1

След обрывался на берегу реки. Вода еще не успела размыть прибрежный песок, и место, где стояла лодка, было отчетливо видно.

«Значит, только что они были здесь», – подумал Радмир, отодвигая концом копья закрывавшие обзор заросли тростника.

Над рекой, водная гладь которой покрылась чуть заметной рябью, плотной стеной стоял густой непроглядный туман. От воды тянуло холодом, а от речной зелени – кувшинок, лилий и густого камыша, – исходил какой-то особенный, ни на что не похожий запах утренней свежести.

– По воде ушли, – тщетно вглядываясь в туман, произнес Радмир, обращаясь к своим спутникам. – Лодка у них тут была, теперь не догнать.

– Вниз по реке они спустились, – потрогав рукой влажный буровато-зеленый мох, сказал Любим. – Видишь, на том берегу тростник не примят, не поломан. Мы сверху пришли по реке, раз их не встретили, точно вниз поплыли.

– Какой еще тростник, я того берега вообще не вижу? Туманище стоит, хоть топор вешай, – молодой рус по имени Варун зачерпнул пригоршню воды и жадно припал к живительной влаге губами.

– А ты не брюхо водой наливай, а лучше ей глазищи свои промой, может, тогда и разглядишь чего, – старый матерый полянин, озираясь вокруг, втягивал носом воздух, как идущая по следу гончая.

Варун что-то недовольно пробурчал в ответ, но не стал вслух спорить с Любимом, умению которого идти по следу зверя или человека завидовали многие.

– Значит, идем вниз по реке. Смотреть во все глаза, если кто увидит что, сразу подать сигнал условный, – и Радмир бесшумно нырнул в кусты.

Все четверо воинов, сопровождавших Радмира, последовали за своим молодым предводителем без рассуждений.

Пробираться приходилось через густые кусты, которыми зарос весь берег реки. Воины передвигались неспешно, стараясь не создавать лишнего шума. Они двигались по одному, на незначительном расстоянии друг от друга то и дело оглядываясь по сторонам, перешагивая через поваленные на землю деревца и ветки. Так они шли еще примерно час, не обнаружив ничего подозрительного.

Впереди, постоянно озираясь по сторонам, шагал Любим. Бывший охотник, исходивший в поисках зверя многие леса Приднепровья, двигался бесшумно, переступая с одного места на другое, почти не задевая кустов и переступая даже маленькие веточки, лежащие на земле. За полянином шли Радмир и Варун. Они производили гораздо больше шума, чем Любим, и этим самым вызывали неодобрение старого охотника, который, услышав очередной треск ветки под ногой кого-нибудь из своих спутников, то и дело ворчал и укоризненно качал головой. Позади первой тройки двигались еще два воина, тоже входившие в небольшой отряд, высланный на поиски нескольких уличей, обнаруженных вблизи лагеря русов. Одним из этой пары был молодой соплеменник Радмира радимич Путьша, с которым они вместе пришли в Киев и поступили на службу в услужение княжича Игоря. Самым последним шел крепкий воин из русов по имени Боримир.

Кустарник как-то внезапно закончился, и перед глазами воинов открылась широкая панорама огромного озера, цвет воды которого изменялся от желтоватого на отмелях до изумрудно-зеленого в самых глубоких местах водоема. Озеро с трех сторон было окружено густым невысоким лесом, с четвертой открывалось покрытое ярким разнотравьем широкое поле.

– Ну вот и пришли, – шепотом произнес Любим. – Вот он, стан уличей, не зря четверо суток сапоги сбивали. Теперь-то уж никуда не денутся.

Перед глазами высланных в разведку воинов предстал разбитый посреди поля лагерь врага.

 

2

Прошло шесть с половиной лет с тех пор, как войско киевского князя Олега выступило в поход для покорения славянских племен, заселявших территории, расположенные к югу от обширных славянских земель, завоеванных русами. Жившие на юго-западе дулебы, которых русы и покоренные ими славяне называли бужанами и волынянами по именам рек, в устьях которых проживали эти народы, не пожелали встать под знамена Киева добровольно. Подстрекаемые Византией вожди дулебов объединились и, собрав большое войско, выступили против киевского князя. Битва состоялась зимой на широком, засыпанном снегом поле, неподалеку от стольного городища бужан. Хотя войско киевлян насчитывало в два раза меньшее число воинов, чем было у их врагов, сеча закончилась полным разгромом дулебского воинства.

Поначалу дулебы, воодушевленные тем, что противник уступает им в численности, стали теснить ополчение, набранное Олегом из подвластных Киеву городов, но в этот момент в бой вступили пешие полки большой дружины князя. Суровые варяги-русы и грозные скандинавские наемники, составлявшие большую часть отборных киевских полков, как могучим молотом, ударили по разношерстному, плохо обученному и вооруженному чем попало дулебскому воинству. Загудели боевые трубы русского войска, сделанные из обыкновенных турьих рогов, завыли грозным воем скандинавские бойцы, подражая вечно голодным жителям лесов серым волкам, закричали во все горло пополнившие княжеское войско славяне-дружинники. Резня была страшная. Напуганные волчьим воем, плохо обученные настоящему конному бою лошадки дулебов шарахались в стороны, с испугом налетая друг на друга и сбивая с ног окружавших их пехотинцев. Кони громко ржали и валились с ног, пронзенные тяжелыми калеными стрелами. Прикрываясь огромными деревянными щитами, в считанные минуты еще больше потяже-

левшими от впившихся в них стрел, варяги, ловко орудуя тяжелыми копьями, опрокинули стоящую впереди конницу дулебов. Кони падали с ног, а суровые русы рубили мечами их и их незадачливых седоков безжалостно и уверенно. Во фланг войску дулебов, которое смешалось в бесформенную людскую массу, с лихим посвистом, перенятым русами у кочевников, ударила конница, состоящая из воинов малой дружины самого князя.

Дулебы бежали, проваливаясь в глубокий снег, а русы преследовали их и вязали. Жестокие беспощадные скандинавы, предпочитавшие добивать убегающих врагов, не возились с веревками и арканами, они просто рубили бегущих дулебов мечами и топорами, упиваясь вкусом победы и видом крови.

Войско Олега с боем вошло в главный дулебский градпоселение. По приказу князя воины не жгли домов, не убивали мирных жителей, а просто согнали тупыми концами копий всех побежденных на главную площадь поселения. Сюда же стащили и всю взятую в дулебском городище добычу. Правда, вечно жадные до крови нурманы и свеи порубили мечами несколько десятков мужиков вместе с их семьями, которые по глупости похватали топоры и попытались защитить отнимаемое у них нажитое непосильным трудом добро. Но на помощь жителям пришли воины князя из малой дружины. Ловко разоружив нескольких особо ретивых скандинавов, прикрыв своими щитами баб и детишек, гридни Олега именем князя остановили любителей проливать невинную кровь. Кого-то из мародеров лишили парочки зубов, а кто-то, получив по шлему увесистый удар плоской частью варяжского меча, сразу оставил желание резать мирный люд.

Олег сам выехал на главную площадь града и обратился к жителям, стоящим на площади и переминавшимся с ноги на ногу. Многие из побежденных не успели накинуть верхнюю одежду и поэтому вскоре просто тряслись от холода. Князь в полном боевом доспехе гордо возвышался над трясущимся на морозе людом. Сидя на своем любимом боевом коне, Олег снял шлем, продемонстрировав окружающим свой светлый чуб, и обратился к толпе.

– Есть ли среди вас люди знатные, вожди да князья? А ну, покажись!

Дружинники вытолкали вперед из толпы нескольких мужей, одетых в более дорогие наряды, чем основная масса пленников. Вышедшие вперед стояли перед князем с низко опущенными головами, выражая покорность.

– Слушайте меня, вожди и мужи дулебские, да мотайте на ус. Многие из славян да других племен и народов, что сейчас в княжестве моем состоят, встали под мою руку добровольно и теперь живут в мире и согласии. Никто не смеет тронуть мирного пахаря, обрабатывающего землю во владениях киевского князя. Купцы, что киевские, что заморские, свободно возят товары по дорогам княжества моего, не боясь ни татей, ни разбойничков. Любой из славян, если у него твердая рука и отважное сердце, может прийти ко мне и стать воином дружины моей.

Посиневшие от холода дулебы слушали своего завоевателя молча, завороженные силой его голоса и смыслом сказанных им слов. Стоявшие впереди знатные дулебы подняли головы.

– Не захотели вы добром власть мою принять, так я к вам с ратью пришел, воев ваших побил, добро ваше силой взял. Теперь могу всех вас побить да град ваш спалить, а вас всех, жен да детей ваших в колодки заковать, да на рынках невольничьих продать с большой для себя выгодой.

Ропот прошел по рядам людей, стоящих перед князем.

– Неужто и вправду сожжет город да в рабство вечное продаст? – раздался чей-то шепот.

Кто-то из баб запричитал в полный голос, услышав последние слова князя. Бабский плач подхватили маленькие дети. Князь снова умолк, давая всем пленникам время ощутить весь ужас своего положения.

– Но если вы, вожди племен, да родов, знатные мужи земель дулебских, клятву мне принесете, не воевать против меня, дань мне платить станете на прокорм войска, которое вас от ворогов беречь станет, да на построение градов, крепостей да застав пограничных, не велю вас трогать и города ваши грабить дружине своей не дам. А коли не встанете под мою руку, или того хуже, слова своего не сдержите, пеняйте на себя, приду с воинами, пролью кровь вашу, никого не пожалею.

Над площадью стояла мертвая тишина. Бабы примолкли, даже деток малых замолчать заставили. Весь люд на первые ряды смотрел, смотрел, да потихоньку ворчать начал. Бабы стоящих в переднем ряду уж в спины пихать стали.

– Ну чего молчите, будто рыбы, не смогли род свой отстоять с мечом в руках, так хоть теперь не губите. Клянитесь князю, авось, помилует да простит, что воевали супротив его. Ну же, детишек хоть пожалейте, больше часа уж на морозе стоят.

Из первого ряда вышел вперед длиннобородый чернявый старец с густыми нависающими на глаза бровями. Он обернулся назад, посмотрел на ждущих его решения сородичей, словно прося их одобрения молвить слово, снова провернулся к Олегу и громко произнес:

– Князя нашего, что градом этим правил, твои вои в бою порубили, так что, похоже, я теперь тут за главного, – говоривший снова глянул на толпу.

Все, кто стоял поблизости, согласно закивали.

– Зовут меня Гораздом, старейшина я, князем нашим погибшим над градом этим поставленный с одобрения народного, – старец заметно нервничал, но говорил уверенно, с убеждением. – Нелегко нам свободу терять, да уж коли случилось так, то деваться некуда. Клянемся тебе богами нашими бед тебе впредь не учинять, воле твоей княжьей покорными быть. Ну, а дань, какую назовешь, соберем и впредь платить станем.

Толпа одобрительно загудела. Олег был доволен. Только часть княжьего воинства, в основном, ополченцывои, побурчали что-то по поводу того, что неплохо бы городишко пограбить как следует, воевали, мол, так подай за то награду.

– Да еще бы, баб да девок дулебских неплохо было бы пощупать. Вон сколько красавиц на площади стоит, лица в платки пуховые прячут, – бурчал себе под нос недовольный исходом переговоров лохматый ополченец-древлянин с мясистым, покрасневшим от мороза носом.

– Так ты им словцо ласковое шепни да пряничек подари. Глядишь, они сами тебя на сеновал и потащат, – посмеиваясь, подначивал говорившего его сосед, высокий гридь из младшей дружины Олега. – Только на твоем месте я бы тоже свой нос платком прикрыл, а то он у тебя, как свекла, красный. Как бы ты им всех баб-то не перепугал, а то и мы из-за твоего носа без ласок да утех останемся.

Все окружающие громко захохотали, а обиженный вой, пробурчав что-то в ответ, с позором удалился, не риск нув вступать в спор с рослым красавцем-дружинником.

Остальные поселения и городища дулебов и их соседей, белых хорватов, приняли власть киевского князя добровольно. По-другому пришлось завоевывать тиверцев и уличей, населявших земли, лежащие к югу и к югозападу от вновь присоединенных к Киевскому княжеству территорий. Уличи не приняли послов Олега.

 

3

Олег сидел на простом дубовом стуле в просторной комнате с высокими потолками и деревянными стенами, увешанными оружием. За те годы, в течение которых он вел новую завоевательную войну против уличей и тиверцев, на его суровом лице заметно прибавилось морщин, но до старости ему было, конечно же, еще далеко. Князь, как и раньше, был силен и быстр и в такие дни, как сегодня, он был очень грозен и крут на расправу.

Уличи не вели обширной торговли с другими народами и не были заинтересованы в присоединении своих земель к разраставшемуся за счет соседей-славян Киевскому княжеству. Поэтому они оказали завоевателям сопротивление, сумевшее остановить доселе непобедимую русскую рать. Учтя опыт дулебов и других покоренных народов, они не решились вести войну в открытом поле, где их войско непременно было бы разбито, грозными варяжскими полками, а скрылись в лесах и заперлись в наиболее укрепленных градах, где можно было бы выдержать длительную осаду и вести активную оборону. Воины киевского князя сумели взять штурмом несколько городков, и на этом их воинские успехи, казалось бы, окончились. Столицу уличских земель – град Пересечень, расположенный в южном течении Днепра, Олег осадил, так как штурмом взять не смог. Простояв под стенами всю зиму, киевский князь вынужден был отступить.

Помимо князя в комнате сидели шестеро суровых искушенных в ратном деле мужей, возглавлявших собственные дружины и рати, входившие в состав единого княжеского войска. Вельмуд – огромный седоволосый варяг с квадратным подбородком, воевода младшей дружины, сидел по правую руку от своего князя и исподлобья поглядывал на остальных членов княжьей Думы. Рядом с ним восседал приземистый и плотный боярин Стемид из знатных бодричей. Напротив варягов сидели предводители скандинавских дружин, повзрослевший и возмужавший Свенельд и одноглазый нурман Фрейлаф со шрамом на левой щеке. Вожаки ополчения, собранного в основном из киевлян и новгородцев, Сновит и Глоба, сидели спиной к входу в комнату напротив недовольного итогами завоевательного похода и от этого хмурого киевского князя.

– Ну, что скажете мне, воеводы да бояре, сколько нам в стенах этих еще сидеть, бока наращивать? – в голосе Олега чувствовалась нескрываемая злоба. – Вот вам и уличи, лесовики-лапотники, всем вам, великим ратникам, носы утерли, да и мне вместе с вами. Что скажешь, Вельмуд, есть мыслишки какие аль дар речи потерял?

– С речью-то все в порядке, великий князь, да и слова твои, что бока наращиваем, тоже неверные, ты и тут малость ошибаешься, – даже в минуты княжьего гнева воевода младшей дружины не боялся говорить Олегу правду в глаза. – Два обоза для войска, что из земель дулебских к нам шли, уличи-то захватили. Запасы кончаются. Как бы вскорости конину жрать не пришлось, туговато у нас с провизией.

– То, что о людях заботу проявляешь, это правильно, – слегка смягчился Олег. – Вот только нам сейчас не о харчах думать нужно, а о том, как врага одолеть. А что провизия кончается, так сам же знаешь, еще один обоз к нам идет под охраной усиленной, так что животы будет, чем набить.

– Надо бы нам людишек местных как следует попытать, попрятали, небось, припасы на черный день. Если взяться за них, они и расколятся. Никакой обоз с провизией ждать не придется, – прорычал сквозь зубы здоровяк Фрейлаф. Дозволь, князь, мои хирдманы местным уличам быстро языки развяжут.

– Вы мне тут уж поразвязывали языки, когда всю деревню у тиверцев перерезали, – в голосе князя снова по явились стальные нотки. – Твои нурманы – воины, конечно, хорошие, но зачем же люд мирный резать, как скотину бездушную? Когда тиверцев примучивали, твои воины земледельцев простых порезали, баб да девок всех посильничали, да ладно бы просто блуд свой потешили, так еще и потом головы им порубили, как курам, несколько хат спалили, добро какое-то искали.

– Так ведь нашли же запас припрятанный, – самодовольно возразил бывший нурманский ярл.

– А что толку, шкур стопка, зерна несколько мешков да три бочки меда – и весь твой клад найденный, а проблем-то теперь из-за того не расхлебать. Чтобы ложку из березы вырезать, необязательно все древо валить, одного сучка достаточно да ножика малого, а твои хирдманы только топорами рубить и умеют, как лес, народец валят. Глядишь, не было бы у нас такой славы, людишки местные и не воевали бы против нас так рьяно. Вон, половина народов покоренных добровольно в княжество наше влилась, а теперь что? Вы не с виком на эти земли пришли, нам княжество растить да ширить надобно, чтобы земли эти нашими стали, пути торговые в страны заморские открытыми были. К морю выход нам нужен, тогда богатства к нам рекой потекут, серебро да золото, а не те шкуры драные, что вы в деревне откопали. Вперед смотреть надобно, а не баб топтать да кровь людскую напрасно лить.

Фрейлаф только пожал плечами и отвернулся.

– Вон Свенельд тоже из вас, из скандинавов, так его дружина без боя несколько городков взяла, и добыча у них, и грады покоренные, – продолжал Олег, указывая на сурового светловолосого свея с гордо поднятой головой, молча сидевшего на своем месте.

– А что делать-то будем, если обоз с провиантом вовремя не придет? – поворачиваясь к князю правым боком, громко произнес Сновит. – Ропщут мужики-то.

Левое ухо, срубленное боевым топором, воевода-кривич потерял в схватке с ятвягами , поэтому был слегка глуховат.

– Ой, накличет беду этот глухиня, чтоб ему, – прошептал сидящему рядом Вельмуду боярин Стемид.

– Ну, а ты, Глоба, чего молчишь, как воды в рот набрал? – обратился к предводителю новгородского ополчения князь. – Город твой Великим зовут, а толку? Дружину в свое время не дали, помощь обещали, а где она теперь, помощь та?

– Не в ответе я за город Новгород, княже, мне бы воинство свое удержать в повиновении, недовольны вои, – Глоба тут же пожалел о сказанном.

С самого начала похода Олег очень уж зол был на новгородцев за то, что ратников городских ему для похода не дали. А сейчас, услыхав о том, что предводитель новгородцев управу на них теряет, совсем осерчал, разгневался.

– Что?! – уже не говорил, а кричал князь на перепуганного новгородского воеводу, – Вы что же, думали, мечи взяли, шеломы на головы дурные напялили, вот вам тут и добыча, и слава? Нет уж, дело ратное – оно дело трудное, не легче любой другой работы, только тут еще кровушку лить нужно, частенько не только вражью, но и свою собственную!

В этот момент раздался стук в дверь, и через мгновение запыхавшийся и возбужденный Горик влетел в комнату, вызвав у всех сидящих неодобрительные взгляды.

– Не серчай, княже. Вести срочные, недобрые. Вой раненый в лагерь пришел. Говорит, обоз к нам шел с припасами. Вороги наши, уличи, тот обоз перехватили, охрану побили, ну, в общем… – вбежавший в комнату гридь не договорил до конца свою фразу.

Все сидевшие в комнате встали со своих мест.

 

4

После того как Горик сообщил князю и его воеводам дурную весть и удалился, Олег быстро указал всем своим военачальникам, что кому из них нужно делать, не вдаваясь в рассуждения, и отослал их к своим воинам. Закончив с этим, князь призвал к себе своего верного сотника, и остался с ним в комнате наедине.

– Верно про тебя говорят, что ты ведун, – удивленный Горик смотрел на князя с нескрываемым восхищением. – Как прознал, что говорить с тобой я хотел с глазу на глаз, без свидетелей.

