1

Со стен маленькой крепости, в которой укрылись остатки пореченского войска, Невер смотрел на опустевший хазарский лагерь и не мог понять того, что же произошло. Из-за густого тумана рассмотреть бывшее место стоянки хазарского войска полностью было невозможно, но даже сейчас было видно, что враги покинули свой временный стан. На том месте, где вчера стояли шатры и палатки хазарских воинов, сейчас была пустота. Вокруг Невера и других защитников пореченского детинца, стоявших этой ночью в дозоре на стенах укрепления, собирались остальные славянские ратники. Они с удивлением осматривали покинутый лагерь, не веря своим глазам. И лишь когда туман полностью рассеялся, последние сомнения исчезли. Хазары ушли.

После того как Невер принес в славянский поселок тревожную весть о набеге степняков, и когда детинец был подготовлен к осаде, ему и нескольким другим молодым парням было поручено вести наблюдение со стен укрепления. Несмотря на то, что Невер, как и большая часть его невольных сотоварищей, рвались в бой, желая принять участие в битве, их мнение никто слушать не стал. Боряте даже пришлось прикрикнуть на разгорячившихся молодых парней, и те смирились со своей ролью праздных наблюдателей. Всю картину битвы, которая чуть было не переросла в истребление целого славянского рода, Невер и его соратники наблюдали с высоты холма. Из-за плотно подогнанных друг к другу бревенчатых стен пореченского детинца его защитники смотрели, как пали Рогдай, Бойкан и еще больше двух сотен их сородичей. Одним из первых в страшной сече пал и Ходота – отец Невера, осталась единственная надежда на то, что мать и две младшие сестры смогли уцелеть на болотах.

Невер обернулся. На стену детинца поднимался сам пореченский воевода.

– Ушли хазары-то, – рядом с Невером и Борятой оказался никогда не унывающий Ропша. – Глядишь, и кончились наши беды.

– Может, неспроста это али хитрость какая. Выманить нас небось хотят да напасть скопом, – вставил не столь оптимистичный Вилюй, стоявший невдалеке с другими белогорскими мужиками. – Что сам думаешь, воевода, как поступим?

Борята молчал, обдумывая увиденное. Почти отчаявшийся из-за принятого накануне решения о выплате дани и почти смирившийся с тем, что теперь его народ попадал в кабалу к слугам хазарского Кагана, воевода, обнаружив отсутствие врагов, поначалу тоже предположил какую-то хитрость с их стороны. Но поразмыслив, решил, что открытая местность не позволила бы хазарам спрятать большой отряд и напасть из засады.

– Гляди, гляди: вроде едет кто-то, – раздался чей-то голос с другого конца стены.

Все устремили взгляды вдаль, и многие тоже сумели рассмотреть одинокого всадника. Он не спеша ехал на мелкой лошаденке по направлению к крепости. Все, кто был рядом, тут же схватились за оружие, готовясь к самому худшему. Некоторые достали стрелы и луки.

– Кажись, наш это, не хазарин, да и без оружия он, чего переполошились? – прикрикнул на ретивых защитников крепости белогорский староста Неклюд.

– Это Радмир, – признал своего приятеля Невер, – а лошадка Зоркина.

Через некоторое время ворота детинца открылись, и людская толпа окружила въехавшего в крепость молодого всадника.

Невер выбежал вперед, и старые друзья обнялись.

– Зорко, что с ним, жив? – указывая на лошадь, спросил Невер.

– Нет его больше, да и всего поселка нет, не успел Зорко до Дубравного добраться, – и Радмир рассказал о найденном им несколько дней назад теле друга и о том, что стало с его родным поселением.

– Что про хазар скажешь, куда делись? – произнес, обращаясь к Радмиру, первые за это утро слова угрюмый Борята.

– Ушли они, воевода, совсем ушли, да только беды наши на том не кончились. Вслед им конные русы двинулись, думаю, не далеко хазары уйдут. Я тут в лесах уже несколько дней укрываюсь, да и с русами пообщаться пришлось, если бы не они, был бы я сейчас в плену у степняков.

– Так думаешь, нам русы не опасны? – спросил Борята. – Побьют хазар они, да глядишь, за нас примутся?

– Наверняка побьют и к нам придут, вот только вопрос, зачем. Тот обоз, что хан хазарский в свои земли отправил, русы уже захватили, всю добычу себе забрали, а вот пленных, что в обоих селах хазары повязали, русы на волю выпустили. В лесах они сейчас прячутся.

Все вокруг загудели, услышав такую новость, и бросились расспрашивать Радмира о том, не видал ли он кого из их близких.

 

2

Несколько дней радостные жители Поречного и их соседи, избавившись от грозного неприятеля, сновали вокруг своего поселения, убеждаясь, что опасность миновала. Первые освобожденные от хазарской неволи пленники стали возвращаться из лесов. Но думы о грозных русах не давали воеводе покоя, и поэтому, послав гонцов с вестями на болота, он приказал беглецам повременить с возвращением в поселок.

Но вот наконец-то пришли и посланцы от Киевского князя.

К воеводе прибежал молодой парень из тех, кто вместе с Невером в ходе хазарского набега отсиживался в детинце. Он с другими мужиками поутру ушел работать в поле и сейчас искал пореченского воеводу, чтобы сообщить ему новость.

– Русы пришли, дядька Борята, много, – взволнованно произнес запыхавшийся от длительного бега гонец. – Мужиков в поле окружили, спросили, кто у нас старший, говорить хотят. Вот меня к тебе послали.

– Окружили да повязали или как? Много – это сколько: два, десять, сто? Толком рассказывай, – проворчал недовольный воевода.

– Да нет, не повязали. Конные подъехали, человек двадцать, а может, больше, никого не тронули, велели вперед бежать, а сами сказали, что вслед поедут, со старшим нашим, с тобой то есть, говорить хотят.

Четверо вооруженных всадников въехали в поселок и направились к вышедшему им навстречу Боряте. Отовсюду к главной пореченской площади – месту встречи русов и воеводы сбегались любопытные поселяне. Всем хотелось взглянуть на славных воев, которые прогнали ужасных хазар, послушать, что они скажут. В одном из всадников оказавшийся поблизости Радмир узнал своего недавнего спасителя, назвавшегося Гориком.

– О, здорово, герой, как нога? – могучий рус ловко спрыгнул с коня, обращаясь к юноше, как к своему старому знакомому. – Я же тебе говорил, скоро бегать будешь. – Радмир на это только молча пожал плечами.

Окруженный толпой незнакомых ему людей рус совсем не испытывал страха.

– Ну, кто тут у вас за главного будет? – обратился к гудящей толпе княжеский посланец.

Спутники Горика находились поблизости и, не слезая с коней, наблюдали за происходившим.

– Ну, со мной говори, Борятой меня кличут. Я тут старший, верно говорю? – повернувшись к толпе, произнес вышедший вперед Борята. Все вокруг согласно закивали.

– Меня зови Гориком, мы люди Олеговы, князя Киевского младшая дружина , – рус говорил громко, словно хотел, чтобы речь его была слышна всем. – Хазар тех, что вам ущерб принесли, мы побили, сейчас сам князь сюда идет с ратью своей. Коли дадите нам пищу и кров да тризну по убитым братьям нашим справите, не будет вам от нас беды и разора.

– Коли с миром идете, то мы вам не враги, – промолвил воевода с молчаливого согласия всех окружающих. – Только после набега богатых столов от нас не ждите, хаты

наши – не хоромы княжьи, и половина, вишь вон, сгорела.

– Олег, предводитель наш, – воин, не неженка, шатров с собой не возит, да и мы, гридь княжеская, на землице спать привычные, в походах дичину да конину есть приучены, так что если крыша над головой есть да солома под боком – вот нам и хоромы. А если еще девку горячую под бок положить – так и одеял не нужно, – трое конных русов, услышав последнюю фразу своего товарища, дружно заулыбались в усы.

– Девок силком трогать не дам, а то не будет у нас с вами ладу, – тут же нахмурился Борята.

– Так мы ж не силком, а только по любви, вон Славко у нас до любви уж больно охочий, – Горик указал рукой на рыжеволосого молодого воина, и остальные русы громко заржали. – Любят его девки, как пчелки медок, а уж где у него самое сладкое место, он никому не сказывает, – услыхав эту шутку, заулыбались и сами пореченские мужики.

Через час почти две сотни воинов князя с десятком пленных хазар вошли в поселение. Борята, договорившись с княжьей дружиной, послал гонцов на болота с добрыми вестями и приказом возвращаться.

 

3

Злобно смотрели славянские мужики на приведенных русами пленных. В драных перепачканных одеждах, со связанными руками, когда-то грозные хазарские вои сейчас не выглядели такими уж и страшными, какими они предстали перед пореченской ратью несколько дней назад. Угрюмо смотрели хазары на своих недавних противников, кто откровенно дерзко, а кто с испугом. Но никто при этом не проронил ни слова – ни победители, ни побежденные. Русы заперли их в одном из сараев, предварительно развязав руки и поставив двух сторожей из отроков. Поселковым мужикам было поручено напоить и накормить пленных. Среди запертых в ветхом строении людей сидел и думал о своей незавидной участи бывший слуга убитого Буйука – буртас Тилмай—Кечайка.

К вечеру в Поречное вернулись женщины, старики и дети и все поселение наполнилось криками радости и громким женским плачем. Жены и матери, потерявшие своих близких в сражении с хазарами, не стесняясь выражали свои скорбь и горе. Почти в каждом дворе, каждом доме горе и радость слились воедино. Оплакивая погибших, воем выли бабы, плакали маленькие дети, а выжившие в бою мужчины не знали таких слов, которыми можно было бы утешить вдов и сирот.

Невер, обняв мать и сестер, поведал им о смерти мужа и отца и, увидев на их слезы, отвернулся в сторону. Неподалеку в одиночестве стоял Радмир, ему уже некого было встречать, он постоял, насупившись, несколько минут и, повернувшись, побрел прочь. Навстречу ему попалась дочь пореченского воеводы. Зоряна увидела Радмира, ее глаза засветились, но несмотря на то, что девушка рванулась к нему навстречу, Радмир сейчас не чувствовал радость от встречи. Он только кивнул остолбеневшей красавице и побрел дальше, озабоченный своими, лишь ему одному ведомыми мыслями. Многие знали, что Борятина дочь тайно вздыхала по парню, и даже суровый воевода давно уже подметил, что дочь перестала быть маленькой девчонкой. Зоряна, почувствовав холод, исходивший от парня, побледнела и замерла. Наблюдавший эту сцену Невер только в очередной раз тяжело вздохнул.

 

4

Наскоро возведенная курганная насыпь возвышалась посреди огромной поляны, окруженной лесом, и семь мертвых тел лежали в ряд на самом ее верху в окружении скопившихся вокруг них воинов-русов. Оружие и доспехи мертвецов были аккуратно сложены у них в ногах, здесь же лежали их седла, уздечки, какая-то нехитрая посуда, турьи рога и чаши, на дне которых было насыпано по несколько медных монет. У подножья насыпи, вознося руки к небу, монотонно рыдали четыре старухи, которых русы пригласили из числа пореченских жительниц для совершения поминального обряда по усопшим воинам. Вокруг небольшого кургана горели костры, на которых в чугунных котлах варились мясо домашних животных, дичина и другие яства, предназначенные для предстоящей стравы – поминального пиршества. Все стоявшие вокруг дружинники были без доспехов и шлемов, в простых домотканых или богатых шелковых рубахах, в зависимости от степени знатности воина, его положения и уровня дохода, подпоясанные широкими золочеными поясами. Такие пояса отличали княжьего дружинника и выдавались при переходе из отроков в гридни. Из оружия они оставили при себе только кинжалы и мечи, с которыми княжья гридь не расставалась почти никогда. Луки, стрелы, копья и щиты, а также шлемы и кольчуги они оставили сегодня в домах, в которых расселили их пореченские жители. Все они, кроме небольшого, до зубов вооруженного отряда из тридцати облаченных в доспехи всадников, укрывшихся в лесу и выполнявших роль охраны, стояли с непокрытыми головами. Часть воев, с наголо бритыми головами, украшенными одной-единственной прядью волос, с длинными, свисающими ниже подбородка усами, представляли собой коренных варягов-русов из прибалтийских бодричей и верингов. Другие, бородатые и длинноволосые или постриженные «в кружок», были, в основном, из примкнувших к княжьей рати покоренных славян: кривичей, вятичей и древлян, а также ближних соседей радимичей – северян. Некоторые из дружинников были из мородово-мерянских племен, черемисов и бесстрашных, воинственных буртасов, часть воев были из степняков – угров и булгар – и для славян-радимичей они мало чем отличались от ненавистных хазар. Особняком держались немногочисленные скандинавы: рыжеволосые свеи, даны и угрюмые воины севера – нурманны, бородатые, с обезображенными шрамами хмурыми лицами. Но все это разноплеменное войско, присягнувшее великому киевскому полководцу, носило в ту пору одно имя – Княжья Русь. Многие по привычке называли своего вождя по-своему, каждый на свой лад: князем, воеводой, каганом или конунгом. Многие с трудом понимали славянскую речь, но все они, связанные узами воинского дружинного братства, умели воевать и воевать так, что слава о них гремела от холодных берегов Балтики до жарких земель, населенных византийскими греками.

Перед насыпью в сероватой полотняной рубахе до колен стоял седовласый старик с длинными распущенными волосами и клиновидной бородой до самой груди. Глаза его, взиравшие на окружающих из-под нависающих кустистых бровей, были разного цвета, один – темный, почти карий, другой – бледно-серый с зеленью, что делало высокого старца неким подобием той сверхестественной силы, в которую верили и которой боялись многие люди той эпохи. Он руководил всем обрядом, исполняя роль языческого жреца. Он смотрел на опускающийся за вершины деревьев солнечный диск и, призывая божества в свидетели, громко, почти крича, нараспев произносил заупокойную павшим.

– Приди к нам, Стрибог, бог ветра, и раздуй огонь на костре прощальном, а ты, Хорс-солнце, доставь души витязей, славных и смелых, в великую обитель Перуновых воинов, Ирей наш небесный, – старик подал знак, и две молодые девушки в белых траурных одеждах, также приглашенные для обряда, подошли к насыпи и положили к ногам усопших букеты цветов. – Зрите, люди, Желю и Карину , и пусть оплачут они храбрецов, павших в правом бою.

Обе девушки, отождествлявшие божества жалости и скорби, неспешно удалились, и под продолжающиеся речи жреца их сменили три другие женщины, которые молча возложили к насыпи кувшины с медом и мешочки с зерном.

– Пусть уста ваши насладятся медами сладкими, а чрева ваши не знают мук голода, – нараспев продолжал свою речь седовласый старец.

На смену женщинам вышли воины, каждый из которых нес жертвенное животное: петуха и собаку. Один из отроков вел коня-двухлетка. В руках старика появился нож, и несколькими минутами позже все три жертвы пали, окровавленные, к подножью маленького кургана.

Когда солнце исчезло за горизонтом, оплакиванье усопших переросло в тризну, состоящую из игр, плясок и состязаний в честь убитых воинов, сопровождавшуюся поминальным пиром. Вспыхнул прощальный костер, и подхваченные пламенем души мертвых вознеслись в Ирей под громкие песни восседавших за наспех сколоченными столами грозных воинов киевского князя.

 

5

– Ну так вот, решайте сами, быть вам под моей рукой или ждать, когда степняк придет, и под него ложиться, – князь восседал на своем статном вороном жеребце, в неизменно накинутом на плечи красном плаще, окруженный пореченскими мужиками во главе с Борятой.

Его щит с изображенным на нем парящим орлом, когда-то так напугавший Сар-Авчи Хана, держал стоящий неподалеку отрок – оруженосец. Толпа вокруг князя негромко гудела, напоминая потревоженный пчелиный рой.

– Соседи ваши, северяне, встали под мои знамена, теперь ваш черед. Везде, где ступало копыто коня моего, теперь моя власть, – Олег окинул гудящую толпу суровым взглядом.

– А сколько платить тебе, сказывай, а то, может, последние порты снять придется, нас-то вон как хазары потрепали! Пока теперь жизнь-то свою наладим! – выкрикнул кто-то из толпы.

– Платить будете столько, сколько с вас хазары запросили. На прокорм войска да постройку градов-укреплений, чтобы степняки к вам не сунулись. Пока дани с вас не возьму, платой будет та добыча, что я сам у хана хазарского взял, а через полгода, как отстроитесь, тогда и плату давать будете, какую установил, – князь умолк.

– Что ж, справедливо, – высказался кто-то из пореченских мужиков. – За защиту домов наших платить надо, не то ни домов у нас не будет, ни голов на плечах.

– А коли откажемся, что тогда сделаешь? – в говорившем Борята признал Вилюя, который до сих пор не вернулся к себе в Белую Горку, а гостил у родича в Поречном.

– Все равно заставлю, если надо будет, то и силой. Не любо мне кровь славянскую проливать, но для общего блага не грех и за меч взяться, – князь нахмурил брови, и Вилюй под этим взглядом поспешил скрыться за спинами сородичей. – В общем, решайте, по добру под мою руку пойдете или поневоле, а все равно быть вам под киевским князем.

Из общей людской массы вперед вышел Борята и поднял руку, требуя тишины. Гудевшая толпа сразу умолкла. За последние дни уважение к воеводе стало почти безграничным, и теперь все смотрели на него с какой-то трепетной надеждой.

– Когда опытный пахарь за плугом идет, лемех его, как масло, землю режет. Потому что рука у того пахаря твердая и умелая. Когда эта рука зерно в почву бросает, высокий колос над полем встает, и зерна в нем полные да зрелые. Когда матерый зверолов уходит в лес, чтобы медведя добыть, рогатина да нож в его руке не дрожат, а как влитые сидят, и зверь перед ним почти что сам ложится. Умелый охотник и зверя выследит, и с добычей в дом вернется, – воевода сделал паузу, давая слушателям осознать услышанное. – У опытного кузнеца из-под молота искры летят, а кроме искр, из-под его руки и гвоздь, и подкова, и меч и кольчуга выходят – ладные да крепкие. К знающему рыбаку рыба сама в сети плывет. Так было испокон веку, кто умел да ловок и дело свое знает, у того это дело и спорится. – Воевода снова сделал паузу. – Показали нам хазары, что не устоять мужику перед воем: ни пахарю, ни охотнику, ни кузнецу. Много крови пролито, много братьев наших теперь в земле лежат. Так пусть мужики землю пашут да хлеб растят, а те, кто в деле ратном силен да жизнь этому посвятил, пусть воюют да жизнью этой и рискуют. А за жизнь плата не может быть слишком большой, на то она и жизнь. Пусть князь Киевский правит нами да жизни наши стережет, таково мое слово, а уж вы решайте, как вам быть, под князем или под Диким Полем.

Мертвая тишина повисла над толпой.

 

6

Русы уходили, но уходили не все. Князь велик, велики и дела его, а за малым и люди поменьше приглядят да присмотрят. Двенадцать воинов оставлял Олег в Поречном, в основном, раненые да неспособные в седле сидеть. Оставлял под присмотром старшего, знакомца Радмирова, Горика – варяга. Тех, кто покрепче, в детинце поселил воевода да людей к ним знающих приставил, лекарей да знахарей, чтобы раны лечить и в других делах помогать. Троих, самых тяжелых, из тех, кто сам ходить не мог, воевода в поселении оставил да к каждому своего смотрителя приставил. Один из этих троих, молодой безусый рус Чеслав, тоже старый Радмиров знакомец, которого он с Гориком встретил в Диком Поле, когда его хазары вязали, был сейчас на постое в воеводином доме.

Молодой красавец-варяг лежал в постели бледный и немощный. Пика хазарина в грудь ударила, пробив щит и кольчугу. Упал Чеслав с коня, поломал ребра да плечо вывихнул, много крови потерял, вот и лежал сейчас в постели, а Боритины ближние ухаживали за раненым русом, не жалея ни себя, ни потраченных на лечение средств. Для всех раненый рус словно своим стал, да только особо за ним Зоряна присматривает, бегает

вокруг, суетится. Под такой опекой пошел молодой витязь на поправку. Молодое к молодому тянется, сердце девичье влюбчиво да переменчиво. Ушла из сердца старая любовь, пришла новая. Забывать стала того, по ком раньше вздыхала. Да и сам предмет воздыханий словно переменился.

Радмир да еще пара десятков молодых парней дни и ночи напролет проводили в детинце. Нет больше у юного радимича ни отца с матерью, ни дома своего, а из друзей только Невер один и остался. Раз нет дома, так и поселились Радмир с Гориком и девятью русами в просторных землянках пореченской крепости. Сначала выхаживали они раненых сообща, а как те на поправку пошли, стал Радмир первым учеником у княжьего воина. Горик знаний своих не жалеет, целыми днями то палки даст парням, то шесты длинные, заставляет их биться промеж собой да с теми из русов, кто уже окреп и сам сражаться может. Палка – меч, шест – копье, ученье трудное да небезопасное, тут не только шишку да синяк набить можно, один из парней уже руку себе сломать успел, у двоих ребра треснули. Почти каждый день выезжают молодые Гориковы ученики в поле на конях да учатся стрелы на скаку метать, врага с седла рубить мечом и саблей. Пускай оружие пока не настоящее, а простые деревяшки, но азарта парням не занимать. Да и конь боевой пока далек от того, о котором воин настоящий мечтает. Серая Зоркина кобылка после набега хазарского так у Радмира и осталась. Не потребовала Зоркова мать Ярина лошадку себе.

– Езди, сынок, ни к чему мне лошадка эта, а тебе она, глядишь, на первое время и сгодится. Да и память тебе о сыночке моем, уж больно он ценил тебя и уважал. Любил как брата старшего, – сказала это Ярина и, приложив по бабьи руку к груди, пошла прочь по своим делам. Побывала она в плену у степняков, но спасибо русам – вызволили.

Много пореченских парней в ученики к Горику да его славным сотоварищам рвались, но многих родители не пустили, а из тех, кто в ученики пробился, больше половины ученье-то побросали. Ох уж не легка она – наука воинская. От рассвета до заката идут тренировки будущих воев. Сам Борята частенько на те занятия посмотреть приходит, кряхтит только да головой одобрительно кивает. Славное дело делается, будут защитники роду славянскому. Воеводе тоже дел хватает, целыми днями в поселении топоры стучат и пилы звенят. Строится новое жилье да старое чинится. Как грибы, вырастают на месте сгоревших новые дома и хаты. В поле работы тоже полным ходом идут, успеть нужно землю вскопать и семена в нее бросить, чтобы к осени урожай собрать и собранными хлебами людей накормить, а еще дань обещанную князю собрать. Ох, не хватает рук, скотины почти не осталось, каждая тощая лошаденка в плуг впрягается, да и люди отдыхают, только когда спят. Тех парней, что с Радмиром в ученики к русам подались, родичи постоянно корят, на работы зовут. Не всем учебе полностью отдаваться приходится. Только Радмиру идти некуда, теперь тут его дом, его новая семья. Горик на него не нарадуется. Понравился матерому русу славянский паренек, упорный, сильный, да к тому же левша. Горик сам с малолетства левшой был, как еще с детских меч в руки взял, так учили его с тех пор обеими руками рубить и колоть. Глузд – учитель его из коренных варягов всегда говаривал:

– Обоерукий вой двух воев стоит, а левше правую десницу к мечу приучить легче, чем правше. Любит Перун, когда витязь не за щитом в бою прячется, а рубит врага двумя мечами с обеих рук. Вместо щита ему – ловкость его, быстрота да мужество. Коли смел да удал, так и целую рать победить можно.

Сам Горик тоже сиротой с рожденья считался. Рожденный дворовой девкой от павшего в сече княжьего гридня, он был воспитан и вскормлен, как говорится, с меча. Мать Горика при родах преставилась, и остался бы он один-одинешенек, если бы не дружина и ее законы – законы воинского братства. Не бросали своих воины-русы. Взяли мальчонку на поруки, кормилицу ему нашли да всем наукам выучили. Так и вырос он в княжьей гриднице – особом доме типа казармы, не имея ни хором собственных, ни родни.

Олег перед отъездом Горику наказ дал – за ранеными приглядеть да новых воинов для дружины вербовать и учить. А если враг какой его новых подданных тронет, так помочь им оборониться от новой беды. Но к зиме велел назад вернуться, а людей своих, из тех, кого оставил, велел не неволить, если захотят остаться – пусть, ему, князю, в новых землях свои люди нужны. Радимичи теперь хоть и данники княжьи, но не рабы, а подданные.

 

7

Сидя на старом березовом пне в окружении двух десятков пореченских парней и троих русов во главе с Гориком, Кежайка наблюдал за поединком. Новгородец Юша, худощавый княжий дружинник средних лет из кривичей, ловко уклоняясь от наседавших на него противников, кружил по поляне так, словно вел не учебный бой, а демонстрировал окружающим развеселую пляску. Бойкий Ропша и Пешка – курносый полноватый паренек, тяжело дыша, кружили вокруг приземистого воя, размахивая березовыми болванками, вырезанными в виде мечей. Юша держал в одной руке такое же учебное оружие, а вторая, раненая, рука на перевязи была прижата к груди. Все трое замерли, высматривая слабые места в защите противника. Первым не выдержал непоседа Ропша. Он замахнулся и бросился на кривича с поднятым над головой деревянным мечом. Но тот, спружинив на полусогнутых ногах, опережая противника, втянув голову в плечи, бросился навстречу и ткнул парня под ребра березовой деревяшкой. Удар был не сильный, не удар – тычок, иначе ребра треснули бы враз. Если бы в руках у Юши был меч, а перед ним не товарищ по поединку, а враг, то он, конечно же, вложил бы в удар силу, способную пробить, как тряпку, кованую кольчугу и разворотить грудь до самого сердца. Но сейчас Юша просто сбил своему сопернику дыхание, и тот, скрючившись, повалился на землю, жадно глотая воздух. Для того чтобы расправиться с оставшимся в одиночестве Пешкой, ловкому новгородцу понадобилось не больше трех секунд. Кежайка и окружавшие его славянские парни восторженно загудели.

