тротуарам. Снега так много, что город кажется погребенным под сугробами. Легковых машин очень мало — только учрежденческие «зисы», но зато много грузовиков.
Зимой 1942–1943 года в Москве война чувствуется во всем. Большое хладнокровие, величественное спокойствие царят в городе. Стальная воля, спокойная уверенность в себе написаны на всех лицах. Немецкие агрессоры оккупируют еще огромную территорию, от снежных просторов Севера до Кавказа, и Красная Армия ведет ожесточенные бои на всех фронтах. Все силы страны мобилизованы на разгром врага. Мужчины стали солдатами, женщины и юноши — рабочими.
Гостиница «Националь» — настоящий дворец, отведенный для иностранцев, приезжающих в Москву. Комнаты обставлены с комфортом и хорошо обогреваются. Кухня не из плохих. Есть возможность заняться серьезным изучением достоинств русской водки. К тому же она скоро становится предметом оживленного взаимного обмена — ее меняют на сигареты или икру.
Перед тем как встретиться лицом к лицу со смертью, летчики «Нормандии» старались не упустить возможности попользоваться минутами безмятежной жизни. Последовали обеды в ресторанах «Арагви», «Москва», посещения кино, музеев, и в первую очередь, разумеется, музея Красной Армии и Парка культуры, где были выставлены военные трофеи, ну и, конечно, знакомства с представительницами прекрасного пола Москвы.
Французы очень сожалеют о том, что слабо знают русский язык и что ни та, ни другая сторона не знает эсперанто. Пришлось срочно покупать словари и русские грамматики, конечно, не столько для чтения в подлиннике произведений Пушкина, сколько для того, чтобы обеспечить себе приятное времяпрепровождение.
Отпуск окончился. Опять Иваново. Уже середина марта, но холодно по-прежнему. Обучение продолжается. Ни один час не пропадает даром. Ходят самые невероятные слухи, самый важный из них — о скорой проверке результатов обучения компетентными органами. Среди экзаменаторов называли имя закадычного друга де Голля — генерала Пети из французской военной миссий. В 1942 году генерал Пети был направлен в Москву Лондонским правительством Свободной Франции с целью разрешения щекотливого вопроса о военнопленных из Эльзаса и Лотарингии, мобилизованных в немецкую армию и сдавшихся в плен по прибытии на советско-германский фронт. Проект генерала Пети заключался в том, чтобы добиться их освобождения из плена и сформировать французскую пехотную часть, которую он сам намеревался возглавить. Следует сразу же сказать, что этот план так и остался на бумаге.
Однажды к группе летчиков, ожидавших своей очереди на вылет, подошел Тюлян. После обмена несколькими общими фразами Тюлян неожиданно сообщил:
— Я узнал, что вскоре командующий Московским военным округом вместе с руководителем французской военной миссии генералом Пети приедут к нам, чтобы Посмотреть нас в работе. От этого зависит наша отправка на фронт.
Кто-то ответил ему за всех:
— Мой командир, не беспокойтесь. Они увидят, что у нас не заячьи сердца. Положитесь на нас, и вы останетесь довольны.
11 марта 1943 года на ивановском аэродроме в 30-градусный мороз перед собравшимися русскими и французскими офицерами первым взлетает «як», пилотируемый майором Тюляном. Самолет отрывается от земли, поднимая облако снежной пыли. Вот он уже в небе. Все пристально следят за машиной. Впервые француз показывает русским коллегам свое умение и свои способности. Без преувеличения можно сказать, что те, кто присутствовали на этом экзамене, никогда его не забудут. Это был сеанс акробатики и высшего пилотажа, который вряд ли можно увидеть даже на самых смелых спортивных состязаниях. Тюлян как бы хотел доказать, что достоин командовать «Нормандией», потому что по своему мастерству он был, по крайней мере, равным лучшему из своих летчиков.
Машина с невероятной быстротой набрала высоту 3000 метров и с этой высоты начала пикировать перпендикулярно снежной равнине. На какое-то мгновение зрителей охватил страх. Что задумал пилот? Каждый старался вспомнить фигуры классического воздушного балета. Тюлян, казалось, даже и не думал выполнять хотя бы одну из них. Машина стремительно неслась к земле и вдруг на высоте около тысячи метров неожиданно перевернулась и вновь устремилась вверх. Переворот в нормальное положение заканчивается обратной петлей. Это очень сложная в исполнении фигура высшего пилотажа, которую никто, возможно, и не пытался выполнить на «яке».
Обычно сдержанный, русский генерал не мог скрыть своего восхищения и восторга:
— Какой молодец, этот французский майор!
Через несколько минут вся группа выполнила серию упражнений в составе звеньев, включая карусель с виражами на 360°. Успех был полным. Советский генерал не скупился на похвалы и в конце экзамена произнес долгожданное: «Подготовка окончена!»
Вечером на опушке небольшой березовой рощи перед застывшими в строю французскими летчиками и советскими солдатами французский флаг взвился на вершину мачты и затрепетал от ветра над русской степью. Прозвучал первый салют французскому трехцветному флагу, поднятому в Советской России. Он был дан летчиками эскадрильи «Нормандия», которые направлялись на защиту своего знамени, свободы Франции и чести французской авиации.