– Тут не надо ведуном быть, а просто голову на плечах иметь, – князь выглядел очень усталым и опустошен ным. – Ну, говори, что сказать хотел, не томи.

– А то и хотел, что воин тот, что обоз сопровождал, на руках у меня помер, кровушкой истек, но сказал главное, – в глазах Горика была тревога. – Ждали тот обоз уличи, точно ждали. Тот вой, что весть дурную принес, из русов был, воин опытный. Так вот он поведал, что засада была по всем правилам организована, охрану побили в считанные мгновения. Вывод какой? Кто-то из своих им о том обозе донес, где и когда пойдут, каким числом.

Горик смотрел на князя и ждал его ответных слов. Олег молчал, обдумывая услышанное.

– Была у меня такая мысль еще когда первые два нападения были, да не хотел верить, что кто-то свой предал, а теперь и ты вот туда же. Но кто? – Олег размышлял вслух.

Горик стоял и смотрел на князя.

– Все у тебя иль еще чего сказать хочешь? – посмотрев на варяга, спросил князь.

– Воин тот погибший сказать успел, что те людишки, что на обоз напали, не просто уличи-лапотники. Старший у них странный какой-то, сразу в нем опытный вое вода чувствуется, не из простых мужиков воин – умелый да мудрый. Наверняка византиец или хазарин знатный.

– Откуда здесь хазарину быть? – с недоумением посмотрел на Горика князь.

– Так слух есть, что уличи с Каганатом союз заключили, да и в нападавших на обозы степная повадка чувствуется. Ловко нападают, исподтишка. Побьют народец стрелами и исчезнут с добычей.

Олег нахмурил брови – вести были действительно недобрые. Он размышлял долго, Горик все это время молчал.

– Ладно, – Олег словно очнулся ото сна. – Про то, о чем мы тут говорили, никому не сказывай, а обоз мне ищите и людей тех, что его захватили. Ты мне их из-под земли достать должен вместе с вожаком тем загадочным. Понял?

– Понял, княже, как не понять. Ищем уже. Я тут в леса Радмира послал, со дня на день вестей от него жду. Вроде бы взяли они след тех разбойничков.

– Радмиру-то своему доверяешь? А то всякое может быть, да и молод он еще, – усмехнулся князь. – Неровен час, опять дел каких наделает, не расхлебаем.

– Не наделает, будь уверен. Как за себя ручаюсь.

– Ну, коли так, ступай. Да про молчание не забывай. А того, кто дело наше предает, я сам поищу, а найду, так не пощажу! – и князь со всей силы грохнул по столу огромным кулаком.

 

5

За все годы, пока войско князя вело войну со славянскими племенами, Радмир возмужал, заматерел и, как и многие воины киеского князя, потерял счет врагам, которых сразила его рука. В землях дулебов и хорватов, в боях с тиверцами и уличами молодому дружиннику пригодилось все то, чему обучили его сначала в младшей дружине княжича Игоря, а затем и в гриднях у самого князя русов – Олега. Теперь он, простой славянский юноша, стал даже не просто воином-дружинником, теперь под его началом был десяток гридней, которых молодой воин водил в бой. В этот поход Радмир взял лишь половину своего небольшого отряда, и сейчас четверо воинов, несколько дней преследовавшие врага по труднопроходимым лесам, ждали решения своего вожака.

– Ну что, пожалуй, вот они, те уличи, что на наших нападали, – сказал Радмир смывая пот с лица. – Теперь вы двое, – обратился молодой вожак к Путьше и Варуну, – вернетесь в наш лагерь. Скажите Горику, что мы нашли тех, кого искали. Пусть просит у князя сотню воинов, или сколько сам решит отправить, и двигается сюда. Если уличи покинут эти места, идите по нашему следу.

Оба молодых гридня только кивнули и, подхватив свое оружие, скрылись в густых зарослях.

– Ну а нам нужно узнать как можно больше о наших врагах, мы остаемся здесь.

– Я один к ним проберусь, разведаю, а то от вас уж больно шуму много, – пробормотал Любим, в очередной раз не позабывший попрекнуть своих более молодых и

неопытных по его меркам спутников.

Оба дружинника только переглянулись, скрывая усмешки. Любил поворчать старый воин, хоть на самом деле и был довольно беззлобным.

– Ничем его не сморить. Столько дней в пути, а старый ворчун будто бы и не устал вовсе, – со вздохом произнес Боримир, развалившись на мягкой влажной траве, после того как Любим исчез из виду. – У меня вон все ноги от ходьбы распухли, а ему хоть бы что.

Огромное озеро разделяло притаившихся в кустах дружинников от обнаруженного ими лагеря уличей. Любим отсутствовал несколько часов, и молодые гридни уже начали беспокоиться, но старый следопыт вскоре появился, бесшумно выйдя из кустов и направившись к ожидавшим его воинам.

– Обоз они пригнали с провизией, который к нам в лагерь шел. Те самые это вои, – произнес полушепотом полянин. – Только чудные они какие-то, сборище непонятно кого. Половина, похоже, степняки, половина – уличи, а главный у них – чернявый такой, увидел бы я его в Киеве, так решил бы, что византиец он, вылитый грек.

– Если грек ими командует, то понятно, почему они так ловко на отряды наши нападают да на обозы с провизией. Греки – воины славные, трудно нам будет их побить, когда наши придут, прольется кровь, – покачав головой, озабоченно произнес Радмир.

– А откуда ж степняки в их воинстве? – с недоумением спросил Боримир, обращаясь к обоим своим спутникам.

– Может, уличи с Каганатом союз заключили, а может, с булгарами, – пожал плечами вернувшийся с разведки старый полянин. – Больно уж их вои на хазар похожи и одежкой, и повадками.

– С хазарами у меня счеты старые, давно за родичей своих с ними поквитаться хочу, а то ни разу еще не приходилось с тех самых пор, как они селение наше сожгли, – посмотрев в сторону вражеского лагеря, произнес Радмир.

– Если Путьша с Варуном не заплутают в лесах, то подойдут наши через несколько деньков, вот тогда и поквитаешься, а сейчас я бы в их лагерь больше не совался. Часовые у них кругом выставлены, лучше пока их не тревожить понапрасну.

Через четыре дня сотня конных воинов во главе с Гориком подошла к большому озеру, возле которого был разбит лагерь уличей. Но поквитаться с врагом не получилось. Накануне ночью уличи скрытно покинули свой стан и ушли в болота. Преследовать врага по незнакомым топям Горик не решился. Кто-то снова предупредил загадочного вождя непокорных славян, и наградой для подошедших к озеру дружинников князя стал лишь брошенный беглецами обоз с провизией.

 

1

Сидя на скрипучей старой лавке в сырой, не протопленной клети, Иларий смотрел на стоящую перед ним клетку и размышлял. Казалось бы, совсем обычные, такие же как сотни других птиц, эти маленькие живые существа в очередной раз спасли его от большой беды. Гордый и напыщенный голубь-самец, нахохлившись, сидел в своем сплетенном из тонких ивовых прутьев жилище и громко ворковал что-то на своем непонятном птичьем языке. Голубка, сжавшись в небольшой мягкий комочек, сидела молча, пытаясь согреться, и слушала песни своего пернатого друга. Иларий приоткрыл клетку и, стараясь не напугать ее обитателей, поставил внутрь маленькую мисочку с водой.

– Он всегда знает, где искать свою подругу. Как бы далеко его не увезли, он найдет свою самку, а значит, и того, кто держит ее в своей клетке, – Иларий вспомнил слова Фотия, когда византийский купец вручил ему эту пару голубей. – Если установить нужные сигналы, то лучших гонцов, для того чтобы передавать сообщения, не сыскать на всем белом свете. Береги их.

Иларий и сам когда-то был византийским подданным, и не простым подданным, а воином на службе у двух императоров – Василия и его сына Льва , повидавшим за свою жизнь много боев и сражений, проливший реки человеческой крови. На вид Иларию было около тридцати. Он отличался отменным здоровьем и, несмотря на относительно невысокий рост, был силен и быстр, как барс. Его мышцы на руках и ногах напоминали стальные канаты, а огрубевшие от долгих занятий с мечом и копьем ладони были покрыты твердыми, как воловья кожа, мозолями. Гладковыбритое лицо бывшего кентарха скутатов , несмотря на несколько неглубоких шрамов, носило следы былой привлекательности, когда-то так притягивающей к отважному воину женщин всех возрастов и социальных слоев византийского общества.

Несколько дней назад, когда возглавляемый Иларием отряд уличей и их союзников, хазар, проведший накануне несколько успешных нападений на вражеские отряды и завладевший тремя обозами с провизией, остановился на постой вблизи большого озера. Красавец-голубь прилетел и стал кружить возле клетки, в которой сидела его самка. Поймав птицу, Иларий увидел на его лапке клочок красной материи. Это был условный сигнал. Обычно союзник-воевода, находившийся в лагере русов, присылал гонца, который сообщал, где и когда пройдет обоз с провизией, где пойдут небольшие отряды, на которые могут напасть воины Илария, скрывавшиеся в лесах. Но голубь с красной тряпкой на ноге был сигналом опасности, которая грозила воинам византийского командира. Действовать нужно было немедленно. Не теряя времени на сборы, бросив добычу и недавно захваченный обоз, ночью Иларий увел своих людей в леса. Долго скитаясь по заболоченной местности и запутывая следы, отважные воины уличей ценой брошенной впопыхах добычи смогли спастись от грозного врага, а непобедимые русы снова остались ни с чем.

Оставленная добыча представляла собой большую ценность, но Иларий бросил ее, не сожалея. Однако он не забыл прихватить с собой клетку с голубями, которая сейчас стояла перед ним на столе. Напившись воды, голубь умолк и прижался к своей любимой. Вскоре обе птицы, прикрыв глаза, уснули безмятежным сном, словно влюбленная пара. Илларий продолжал смотреть на птиц молча, словно боялся ненароком потревожить их сон.

 

2

Он родился в семье крестьянина и с детских лет был приучен к простому труду, когда для того что бы заработать на кусок хлеба, приходилось целыми днями работать в поле под палящими лучами беспощадного солнца. Но когда Иларий подрос, крепкого и смелого юношу забрали в солдаты. Империя постоянно вела войны с соседями, и юноша вскоре понял, что с помощью спаты, скутума и собственной храбрости можно заработать гораздо больше того, что может дать изнурительный труд на плантациях аристократов.

Василий Македонянин, в то время правивший Империей, вел ожесточенные войны с арабами. Походы византийского войска были не всегда успешны, и для того чтобы защитить границы, требовались все новые и новые воины. Когда на смену Василию, умершему на охоте, пришел его сын Лев, положение в армии не улучшилось. Талантливый писатель и философ, нареченный в народе Мудрым, новый император написал немало книг и трудов по стратегии и тактике ведения войны, но при этом не слишком прославился, ведя войны с соседями. Но Иларию повезло, он стал служить под началом талантливого и храброго военачальника Никэпора Покаса , где получил колоссальный опыт и дослужился до кентарха. Такому успеху бывшего крестьянского паренька могли бы позавидовать многие, и жизнь Илария сулила ему новые и новые достижения, если бы не случай.

После возвращения из военного похода его кентархия стояла лагерем во Фракии, где стратигом в то время был старый толстый аристократ по имени Семеон Полиник. Надменный и надутый, как индюк, пятидесятитрехлетний правитель фемы имел тридцатилетнюю жену Стефанию, которая не отличалась целомудренностью и пристойным нравом. Молва на этот счет ходила по всей провинции, но до слуха рогоносца-мужа эти сплетни, как ни странно, до поры до времени не дошли.

Так уж случилось, что именно над Иларием фортуна и сыграла свою злую шутку. Его солдаты в ту ночь несли караул на вилле мезийского наместника, и именно Иларий пошел в ту ночь проверять караул. Накануне он посетил с друзьями соседнюю деревеньку, где вернувшиеся после похода воины, изрядно накачав себя вином, разбрелись по деревне в поисках доступных женщин, чтобы утолить изголодавшуюся плоть. Иларий затащил в какой-то сарай молоденькую пастушку и уже задрал ей подол, когда громкие крики прервали его любовные старания. Голос кричавшего принадлежал отцу веселой шалуньи, и девушка, перепугавшись, вырвалась из рук пьяного скутата и скрылась в ночи. Иларий долго искал ее ночью, но не смог отыскать.

– Ну и черт с тобой, – злобно выругался неудачливый любовник и отправился на виллу стратига проверять караул.

Ничего лучше он не смог придумать, и собрался выместить свою злость на несущих службу подчиненных. Обойдя все посты под недовольными взорами своих солдат, впервые видевших своего бравого командира в таком виде, Иларий уже собирался покинуть виллу, как вдруг чей-то мелодичный и сладкий голос окликнул его в тот момент, когда он, покачиваясь, вышел в сад.

– Ты куда-то спешишь, храбрец? – эти звуки в ту минуту показались Иларию сладкими, как мед. – Может, ты проводишь хрупкую женщину к ее покоям? Я гуляла по саду и теперь хочу вернуться к себе, но тут такая темень, что я боюсь оступиться и упасть.

Иларий сразу узнал в своей случайной спутнице хозяйку дома. Суровый воин не раз слышал про порочный нрав Стефании, но в тот момент его уже ничто не могло остановить. Зрачки женщины горели, как угли костра, и не позволяли даже усомниться в том, чего добивается обладательница этих прекрасных глаз. Потерпев неудачу с молоденькой пастушкой, подогретый винными парами, бесстрашный солдат империи протянул руку, позволив своей нежданной спутнице на нее опереться. О том, что произошло позже, догадаться было нетрудно. Иларий овладел женщиной прямо на траве посреди маленького сада, и, по-видимому, его порыв был таким сильным, что крики партнерши переполошили спящих. Проснулся и хозяин дома.

То, что случилось потом, напоминало кошмар. Семеон Полиник, обнаружив почти голую жену в руках бравого вояки, с которого ручьями лился пот, схватил у оказавшегося поблизости стражника копье и бросился на своего обидчика. Стефания, подхватив разбросанные одежды, с визгом бросилась бежать. Копье взбешенного мужа порочной красавицы оставило глубокую борозду на плече умевшего кое-как увернуться Илария, и несчастный любовник бросился бежать под громкие крики стратига, который орал, что сначала кастрирует своего соперника и сделает из него евнуха, а затем только отрежет ему голову.

 

3

– Вот такой жестокой бывает судьба, – думал Иларий, кутаясь в длинный суконный плащ. – Вчера она смотрела тебе в лицо, улыбалась во весь рот, а сегодня злобно скалит зубы, усмехаясь в спину.

Он скитался из одного городка в другой, скрываясь от преследования. Разгневанный не на шутку Семеон Полинник натравил на беглого солдата весь округ. Опасность подстерегала беглеца буквально повсюду, так как за его поимку взбешенный фракийский стратиг назначил немалую награду. В одном из приграничных портов беглеца почти схватили люди местного префекта, но в последний момент Иларию удалось скрыться, спрятавшись на одном из торговых кораблей. Как только корабль отчалил от берега, один из матросов обнаружил притаившегося под сырой толстой парусиной беглеца и поднял тревогу. Иларий выхватил меч и готовился дорого продать свою жизнь, стоя один против дюжины вооруженных чем попало матросов, которые пытались схватить незваного пассажира. Он отбивался больше минуты, ранил двоих нападавших, но на него сзади накинули рыбацкую сеть, и несчастный беглец оказался во власти взбешенного капитана судна и его команды.

В тот момент, когда его участь была уже практически решена, и сильные руки матросов схватили несчастного солдата, для того чтобы выбросить его связанное тело за борт, судьба снова, коварно переменив свое решение, улыбнулась ему в лицо.

– Прекратить! – голос человека, произнесшего эти слова, был негромок и тверд.

Голос этот был услышан, и разгневанные члены команды замерли, словно завороженные, и опустили спутанное веревками тело Илария на пропитанную морской солью и воняющую рыбой палубу.

– Отнесите его в мою палатку, он нужен мне живым.

Беглый солдат был поражен тем, что необузданные суровые матросы даже не попытались возразить появившемуся так вовремя неизвестному спасителю. Когда связанного по рукам и ногам беглеца бросили возле небольшой палатки, установленной на самой корме скользящего по волнам суденышка, неизвестный несколько минут пристально рассматривал своего найденыша.

– Ты – солдат, – не спросил, а сделал вывод спаситель Илария. – Если хочешь жить, ты должен рассказать мне все о себе. Почему за тобой гнались, кто ты и откуда, и не пытайся меня обмануть, я очень хорошо умею распознавать ложь.

От голоса говорившего становилось жутко, а ледяные глаза смотрели сурово и безжалостно. Тогда Иларий рассказал своему спасителю все: откуда он родом, как попал в солдаты, как навлек на себя гнев правителя округа, как скитался, скрываясь от преследования, и о том, как смог пробраться на корабль. Беглый кентарх даже не забыл признаться в том, что за его голову назначена награда. Фотий, а именно этим именем представился новый знакомый Илария, выслушал весь рассказ молча. Весть о том, что Иларий соблазнил жену стратига Фракии, не вызвала на лице Фотия ухмылки, а весть о награде не зажгла в глазах алчного блеска.

– Я могу отдать тебя матросам, для того что бы они скормили тебя рыбам, или высадить на берег и сдать властям, но я не буду этого делать при одном условии.

С этого момента ты будешь служить мне, – произнес Фотий, глядя Иларию в глаза.

– Ты хочешь сделать меня рабом? – Иларий напрягся.

– Неужели перспектива стать утопленником или евнухом тебе нравится больше? – Фотий впервые за всю беседу скривил лицо, по-видимому, так выглядела его улыбка.

Иларий не ответил, а только молча стиснул зубы.

– Не бойся, мне хватает денег, так что награда за твою поимку меня не интересует. Да и глупо делать рабочую скотину из прекрасного воина, ведь я видел, как ты сражался с матросами. Этот корабль плывет в далекую страну, в которой хороший воин многого стоит, и ты будешь мне служить, в основном, своим мечом. Я купец и везу товары в города русов – Киев и Новгород, – и для начала ты будешь числиться одним из моих охранников, а потом посмотрим. – Ты согласен? Если да, то я велю развязать тебя и накормить.

Иларий молча кивнул. Так началась его новая жизнь.

Потом было долгое, трудное плаванье. Вся команда, поначалу невзлюбившая Илария за то, что он пустил кровь парочке матросов при первом знакомстве, со временем переменила о нем свое мнение. Когда во время одной из стоянок, команда, пытаясь пополнить запасы воды, подверглась нападению небольшого отряда степняков, меч Илария сделал свое дело. В схватке погибли несколько матросов и охранников, сопровождавших судно и груз, но бывший солдат Империи не ударил в грязь лицом. Иларий прикончил в этом бою четверых воинов врага и нескольких ранил. Степняки отступили, а благодарные матросы с этих самых пор перестали косо поглядывать на нового члена команды.

Потом были поселения, в которых жили славяне и русы, бойкая торговля на ярмарках, городских рынках, выполнение разных мелких поручений Фотия, все это не приносило особой радости бывалому солдату. Он почти все время проводил в лавках, набитых тюками с товарами и слушал, как приходившие люди ведут беседы по торговым делам и треплются о каких-нибудь важных для них самих делах, но так наскучивших вынужденному все это слушать Иларию. Но вскоре Иларий начал замечать, что его новоявленный спаситель не так прост, как хочет казаться. Помимо торговли, Фотий встречался с разными людьми, среди которых были не только жадные, скуповатые купцы да незадачливые простоватые покупатели привезенного товара. Гостями византийского купца были представители разных слоев общества от простых челядников до важных и знатных бояр. Иларий слушал, как гости его нового хозяина разговаривают на разных языках и обсуждают разные дела, связанные с политикой и войнами. Однажды Фотий вызвал своего нового охранника к себе и сказал ему следующее:

– Я вижу, ты утомлен тем, что тебе приходится сидеть взаперти в моих лавках и чахнуть над пыльными мешками и сундуками, полными разного добра. Теперь я знаю, чем ты можешь помочь мне по-настоящему и принести реальную пользу.