Ему снова пришлось сменить имя. Свое настоящее он уже успел забыть, и радимичи, переведя его хазарское имя Тилмай, стали звать его Толмач, против чего бывший Кежайка – буртас нисколько не возражал. Жизнь его снова переменилась к лучшему. Когда Олег сообщил радимичам, что отдает пленных на правый суд поселян, Тилмай понял, что жить ему осталось совсем недолго. Злобные пореченские мужики хмуро глядели на связанных хазарских воинов, и эти взгляды не сулили им ничего хорошего.

– Не убивайте, я не воин, я раб, – закричал будущий Толмач, упав на колени перед своими судьями. – Из буртасов я, не степняк, не хазарин. Пощадите!

Услыхав знакомую славянскую речь, мужики замерли.

– Помню я его, переводчиком он у хана был, когда мы в стан к степнякам на переговоры ходили, – крикнул оказавшийся в толпе Богутич. Он обернулся по сторонам и, увидав в толпе Неклюда, обратился к тому с вопросом. – Помнишь его? Он ведь и по нашему и по-хазарски лопочет.

– Откуда язык знаешь? – спросил по-хазарски стоявший поблизости Горик. Он немного знал хазарскую речь и, выслушав ответ буртаса, утвердительно кивнул головой.

– Дозволь, княже, мне этого пленника себе взять, – обратился он к Олегу. – Пригодиться может, раз языкам обучен. Да и хватит уж с нас на сегодня кровушки пролитой.

– Забирай его. А эти, – князь указал на остальных хазар, – ваши.

Так Кежайка-Тилмай попал в услужение к Горикуварягу. Остальных пленных мужики увели в лес и вернулись оттуда одни.

 

8

Чеслав поправлялся с каждым днем. Рана на груди почти затянулась, и хотя ребра еще побаливали, но дышать уже стало значительно легче. Больше всего беспокоило вывихнутое плечо. Хотя сельский лекарь вправил кость, растянутые мышцы и надорванные связки делали руку воина слабой и непослушной. Бойкая Зоряна во всем угождала парню, где накормит, где сапоги снять поможет. Приглянулся девушке красивый княжий витязь, да и Чеслав не устоял против чар юной пореченской красавицы. Когда-то Зоряна увлеклась молодым сородичем – Радмиром. Но после гибели всех своих близких замкнутым стал Радмир, нелюдимым, все время проводил в детинце с поселившимися там воинами князя. Не таким оказался Чеслав. Ласковый в разговоре, приветливый и веселый гость воеводиного дома быстро нашел с девушкой общие интересы. Бывало, часами рассказывал ей про жизнь киевскую, про людей разных, про страны и земли, в которых ему довелось побывать. Но больше всего любила Зоряна рассказы про богатырей, сражавшихся то с колдунами да ведьмами, то с огненным змеем – Горыном. Много сказок да небылиц знал выросший не в княжьей гриднице, а в богатом купеческом тереме Чеслав.

Отец его был из купцов новгородских, за товаром в разные страны ходил, много повидал, много разного знал и ведал. А в Новгороде кто купец, тот и воин. Нередко приходилось торговым людям из великого града в своих походах за товаром засыпать с мечом под боком, и просыпаться под свист хазарских стрел или под грозный рев скандинавской дружины. Возвратившись из своих странствий и походов, отец часто рассказывал сыну разные истории, а также забавные сказки и небылицы. Он же и начал обучать паренька воинскому уменью. Но однажды не вернулся отец из странствия своего, а погиб в бою с норвежскими викингами, потопившими его корабль и завладевшими всем товаром. Тогда-то и пошел Чеслав к князю Киевскому в услужение и, присягнув ему на верность, был зачислен отроком в младшую дружину.

Встанет, бывало, Чеслав с постели, выйдет во двор воеводиного дома размять больное плечо – меч поднять ему пока тяжело, так он с поленцем тренироваться начнет, а Зоряна тут как тут.

– Расскажи сказку про Чудище лесное, – и забудет парень про свою больную руку.

Расскажет девушке сказочку про разную нежить – Кощея и лешего, кикимору да Бабку Ягу, про водяного и русалок, красивых, но коварных, способных утащить в подводное царство усталого путника, расскажет да закончит сказ забавным стишком или песенкой. Зоряна смеется и вопросы разные задает. По сердцу девушке молодой воин. Пропадать стали они: то в поле гулять пойдут, то в лес по ягоды. А когда сердце к сердцу тянется, то и тело к телу ближе становится. Случилась любовь у них, первая для девушки, да страшно в том родителям признаться, а когда поняла, что ребенка носит, совсем страх замучил. Отец-воевода в трудах и заботах целыми днями то в поле, то в лесу пропадал, а мать что-то подозревать стала, но молчала, не спрашивала.

 

9

Утро выдалось теплым и солнечным. Повсюду раздавались птичьи трели и жужжание полевых пчел, перелетавших с цветка на цветок. Зоряна шла к реке, задевая свисавшими с коромысла ведрами высокую траву. Над речкой стрекотали стрекозы, а две горластые лягушки громко квакали до тех пор, пока не увидели подошедшую девушку и, испугавшись, не плюхнулись в воду. Зоряна прошла по деревянным мосткам, собираясь зачерпнуть ведром речной воды. Сквозь прозрачную воду было отчетливо видно дно водоема, на котором сидели выползшие из-под большой коряги два огромных зеленых рака. Мелкие рыбешки сновали туда-сюда в поисках корма. Только вся эта жизнь сейчас не радовала девушку. Словно камень лежал на сердце, под которым зарождалась новая жизнь, не знала она, как в этом признаться родителям. Внезапно раздавшийся голос за спиной заставил задумавшуюся девушку вздрогнуть.

– Здравствуй, Зоряна, – позади девушки стоял Невер, смущенно глядя на грохнувшееся с мостков ведро, которое Зоряна, испугавшись, уронила в воду.

– Ох, напугал, дурень! Совсем, что ли, с ума сошел, так подкрадываться? – вскрикнула Зоряна, выхватывая из воды свалившееся ведро. – Чего тебе, я тебя, кажется,

не звала?

– Поговорить мне с тобой нужно, – на лице паренька было явное замешательство. – Не знаю я, с чего и начать.

– Говори скорей да иди, куда шел, меня мать дома ждет с водой, не видишь – некогда мне.

– Не говорил я тебе до этого, а сейчас скажу. Тебе Радмир раньше нравился, говорят, встречалась ты с ним, – юноша снова замялся. – Радмир друг мне, вот я и терпел.

Невер нервно теребил ворот своей рубахи.

– Только теперь я знаю, что ты не с ним, а говорят, с этим, русом раненым. Правда это?

– С русом или с кем еще, тебе-то что? Я тебе не невеста, не жена, чтобы ты меня тут расспрашивал, – в голосе девушки появились гневные нотки.

– Я же сказал, что раньше молчал, а теперь признаюсь. Люблю я тебя, люблю давно, как только первый раз тебя увидал, так с тех пор только о тебе думаю. Не хочу, чтобы ты с этим русом общалась. Если позволишь, к отцу твоему пойду, буду у него тебя в жены просить.

В ответ на эту трогательную речь паренька Зоряна рассмеялась. Но тут же, устыдившись, перестала.

– Да какой же ты жених, сколько лет-то тебе? Мальчишка ведь еще.

– Лет мне столько же, сколько и тебе, зимой семнадцать будет.

– Нет уж, дружок, тебе подружку помоложе искать надо. Ты паренек видный, найдешь для себя еще любушку, а мне тот рус дорог. Люблю я его, люблю всем сердцем, как никого не любила, – и внезапно для себя самой выпалила. – Ребенка я от него ношу, уж второй месяц пошел.

На душе сразу стало как-то легко и радостно. Она сумела признаться этому несчастному, влюбленному в нее парнишке, и камень с сердца как будто свалился. Видела Зоряна, что причиняет ему боль, но назад пути уже не было.

Невер побледнел, и, наверное, с минуту оба молчали. Потом юноша поднял опущенные было к земле глаза и выкрикнул с отчаянием.

– Не нужен он тебе, этот русич! Уйдет он к князю своему и не вернется. А может, сгинет в бою, и останешься ты одна-одинешенька. Будешь потом, как Иля Рогдаева с дитем мыкаться, а я, если хочешь, могу принять тебя и с ребеночком.

– Нет, Невер, не будет по-твоему. Любовь она ведь такая, что все стерпишь. Покинет меня мой суженый, значит, судьба моя такая. Только любит он меня и не оставит, вот так-то. А теперь уходи, не тереби душу ни себе, ни мне.

 

10

– Где он, убью гаденыша! – Борята орал на весь дом. – Прочь с глаз моих, а то и тебя пришибу, как клопа!

Зоряна только что признавшаяся отцу во всем, в слезах бросилась на грудь подоспевшей матери.

– Уймись, дурень старый, – заслонив собой дочь, выкрикнула перепуганная Улада мужу, прижимая Зоряну к груди и закрывая ее от взбешенного супруга своим телом. Все знали, что пореченский воевода в гневе был страшен, и редко кто осмеливался ему перечить и вставать у него на пути в такие минуты. Зоряна плакала навзрыд, уже тысячу раз пожалев о том, что осмелилась рассказать о своей беременности отцу. Борята не унимался. Он уже выскочил во двор и, отшвырнув сапогом попавшуюся ему под ноги, тут же заоравшую кошку, вырвал из стоявшей поблизости старой колоды для колки дров торчащий в ней огромный топор. В этот момент он наконец-то увидел того, кого искал. Чеслав, опоясанный мечом, с которым почти никогда не расставался, входил в ворота. Воевода бросился на молодого гридня, как разъяренный бык. Проходившие мимо бабы истошно завизжали.

Застигнутый врасплох, Чеслав не растерялся. Он качнулся навстречу воеводе, поднырнул под руку, рефлекторно выхватил меч и с разворота наотмашь привычным движением рубанул Боряту по запястью. Наблюдавшие за произошедшим из открытых ворот соседи только ахнули. Рука воеводы уцелела только потому, что умелый княжий дружинник в последний момент вывернул кисть, и удар мечом пришелся плашмя. Топор упал на траву. Чеслав сжал зубы от боли, вывихнутая кость, выскочив из сустава, заставила руку предательски повиснуть. Молодой рус, перехватив меч клинком к себе в другую руку, врезался в грудь воеводы левым плечом, предварительно ударив того ступней под опорную ногу. Борята рухнул на землю, как поваленный дуб. Чеслав, сжав от боли зубы и придерживая вывихнутую руку, медленно осел на землю.

– За что же мне такой позор на старости лет? – поднявшись, воевода сел на колоду. – Ведь я ж к нему как к сыну родному относился, а он… – он как-то сразу изменился в лице, постарел, осунулся.

Медленно, превозмогая боль, поднялся Чеслав и, подойдя к Боряте, упал перед ним на колени.

– Прости меня, сам я должен был тебе открыться. Но лучше поздно, чем никогда, – юноша протянул левой рукой воеводе свое оружие. – Возьми меч мой, жизнь мою возьми, отдаюсь я на суд твой. Только люблю я дочь твою, и нет мне без нее житья. Позволь мне в жены ее взять, позволь навсегда в семье твоей остаться. Будет ей муж, а тебе и роду твоему защитник верный вместо сынов твоих погибших.

– Батюшка, не гневись, не будет нам теперь друг без друга счастья, – бросилась на колени перед воеводой несчастная Зоряна. – Богами молю, благослови.

Лицо воеводы как будто посветлело.

– А как же князь да служба твоя? – удивленно заметил Борята.

– Не станет Олег меня неволить, а службу князю я здесь и буду теперь нести, здесь теперь его вотчина, а вотчину оберегать нужно.

– Ну ежели так, подойди, жена, – и вместе с Уладой они дали родительское благословение новой пореченской семье.

Маленькие мальчишки бежали по поселению и громко кричали.

– Молодой рус воеводину дочь замуж берет!

 

11

Меч представлял собой обоюдоострый стальной клинок с рукоятью из мореного дуба, приклепанного с двух сторон к стальному сердечнику. Ножны были сделаны из двух деревянных частей, выполненных из высушенного тополя, соединенных кольчатыми овальными стяжками из медного сплава, упакованных в потертый кожаный чехол. Конечно, нужны были еще долгие и долгие годы тренировок и специальных упражнений, чтобы этот клинок стал для его хозяина грозным оружием. Чтобы он мог рубить им с седла, точным движением пробивать прочные доспехи и кольчуги, одним словом, делать свою привычную кровавую работу.

Но сейчас это оружие, которое Радмир держал в руках, было для него чем-то сверхестественным, живым. Оно, несмотря на холод стали, грело юношу каким-то своим особенным теплом, исходившим через клинок из глубин веков. Словно души воинов, держащих такие мечи, витали над головой, передавая новоиспеченному владельцу свои силу и умение. Пусть меч был простоват, но для Радмира это был воистину княжеский подарок, и Горик, решивший одарить своего любимца, от всей души радовался, глядя в сверкающие глаза юноши.

Снова тренировка, снова поединок. Они вышли вдвоем на открытую площадку и приготовились. На этот раз все было гораздо серьезней, чем учебные бои с деревяшками. Радмир был первым из тех, кто вышел на поединок с настоящим мечом. Сжимая левой рукой рукоять своего нового оружия и отведя ее чуть в сторону, Радмир изготовился, слегка согнув ноги в коленях. В правой был тяжелый деревянный щит каплевидной формы с наклепанными на него стальными пластинами. Юный воин смотрел из-за верхней кромки щита на своего сегодняшнего соперника и ожидал.

Сегодня сам Горик стоял напротив и вел учебный бой со своим лучшим учеником из всех пореченских бойцов. Горик не спешил, он вышел на поединок без щита, в его правой руке, несмотря на то, что он был левшой, сейчас была кривая хазарская сабля. Бойцы двинулись по кругу, и поединок начался. Радмир атаковал первым, но не сразу бросился в бой, а попытался сделать несколько ложных выпадов. Но матерого руса было нелегко провести. Он лишь однажды, когда Радмир сделал обманную атаку, слегка дернул в сторону головой. Все остальные финты княжий гридень оставил без внимания. Хотя клинки обоих соперников еще ни разу не соприкоснулись, юноша почувствовал, как руки начали предательски потеть, а дыхание стало чуть более неровным. Горик был серьезен и тверд, как скала. Радмир не выдержал. Он обрушил на своего учителя целую серию мощных ударов, от трех из которых тот с легкостью уклонился, четвертый парировал своим кривым клинком, а в пятый раз просто ушел с линии атаки. Именно на пятом ударе нога Радмира ступила в лужу и, поскользнувшись на влажной жиже, неудачливый вояка грохнулся в грязь под общий смех наблюдавших за поединком товарищей.

Грозный окрик Горика заставил всех смеющихся замолчать и затаиться. Радмир вскочил на ноги, сплюнув попавшую в рот землю. Он был в ярости. Вся радость от сегодняшнего дня пропала, несмотря на полученный подарок, парень был просто убит горем. Весь перепачканный грязью, мокрый, он тяжело дышал, но снова встал в боевую позицию.

– Когда ведешь бой, ты не должен поддаваться гневу, будь спокоен. Хуже всего, когда ты трусишь, это делает тебя слабым. Твои колени трясутся. Мозг не работает, а мышцы предательски слабеют, – коренастый дружинник говорил, лениво отмахиваясь сабелькой от обрушившегося на него с новой серией ударов Радмира.

– Но гнев – тоже плохой советчик, ярость хороша только в меру. Ярость не должна наполнять тебя целиком, иначе ты тоже становишься уязвимым. Твой разум должен быть холоден, как сталь твоего меча. Твое сердце должно биться ровно, в такт твоим движениям. Меч – продолжение руки, щит – часть твоего тела, а глаза видят все вокруг, каждое движение врага, каждый камешек под ногами, каждую лужицу, корешок или кочку, – Горик одобрительно кивнул, когда Радмир с легкостью перескочил через очередную лужу, и на этот раз даже не покачнулся.

– Управляйте своим телом и своим оружием как его частью. Долгие годы тренировок делают отрока воином, только не нужно себя жалеть, как тебя не пожалеет твой враг. Либо ты, либо он.

 

12

Кони бежали по протоптанной тропе, изредка проваливаясь в хрустящий, белый, как молоко, искристый снег. На головах у всадников – мохнатые шапки, на руках – меховые рукавицы, на ногах – тоже меховая, теплая и удобная обувь. Под толстыми тулупами у двоих всадников стальные кольчуги, это Чеслав с Гориком, у них и у едущего третьим Радмира – мечи да сулицы. Замыкал шествие Невер, у него вместо меча топор, лук со стрелами и тяжелая рогатина со стальным наконечником-насадкой. Охота для русов – любимое развлечение, любят они ходить на матерого зверя даже больше, чем развеселые игрища и пирушки с развлечениями и поединками. На охоте и азарт, и опасность, кровь играет, а руки и ноги так и рвутся, так и спешат зверя найти да завалить. Два дня назад нашли ходившие в лес с капканами пореченские мужики медвежью берлогу. Сами не сунулись, но дорожку к ней особыми знаками пометили. Вот и ехали сейчас по прибитому радимичами-звероловами снежку четверо удальцов в поисках охотничьего трофея. Впереди два часа назад на лыжах прошли сами славянские следопыты, обнаружившие берлогу. Двое их, да с ними Толмач, Гориков слуга и товарищ.

Пообвыкся среди русов да примкнувших к ним парней-радимичей спасенный гриднем пленный буртас, для всех он уж своим стал, пищу готовил, за конями следил, к оружию да поединкам не тянулся, хоть в роду у него славные воины были в свое время. Вот только остальных пореченских людишек Толмач побаивался, без Горика да Радмира в поселение почти не выходил. Крепка еще по прежнему у людей была обида на степняков, побивших их родичей, вот и не рисковал Толмач, а то мало ли что. Мирный у Толмача нрав, не воинственный, а вот на охоту за Гориком и его товарищами напросился. Интересно посмотреть, как медведя валить станут.

Коней пришлось оставить под присмотром одного из мужиков, который ждал на полянке возле условленного места. С версту шли на лыжах через труднопроходимые овраги и бурелом. Возле берлоги уже с нетерпением ждали Толмач и второй пореченский охотник – Ковря. Он держал на поводу двух злобных лохматых псин, которые чуя зверя, грозно скалили зубы. Обе были неплохо натасканы, поэтому до поры до времени собаки не лаяли, а только грозно рычали и изредка поскуливали от возбуждения.

– Вон как дышит косолапый, аж пар валит, – заметил Ковря, указывая на берлогу. – Похоже здоров Хозяин.

– Ну, здоров аль нет, да только дышать-то ему недолго осталось, – усмехнулся Горик, скидывая тулуп и рукавицы.

За ним все остальные проделали то же самое. Все четверо после пробежки уже достаточно разогрелись, и теперь проверяли оружие да согревали рукоятки мечей руками. Ковря и Толмач подпрыгивали и переминались с ноги на ногу, чтобы согреться. Горик подошел к Неверу и взял из его рук двухметровую рогатину. Варяг снял с наконечника кожаный чехол и принялся рассматривать это грозное оружие . Древко, иначе ратовище, толщиной в половину мужской ладони, было изготовлено из ствола рябины, пропитанное горячей смолой, оно было упругим и довольно прочным. Древко было обмотано кожей, чтобы стекающая по нему кровь не давала оружию скользить в руках охотника.

– Шлифонуть бы наконечник неплохо, да и вток на пятке болтается. Не подвела бы, а то шутка ли, мишка, видать, крупный, – сказал Горик, обращаясь к Ковре, который в это время вместе с Чеславом приминал снег вокруг берлоги.

Тот только молча пожал плечами.

– Ну да ладно. Для руса меч – главное оружие. А уж его-то я сам точу и шлифую, никогда не подводил.

Радмир с Невером в это время повалили две тонкие березки и срубали топориками с них сучки. Кольями предстояло будить спящего в своем логове мишку. Толмач наблюдал за своими спутниками, удерживая собак, которых передал ему Ковря.

– Что, друже, страшновато? – спросил с улыбкой Чеслав притаптывающего снег вблизи от входа в жилище зверя и с опаской поглядывающего внутрь Коврю.

– Скольких уже на копье брал, скольких топором да ножом валил, а пока он там, внутри, все равно как-то боязно, вдруг выпрыгнет, пока мы тут топчемся, – сказал старый охотник, поправляя рукой торчащий из-за пояса топор. – А как закружится вся эта карусель потом, страх через пятки в землю уходит – и будто не было его.

Чеслав в ответ только улыбнулся, одобрительно закивав головой.

Мохнатый хозяин леса облюбовал себе берлогу в яме, под корнями вырванной бурей огромной старой сосны. Сейчас, когда снег завалил все вокруг так, что тонкие деревца под его тяжестью согнулись над землей, словно коромысла, вход в берлогу был по величине не больше среднего размера тыквы. Через этот вход до охотников доносилось ровное дыхание зверя.

– Ну, поехали! – крикнул Горик, и по его команде Невер вместе с Толмачом вогнали в отверстие логова две длинные березовые жердины.

Несколько тревожных мгновений оба окладчика энергично орудовали своими кольями. Огромная снежная шапка обрушилась на одного из охотников, стоявших в удалении от остальных. Зверь зашевелился, и оба нарушителя его покоя, побросав палки, бросились в разные стороны по притоптанному снегу, на ходу вырывая из-за поясов топоры. Медведь выскочил из берлоги довольно быстро, несмотря на частенько приписываемую людьми его роду неуклюжесть.

– Ату его, Бушуй, ату! – спустив на зверя собак, крикнул опытный Ковря.

Медведь, проигнорировав бросившихся к нему собак, осознавая, кто тут самый главный его враг, ринулся на стоявшего напротив него с рогатиной Чеслава. Зверь шел на четырех лапах, и когда до охотника оставалось чуть больше трех шагов, начал подниматься на дыбы. Именно в этот момент молодой гридень коротким точным ударом,

без замаха, ударил рогатиной, целя в грудь хищника. Но в это мгновение зверь махнул лапой и, задев рогатину, отклонил удар. Наконечник копья вонзился в плечо медведя, разорвав ему шкуру и мышцы. Зверь заревел и снова ударил лапой по рогатине. Тяжелое копье отскочило в сторону, а Чеслав, потеряв равновесие, отлетел в сторону и упал. Зверь бросился к нему, ударил лапой. Железные звенья кольчуги спасли парня от страшных когтей, но рука, по которой, как назло, пришелся медвежий удар, снова выстрелила нестерпимой болью. Оба пса, мертвой хваткой вцепившиеся в зверя, изо всех сил рвали его мохнатую тушу. Чеслав лежал как раз между хищником и пытавшимся ему помочь Гориком.

Невер и Радмир одновременно бросились к зверю. Невер оказался ближе. Он взмахнул топором и обрушил его на затылок бурого врага. Удар пришелся в плечо. Медведь заревел и, сбив Невера с ног, начал рвать его своими огромными клыками. Радмир опоздал лишь на несколько секунд. Отважный юноша подскочил к зверю и вогнал

ему под лопатку подаренный Гориком меч. Сталь разрезала сердце, и через миг с мохнатым хозяином было покончено.

 

13

Бушуй и Найда, две огромные лайки, радостно прыгали и резвились вокруг туши, периодически слизывая со снега стекавшую на него кровь. Огромная серо-бурая масса, бывшая когда-то ужасным свирепым зверем, сейчас лежала на снегу, не представляя больше никакой опасности. Но могучий хозяин леса сделал свое дело, будучи еще живым.

Невер лежал на наскоро срезанном и сваленном в кучу сосновом лапнике, прикрытый пропитавшимся кровью тулупом и громко стонал от боли. Страшные клыки зверя разорвали мышцы на груди, раздробив ключицу и поломав несколько ребер. Удар медвежьей лапы страшен, от него ломается хребет лося или другого крупного зверя, но самую большую опасность представляют именно медвежьи клыки, способные в считанные мгновения перемолоть кости жертвы в мелкие осколки.

– Кровью исходит, похоже, осколки ребра легкое пробили. Максимум полчаса – и все, – шепнул Горик стоявшему поблизости Радмиру. – Тащить его в поселок – только кончину его ускорить.

– Может, все-таки попытаться? Волокушу быстро срубим или носилки, может, как-нибудь можно его спасти?

– Прощаться с ним нужно, не жилец уже, повидал я людей, кто в клыках медвежьих побывал. Ах, что там говорить… – и, махнув в отчаянии рукой, Ковря вынул изза пояса топор и принялся валить молоденькую елку для волокуши.

– Подойди, рус, – прохрипел слабым голосом Невер, обращаясь к стоящему поблизости Чеславу. – Ты не знаешь, а я ведь давно уже смерти твоей желал. Думал, как тебя извести.

Удивленный Чеслав, придерживая рукой вывихнутое плечо, подошел к умирающему.

– Бредит он, что ли, не пойму, – удивился сказанному Толмач и схватил за загривок Бушуя – крупного серого пса с черными пятнами на боках, пытавшегося ткнуться носом в лицо раненого юноши. – Как это смерти желал, если он только что жизнь тебе спас? – обратился буртас к не менее удивленному Чеславу.

– Давно уже, – снова прохрипел Невер. – С тех самых пор, когда ты в воеводином доме поселился. Видел я, как она на тебя смотрела, а меня и вовсе не замечала.

– Да кто она-то, объясни? – недоумевал молодой рус.

– Известно кто, Зоряна, невеста твоя. Я любил ее, а ты ее у меня украл.

Кровь хлынула изо рта умирающего, и он закашлялся. Чеслав и Радмир бросились к Неверу, припав перед ним на колени. Тот с силой стиснул протянутую Чеславом руку и произнес свои последние слова:

– Нет на земле никого лучше ее, люби ее, береги. Она выбрала тебя, значит ты должен быть ее достоин. Когда медведь тебя порвать хотел, понял я, что твоя жизнь для нее дороже моей, и поэтому на зверя пошел с топором, не ради тебя, ради нее. Поклянись, что сделаешь Зоряну счастливой.