В глазах Илария появился интерес к разговору.

– Завтра небольшая ладья с товарами уйдет на юг, и ты поплывешь на ней. Главным на корабле будет верный мне человек, он привезет тебя в земли славян-уличей. Эти народы не подвластны киевскому князю и практически не ведут никакой торговли ни с русами, ни с их соседями – хазарами, живущими на востоке, – Фотий смотрел прямо в глаза собеседнику. – Мой человек представит тебя князю уличей, и ты будешь служить ему.

– Мне придется прислуживать какому-то дикому варвару? – воскликнул удивленный солдат.

– Не перебивай. Тебе не придется прислуживать никому, – в словах византийского купца зазвучали стальные нотки. – Тебя представят как воина. Князь руссов Олег идет на уличей войной. Ты будешь сражаться с русами, чтобы помешать Олегу завоевать южных славян.

– Я сделаю, как ты велишь, но я не понимаю, зачем тебе это нужно, ведь ты торгуешь с Киевом, и торговля приносит тебе прибыль.

– Если Олег завоюет уличей, то ему откроется прямая дорога на Царьград, и вскоре полчища варваров придут на земли Империи и будут грабить и жечь наши города, разорять наши святыни и разрушать памятники. Мы с тобой можем этому помешать.

Удивленный Иларий только молча пожал плечами. Фотий открылся перед ним и доверил ему важную миссию, и бывший воин империи был этим горд.

После этого Фотий и дал своему посланцу клетку с парой голубей.

– К тебе будет приходить человек от одного из воевод князя Олега и будет говорить, где и когда напасть на врага. Голубку держи при себе, а самца отдавай посланцу. Если случится беда, киевский воевода выпустит голубя, и он прилетит к тебе с вестью об опасности. Ты сможешь узнавать о приближении врага раньше, чем враг сможет подобраться к твоему войску. Береги птиц, каждая из них стоит столько, сколько стоит породистый боевой конь.

Иларий удивленно посмотрел на маленьких птичек, с трудом веря сказанному. Фотий в ответ только улыбнулся своей странной неприглядной улыбкой. Через месяц Иларий стал вожаком небольшого отряда из уличей и их союзников-хазар.

 

4

Всю ночь лил проливной дождь, и все жители поселка спокойно спали в своих домах, не выглядывая на улицу. Даже собаки забрались каждая в свою конуру и, поджав хвосты, поскуливая, мирно посапывали сквозь сон. Накануне вечером гроза разыгралась не на шутку, и молнии сверкали до полуночи, ввергая в волнение жителей поселка.

– Видно, гневаются на нас боги, раз так сверкает небо, – качали головами суеверные жители поселения, насчитывавшего около полутора сотен домов, расположенного в паре десятков верст от стольного града уличей – Пересеченя.

Под утро грохот прекратился, но дождь все лил и лил. Жители спрятались в домах, не подозревая, что бояться им нужно было вовсе не божьего гнева.

Со стороны озера донесся необычный звук, приглушаемый легким завыванием ветра и ударами капель дождя по ровной глади огромного озера. Ветер донес до поселка запах опасности и тревоги, но попрятавшиеся в будках собаки учуяли его слишком поздно. Пять длинных лодок, управляемых сильными руками гребцов, почти одновременно пристали к берегу. Из лодок, побросав весла, под лязг доспехов, выпрыгнули на сушу воины.

Только сейчас ленивые псины подняли лай. Запах крови, пота, жира, размокшей кожи, знакомый каждому псу, резко ударил в носы дворовых шавок, которые повыскакивали из своих жилищ и залились звонким лаем. Но эти звуки уже не могли помочь их хозяевам, которые начали выглядывать в окна и высовываться в чуть приоткрытые двери. Около полусотни хирдманов одноглазого ярла Фрейлафа уже вбежали в обреченный на смерть поселок славян-уличей. Нурманы не издавали ни боевого клича, не дудели в рога, они делали свое дело молча, с настоящим мастерством, упиваясь результатами своей кровавой работы. Крики жителей, ржание коней и мычание коров, заглушили поднятый собаками лай. Кровавая бойня шла полным ходом.

Немногие жители смогли оказать сопротивление озверевшим захватчикам, и буквально через час повсюду были только кровь и смерть. Все ценное нурманы выносили из домов, сгоняли в одну общее стадо перепуганный скот, в другую сгоняли выживших пленников-уличей.

Это было уже четвертое поселение, на которое разгневанный киевский князь выпустил своих самых безжалостных и суровых воинов из скандинавов и варягов. Первые

два атаковали свеи из личной дружины Свенельда, второе и третье пожгли варяги Стемида и воины младшей княжьей дружины во главе с Вельмудом.

– Не вынув меча и не пролив крови, не выиграть войны, – эти слова произнес Олег, узнав, что на очередной его обоз с провизией для войска совершено нападение.

 

5

– Я послал своих лучших воинов грабить и убивать. Это послужит уроком непокорным уличам. Но я не могу идти дальше, пока не возьму Пересечень, – князь стоял посреди комнаты и смотрел куда-то в сторону.

Верный варяг Горик слушал и ждал тех слов, для которых Олег вызвал его, чтобы поговорить с глазу на глаз.

– Ты ведь не это хотел мне сказать, мой князь, – в голосе Горика появились вопросительные нотки. – Мы оба знаем, что тебя тревожит, так может, поговорим об этом?

– Ты тоже становишься вещим, – усмехнулся Олег, но в его голосе не чувствовалось прежнего задора. – Да, ты прав, нужно поговорить о главном, и для этого ты здесь.

– Среди моих воевод – предатель и, кроме того, нас преследует неуловимый враг, который грабит нас и убивает наших воинов. Нурманы Фрейлафа разграбили поселок, пытали пленников да так после этого напились, что позволили врагам застать себя врасплох. Две сотни хазар и около сотни уличей напали на них, когда они упивались победой над беспомощными жителями. Половина из них выбежала из домов со спущенными штанами, потому что в момент нападения все они ублажали местных девок и

баб, вместо того чтобы помнить об осторожности, – на лице предводителя русов снова появилась вымученная усмешка. – Уличи стали использовать отравленные стрелы, и для нас это очень плохо. Возможно, это один и тот же отряд.

– Я слышал, что Свенельд потерял одного из своих телохранителей.

– Барди. Во время набега на простую деревушку его зацепило стрелой. Рана распухла, и через три дня здоровяк умер. Свенельд поклялся, что во что бы то ни стало отомстит уличам за своего лучшего воина . Альрик, побратим Барди, тоже в ярости. Но я действительно вызвал тебя не для этого. О том, где и когда пройдут наши обозы с продовольствием, знало не так уж много людей. Предатель – один из шести воевод, которые восседают на моем совете. Мне тяжело думать о них плохо, все они славные воины, но кто-то из них предал своего князя и наше общее дело. Я пока не знаю, как мне узнать, кто это, но ты должен найти тех уличей, которые нападают на наши обозы, лишая нас провизии.

– Что я должен сделать, мой князь? Говори, я готов.

– Я сказал на последнем совете, где присутствовали Свенельд, Фрейлаф, Стемид, Вельмуд, Глоба и Сновит, что будет еще один обоз, и указал, где он пройдет и когда.

– Как же, княже? – в голосе Горика слышалось неподдельное удивление. – Ведь теперь и этот обоз вместе с его охраной разграбят эти тати лесные.

– Не разграбят, – князь пристально посмотрел своему верному сотнику прямо в глаза. – Потому что нет никакого обоза, точнее, пока нет, потому что скоро он появится, и для того чтобы он появился, мне нужен ты.

 

6

Олег ошибся в одном. На хирдманов Фрейлава напали не воины Илария, это сделал другой отряд уличей, усиленный союзниками-хазарами. Изрядно потрепанные внезапным нападением воины скандинавского ярла понесли большие потери, но не отдали врагу захваченной добычи и вернулись к своему князю, словно победители. Олег на этот раз не стал бранить своих наемников-скандинавов ни за их беспечность, ни за их жестокость. Он

просто выслушал доклады воевод и удалился в свой шатер. А довольные герои отправились залечивать полученные раны, на всех углах похваляясь своими подвигами, как ратными, так и любовными. Все не участвовавшие в набеге вои-ополченцы с завистью слушали бравых вояк, хотя прекрасно понимали, что большая часть сказанного заметно приукрашена.

Иларий со своими людьми в это время отсиживался на болотах, не желая наткнуться на рыскавшие по всей округе дружины русов. Именно здесь, на болотах, в условленном месте, византийского предводителя славян в очередной раз навестил посланник киевского воеводы. Неказистый с виду тощенький мужичонка снова появился ниоткуда, прошмыгнув мимо выставленных Иларием часовых, которые уже узнавали посланца и не препятствовали ему. Глядя на этого заморыша, крепкий телом византиец все время задавал себе вопрос: «Откуда берутся силы у этого человека, чтобы постольку дней скитаться по болотам и не заплутать в них?»

Гонец, миновав охрану, бесшумно подошел к вожаку отряда и опустился рядом с ним на небольшой, поросший мхом пень.

– Мой хозяин шлет тебе поздравления, славный воин, с твоей очередной победой.

Иларий оставил эти слова без ответа и говоривший продолжил.

– Все труднее стало добираться до тебя. Князь и его люди, по-видимому, стали что-то подозревать, так что мы должны быть осторожны.

– Я и так стараюсь лишний раз не высовываться из этой грязи, – недовольно огрызнулся грек, которого уже стало воротить от болотного климата. – Мы берем на себя

самую грязную работу, а потом еще и прячемся в грязи, а князь уличей и его воины отсиживаются за стенами своего града. Хазары нападают на русов, только если превосходят их числом как минимум вдвое. При первом же сопротивлении они удирают, показав врагу только конские хвосты.

Иларий за время своего пребывания на славянских землях неплохо освоил местный язык, хоть и говорил с сильным акцентом.

– Будет еще один обоз, я скажу, когда и где, – продолжил мужичок, словно не замечая недовольства своего собеседника. Почти все лучшие дружины Олега рыщут по лесам, ища тебя и твоих воинов, но обоз придет с другой стороны. Тебе в помощь послан молодой Туле-Хан. У него двести сабель на тот случай, если будет усиленная охрана.

– А увидав усиленную охрану, этот хан не сбежит, поджав хвост, как это делает большинство его соплеменников? – зло огрызнулся Иларий.

– Хан Туле из белых хазар. Он знатного старинного рода, и его предки все были воинами, ты не должен беспокоиться на этот счет. А теперь отдай мне самца. Все будет, как всегда, если мой хозяин узнает, что вам грозит опасность, я выпущу голубя, и твои люди успеют скрыться в лесах.

 

7

Солнце уже достигло зенита, и все изделия из металла накалились до такой степени, что обжигали тело. Страшная жара заставляла страдать не только людей, но и животных, которые покрывались потом, тут же превращавшимся в белую соленую корку. Тащившие возы лошади и быки энергично махали хвостами, отгоняя полчища кровососущих насекомых, и как-то обреченно, не спеша передвигали ноги, ступая по твердой, как камень, изрытой дороге. Позади растянувшегося на полверсты каравана, состоявшего из нескольких десятков нагруженных доверху телег и повозок, несколько конных воинов гнали разношерстное, мычащее, блеющее стадо. Из-под копыт коров, овец и лошадей поднималось огромное облако пыли, которое не позволяло погонщикам рассмотреть ничего, что находилось от них дальше десятка шагов. Поэтому они время от времени обменивались криками, чтобы не потерять в этой страшной пыли какую-нибудь отбившуюся от стада скотину.

Длинным рукавом простой домотканой рубахи, которая была надета поверх раскалившейся на солнце кольчуги, Радмир вытер со лба струившийся пот. Воин, невзирая на страшную жару, пристально всматривался вдаль, высматривая любые признаки опасности. Справа под рукой, прикрытое запыленной рогожей, лежало его оружие – кривая хазарская сабля и лук со стрелами, а также шлем и небольшой щит, предназначенный для конного боя. Впереди, в десятке шагов медленно тащилась по дороге такая же повозка, как и та, на которой ехал Радмир. Позади этого воза шагал на привязи боевой конь Радмира – Щелкун. Верный конь тоже страдал от жары, недовольно тряс головой, не понимая, почему хозяин не снял с него седла и зачем заставил тащиться позади какой-то старой скрипучей телеги.

Дюжина всадников следовала по обеим сторонам от вереницы телег, и каждый из этих воинов, так же как и Радмир, вглядывался вдаль в ожидании долгожданного нападения. Именно долгожданного, потому что каждый, кто следовал с обозом, был настроен на битву. Хуже всех было тем, кто сидел за спинами Радмира и таких же, как он, дружинников киевского князя, которым выпала задача управлять повозками. На каждом возу, укрывшись за сколоченными деревянными щитами, сидели облаченные в доспехи вооруженные гридни. Со стороны могло показаться, что воз доверху нагружен мешками и каким-то вполне безобидным грузом, но это было не так. Горик по совету своего мудрого предводителя готовил сюрприз отряду уличей, который так долго досаждал всему многочисленному воинству князя русов.

– Как специально, природа гневается. Давненько такой жары не видывали, – рядом с повозкой Радмира шагал бывший слуга погибшего хазарина Буйука – Толмач. – Кваску бы холодного испить, вот было б дело, а то уж весь потом изошел, аж сил никаких нет.

– Ошибаешься ты, друг, это просто солнышко светит и палит, а жара-то настоящая начнется, когда нас вороги наши встретят. Тогда не только потом, тогда и кровушкой умоемся, – ответил Радмир проходившему рядом буртасу.

– Да уж скорее бы, а то руки-ноги затекли. Лучше в сече биться, чем на возу под досками лежать, – раздался чей-то голос за спиной переодетого в простой мужицкий наряд Радмира.

Тем, кто прятался в телегах, было особенно тяжело, но привыкшие к неудобствам и невзгодам дружинники терпели. Толмач, которому было не так жарко, как спрятавшимся на возах гридням, тем не менее, не умолкал.

– А воронья-то сколько, – устремив свой взор в небо, продолжил верный слуга Горика-варяга. – Так и кружат над нами. Верно, чуют птицы черные поживу, видно, уж скоро.

– Смотрите, кажется, начинается, – в очередной раз нащупав рукой саблю, произнес, напрягшись, Радмир, обращаясь к притаившимся за спиной воинам. – Готовьтесь, други, пришло наше время, начинается.

Впереди из-за холма показалось поднятое конницей облако пыли.

 

8

Горик и сопровождавший его десяток всадников долго скакали на север. Оставив свою сотню в лагере Олега, Горик взял с собой только воинов Радмира и сейчас спешил навстречу новому обозу с провизией, о котором говорил князь. Но, как уже говорил Олег, никакого обоза не было, и вместо него из самого Киева к стоящему на землях уличей войску русов спешила сотня дружинников, которую возглавлял молодой варяг Труар. Вчерашние отроки, а ныне молодая гридь из числа младшей дружины князя, эти воины были призваны в земли уличей на помощь основному войску. Все удальцы, как на подбор, ратники пока еще не имели богатого боевого опыта, но при этом прошли очень хорошую подготовку и поэтому рвались в бой, чтобы обрести богатство и покрыть себя славой.

Горик и его люди встретили подходивший отряд еще на землях, населенных полянами.

– Надо же, – весело улыбаясь, прогудел гулким басом молодой великан Труар, снимая с головы боевой шлем. – А я-то гляжу, кого это князюшка наш к нам навстречу послал, уж не моего ли старого товарища?

Горик и Труар сошли с коней и обнялись, как старые друзья. Оба руса давно знали друг друга, обоим не раз приходилось биться плечом к плечу под знаменами киевского князя. В отличие от большинства своих воинов, молодой рус Труар побывал в многих схватках и сражениях, где показал свои доблесть и силу, за которые не однажды был отмечен самим князем.

– Только, смотрю, не весел ты аль новости мне плохие везешь? – продолжил свою речь Труар.

– Новости есть, есть и дело, – Горик, как никогда, был суров и серьезен. – Князь повеление прислал тебе. Задача нам предстоит нелегкая и трудная, так что пока тебе и твоим воинам быть под моим началом.

Брови Труара слегка сдвинулись ко лбу.

– А что же это, князь мне уж более не доверяет, раз тебя мне в няньки назначил? – молодой великан внезапно стал хмур и суров. – Неужто я без твоей помощи не смогу дело какое-то уладить?

– Не гневайся, Труар, не в том дело, что у князя вера в тебя пропала, напротив. Нам с тобой поручение особое выпало, очень важное. Секрета оно требует, – Горик пригнулся к плечу собеседника и вполголоса прошептал. – Враг завелся в войске нашем, причем, не простой воин, а кто-то из воевод княжеских. Так вот, он уличам, врагам нашим, о всех действах наших доносит. Отряды вражьи к нам подсылает, да и бьют нас там, где у нас места самые слабые, так-то.

Суровость на румяном лице Труара сменилась живым любопытством.

– Так что же мы, лазутчика уличского изловить, что ли, должны? – с недоумением прошептал в ответ Труар. – Так мои молодцы вроде бы не по этой части. Головы у них горячие, кровушка играет, все в бой рвутся.

– Так вот им бой и придется принять, трудный и опасный. Против врага, превосходящего нас числом, врага хитрого да умного. Поэтому именно тебя и дружинников твоих князь наш для этой цели выбрал и под знамена свои призвал.

– Ну, коли так, то говори, что делать, люди мои готовы.

 

9

Иларий, сидя верхом на статном гнедом жеребце, пристально рассматривал медленно передвигающийся по запыленной проселочной дороге обоз. Вереница телег и повозок, подскакивающих на ухабах, медленно передвигалась по пыльной проселочной дороге. Воины Илария, укрывшись в лощине, прятались в тени кустов, которая хоть как-то спасала людей от изнуряющей жары.

– Я не понимаю, что тебя смущает? По-моему, пора отдать приказ воинам напасть на русов, – произнес находящийся рядом с Иларием Туле-Хан, вопросительно поглядывая на своего собеседника.

– Слишком мало охраны, неужели они не учатся на своих ошибках? – в голосе Илария были озабоченность и тревога. – В прошлый раз охрана была больше.

– Ты перегрелся на солнце, – усмехнулся молодой хазарин. – Мои лазутчики донесли, что русы грабят поселения уличей вокруг их главного града, – Туле говорил медленно, коверкая плохо знакомую ему славянскую речь.

Молодой союзник Илария был среднего роста, но широк в плечах. Он восседал на белом мощном коне, защищенном дорогим доспехом.

Издалека трудно было точно рассмотреть, сколько воинов охраняет обоз, но Иларий сосчитал, что по дороге передвигается около сорока повозок. Из-за пыли, поднятой стадом, которое русы гнали на прокорм своего застрявшего в чужих землях войска, предводитель уличей не знал точного числа воинов, которые охраняли обоз.

– Сегодня мы снова покажем князю Олегу, что он не всесилен, мои богатыри готовы к бою, ты должен дать сигнал к атаке, – и молодой предводитель хазар, хлестнув плетью своего коня, помчался к стоящим на небольшом удалении хазарским всадникам.