– Клянусь тебе всем, что имею, мечом своим, Перуном, божеством своим клянусь. Спасибо тебе, друже, за жертву твою. Сын у нас будет, назовем его именем твоим, – Чеслав все еще сжимал руку Невера, не замечая, что она уже похолодела.

Рядом, сняв шапки и склонив головы, стояли остальные участники трагической медвежьей охоты.

 

14

Сборы подходили к концу, и процессия готовилась отправиться в долгий путь. Из двенадцати человек, оставленных князем в Поречном, с Гориком уходили семеро. Храбрецы, залечившие свои раны, оседлав коней, ждали сигнала своего предводителя, и Горик прощался с теми, кого оставлял.

– Ну, братец, не поминай лихом. Каждый свой путь сам выбирает, и жизни своей он сам владыка, – произнес Горик, обнимая Чеслава. – Ты теперь здесь старшим останешься, будешь здесь княжьим словом и делом, да и подмога тебе славная будет.

Горик по очереди обнялся с тремя остальными дружинниками, которые решили остаться у радимичей. Это были новгородец Юша, который обучал вместе с Гориком пореченских парней варяжскому бою на мечах, Ивор из эстов и Гудила, из соседнего с радимичами славянского племени – северян. Гудила, так же как и Чеслав, нашел себе здесь зазнобу. Бывшая Рогдаева супруга Иля очаровала храброго воя, потерявшего в бою с хазарами полкисти. Кривая сабля сделала воина калекой, оставив только большой палец на правой руке.

– Меч больше не смогу держать, а вот к плугу руки привыкнут, а топором второй рукой можно махать, – говаривал бывший гридень. – Да и сынок вот у меня теперь имеется, подрастет – помощником будет, – улыбался Гудила, указывая здоровой рукой на своего пасынка – сына Или и погибшего Рогдая.

По примеру Чеслава решился бывший дружинник князя – да и просватал у воеводы молодую вдову погибшего сына. На этот раз не гневался Борята, а быстро дал свое согласие, да и самой Иле приглянулся суровый княжий вой. Ну и что, что беспалый, главное, душой чист и ребеночку отцом хорошим стать обещал, вот и растаяло сердце красавицы. Так что у Боряты теперь снова семья полна. Утопленника Санко Чеслав заменил, а Рогдая – Гудила, славные мужи, к тому же защита роду-племени немалая. Легко на сердце у воеводы, только грустно с остальными княжьими людьми расставаться, такая сила из поселка уходит, жаль, конечно, но…

Вот стоят уже свои, новые вои, пусть и слабо, но уже обучены азам воинского дела, будет, кому род защитить первое время. Да и князь теперь киевский – защита роду надежная, если сила большая нагрянет. Прощались радимичи с русами да теми, кто с ними уходил. Радмир стоял и ждал команды Горика, готовясь тронуться в путь, с ним Ропша да Пешка, товарищи по обучению, и еще один паренек – Путьша, потерявший, как и Радмир, после набега степняков всех близких. Они уходили в неведомое, оставляя эти земли, и их ждала впереди новая жизнь, полная опасностей, скитаний. Но они шли смело к тем могучим и славным витязям, которые под знаменами Олега стояли у истоков нового великого государства, имя которому – Киевская Русь.

 

1

Они втроем вошли в помещение, когда юные дружинники княжича Игоря готовились к очередной тренировке. Широко распахнув дверь, светловолосый юноша, почти мальчик, зашел в гридницу словно к себе домой и окинул взором всех присутствующих. Взгляд у него был пронзительный и гордый. Он сразу направился в центр зала. Следом за пареньком, громыхая сапогами по деревянному полу, вошли провожатые. Парочка двухметровых светловолосых крепышей, вооруженных длинными мечами и одетых в добротные короткие кольчуги, остановилась у входа, надменно поглядывая на слегка опешивших молодых дружинников.

– Ну, кого из парней мне в противники дашь? – спросил юноша у поднявшегося с деревянной лавки Хрипуна. – Только давай лучшего, я ведь сюда не баловаться пришел, кости поразмять нужно.

Хрипун – сухощавый, слегка сутуловатый, жилистый рус, был для Радмира и живших с ним парней кем-то вроде наставника по воинскому ремеслу. Он кивнул чернявому парнишке.

– Здрав будь, молодой боярин, решил потешить себя? Так мы тебе подсобим, – сухощавый рус протянул руку в направлении двери. – Изволь во двор пройти, там и решим, с кем тебе сразиться.

– Это что еще за птица такая? – негромко спросил, почесывая затылок, заспанный Ропша, когда Хрипун с пожаловавшими в гридницу гостями вышел во двор.

– А кто ж его знает? Судя по одежке и охране, персона важная, – предположил курносый Пешка. – Ну, что молчите? Знает кто его аль нет?

Все остальные парни только пожимали плечами.

После того как Радмир с тремя пореченскими парнями прибыл в Киев, столицу Олегова княжества, прошло почти полгода. Князь определил прибывших радимичей не в свою дружину, а отдал их молодому княжичу Игорю в услужение. Малая дружина княжича состояла из отроков и юных, которых обучали денно и нощно несколько старых вояк, вроде Хрипуна, гоняя их и не давая ни отдыха, ни сна. Но дело того стоило. Радмир и прибывшие с ним Ропша, Пешка и Путьша первое время не могли сравниться с теми, кто начал проходить обучение раньше них. Но изнурительные тренировки, упорство и здоровая бойцовская злость в скором времени сделали свое дело. Молодые радимичи быстро поднаторели, и теперь в учебных боях представляли собой реальную угрозу для своих новых товарищей, многие из которых, особенно из богатых купеческих семей, частенько отлынивали от занятий. Особенно выделялся Радмир, уроки Горика, полученные в ходе занятий в стенах пореченского детинца, не прошли даром. Ловкий паренек – левша и для новых учителей стал любимцем и предметом гордости. Сейчас только пара-тройка старожилов, проживавших в Игоревой гриднице буквально с малых лет, могла составить конкуренцию бывшему ученику славного Горика.

– Ну что, дядька Хрипун, решил, кого мне сегодня в соперники выберешь? – паренек уже скинул с себя богато расшитую шелковую рубаху, оставшись в одних штанах и мягких кожаных сапожках.

Мальчонка был крепкий не по годам. Глядя на него, никто бы не сказал, что пареньку всего тринадцать лет, потому что тело его бугрилось сухими твердыми мышцами. Но в тот момент никто из учеников Хрипуна еще не знал возраст паренька, который, поигрывая мышцами, уже крутил в руках не слишком большой и не очень тяжелый затупленный тренировочный меч.

После смерти Рюрика – отца Игоря, первого князя обширных славянских земель, покоренных варягамирусами, к власти пришел нынешний князь – Олег, который являлся опекуном законного наследника княжеского рода. Олег покорил много славянских народов, захватил город Киев, убив его старых правителей, тоже варягов, – Аскольда и Дира, и сделал захваченный град столицей своего нового княжества. Сейчас Олег единолично правил покоренными землями, а семилетний Игорь дожидался наступления того возраста, когда ему можно будет вступить в свои законные права. После зачисления Радмира с товарищами в малую дружину княжича Олег снова отправился в поход к северянам и радимичам, чтобы собрать с них дань, а также потрепать расположенные по соседству хазарские земли. Горик и поступивший к нему в услужение Толмач последовали в составе дружины за своим князем.

 

2

Первым на поединок вышел крепкий восемнадцатилетний парень по имени Журба. Это был один из тех старожилов княжьей гридницы, который с малых лет тренировался и жил при дворе княжича. Парень был очень ловок и быстр, и практически никто из остальных учеников Хрипуна, до появления в дружине Радмира, не мог сравниться с ним в одиночном бою на мечах. Выставленный Хрипуном ученик тоже снял рубаху и встал напротив гостя с таким же учебным мечом. Журба был на целую голову выше своего сегодняшнего противника, но несмотря на это, тот нисколько не боялся.

– Пришибу ведь, совсем же малец он, – обращаясь к стоявшему рядом Хрипуну, произнес Журба. – Почто мне такая слава – мальчонку в противники дали. Может, кто из тех парней, что помладше с ним повозится.

– Ты смотри, как бы этот малец тебе самому бока не намял, – усмехнулся Хрипун. – Ты давай, Свенди, какнибудь уж полегче, – добавил он, обращаясь к молодому боярину.

Тот в ответ только усмехнулся с сознанием собственного превосходства.

Того, что произошло за этим, Радмир и его товарищи не могли себе даже и представить. Паренек, которого Хрипун назвал варяжским именем Свенди, прыгнул в сторону соперника и ткнул того своим оружием в солнечное сплетение с такой быстротой, что Журба не успел даже напрячься. Он пытался отдышаться несколько минут, судорожно

ловя ртом воздух. В это время его противник великодушно прохаживался поблизости, искоса поглядывая на разинувших от удивления рты остальных парней. Восстановив дыхание, Журба бросился на противника, но тот, с легкостью отбив несколько атак, ловким движением меча выбил оружие из рук соперника, при этом ударив его ногой по щиколотке. Журба, уронив меч, шлепнулся на землю.

– Ну что, порезвей никого не найдется? – Свенди, положив меч на плечо, направился к кивающему в восхищении Хрипуну.

– А вот с ним попробуй, он у нас недавно, но кое-что уже может.

Все повернули головы к Радмиру, на которого указал седоусый варяг.

Клинок мелькал перед глазами с такой быстротой, что Радмиру казалось, будто у противника не один, а целых десять мечей. Он с трудом парировал удары, отступая и кружа, стараясь повернуть противника лицом к солнцу и умело обходя все препятствия, которые могли оказаться под ногой, как учил его когда-то Горик. Но все усилия были тщетны. Меньше трех минут понадобилось Свенди, чтобы нанести Радмиру пару ударов, которые в реальном бою стали бы смертельными. Поединок закончился победой молодого боярина.

– А ты молодец, – произнес Свенди. – Кто тебя учил бою, техника твоя кажется знакомой? – видно было, что противник Радмира тоже слегка запыхался.

– Сейчас Хрипун учит, а начинал Горик из Олеговых гридней, – ответил Радмир, с трудом переводя дух.

– Точно, я мог бы сам догадаться. Тоже левша, – мальчонка улыбался. – Вот с тобой бы я еще сразился. Надо с левшой почаще пробовать. Ну да ладно, может, еще и свидимся.

Он взял из рук одного из телохранителей свою сброшенную рубаху, натянул ее, подпоясался и отправился восвояси. Охрана последовала за ним.

– Ну что, умыл вас малец, – усмехнулся Хрипун, покручивая длинный поседевший ус, когда троица исчезла из виду. – Поделом, никогда не надо соперника недооценивать. Этот вой, в отличии от многих из вас, кобылам хвосты не крутил, а как только ходить стал, такую школу прошел, что вам и не снилось.

– Да кто же он такой? – задал вопрос уязвленный Журба. – Не пацан, а просто нечистый дух лесной.

– Свенельд это, ближник князя нашего Олега. Молодой еще, но далеко пойдет, помяните мое слово. Отец его из свеев – скандийских викингов. Он еще с отроков в дружине у самого Рюрика, князя бывшего, ходил, то бишь отца княжича Игоря. Сам-то Рюрик да братья его усопшие Трувор Белоозерский да Синеус, бывший князь кривичей, все из ругов были – русов, стало быть, по-вашему, с Регена – острова воинского, где древо священное растет.

– Так ты ж, дядька, тоже вроде рус? – задал вопрос удивленный не на шутку Ропша.

– Ничего ты не смыслишь, дурья башка. Мы вагры – варяги прибалтийские из бодричей да лютичей, а они – руги, эти посреди моря на своем острове живут. Их еще по-другому руянами кличут, а остров тот – Руяном. У них там болота да леса, не пройти, не проехать. С малых лет, кроме меча и копья да весла корабельного, в руках ничего не держат. Сражаться сызмальства обучены, не хуже тех нурманнов да свеев скандийских будут, тех, что для себя, кроме разбоя, другой жизни и не желают.

– А эти стражники его кто же?

– Вот они-то как раз свеи и есть. Викинги, наемники, телохранители Свенельда – Альрик и Барди. Тоже людишки опасные, как та змеюка. Любого враз зарежут и имени не спросят. Бог их главный Одином зовется. Вы, восточные славяне, Сварогу да Велесу требы несете, руянский бог – Святовит, а у нас, остальных варягов, главный бог – Прове – бог героев и воинов, Перун по-вашему. А русами теперь нас всех от тех руянов, стало быть, и звать стали – всех, кто под князем нашим ходит. Вот поэтому все мы теперь Русь княжья.

– А Олег тогда кто, из свеев али из руянцев? – спросил кто-то из парней.

– Олег сам-то – истинный варяг, из бодричей. Он тоже у Рюрика с отроков в дружине хаживал, да только в родстве у него и скандинавы были. У матери Олеговой сест ра была, как звали ее, не помню, но только она замужем за ярлом нурманским была. Так вот дочь их – Ефанда – женой Рюрика стала да сына ему родила – Игоря, княжича нашего. Поэтому Олега частенько нурманским князем и величают, только неправда это. Из наших он, сынов Перуновых. Ну да ладно, чего разболтались, а ну давай, по парам разбились и по местам.

Очередная изнурительная тренировка будущих гридней началась.

 

3

Они сидели верхом на своих конях и, косясь друг на друга, ожидали условного сигнала к началу испытания. Между всадниками было расстояние равное примерно пяти саженям, а до реки, которую им обоим предстояло переплыть, было около версты. На определенном расстоянии были выставлены столбы с установленными на них обыкновенными тыквами – цели, которые необходимо было поразить. Перед самой рекой в землю был врыт столбик, на котором была закреплена деревянная мишень с красным кругом посередине. Для каждого из наездников были приготовлены торчащие в земле кривые хазарские сабли, в отдалении, по ходу движения, на земле лежали два лука и колчаны со стрелами.

В отличие от тренировок Горика, занятия с молодыми дружинниками включали в себя не только одиночные бои на мечах. Будущих гридней учили всему, что необходимо было настоящему воину, чтобы выжить в схватках, и не просто выжить, а победить. Суровый нурман, Торбьерн, обучал молодцев сече в плотном строю, где ратниками приходилось действовать сообща и где главными были не собственные удаль и ловкость, а единые слаженные действия. Воины первой шеренги, прикрываясь тяжелыми щитами, теснили воображаемого противника, изредка нанося колющие удары длинными мечами, а задние ряды разили противника из-за их спин длинными тяжелыми копьями. Благодаря подаваемым кем-то из вожаков командам плотная стена, состоящая из сплошного ряда сдвинутых друг к другу щитов, то сжималась, то снова расширялась, имитируя бой в ограниченном пространстве в условиях города.

– Тот, кто бьется один, никогда не сможет победить в одиночку, – учил Торбьерн своих воспитанников. – Только берсерки-оборотни, напившись зелья, сражаются по одному в толпе, не надевая доспехов. Их безумство, их ярость и невосприимчивость к боли позволяют им побеждать многих врагов, но даже им не под силу разрушить плотный железный строй.

Кроме того, нурман учил парней одиночному и групповому бою на борту морского или речного судна. Для этих целей за городом, на берегу протекавшей поблизости небольшой речки, стояла небольшая старая ладья, ставшая для учеников Торбьерна чем-то вроде учебного тренажера.

Сейчас занятия проводил совершенно другой учитель ратного дела. Невысокий здоровяк из белых хазар по имени Мангкуш обучал молодежь искусству конных сражений.

– Если вы ловко орудуете мечом, – пояснял хазарин, выучивший славянскую речь и говоривший почти без акцента, – вы можете выйти перед боем и сразиться с поединьщиком, которого выставит враг. Но в настоящей конной сече редко кому приходится сражаться один на один. Побеждает тот, кто лучше кидает стрелы, и тут вы должны править своим конем, стрелять так, чтобы не убить своих же воинов, которые могут в момент вашего выстрела оказаться на пути пущенной стрелы.

Мангкуш был выходцем из белых хазар, но повздорил с соседями. Его родичей перебили, а сам он, опасаясь дальнейшего преследования, был вынужден бежать в славянские земли, где поступил в услужение к киевскому князю.

Радмир и Путьша глядели на Мангкуша в ожидании сигнала и дальнейших указаний.

– Помните, вы должны двигаться вместе, ведя коней ноздря в ноздрю. У каждого свое оружие, свой конь, но задача общая. На обратном пути поменяться конями, но ни на миг не останавливаться. Все ясно?

– Ясно. А подвохи будут какие? – попытался выведать дополнительные сведения от коварного учителя Путьша.

– Ты к любым подвохам должен быть готов всегда, их преподносит сама жизнь. Ну, довольно. Вперед!

Оба всадника в одно мгновение сорвались с места и помчались вперед. Ветер свистел в ушах, сердце бешено колотилось от возбуждения и молодецкого азарта. Радмир и Путьша, пригнувшись в седлах, одновременно выхватили из земли сабли, торчащие у каждого из них по правой стороне. После этого, проскакав еще немного, оба наездника так же одновременно рассекли стоящие на столбушках две полосатые тыквы, после чего, перенеся вес тела на левую сторону, срубили еще две такие же цели, но уже с другой стороны.

– Эге-гей, – зычно закричал Путьша, радуясь собственному успеху и, присвистнув, погнал коня дальше.

Радмир не проронил ни слова, а лишь слегка придержал коня, заметив, что слегка вырвался вперед. Он не забывал, что хазарин обращал особое внимание на слитность и одновременность действий обоих испытуемых.

Обе сабли были заткнуты за пояс, и наездники, проскакав еще с полсотни шагов, повиснув в стременах, схватили лежащие на земле луки и колчаны со стрелами, опять же на полном скаку. Стрелы можно было метать в любой последовательности, кто сколько успеет. Радмир успел выстрелить пять раз, и все стрелы впились в деревянную цель, Путьша сумел выпустить только четыре стрелы, лишь две из которых достигли цели. После этого кони оказались на берегу и одновременно бросились в воду. Переплыть узкую речушку обоим парням не составило особого труда, хотя плыть в кольчуге, держась за луку седла, не такая уж и простая задача. Первое время почти все занятия с будущими гриднями проводились налегке, но со временем парней приучали всю учебу проводить в защитном снаряжении, шлемах и кольчугах.

Выскочив на берег, кони снова понесли обоих всадников, которые вскочили в седла на скаку. Проехав еще с сотню шагов, оба резко остановили коней, при помощи поводьев заставили их залечь в траву. Уже лежа на земле, прикрываясь конем, как щитом, оба выпустили по одной стреле в очередную деревянную мишень. На этот раз оба выстрела достигли цели. Первая задача была выполнена, и оба паренька, подняв на ноги коней, погнали их к месту, с которого начиналось их испытание.

Сблизившись на ходу, они, ухватившись за седла и упершись в них руками, почти одновременно прыгнули и каждый оказался в седле товарища. Правда, при этом коням пришлось значительно снизить скорость. Однако Радмиру и его товарищам частенько приходилось видеть, как более опытные дружинники проделывали этот трюк на полном скаку. Снова преодолев реку, Радмир с Путьшей возвращались к своим товарищам. Но перед самым окончанием дистанции в них полетели стрелы. Это и был тот подвох, о котором не предупредил своих учеников коварный Мангкуш. Ропша и Журба выстрелили из луков по всадникам. Пущенные стрелы были без наконечников с намотанными вместо них тряпицами. Но и тут сноровка не подвела парней – оба пригнулись, укрывшись за спинами коней, и пересекли заветную финишную черту пододобрительные крики и свист восторженных приятелей.

 

4

– Княжич! Княжич едет! – раздались чьи-то встревоженные голоса. – Слава княжичу Игорю!

Очередная тренировка была в полном разгаре, когда распахнулись ворота и на княжеский двор въехала целая вереница всадников. Кортеж состоял из двух десятков вооруженных до зубов воинов, большую часть которых представляли собой нурманы, которых легко было отличить от русов и других славян по длинным волосам, в основном, светлым или огненно-рыжим, длинным бородам, а также их одежде и снаряжению. На головах бывших викингов, являвшихся теперь княжьей гридью, были конические шлемы с прикрепленными к ним полузабралами, имевшими прорези для глаз. Громоздкие щиты, длинные мечи, кольчуги и доспехи, отделанные дорогими мехами и кожей – все это также придавало воинам Севера довольно грозный и устрашающий вид. Остальные дружинники Игоря своим видом мало чем отличались Олеговых гридней. Рядом с суровой охраной ехали несколько знатных княжьих мужей да бояр, разодетых в пышные одежды из парчовых тканей, подпоясанные шелковыми поясами, расшитыми золочеными нитями.

Впереди всего кортежа на молочно-белой некрупной лошадке с длинной вычесанной гривой ехал мальчик лет семи—восьми, с бледным и хмурым лицом, не выражавшим никаких чувств. На голове у княжича красовалась отороченная собольим мехом дорогая шапочка с низкой тульей, а на ногах были надеты красные сафьяновые сапожки.

– Здрав будь, княжич, люди твои к услугам твоим, славный Игорь, – выбежавший вперед Хрипун склонился в глубоком поклоне, приложив руку к груди, все остальные молодые дружинники последовали его примеру.

Ничего не сказав в ответ, Игорь соскочил с коня и, бросив поводья одному из молодых гридней, сопровождавших его, взбежал на крыльцо и вошел в гридницу. Вслед за княжичем поспешили сопровождавшие его бояре и охрана. В тот самый момент, когда мальчик входил в дверь, навстречу ему попался выбегающий из помещения Радмир, и они едва не столкнулись. Это могло бы произойти, но один из скандинавов, увидев спешащего Радмира, бросился вперед, с силой оттолкнул юношу, после чего тот упал на пол прямо перед оторопевшим князем.

– Так-то тут княжича встречают, – перед Радмиром как из-под земли вырос огромный краснолицый боярин средних лет. – Хрипун, сюда немедля. Что, отроки твои совсем страх потеряли? – и грозно посмотрев на Радмира, заорал: – А ты что же, деревенщина, куда прешь, на колени перед великим Игорем!

Радмир вскочил на ноги и теперь стоял, бросая полные ненависти и злобы взгляды то на толстого боярина, то на свалившего его нурманского воина, который, хищно оскалив зубы, уже потянулся к висевшему на поясе мечу. В это мгновение, откуда ни возьмись, между ними оказался Хрипун и, цыкнув на опешившего Радмира, прошептал:

– Кланяйся, дурень, пока голову тебе не оторвали, – и, уже обращаясь к мальчишке, громко добавил: – Не гневайся, княже, не заметил тебя мой ученик, прости нерасторопность ему, не по злобе он, случайно вышло.

Радмир, до сих пор еще не привыкший отбивать низкие поклоны, склонил голову перед юным наследником Киевского княжества, искоса поглядывая на державшего руку на мече нурмана.

– Дозволь, княже, наказать этого увальня за дерзость, – угодливо произнес краснолицый боярин. – Хрипун, где ты там? А ну, поди-ка сюда.

– Уймись, Страба, ты же видишь, не виноват он, да и от Сигвальда ему уже досталось, – и молодой княжич проследовал вглубь помещения. – Хрипун, что-то я уто-

мился с дороги, вели квасу мне подать, да покажи, чему ты новую гридь научил за все то время, пока я в Новгород ездил.

Нурман, которого назвали Сигвальдом, убрал руку с рукоятки меча и только самодовольно ухмыльнулся. Так молодые радимичи, поступившие в услужение к княжичу

Игорю, впервые встретились со своим господином, а Радмир при этом сумел нажить себе аж двух опасных врагов.

 

5

В город молодым воям приходилось выходить нечасто, поэтому каждый такой поход был для них целым событием, ярким и запоминающимся. Прохаживаясь по широким улицам города в составе небольшой разудалой ватаги из отроков и юных, Радмир и его приятели, разодетые в свои лучшие одежки, с мечами на поясе, чувствовали себя едва ли не важнее самого князя. Особый интерес вызывала городская торговая площадь, на которой вечно сновали туда-сюда людишки, торгующие с лотков, расхваливая в полный голос свой товар. Купцы размахивали руками, зазывая покупателей в расположенные поблизости многочисленные лавки. Толпы зевак собирались на базарной площади, где, играя на гуслях и дудя в рожки, различные гуделки и пищалки, отбивая ритм деревянными ложками, веселили народ развеселые шуты и скоморохи.

– Гляди, гляди! Мишку ведут, – выкрикнул кто-то из толпы, бабы завизжали и перепуганный народец с опаской разбежался в стороны.

Два бородатых мужика в высоких забавных колпаках вывели в центр площади здоровенную, мохнатую медведицу, таща ее на цепи, привязанной к широкому кожаному ошейнику, надетому на шею зверя. Радмиру почему-то сразу вспомнилась последняя охота, на которой он потерял близкого друга. Но этот зверь был не страшен. Медведица рычала, тряся вытянутыми вперед губами, забавно подпрыгивала на задних лапах, кружилась и кланялась сотрясающейся от громкого хохота публике, постоянно выпрашивала морковку у своих бородатых хозяев.

– Пойдем, оружие посмотрим, – потянув за руку Радмира, шепнул Путьша своему товарищу. – Вон купец новгородский зазывает.

Приземистый крепкий купчина с широкой, как лопата, черной бородой вовсю махал молодым воинам руками, призывая их в свою в лавку.

– Посмотри, гридь, какие мечи да чеканы есть, – обратился купец к Ропше, который из всех молодых ратников казался самым важным из-за своей гордой осанки и напыщенного вида. – Наконечники для копий и сулиц, кинжалы. Все лучшими кузнецами ковано, любой враг не страшен с таким оружием. А если кольчуги надобны, так и их полно, на любой вкус и размер.

– А стоит-то все это сколько? – простоватый Пешка только ахал и качал головой.

– Товар хорош, а стоит недорого, – и купец называл цены на тот или иной товар.

В ответ на его слова молодые дружинники только качали головами. В их кошельках деньги еще не водились в том количестве, чтобы выбрать тот или иной понастоящему добротный товар. Только Журба, выходец из богатой купеческой семьи, и Сувор, из варягов – бодричей, сумели прикупить себе по хорошему дорогому кинжалу из качественной стали с резными рукоятями из моржового клыка. Княжич Игорь и его ближние бояре да советники не слишком баловали своих будущих дружинников деньгами да подарками, особенно тех из них, кто ни разу еще не побывал в военных походах и схватках с врагами. Каждый из отроков и юных дружинников малой княжьей дружины получил в свое распоряжение по настоящей кольчуге, шлему, мечу да щиту, у всех имелись свои кони. Все это – и кони, и снаряжение, и оружие было, конечно же, не самого лучшего качества, и поэтому молодежи не терпелось поскорей побывать в настоящих боевых походах, чтобы обеспечить себя добротным снаряжением, которое имелось у большинства гридней киевского князя.

Выйдя от новгородского купчины, парни, пройдя дальше, оказались в рядах, где велась торговля лошадьми. Здесь тоже было на что взглянуть. От простых рабочих лошадок и жеребят до могучих, статных и сильных боевых коней. Все можно было посмотреть, купить или обменять на этом многолюдном участке торговых рядов.

– Вот эта похожа на Зоркину лошадку, – думал Радмир, глядя на невысокую кобылку и вспоминая о доставшейся ему от убитого друга животине, на которой он приехал в стольный град киевского князя. – А этот красавец похож на павшего Сивку, – заглядевшись на длинноногого жеребца, которого нахваливал его владелец – черноволосый и кудрявый византийский купец.

Вспоминая своего павшего от хазарской стрелы любимого коня, которого ему собственной рукой пришлось избавить от мучений, Радмир остановился.

– Эй, ты, что рот раззявил, зачем тебе такой конь, купи себе лучше козу, – раздался за спиной парня скрипучий хриплый голос.

Юноша обернулся. Позади него стоял тот самый дружинник нурман, который в день первой встречи с княжичем Игорем так ловко сбил паренька с ног.

«Как же его звать, Сигвальд, точно Сигвальд», – пытался припомнить Радмир имя своего обидчика.

Скандинавский воин стоял вместе с парочкой своих земляков, которые громко рассмеялись в ответ на шутку своего товарища. Оба приятеля Сигвальда представляли собой таких же отъявленных бесстрашных рубак, от одного вида которых у большинства окружающих стыла в жилах кровь. Многим из торговцев вне торговых площадей Киева приходилось сталкиваться с грозными скандинавами, являвшимися настоящей грозой холодных северных морей, и великим счастьем для этих купцов было, если после этих встреч они оставались живы.

– Ты их не зли, Сигвальд, вон они какие грозные, даже мечами опоясались, – с напускной дрожью в голосе выкрикнул один из спутников Радмирова обидчика. – Да что это я говорю, я из такого меча мог бы себе хорошую зубочистку сделать или заколку своей сестре в подарок.

Все как один оскорбленные спутники Радмира потянулись к своему оружию. Их было восемь против троих, но, несмотря на численный перевес, стычка, которая вотвот могла случиться, вряд ли окончилась бы для молодых парней победой. Нурманы были гораздо опытней и сильней, иначе их откровенная наглость не была бы такой очевидной. Каждый из трех скандинавов представлял собой бесстрашную боевую единицу, способную прикончить десяток неумелых бойцов.

– Если ты, собака скандинавская, не заткнешься, я эту зубочистку затолкаю в твою бородатую пасть, – не на шутку разъяренный Ропша выскочил вперед. – А для твоей сестры у меня тоже найдется длинный и острый предмет, который я могу засунуть ей в ее мохнатое место, – и парень похлопал себя пониже пояса, где, по его представлению, и находился предназначенный для сестры нурмана предмет.

Хоть все знали, что Ропша был очень скор на руку и остер на язык, такого от него никто из своих не ожидал. А уж нурманы, так те и вовсе онемели от такой наглости. Мечи выскочили из ножен и под визг и крики перепуганной толпы одиннадцать бойцов изготовились к уже, казалось бы, неизбежной битве.

– Мечи в ножны! – раздался совсем юный голос, от которого обе противоборствующие стороны застыли на своих местах. – Именем Великого князя Олега, приказываю всем убрать оружие. Альрик, Барди, ко мне.

Между нурманами и молодыми гриднями стоял недавний противник Радмира и Журбы по учебному поединку, юный Свенельд. Оба его огромных телохранителя с обнаженными мечами тоже оказались рядом.

– Кнуд, ты не в вике, и тут не палуба дракара , – Свенди смотрел на грозных нурманов, не испытывая страха. – Вы на земле русов и дали клятву нашему князю.

– Щенок оскорбил меня и мою сестру, – нурман весь позеленел от гнева. – Сигвальд и Моди могут подтвердить это.

Оба нурмана согласно закивали.

– Они первые начали потешатся над нами и нашим оружием, – попытался вставить слово в свое оправдание неугомонный Ропша.

– Они люди княжича Игоря, а вы воины боярина Страбы, пусть ваш боярин просит у княжича правого суда, – если тебе так хочется сразиться с его отроками. – А пока всем мечи в ножны и покинуть площадь.

Свенельд, повернувшись, подошел к своему коню, которого держал один из сопровождавших юного боярина отроков, вскочил в седло и уехал прочь, сопровождаемый Альриком и Барди.

Радмир смотрел своему спасителю вслед, но не Свенди и его огромные телохранители привлекли взгляд юноши. Он уже позабыл и о страшных нурманах, с которыми он чуть было не вступил в бой. Высокая светловолосая красавица, разодетая в белоснежные, расшитые бисером одежды, сопровождавшая юного свея, привлекла внимание парня. Она заметила, как Радмир смотрит на нее и кокетливо поправив стянутые на лбу дорогим серебряным обручем волосы, победно улыбнулась ему. В глазах ее был вызов – и Радмира словно обдало жаром.

– Ты готов меня сжечь своими глазами, – красавица рассмеялась, обращаясь к остолбеневшему парню. – Мне, пожалуй, лучше уехать, а то на такой жаре я и правда могу вспыхнуть, – и, повернув коня, последовала за уехавшим Свенельдом.

– Кто это? – только и смог вымолвить юноша.

– Сестра Свенельда, Асгерд ее имя, мне про нее еще как-то давно Хрипун рассказывал, – ответил Сувор, еще не успокоившийся от того, что всем им так легко удалось отделаться.

– Ты мой, придет время, и, клянусь рыжей бородой Тора, я разрежу тебя на куски и скормлю псам и воронам, – прошептал Кнуд, ткнув пальцем в сторону Ропши, – теперь радуйся каждому мгновению, которое тебе осталось прожить.

– А я клянусь своим мечом, что прикончу тебя и сам сожру твою печень, потому что ты просто мне не нравишься, – обращаясь к Радмиру, добавил Сигвальд.

После этих слов вся страшная троица отправилась восвояси.

 

6

– Вы же осиное гнездо разворошили, – качая головой, сказал Хрипун, выслушав историю о том, что случилось на базарной площади. – Сигвальд, Кнуд и Моди – это люди из личной дружины боярина Страбы. Они хоть и опасны, но сам боярин и того хуже. Нанеся оскорбление его людям, вы и его гордость задели.

Пожилой варяг снова тяжело вздохнул. Провинившиеся парни слушали его, склонив головы.

– Ладно бы хоть Олег был тут, а не в походе. Князь-то сам не слишком Страбу жалует, они ведь при Рюрике еще вместе в его дружине числились. Так вот, тогда выбор был между Страбой-боярином и Олегом, кому княжеством править, а кому княжича Игоря пестовать. Выбор на Олега пал. Его, родича своего, Рюрик выбрал на княженье, а Страбу, стало быть, пестуном к сыну своему приставил, – Хрипун закашлялся. – Да, натворили вы дел. Ну да ладно, раз обучили вас тут кое-чему, пора вас в службу ставить, при княжиче будете, хоромы его стеречь да охранять. А покудова вы на службе, никто вас тронуть не посмеет, а там, глядишь, и сам князюшка пожалует, да и защитит вас, дурней, от гнева боярского да мечей нурманских.

Молодые воины, услыхав такую весть, радостно загудели. Шутка ли, ученье ученьем, а служба ратная – это дело особое, славное да почетное.

– А теперь прочь с глаз моих, готовьтесь к обязанностям своим новым. А ну, кому сказал, кыш, говорю вам.

После этих слов воодушевленные и счастливые молодые дружинники высыпали во двор.

– Эх, юнцы желторотые, дурье племя. Хотя чего это я разошелся, как будто сам таким не был, – и Хрипун довольно улыбнулся в длинные седые усы.

 

1

После того как Рюрик с братьями пришел по приглашению славянских племен, живших в окрестностях Ильмень-озера, на их земли, приведя с собой свою славную дружину, в основном состоящую из ругов, вагров, лютичей и бодричей, которых кривичи и поляне на свой лад стали называть русами и варягами, братья поделили власть на троих. Рюрик, как старший из братьев, начал править на Ладоге, Синеуса он отправил на Белоозеро, где тоже жили ильменские славяне, а Трувор, младший из братьев, пошел на княженье в Изборск к кривичам, жившим в междуречье Днепра, Волги и Западной Двины.

После того как три брата поделили власть, двое младших как-то внезапно умерли. И если кто и заподозрил что-то, то бунтовать не посмел. Тут-то и проявились хитрость и коварство самого Рюрика, а также ловкость будущего боярина Страбы. Из всех свидетелей, знавших о подлом убийстве Рюриком собственных братьев, в живых остался один только Страба. Именно он, человек никогда и ничем не выделявшийся в боях и сражениях, смог оказать своему князю неоценимую услугу. Он подыскал людишек, которых заслал к обоим братьям своего князя, и, дождавшись от них доклада, что дело сделано и оба несчастных варяжских князя отравлены, он лично прирезал нанятых отравителей и зарыл их трупы в лесу. С тех пор и началось его продвижение при дворе Рюрика, захватившего все земли, которыми ранее управляли Трувор и Синеус.

Позже Рюрик подчинил себе и богатый Новгород. Правда, жители его взбунтовались, но хитрый и жестокий варяг сумел подавить восстание и стал полновластным правителем всех земель, населенных кривичами и ильменскими славянами. Перед смертью Рюрик призвал своего родича Олега, который в то время управлял делами князя в городке с названием Старая Руса, и назначил его князем, правящим от имени своего совсем тогда маленького сына – Игоря. Хоть Страба и питал надежду, что этот пост достанется не Олегу, а ему, но, по-видимому, сам Рюрик тоже не особо доверял Страбе – отравителю. И опасаясь за жизнь сына, назначил Страбу к Игорю

пестуном. Таким образом, Игорь стал гарантом высокого положения и власти боярина Страбы. Так Рюрик обеспечил относительную безопасность своему сыну.

– А ведь все это было так не просто, – вспомнил Страба минувшие события двадцатилетней давности. – Сделать так, чтобы два князя, два брата Рюрика, умерли почти одновременно, каждый в своем городке. Да, это была задачка не из легких.

Но он, Страба, тогда еще не боярин, а простой дружинник Рюрика, не имевший ни власти, ни особых заслуг, именно он стал тем избранником, на которого пал выбор великого завоевателя. Почему именно на него, Страба не знал, но знал, что Рюрик был великим человеком, и поэтому без сомнения все его решения и поступки были очень мудрыми и правильными.

– Когда моя дружина идет в бой, ты никогда не стоишь в первых рядах, – произнес Рюрик приглушенным голосом, когда Страба стоял перед ним один на один в его княжьем тереме. – Зато когда приходит время делить добычу, ты всегда получаешь лучшее.

Страба тогда впервые оказался перед грозным воином и князем и не знал, что ответить на такие обвинения. Колени его дрожали, и он чувствовал, что ему нечего сказать в свое оправдание.

– Ты и сейчас весь трясешься, и твой страх виден в твоих глазах, – усмехнулся старый варяг. – Но твой страх не лишает тебя способности мыслить, и я сейчас читаю то, что ты думаешь. А ты думаешь о том, что ты мог бы мне предложить из того, что не предложат мне те воины, которые во время боя стоят в первых рядах.

Рюрик повернулся к собеседнику спиной и посмотрел в окно. Страба лихорадочно соображал, чего же добивается от него хитрый варяг. То, что он находится здесь – это неспроста. Князь позвал его не для того чтобы наказать, нет. Значит он, Страба, нужен Рюрику – и это его шанс. Рюрик резко повернулся и почти выкрикнул:

– Ты сделаешь то, что я задумал, ты будешь молчать о том, что сделаешь, и тогда ты получишь многое. Ты получишь то, чего тебе никогда не достичь в боях и сражениях. Ведь во время боя ты боишься, но ты не совсем трус. Те, кто отдают жизни в боях, бескорыстны и погибают во имя славы, ничего не получая взамен. А ты будешь служить мне, рисковать и делать то, что угодно мне, и за это получишь богатство и власть.

Страба понял, что его час пришел. Он всегда был расчетлив и практичен. Он умел сражаться и убивать врагов, но предпочитал делать это так, чтобы иметь от этого пользу. Когда Страба узнал, что должен помочь Рюрику избавиться от братьев, то понял, что, сделав это, станет для него одним из самых близких, но заодно и самых опасных людей. Дружине может не понравиться то, что князь погубил братьев, и она может отвернуться от него, а это означало полное поражение. Значит, нужно сделать так, чтобы дружина ни о чем не догадалась, и, умертвив Синеуса и Трувора, он, Страба, стал для князя человеком близким, но не опасным. Поэтому он все продумает до мелочей.

Он готовил покушение несколько месяцев. Он не искал на роль убийц людей подобных себе, хитрых и расчетливых. Он нашел простаков, недолюбливавших обоих князей. Обманом и посулами заставил их себе служить, а потом, вложив им в руки отравленное зелье, привел свой план в исполнение. После этого он встретился с убийцами

в лесу и в момент расплаты прирезал обоих. Один из отравителей был простым конюхом при Синеусе, которого белоозерский князь обидел тем, что когда-то лишил его любимого коня. Убить его было не сложно. Второй был дружинником Трувора, недовольный решением своего князя, когда тот не дал ему положенной доли в добыче одного из походов. Этого Страба зарезал спящим в лесном шалаше, предварительно опоив хмельным медом.

Таким образом, оба брата Рюрика были мертвы, лишних свидетелей расправы над ними не осталось. Это была нелегкая задача, но Страба понимал, что следующая будет посложнее. Ведь теперь для Рюрика именно он, Страба, оставался единственным, самым опасным свидетелем, которого следовало бы тоже лишить возможности говорить. Этого нужно было избежать во что бы то ни стало, и Страба нашел решение этого вопроса.

Рюрик, как и все люди его времени, был суеверен. Бесстрашный воин, умелый полководец, хитрый, расчетливый правитель – приглашенный князь восточнославянских земель опасался гнева богов, а боги, как и люди того времени, были коварны и жестоки. Эти же качества были присущи и их служителям – волхвам и жрецам. Одним из таких жрецов был послушник Перунова культа – Ярогост, дальний родич Страбы. Именно к нему и пришел с богатыми дарами будущий боярин и попросил о помощи.

Ярогост, горбатый тощий старик, нечасто навещал княжьи хоромы, он жил в своей избушке в дремучем дубовом лесу и показывался на людях только в особых случаях. Но на этот раз он пришел к князю без приглашения. Идея была проста: служитель Перуна сумел внушить князю, терзаемому мыслями о том, что на его совести лежит смерть собственных братьев, что боги будут к нему милосердны лишь в том случае, если тот, кто убил братьев, станет хранить жизни Рюриковых потомков. Так Страба стал опекуном молодого княжича и одним из первых мужей при дворе князя.

Хитрый и расчетливый Страба за эти годы сумел не только втереться в доверие к юному княжичу, но и упрочить свое материальное положение. Он, используя свою власть и все выгоды, исходящие из этого, вел активную торговлю не только на улицах Киева и Новгорода, но и засылал свои суда и обозы в другие города и страны. Особенно бойко шла торговля с Каганатом и Византией. В Саркеле и Итиле расчетливый боярин имел собственные дворы и торговых людишек, являвшихся его представителями и ведших его дела, в том числе и политические. Огромный торговый двор имелся у Страбы и в Констан-

тинополе. Благодаря своим связям с нужными людьми и тем неоценимым услугам, которые оказывал им киевский боярин, он имел многочисленные льготы в торговых делах, не брезговал принимать довольно ценные подарки и деньги даже от самого императора. Все богатства Страбы в разных городах, странах и торговых походах стерегла

собственная верная дружина, большую часть из которой составляли скандинавы и варяги. Что бы знать, где и что творится в мире, боярина создал целую сеть соглядатаев и осведомителей. Засланные в разные страны и земли многочисленные шпионы доносили о том, где должны вырасти пошлины на те или иные товары, где назревает война, кто и где из правителей и важных людей имеет свои интересы и выгоды.

Таков был грозный боярин Страба, недругами которого невольно стали молодые радимичи Ропша и Радмир.

 

2

Страба был очень зол от того, что его дружинники из нурманов повздорили с отроками княжича, и теперь в глазах Игоря он предстал не в лучшем виде. Пусть мальчишка еще совсем ребенок, но он умен не по годам – кровь его отца дает о себе знать. Рюрик был хитер и коварен, и все эти качества унаследовал его сын. От своей матери-нурманки он взял жадность и какую-то безудержную жестокость. Всеми этими качествами юного княжича и старался воспользоваться хитрый боярин, чтобы оклеветать нынешнего князя и со временем занять его место.

Страба сидел в своем тереме. В маленькой комнатенке с единственным крохотным окошком под самым потолком, он, ссутулившись, восседал за дубовым столом и, нахмурив брови, и тяжело дышал. Вдруг негромкий стук в дверь прервал его размышления.

– Посетитель к тебе, боярин, купчина греческий, пускать аль не? – просунувшись в дверь, робко спросил вихрастый отрок, исполнявший в данный момент роль прислужника при Страбе.

– Я же сказал, что как только появится, сразу вести. Зови давай.

Отрок исчез, и через некоторое время в дверь, пригнув голову, вошел высокий худой человек, укутанный в длинный серый плащ с капюшоном, напрочь скрывавшим его

лицо.

– Может, еще чего надо, только вели, – прислужник, задержавшись в дверях, глуповато улыбнулся.

– Пошел вон, ничего не нужно! – рявкнул в ответ неизвестно чем рассерженный Страба.

Парень только пожал плечами и испуганно скрылся за дверью. Тем временем посетитель прошел вглубь комнатки, освещенной единственной маленькой свечкой, и откинул свой капюшон.

Это был мужчина неопределенного возраста, с темной, аккуратно постриженной бородкой и такими же темными, слегка вьющимися волосами. Лицо его не выражало никаких чувств и эмоций, а от взгляда серых, слегка прищуренных глаз веяло каким-то леденящим душу могильным холодом.

– Здравия тебе, великий воин и славный муж, привет тебе от нашего правителя, императора Василия. Давно мы с тобой не виделись, не общались, да вот думаю, пришло время дела наши обсудить, – первым начал беседу таинственный посетитель.

– Не надо бы про императора, а то мало ли что, и у стен есть уши, – недовольно проворчал Страба, позабыв даже ответить на приветствие гостя.

– Великий боярин так осторожен. Ну что же, это, бесспорно, похвально. Обещаю тебе впредь учесть твое пожелание. Ты позволишь мне сесть?

– Да, садись, – и Страба указал рукой на заранее приготовленный стул.

Гость бесшумно уселся на предложенное место. Несколько минут оба молчали.

– Ах да, может, ты голоден, если хочешь, я велю принести ужин и вина? – прервав затянувшееся молчание, произнес боярин.

– Не беспокойся, мой друг, не нужно формальностей. Мы встретились для доброй беседы, а не для насыщения наших животов. Наполненное чрево нуждается в затратах энергии на то, чтобы переварить съеденную пищу, а нам сегодня, я думаю, понадобятся все силы, чтобы решить наши дела и проблемы, – усмехнулся гость.

– Ты искал этой беседы, Фотий, что на этот раз нужно от меня Византии? – Страба начал заметно нервничать.

– Да-да, конечно. Не буду испытывать твое терпение. Нам нужно знать, что ждать от твоего князя, я имею в виду Олега. Он укрепляет свои позиции на границах с хазарами. Он отнял у Каганата его данников – радимичей и северян как ты думаешь, возможна ли война Олега с хазарами?

– Князю не нужна война со степью. Он пощипал хазар, но воевать с ними не станет, – с уверенностью заявил боярин. – Хазары – это щит, защищающий земли руссов от Дикого Поля. Если этот щит рухнет, вся степь полезет на приграничные земли князя и будет их грабить.

– А хазары, ведь они лишились подданых, – перебил боярина грек. – Разве правитель Хазарии не почувствует себя оскорбленным тем, что лишился данников?

– Не смеши меня, Фотий. Каганат теперь не тот, что был раньше. Бек озабочен междоусобицами и аланским восстанием, – усмехнулся Страба. – Ты не хуже меня знаешь о том, что творится в землях иудейских царей Хазарии. Ведь это твои соплеменники приложили к этому руку, затеяв смуту среди покоренных Каганом народов.

Услышав эту фразу, хитрый грек только улыбнулся в ответ.

– Киев сегодня силен. Об этом позаботились Рюрик и Олег. Раньше кочевники грабили славян, вытаптывали их поля и уводили в степи пленников. Когда-то скандинавские ярлы жгли и разоряли северные земли нынешнего русского княжества, а теперь хазары боятся тревожить эти земли, а бывшие викинги нанимаются в наши дружины. Нет, Бек не решится на войну с русами. На приграничных с Хазарией землях вовсю строятся заставы и укрепления, чтобы защитить новых данников Олега от набегов степняков.

– Но ведь на все это – на укрепления и сильное войско – князю нужны деньги, много денег, а Олег, как я слышал, берет с большинства покоренных народов лишь малую дань. Да и что можно взять с простых славян-варваров, никогда не знавших золота? Ведь Олег – варяг, а в роду у него были скандинавские викинги, им не свойственно завоевывать земли. Может, он решится на простой набег на Хазарию не с целью ее разорить и поработить, а просто для того чтобы взять богатства и добычу? – в голосе Фотия наряду с любопытством слышалась слабая надежда.

– Оставь эти мысли, Фотий. Какой набег, какая добыча? Олег – настоящий правитель и полководец, как ни грустно мне это признавать. Он расширяет свое государство, и многие покоренные народы идут за ним добровольно, – Страба тяжело вздохнул. – Укрепив свои границы с хазарами, он пойдет на юг, к уличам и дулебам , а когда завоюет их, двинется на тиверцев и хорватов . Олегу нужен прямой выход к морю, чтобы вести торговлю. А уж там, глядишь, и Византию потрясти можно будет, – и боярин с торжеством поглядел на скрывающегося под видом купца шпиона Византийского императора.

Фотий сидел, нахмурив брови. Все, сказанное боярином, не радовало его. Он думал.

– А возможно ли такое, что бужане и уличи, как и радимичи, встанут под знамена Киева добровольно?

– Уличи – это дикари, лесовики – лапотники, они добровольно под Олега не пойдут, – глядя на пылающую свечку, задумчиво произнес Страба. – Бужане и тиверцы,

в отличие от радимичей, под Степью не были, и дань платить им не с руки, но все эти народцы погрязли в усобицах между собственными вождями да князьками. Так что по примеру ильменских славян да кривичей, пригласивших на княженье варягов, тоже могут захотеть сильной власти. Вот, значит, такая история, могут эти народы и добровольно под Киевом оказаться или малой кровью будут завоеваны.

Несколько минут оба молчали, после чего Фотий, хитро улыбнувшись, заговоршици произнес:

– А ты прав, славный боярин, что-то у меня во рту пересохло, может, велишь вина да яств каких принести, а там и разговор продолжим.

– А чего ж не велеть, велю. Эй, Меньшак! – позвал Страба услужливого отрока, ожидавшего за дверью. – Неси нам вина фряжского да поесть чего, гость мой проголодался.

Через некоторое время оба заговорщика, испив хмельного и отведав боярской пищи, продолжили начатую беседу.

– Ты же понимаешь, что твоя торговля в нашей стране приносит тебе немалый доход и что имеющиеся у тебя льготы в пошлинах и налогах позволяют тебе вести торг с большой выгодой, – начал издалека коварный византиец.

– Ну и что ты хочешь этим сказать? – сразу напрягся Страба.

– Ничего, ничего такого, что будет неприятно узнать моему дорогому другу. Просто, насколько я знаю, ты не особо любишь князя Олега, это верно? – резко перевел беседу на другую тему хитрый грек.

Страба внимательно слушал.

– Если бы нашлись люди среди тех народов, которых подчинили себе Олег и Рюрик, которые были бы недовольны тем, что стали жить под властью киевлян. Если бы они пришли к бужанам и уличам да поведали бы тем о том, как велика дань князю и как тяжела жизнь его подданных, – Фотий внимательно следил за реакцией собеседника. – Моя страна и мой император, бесспорно, наградили бы того человека, который послал бы таких людей к уличам и тиверцам.

– Так ты хочешь, что бы Олег воевал со славянами долго и не вторгался в границы империи, – распрямив плечи, произнес хозяин дома. – Какова тогда будет моя выгода, если я помогу тебе в этом деле?

– Мой добрый друг не любит туманных намеков и длинных речей, а предпочитает сразу брать быка за рога. Так, кажется, говорят у вас, славян. Ну что ж, я думаю, что смогу убедить императора не брать с тебя вовсе никаких пошлин и налогов от торговли в Царьграде и, кроме того, ты получишь золото, много золота, на которое можно нанять воинов, которые станут верной опорой боярину. А если война Олега будет затяжной и длинной, а добыча от нее скудной, то дружина может взбунтоваться. Да и имея много золота, можно найти людей, способных сделать так, чтобы Олег внезапно заболел, а там глядишь и… – Фотий видел, что посеянное им семя дает свои всходы. – Я знаю людей, способных изготовить такое зелье, которое не имеет ни вкуса, ни запаха, но, выпив его, человек начинает чахнуть и в течение месяца или двух покидает этот мир.