– Он бесстрашен. Это хорошо, но нельзя полагаться только на собственную удаль и силу, – бывший ромейский воин поднял глаза к небу. – Как много воронья, чьи же тела вы будете терзать сегодня? – рассуждая про себя, Иларий взмахнул мечом, подав сигнал к атаке.

Увидев сигнал своего вожака, воины-славяне выбежали из засады и устремились на врага. С противоположной стороны из-за небольшого пригорка выскочила лихая хазарская конница, которую возглавлял бесстрашный Туле-Хан. Воины Илария и их союзники-хазары напали с двух сторон, и, казалось бы, русы обречены. Но на этот раз что-то пошло не так. Вместо того чтобы броситься бежать, обозники, перегонявшие телеги, спрыгивали с возов и, схватив заводных лошадей под уздцы, тащили перепуганных животных каждый в своем направлении, образуя круг из повозок и телег. Одетые в кольчуги дружинники, составлявшие охрану, укрылись внутри образовавшегося

укрытия и начали стрелять из луков. В тот момент, когда воины уличей приблизились к обозу на полсотни шагов, произошло что-то странное. Со всех возов полетели прикрывающие груз холстины и около сотни вооруженных дружинников-русов соскочили с телег на землю. Княжьи гридни на ходу надевали шлемы, выхватывали из ножен мечи, и в считанные мгновенья за стеной, состоявшей из телег и повозок, образовался ощетинившийся копьями плотный варяжский строй. Около трех или четырех десятков воинов, которые вели в обозе боевых коней, вскочили в седла, и небольшой конный отряд был также готов к бою. Одновременно с этим десяток всадников, из числа тех, кого Иларий до этого момента считал единственной охраной каравана, со свистом и гиканьем погнали сгрудившееся в огромную живую кучу стадо прямо на хазарскую конницу.

«На этот раз, устраивая ловушку, я сам угодил в западню», – подумал грек и дал приказ ввести в бой резерв.

Около пятидесяти уличей устремились к месту битвы. Но это не повлияло на исход сражения. Хазарский строй в одно мгновение был развален. Всадники уворачивались от рогов и копыт перепуганных ревущих животных, позабыв про основную грозившую им опасность со стороны людей. Русы метали в хазар десятки стрел. Воины Илария попытались штурмом взять внезапно возникшее на их пути укрепление, но бесстрашные защитники обоза били их копьями и разили мечами. Силы нападающих таяли на глазах. Лишь только уличи отхлынули назад, осознав тщетность своей затеи, несколько телег раздвинулись, и железный строй русов ударил по отступающему врагу. Иларий, оценив обстановку, понял, что в начале боя на каждого из бойцов, оборонявших обоз, было не менее трех уличей и хазар, но в первые минуты сражения примерно треть его бойцов полегла под железом русов. Через второй проход, образовавшийся в плотном кольце повозок так же внезапно, как и первый, выдвинулась конница. Киевская гридь, взяв небольшой разгон, ударила по отступающим хазарам, которые в панике пытались скрыться с поля боя, ища проход в плотном потоке ревущего стада.

«Их же почти вдвое меньше, чем нас, даже после того как половина моих воинов пала, – с ужасом думал Иларий, глядя, как гибнут его бойцы. – Их меньше, бесспорно, меньше, но они не обороняются, они атакуют. Фотий, боже мой, как же он был прав. Что же станет с Империей, если эти русы, эти варвары придут в византийские земли с оружием в руках?»

Еще несколько мгновений, и отступление превратилось в бегство. Русы преследовали врага, никого не щадя. Византийский воин понял – битва проиграна. Он повернул коня и услышал до боли знакомый звук. Над его головой, громко хлопая крыльями, кружил голубь. Ромей смотрел то на опоздавшего посланника, то на привязанную к седлу клетку с голубкой.

– Ты не успел! Негодная птица! – Иларий в гневе сорвал привязанную к седлу клетку с самкой и с силой швырнул ее в сторону опустившегося на земли пернатого гонца.

Голубь взлетел, но когда клетка пролетела мимо, снова опустился на землю и, не обращая внимания на все происходившее вокруг, важно направился к своей вновь обретенной подруге.

 

10

Завершив преследование врага, русы наконец смогли снять с себя перепачканные кровью, раскаленные на солнце кольчуги и панцири. Из шлемов, которые обессиленные воины побросали на землю, вытекал пот. Битва была окончена, но на этот раз потери были велики. Труар, который в ходе сечи возглавлял конницу, стоял с опущенной головой возле лежавшего на одной из телег Горика. Молодой рус тоже был ранен, и повязка, которой он наскоро перевязал простреленную хазарской стрелой ногу, покраснела от сочившейся из раны крови. Рядом с Труаром стоял поникший Радмир.

В отличии от Труара, получившего в этом бою незначительную рану, Горик был ранен смертельно, и его друзья это понимали. Копье одного из белых хазар пробило пластинчатый доспех, который дополнительно укреплял кольчугу и вышло со спины. Все понимали, что жить отважному сотнику Олегова войска осталось считанные мгновения. В ногах раненого сидел, не скрывая слез, его верный слуга Толмач, в руках у него была клетка с парой голубей.

– Что это? Где ты это взял? – с недоумением спросил убитого горем буртаса Труар. – Кругом одно воронье, а ты где-то голубей отыскал.

– Это не простые птички, а особые. Я, когда у хазарского хана жил, таких вот видал. С их помощью вести посылают, дурные или хорошие. Говорят, еще с самых давних пор таких птиц люди используют как вестников. Нашел я их, когда уличи разбежались, вот и подобрал. Голубка, правда, долго ловить пришлось, не сразу в руки дался. – Толмач погладил рукой прутья клетки. – А еще хазары соколов обученных держат, чтобы вестников таких перехватывать. Много они разных хитростей придумывают.

– Но на этот раз ни хазарам, ни уличам, ни вождю их ромейскому хитрости не помогли, – злобно стиснув зубы, произнес Радмир. – Теперь не голуби им помогают, а вороны. Вон они с каким наслаждением мясо их клюют.

Стон умирающего прервал беседу.

– Ты, Труар, свое дело сделал, – повернув голову к молодому русу, произнес Горик сквозь боль. – Ты и молодцы твои. Теперь слушайте.

Было видно, сколько сил приходится тратить умирающему, чтобы успеть сказать свои последние слова.

– Поедешь к князю нашему, поведаешь ему о сече этой славной. Жаль, конечно, что ромей, командовавший ворогами нашими, ушел, – изо рта говорившего вытекала тонкая струйка крови. – Князю все расскажи, как бились, как меня ранили, как он вот, – Горик указал на молчавшего Радмира, – хана хазарского саблей срубил.

В голосе варяга слышалась гордость за своего воспитанника.

– Все скажу, друже, не беспокойся, – в голосе Труара тоже была печаль. – Тебе помолчать бы, а то слова сказанные силы отнимают, а тебе…

– Подожди, – Горик перебил молодого руса. – Мне уж недолго осталось, а сказать я должен. Проси князя, чтобы сотню мою Радмиру под начало отдал, расскажи, как он бился и как воинов в бой повел, когда меня хазарин сразил. Ну, а вы, дружина, согласны со мной? – обращаясь к остальным гридням, среди которых были Варун и Броимир. – Люб вам такой предводитель, как Радмир аль нет?

Воины одобрительно закивали головами. Даже вечно ворчащий и хмурый Любим на этот раз одобрительно произнес:

– Знаем мы Радмира. Хоть молод он, а воин знатный, и войском править может, не откажет князь воле твоей последней, а уж если мы все его просить будем, так тому и быть. Будет он предводителем нашим вместо тебя. Командовал десятком, а теперь быть ему сотником.

Остальные воины только согласно кивали. В этот момент кровь изо рта умирающего хлынула уже ручьем. Все стоявшие невольно рванулись к умирающему. Горик сжал руку Радмира.

– Слугу моего не бросай. Пусть с тобой будет, не дай его в обиду. Я ведь ему жизнь тогда спас, а он служил мне верно, пусть теперь при тебе будет.

Толмач приблизился, и Горик схватил его кисть своей второй рукой. Это были последние слова павшего в сече руса, когда-то спасшего Радмиру жизнь и заменившего ему отца.

После того как жизнь покинула Горика, Толмач вышел в открытое поле и выпустил из клетки голубей. Освобожденные птицы поднялись в небо и, сделав несколько кругов над недавним полем битвы, улетели за горизонт.

 

1

Страшные вопли доносились сквозь приоткрытое окно, и это нервировало князя. Эти звуки мало походили на человеческий голос и больше напоминали рев раненого зверя. С трудом сдерживая раздражение, князь прикрыл окно, но это не избавило его от неприятного ощущения неприязни к тому, что происходило на улице. Олег не любил причинять страдание людям, но сейчас это было необходимо, и он это знал.

Для того чтобы править, нужно иметь власть, а власть опирается либо на страх, либо на уважение. Какого бы знатного рода ты не был, для того чтобы повелевать людьми, нужно либо заставить их себя бояться, либо любить. При помощи страха править легче и проще. Сила и жестокость порождают страх, завоевать уважение гораздо труднее. Если твои подданные боятся твоего гнева, они будут исполнять то, что ты скажешь, делая вид, что делают это добровольно, но стоит тебе ошибиться, и они непременно захотят предать тебя и свергнуть, а быть может, попытаются даже отнять твою власть. Если править при помощи страха, нужно быть всегда начеку, чтобы не быть убитым или свергнутым. Поэтому, когда правишь при помощи страха, не отдаешь делу всего себя, часть всегда борется не только с врагами, она еще борется с ненавистью твоих подданных. Воины будут сражаться и убивать по твоему приказу, чтобы угодить злому и страшному правителю в надежде завоевать его благосклонность, но в душе будут ненавидеть его и завидовать ему. Они, так же как и он, не смогут полностью отдаваться своему долгу, потому что то, что они делают, они делают для него, а ведь именно его в душе они больше всего и ненавидят. Но если ты силен и удачлив, если ты справедлив и щедр, то тогда дружина полюбит тебя – своего князя и героя, поверит в тебя и в то дело, которое делаешь ты, их вождь и предводитель. Именно тогда верная тебе дружина пойдет за тобой до конца. Каждый воин уверует в общее дело и будет отдаваться ему до конца, а при необходимости отдаст за это дело свою жизнь и тем самым добровольно принесет себя в жертву. Поэтому лишняя жестокость ни к чему, но сейчас то, что происходило во дворе, было необходимостью, и Олег это знал.

– Это тот, кто предал нас? – стоящий в дверях Труар вопросительно посмотрел на своего князя. – Больно громко орет, не перестараются мучители-то?

– Если и перестараются – неважно, мы и так знаем, кто изменник, а это просто слуга, исполнитель, скоро сознается во всем, тогда пойдем и повяжем предателя.

Со двора снова донеслись истошные вопли.

– Как же изловили-то его? – задал очередной вопрос молодой гридь. – Чем себя выдал?

– Теперь это не тайна уж, поэтому поведаю тебе, – на губах князя появилась довольная усмешка. – Когда я Горика с малым войском тебе навстречу отправил, велел я

людям своим верным присмотреть за воеводами моими, а перед тем им всем на совете по секрету поведал про то, что новый обоз, дескать, к нам идет. Вот людишки мои и заметили, что к Глобе – воеводе новгородскому – мужичонка этот пришел, а после разговора с ним в леса подался. Долго мои следопыты за этим мужичком-то по лесам плутали. Увидали, как он в домишко ветхий лесной забрел, а затем голубя выпустил, тут то его и повязали. Жаль только, голубя перехватить не смогли.

– Да уж, прилети голубок пораньше, еще неизвестно, как бы наша битва закончилась, а то и вовсе попрятались бы уличи в лесах, лови их потом, – покачав головой, произнес Труар.

– Не прост посланец-то Глобин оказался, – продолжал свой рассказ князь. – Люди мои втроем на него кинулись, так он одного насмерть порезал, второго ранил, хорошо, третий ему кистенем по макушке-то приложил, а то упустили бы и самого посланца, как и голубя его.

Запах горелой плоти проник в светлицу, вызвав у обоих собеседников неприятные ощущения. Крики пытаемого вскоре стихли. Князь приоткрыл окно и выглянул во двор. В этот момент в дверь постучали, и крепкий сутулый посетитель в холщовой рубахе с закатанными по локоть рукавами прошел в княжьи покои.

– Все сказал, вину полностью признал, – хриплым голосом произнес вошедший. – И хозяина своего выдал, того, кто его с поручениями к уличам засылал да велел голубей пущать. Воевода это новгородский, боярин Глоба.

При этих словах князь и молодой варяжский сотник только переглянулись.

 

2

Дом, в котором находилось походное жилище новгородского воеводы, принадлежал раньше одному из богатых уличей и представлял собой довольно просторное жилище. Именно здесь, за широким столом, сейчас и сидел боярин Глоба, свесив голову над стоящим перед ним сосудом, изготовленным из прозрачного китайского

стекла. Хмурое бородатое лицо новгородского мужа было усеяно морщинами, а в глазах, смотрящих на приготовленное зелье, находившееся в сосуде, ясно можно было прочесть отчаяние и страх. В голове воеводы был полный хаос, и воспоминания захлестнули его, словно вся череда событий, которые произошли с ним не так давно, в очередной раз пронеслась мимо.

Предки Глобы были в большом почете в славном граде Новгороде еще до начала правления Олега. Богатые купцы благодаря своим связям и золотому кошельку получили боярство при старых ильменьских князьях еще до прихода Рюрика. Теперь, получив в наследство богатую торговлю, связи и земли, Глоба успешно приумножал свои богатства и укреплял власть. Такие, как он, не всегда были довольны тем, что Новгород встал под руку киевских князей. Именно новгородское вече, возглавляемое боярством, и не дало Олегу городскую дружину, состоящую из лучших воинов великого града, среди которых треть составляли варяги и скандинавы. Но простой люд поддержал Олега, и многие пошли с князем в поход в составе ополчения. Именно это ополчение и возглавил Глоба не по своей воле, а по принуждению. А причиной этого стали события, случившиеся еще раньше.

Он познакомился с Фотием случайно, или так это показалось, несколько лет назад, когда Глоба по торговым делам побывал в Константинополе – стольном граде ромейского Императора. Умный и хитрый грек поразил Глобу своей осведомленностью во всех делах, как торговых, так и политических. У него имелись связи и с чиновниками, и со сборщиками податей и торговых пошлин, были связи при дворе и даже, как выяснилось позднее, с не совсем чистыми на руку людишками из константинопольской бедноты, а проще говоря, местными разбойниками. Фотий проявил к новгородцу полнейшее участие, он был всегда весел и приветлив, хотя страшный звериный взгляд нового знакомца зачастую настораживал Глобу. Но прошло время, и боярин отбросил все сомнения относительно своего вновь обретенного приятеля. Благодаря Фотию, его советам и знакомствам с нужными людьми из числа правящей верхушки Царьграда, Глоба провернул несколько удачных сделок, получив при этом немалые барыши. Позже, когда боярин вернулся в Новгород, он не забыл своего царьградского приятеля, и когда в очередной раз увидал его уже на улицах собственного города, был приятно удивлен. Позже были новые встречи, новые дела. Оказалось, что у умного греческого купца связи не только в Царьграде – в Великом Новгороде Фотий также был как у себя дома. Он знал буквально все и всех, его знали только избранные, среди которых теперь был и сам Глоба.

Как-то раз Фотий пригласил Глобу к себе и угощал привезенными заморскими винами и яствами, развлекал умными речами да беседами, и когда новгородец слегка захмелел, предложил ему диковинку – восточный танец, который должна была исполнить красавица-рабыня. Увидев девушку, Глоба почувствовал себя моложе. Танец, исполненный красивой восточной невольницей, которую Фотий, по его словам, купил за большие деньги у арабских купцов, также привел боярина в восторг.

– Продай, любые деньги уплачу, – буквально вцепившись в рукав византийца, принялся умолять подвыпивший Глоба. – Больно уж хороша девка, аж мочи нет.

– Так ты что же с ней делать-то будешь? – усмехнулся ромей. – Неужто в дом свой приведешь да челядьницей сделаешь?

Фотий пристально смотрел на своего гостя, и в глазах его стоял тот самый зловещий блеск, который при первых встречах так настораживал новгородского боярина. Глоба не унимался.

– Продай, не будет она с челядью моей жить. Домишко ей куплю, да к ней самой челядь приставлю, чтобы прислуживали. Домой-то мне ее, пожалуй, вести не с руки. Жена уж у меня больно сварливая да вредная, не поймет, старая, да и проходу не даст, – хитровато прищурившись, Глоба усмехнулся.

О том, что его жена – настоящая карга и склочница, новгородец уже не раз жаловался своему приятелю-греку. Фотий из слов Глобы уже давно сделал вывод, что грозный муж в душе побаивается своей престарелой супруги.

– Эта рабыня очень дорога, поэтому я не продам тебе ее. Мы ведь с тобой теперь друзья, и ради нашей дружбы я тебе ее просто дарю, – произнеся эти слова, Фотий пристально посмотрел на собеседника, оценивая его реакцию.

Счастью новгородца не было предела, он в душе даже корил себя за то, что раньше немного не доверял ромею и сомневался в его искренности и доброте.

 

3

Всем нам когда-то приходится делать выбор между тем или другим поступком, который может повлиять на всю нашу дальнейшую жизнь. Все мы когда-то выбираем дорогу, тропку или путь, по которому нам придется идти впредь. Глоба тоже выбрал свой путь и тем самым определил свою судьбу. Выбрал тогда, когда в его жизнь вошла прекраснейшая из всех женщин, которых он видел до того момента, когда ромей Фотий показал ему свою невольницу и позволил ей продемонстрировать ее заманчивый, дурманящий танец. С этого момента новгородец Глоба, купец и воин, словно потерял разум, поддавшись искушению и страсти.

Женщины, женщины, в чем же ваша сила? Ваши руки слабы и вы не можете держать в них меч или копье, не можете строить города, сражаться и убивать врагов так, как это умеют мужчины, но вы достойны гораздо большего. Женщина может заставить сильного мужчину стать слабым, даже хитрый и коварный, смелый и до безумия отчаянный, поддавшись вашим чарам, может потерять свою суть и превратиться в податливое и мягкое существо. Мужчина, в чье сердце закралась страсть, которую многие называют любовью, если не боятся произнести этого слова, способен отречься от всего, во что верил, чем жил и дышал до того момента, когда его сразила та быстрая, до упоения смертельная и страшная стрела, которая перевернула всю его жизнь.

Ее настоящее имя Лейла, переводимое с арабского как «рожденная ночью», Глоба заменил на более привычное, славянское Леля – богиня весны. Но кем была она, богиней или рабыней, ответа на этот вопрос новгородский воин так никогда и не узнал. Стройная красивая девушка с пронизывающим взглядом карих, почти черных глаз, купленная когда-то ромеем Фотием на невольничьем рынке у арабских торговцев живым товаром, вошла в жизнь Голбы и перевернула ее в один миг.

Он не нарушил своего слова и поселил свою новую рабыню, ставшую его наложницей, в маленьком уютном домике в одной из близлежащих к городу деревень. Боярин приставил к ней двух девок-прислужниц и престарелого лысенького мужика для охраны. Глоба проводил много времени со своей новой забавой, осыпал подарками и баловал, как мог. Характер у восточной красавицы был весьма переменчивый. Она то баловала своего покровителя и любовника, то временами становилась своенравной и строптивой, но Глоба терпел и прощал все капризы и упреки своенравной женщины и наслаждался тем, что является ее любовником и господином. Так он жил до поры до времени, но жизнь бывает переменчива, и однажды его страсть навлекла на него беду.