Когда византийский гость покинул дом боярина, тот не мог уснуть до самого утра. Это был шанс, реальный шанс свергнуть нынешнего князя. Этот мальчишка – Рюрикович – недолюбливает Олега, побаивается его, подозревая, что тот добровольно не отдаст Игорю власть, когда придет его время. Если он, Страба, все сделает правильно, то можно будет избавиться от князя и занять его место. Имея византийские деньги, можно будет легко найти людей, способных посеять смуту среди уличских и бужанских князей. Ну а насчет того, чтобы избавиться от Олега, нужно хорошо подумать. После того, что случилось с братьями Рюрика о яде можно было и не помышлять. Но… эта ссора с нурманскими воинами, жаждущими мести княжьим отрокам. Да-да, это именно тот случай.

– Тот, кто принес мне тревоги и заботы, поможет и избавиться от моей главной проблемы, – и довольно усмехнувшись от пришедшей в голову идеи, Страба уснул.

 

3

– Так ты хочешь отомстить или нет? – боярин суро-ым взглядом сверлил могучего нурмана. – Или все твои слова пустой брех дворового пса?

Лицо Сигвальда побледнело. Среди знакомых нурманского воина были многие, кто только за эти слова готов был разорвать произнесшего их на куски. Но Сигвальд был воин, а не безумный берсерк, способный в приступе ярости убивать всех подряд по необходимости или без нее.

– Я не пес и не твой трель , чтобы ты разговаривал со мной в таком тоне, – в глазах Сигвальда появился яростный блеск, от которого Страба на миг почувствовал себя беспомощным. Он понял, что слегка перегнул палку. – Мы нанялись к тебе в дружину и принесли тебе клятву верности, но это не значит, что тебе дозволено все. Я могу отказаться от службы и уйти, когда захочу, добрый меч всегда в цене, ты должен помнить об этом.

Страба начал волноваться заметно сильнее, хотя его не так-то легко было вывести из себя. Если этот дерзкий викинг откажется от порученного ему дела, он станет опасен и от него придется избавиться.

– Ты предлагаешь нам убить князя взамен на то, что мы сможем при этом поквитаться со своими врагами и получить значительную сумму денег.

– Это жалованье дружинника за пять лет на каждого.

– Довольно, мы сделаем это и исчезнем, но деньги ты выплатишь нам вперед.

Страба пытался протестовать, но Сигвальд ответил так, что боярин отбросил последние сомнения.

– Мы все равно убили бы этих щенков, даже если бы ты не позволил нам это сделать. А теперь, когда у нас есть возможность еще и разбогатеть, мы в любом случае договоримся.

Довольная ухмылка появилась на красном лице боярина.

– Но все должны думать, что я выгнал вас из дружины за ссору с гриднями Игоря.

– Я все понял, мы уходим на рассвете, и ты знаешь, где сможешь нас найти, только помни, боярин, не стоит играть с нами. Когда человек стоит на вершине, он силен

и ему все нипочем, но стоит только ему затеять грязную игру, он становится зависимым от тех, кого использует. Ты привык получать все, что хочешь, ты привык побеждать, но побеждать можно только тогда, когда рискуешь. Без риска нет успеха. Но рискуя можно потерять все – власть, положение, деньги и даже саму жизнь. Мы убьем князя, сделав вид, что пришли убить его охрану, но знай, теперь мы с тобой – звенья одной кольчуги, и если нашим жизням придет конец, значит и твоя будет под угрозой. Я – Сигвальд Эймундсон, мой отец был кормчим на корабле конунга Атли, я воин в седьмом поколении и мои предки ходили в вики на славян, жгли замки и дворцы франков и готов в Европе. Мой меч всегда при мне, значит, меня ждет Вальхала, а вот что ждет тебя? Ты никогда не задумывался об этом? – произнеся эти слова, бесстрашный нурман повернулся спиной к Страбе и не спеша вышел из комнаты в коридор, где его ждали Кнуд и Моди.

 

4

Киев гудел, словно потревоженный улей, встречая своего князя. Первые ряды всадников, миновав широкий ров, со всех сторон окружавший город, въехали в распахнутые ворота. Это была княжья гридь из младшей дружины, отборная рать Киевского князя. Следом за матерыми дружинниками ехала молодежь, за которой, громыхая оружием, шло тяжелым шагом пешее войско. Следом за дружиной шел обоз с собранной с покоренных народов данью. Здесь были туго упакованные в тюки шкуры зверей, меха и уже готовые, выделанные кожи, бочонки с медом, мешки с зерном, разнообразная глиняная и деревянная посуда, птичий пух и перо, вяленое и копченое мясо, рыба, икра осетровых и других рыбьих пород, всяческая железная утварь и, конечно же, оружие. За громыхающими по мостовой телегами и повозками молодые отроки гнали скот, в основном, быков и коров, а также рабочих лошадок и жеребят. Замыкали шествие добровольцы из славянских племен и родов, желающие пополнить ряды дружины великого киевского князя. Молодцы и удальцы в поисках богатства, а то и просто искатели приключений: радимичи, северяне, дерговичи и древляне, представители покоренных или, как еще говорят, примученных княжьей Русью народов следовали за основным войском, с любопытством поглядывая на встречающий их стольный град с его обитателями.

Киев еще не имел в ту пору высоких каменных стен, но помимо окружавшего город наполненного водой рва, переходящего в высокую насыпь, имел для защиты многорядную деревянную стену. Город, построенный полянскими племенами на правом берегу Днепра, стал для молодого развивающегося княжества политическим и культурным центром. Высокие склоны Днепра служили хорошей защитой от кочевников и других внешних врагов. Город стоял на пересечении важных торговых путей, именно поэтому Олег перенес сюда столицу своего княжества. Терема и боярские хоромы, чередующиеся с маленькими домишками простого люда, поражали новоиспеченных воинов князя своей аккуратностью и какой-то своеобразной красотой.

– Гляди! Гляди! Князь едет! – раздалось из гудящей толпы.

– Слава великому князю Киевскому, славному воину и защитнику Руси!

Впереди всего войска на своем верном коне с непокрытой головой ехал тот, чья слава в ту пору гремела от холодных северных земель до жарких южных стран. От его имени вздрагивали и пока еще не покоренные славянские и угро-финские племена, и многочисленные кочевые народы, проживавшие к востоку от границ Киевского государства. За спиной князя в руках передовых дружинников развевались его флаги, а щит с изображенным на нем неизменным белым орлом был небрежно заброшен за спину великого полководца и воина, за свою мудрость и прозорливость прозванного в народе Вещим.

Навстречу войску выехал окруженный своими дружинниками княжич Игорь и сопровождавшие его знатные мужи и боярство. Многочисленная толпа расступилась.

– Здрав будь, юный Рюрикович, – поклонившись молодому наследнику, произнес Олег.

– Честь и хвала великому княжичу Игорю! – выкрикнул князь, обращаясь к окружавшей их толпе.

Народ поддержал Олега, но в толпе не было слышно прежних радости и энтузиазма. Взгляд Игоря был, как обычно, холоден.

– Мальчик еще, а в душе уже старик , – прошептал кто-то в толпе на ухо соседу.

– Холоден, как ледышка, и праздник ему не в радость, и горе ему не в грусть.

Юный княжич, не ответив на приветствие Олега, наклонился к важно восседавшему по правую руку от Игоря боярину Страбе и прошептал тому что-то на ухо.

– Молодой Рюрикович приветствует тебя и зовет в свои хоромы отметить знатным пиром твой удачный поход, и люд Киевский может посетить тот праздник и возрадоваться вместе с нами, – обращаясь к толпе, громко произнес боярин.

Толпа, поначалу слегка возмущенная хмуростью и недовольством княжича, услыхав эти слова, восторженно заревела.

– Хвала Игорю, наследнику княжьего рода! – пронеслось над широкой площадью, на которой происходила торжественная встреча.

 

5

Столы ломились под тяжестью блюд и сосудов с винами и хмельными медами. Дружина восхваляла Олега и Игоря, славного варяга Рюрика, лучших воинов и бояр. Особые тосты поднимались в честь славных богов, в особенности грозного и могучего Перуна. Придворная прислуга: бабы, девки, парни и мужики не имели времени на то, чтобы утереть пот, струившийся со лбов. Они бегали вокруг гостей, таскали подносы с дичью, рыбой и напитками, резали мясо, раздавали пироги и хлеба. За постройкой на улице дымили костры, где в котлах кипело ароматное варево, на углях запекались целые туши животных, ожидая своей очереди перед подачей на столы. Сам устроитель пира – Игорь, после того как были подняты первые кубки, сослался на недомогание и покинул гридницу, в которой и происходило основное веселье. Во дворе перед княжьими хоромами были выставлены столы для простого люда. Здесь веселье тоже не утихало.

В княжьей гриднице веселье прервалось, и все воины, отложив яства и кубки, уставились на вышедшего на середину зала седого старца, державшего в руках закопченные, потрескавшиеся от времени резные гусли. Старик молча опустил голову и вдруг дернулся, ударил по струнам и громко запел.

Воины слушали песнь старца молча и у многих из них появился предательский блеск в глазах. Слишком многим из них приходилось хоронить друзей, слишком многие лишились рода-племени, и только воинское братство, ставшее всем им домом и семьей, оставалось для них тем единственным, для чего они жили и за что стоило умереть.

– Хороша твоя песнь, старик, – князь поднялся из-за стола, – только больно уж грустна. Словно беду ты на нас накликать желаешь. Не любо нам сегодня грустить да горевать. Наполняйте, други, кубки свои, давайте пить сегодня за победы наши славные, за удаль молодецкую, за мастерство ратное, без которого не видали б мы тех побед. Пусть строится и растет земля наша, пусть народы покоренные живут на сей земле в мире и согласии, а о тризне нам пока думать рано, дел пока в этом мире видимо-невидимо.

– Слава, слава князю! – в сотни глоток заорали дружинники, приветствуя своего вождя. Снова звенели кубки, вина текли рекой под смех и крики разгулявшегося воинства.

Только Страба боярин после слов князя не кричал, не веселился. Он сидел рядом с опустевшим местом покинувшего пир княжича Игоря и думал свои думы. Руки его заметно дрожали.

Радмир стоял у входа в гридницу в полном боевом снаряжении. Он тоже слушал задушевную песнь старца, а также речь князя и его дружинников, но в отличие от них он не пировал, не веселился. Сегодня ему предстояла бессонная ночь, он должен был этой ночью стеречь княжий сон у его опочивальни, как пояснил Хрипун, по повелению княжича Игоря. В двух шагах от Радмира стоял закадычный товарищ и сородич Ропша, важно поглядывая по сторонам.

 

6

Пир продолжался до глубокой ночи, и уже за полночь лихое воинство разбрелось по своим спальням и углам, часть пирующих, свободных от службы и не обремененных другими делами, отправилась в город на поиски приключений да плотских утех. Олег уснул крепким спокойным сном в отведенной ему слугами Игоря светлице под неусыпным надзором Ропши и Радмира, которым в эту ночь выпала почетная задача оберегать его сон. Тишину ночи нарушали только изредка доносившиеся со двора крики захмелевших ночных гуляк, да и то едва слышные. Место, где почивал князь, находилось в самом дальнем конце Игоревых хором, и звуки сюда почти не доходили.

Радмир и Ропша негромко переговаривались, изредка поглядывая в окошко, через которое в светлицу проникал мягкий лунный свет. Запалив от старой обгоревшей свечи новую, Радмир уселся на прочную дубовую лавку и положив на колени подаренный Гориком меч, прислонился спиной к стене.

– Скучаешь по Поречному? – спросил Радмир задумчивого Ропшу, который понемногу начал клевать носом. – Родичи у тебя ведь там остались.

– Да, бывает немного, – вздрогнув, ответил разбуженный страж, – а ты, я смотрю, здесь совсем освоился.

– Так ведь у меня там не осталось никого. Оба лучших друга погибли, семью тоже убили, даже коня любимого и того потерял, – юноша тяжело вздохнул.

– А Зоряна как же, не жаль ее было русу отдавать, ведь у тебя вроде с ней любовь была?

– Она сама себе жениха выбрала, да и не любовь то вовсе, а так, детские мечты, – усмехнулся Радмир и задумался, вспомнив свою бывшую зазнобу.

Вокруг трепещущего пламени горевшей свечи одиноко порхал мотылек.

– Да уж мечты, вот только сейчас ты-то, смотрю, на свейскую боярышню глаз положил, – заговорщицки подмигнув приятелю, хохотнул Ропша. – Хороша баба,

ничего не скажешь, хоть и не девка уж, постарше нас с тобой будет.

Щеки Радмира слегка порозовели от этих слов.

– Куда там глаз положил, кто она, а кто я. Да такая на нас, простых воев, и глядеть не станет, вон она какая важная, братца-то ее даже боярские нурманы слушаются.

Скрип шагов за дверью, донесшийся из примыкающего коридора, заставил обоих юношей почти одновременно вскочить на ноги.

– Кто там? Может, из старших кто, караул наш проверить идут, – шепотом спросил Ропша, но он ошибался.

Дверь с треском распахнулась, и в комнатку влетели трое воинов, сжимавших в руках оружие.

– Тревога! К оружию! – заорал что есть мочи бесстрашный Ропша, встав на пути нападавших. Обнажив свой меч, Радмир сделал то же самое и схватка началась. Двое против троих. Застигнутые врасплох, охранники князя были практически обречены, и буквально на третьей атаке Кнуд, а это именно он был первым из нападавших, отбив меч Ропши своим длинным клинком, что есть мочи рубанул парня маленьким топориком, который сжимал в левой руке. Ропша, истекая кровью, медленно опустился на деревянный пол. Торжествующий нурман подскочил к нему и склонился над своей жертвой.

– Ну что, щенок, помнишь меня? Я-то, как видишь, тебя не забыл, – и комната наполнилась яростным смехом счастливого от свершенной мести убийцы.

Возможно, этот поступок скандинавского наемника спас Радмира от смерти. Пока Кнуд упивался собственным торжеством, молодой дружинник сдерживал натиск двух других нурманов. Моди, пытавшийся ткнуть Радмира в бок длинным, слегка изогнутым кинжалом, поскользнулся на липкой крови несчастного Ропши и грохнулся под ноги своей несостоявшейся жертве. Перед Радмиром остался только один противник. Суровый Сигвальд Эймундсон, бывший викинг, сражавшийся во многих землях и странах, познавший вкус крови еще тогда, когда молодой радимич бегал за мамкиной юбкой, глядел на свою будущую жертву, наслаждаясь моментом.

Но его торжество было преждевременным. В комнату стрелой влетел, сжимая в руке обнаженный меч, сам Киевский князь. Великий воин тут же оценил обстановку и, ловко орудуя мечом, принялся отражать атаки бросившихся к нему Кнуда и Моди. Все пятеро вели схватку, не проронив ни единого слова, чтобы не тратить на разговоры сил. Олег сражался, не делая лишних движений, он крутился по комнате, ловко орудуя мечом, и, казалось, небрежно отбивал яростные атаки двух своих врагов. Радмиру приходилось труднее. Противник юноши практически зажал его в угол, не оставляя шансов. Но уроки Горика и Хрипуна не прошли зря. Радмир отшвырнул ногой попавшуюся на его пути дубовую лавку и, воспользовавшись тем, что враг отвлекся, услыхав в коридоре голоса и шум, поднырнул под просвистевший над его головой меч скандинава и вонзил свое оружие в бок своего врага. Кольчуга, защищавшая Сигвальда, лопнула, как тонкий шелк, ее разрубленные звенья посыпались на пол, и грозный викинг рухнул к ногам своего неприятеля, еще не осознавшего до конца, что он сумел победить.

В тот самый миг, когда меч Радмира пробил вместе с железной рубахой ребра Сигвальда, вскрикнул от боли гигант Моди и тоже упал к ногам князя с рассеченным лицом. Увидев, что остался в одиночестве, Кнуд, зажав рукой оставленную мечом князя рану на бедре, не стал проявлять героизма, а юркнув в дверь, помчался по коридору, распугав одним своим видом спешившую на помощь князю заспанную прислугу.

 

7

– Говори, кто послал? – Олег всей пятерней схватил за бороду умирающего Сигвальда и несколько раз ударил его головой об пол, – говори, пес, все равно узнаю. Кто – Игорь, Страба, ведь вы его люди?

Умирающий, хищно оскалив рот, улыбался.

– Он. Это он должен был умереть, – нурман указал рукой в сторону все еще не пришедшего в себя Радмира.

– Что ты несешь, причем здесь он. Правду, правду говори, – Олег отпустил бороду Сигвальда, потому что у того изо рта хлынула кровь.

Умирающий захрипел.

– Небо, небо раздвигается надо мной. Я вижу их. Вот они летят – валькирии. Один, я ухожу к тебе! А вы, я, я… – последние слова, сказанные Сигвальдом, не понял никто: ни князь, ни Радмир, ни перепуганная челядь, заполнившая место недавней битвы.

– Что за чушь он нес, ты понял хотя бы смысл? Почему ты должен был умереть? – Олег грозно посмотрел на своего молодого охранника.

– Это люди боярина Страбы, ссора у нас сними недавно вышла, – и Радмир поведал князю о недавних событиях, произошедшедших на рыночной площади.

– Прости, князь, не хотели мы этого, – парень покорно склонил голову.

– Все равно не верю, а этот уж теперь точно ничего не скажет, – Олег ткнул ногой лежащий в углу труп Моди. – На князя своего руку поднять посмели. Но погоди, Страба, будет у меня к тебе серьезный разговор.

– А где тот, третий, поймали аль нет? Я ведь его, кажется, зацепил, – обратился князь к перепуганной челяди.

– Ушел он, не поймали, как ураган, пронесся, – часто кланяясь в пояс, произнес средних лет мужичонка, исполнявший при дворе Игоря обязанности привратника, – не гневайся на нас, кормилец, не взыщи.

– Ну и раззявы вы сонные, гнал бы я вас таких в шею. А ты молодец, парень, такого воя свалил. Сигвальд Эймундсон тот еще рубака был, – произнес Олег, с задором поглядывая на Радмира, – как тебя звать-то, помню я тебя, ты ведь из радимичей, Горик тебя привел?

– Так и есть, княже, из радимичей, Радмиром меня кличут.

– Как теперь считаешь, тебе тот сбежавший тоже мстить захочет аль нет?

– Не думаю я так, великий князь. Меня этот грозился убить, – юноша указал рукой на Сигвальда, – а тот, что сбежал, Ропше грозил за то, что тот о сестре его сказал слова непотребные, вот, стало быть, и поквитался.

– Вечно вы, молодые, языками трепать любите – и вот тебе результат. Ну да ладно. Этого, – князь, грозно глянув на челядь, указал рукой на тело Ропши, – похоронить с почестями, как подобает, а этих убрать с глаз моих, воняет от них падалью, – и, обратившись к Радмиру, продолжил. – Ну, будет тот третий тебе мстить или нет, не ведаю, да только думаю, что опасно теперь тебе в дружинниках Игоря ходить. Ты вот что, придешь завтра ко мне. Такие храбрецы не в хоромах должны сидеть, баб да детей боярских сторожить, бока наедать да девок дворовых щупать. Такие воины мне самому в дружине нужны для дел ратных. Пойдешь ко мне, а Игорь ничего не скажет, должок у него теперь предо мной за то, что жизнь мою чуть не сгубил, вот я тебя у него в счет того долга и забираю. Коня доброго и оружие подарю, как-никак, а все же жизнь ты мне сегодня спас. Только знай, дружина моя на печи не сидит, а все время в боях да в походах. Ну что, пойдешь ко мне служить аль напугался?

– Твои вои, князь, тех хазар побили, что дом мой сожгли, отца, мать да друзей-приятелей всех моих порезали. Так что в дружине твоей мне самое и место, – голос Радмира чуть заметно дрожал.

– Ну, молодец Горик, таких удальцов мне в дружину приводит. Любо-дорого смотреть. Да неужто мы с такими молодцами любого врага не одолеем? Придет время – до самого Царьграда дойдем, – и князь крепко обнял своего нового гридня.

 

1

– Ну, ответь мне боярин, почему люди твои в опочивальню мою рвались с оружием? Почему охранника убили и меня самого жизни лишить хотели? – не сказал, а выкрикнул разбушевавшийся князь.

Глаза его горели праведным гневом, а желваки на суровом лице нервно дергались. Князь сидел на резном кресле, сделанном на заказ византийскими умельцами, и грозно смотрел на вытянувшегося перед ним Страбу. На вечно красноватом лице боярина на этот раз не было ни кровинки. Позади князя стоял приглашенный в качестве свидетеля молодой свей Свенельд в сопровождении неотлучных телохранителей – Альрика и Барди. Так же в комнате находилось несколько княжьих гридней во главе с Гориком. Среди дружинников стоял и новый гридь князя – радимич Радмир. Таким Олега юноша видел впервые.

– Нет в том вины моей, великий князь, – оправдывался провинившийся боярин. – Выгнал я их из дружины своей еще на той неделе, когда узнал о поступке их недостойном. Дело ли – с дружинниками самого княжича Игоря поединки устраивать, да еще посреди города.

При этих словах Олег недовольно поморщился. Все присутствовавшие с интересом слушали оправдания боярина.

– Так что не мои они более, прогнал я их давеча. Вся челядь моя подтвердить это может. А то, что молодых дружинников побить пытались, это их, тех нурманов, стало быть, грязная месть за слова бранные, что отрок погибший на торгах сказал про сестру Кнудову. Вон и Свенельд молодой боярин может подтвердить. Он был там, слышал, как нурманы отомстить грозились, и люди его тоже слышали, – Страба указал на Альрика и Барди, которые стояли в стороне с таким видом, как будто происходившее вокруг их совсем не касалось.

– Ну, что скажешь, Свенди, врет боярин аль нет? – слегка поостыв, спросил Олег молодого свея.

– Да нет, не врет вроде, была ссора, и поквитаться те нурманы грозились. Сам-то я их угроз не слышал, а вот люди мои подтвердят.

Услышав, что речь идет о них, Альрик и Барди согласно закивали головами. Эта неразлучная парочка никогда не отличалась многословностью.

– Ну вот, а я что говорю. Да и сам отрок, то есть, прости, оговорился я, дружинник твой новый, то же самое скажет. Или отрицать будешь, что вы с теми воями ссору затеяли? – и Страба, гневно сверкнув глазами, уставился на Радмира.

– Отрицать не буду, была ссора, только не мы ее затеяли, а твои викинги. Над нами они первые насмехались да над оружием нашим, – ответил молодой радимич. – Ропша и не выдержал, гордый он уж больно был, вот и пал оттого.

От этих слов лицо Страбы ожило и снова налилось кровью. Чувствовал он, что не сможет князь ничего доказать. Хороша была задумка, хоть и не выгорело дело.

«Князь-то – вот он, тут сидит, жив-живехонек, да и денег на убийц отдано немало, – размышлял про себя хитрый боярин. – Жаль, что согласился я всю сумму им наперед выдать. Плакали те денежки. Да кто же предположить мог, что эти птенцы желторотые самого Сигвальда завалят. Да и Кнуд куда-то пропал. Лишь бы его не поймали, а то у Олега найдутся умельцы всю правду у него выведать. А правду узнают, так и за меня примутся, тогда все, конец, ничего не спасет. Надо Кнуда искать, не то…»

– Больно у тебя уж все гладко боярин. И выгнать-то ты тех убийц успел, и в терем княжеский они прошли незамеченными, как будто кто их специально впустил.

И парни те именно в тот день в карауле стояли. Не верю я тебе, да только не буду тебя пока казнить. Помни, боярин, я ведь до правды дознаюсь. Придет и к тебе расплата за поступки твои, попомни мои слова, – подытожил Олег.

В этот момент дверь шумно распахнулась, и в покои вошел Игорь в сопровождении охраны.

– Ты зачем над людьми моими суд без меня чинишь? Ты хоть и князь, да только я наследник законный – Рюрикович. Именем отца моего я запрещаю тебе судить моих людей без моего участия, – тонким голосом выкрикнул молодой княжич и топнул ногой.

Страба заметно оживился.

– Да успокойся, Игорь, не сделали мои люди твоему боярину ничего дурного. Вот он стоит. Жив—живехонек. Правда, поджилки малость потряслись да в животе что-то все время урчит. Или мне показалось? – усмехаясь, произнес совсем уже развеселившийся Олег.

Дружинники князя громко захохотали.

Лицо мальчишки искривила уродливая гримаса. Он снова гневно топнул ногой.

– Пойдем, Страба, нечего нам тут делать. Хотя за то, что произошло, ты еще предо мной ответ держать будешь, – сказав это, Игорь выбежал из комнаты под молчаливые усмешки Олеговых гридней.

Страба поспешил за ним, второпях бросив полный ненависти взгляд на Радмира.

– Ну все, легко отделался, – размышлял довольный боярин. – Только бы Кнуд не попался. А уж Игорь мне не страшен, он сам Олега не любит, уж мне то ведомо, сам немало для того постарался.

 

2

Оружие и новый доспех– шлем и кольчуга – были отличного качества и, впервые примерив их, Радмир почувствовал себя настоящим воином. Но лучшим подарком для него стал прекрасный вороной жеребец, длинноногий, с мощной грудью и мохнатой гривой. Когда конюх князя первый раз подвел его к парню, конь звонко заржал и попытался встать на дыбы. Но Радмир перехватил твердой рукой поводья, уклонился от зубов, которыми жеребец попытался укусить нового знакомца за плечо, рванул книзу узду и, не используя стремян, ловко вскочил в седло. Тут уже конь, почуяв незнакомого седока, поднялся на дыбы, но молодой гридь крепко сжал коленями конские бока и что было сил потянул поводья. Жеребец както сразу успокоился, и когда ловкий наездник промчался верхом несколько кругов по двору, перемахнув при этом через высокую ограду, оба – человек и зверь – почувствовали доверие друг к другу.

«Эх, любо-дорого смотреть, совсем как я в молодости, – любуясь на своего воспитанника, подумал наблюдавший эту сцену варяг Горик. – Парень этот далеко пойдет, хорошие вои из славян выходят, не хуже самих русов». – Ты тут, я вижу, времени зря не терял, пока я с князем в походе был. Настоящим удальцом стал, – рус похлопал Радмира по плечу.

Парень погладил по шее своего нового друга и, достав из сумки заранее приготовленное яблоко, сунул его коню в рот. Жеребец проглотил лакомство и ткнулся слюнявыми губами в лицо Радмира.

– Ох, хорош! Не конь – мечта, – сияя от счастья, приговаривал Радмир. – Спасибо тебе, Горик, за все: за науку ратную, за меч, за то, что помогаешь мне во всем.

– Так мне-то и самому в радость видеть, как из простого паренька витязь славный получается. Шутка ли – первую кровь пролил, да не ополченца какого-нибудь, а самого Сигвальда—нурмана зарубил. Немногим бы такое удалось, немногим…

– Повезло мне, да и князь на себя основной удар принял, против двоих бился и победил. Вот кто лихой воин, ничего подобного я не видывал.

– Князь и в сече, и в любом начинании завсегда первым должен быть. На то он и князь. Чтобы дружина за ним шла в любое дело, любую битву. Чтобы вои головы за него, не задумываясь, сложить готовы были. Вот так то. Но ты смотри не возгордись. Про тренировки не забывай, только трудом да потом рука воина крепнет. Больше пота прольешь, меньше крови потеряешь, как собственной, так и товарищей своих. Скоро дела нам предстоят большие. Намедни князь в Новгород едет, дружину новгородскую у города просить для похода будет. Хоть он и князь, а бояре новгородские уж больно жадны да строптивы, могут и отказать. Тут не только рука крепкая, тут еще и голова нужна. Бояр да купцов новгородских, да вече их, вечно орущее, еще убедить нужно. Да, много у князя нашего забот.

– А ты тоже с князем едешь? – спросил Радмир.

– А то как же, куда он – туда и я, мы с ним давно уже одной веревочкой повязаны. Теперь за князем приглядывать надобно. Не верю я, что только за вами те нурманы охотились. Ох, не верю.

– Думаешь, то на князя покушение было?

– Все возможно. Князь-то у нас беспечный, на себя всегда надеется. Вон Свенди-боярин, всюду с телохранителями ходит, хоть сам тоже воин неплохой, хотя и малец еще, – суровый варяг укоризненно покачал головой. – А князюшка наш после пира того всех своих дружинников отпустил. На Игоря и стражей его понадеялся, а мне думается его-то самого больше всех опасаться надобно, княжича да бояр им приласканных. Один Страба чего стоит. Ух, будь моя воля, придушил бы гаденыша. Ты-то небось не слыхивал, а князя уже раз отравить пытались. Да только он вино отравленное на земь вылил, как будто знал заранее, – и шепотом добавил: – Люди сказывают, что князь-то наш – ведун.

– А как же узнали, что вино отравленное? – удивился Радмир.

– Псина его княжеская полизала и вскорости издохла. Так-то. Рюриковы братья тоже вон как-то странно померли. Может, тоже помог им кто. Одним словом, за князем теперь глаз да глаз нужен. А ну, что это я разболтался, как бабка старая. Пора мне. А ты давай тут без меня не ленись, да будь повнимательней. Не понравилось мне, как Страба давеча на тебя глядел, он тот еще лис. Опасайся его больше змеюки. Да и нурман беглый этот, помяни мое слово, мы о нем еще услышим. Ну да ладно, не буду тебя долго поучать. Вон у тебя товарищ теперь новый появился, тебе теперь его холить да к сече приваживать, чтоб врага грудью валил, зубами грыз да копытом бил. Как назовешь-то?

– Щелкуном будет, вон как копытами щелкает.

Так у Радмира появился новый товарищ и друг.

 

3

Полученное от боярина золото приятно позвякивало в дорожной сумке нурмана. Теперь он не просто наемник из северной холодной страны, он стал богачом. На полученные деньги можно снарядить корабль, если очень повезет, нанять дружину, и самому ходить в вики на другие народы и племена. Сигвальд и Моди пали, но Кнуд знал, где они спрятали свою долю, и поэтому, недолго думая, забрал все деньги себе.

После того как он выбежал из княжьего терема, распугав проснувшуюся, измученную накануне прошедшим празднеством прислугу, он, то прячась, то выдавая себя за подвыпившего гуляку, сумел выбраться из города. Ему очень повезло, что в тереме Игоря не нашлось ни одного трезвого дружинника, который бы смог его остановить. Этот мальчишка, которого он убил, поквитавшись за сказанные слова, часто стоял теперь перед глазами. Кнуд был доволен. Он добился своей цели, убил врага, получил целое состояние и сумел выжить. Конечно, жаль погибших товарищей, но что поделаешь, на то они и воины, чтобы умирать. То, что Олег выжил, не беда, князь был лучше, чем его прежний хозяин – надменный высокомерный, всегда недовольный и скупой Страба. Теперь Кнуд богат, и неважно, что он не выполнил свое обещание. Единственное, что вызывало тревогу, это раненая нога.

Первым делом нурман посетил поляну в лесу, где они жили втроем с Сигвальдом и Моди в наспех построенном шалаше, после того как Страба якобы прогнал их из своей дружины. Здесь они и дожидались гонца, который сообщил им, что Олег вернулся в Киев, и проводил их к месту предстоящего нападения на князя. Именно тут они и спрятали полученные от Страбы деньги. Откопав зарытое богатство, которое принадлежало теперь только ему одному, Кнуд покинул свое бывшее убежище.

Три дня он прятался в лесу. Рана на бедре была неглубокой, но пока Кнуд выбирался из города, он потерял много крови. Все это время он практически ничего не ел. Это не было бы большой проблемой, так как он привык подолгу обходиться без пищи, но потеря крови настолько ослабила его, что он прямо-таки валился с ног. У него был только меч и нож – хорошее оружие для боя, но малопригодное для охоты. Грибы, коренья и ягоды – вот все, что составляло ему пищу эти первые три дня. На четвертый день ему повезло: привязав к березовому колу нож и использовав его в качестве копья, Кнуд просидел несколько часов у барсучьей норы. Терпение его было вознаграждено и потерявший бдительность выползший из своего жилища зверь был пронзен незатейливым оружием ловкого воина. Кнуд не стал разводить костер, а выпотрошив зверька, сожрал его печень и сердце прямо сырыми. Барсучий жир он использовал, для того чтобы обработать рану и сделать повязку, которая могла вылечить его больную ногу.

К утру силы стали возвращаться к беглецу, и он решил развести костер и запечь на нем несколько кусков жирного барсучьего мяса. Еда и барсучий жир сделали свое дело, и на пятый день он снова побрел на охоту. Но тут у него произошла непредвиденная встреча. Ему повстречался один из бродивших по лесу местных охотников, который проявил беспечность и заметил Кнуда слишком поздно. Раненый нурман, притаившись в кустах, дождался, когда мужичонка приблизится к нему, и, внезапно выскочив из кустов, прикончил незадачливого охотника одним ударом своего меча. В походной сумке убитого он нашел краюху хлеба, немного соли и несколько клубней репы. Кроме того, на поясе у мужика висели две убитые утки и, завладев всем этим, Кнуд устроил себе целый пир. Помимо пищи теперь нурман имел пусть и не слишком хороший, но все же вполне пригодный для охоты лук со стрелами. С этого момента проблема пропитания больше не тревожила беглеца.

На следующее утро Кнуд вышел из леса и направился по дороге, постепенно удаляясь от Киева. Но пройдя примерно две версты, он увидел позади себя всадников. Они мчались, не жалея коней, и Кнуд понял, что эти люди гонятся за ним.

«Кто эти люди? Почему они преследуют меня?» – подумал беглец, устремившись в сторону леса.

Но шанса на успех не было, раненая нога не позволяла быстро бежать, и вскоре четверо всадников окружили его. В своих преследователях Кнуд признал людей Страбы и понял, что они все это время шли по его следу. Он попытался сопротивляться, но два тугих аркана, брошенных умелыми руками преследователей, затянулись на его шее, а удар кистенем заставил беглеца потерять сознание.

 

4

После того как Страбе удалось отвести от себя подозрение князя, ему еще пришлось выслушивать детские вопли княжича. Но тут Страба превзошел самого себя, и все закончилось тем, что Игорь еще больше озлобился на князя. Страба вернулся в свои хоромы и тут же велел позвать Челигу. Это был крепкий жилистый мужик из мерян , который давно уже служил боярину. Именно он накануне покушения поддерживал связь между Страбой и поселившимися в лесу нурманами. Именно он и впустил всех троих в хоромы княжича в ту злополучную ночь.

Сейчас Челига спокойно стоял перед боярином и выслушивал свое очередное задание.

– Возьмешь трех людей, не больше, только не из наших. Наймешь кого угодно, но они не должны знать, кто их нанимает. Мое имя не должно быть произнесено, – боярин протянул кошель с монетами. – Этого должно хватить. Ты сам бывший охотник, идти по следу тебе не впервой. Эти трое должны уметь убивать, тот, кого вы должны будете разыскать не простой воин, он бывший викинг. Да ты и сам знаешь, кто такой Кнуд.

Челига утвердительно кивнул.

– Пойдете на место, где они прятались, он должен вернуться туда. Думаю, там они спрятали деньги. Постарайтесь напасть на след. Если не удастся, прочешите окрестности. Он ранен, думаю, кто-нибудь его да заметил. Лучше брать живым. Но если не получится, прикончи его и избавься от тела.

– Как быть с золотом, если найдем?

– Если найдешь золото и приведешь Кнуда живым, половина твоя. Там очень большая сумма.

Челига ухмыльнулся, удивленный такой щедростью боярина.

«Видно сильно опасен нурман для Страбы, раз он так расщедрился», – подумал мерянин, и уже вслух сказал: – Все сделаем, хозяин, не тревожься, из-под земли достанем.

– Достаньте или упрячьте, только никто не должен об этом узнать. Ступай.

Челига поклонился и вышел за дверь.

– Ну что ж, с этим вроде пока все. О новом покушении на Олега думать глупо, слишком опасно. Придется пока отложить, – рассуждал коварный боярин.

Он подыскал нужных людей и его гонцы уже настраивали соседние племена против Киева, сея среди них недоверие и страх перед княжеской властью.

«Думаю, император византийский будет доволен. Его денежки не пропадут просто так. Пожалуй, теперь настало время подумать о собственных делах. Этот мальчишка, новопровозглашенный гридь Олега, Радмир. Это он сорвал покушение, и благодаря ему князь все еще жив. Думаю, пришло время убрать его с дороги, для этого нужно лишь сказать пару слов и тогда…» – Страба снова погрузился в свои черные мысли.

 

5

Сидя на солнышке, вдыхая аромат свежего сена, которое конюхи выгружали из подошедших возов, княжьи воины рассказывали друг другу различные байки и небылицы, в основном, про подвиги с бабами да девками, до которых княжья гридь была ох как охоча. В стойлах, перебирая копытами, стояли кони, храпя и тычась мордами в опустевшие после недавней кормежки ясли. Один из молодых гридней рассказал об очередном своем похождении, но после ответных шуток товарищей, обидных и колких, начал просто кричать и спорить.

– Дурень ты! На твою рожу такая дивчина и смотреть бы не стала, а мне платок подарила, – возбужденно распинался здоровый курносый детина с румяными щеками и толстой бычьей шеей, достав из кармана красненькую расшитую тряпицу.

– Зато тебя, красавца, она, наверно, век любить и ждать обещала. А платок она тебе дала, чтобы ты им свою конопатую рожу прикрывал, когда юбку ей задирать станешь.

Глаза любвеобильного вояки округлились и, осознав смысл сказанного, он вскочил на ноги и со всей мочи отвесил обидчику такую смачную оплеуху, что у того загудело в голове. Тот в свою очередь вскочил и схватил героя-любовника за чуб.

– А ну прекратить! А то я вам быстро все ваши молодильные яблоки поотшибаю. Заняться нечем, пошли бы в поле, стрелы покидали да мечами позвенели, а то, я смотрю, совсем заматерели. Богатырями себя почувствовали.

– Да мы что, так, отдохнуть немного решили, – ответил курносый здоровяк вышедшему во двор степенному мужу, одетому в зеленую шелковую рубаху.

Второй забияка, тоже выпустив из рук волосы своего противника, покорно произнес: – не серчай, дядька Сбывой, мы тут так, малость шутим.

– Вам, шутникам, делом пора заняться, а не языками трепать. Вон молодой гридь с утра до ночи железом гремит, коня воспитывает да науку воинскую постигает.

– Так он же молодой еще, ему и положено ученье постигать, а мы-то уже бывалые.

– Вот я щас вам, бывалым, покажу, а ну нацепили сброю , да по коням и в поле. Ты, Даньша, за старшего. Да, вот еще, позовите мне этого молодого, Радмира, поручение у меня к нему.

Бывалые вояки без спешки поднялись со своих мест и отправились седлать коней. Кто-то попутно окрикнул Радмира.

– Давай, братко, заканчивай, Сбывой тебя кличет.

Радмир, услыхав эти слова, сунул в ножны меч и помчался к ожидавшему его на крыльце сотнику.

– Будь здрав, батька, чего звал? – поприветствовал Радмир своего нового наставника, утирая с лица пот.

Радмир уже третий час упражнялся с двумя молодыми парнями из юных во дворике перед княжьей гридницей, где он нашел свой новый дом и новых товарищей. Теперь уже он преподавал молодым парням азы воинской науки. Жизнь при дворе Олега мало чем отличалась от той, прежней, разве что бывалые воины меньше отдавались учебе, они предпочитали настоящую сечу и любили не просто махать мечом. Они привыкли убивать, этому они посвятили всю свою жизнь. Суровые и задорные, болтливые и молчуны, задиры и степенные мужи – все они составляли воинское братство, готовое в любую минуту оказать помощь товарищу, пролить свою кровь за князя и его дело.

– То, что науку воинскую совершенствуешь, молодец. Только давай переодевайся, пойдешь к Свенельду от меня с поручением, и поскорей, дело важное.

Через несколько минут Радмир стоял перед Сбывоем в чистой белой рубахе, держа за узду фырчащего Щелкуна.

– Скажешь молодому боярину, чтобы дружину свою собирал. Всех, кого на постой да к родичам отпущены. Князь, мол, так приказал. Собирает он большую дружину для похода. Новгородцы дружину свою не дали, говорят, мол, эсты да даны пошаливают, опасаются с их стороны нападения да каверз разных. Князь в Новгороде добровольцев собирает, поэтому задержится, и к приходу его все бояре да большая дружина готовы к походу быть должны. Все запомнил?

– Запомнил, слово в слово передам, – и молодой гонец вскочил в седло коня.

– Ну, ступай, другие гонцы в пути уже. Эх, завертелась карусель, скоро польется кровушка, как водица. Война – она всегда не прогулка.

Глядя вслед своему гонцу, суровый рус любовно поглаживал рукоять своего меча.

 

6

Влетев через распахнутые ворота во двор боярского дома, напугав при этом стоявшую на крыльце дворовую девку, которая только и успела взвизгнуть от неожиданности, посыльный Сбывоя лихо соскочил с коня. Бросив поводья оказавшемуся поблизости мужичку, Радмир поспешно вбежал на крыльцо.

– Коня привяжи. Хозяин-то дома? С порученьем я к нему от князя.

– Нет хозяина-то, кормилец. Уехал он по делам давеча, только завтра поутру быть обещал. Боярышня дома, может, ей передашь вести свои, – схватив брошенные ему поводья, засуетился мужик, услыхав, что прибывший воин посланник самого Олега.

– Кто это там челядью моей командует, как у себя дома? Да шум поднимает, – раздался женский голос из соседней комнаты. – Кого еще там нелегкая принесла?

Светловолосая хозяйка дома показалась на пороге и с гневом в глазах посмотрела на Радмира. Юноша замер на полуслове. Это была она, та самая красавица, которую он не смог забыть с тех самых пор, как впервые повстречал ее на рынке при стычке с Сигвальдом и его дружками.

«Асгерд», – так назвал ее Сувор, один из тогдашних товарищей Радмира.

– Чего тебе, гридь, вы что там, у князя вашего, совсем страх потеряли, в дом врываетесь, прислугу пугаете, небось не враги тут, люди знатные живут, – женщина сурово глядела на Радмира, а тот, словно потеряв дар речи, стоял перед ней с полураскрытым ртом не в силах вымолвить и слова.

Вдруг Асгерд замолчала и взгляд ее потерял прежнюю суровость, а металлические нотки в голосе куда-то исчезли.

– А я тебя помню. Ты тот самый парень, который чуть не спалил меня глазами на рыночной площади, – молодая боярыня усмехнулась, прикрывая рот рукой. – Точно-точно, помню, вы тогда еще с нурманами княжича свару затеяли, а братец мой все это пресек.

Красавица снова прикрыла улыбку рукой, украшенной изящным серебряным браслетом. Ее в очередной раз приятно позабавило смущение молодого воина, которое она читала на его лице.

«А он красив. Высокий, сильный. Даже чем-то похож на Альва», – подумала Асгерд.

Она уже второй год была вдовой, но мужчины, который смог заменить ей погибшего мужа, пока не встретила. Альв верно служил нынешнему князю и погиб в битве с древлянами, сопровождая Олега в одном из его походов в славянские земли. Глядя на этого паренька, Асгерд поняла, как сильно она истосковалась по крепким рукам, по тому сладостному чувству, которое может дать женщине настоящий мужчина. Альв был старше стоявшего перед ней молодого гридня, но когда они познакомились и она из невесты вскорости стала женой, покойный супруг был как раз примерно в таком возрасте, как и этот, стоящий сейчас перед ней молодой красавец. Асгерд отбросила пришедшие в ее голову мысли и, снова приняв суровый облик, спросила.

– Так что ты хотел, воин, и как твое имя? Я же должна тебя как-то называть.

– Радмиром зови, боярыня, княжий дружинник я, с поручением от сотника нашего Сбывоя к брату твоему Свенельду, – голосу парня не хватало привычной твердости.

«Что же такое со мной, почему я перед ней робею?» – мысленно ругал себя юноша, не отдавая отчета в своих поступках и словах.

В его голове в один миг словно пронеслась вся его жизнь. Детство, друзья, хазарский набег, смерть близких и, конечно же, его старая любовь. Но тогда он почему-то

не испытывал ничего подобного. Зоряна с ее простой полудетской красотой не шла сейчас ни в какое сравнение с этой величавой, светловолосой женщиной, красота которой так поразила Радмира еще при первой встрече. Зоряну он быстро забыл, как только сердце его наполнилось той болью, которую он испытал при потере своих близких. Да и Зоряна недолго горевала по парню. Молодой рус Чеслав стал новой ее страстью, которой она отдалась всей своей душой. Сейчас Радмир стоял и смотрел на стоящую рядом, но в тоже время такую далекую недоступную для него женщину, и в его горле словно застыл комок.

– Брата нет. Он завтра обещал быть. То есть приедет завтра.

Радмиру показалось, что голос Асгерд дрожит. Но, тут же устремив свой взгляд в сторону, женщина снова приняла гордый и величественный вид и сурово сказала.

– Можешь передать свое поручение мне, а я скажу о нем брату, а нет, так ступай и приходи завтра. Если хочешь, – женщина вновь смутилась, осознав, что она только что назначила новую встречу так приглянувшемуся ей парню.

– Да-да, я завтра, завтра приду. Прости, боярыня, что потревожил тебя и людей твоих, – Радмир попятился задом, кивая головой, – Завтра приду обязательно, к брату то есть.

Оказавшись на улице, молодой дружинник вздохнул полной грудью, переводя дух. Наедине с хозяйкой дома он потерял все свое самообладание и теперь испытал настоящее облегчение.

– Коня веди, – крикнул Радмир местному мужику, вскочившему при виде гридня с низенькой деревянной лавки.

Тот поспешил привести Щелкуна, который, увидев хозяина, ткнулся ему мордой в лицо.

– Ну чего ты, дурашка, всего меня перемазал слюнями своими, – ласково потрепав своего питомца за шею, произнес юноша, – Пойдем, завтра нам тут быть велено.

Не садясь в седло, а ведя жеребца на поводу, Радмир вышел за ворота.

– Стой, гридь. Дело у меня к тебе, – услышал замечтавшийся юноша грубый окрик, раздавшийся у него за спиной.

 

7

Ветки костра сухо потрескивали, и легкий дымок поднимался вверх, растворяясь в потоках прохладного ночного воздуха. Запах жареного мяса приятно щекотал ноздри и вызывал острое чувство голода. Брошенное в костер новое полено подняло над ним небольшой столб из искр, которые, разлетевшись в стороны, исчезли в ночной темноте.

Все четверо сидели у костра в предвкушении долгожданного ужина. Троих из тех, кто его пленил, Кнуд видел впервые. Бородатый, русоволосый, с курносым, слегка рябым лицом мужик внешне напоминал кривича, его звали Заруба. Двое других, судя по говору, были из мери. Их имена были труднопроизносимы для нурмана, но все окружающие называли их Позеем и Учаем. Эти двое были чем-то похожи друг на друга, и Кнуд сделал

для себя вывод, что они братья. Старший из этой парочки, пухлощекий здоровяк с могучими плечами и толстой шеей, сидел сейчас на расстеленном на траве потнике и резал острым ножом здоровенную краюху хлеба. Второй мерянин, помоложе, был худощав, жилист, и, глядя на его тренированное тело, можно было сказать, что он не простой деревенский мужик, а воин. Неподалеку, освещаемые светом луны, паслись стреноженные кони, перебредавшие с места на место в поисках новой порции свежей и сочной травы. Третьего мерянина, Челигу, Кнуд знал довольно неплохо. Хитрый и услужливый слуга Страбы, выполнявший для него особые поручения, был знаком большинству людей, находящихся в услужении у боярина. Его знали все, но в тоже время никто не знал о нем ничего. Он не жил в боярских хоромах, а значит и не был его челядником. В гриднице, где жили дружинники боярина, он тоже никогда не показывался, хотя, судя по повадкам и выправке, Челига был воином, и к тому же неплохим. В то время, когда они жили в лесу в ожидании предстоящего покушения на князя, Челига приходил несколько раз с поручениями, но общался он только с Сигвальдом наедине. Одним словом, пленивший его прислужник Страбы был для скандинавского наемника человеком-загадкой.

Кнуд попробовал пошевелиться, но связанные в запястьях руки затекли настолько, что каждое движение причиняло боль. Ноги у нурмана были свободны, но это не особо облегчало его страдания. Пленный попробовал размять одеревеневшие пальцы, это принесло некоторое облегчение. Ему все было понятно без слов. Страба послал за ним этих людей, чтобы вернуть свое напрасно потраченное золото и убрать ненужного свидетеля. То, что его не убили сразу, наводило на мысль о том, что сперва Страба желает его допросить на предмет того, не поведал ли Кнуд кому еще тайну покушения на киевского князя.

«Эх, если бы не нога, – подумал нурман о своей ране, которая после того как он попал в плен, снова напомнила о себе, – может, и удалось бы от них уйти».

Наконец-то ужин был готов, и вся четверка принялась насыщать изрядно опустевшие за время преследования пленника желудки.

– А что в мешке-то у него? – как бы невзначай спросил у сразу же насторожившегося от этого вопроса Челиги старший из братьев. – Вроде звенело что-то.

Когда преследователям удалось связать бывшего дружинника боярина Страбы, именно Позей первым снял с пленника его мешок и заподозрил, что в нем не только еда и одежда. Челига тогда буквально вырвал у старшего мерянина дорожную суму нурмана и лично осмотрел ее содержимое, не показывая остальным.

– Пленник и все его вещи – мои, – ваше дело было его поймать и доставить туда, куда я скажу. Тебе за это платят, Позей, а не за то, что ты задаешь лишние вопросы.

Челига, произнося эти слова, невольно поправил висевший на поясе меч, и это движение, безусловно, не осталось незамеченным для всей оставшейся троицы.

– Да я что, я ничего. Так, интересно просто, на какую дичь столько времени охотились.

– Так, может, правда есть там что полезное, может, скажешь, что прячешь, – поддержал своего старшего брата младший мерянин. – В самом деле, столько по лесам рыскали, жизнью рисковали, а плата-то не больно уж высока.

– Сказано тебе, не суй нос куда не следует, а то я тебе его отрежу, – сурово произнес вконец разозлившийся Челига, сделав угрожающий жест ножом, которым только что резал приготовленную на ужин дичь.

Учай только пожал плечами и снова принялся за еду. Они с братом давно уже знали Челигу и, признаться, немного побаивались этого таинственного вояку. У него всегда водились деньги, и порой не задумываясь, он мог пустить в ход свой нож, которым пользовался даже чаще, чем мечом, всегда висевшем на поясе. Несмотря на то, что оба брата тоже были парнями не робкими, их основным оружием были топоры да луки, они не владели мечом, а были простыми татями, готовыми за достойную плату пуститься в любую авантюру. Челига часто нанимал Позея и всегда платил пусть не очень большую, но все же приличную плату за его неприглядную и грязную работу.

– А ты чего тут расселся, или тебе тоже мало платят? – зло прикрикнул Челига на молчавшего все это время Зарубу, – иди вон лучше пленника проверь. – Вдруг развязался, так не успеете глазом моргнуть, он вам тут всем глотки перережет.

– Пожрать не дадут, – недовольно проворчал вечно угрюмый кривич, поднимаясь со своего насиженного места.

Он молча обтер жирные руки о траву и отправился к тому месту, где лежал связанный Кнуд.

– Все заканчиваем, теперь всем спать, ты, Позей, сторожишь первый, – и Челига, расстелив на земле свой толстый плащ, начал устраиваться на ночлег прямо под открытым небом.