Важный боярин из Киева прибыл на двор к Глобе, и хозяин затеял шикарную пирушку, чтобы порадовать своего дорогого гостя. Шутка ли, ведь гость был приближенным самого киевского князя, и гостеприимный Глоба постарался не ударить в грязь лицом. Вина и мед лились рекой, лучшие кушанья лежали на столах, и дворовые девки-прислужницы только и успевали уворачиваться, когда то хозяин, то гость пытались ущипнуть какую-нибудь розовощекую и грудастую красотку или залезть под подол. Визг и хохот сотрясали воздух, и сердца пирующих были полны радости и веселья.

– Ох, потешил ты меня, боярин, порадовал, – развалившись на огромном стуле, произнес раскрасневшийся от хмельного киевлянин, когда веселье было в самом разгаре.

Довольный Глоба, такой же красный и распаренный, самодовольно ухмыльнулся в ответ.

– Для гостя дорогого ничего не жалко, гуляй, веселись, у меня всего вволю – и девок красных, и кушаний сладких, – произнеся эти слова, Глоба бросил взгляд на гостя и увидел в его глазах лукавую усмешку.

– А коли не жалко ничего, чего же ты мне главную свою жемчужину не кажешь? – произнеся эту фразу,

гость не мигая, пристально уставился на своего собеседника.

– Ты о чем же это, в толк не возьму? – попытался изобразить недоумение Глоба, прекрасно понимавший, что кто-то шепнул киевскому гостю о его тайной страсти.

– Ой ли, не понимаешь, не лукавь, боярин. Ведомо мне, что есть у тебя дева красоты невиданной, танцам заморским обученная, хочу я на танец тот взглянуть и рабыню твою увидеть, правда ли то, что я о ней слыхивал аль нет, – при этих словах Глоба заметил, что гость сжал кулаки и нахмурил брови.

«Гневается, ох, не быть добру от всей этой затеи. Кто ж рассказал-то злыдню этому про Лелю мою кареглазую?» – подумал озадаченный таким поворотом событий новгородец и вслух произнес, изображая недоумение и невинность:

– Ах, ты про танцовщицу арабскую, так чего ж в ней такого, тоща да невзрачна, ухватить даже не за что, ты вон на этих взгляни, девки – кровь с молоком – и посмотреть есть на что и пощупать.

Девки-прислужницы, о которых шла речь, только глупо хихикали, прикрывая рты руками и переглядывались.

– А та, рабыня заморская то бишь, ну танцует, ну и что с того, так.

Но киевлянин не унимался, и Глоба понял, что если не уступит, то рискует сильно обидеть гостя, а заиметь такого врага ох как не хотелось. Скрепя сердце хозяин пригласил гостя в жилище своей тайной любовницы, так как в хоромы свои вести ее не решался.

 

4

Страстный танец стройной восточной красавицы превзошел все ожидания гостя, который смотрел на девушку, в буквальном смысле, разинув рот. Сначала Лейла препиралась и капризничала, увидев, как в ее жилище ввалились подвыпивший хозяин и какой-то незнакомый разряженный мужчина, но после того как Глоба шепотом наобещал ей целую кучу разных подарков и нарядов, согласилась порадовать своего господина и его гостя. Танец, исполненный Лейлой под музыку, которую исполнил на каком-то восточном незнакомом гостю инструменте прислуживавший девушке старик, которого она сама обучила музыке за то время, пока жила в Глобином доме – восхитил киевлянина, но больше всего его поразила красота самой танцовщицы.

– Продай девицу, любые деньги уплачу, – пристал к Глобе сластолюбивый киевский боярин. – Деньги дам, пред князем за тебя слово замолвлю, помогу возвыситься

и почет добыть.

Но на этот раз Глоба не уступил, и оба приятеля расстались очень холодно. Киевлянин даже осыпал новгородца бранными словами и угрозами по дороге в город, и вся прислуга гостя слышала и видела ту ссору. А через день во двор Глобиного дома вбежал впопыхах тот самый старик, который прислуживал Лейле и играл для нее музыку, и сообщил хозяину, что девица исчезла.

Лишившись любимой игрушки, боярин пришел в ярость, и даже отчаянные вопли жены, которая не могла взять в толк, что случилось, и принялась бранить мужа на чем стоит свет, на этот раз не остановили лишившегося рабыни хозяина. Прихватив с собой с десяток удальцов из личной дружины, Глоба бросился на поиски.

– Вот злодей, ворюга, добился-таки своего, не удалось купить, так посмотрите-ка на него, взял и выкрал, – негодовал Глоба, обвинив в случившемся киевского гостя.

Посетив хоромы, где останавливались киевляне, Глоба узнал, что накануне они собрались и уехали. Выяснив у очевидцев, по какой дороге уехали похитители, разъяренный боярин бросился в погоню со своим небольшим отрядом. На второй день пути новгородские всадники настигли тех, кого преследовали. Но тут незадачливых преследователей поджидало горькое разочарование, те, за кем они гнались, закончили свой путь буквально несколько часов назад. Глоба нашел еще не остывшие тела киевского боярина и двух его охранников в кустах возле дороги. Кто-то опередил преследователей и убил тех, кого Глоба обвинил в похищении. Ничего, что могло бы указать на то, что Лейла была похищена именно этими людьми, обнаружить не удалось. Только сейчас Глоба понял, в какую беду он попал: многие слышали, что он ругал киевлянина и грозился расправиться с ним, и если теперь обнаружат их тела, то все, конечно, подумают на Глобу и его людей. Они, мол, поквитались с похитителями.

«А если до князя дойдет весть, что я людей его побил, князь на расправу крут, не сносить мне тогда головы», – обреченно размышлял несчастный боярин, вернувшись домой.

В этот момент к нему в комнату робко постучал прислужник и сообщил, что к Глобе прибыл ромейский купец Фотий. Убитый горем новгородец, отчаявшись, выложил своему, как он считал, приятелю всю историю от начала до конца и попросил совета. Фотий обещал помочь, но взамен потребовал кое-какие услуги. Так Глоба стал служить византийцу, поняв вскоре, в какую ловушку он угодил. То, что Фотий был не просто купцом, а шпионом Империи, всячески старавшимся внести раздор в княжеские дела, Глоба понял очень скоро, но обратного пути уже не было. Фотий сумел подыскать людишек, которых обвинили в убийстве киевских мужей. Правда, эти люди вскоре также таинственно исчезли. А Глоба с тех пор выполнял все приказы византийского шпиона вплоть до того момента, когда помог уличам захватить несколько обозов с провизией для княжеского войска, тем самым фактически лишив Олега и его воинов победы над уличами. Куда же делась Лейла, новгородский боярин так и не узнал, он, конечно, позже догадался, что, скорее всего, бегство рабыни тоже было подстроено Фотием, но прямых доказательств тому не было, да и Глоба так уже погряз в коварных интригах ромейского лазутчика, что выбора у него уже не осталось.

 

5

Продолжая смотреть на стеклянный флакончик с ядом, Глоба вспомнил всю свою жизнь, осознавая, что для него этот день – последний. Несмотря на то что отряд, возглавляемый византийским кентархом Иларием, был уничтожен, уличи выиграли эту войну. Незадолго до того, как до князя дошли вести, что его хитрый план сработал, и уличи, побившие его воинов и захватившие обозы с провиантом, разбиты, Олегу сообщили, что, узнав об успехах уличей, взбунтовались недавно покоренные тиверцы. Князь решил довольствоваться малым и отступил. Сил для завоевания новых земель на тот момент не было, а подавить бунтарей было жизненно необходимо. Тревожные вести приходили к князю и из других покоренных русами земель. Нелегко захватить власть, а еще труднее ее удержать. Трудно править тогда, когда подвластные тебе земли простираются на многие-многие дни пути.

Глоба знал все это, а еще… Еще он знал, что киевский владыка не пощадит его, человека, ставшего виновником того, что русы проиграли эту войну, человека, из-за которого пали дружинники, дорогие сердцу князя, пал и его любимец, и товарищ – варяжский сотник Горик.

Теперь Глоба – изменник, предавший своего князя, свой народ, свой город – славный Новгород. А все из-за простой человеческой слабости, из-за женщины, затуманившей его разум.

– Эх, Леля, Леля, вестница весны, где же ты теперь, для кого танцуешь свои танцы, кому кружишь голову и дурманишь кровь? – произнеся эти слова, Глоба поднял прозрачный флакон с мутноватой жидкостью и опрокинул его содержимое себе в рот.

Когда дружинники князя ворвались в дом, тело Глобы лежало на полу. На лице его застыла улыбка, словно он снова нашел свою Лелю, прекраснейшую из женщин, страсть к которой привела его к такому печальному финалу.

 

1

Когда войско Олега, ослабленное продолжительными боями с уличами и их союзниками-хазарами, увязло в долгой войне, один из тиверских князей по имени Кареслав, вместе со своим младшим братом Раду собрав вокруг себя единомышленников, провозгласил себя независимым от захватчиков-русов и отказался платить дань Киеву. Недовольных хватало, и к взбунтовавшимся братьям вскоре присоединилось еще трое или четверо тиверских князьков со своими дружинами. Восставшие разгромили несколько оставленных русами застав и прекратили выплаты Киеву. Много смуты внесли поддержавшие братьев тиверские жрецы, не признававшие культ Перуна, а поклонявшиеся своим собственным божествам, запугав народ гневом своих деревянных лесных идолов. Различные волхвы и жрецы ходили по городищам и деревням, проклинали тех, кто покорился русам-захватчикам, и тем самым толкали свой народ на верную гибель, которой грозила им война с киевским войском.

Сравнительно молодой, ему не было еще и сорока, и честолюбивый князь Кареслав был храбр до безумия. Широкоплечий чернобровый красавец с пышными, слегка подернутыми сединой густыми усами, князь тиверцев был самим воплощением бесстрашия и отваги. Поговаривали, что по молодости он любил баловать на охоте, и одним из любимых его увлечений была охота на кабана, причем, ходил он на зверя в одиночку, вооружившись тяжеленной рогатиной и топором на длинном древке. Но, повзрослев и возмужав, князь отбросил эти молодецкие забавы и сменил рогатину на боевое копье, а топор заменил добрым мечом. Он часто воевал с соседями и приобрел репутацию отменного воина и мудрого предводителя и вождя. Неудивительно, что его соплеменники поверили ему и вручили в его руки свои жизни. Наученный предыдущим опытом войны, Кареслав избегал открытых стычек с русами и прибегал к партизанской тактике. Он нападал внезапно из засад и именно этим наносил противнику максимальный урон. Но, в отличии от Илария, возглавлявшего бесстрашные отряды уличей, у храброго вождя тиверцев не было такого опыта ведения войны, как у опытного византийского кентарха, побывавшего в сотнях битв и сражений, ведь он до этого воевал только с такими же, как он сам, славянами – земледельцами и охотниками. Не было у Кареслава и могучей и неуловимой хазарской конницы, а главное, не было такого человека, как Глоба, способного дать бесценные сведения о противнике. Поэтому судьба восставших изначально была обречена.

Русы действовали решительно и жестко. Восстание, поднятое тиверскими князьями, захлебнулось в крови. Киевский князь, когда было нужно, был очень тверд и даже жесток. Варяжская дружина прошлась по землям восставших славян, сея на своем пути ужас и разорение. Те, кто поклялся в верности князю и предал его, должны были ответить за свои поступки, и они отвечали своей кровью и кровью своих близких. Правда, Олег не велел своим воинам без нужды трогать жрецов, опасаясь, что их кровь и гнев восхваляемых ими богов вызовут у покоряемых народов такую обиду, что на войну поднимутся все тиверцы без исключения. Эти действия русов не могли не принести долгожданного результата. Многие вожди племен понимали, что лучше отбросить гордыню и отдать в качестве дани часть своих богатств, чем потерять все. За время правления киевского князя прекратились усобицы и войны между удельными князьками за власть, тиверцы жили в мире и не боялись за свою жизнь и добро, а после того как Кареслав решил освободиться от ига «ненавистных», как он говорил, русов, кровь в тиверских землях полилась рекой. К тому же многие тиверцы, как и большинство славянских народов, считали большим злом нарушение данного киевскому князю слова и считали восстание бесчестным делом.

Несколько долгих лет заняла эта новая война, и сейчас все шло к долгожданному финалу. Основные силы восставших были разбиты, большинство родов принесли новые клятвы-роты на верность Киеву, и только несколько небольших отрядов тиверских воинов укрылись в труднопроходимых лесах и не сдались на волю победителя.

– Клятва, даже та, что дана врагу, священна и незыблема, – говорили многие вожди из числа тех, кто не поддержал Кареслава в его войне с русами. – Мы принесли киевскому князю роту на верность, поклялись нашими богами и нашим оружием, что будем ему верны, так можно ли было слово данное рушить? Олег слово свое держит, землями нашими правит, врагов со стороны не пускает, усобицы прекратил.

Эти слова говорили Кареславу прибывшие в его лагерь гонцы из соседних родов.

– Довольно кровь славянскую понапрасну лить, земли не паханы, села огнем сожжены. Уймись, князь, не гневи богов, не губи народ, покорись.

Наконец, вняв мольбам своих соплеменников и поняв, что борьба его проиграна, Кареслав сдался на волю победителя. Он прибыл в лагерь русов и торжественно принес клятву Олегу на своем мече. Храбрый бунтовщик тут же был помилован и, казалось бы, на этом война должна была закончиться, но не тут-то было. Кареслав был храбр и мудр, но не таков был его брат Раду.

 

2

Радмир вел свою сотню по извилистой тропе, такой узкой и труднопроходимой, что дружинники шли один за другим, так как два воина просто не уместились бы на узенькой дорожке. Впереди шли пешие бойцы. За ними, ведя в поводу лошадей, пригибаясь и разводя руками свисавшие над головами ветви деревьев, следовали дружинники, составлявшие конницу русов. Сам Радмир следовал во главе отряда, время от времени останавливаясь, прислушиваясь, не подадут ли условный сигнал идущие далеко впереди отряда разведчики. В деревушке, которую предстояло отыскать, могли укрыться остатки тиверского войска, возглавляемого молодым князем Раду. Несмотря на то, что старший брат отказался от войны и присягнул на верность киевскому князю, молодой и горячий Раду продолжал свою безнадежно проигранную войну с поразительным упорством.

Молодой тиверский вожак был точной копией своего старшего брата, безумно смел и отважен, но мудрость и благоразумие, которые приобретает настоящий мужчина с опытом и с годами, еще не пришли к этому храбрецу. Он чем-то напоминал Бойкана, погибшего в битве с хазарами соплеменника самого Радмира. В одной из предыдущих схваток с восставшими тиверцами Радмир видел, как отчаянно и лихо сражался Раду, не покорившийся до сих пор ни киевскому князю, ни даже воле своего брата, который решил прекратить эту войну.

«Тогда побеждали нас, сейчас побеждаем мы, – подумал Радмир. – Тогда хазары били нас, сейчас мы бьем тиверцев и уличей. Побеждает сильнейший, всегда и везде. Неужели мы такие же, как и те хазары, погубившие всех моих родных и близких? Нет, теперь все иначе. Наша борьба на благо, мы не продаем пленных в рабство на невольничьих рынках, народы, которые покоряет наш князь, лишь платят дань за то, чтобы мирно трудиться и жить на своих землях, и плата та невелика. Только сильный князь с могучей дружиной способен прекратить усобицы, способен вершить правый суд над преступниками, расширять свои земли и вести народы к свету и славе. Мы, славяне, в отличие от степняков, восхваляем одних и тех же богов, говорим на одном и том же языке. Даже тиверцы понимают это, как понял покорившийся князь их Кареслав. Каждый из тех, кто желает, может вступить в войско князя и сражаться за его дело, а если нет желания сражаться, жить мирным трудом и не страшиться за свою жизнь. Каждый выбирает свой путь, наполненную добром и светом тропу Сварога и Мокоши, или полный опасности и битв путь сына Перуна».

Этот путь выбрал сам Радмир, славянин-радимич, выбрал, когда потерял всех своих близких. Теперь его близкие – это княжья дружина, где все такие же, как он, где за каждого он готов сложить свою голову и умереть. Этот путь, полный опасностей и битв, выбрал павший в бою с уличами Горик, близкий друг и товарищ Радмира, ставший ему вторым отцом; этот путь выбрали и все те, кто шел сейчас вместе с ним по труднопроходимой тропе, звеня железом, смахивая со лба соленые капли пота, не замечая укусов комаров и мошек и веря в свою удачу и славу…

Выскочивший навстречу из соседних кустов воин-разведчик прервал размышления своего командира.

– Есть деревня, сотник, отыскали, – появившийся перед Радмиром словно из-под земли Варун весь светился от радости. – Большая деревня, под сотню домов. Печи топятся, народец снует туда-сюда, не ждут нас, бабы орут да мясцо жарится, ух, будет нам сегодня потеха.

– Не о харчах да бабах думай, а о врагах наших, есть там вои аль нет? – грозно прикрикнул Радмир на своего старого товарища, с которым давно уж сражался плечом к плечу еще с самого начала похода по славянским землям. – Учуял, как мясцо да каша варятся, да о деле позабыл, позабыл, небось, зачем сюда пришли, кого ищем-то?

– Не забыл, сотник, не забыл, – ничуть не обидевшись на своего предводителя, продолжал, улыбаясь в усы, Варун. – Были б там вои, я б тебе сразу поведал о том, мирная деревенька, отдохнем, а то уж сил нет, как жрать да спать хочется, вторые сутки топаем, мочи нет.

Старый товарищ Варун, бывший под началом Радмира еще когда тот командовал десятком до смерти Горика, любил и уважал своего командира. Знал, что ворчит тот не со зла, а просто так, для важности. Шутка ли, князь ему – Радмиру – и людям его такое дело важное поручил: последних ворогов добыть, что покориться не желали, ни на что не глядя.

– Ну раз нет там врагов, пойдем глянем, что там за деревня, может, и вправду отдохнем да силушек наберемся, а там и снова в битву. Нельзя нам без победы к князю возвращаться, в этой войне уже давно пора конец отыскать, веди, гридь, показывай, чего отыскал, – и отряд двинулся вперед за своим командиром и по-прежнему ухмыляющимся во весь рот молодым варягом Варуном.

 

3

Народ сгоняли в центр села, слегка тыкая тупыми концами копий в спины. То там, то здесь какой-нибудь особо игривый дружинник шлепал визжащих и орущих баб и девок по упругим задам плоской стороной своего меча, чем вызывал приступы хохота у своих боевых товарищей. Но ни у самих жительниц поселения, ни у их соплеменников эти шутки смеха не вызывали. Люди тряслись от страха в ожидании решения своей участи.

– Давай, давай, толстозадая, шевелись, – гогоча, кашляя и сплевывая на землю поднятую толпой пыль прикрикивал кто-то из гридней, попутно поправляя съехавший набок шлем. – Пришли мы до вас, так извольте нашего слова слушаться.

Радмир с презрением смотрел на то, что происходило вокруг. Каждый раз, когда воины входили в захваченные поселения и издевались над жителями, он вспоминал хазарский набег, в эти минуты он отворачивался и терпел. Въехав в один из дворов верхом, он соскочил с коня и, отыскав брошенное кем-то впопыхах ведро, подошел к стоящему посреди двора колодцу. Набрав воды и убедившись, что конь не сильно распарен, поскольку почти все время шел пешком и без седока, Радмир поднес своему верному скакуну живительную влагу. Щелкун пил жадно, расплескивая воду, похрапывая и помахивая хвостом, словно дворовый пес. Напоив коня и привязав его к плетню, Радмир снял шлем и, зачерпнув из колодца следующее ведро воды, вылил его себе на голову. Холодная влага, пробравшись под кольчугу, стекала по всему телу до самых сапог. Только третье ведро он поднес ко рту, припал к нему и жадно начал пить.