Через несколько минут все, кроме часового, уснули.

 

8

Кнуд проснулся от резкого окрика. Он открыл глаза и, приподнявшись на локтях, увидел промелькнувшую возле костра тень.

– Там же куча монет, золото, – кричал Позей. – Мы можем все это поделить, и тогда мы будем купаться в роскоши всю оставшуюся жизнь.

Старший из братьев мерян стоял перед разбуженным Челигой сжимая в руке нож. Слуга Страбы держал в руках сумку Кнуда, в которую, пока он спал, успел слазить предприимчивый и любопытный Позей. Меч Челиги, отброшенный ногой его противника, лежал в стороне, и поэтому в руках у боярского слуги откуда ни возьмись появился нож. Разбуженные криками Учай и Заруба вскочили со своих нагретых телами мест и спросонья пытались осознать, что же происходит. В глазах у Челиги сверкнула злая усмешка, и он, не дожидаясь пока Позей предпримет следующий шаг, ударил его тяжелой сумкой по руке. Монеты в мешке звякнули, мерянин выронил нож, а Челига со змеиной быстротой выбросил вперед свою вторую руку. Сверкнула сталь, и длинный клинок обагрился кровью. Позей с искривленным от боли лицом упал. На секунду все остальные с ужасом застыли на своих местах.

– Брат! Ты же брата моего убил! – не веря в происходящее, закричал младший из братьев.

Челига не торопясь поднял лежавший в стороне меч и, обнажив его, повернулся лицом к Учаю, который, в свою очередь, схватил топор и бросился на убийцу брата. Тот сумел уклониться от атаки и попытался достать противника мечом, но молодой мерянин тоже был не новичком в воинском деле. Он ловко увернулся, и оба недавних соратника, ставшие теперь врагами, принялись молча кружить по поляне, выискивая слабое место в обороне врага. Челига был удивлен прыти молодого бродяги, которого он по совету старшего брата взял на это дело. С Позем Челига не раз прокручивал свои темные дела, а вот Учая использовал первый раз. Так легко расправившись со его здоровяком-братцем, который отяжелел и стал слишком неповоротлив в последнее время, Челига почувствовал,

что сейчас ему может прийти конец – противник его слишком быстр.

– Может, договоримся? – тяжело дыша, спросил главарь перессорившегося воинства. – Тебя кто же так ловко биться научил?

– Не договоримся мы с тобой, собачий сын, – зло скрежеща зубами, произнес молодой мерянин. – Ты брата моего убил, – он дышал ровно и был все так же быстр, как и в начале схватки. – А биться меня нурманы учили, была у нас в деревне парочка залетная. А для нурмана топор – любимое оружие. Бог их Торя больно уж это оружие любит, – исказив имя скандинавского божества , произнес Учай, потрясая своим топором.

Челига продолжал пыхтеть и, опустив меч, словно совсем выдохся, указав в сторону Кнуда, произнес:

– Вон тоже нурман, только топора у него нет.

Простоватый Учай повернулся в сторону пленника, не поняв подвоха. Челига, усталость которого оказалась напускной в тот же миг прыгнул вперед и сделал длинный выпад. Меч его вошел в грудь врага по самую рукоять.

– Дурак. Махать топором – это только полдела, побеждать нужно еще и головой, – и провернув меч в ране, Челига с силой вырвал его из тела осевшего наземь врага.

Он был горд собой. Он сумел победить молодого и сильного противника использовав не только свою силу и опыт. Он был хитрее, поэтому до сих пор жив, а поверженный враг валяется у его ног. В этот момент что-то больно врезалось ему в спину. Как он мог забыть про оставленного без внимания кривича. Челига, повернувшись, опустился на колени и посмотрел на своего убийцу.

– Ты не понимаешь, кто стоит за мной, тебя теперь за это золото из-под земли достанут и в пыль сотрут.

– Ты бы поменьше людям слов гадких сказывал. А то кричишь вечно, да обидеть доброго человека норовишь, – Заруба со спокойным видом вытащил из тела Челиги свой простенький нож с костяной ручкой и широким кованым лезвием, который он мгновенье назад ловким броском метнул в спину своего подельника. – Хоть и платил ты нам, да не больно я любил тебя.

Заруба спокойно приподняв голову Челиги, полоснул его ножом по горлу, как будто свинью, а не человека резал.

– Этих, правда, я тоже не больно любил. Дурные они какие-то, бешеные, – имея в виду погибших братьев – мерян, продолжил свой монолог Заруба. – Так что мне их тоже не жаль. А золотишко мне самому теперь сгодится. А то, что кто-то искать меня станет, так ты же сам говорил, что про нас, наймитов своих, никому не сказывал, как и нам про того на кого сам батрачишь. Искать вот его будут, нурмана беглого, ведь он золото украл. Мне нурман этот плохого не сделал, так что пусть живет, да и вас когда найдут, на него подумают, а я тем временем далеко уж буду.

Сказав это, Заруба побрел к коням и через некоторое время, забрав коней и мешок с золотом, исчез для Кнуда и оставленных на поляне мертвецов навсегда.

– А ведь он прав, – выслушав прощальный монолог уехавшего кривича, подумал оставленный на поляне среди мертвецов нурман. – Страба найдет Челигу и нанятых им мерян. Не обнаружив при них денег, он подумает, что золото забрал Кнуд, и поэтому пошлет новых людей по его следу. Из этого следовало только одно – пока мертвецы не обнаружены и коварный боярин не нанял новых убийц, он – Страба – должен умереть.

Кнуд пополз к мертвецам в поисках чего-нибудь, что помогло бы ему избавиться от опостылевших тугих пут, стягивающих его руки.

 

1

Его звали Горемысл. Тучный, невысокий коренной варяг из родовитых бодричей, он стоял перед Радмиром и смотрел на парня свысока. Рядом с разодетым в богатые одежды почтенным мужем стояла парочка слуг, облаченных в менее дорогие, но тоже вполне приличные наряды. Оба сопровождающих варяга были вооружены короткими мечами, кроме того у них на поясах висели дорогие кинжалы. У самого Горемысла на поясе висела длинная кривая сабля, изготовленная восточными мастерами, ножны и рукоять которой были отделаны драгоценными камнями и оторочены золотой насечкой.

«Не оружие, а украшенье бабское, – подумал Радмир, бросив взгляд на саблю окрикнувшего его варяга. – Как с таким воевать-то? Разве что враги от блеска тех каменьев зрение потеряют».

На шее престарелого красавца висела золотая цепь толщиной с большой палец, которую он то и дело теребил своей левой рукой. Правую грозный воин держал на рукояти своей драгоценной сабли. Радмиру Горемысл был немного знаком. Он не раз видел его при дворе юного княжича, и по словам более старых вояк, вроде Сбывоя, сей почтенный муж был когда-то неплохим воином. Но с годами этот богатырь отяжелел, обленился и чаще вел светские мудреные беседы да торговлю, пополнявшую его богатства и приумножавшую владения, полученные им еще от самого Рюрика.

Радмир отвесил собеседнику почтительный поклон.

– Чем обязан, боярин, что за дело у тебя ко мне?

– Да вот спросить тебя хочу, что ты тут, возле этих хором, крутишься? Какие у тебя тут дела могут быть?

– Не серчай, почтенный господин, дела те не мои, а княжьи. А делиться теми заботами, которые меня сюда привели, мне не велено. Кому надобно – о том поведаю, а тебе не могу.

Радмиру сразу не понравился этот напыщенный боярин, своим поведением и манерой общения напоминавший ненавистного Страбу.

– Совсем гридь княжья от рук отбилась. Не чтит мужей уважаемых да почтенных. Вот я возьму, да и княжичу нашему пожалуюсь, что грубишь ты да старшим почтения не кажешь.

– Воля твоя, боярин, жалуйся, только я тебе все одно ничего не скажу. Ты хоть и муж важный да знатный, а мне все равно не указ. Мне князь наш – голова, командиры и вожаки наши дружинные, перед ними и ответ держать.

– Ты смотри, какой наглец, ну я тебе припомню, – взбешенный ответом парня Горемысл топнул ногой. – Попомнишь меня еще, точно все Игорю расскажу, смотри у меня, а здесь, возле хором Свенельдовых, я тебя чтобы больше не видел, а то…

Радмир не дослушал последних слов знатного варяга, потому что мгновение назад вскочил в седло и уже вовсю мчался доложить Сбывою, что не смог выполнить его волю.

«Чего это пузан этот ко мне пристал, – думал Радмир, въезжая в ворота княжеского двора. – Всем им слова ни скажи, только поклоны бей да угождай во всем».

Сбывой, услышав отчет от своего гонца, повелел тому завтра с утра снова съездить к Свенельду и дожидаться там его возвращения. Про инцидент с Горемыслом молодой дружинник никому не сказал.

Весь оставшийся день и почти всю ночь юноша думал о прекрасной сестре свейского боярина.

 

2

Они сидели в просторной светлице, в которой со всех сторон были большие окна, на каждом из них красовались расписные резные ставенки. Посреди комнаты стоял широкий стол, накрытый шелковой красной скатертью, вокруг которого суетилась парочка боярских прислужников.

Оба, хозяин и гость, восседали на удобных дубовых стульях с высокими резными спинками. Посреди светлицы между столом и побеленной печной стенкой, служившей для обогрева помещения, лежала огромная медвежья шкура с оскаленной пастью. На столе стояли серебряные кубки с заморскими винами, мясо, дичь, сладкая выпечка и другая, очень редкая по тем временам снедь.

– Знатные у тебя хоромы, боярин и пища у тебя знатная, – обращаясь к хозяину, произнес Горемысл, запивая терпким виноградным вином гусиную ножку. – Даже терем с балконом построил, любо-дорого смотреть.

Тяжело вздохнув, Горемысл потянулся за очередным куском пирога с гусиной печенкой. Страба, сидящий напротив, поглядывал на гостя, попивая вино.

– Так ведь и у тебя, боярин, хоромы-то вроде не хуже моих, мастера-греки строили. Кучу золота, наверное, в них вложил?

– Ох, и не говори, друг, много денег ушло на новые постройки. Много, – тучный варяг озабоченно покачал головой. – А дела-то торговые все хуже и хуже идут, одни убытки от торговли. У тебя-то с этим вроде бы проблем нет, вон я слыхал, недавно ладьи твои от греков пришли, да доверху товаром груженные. Как ты так удачно торговлю ведешь аль у тебя секрет какой? – Горемысл, хитровато прищурившись, с интересом посмотрел на Страбу.

– Какой секрет, просто удача с моими купцами да охрана надежная, вот торговля-то и идет да люди лихие, до чужого добра охочие, на мои товары не зарятся, а кто зарится, тот побаивается. Охрана-то у меня надежная, нурманы да варяги, кто ж с ними сладит.

– Да, дружина-то у тебя славная, и земли на прокорм тебе Рюрик хорошие отдал, говорят, три шкуры со славян твои удальцы-дружиннички дерут? Народец-то, дескать, недоволен.

– На то он и народец, чтобы землю пахать да дружину кормить, а недовольных и укоротить можно. А ты сам-то что так прибедняешься? Дружина у тебя тоже немалая, да и торговля вроде бы неплохо продвигается, а коли денег мало, так вон князюшка наш – Олег – в поход, говорят, собирается. Большую дружину кличет, всех под свои знамена зовет. Садись на коня, собирай дружину да воев из мужичков своих и отправляйся в новые земли. Война нынче – дело самое прибыльное.

– Какая война, стар я стал, на коня-то с трудом влезаю, – тучный гость похлопал себя по круглому животу. – Людей-то я Олегу дам и командиров назначу, попробуй не дай, князь-то наш на расправу лют. Это тебе хорошо, ты при княжиче, он малец еще, ему в бой идти не надобно, да и тебе вместе с ним.

– Ну, а коли стар, говоришь, зачем тебе богатства-то?

– Да как зачем. Прошлую весну жена у меня померла старшая, так вот решил я еще одну жену взять из знатного рода, поэтому и на войну мне никак нельзя.

– А кому же честь такая выпала? – усмехнулся Страба, глядя на незатейливого жениха.

– Асгерд, сестре Свенельда, боярина свейского. А что, и богата, и рода знатного, да и к князю нашему их род приближен. Да и вдовая она, говорят, уж второй год.

– Этот пузатый выскочка – жених Асгерд, – Страба прикрыл рот рукой, чтобы не прыснуть со смеху. – Да она же на него и смотреть не станет.

– А что, роду я знатного, не беден, при княжиче молодом всегда, – продолжал рассуждать Горемысл. – Так я вот и подумал, может, поможешь мне в этом деле. Ты при Игоре, считай, первый знатный муж, не смогут Свенельд и Асгерд отказать, коли ты за меня попросишь да посватаешься, а я век признателен буду, отблагодарю, чем смогу.

Страба начал судорожно рассуждать, как же отказаться от столь неожиданной просьбы, чтобы просящего не обидеть.

– Только вот сомненья у меня есть, – продолжал престарелый жених. – Я тут сегодня поутру к ней домой, к Асгерд то бишь, захаживал, напрямик не сказал, но намекнул, стало быть, а она в ответ ничего. Братца-то её на месте не было. Но вот перед тем, как я к ним в хоромы-то вошел, возле дома паренька встретил из дружинников Олеговых.

Страба с трудом сдерживал смех.

– Что, к невесте твоей уже добры молодцы похаживают, пока ты сватов подыскиваешь?

– Вот именно, чего он там крутился? – не замечая иронии хозяина, размышлял простоватый гость. – Говорит, что по делам княжьим, а каким – не сказал. Да еще наглый такой, глазищи дерзкие, ты его знать должен. Он же недавно Сигвальда, дружинника твоего бывшего, убил, когда князя стерег после попойки Игоревой.

Страба сразу насторожился. Дело принимало интересный оборот.

– Если она молодых парней принимает, так зачем же мне такая жена нужна? – совсем уже разболтался захмелевший варяг. – А если правда по делам, то дело другое. Ты не знаешь часом, чего этот деревенщина у Асгерд делать мог.

– Я-то не знаю, но на твоем месте непременно бы узнал. Если они и вправду полюбовники, так наказать его нужно. А раз говоришь, что он еще и нагрубить тебе посмел, так точно не надо такого прощать. Ты у нас, говорят, воин славный, хоть на коня и почти и не садишься сейчас, так мы, варяги, всегда пешими бились и как бились!

– Да он же, говорят, самого Сигвальда Эриксона зарубил, где мне с ним биться, стар я стал для ратных дел.

– Стар не стар, а силушка-то есть еще, – Страба похлопал гостя по широкой спине. – А гридь этот молодой еще да неопытный, из славян примученных, из радимичей. А они никогда меча и сабли в руках не держали, борона да соха – весь их арсенал. А Сигвальда, скорее всего, не он, а князь сам и сразил, он ведь в сече той изрядно

мечом помахал, а князь у нас, сам знаешь, какой воин славный.

Страба разразился целым потоком красноречивых похвал в адрес своего гостя, перечисляя и приукрашивая все его былые подвиги и заслуги. С Рюриком, дескать, в походы ходил, славу и богатства мечом добыл. Подвыпивший Горемысл разошелся, сам уверовав в то, что говорил ему хитрый Страба.

– И в самом-то деле, чего это я, если узнаю, что этот гридь к моей невесте пристает, ох не поздоровится молодцу. Завтра же пойду к Свенельду сватать сестру его, а если опять мальчишку этого встречу, вызову его на бой, тогда Асгерд по-другому на меня смотреть станет, поймет, кто чего стоит.

Так оба собеседника просидели за столом до глубокой ночи, изрядно накачав себя вином, и Горемысл, уснув прямо за столом, остался ночевать в доме своего гостеприимного приятеля.

 

3

Одетый в свои лучшие одежды, подпоясанный шелковым красным поясом, с мечом на боку, на этот раз Радмир загодя остановил коня перед домом, дав ему и себе перевести дух. Как он ни старался, но волнение и легкую дрожь в коленях побороть не смог.

Он въехал в ворота и огляделся. Боярская челядь занималась своими делами. Между дворовыми постройками, хлевами и амбарами бегали несколько человек прислуги,

задавая корм скоту да перетаскивая от одного строения к другому какие-то вещи и мешки. Одним словом, сегодня молодой дружинник не произвел такого переполоха, который случился по его приезду днем раньше. Сегодня его встретила сама хозяйка. Асгерд вышла на крыльцо, как только Радмир въехал в ворота. Перед ступеньками молодую хозяйку ждал тот самый мужичок, которому вчера Радмир вверил своего любимого Щелкуна. Только теперь боярский слуга держал под уздцы оседланную пегую красивую лошадку с тонкими ногами и белым пятном во лбу.

– А, это снова ты! Братца моего нет еще, человек от него был, сказал, еще на день задержится, – словно только сейчас заметив прибывшего всадника, с улыбкой произнесла Асгерд. – Ну что, раз уж приехал, составишь мне компанию, я вот лошадь свою новую решила объездить немного, хочу за город выехать покататься.

Радмир не поверил своим ушам от свалившегося на него счастья.

– Как прикажешь, боярыня, все равно мне брата твоего дожидаться велено.

– А что же ты, матушка, нас заранее не предупредила, вон дружиннички все дрыхнут еще, погоди малость, сбегаю, подниму кого-нибудь в охрану тебе, – засуетился слуга.

– Не нужна мне стража, я и сама за себя постоять могу, – и молодая женщина, отодвинув накинутый на плечи плащ, продемонстрировала окружающим висящий у нее на поясе кинжал с дорогой отделкой.

– Как же так, а если худое случиться с тобой или люди лихие нападут? Вон братец-то твой всюду с охраной ходит, хоть и сам воин знатный. Не губи, родимая, дозволь людишек кликну.

– Не бойся ничего, а от татей разных да людей лихих меня вот он стеречь станет, – и задорно посмотрев на опешившего Радмира, спросила. – Ну что, герой, будешь меня охранять или как?

– Жизни не пожалею, боярышня. Не волнуйся, все для тебя сделаю.

После этих слов Асгерд ловко, по-мужски, запрыгнула в седло и, пришпорив свою лошадку, величаво выехала за ворота. Радмир молча последовал за ней.

– Надо же, охранник. Да от таких охранников тебя в первую очередь и надо остерегать, – недовольно пробурчал заботливый слуга. – Влетит нам от Свенельда, ох, влетит.

По улицам города они ехали молча, стараясь не привлекать внимания окружавшего их киевского люда. Выехав за город, Асгерд пустила свою лошадь в галоп, и Радмиру пришлось слегка пришпорить Щелкуна, чтобы не отстать от своей прекрасной спутницы.

Кони несли их вперед по проселочной дороге, слегка разбитой проходившими здесь ранее возами и телегами, на которых горожане и приезжие гости стольного града ежедневно возили свое имущество и товары. По обеим сторонам дороги колыхались под порывами ветра слегка пожелтевшие от солнца, но все еще окрашенные яркой зеленью высокие травы. Вдалеке виднелись засеянные поля, золотившиеся колосьями злаков. Небольшие еловые лесочки чередовались с шелестящими листвой осиновыми рощицами. Дорога уходила вдаль и упиралась в горизонт, над которым легкой пеленой нависали белые пушистые облака, плавно переходившие в голубую бескрайнюю ширь.

Асгерд остановила свою лошадку и посмотрела вверх. Высоко-высоко в небе, оглашая землю своим громким криком, летели журавли. Радмир тоже остановил коня.

– У нас на севере, в землях, где я родилась, нет такой красоты, – голос женщины непривычно дрожал. – Там, конечно, тоже очень красиво, и я любила свою родину, но здесь все другое. Тут нет холодного моря, посылающего на людей штормы и бури, в которых гибнут моряки и воины, нет фьордов, окруженных прибрежными скалами, над которыми кружат чайки и другие морские птицы. – Асгерд усмехнулась. – Ты не поверишь, только здесь я впервые увидела журавлей.

– Там, откуда я родом, много журавлей, – ответил юноша, не найдя никаких других слов.

– Только не думай, что я не тоскую по своей родине, просто глупо это – тосковать по тому, чего никогда не будет. Ведь теперь мой дом здесь, и назад я не вернусь никогда. А где твой дом? Расскажи.

– Наверное, мой дом тоже теперь здесь, поскольку там, откуда я родом, у меня не осталось никого: родители, друзья – все погибли.

– А любовь, была любовь?

– Не знаю, была ли это любовь, только нет ее больше.

Они оба слезли с коней и просто шли по ровному полю, касаясь руками высокой травы.

– А чем ты так рассердил Горемысла, он вчера пришел ко мне и все делал какието намеки, будто сватать меня собрался, а потом стал про тебя расспрашивать. Что за воин, зачем приезжал? – Асгерд рассмеялась.

– А ты что? Что ответила ему?

– Что я ему отвечу, все как есть, приезжал к брату по поручению княжьему.

– Да я не об этом, по поводу сватовства, что сказала? – в глазах юноши была тревога.

– Ах, ты об этом. Да зачем он мне, старый, толстый, да и род наш повыше его по положению будет.

Асгерд сразу заметила, что после последних ее слов молодой гридь весь напрягся.

– А ты, что ревнуешь?

Радмир еще сильнее напрягся и сжал кулаки. Его спутница не знала, что и сказать. Ей безусловно нравился этот молодой и красивый воин, но женщина понимала, что все это просто мечты, и это ее безгранично раздражало.

– Довольно. Нам пора возвращаться.

Обратно они ехали молча до тех самых пор, пока не въехали в распахнутые ворота Свенельдовых хором.

 

4

– Я же говорил тебе, чтобы тут носа своего не показывал! – толстый боярин весь позеленел от гнева. – Ты вчера мне надерзил и сегодня крутишься здесь, несмотря на мое повеление.

После этих слов Радмир тоже начал терять терпение. Горемысл встретил их в дверях боярского дома. Накануне утром он заявился к Асгерд с твердым намерением просватать молодую свейскую вдову, но услышав от прислуги, что та уехала за город с княжьим дружинником, пришел в ярость. Голова его еще гудела после вчерашней попойки, но уходить он не пожелал, увидев возвратившуюся с прогулки парочку, Горемысл был готов на все.

– Уймись, боярин, я же говорил тебе – не указ ты мне, – Радмир все больше и больше выходил из себя.

Теперь зная, что этот толстяк собирается сватать так приглянувшуюся ему женщину, юноша с трудом сдерживал свой гнев.

– Ты деревенщина, нищета безродная. Куда лезешь, на кого заришься?

– Сказано тебе, уймись, ты на моей земле, а командуешь, как будто у себя дома! – выкрикнула Асгерд, задетая наглостью своего новопровозглашенного жениха.

– Сама уймись, связалась с каким-то босяком, посмотрим, что братец твой скажет. А на моей стороне и Страба-боярин, и сам княжич будут! – истошно орал Горемысл.

– Тебе, собака, за босяка ответить придется и за то, что хозяйку дома оскорбил, – вконец вышел из себя Радмир.

– Что? Ты! Грозить мне! – при этих словах Горемысл выхватил свою дорогую саблю и бросился с ней на стоящего на краю крыльца Радмира.

Дело зашло слишком далеко. Молодой гридь действовал мгновенно. Он не стал прибегать к оружию, поскольку противник был слишком тяжел и медлителен. Юноша просто уклонился от удара, поднырнув под правую руку врага и отведя ее за локоть в сторону, с разворота ткнул правой ладонью противника в плечо. Этим все могло и закончиться, но Горемысл, потеряв равновесие, оступился и, кубарем слетев с высокого крыльца, всей своей массой грохнулся на землю.

– Не дышит, – подбежав к боярину, сообщил один из сопровождавших его слуг.

– Похоже шею свернул, – вставил слово прислужник Асгерд, наблюдавший всю эту сцену. – Худо дело, ох худо.

– Родичи убитого будут требовать княжьего суда над убийцей, – указав рукой на Радмира, произнес второй слуга Горемысла.

Асгерд стояла бледная как труп.

– Садись на своего коня, скачи в центр города, туда, где рынок. Где первый раз мы встретились с тобой, когда вы с нурманами ссору затеяли. Последний дом по левую руку на этой улице. Женщина откроет, скажешь, от меня. Она спрячет тебя. Я приду к тебе, скажу, что дальше делать. Князя в городе нет, защитить тебя некому, – Асгерд говорила шепотом, чтобы ее мог слышать только Радмир. – Езжай, не задавай вопросов, иначе не сносить тебе головы.

Радмир вскочил в седло и выехал со двора под осуждающие крики слуг погибшего боярина.

 

5

Радмир нашел дом, про который говорила Асгерд, без особого труда. Старая избенка, окруженная невысоким тыном, то там, то здесь покосившимся от старости, представляла собой обветшалое строение с пожухлой соломенной крышей восьми венцов в высоту, состоящее из двух клетей, соединенных сенями. Позади этого неприглядного домика стоял небольшой сарай, из которого раздавалось жалобное блеяние коз и кудахтанье кур. Сама изба, не имевшая трубы и отапливаемая по-чёрному, вся перекосилась, а осиновые венцы везде дали широкие трещины.

Юноша спешился, и, отворив калитку, вошел во двор. Он окликнул хозяев, но ему никто не ответил. Привязав коня под соломенным навесом, который примыкал к сараю, молодой гридь подошел к входу в избушку и громко постучал в дверь. Через несколько минут по какому-то шороху в доме понял, что жилище обитаемо. Внутри громыхнули какие-то горшки, по всей видимости, задетые хозяевами, и скрипучий старческий женский голос произнес:

– Кто там прётся на ночь глядя? Я гостей не жду.

– Меня прислала боярыня Асгерд, сказала, что тут мне смогут помочь.

После этих слов дверь слегка приоткрылась, и сквозь щель Радмир увидел старуху с седыми спутанными волосами, свисающими на лоб. Хозяйка долго рассматривала гостя подслеповатыми глазами.

– Воин? От хозяйки пришел, говоришь? Ну, входи, входи, – в голосе старухи слышалось удивление.

Низко пригнув голову, Радмир прошел в помещение.