Во двор вбежал перепачканный и запыленный дружинник, в котором Радмир узнал силача и увальня Деяна.

– Старейшины ихние, сотник. Дозволь привести и скажи, что с остальными делать, – круглолицый широкоплечий Деян преданно взглянул на своего вожака чуть прищуренными глазками. – Воев в поселении нет, мужики да бабы, да еще дети малые, что с ними делать-то?

По силе во всей сотне Радмира с кривичем Деяном мог соперничать разве что рус Боримир. Но не смотря на это почти все любили подшучивать и насмехаться над этим забавным и незлобным по натуре воином. Он без труда гнул руками стальные подковы и при желании, пожалуй, ударом кулака мог бы свалить двухгодовалого бычка. Но по натуре Деян был безобиден, на шутки, бывало, отвечал с запалом, но никогда ни на кого не обижался всерьез. Все смеялись над ним, а он смеялся со всеми, был любим за свой добрый нрав и беззлобную душу. Даже Радмир зачастую не прочь был пошутить над этим забавным воякой, но сейчас почему-то ему было не до смеха.

– Веди старейшин. Народ пока не трогать. И еще – хоть одна мышь из деревни уйдет, шкуры со всех спущу. Нельзя нам сегодня себя выдать, если враги рядом да узнают, что мы здесь, все труды наши напрасны будут. Ясно? – в голосе сотника прозвучали стальные нотки. Радмир знал, что Деян зачастую бывает нерасторопен и ленив, но если на него прикрикнуть и поглядеть грозным взглядом, то сделает все так, как надо, и не допустит ни одной промашки.

Беседы со старейшинами результатов не дали. Старцы молчали, молчали и другие жители деревни, только дворовые псы громко лаяли, пытаясь покусать непрошенных гостей. Но грозные русы-дружинники так напугали жителей поселения, что, похоже, их страх передался даже верным собакам, которые лаяли все тише и тише и наконец совсем умолкли и даже начали жалобно поскуливать, словно прося прощения у новоявленных гостей за свое прошлое злобное поведение.

Радмир погрузился в раздумья. Можно было прибегнуть к проверенным способам добывания сведений, но Радмир почему-то решил сегодня не прибегать к пыткам, он решил подождать. Он словно смотрел вперед, будто сама судьба и боги подсказывали ему, что делать дальше.

 

4

Он разрешил воинам отдых, запретив настрого насилие и погромы. Часовых назначил лично, отобрав самых стойких и серьезных воинов. Он вошел в избу, развалился на лежанке и закрыл глаза. Как же долго он не спал, как он устал! Готовый погрузиться в безоблачный покой, Радмир лежал, лежал долго. Сон не приходил. Ворочаясь с одного бока на другой, Радмир ругал себя за то, что пошел на поводу у своей совести. Нужно быть жестче, нужно было развести костры и при помощи каленого железа и пыток узнать то, для чего они пришли сюда, заставить этих людей страдать, корчиться от боли и на веки вечные ощутить, что люди, пришедшие к ним, не остановятся ни перед чем. Радмир вcтал с лежанки, служившей ему постелью. Он не надел кольчуги, не взял с собой ни шлема, ни щита. Он просто вышел во двор и пошел. Пошел, не зная куда, не зная зачем, словно сама судьба вела его куда-то вперед. Но меч он не забыл, выработанные рефлексы заставили его взять в руки то, чему он служил всей душой. Его оружие, словно часть его тела, всегда должно было быть при нем. Этому его учили его наставники, его учителя: варяг Хрипун, хазарин Мангкуш, нурман Торбьерн и, конечно же, его главный и любимый учитель, неоднократно спасавший ему жизнь, поведавший смысл самой этой жизни, подаривший первый настоящий меч – варяг Горик, верный слуга и воин князя Олега.

«Твоя душа унеслась в Ирей, как унесутся все наши души, души тех, кто посвятил себя делу ратному, тех, кого любит Перун, кто не знает страха и служит законам воинского братства», – думал Радмир.

Над головой было прозрачное, озаряемое звездами небо, и воздух врывался в грудь, вытесняя оттуда все сомнения, неуверенность и тоску. Радмир был прав. Нельзя поддаваться слабостям, нельзя вершить неправый суд, нельзя просто так убивать невинных людей. Он воин, а не убийца. Он найдет способ, как добиться своей цели, не прибегая к недостойным поступкам.

Крики и шум доносились откуда-то сбоку, и Радмир насторожился.

Где же охрана, ведь те, кого он отобрал следить за селением, не вызывали сомнения. Это были лучшие воины, отборная гридь княжьей малой дружины. Очередной вопль заставил Радмира выхватить меч.

– Женщина, – в этом не было сомнений. – Женщина и ребенок.

Услышав сменивший крики детский плач, воин бросился на звук, отбросив последние сомнения. Звуки доносились из небольшого сарая, стоявшего возле осевшего маленького домика, мимо которого в этот момент проходил замученный бессонницей сотник киевского князя. То, что он увидел внутри, ему приходилось видеть сотни раз в ходе многочисленных боевых походов, в которых ему удалось побывать. Война – это не прогулка, это борьба, кровь и смерть, война – это насилие, насилие победителя над побежденными.

В самом углу сарая копошились какие-то люди. Их было двое, мужчина и женщина. Приглядевшись, Радмир признал своего воина, варяга Боримира, который одной рукой рвал платье на беззащитной женщине, а другой пытался зажать ей рот. Хоть воины и получили приказ не насильничать и не грабить, для многих это означало лишь то, что жителей нельзя резать, жечь и разрушать их дома. Женщины, пища – все это законная добыча победителя. Громкий детский плач раздался откуда-то из-за наваленного и разбросанного по всему помещению сена. Ребенок кричал громко и пронзительно, но насильник продолжал свое дело, не обращая внимания на истошные вопли младенца.

– Оставь ее, или ты забыл мой приказ? – Радмир сказал это негромко, но голос его был твердым, как сталь его меча.

Только сейчас Боримир, увлеченный своей сладостной забавой, заметил в сарае постороннего. Он отшвырнул от себя женщину и вскочил на ноги. Оказавшись напротив Радмира, он хищно взглянул на него. Даже самые отважные воины не решались вступать в конфликт без видимой причины с этим невысоким, но до ужаса сильным и вспыльчивым русом.

– Убирайся отсюда, она – моя, или я быстро переломаю тебе все кости.

Боримир не выхватил засапожник, он не нуждался в оружии, так как был уверен в себе, а точнее, в своей медвежьей силе. Свет луны осветил лицо Радмира и только сейчас охотник до женских ласк признал в незваном посетителе сарая своего командира.

– Кому это ты тут собрался ломать кости? – голос сотника был по-прежнему тверд. – Я ведь приказал не трогать жителей.

Боримир зарычал от негодования и отчаяния. Окажись на месте Радмира любой другой воин, стычки было бы не избежать, но сейчас…

– Князь же приказал не жалеть мятежников, так почему же ты… – здоровяк умолк, не договорив.

В его голосе звучало отчаяние, он дышал тяжело, но это была не усталость. Возмущение и злость, злость на самого себя буквально душила Боримира, но он сдерживался, как мог.

– Я принес роту князю, я клялся и тебе, что ты – мой вождь, мой сотник, еще накануне этого ты был моим десятником, и я был верен тебе, – на мгновение Боримир умолк, чтобы собраться с мыслями. – Я не изменю своему слову, хоть я считаю, что сегодня ты не прав, нельзя лишать воина его законной добычи. Я ухожу, можешь забрать девку себе.

Подобрав лежащий поблизости меч, который он накануне бросил на землю, Боримир вышел из сарая и направился восвояси.

В эти минуты Радмир снова вспомнил Дубравное, его родное селение, сожженное хазарами, вспомнил старика Мураша, который спасся и рассказал, как погибли его родичи, вспомнил их обгорелые тела.

Шорох в углу сарая заставил его взглянуть на спасенные им жертвы. Буквально сразу после того как ей удалось высвободиться из рук своего обидчика, женщина бросилась к ребенку, схватила его и крепко прижала к груди. Сейчас она с ужасом взирала на своего спасителя и слегка всхлипывала. Согретый теплом женщины, ребенок умолк. Только сейчас Радмир заметил, как она красива. Несмотря на растрепанные волосы и разодранное платье, которое она прижимала к груди одной рукой, потому что во второй она держала свое дитя, Радмир был поражен тем поразительно невинным, но, в то же время внушающим уважение видом молодой женщины.

«А ведь ей не больше семнадцати», – подумал воин, а вслух произнес:

– Воины не всегда отличаются добротой и благородством, воины – орудия насилия и служат насилию. Поэтому ты не должна держать зло на моих людей, постарайся их понять. Но теперь тебе ничего больше не грозит, забирай свое дитя и ступай в свой дом. Мое имя Радмир, если кто-то попытается тебя тронуть, просто назови мое имя и скажи, что я запретил тебя трогать и ты под моей защитой. Произнеся эти слова, Радмир повернулся к молодой женщине спиной и побрел прочь.

– Постой, воин, – голос, раздавшийся за спиной, заставил мужчину вздрогнуть. – Я знаю, что вам нужно, зачем вы пришли сюда.

Радмир повернулся и с интересом снова взглянул на свою собеседницу.

– Я знаю, где прячется княжич Раду и его люди, и могу помочь тебе их найти.

Вот он, путь, который подсказала ему судьба, он чувствовал это своим нутром, и вот он, способ достижения цели.

– Ты поможешь нам найти Раду? – в голосе киевского сотника было больше утверждения, чем удивления. – Но почему?

– Ты спас меня, а люди Раду… – на этих словах девушка запнулась. – Одним словом, я помогу тебе. И еще, этот ребенок – не мое дитя.

 

5

Воины снова шли по лесам, продираясь сквозь густые чащи. Но на этот раз цель их поиска была где-то рядом, Радмир чувствовал это всем своим существом. Впереди, переодетая в мужские одежды, шла Милослава, девушка, которую Радмир защитил от грозного варяга Боримира. После первого их знакомства, в ходе которого девушка была немногословна, Радмиру все же удалось выслушать ее историю, и что многое объяснило.

Поначалу, пока Кареслав руководил отрядами тиверцев, все шло хорошо, и местное население поддерживало своих, воюющих с русами соплеменников, но после нескольких поражений все как-то изменилось. К окончанию войны, когда Кареслав покорился киевскому князю, войну продолжали всего несколько небольших отрядов и молодой княжич Раду, который хоть и был храбрецом, но оказался совсем никудышным предводителем. Его воины, охваченные отчаянием, приходя в селения своих соплеменников, зачастую вели себя не лучше, а временами и даже хуже своих противников-русов. Дисциплина в войске Олега всегда была на высоте, чего нельзя было сказать о воинах Раду. Мародерство среди них процветало.

То, что собирался сделать с Милославой Боримир, не так давно сделали с ее сестрой, Снежаной, воины Раду. Молодая женщина была изнасилована, и чтобы остальные жители селения остались в неведении, сестру Милославы просто задушили и бросили в реку. В поселке никто не узнал, куда подевалась женщина, но Милослава видела всё, что произошло, хотя не решилась рассказать старейшинам. Среди насильников был Честа – сын местного воеводы – и девушке, скорее всего, просто никто бы не поверил. Следов преступления не осталось, тело убитой унесла река. Радмир был первым, кто услышал от Милославы правдивую историю о гибели ее сестры.

– Честа в тот день меня искал, – сказала девушка своему спасителю. – Он за мной давно бегал, в жены звал. Только не люб он мне, злой он, подлый. Мы с сестрой – сироты не из этого рода, наши родители, еще когда я маленькой девчушкой была, в пожаре лесном сгорели. Вот мы в эту деревеньку жить-то и перебрались. Тетка у нас здесь была, старенькая, но вскоре и она померла, и остались мы жить вдвоем. Снежана вскоре замуж вышла, по любви, дитя родила, девочку. Муж у нее добрый был, они с сестрой мне вместо отца с матерью были.

Девушка, вспоминая это, быстро смахнула со щеки набежавшую одинокую слезу.

– Потом этот Честа за мной увиваться начал. Был он упрямый, отказов моих принимать не хотел, отцу своему плакался, а тот с детства сыночка баловал, так что Честа

ни в чем с малых лет отказа не знал. Отец его, воевода, меня разными подарками соблазнял, чтобы я за сынка его замуж шла, а я не соглашалась. Муж Снежанин за меня вступился, так они стали и ему грозить. Потом, как-то раз, ушел сестрин муж на охоту, да и пропал вовсе. Доказательств у меня нет, но думаю, что воевода с сыном да людишки его верные к тому руку приложили. Проплакала Снежана по мужу все глаза, да что делать. Жить надобно, девчушку, доченьку растить, вот так и жили мы, три молодки, без мужского плеча, без помощи. Бабы местные на нас тоже наседали: «Чего мол, воротишься? Чем воеводин сын плох, богат, силен, и голова на плечах, хозяйственный. Негоже вам, трем бабам, одним жить, ишь какая разборчивая».

– Только я не соглашалась, – продолжила Милослава, – да и сестра меня ни разу тем не попрекнула. Потом война эта началась. Честа в войско тиверское попал. Не было его, так нам и жилось спокойно. А недавно пришел Раду с воями своими в нашу деревушку, и Честа тоже меж них оказался. Ночью напились все те вои, шум, драки в деревне начались, погромы. Это надо же такому быть, свои-то своих грабить стали. И в ночь ту Снежана в дом наш вбегает, кричит: «Честа там с дружками своими, пьяный напился, тебя ищет, беги в лес, прячься!» Я Яринку схватила, дочку Снежанину, да в лес. А эти злодеи сестру схватили, в лес притащили, там надругались над ней, убили да в реку-то и бросили. Я все видела, а выйти к ним побоялась, за себя побоялась да за племянницу свою малую.

По щеке Милославы покатилась очередная слеза, но на этот раз девушка ее даже не заметила.

– Теперь ты понимаешь, почему я с убийцами этими поквитаться желаю? – пристально взглянув своему спасителю в глаза, произнесла Милослава. – Я пока в кустах

сидела, слышала, что Честа дружкам своим говорил, ругался он много да назвал, куда Раду воев своих вести собирался, деревенька тут еще одна есть по соседству, день пути всего, там они и остановиться должны были. Провожу я вас туда, сама провожу.

Радмир с сомненьем глядел на девушку.

«Не обманет ли? А вдруг возьмет да привет в засаду», – подумал воин, но, взглянув в глаза разгневанной красавицы, он отбросил эти мысли и вслух сказал:

– Собирайся, завтра поведешь воинов к людям Раду.

– Только мне ребенка оставить не на кого, говорила же, одни мы с ней остались. А местным я теперь Яринку не отдам. Как узнают, что я с Честой поквитаться собралась, не обидели бы девчушку-то мою.

– За девочку не бойся, о ней позаботятся, завтра выходим, – и Радмир вышел на улицу.

Сейчас он вел свою сотню вслед за указывающей дорогу Милославой. По приказу Радмира несколько воинов остались в деревне. Ребенка он оставил с ними, на попечение Толмача, который после гибели Горика сопровождал своего нового покровителя почти во всех боевых походах.

 

6

Воины подкрались к деревне с четырех сторон и сумели беззвучно снять часовых. Это не составило труда, так как охрана на своих постах просто-напросто спала. Было видно, что с дисциплиной это воинство было не в ладу. После того как русы ворвались в жилища ничего не подозревавших жителей, наступила полная паника. Половину тиверских воев перебили в считанные минуты, других повязали. Здоровяк Боримир свалил ударом кулака только-только продравшего глаза Раду и, скрутив веревкой ему руки, притащил на суд да расправу к своему сотнику.

– Отлетался голубь, теперь-то мы ему крылышки и подрежем. Что с ним делать-то будем да с остальными, вон их сколько? – здоровяк указал рукой на толпу пленников. – Троих они наших положили, может, ножичком по горлу – и дело сделано, а?

– Пусть князь их судьбу решает, – произнес Радмир, глядя на находящегося в бессознательном состоянии предводителя тиверцев. – Собирайтесь в путь, пора нам к князю возвращаться, дело наше сделано, думаю, и война на этом закончена. Земли эти снова наши по праву.

Радмир прошелся по деревне и нашел в одном из дворов ту, кого искал. Милослава сидела на крыльце одного из домов рядом с телом здоровяка с толстым рябым лицом. Тело мертвеца было рассечено мечом и, уродливо изогнувшись, лежало у ног девушки.

– Это он, сын вашего воеводы?

– Да, это он – Честа, убийца моей сестры. Жаль, что я своими глазами не увидела, как он сдох, – девушка с пренебрежением смотрела на мертвеца.

Радмир смотрел в печальные глаза своей новой знакомой и невольно сравнивал ее с теми женщинами, которые были в его жизни когда-то раньше, давным-давно.

Зоряна – нежная и юная. Её он оставил сам, а она тут же выбрала себе другого мужчину. Асгерд, гордая и холодная свейская красавица, подарившая ему несколько полных счастья и нежностей счастливых мгновений, но впоследствии отказавшаяся от него. Теперь перед Радмиром была совершенно другая женщина. В ней сочетались нежность и сила, его восхищал ее праведный гнев и ни с чем несравнимые нежность и красота. Сейчас он снова уедет, снова пойдет по тому же пути, по которому шел все эти долгие годы, продолжая сражаться и убивать. Он больше никогда не увидит ее глаза, ее волосы, от этого чувства ему стало горько, но таков его удел. Голос, прозвучавший в затянувшейся тишине, вывел Радмира из задумчивости.

– Возьми меня с собой, воин, – в глазах Милославы были отчаяние и снова появившийся страх. – Мне и девочке не будет теперь жизни в этих землях, люди не простят, что по моей вине погиб этот злодей.

Девушка указала рукой на лежавшее на земле тело Честы.

– Ты спас меня однажды, помоги же и теперь, я не буду обузой, я буду твоей служанкой, рабыней, наложницей, кем скажешь, только не бросай меня, во имя девочки, которую я должна буду растить, которую ты спас, во имя ее убитой матери.

– Но я воин, дружинник киевского князя, у меня нет даже дома, нет семьи, – Радмир смотрел на Милославу и не знал, что ещё ответить.

– Мне все равно, я вижу в твоих глазах доброту, и твои поступки доказывают, что я права, я очень тебя прошу, возьми меня с собой.

Радмир испытывал чувство сомнения и стыда, он понимал, что не хочет терять ее. Ему хотелось сказать ей «да», но он ответил резко, тоном, не терпящим возражений.

– Я спас тебя и ребенка, помог тебе отомстить, а за это ты помогла мне победить моего врага. Я воин, и на моем пути больше нет места для тебя. Радмир повернулся и медленно пошел прочь, подальше от этой женщины, слова которой перевернули всю его душу.

 

7

Русы умели воевать. Но где война, там и смерть, где смерть, там и тризна, где тризна, там и страва. Пир княжий шел полным ходом. Тиверцы повержены и снова под Русью. Правда, уличи сумели отстоять свободу, но это не беда, придет и их время. Столы ломились, суетилась прислуга, побежденные угощали победителей медами и заморскими винами, звучала музыка. Потешая грозных властителей тиверских земель, плясали скоморохи.

Князь и его знать, воеводы да бояре, восседали во главе широкого стола, дальше от них сидели воины старшей дружины, подале сидела простая гридь, отроки и просто вои из ополчения.

– Хвала и слава князю Олегу – победителю! – время от времени звучало из-за столов.

Толпа громко подхватывала хвалебные речи, звенели кубки. Гуляла от одного воина к другому братина – огромная чаша с хмельным медом. Славили и воевод, и лучших воинов, кто отличился теми или другими воинскими поступками.

Наконец, пара дюжих отроков вывела на середину двора, на котором проходило пиршество, захваченных пленников. Впереди всех стоял Раду в разодранной рубахе и со стянутыми тугими ремнями руками.

– Вот, княже, пленники твои, коих мы для тебя захватили. Те, что противились воле твоей, те, что смуту учинили, клятву вождей своих нарушили, которые роту верности тебе принесли. Суди их судом своим, а мы приговор твой исполним! – произнеся эту торжественную речь, один из приведших пленных отроков низко поклонился Олегу.

Второй вслед за первым тоже отвесил низкий поклон.

– А чего ж вы руки-то им связали аль боитесь, что сбегут отсюда эти горе-вояки? – ответил князь беззлобно, глядя на своих удалых дружинников. – Режьте, режьте им путы, негоже им связанными быть. Уж думаю, с пира моего, да от всей дружины киевской, они не сбегут.

Отроки бросились резать стягивающие запястья ремни, которыми были связаны пленные.

– Ну? – в очередной раз усмехнулся князь. – Ты, что ли, Раду – княжич тиверский? Почто ж ты, княжич, бунтовать против меня вздумал да покориться не хотел, когда все земли ваши покорились, а ты, как заяц, от меня по лесам бегал. Дружиннички мои за зайцами гонять не привычны, им медведя да тура подавай аль вепря дикого.

Одобрительный рокот пронесся по рядам пирующего братства.

– Что же тогда твои дружиннички на меня да на людей моих на спящих-то набросились? Пусть бы кто из них со мной в честном бою сразился, глядишь, и не стоял бы я тут пред тобой, а в твоем воинстве несколькими героями бы и поменьше стало. Глядишь, и сейчас за столом этим ртов бы поубавилось.

Теперь дружина заревела возмущенно. Многие повыскакивали из-за столов, оскорбленные дерзкой речью тиверца.

– Дозволь только, княже, порвем на части этого пса брехастого! – раздавалось со всех сторон. – Негоже ему так с тобой разговаривать да дружину нашу позорить.

Но Олег в ответ на это только сдвинул брови и поднял вверх руку, требуя тишины. Толпа умолкла.

– То, что смел ты да отчаян, это похвально, но не во всем ты прав. Тот, кто смел, но глуп, тот воин никудышный. То, что спящим тебя повязали, победу добыли да жизни свои сберегли, то не хула воинам моим, а похвальба. Одной удалью войны не выиграть, тут смекалка да хитрость воинская не меньше храбрости нужны. Да и не в том ты положении, чтобы бахвалиться. Права дружина моя, я ведь могу сделать так, что смерть твоя не будет легкой. Не боишься перед смертью своей муки телесные принять?

– Не боюсь я пыток твоих да и воинов твоих тоже. Ни с хитростью их, ни со смекалкой. Хочешь, режь меня, хочешь, жги, все одно, не покорюсь тебе и ни под каким поводом служить тебе не буду.

– Вот же дурень упрямый. Не голова, а бочка пустая, – от досады князь аж стукнул кулаком по столу. – А вот смел, это да. Ничего не скажешь. Ну что, дружина, есть такие, кто потешить нас желает, а этого героя-молодца уму-разуму поучить?

– Дозволь мне, дозволь, – десятка два подвыпивших воинов поднялись с деревянных лавок, вызываясь добровольцами для княжьей потехи.

– Полно, полно, не все сразу, – со смехом прокричал Олег, снова поднимая руку, чтобы успокоить толпу и, обращаясь к Раду, продолжил. – Так вот тебе слово мое, коль побьешь воина моего в честном бою, тебя и людей твоих отпущу без выкупов, без каких-либо обязательств. А коль проиграешь, то всех вас смерти предам, принимаешь такие условия или нет?

– Нет, князь, не принимаю. Сражаться с воином твоим я буду и погибну, коль придется, если без всяких условий людей моих отпустишь, независимо от результата поединка нашего, а нет, то лучше сразу пытай меня да мучай.

– Ну ты дерзок, княжич, – в очередной раз усмехнулся предводитель русов, которому все больше и больше нравился этот безумный и смелый бунтарь. – Но да ладно, быть посему. А ну, кто там пленил его связанного, назовись, докажи, что и в честном бою не посрамил бы оружия нашего.

Взгляды всех присутствующих устремились на сидевшего за дальним столом богатыря Боримира, который сидел на своем месте и спокойно грыз огромную баранью ногу, запивая ее медовой брагой. Когда здоровяку объяснили, что от него требуется, он равнодушно бросил свое недоеденное яство, поднялся из-за стола, вытерев жирные руки о скатерть и не спеша направился навстречу своему будущему противнику.

– Подраться – это я завсегда, – Боримир подошел к Раду вплотную и одарил тиверского княжича своей звериной улыбкой. – Теперь рад, что тогда тебя не прикончил, теперь хоть сам повеселюсь да друзей своих потешу. Выбирай, как биться будем, с каким оружием.

 

8

Поединок проходил тут же, на большой площади поблизости от того места, где пировала княжья дружина. Оба бойца отличались друг от друга как фигурами, так и стилем ведения боя. Высокий и стройный Раду стремительно кружил вокруг приземистого Боримира. Тот двигался мало, но в те моменты, когда бросался на тиверца, трудно было поверить, что такое огромное тело варяга может быть настолько стремительным.

На удивление князя и остальных дружинников, Раду оказался довольно неплохим бойцом. Скорости его могли бы позавидовать многие из присутствующих на пиру воинов. Но сам противник тиверского княжича не унывал. Почувствовав перед собой реального бойца, представлявшего собой настоящую угрозу, княжеский поединщик аж взвыл от возбуждения. На губах его выступила пена и злобная хищная усмешка не покидала его лица в течение всего боя. Несмотря на то что Раду один раз изрядно приложился своим мечом по шлему варяга, тот по-прежнему был на высоте.

– Сражается, как настоящий берсерк, – прорычал нурман Фрейлаф, имея в виду Боримира. – У нас о таких слагают саги.

Он сидел поблизости от князя и смотрел на поединок своим единственным глазом, от волнения и азарта то и дело сжимая и разжимая кулаки. В этот момент Раду снова попал по шлему Боримира, и на этот раз варяг немного пошатнулся.

– Куда же он смотрит, этот тиверец достает его одним и тем же ударом, так ведь можно и проиграть! – с волнением выкрикнул кривичский воевода Сновит. – Ой, неужто уступит он местному княжичу?

– Хитрит. Он же все слышал, весь наш разговор, только вида не подал. Не удаль ему нужно сегодня показать, а хитростью бой выиграть, – улыбаясь произнес князь, взглянув на сидящих неподалеку от него варяжских воевод Стемида и Вельмуда.

– Конечно, играет, то сразу видно, – подтвердили догадку князя оба руса, понимающе переглянувшись между собой.

Радмир тоже наблюдал за поединком. Но особого интереса не проявлял. Он знал, на что способен его воин, и видел его хитрую игру в кошки-мышки. Он сейчас думал о девушке, которую вместе с дитем оставил в разоренном его воинами селении тиверцев. А ведь он мог, если бы захотел, взять ее с собой, мог увезти ее в Киев и на свою долю добычи купить дом. Он уже не простой воин, он предводитель сотни в малой дружине князя, ему можно позаботиться и о себе, скорее всего, князь бы ему не отказал. В это мгновение громкие крики толпы прервали размышления Радмира.

Раду, окрыленный своим успехом, увидев, что противник дезориентирован и трясет головой, снова нанес удар, которым он уже вроде бы дважды достал своего врага. Но в этот момент Боримир, который изучил к тому моменту тактику своего противника, ловко пригнулся и, когда меч просвистел над его головой, бросил на землю свой длинный клинок и тяжелый щит, перехватил руку тиверца и нанес тому удар коленом в грудь. Все произошло так стремительно, что Раду не сумел даже сообразить, что произошло. У него сильно сдавило грудь, и он не мог дышать. Боримир спокойно, не прилагая усилий, просто

забрал меч из рук противника в тот момент, когда тот, согнувшись, осел на землю.

Дикий рев восхищения раздался над местом сражения.

– Славься Русь, слава Боримиру! – кричали дружинники, и от этого крика местное население приходило в ужас.

Князь с воеводами переглянулись, сдерживая улыбки. А Боримир спокойно поклонился князю и воеводам и направился к своему месту доедать баранью ногу.

Когда Раду пришел в себя, на его лице была печать отчаяния.

– Убей меня, князь, ты победил, и я теперь не смогу жить с этим позором, ты украл мою славу.

Улыбавшийся перед тем Олег вдруг стал серьезен.

Дружина замерла в ожидании его слов.

– Не будь глупцом, княжич Раду. Позор – это не выйти на поединок, зная, что противник твой сильнее тебя.

А ты вышел. Бесславие – бежать с поля боя и бросить своих воинов на верную гибель. Ты не бегал с поля боя, а сейчас ты еще и спас жизни своих людей. Сегодня ты вел себя и сражался, как герой. В том, что ты проиграл, нет позора, есть только слава, и ты той славой сегодня себя покрыл. Поэтому я отпускаю тебя. Тебя и твоих людей и, надеюсь, никто из них никогда не поднимет против меня своего меча. Много сражений и походов ждет нас впереди, много великих дел и славных завоеваний. Может, вскоре ты и твои воины встанете под мои знамена против общего врага и в очередной раз покроете себя славой. Ну, а если я обманулся в вас, что ж, так тому и быть, значит, такова воля богов.

Раду слушал эти слова, опустив голову. Дружина молчала, потрясенная словами своего вождя.

 

9

Пир продолжался еще несколько дней. Но на четвертый день веселье было омрачено одним случаем, который сыграл в жизни многих очень важную и заметную роль. Дружина по-прежнему пила, ела и веселилась, проходили еще состязания и поединки, но они вызывали у присутствующих больше веселье, чем восхищение и гордость.

Вдруг в центре круга, перед самым столом князя, появился дружинник, который тащил по земле за шиворот какого-то старика и что-то бормотал про себя. Старик же орал что есть мочи, проклиная молодца, а также всех присутствующих бранными словами и грозя им гневом всех богов. В здоровяке дружинники узнали кривича Деяна, который, похоже, как всегда, изрядно поднабрался, и поэтому все предвкушали славную потеху.

– Кого поймал, Деянушка, что за лихо такое страшное? Смотри, чтоб не покусало тебя, – под общий хохот потешались пирующие.

Но крепыш, не обращая внимания на шутки, принялся объяснять.

– Вот, пошел я, значит, по малой нужде за конюшню, а этот старикашка кривой коней наших потравить хочет. Дрянь какую-то в поилки им всыпал, слова непонятные шепчет, а сам озирается как сыч, точно опасается чего. Ну, я, стало быть, портки подтянул, да хвать его за волосья, а он как заорет, как завоет, – язык у говорившего слегка заплетался. – Вот теперь я к князю его веду, чтобы он суд над ним учинил, за то, что он воина княжьего словами бранными называл.

– Ну, конечно, серьезного ты вражину споймал. Не иначе, наградит тебя князь.

Хохот не умолкал, но Деян, казалось, его не замечал, а продолжал шагать с важным видом в сторону княжеского стола.

Вскоре и сам Олег заметил приближающуюся к нему странную парочку и, расспросив очевидцев, что же случилось, вдруг стал серьезен. Гридни, увидев выражение лица своего вожака, сразу же примолкли.

– А ну, говори, старик. Правду мой воин говорит, что ты коней наших травить сюда пришел, или нет. Кто такой, отколь взялся, – голос Олега был грозен.

Старик уставился на князя своими змеиными глазами и сипло прошипел:

– Да, правда, потравить лошадок хотел, чтобы вам на них не садиться, не скакать, земель наших не топтать.

– Так чем же мы тебе-то досадили?

– Вы, русы, все воюете, людей режете, под себя землю да весь мир подмять да переделать хотите. Поклоняетесь только Перуну своему, а про богов истинных забыли. Придет кара вам от богов наших. Всем придет, и тебе, – старик ткнул князю своим крючковатым пальцем прямо в лицо. – Остерегаться пора, смерть твоя уже рядом с тобой ходит.

– Прекрати, дед, не то покараю по-княжьи. Воины мои пытать умеют, – Олег рассердился не на шутку.

Дружинники же невольно напряглись. Старик и его пророчества вызвали страх даже у бывалых рубак.

– Не боюсь я ни тебя, ни воинов-палачей твоих варяжских, а вот твое время бояться уже пришло, – и старикашка разразился гнусным хохотом, от которого стыла кровь. – Смерь твоя, видел я ее давеча, только она не над тобой, а под тобой ходит, берегись, смерть твоя близка. Не дали мне коня твоего сгубить, так пусть этот конь тебя самого на костер погребальный и приведет. Вижу я, вижу, как умрешь ты, и скакун твой верный, он, и никто другой, тебя и погубит.

Старик вдруг повалился на землю и стал биться в судорогах, не прекращая ужасно смеяться.

– Ой, не к добру это, – вставил фразу один из местных жителей, оказавшийся неподалеку от княжьего стола. – Урош это – жрец Велесов . Он всегда пророчит по злому, все его боятся. В прошлом году на свадьбу его не позвали, так он сам заявился, обиду высказал, что, дескать, не пригласили. Как ему не пытались угождать, да он все одно твердил, увянут все цветочки на венке невесты, быстро увянут. Так и вправду венок, словно на глазах завял. А в семье той как детишки потом не рождались, так все мертвенькие, во как.

Все слушали говорившего с суеверным страхом.

– Деян, – лицо князя побледнело, как мел, но голос был по-прежнему тверд. – Вышвырни его отсюда немедленно. Но не убивать. Ясно тебе? Просто за город выведи и страже накажи, чтоб обратно не пускали. Не то он и впрямь наших коней потравит.

Олег попытался улыбнуться, но все видели, что лицо его по-прежнему оставалось мертвенно-бледным.

 

10

Солнце уже опускалось, и тьма начала накрывать землю своей темной пеленой. Первые звезды сменили спрятавшееся за горизонт светило. Где-то вдалеке замычала корова, и этот звук поддержали деревенские псы, залившись долгим и частым лаем. Но вскоре все звуки стихли.

Деян волок за собой злосчастного старика, ругая себя за то, что снова попал в скверную историю.

– И угораздило же мне это пугало к князю притащить. Выгнать бы его с конюшни, да и всего делов-то, а теперь… Теперь вот тащи его за город, от беды, – круглолицый крепыш бормотал себе под нос, надув свои пухлые губы. – А вот не уведу подальше, гляди как, он назад воротится, да стража его возьмет да проморгает, а он после того князю на глаза попадется. Тут-то мне и влетит. Скажет князь, что повеление его я не выполнил, осерчает.

Так рассуждал Деян, разговаривая сам с собой. Он тащил старца, а тот плелся за ним молча, мотаясь на каждом шагу, как безжизненная тряпичная кукла, набитая соломой. Старик еще не отошел от своего какого-то особенного транса, в который сам себя вогнал, пророча смерть князю.

Давным-давно, когда он был еще юнцом, задолго до того, как благодаря своей богатырской силушке Деян попал в княжью дружину, ему приходилось слышать много забавных и страшных сказок и былин про разную нечисть. Приходилось ему видеть и ощутить силу языческой магии, которой обладали живущие, как правило, отдельно от простых людей волхвы и жрецы, поклоняющиеся своим деревянным истуканам. Все эти древние старцы и уродливые колдуньи почему-то всегда вселяли в Деяна страх. Он не боялся ни драк, ни сражений и в бою всегда был в первых рядах воинов, потрясая всех своей мощью и какой-то безумной отвагой, но колдовство да ворожба, все, что нельзя было объяснить и понять, вызывало у Деяна панический страх. Если бы он только знал, что конский отравитель окажется жрецом ужасного звериного бога Велеса, он, пожалуй, не стал бы связываться с ним вовсе. Вдруг тело старика как-то неестественно дернулось.

– Плетется, словно неживой, – поглядывая на впавшего в транс старика, с испугом пробормотал здоровяк. – Как бы не преставился, а то вон слюни пускает да хрипит не по-человечески.

Озноб так и колотил дружинника-кривича, но он продолжал с поразительным упорством тащить свалившуюся нежданно-негаданно ему на голову обузу. Они подошли к лесу и остановились. Кроны деревьев черной тенью покрыли обоих путников, нависая над ними высокой непреодолимой стеной.

– Ну вот, пожалуй, здесь тебя и оставлю, – проворчал воин и, слегка подтолкнув старика вперед, только собрался возвращаться в город, как вдруг увидел, что дряхлый колдун смотрит на него пристальным, немигающим взглядом и хищно улыбается.

– Фу ты, леший тебя побери, чего уставился? – дрожащий голос Деяна выдавал его состояние.

Вдруг в находящихся рядом кустах что-то зашевелилось, раздался шорох и какая-то огромная птица со страшным криком, громко хлопая крыльями, выпорхнула из лесной чащи и пронеслась над головами воина и старца. Деян от неожиданности шарахнулся в сторону, обо что-то споткнулся и грохнулся на землю. Падая, воин стукнулся головой о трухлявый пень, который тут же рассыпался от удара Деяновой головы. Превозмогая боль, дружинник тут же вскочил на ноги и, тряся головой, начал судорожно озираться вокруг. В этот момент он снова увидел стоящего на прежнем месте старца. Тот смотрел на кривича и смеялся беззвучным, судорожным смехом.

– А ну! Ты это, ты давай это брось, не то я тебя того! – немного приободрившись, здоровяк расправил могучие плечи и погрозил своему собеседнику кулаком.

– Чего же того? – сквозь смех прохрипел своим скрипучим голосом старик и, прекратив смех, добавил уже как-то по-злому, грозно. – Не угрожай мне, человече, ибо ты теперь в моих владениях, лес – мой дом, ибо тут обитает мой бог, звериный предводитель Велес. Тут он, родимый, и все его слуги верные, все они здесь, рядышком живут-поживают.

Деян оглянулся вокруг, словно и впрямь собираясь увидеть обитавшую в лесу нежить, но вокруг никого не было.

– Ты в панике, вой. Страх наполняет твою душу, и теперь ты во власти моего бога, – нараспев продолжил жрец свою речь. – И теперь он будет решать твою судьбу, как он решил судьбу князя твоего, предсказав ему гибель лютую. Теперь очередь за тобой.

Не на шутку перепуганный воин, сжав кулаки, с открытым ртом слушал своего собеседника.

– А ну, говорю тебе, замолчи. Убирайся в свой лес сейчас же, не то заткну рот твой мерзкий, нечего меня страшить.

Но старик не унимался, не обращая внимания на угрозы, он, напротив, бросился к Деяну, схватил его за руку и заорал.

– Предрек Велес смертушку князю твоему, а теперь и тебе пора прознать про то, как ты умрешь, где голову свою буйную сложишь.

Перепуганный кривич попытался высвободиться из цепких лап старикашки, но тот держал воина с невиданной силою и не выпускал его из своих рук.

– Замолчи, говорю в последний раз. Не желаю я знать ничего про колдовство твое. Не желаю, и все, – разгневанный Деян, опасаясь дальнейших слов старика, занес над его головой свой огромный кулак. – Закрой рот свой, не то зашибу.

– Вижу, я вижу её, смерть твою, вот она за тобой идет, вот…

Деян не дал старцу завершить своего злого пророчества, потому что кулак молодца с силой обрушился на голову служителя Велесова культа, и старик, как подкошенный, рухнул на землю.