Внутри этого убогого жилища сохранялась такая же атмосфера запущенности и нищеты. Нависающий над головой, покрытый сажей потолок с узкой дымницей заставил высокого дружинника сгорбиться. Запах гари и сырости резко ударил в нос. Всюду на стенах и под потолком висели какие-то амулеты, обереги из костей животных, клочков кожи и перьев птиц. На полках стояли вырезанные из дерева и кости фигурки зверей и каких-то неизвестных Радмиру божков.

– Проходи сюда, садись, – старуха указала рукой на невысокую лавку, стоящую в углу. – Говори, зачем тебя моя госпожа прислала. Чем я могу помочь, от меня ведь теперь толку мало, сама еле хожу.

– Укрыться бы мне на время, вот с чем я пожаловал. Боярыня сказала, что здесь безопасно.

– Укрыться – это можно, ко мне сюда никто не захаживает, не больно людям жилье мое нравится, – старуха разразилась скрипучим смехом. – Располагайся, хозяйке моей мне угодить завсегда приятно.

– Мне бы коня напоить да корму ему какого задать, а то не успел я.

– Воду во дворе в колодце найдешь, а овса для вас у меня нет, твой-то конь, поди, сена не ест, а у меня только сено, я ведь коз держу.

– Ничего, и сено сгодиться, нам теперь выбирать не приходится, – и Радмир вышел во двор.

– Коня потом в сарай заведи, а то забор у меня невелик, по коню тебя признать могут, – крикнула в ответ хозяйка дома.

Напоив и накормив Щелкуна, Радмир спрятал своего четвероногого друга в сарае и только после этого снова вошел в избу.

– Да, гость у меня – явление редкое, – сидящая возле горящей лучины старуха с грустью посмотрела на свои сморщенные руки. – Спрашивать, что за беда у тебя, не стану, захочешь – сам расскажешь.

Голос хозяйки оторвал парня от грустных мыслей.

– Ты, наверное, думаешь, что беда твоя самая страшная, и сердце свое терзаешь. Вижу я это по глазам твоим. Печаль в них страшная, – старая женщина разразилась тяжелым хриплым кашлем. – Только я тебе скажу так. Молод ты и силен, конь у тебя боевой, одежа, доспех воинский, меч, кровь в теле играет, а значит, пока жив, нужно бороться и не предаваться горю, а то сгинешь и сам себя сгубишь.

Радмир внимательно слушал слова старухи. Она продолжала.

– Я ведь тоже молодой когда-то была и из себя была недурна, от парней отбою не было. Не веришь? – в запале вскрикнула старуха, заметив улыбку юноши. – А, ладно, – женщина махнула рукой. – Я не обижаюсь. Только если хочешь, расскажу тебе историю свою, меня это развлечет, да и у тебя мыслей тяжелых поубавится.

 

6

– Мы, народ суоми , на севере живем. Охотимся на зверя, рыбу добываем. Деревня, откуда я родом, маленькая совсем была, всего несколько семей, все охотники да пастухи. А пасем мы не коров да коз, как здешний люд, олень – наше главное животное. Он и молоко, и мясо нам дает, а из тех шкур оленьих мы жилища свои строим, леса-то мало на севере, таких домов мои соплеменники не строят, – старуха указала рукой на стену избенки, служившей ей домом.

Юноша внимательно слушал рассказ старой хозяйки, которой было в радость поделиться хоть с кем-то своими воспоминаниями.

– Жили мы, горя не знали. В реках рыба не переводилась, оленям корма хватало, правда, зимы у нас лютые, не такие как здесь. Но мы народ к холодам привычный, да и скотина наша рогатая тоже морозов не боится. Мужчины наши охотники были, воевали с соседями редко, всего нам хватало, а раз хватало, то и убивать друг друга незачем. Жениха мне родители нашли, свадьбу играть хотели. Только беда к нам пришла, напали на деревню викинги датские. Приплыла лодка огромная под парусом с звериной мордой на носу, по бокам весла огромные, щиты круглые. А с лодки люди повыскакивали, все в железе, с оружием, мечами да копьями, в шапках железных. Сейчас-то я на всяких ратников нагляделась, ты ведь тоже из них, из воинов сам-то будешь, а тогда нам все в диковину были. Страху нагнали, – старуха хлебнула из ковша колодезной водицы и продолжила свой рассказ. – Народ-то наш весь к центру деревни согнали. Тех, кто противиться посмел, мечами посекли, остальных в колодки заковали. Потом пир устроили, мужиков наших пытали железом до смерти, где у кого какие запасы припрятаны, да только какие у нас запасы да богатства, все на виду. В общем, пытали мужиков так просто, забавы ради, а нас, девок да баб молодых, сильничали долго и жестоко. Я ведь тогда еще девицей была, а меня шесть человек по очереди всю ночь пользовали, – старуха поежилась от жутких воспоминаний. – Звери они, нелюди. А старший их ярл с бородищей косматой Торбёрном Сноррсоном звался, так он вот всех пленных железом калёным метить приказал. Вот она, метка его звериная, – и старуха, откинув со лба свисавшие на него седые волосы, показала юному дружиннику давным-давно выжженное клеймо в виде направленной вверх стрелы. – Руна эта первую букву имени его медвежьего означает . Все мы потом трелями – рабами его стали. С тех пор ношу я клеймо и позор на своем челе. В трюмы нас погрузили и в земли его привезли. Нелегко жилось трелям у данов, работали с утра до ночи, туши китов, моржей и других зверей и рыб разных морских разделывали, потрошили, а из их шкур канаты плели, кровь из пальцев текла, ногти чернели и отваливались, а кормили рабов остатками мяса того вонючего. Страшная жизнь у невольников скандинавских.

В маленькое, прорубленное в стене оконце падал мягкий свет взошедшей на небо луны. Радмир за все это время не проронил ни слова. Где-то на улице залаяла собака.

– Всем трелям Торбьёрна нелегко жилось, а мне тогда тяжело вдвойне было. После набега того, когда нас в полон взяли, в чреве моем плод жил. Когда живот уж совсем большим стал, я сознание терять начала. Только после этого работу мне более легкую давать стали, помои убирать приходилось. Дитя мое на свет мертвое родилось, а я сама чуть кровью не изошла, но выжила как-то, боги, наверное, меня любили.

Радмир заметил, что, говоря о погибшем ребенке, старуха заплакала.

– Только день тот для врага моего, ярла Торбьёрна, роковым стал. На поселение его такие же викинги, как и он, напали, только те не даны, а свеи были. Такие же разбойники морские. Только для меня спасителями они стали. Главным у них покойный отец хозяйки моей нынешней был, ее да братца её Свениди, тогда еще не родившегося. Всех мучителей наших они побили, жилища их пожгли, добычу богатую взяли, а нас, рабов, стало быть, в свои владения привезли. Мне тогда повезло. Как в фьорд их приехали, узнал свейский ярл, что, по-видимому, за какие-то дела его недобрые наказали боги его. При родах жена его померла, дочь маленькую лишь ему оставила. Вот тут-то я им всем и пригодилась. Стала я тогда кормилицей при дочке свейского викинга, а как девочка подросла, ярл свободу мне подарил, только я при них осталась. Куда я пойду с такой отметиной на лбу, до сих пор словно мозг огнем жжет. С тех пор как выкормила я Асгерд, при ней всегда была, а она меня всюду с собой возила, вот и сейчас заботится обо мне, хоть мне и жить-то уже не долго, похоже, осталось на свете этом, – старуху

вновь затрясло от глухого сильного кашля. – А отец Асгерд другую жену себе взял из славянок. Она-то ему сына Свенельда и родила. Так что смотри, воин, так ли уж беды твои велики, мои-то, небось, поболе будут. Мне ведь только пять десятков минуло.

Радмир с удивлением посмотрел на хозяйку, которая выглядела никак не моложе семидесяти.

 

7

Так он провел у старой финки весь следующий день, и только к вечеру в дверь кто-то постучал. Радмир, услышав стук, напрягся и вытащил из ножен меч.

– Не пугайся, она это, хозяйка моя. Стук у нее условный, – и старуха отправилась отпирать дверь.

Вошедшая прошла в душную комнатку и откинула надвинутый на голову капюшон. Молодая женщина поприветствовала свою кормилицу и обняла ее.

– Твой дом совсем пришел в запустение, почему ты не хочешь, чтобы я подыскала тебе новое жилье? Как можно так жить? – Асгерд с ужасом оглядела ветхое жилище старухи.

– Ты же знаешь, моя хозяйка, мне не нужны роскошь и богатство, здесь спокойно и для меня это – самое главное.

– Надеюсь, мой гость тебя не слишком обременил, боюсь, что ему придется провести у тебя еще некоторое время.

– О, ты же знаешь, что для тебя я готова на все, ну а тем более, такая мелочь. К тому же, он молчалив и умеет слушать. Старики с годами становятся болтливы, и я не исключение, – усмехнулась финка.

– Мне нужно поговорить с тобой наедине. Выйдем во двор, только накинь что-нибудь, что помешает тебя узнать, – и, поманив Радмира за собой, Асгерд вышла во двор.

Юноша, накинув на голову капюшон, вышел во двор и проследовал к стоящему позади дома ветхому сараю, куда уже прошла его прекрасная спасительница.

Они стояли под крышей и несколько минут смотрели друг на друга. Рядом, почуяв запах хозяина, фырчал и бил копытами обрадованный Щелкун.

– Все плохо, как я и ожидала, – в голосе Асгерд слышалось волнение. – Тебя ищут люди покойного Горемысла, ты для них теперь кровник и они постараются убить тебя, если найдут. С ними люди тиуна из городской дружины. Я отправила человека к твоему командиру, он все знает и говорит, что постарается тебя защитить, но лучше тебе дождаться князя, он-то точно не даст тебя в обиду. Боярин Страба мутит воду и настраивает против тебя княжича. Говорит, что дружинники Олега совсем распоясались, теперь вот и людей знатных убивать стали безнаказанно. Требует от тиунов городских твоей поимки и немедленного строгого суда. Сегодня вернулся мой брат, новгородцы не дали городскую дружину, Свенди сказал, что не иначе греки к этому руку приложили. Олег в гневе, кличет добровольцев из новгородских людишек для похода, говорят, сердит очень, так что как приедет, до тебя ли ему будет, вот вопрос? Еще брат сказал, что все славяне южные к войне готовятся, не хотят под русов добровольно идти, значит, война долгой будет, затяжной. Крови много прольется.

– Значит, воевать будем, это хорошо, надоело мне в городе сидеть да всяким боярам кланяться, лучше врага бить, чем поклоны.

– А если убьют тебя, что тогда?

– Пусть убьют, все одно лучше, чем так… – юноша не успел договорить, потому что Асгерд прикрыла ему рот рукой.

– Глупый ты, молод ты. Жить тебе еще да жить.

Вторая рука женщины легла ему на плечо. Губы их соединились и, через несколько мгновений упав на сеновал и отдавшись порыву страсти, молодые мужчина и женщина позабыли на время об опасностях и бедах, которые готовила им суровая жизнь.

 

8

Олег вернулся только через неделю, и на следующий день после его приезда Асгерд прислала к старухе-финке гонца, который сообщил, что Радмир может возвратиться в княжью гридницу. Все это время юноша ждал свою спасительницу, но она ни разу больше не появлялась в доме бывшей рабыни. Простившись со старухой, юноша выехал с ее двора.

В княжеских хоромах была необычная суета. Весь маленький воинский городок словно превратился в один большой человеческий муравейник, где каждый выполнял свою задачу, важную и необходимую как ему самому, так и всем окружающим. Дружинники точили мечи, проверяли луки и другое оружие, а также начищали до блеска свои тяжелые шлемы и доспехи. Ржали кони, словно общее возбуждение и азарт передались этим отважным животным, которые, так же как и их хозяева, готовились к боевому походу. Прислуга таскала на спинах мешки и провиант, загружая им возы и телеги, которым предстояло сопровождать готовящееся к большому походу войско. Радмир встретил Сбывоя, который отдавал приказания воинам и отрокам, подгонял суетившихся вокруг слуг.

– А, явился, пропащая головушка. Ну, не буду тебя бранить, хоть и следовало, а лучше скажу тебе, что рад тебя снова видеть, – и матерый рус обнял своего молодого товарища. – Видишь, что у нас тут творится, к походу войско готовится. За городом ополчение новгородское лагерем стоит. Со всех концов вои в Киев спешат – с Ладоги, с Изборска, других городов и земель славянских, тех, что теперь под руку князя нашего встали. На днях воинство выступает, а ты прохлаждаешься где-то.

– Так я же не по своей воле, я же…

– Да ладно, шучу я, понимаю, что в беду попал, сочувствую. Только теперь, думаю, князь-то тебя прикроет. Не принято у нашего вождя свою гридь в беде бросать. Влетит тебе, конечно, зато жив остался да в кабалу вечную не попал. Виру-то за боярина убиенного, ох, большую назначить могли, век не расплатишься, а нечем платить, так и в неволю попасть можно. Ну ладно, ступай. Вон тебя в гриднице Горик со Свенельдом дожидаются, – произнеся эту речь, Сбывой продолжил руководить сборами.

Радмир поднялся на крыльцо и вошел в гридницу.

В конце длинного коридора он нашел ожидавших его Горика и юного Свенельда. На этот раз брат Асгерд был без своих привычных охранников.

– Наконец-то, явился, – стоявший у красного окна Горик был непривычно суров. – Ну, здравствуй, друже, рады мы видеть тебя с головой на плечах, а не с обрубком.

– Приветствую тебя, Горик, и тебе, боярин, желаю здравия, – обращаясь к обоим воинам, произнес Радмир и покорно склонил голову.

Сидящий на широкой скамье Свенельд только кивнул головой в ответ.

– Ну что, поведаешь нам, товарищам твоим, где ты бегал, пропадал столько времени, и почему головушка твоя нынче к полу опущена? Вижу, не слишком торопишься рассказать, что натворить успел, – продолжал корить парня суровый рус.

– А чего ж не рассказать, – Радмиру начало надоедать то, что его отчитывают, как мальчишку.

Привычная гордыня начинала брать свое.

– Мне стыдиться нечего: боярин Горемысл на меня сам с саблей кинулся, после того как оскорбил и меня, и сестру боярина Свенельда, – указав на сидящего подростка, произнес с запалом Радмир. – В доме боярском я не по своей воле оказался, а по повелению Сбывоя, старшего нашего. Гонцом он меня туда направил, послание боярину передать.

– Вот именно, что послание передать, а не глазки боярыне строить да голову кружить, да еще шеи знатным мужам киевским сворачивать, как тем гусям, – Горик почти кричал.

– Так я… – попытался возразить парень, но Горик его перебил.

– Хватит, не для того я тебя искусству воинскому учил, чтобы ты бояр княжьих губил. Князь наш милостив, он тебя перед тиунами городскими обелил, не сам князь, конечно, а мы, люди его. Видаков нашли, которые подтвердили, что боярин на тебя первый с оружием кинулся. А ты, дескать, его не бил, а он сам оступился, – голос руса чуть потеплел. – Так что тебе не только жизнь спасли, а еще и от виры тебя избавили, которую ты бы всю жизнь свою выплачивал.

– Прими благодарность мою за то, Горик, век тебе благодарен за все, что ты для меня сделал, – сказал Радмир, прервав речь руса.

– Ладно, чего уж, ты вместо благодарности теперь проявить себя в делах наших воинских должен будешь. Видишь, какие теперь дела творятся. Послезавтра в поход выступаем, так что на сборы у тебя только день.

Радмир словно расцвел при этих словах подобревшего варяга.

– А про сестру Свенельдову забудь. Она тебя спасла, так что ты имени ее славного порочить не должен. Не ровня ты ей и не спорь, – Горик взмахом руки остановил попытавшегося возразить парня. – Вот и боярин, Свенельд, тебе тоже скажет.

Молодой свей поднялся со своего места.

– Все, что сказал Горик, правда, не забывай, покажешь себя воином настоящим, славу и богатство найдешь, – молодой скандинавский воин говорил степенно, и молодость его не принижала его величия. – Сегодня вечером в доме, где ты прятался все это время, тебя будет ждать Асгерд, это была ее просьба. Она сама все тебе скажет, поэтому приходи, я разрешаю вам проститься, но проститься навсегда. Я ухожу, до встречи, гридь, во всех последующих походах и боях, я рад, что ты на нашей стороне, – и Свенельд вышел из гридницы во двор, где попрежнему кипели сборы киевского войска.

 

9

После того как Новгород отказал князю в помощи и не дал дружину, Страба опасался открыто встречаться с византийским купцом и поэтому назначил встречу не у себя в хоромах, а в небольшом крестьянском домишке, принадлежавшем одному из его прислужников, находящемся на окраине города. Он пришел на встречу без охраны, пешком, укутавшись в плащ, скрывавший его лицо. Хозяин избенки, тот самый вихрастый отрок по имени Меньшак, который прислуживал боярину при прошлой встрече с византийским посланником, открыл ему дверь и запустил внутрь. Страба, скинув плащ, прошел в комнату и огляделся. Обстановка комнаты, конечно же, не вызвала восторга у спесивого, привыкшего к роскоши боярина, но он понимал, что сейчас ему важнее всего скрытность, а не удобства и уют. Он прошел через сени и, войдя в комнату, по-хозяйски уселся за стол.

– В доме есть кто еще, кроме нас с тобой? – спросил боярин услужливого хозяина и, услышав в ответ, что они одни, удовлетворенно кивнул. – Мой гость будет с минуты на минуту, проведешь его ко мне, и будешь ждать во дворе до тех пор, пока мы не закончим, и не вздумай подслушивать.

– Что ты, что ты, боярин, как можно. Сделаю все, как ты велишь, – угодливо закивав головой, прислужник вышел из комнаты.

– Этот мальчишка Радмир почти уже был уничтожен, но в последний момент ему удалось избежать наказания за гибель этого простофили Горемысла.

Страба в задумчивости не заметил, как бесшумно открылась дверь, и посетитель тихо вошел в комнату.

– Ты напугал меня, грек. Вас что, учат так подкрадываться к людям?

– Ты же сам говорил, что встреча наша должна быть тайной, тогда к чему поднимать лишний шум? – Фотий хитро улыбнулся, снимая такой же, как у Страбы, плащ, и без приглашения опустился на соседнюю скамью.

За стеной послышался какой-то неясный шум, словно что-то упало на пол.

– Меньшак, я же сказал тебе не крутиться возле дверей, пошел вон, – рявкнул что было мочи разгневанный Страба.

– Ну да, пожалуй, ты прав, – снисходительно продолжил разговор боярин, уже обращаясь к своему гостю. – Ну, так что ты хотел от меня на этот раз?

– Всего лишь беседы, мой друг, разве не могут старые приятели встретиться просто так, без повода?

– Довольно притворства, Фотий, вы, византийцы, ничего не делаете просто так, да и я не стал бы с тобой встречаться без повода. После того как Новгород не дал князю воинов, а позволил лишь набрать ополчение, Олег во всем винит вас, греков. Так что, встречаясь с тобой, я могу попасть в немилость.

– Но ведь князь и без того тебя не жалует?

– Одно дело – не любить, а другое – заподозрить в измене, – и Страба потер рукой толстую шею. – Тут у него разговор короток, головы можно не сносить.

– Тогда не стану испытывать твое терпение. Ты хорошо помог нам, и награда, полученная тобой, получена не зря. Уличи и дулебы готовятся к войне. Тиверцы и хорваты не желают вступать с Киевом в переговоры. Все вожди этих народов – чванливые заносчивые глупцы, и ты очень хорошо сыграл на этом. Мы благодарны тебе.

– Да уж я думаю, что золото свое ты обратно не потребуешь.

– Нет-нет, что ты, зачем мне требовать что-то назад. К тому же, мне показалось, что часть твоего золота пропала, твои люди искали сбежавшего нурманна и не нашли. Говорят, он исчез, не так ли?

«Откуда хитрый грек может об этом знать?» – недоумевал Страба и ответил вслух: – Я не думаю, что эта тема заслуживает обсуждения сейчас.

«Челига до сих пор не вернулся. Нужно послать еще людей на поиски уже его самого, а это опять новые траты», – продолжал размышлять боярин.

Словно прочитав его мысли, Фотий продолжил.

– Да, да, ты прав, но если тебе нужны новые средства для достижения наших целей, то я готов тебе их дать.

Грек достал из-за пояса большой кошель и бросил его на стол. Страба услышав звон монет, схватил свою награду и поспешно засунул ее в свою походную суму.

– Олег уходит примучивать славян, те, благодаря твоим стараниям, подготовят ему достойную встречу, и, как бы не была сильна дружина киевского князя, ополченцы мало чем отличаются от тех, кого идут завоевывать. Ты получил золото, ты получишь еще, но за это ты в отсутствие Олега должен делать так, чтобы здесь его не ждали с победами и славой. Чтобы он не получал поддержки ни от Киева, ни от других земель, покоренных русами, – грек поднялся со своего места. – А теперь я ухожу. Мне пора.

Фотий вышел за дверь, а Страба остался сидеть в задумчивости. Так он просидел почти полчаса, когда за стеной снова послышался непонятный шорох.

– Это опять ты, дурень, я же сказал тебе, чтобы ждал во дворе. Ладно, раз уж ты здесь, принеси-ка мне квасу, а то в горле першит.

Дверь отворилась. Вошедший был укутан плащом, какой был на Страбе тогда, когда он пришел в дом для встречи с византийцем.

– От кого ты здесь-то прячешься? Нет тут никого, кроме нас с тобой.

– Это хорошо, что никого нет, значит, нам не помешают, – вошедший откинул плащ и посмотрел Страбе прямо в глаза. – Ну что, признал меня? Вижу, что признал.

Глаза боярина округлились от ужаса. Прямо на него смотрел пропавший без вести Кнуд, сжимая в руке длинный острый кинжал.

– Не кричи. Все равно никто не услышит. Поблизости никого нет, ты сам об этом позаботился. А человека твоего я зарезал, вон он там, в коридоре лежит, остывает, – беззвучно рассмеялся убийца, приставив к горлу боярина нож. – Надо бы тебя князю выдать, посмотрел бы я, как он тебя на части рвать будет, да только если сдам, боюсь, что и меня он не пощадит за ту ночку, что мы ему устроили по твоей просьбе.

Страба дрожал всем телом, не в силах вымолвить и слова. Нурман шмыгнул носом и сплюнул на пол.

– А грека твоего я не тронул, он мимо прошел, ничего даже не заподозрив. Пусть князю киевскому вредит, мне от того большой беды не будет, только благо. Он ведь, Олег, стало быть, друзей моих погубил. Моди и Сигвальд по его вине погибли. По его и по твоей.

– Я тебе денег дам, – наконец-то произнес трясущийся боярин.

– Деньги я и сам возьму без твоего позволения, – и Кнуд рванул мешок, который Страба сжимал в руках.

Страба изо всех сил вцепился в сумку с золотом, и в этот момент нурман с хищным оскалом вонзил боярину нож прямо в горло. Несчастный захрипел, выпуская из рук свое золото. Монеты с громким звоном разлетелись по полу.

– А здесь даже больше, чем украл этот кривичский пес Заруба, – произнес Кнуд, сжимая в руках окровавленные монеты. – Теперь, пожалуй, стоит подумать о том, чтобы построить свой корабль, – усмехнулся нурман и принялся собирать свое внезапно обретенное богатство.

 

10

Когда Радмир подъехал к дому заклейменной финской старухи, Асгерд уже ждала его. На ней был скромный наряд, не было броских украшений, а лицо ее было бледным и бесстрастным. Она стояла перед домом и смотрела куда-то в сторону, словно не замечая подъехавшего юношу. Молодой воин слез с коня и подошел к женщине.

– Лето закончится скоро, и дороги размоют дожди. Князь выбрал неудачное время для похода на южные земли, – Асгерд словно говорила сама с собой.

– Олег планировал начать поход раньше, но ему помешали, – словно бы оправдывая своего вождя, произнес Радмир.

– Ваш конунг собрал большое войско из покоренных им народов, – Асгерд назвала Олега на скандинавский манер. – Сотни ратников встанут под знамена предводителя русов и будут сражаться, прикрываемые его щитом с белым орлом. Олег уже не может отложить войну и поведет вас в бой во что бы то ни стало. Эта война будет трудной и долгой. Много прольется крови, и многие воины падут в боях за новые земли. Ваш Перун любит воинов, любит кровь, так же как любит их наш бог Тор – сын великого Одина. Завтра запылают костры в дубовых рощах, ваши жрецы напоят идолов жертвенной кровью, и боги будут слушать песни ваших скальдов о боях, победах и героях. Ты можешь не вернуться с этой войны, как не вернулся с прошлой мой муж Альв. Я не хочу снова оплакивать дорогого мне человека. С тобой будет сражаться мой брат, и он тоже может погибнуть.

– Но мы оба можем выжить и обрести славу.

– Слава не дает женщинам мужей, а детям отцов. Она дает только горечь и боль.

В глазах Асгерд стояли слезы.

– Слава дает гордость, и эта гордость наполняет сердца живых. Дети растут, купаясь в славе отцов, и стремятся стать похожими на них. Жены, не дождавшиеся своих мужей, получают заботу выживших. Мы, воины, должны выполнить свой долг или умереть, этому мы посвятили свою жизнь. Твоя кормилица была права. Пока ты молод и силен, пока кровь твоя горяча, нужно жить и радоваться тому, что ты жив, даже боль может приносить радость. Для меня это будет первый опыт. Я убивал, но ни разу не был в сражении и теперь я хочу почувствовать, что это такое.

Асгерд рассмеялась ему в лицо.

– Ты совсем еще мальчишка, как я могла не заметить этого раньше. Но все равно ты нравишься мне таким, какой ты есть. Прощай, мы не увидимся никогда, мы с тобой из разных миров, и нас не может связывать что-то по-настоящему большое.

Женщина села в седло и пустила коня вскачь. Радмир еще долго смотрел ей вслед, освещаемый ярким светом луны.