– Ну вот, предупреждал же тебя. Нечего добрых людей ужасами разными пугать, теперь будешь знать, кто здесь главный.

Стряхнув с себя землю и сырой мох, оставшийся на волосах и на лице после удара о пень, довольный собой и немного успокоившийся Деян собрался поскорее убраться из этого жуткого места.

– Ну, чего разлегся, вставай, – здоровяк пнул лежащее у его ног тело. – Полежал и будет, сам виноват, я тебя предупреждал, зашибу.

Старик лежал на земле, не подавая признаков жизни.

– Неужто прибил убогого? – прошептал воин и с опаской приблизился к старику.

Колдун лежал на спине, шея у старца была сломана и поэтому голова его безжизненно свисала набок, а страшные немигающие глаза глядели на невольного убийцу,

словно посылая ему немой упрек за столь жестокий поступок.

– Ну, что же это? Как же так? Ведь вроде легонько треснул то по башке его дурной. Что же теперь будет, что князь скажет, как прознает? – в голосе Деяна слышалось отчаяние и испуг.

Дружинник робко огляделся по сторонам.

– День сегодняшний с самого утра не задался. Противный старикашка, вот теперь тебе и досталось за язык твой мерзкий, ну и поделом.

Не долго думая, Деян схватил мертвеца за шиворот и затащил подальше в кусты.

– Ну и пусть помер, никто ж не видел, а князю, если что, скажу, что отвел и отпустил. Мало ли татей по лесу шастает, мало ли кто мог на добро стариково позариться, я-то тут причем? – бормотал здоровяк, закидывая тело ветками.

Закончив свою работу, весь перепачканный и насквозь промокший от пота, Деян вылез из кустов и, изредка озираясь по сторонам, потрусил в сторону города.

 

11

Ужасное пророчество не давало Олегу покоя, и он не спал по ночам. Страшный старик, его голос, его жуткие слова словно каленым железом обжигали мозг, холодили сердце и туманили разум. Князь побывал в сотнях битв, не страшась смерти, порою он даже играл с ней в игры и всегда выходил из них победителем, но сейчас… Он не был слишком суеверен, но старался не гневить без надобности богов, он поклонялся Перуну, мечтал, что, пав в бою, он обретет бессмертие и славу, и его душа вознесется в Ирей. Но это пророчество – смерть от коня – почему-то пугало его. Громкие крики за окном прервали рассуждения князя. В дверь постучались, и, низко пригнувшись, чтобы не удариться о дверной косяк, в комнату вошел Стемид.

– Здрав будь, князь. Дозволь, – огромный варяг, казалось, был чем-то взволнован.

– Ну, чего тебе, боярин? – Олег был немного раздражен появлением своего воеводы, сегодня ему хотелось побыть одному. Да, и скажи заодно, что за шум там во дворе у нас, не возьму в толк, что у дружины нынче дел нет никаких, что они галдят, как бабы деревенские?

– Не гневись, князь, – воевода говорил с волнением, что было совсем на него не похоже. – Дружина с просьбой к тебе, говорить с тобой желает, по делу важному.

На лице князя промелькнула усмешка.

– Вон оно как, ну тогда пойдем, поговорим, что там за дела у ратничков моих, – при этих словах Олег стремительно вышел из комнаты, заставив при этом огромного воеводу буквально отскочить в сторону.

Яркие лучи солнца ослепили князя, долго просидевшего в полутемной комнатушке. Олег прищурился, вдохнув полной грудью свежий воздух, такой приятный и сладостный. Князь поглядел на небо, эх, полно горевать да печалиться, нужно дальше жить да поживать, а все эти пророчества – просто глупые сказки для детишек и баб. Великий полководец и воин свысока посмотрел на переминавшихся пред ступеньками крыльца воинов его славной дружины. Впереди стояли княжьи мужи, воеводы и бояре, а прочая гридь расположилась за спинами своих вождей и предводителей. Одни смотрели с мольбой во взгляде, другие вовсе опускали глаза, столкнувшись напрямую с пристальным взглядом своего полководца.

– Ну, с чем пожаловали, дружина, что за сборище такое странное, не возьму в толк, – князь усмехался, но в глазах его можно было разглядеть признаки легкого недовольства. – Что у вас за дело такое, что сами разобраться не в силах?

Выйдя вперед, взял слово воевода Сновит.

– Ты вождь наш, князь наш, и вера у дружины твоей к тебе немалая. Вера да любовь. Воины за тобой в битвы, как на праздник, идут, и слову твоему, и делу служат, да в удачу твою веруют, – воевода говорил громко и протяжно, словно не воин, а сказитель-сказочник. – Но удача за тем спешит, кого боги любят, а любят боги того, кто их чтит, да требы-жертвы приносит, верно я говорю? – обратился к стоящим за его спиной воинам воевода-кривич.

Гридни и отроки загудели, кивая головами, тем самым одобряя слова своего представителя. Вдохновленный поддержкой войска Сновит продолжил.

– Так вот, я и говорю, что удачу воинскую нужно беречь, ибо переменчива она. Кто богов не почитает да гнева их не боится, может удачу свою спугнуть, и отвернется она от него на веки вечные.

– Так, боярин, утомил ты меня. Не возьму я в толк, чего ты добиваешься. Кто это у нас тут богов не чтит да удачу спугнуть желает? Говори толком, про что ты тут поешь-напеваешь, – в голосе князя теперь уже все почувствовали стальные нотки.

– Да про то и напеваю, что пророчество жреца тиверского, который смерть твою предсказал, не надобно бы без внимания оставлять. Не для того колдун тот так распинался, чтобы просто воздух сотрясти. Мы тут кой-кого поспрашивали, народец-то местный говаривает, что жрец тот Велесов всегда правду предсказывал, все его слова от богов.

– Это кто же тут на моих землях без моего ведома суды судить да допросы чинить посмел, людишек моих пытать решился? – князь уже не говорил, а почти кричал. – Ну, ты совсем, воевода, обезумел, что про такое мне, князю киевскому, сказать посмел.

– Да уймись ты, – не убоявшись гнева своего князя, бесстрашно ответил Сновит. – Никого никто не пытал. Местные вожди, из тех, кто власть твою признал, сами к нам пришли да поведали, что старец тот без вести пропал, а в конюшнях тех вождей несколько боевых коней издохли. Страшатся они гнева Велесова. Волхвы их да жрецы на то сказывают, что задобрить Велеса надобно, костры разжечь да жертвы кровавые принести.

– Так в чем же дело, пусть жгут костры свои жрецы да режут свою скотинушку, сколь не жалко, из-за того, что ли, такое скопище собирать было надобно, не пойму.

– Костры-то зажгут, да вот есть препятствие одно, – при этих словах Сновит сделал паузу и опустил глаза в землю.

– Ну, чего умолк, говори, что за трудность такая, – в голосе Олега прозвучали вопросительные нотки.

Сновит посмотрел на молчаливую толпу, словно ожидая поддержки, и затем снова, повернувшись к Олегу, промолвил.

– В общем, не гневись на нас, князюшка. Есть тут у местных людишек еще один жрец Велеса, так вот он растолковал нам пророчество то. Если не смог тот первый колдун у нас, у русов, коней потравить, так надобно теперь, чтобы пророчество то не сбылось, в жертву Велесу коня принести, да не простого, а самого лучшего, княжеского, того самого, от которого жрец пропавший смерть тебе предсказал, так-то.

Лицо Олега покрылось мертвенной бледностью. Слова воеводы, словно молния, поразили князя в самое сердце. Дружина не проронила ни звука в ожидании ответа своего вождя. Олег не шевелился, замерли и дружинники, и только легкий ветер слегка посвистывал и обдавал холодком загорелые лица воинов.

Наконец, Сновит, видя, что вспышки гнева не будет, решился нарушить затянувшуюся тишину.

– А ведь и верно, князь, не будет коня того, не будет и от кого тебе смерть принимать. Ведь смерть твоя для всех нас хуже собственной. Ты нам живой нужен, и удача твоя нужна. Погляди, все пришли, у тебя и за тебя дружина просит. Отдай жрецам коня, не гневи богов.

– Довольно, – Олег вытянул вперед руку, словно хотел прикрыть говорившему рот. – Скажу я вам так, воины мои. То, что за жизнь мою печетесь, благодарствую. Жизнь мою вы в боях и сечах уже не раз спасали, то я ведаю. То, что богов чтите, тоже правильно. То, что в удачу мою веруете, также хорошо, а вот что меня на убийство друга моего верного толкаете, то мне не по сердцу. Конь боевой для воина – что товарищ. Убить его – как любого из вас убить да предать, а такое для меня невозможно и немыслимо, уж лучше смерть. Посему вам велю костры зажечь, требы Велесу принести, да только не коня моего боевого, а другого любого из конюшен взять да кровью его идолов тех напоить. А чтобы вас уважить, коня своего велю в Киев в конюшни мои доставить, кормить, поить, чистить, чтобы ни один волосок из гривы его не выпал.

Сам же слово вам даю на коня того не садиться, а в бой впредь на другом коне выезжать стану. Вот таково вам мое слово.

Произнеся эти слова, князь повернулся и скрылся за дверью, оставив дружину обдумать услышанное.

 

12

Прощание было недолгим. Радмир стоял в толпе воинов и челяди, которые пришли взглянуть на князя, прощавшегося со своим длинногривым любимцем. Воины стояли и смотрели, как князь обнял за шею своего вороного и, передав одному из отроков удила, укутавшись в свое неизменное красное крозно, покинул двор.

Радмир снова вспомнил своего павшего Сивку. Князь тоже лишился коня, но сам конь, не смотря на требования жрецов, не лишился жизни. Олег спас жизнь своему скакуну, но не все этим были удовлетворены. Многие считали, что пока конь жив, есть угроза жизни самого князя. Но спорить никто не посмел.

Войско возвращалось с войны. Радостные крики, веселая суета, тревожные глаза покоренных тиверцев. Все это вызывало волнение и трепет. Покинув место, где Олег простился с конем, Радмир направился на поиски Толмача, который где-то пропал, организуя сборы имущества. Сотня Радмира должна была выступить в составе основного войска на следующее утро. На душе было радостно, но в то же время грустно. Он провел в этих землях много лет. Сражаясь, он убивал врагов и терял друзей, становился опытней и сильнее как телом, так и духом. Но что-то он оставлял здесь, что-то, что не давало ему покоя, и Радмир понимал, что, хоть и боялся признаться самому себе. Поэтому, когда он увидел ее, он просто замер, боясь произнести хотя бы слово.

Девушка стояла на краю улицы под молоденькой березкой и смотрела на Радмира, слегка улыбаясь уголками губ. Девочка, которую Милослава держала на руках, засунув в рот крохотную ручонку, мирно посапывала во сне.

– Здравствуй, воин. Прости, но я следовала за вами и вот я здесь. Снова стою перед тобой, – девушка говорила чуть слышно, но Радмир прекрасно слышал каждое её слово, словно остальные звуки просто перестали для него существовать.

– А я ведь даже не знаю твоего имени. Если нам суждено сейчас расстаться, назови хотя бы свое имя.

Яринка на руках Милославы захныкала во сне, но тут же умолкла.

– Мое имя Радмир, я сотник князя, и завтра мы уйдем из этих земель.

Услыхав эти слова, девушка кивнула головой.

– Прощай, сотник Радмир, мы многим обязаны тебе и будем молить за тебя богов, – девушка поклонилась в пояс и, смахнув слезу, побрела в сторону соседней улицы.

Когда Милослава уже почти исчезла за соседним домиком, Радмир окрикнул ее.

– Пусть будет по-твоему. Война окончилась, и завтра князь поведет свое войско в Киев, бери ребенка и следуй с обозом. Там я найду для вас жилье и кров. Мой человек, Толмач, тот, кто заботился тогда о твоем ребенке, найдет для вас место в повозке, а там посмотрим. Постарайся от нас не отстать.

При этих словах Радмир повернулся к девушке спиной и пошел к своим воинам. На его лице в этот момент промелькнула счастливая улыбка. Если бы в этот момент он повернулся, то увидел бы, что Милослава улыбается ему в ответ, и из глаз ее текут уже счастливые слезы.

 

1

Жизнь – это такая штука, которая все время преподносит сюрпризы, наполняет тебя либо радостью, либо разочарованием. Сегодня ты восседаешь на прекрасном коне перед грозными рядами непобедимого войска, а завтра ты скачешь на этом же коне, содрогаясь от страха, спасаясь от преследователей.

Он снова был в бегах, как тогда, когда он, будучи солдатом империи, одурманенный вином и женскими чарами, преступил нормы общепринятой в его стране морали и овладел женой знатного аристократа. Но на этот раз его не преследовали суровые представители имперского закона. Сегодня он оказался один в чужой стране, и ему снова некуда было идти. После битвы он долго гнал коня, пытаясь оторваться от погони. Но русы не преследовали его долго, и он без труда ушел от них. Иларий решил больше не возвращаться к уличам. Его отряд был разбит, и неизвестно было, как отнесутся вожди воюющих славян к чужаку, погубившему сотню их соплеменников. Хазарам бывший ромейский кентарх и вовсе не доверял.

«Те, кто попадает к ним в лапы, вскоре оказываются на невольничьих рынках Саркела», – вспомнил Иларий слова одного из своих давних приятелей-сослуживцев, который не понаслышке знал хазар и их повадки.

Поэтому Иларий не последовал на восток, где расстилались огромные просторы Дикого Поля, контролируемого Каганатом и населенного ордами его подданных. Лучше всего было бы разыскать Фотия, но для этого пришлось бы пробираться через все земли, завоеванные бесстрашными русами, а это было бы равносильно самоубийству. Так что путь на север тоже не подошел бывшему ромейскому солдату. И потерявший все надежды беглец решил пробираться на юг, к себе на родину, в надежде, что после того как прошло столько времени, он сможет затеряться среди многочисленных провинций Империи.

Но, если от русов он ушел, то с хазарами ему все же пришлось столкнуться. Иларий встретил их на второй день, после того как бежал с поля сражения. Они выехали из кущи деревьев внезапно и направились навстречу одиноко едущему всаднику. Их было трое, все из отряда Туле-Хана, такие же, как и он, чудом спасшиеся после того как отряд Илария угодил в засаду. Обычные пастухи, из черных хазар, призванные на войну собственными вождями племен и кланов. Несмотря на то что несколько дней назад они с Иларием были союзниками, эта встреча не сулила бывшему вожаку уличей ничего хорошего. Ах, если бы он заметил их первым, то непременно бы постарался не попадаться на глаза.

Двое из чужаков не понимали славянскую речь, и поэтому разговор повел третий, круглолицый крепыш с хитрыми немигающими глазками. Его речь была отрывистой, но вполне понятной. Иларий сразу заметил, как смотрят его случайные знакомцы на его коня, меч и, хотя и примитивный, но вполне сносный доспех. Эти не упустят своего случая поживиться. Круглолицый, по-видимому, сразу признал Илария, и, возможно, поэтому дивная троица и не напала на него сразу, а решила прибегнуть к переговорам. Обменявшись несколькими общими фразами, куда следует путник и какие у него планы, круглолицый попытался предложить Иларию проследовать с ними, но Иларий сразу отверг столь «заманчивое» предложение и сказал, что ему необходимо ехать в другую сторону. Здесь поблизости, дескать, находится еще один лагерь уличей. Хазары, услышав такую весть, стали тут же переговариваться на своем языке, видно было, что они сомневались в правдивости слов своего собеседника.

Иларий не стал дожидаться, когда случайно встреченные им нежелательные знакомцы примут какое-то решение. Крикнул им прощальное слово, развернул коня и помчался вскачь, подальше от нежелательных попутчиков. Жуткий холод пронизывал его до самых костей. Он слушал, слушал звуки, пытаясь при необходимости, распознать тот страшный свист, который издает стрела, пущенная вдогонку удаляющемуся врагу. А ведь он даже не закинул за спину щит, демонстрируя тем самым свою полную уверенность. Возможно, именно это, а может, и что другое в очередной раз спасло ему жизнь. Черные хазары не решились напасть.

 

2

После встречи с хазарами он не спал несколько дней, опасаясь преследования и все той же коварной стрелы, которую посылает матерый степняк в беззащитное тело своего врага. Но на этот раз фортуна улыбнулась ему. Степняки не пошли по его следам, и он, по-видимому, снова был в безопасности.

Он остановился, прислушиваясь к звукам, которые могли быть предвестниками опасности, но ничто не наталкивало на мысль о возможном присутствии людей. На этот раз не русы, не хазарские воины, а всего лишь маленькая, в несколько сажень шириной, речушка преграждала Иларию путь, который он наметил себе, следуя в том направлении, которое должно было вывести его к морю.

Солнце продолжало парить, причиняя страдания и всаднику, и коню, и поэтому преграда на его пути в виде речки не огорчала путника, а, напротив, сулила облегчение и возможность смыть соленый пот, который покрывал все тело. Утомленный многодневной скачкой конь возбужденно затряс головой и негромко заржал в предвкушении долгожданной живительной влаги. Иларий спешился и, выждав некоторое время, чтобы его скакун остыл, подвел коня к реке. Животное пило жадно, храпя и вздрагивая, отмахиваясь хвостом от многочисленных насекомых, которых было особенно много вблизи внезапно обнаруженного путниками водоема. Еще раз осмотревшись по сторонам, беглый ромей пустил коня пастись, а сам, скинув одежду и аккуратно сложив в теньке кустарника свое оружие, раздвинув руками плотные заросли тростника, медленно вошел в реку. Вода, в первые мгновения показавшаяся прохладной, тут же приятно освежила тело. Иларий плыл не спеша, делая привычные взмахи руками, стараясь не поднимать брызг. Он отдыхал не только телом – душа его словно растворилась в этом желанном водном потоке, мозг отдыхал от долгого, мучительного напряжения. Ничто не тревожило его разум. Заметив, что заплыл уже слишком далеко, Иларий еще раз погрузился под воду с головой и только-только собрался плыть обратно к тому месту, где он оставил свое имущество, как вдруг на другом берегу реки в кустах раздался какой-то странный шум.

Эти звуки тут же заставили пловца насторожиться, он мгновенно напрягся, и его мозг снова обрел четкость и ясность мыслей, чтобы в случае угрозы принять быстрые и правильные решения. Иларий тут же пожалел о своей беспечности. Конь и оружие находились сейчас слишком далеко, и мужчина, набрав в грудь воздуха, нырнул и, проплыв под водой, вынырнул возле растущего над водой густого кустарника. Громкие крики раздавались с берега, и Иларий рискнул высунуться из своего не слишком надежного укрытия.

То, что открылось взору византийца, вызвало у Илария вздох облегчения. Страшные звуки, которые так напугали его во время плавания, издавались вовсе не людьми, встречи с которыми он так хотел избежать. На поляне возле кустов всего лишь паслось небольшое, в дюжину голов, овечье стадо. Но если Иларий и ощутил себя в безопасности, этого было нельзя сказать о бедных животных, которые в панике метались вокруг большой старой овцы привязанной длинной веревкой к вбитому в землю колу. Неподалеку от перепуганного насмерть стада, широко расставив ноги и пригнув морду к земле, стояла поджарая волчица с мощной покатой спиной и острыми, торчащими вверх ушами. Она смотрела на свою добычу спокойно, не выражая агрессии, и выжидала. Напротив, по другую сторону от блеющего стада, стоял волк-переярок и, оскалив зубы, угрожающе рычал. Парочка мелких прибылых волчат, для которых и была устроена эта забава, гоняли по кругу зажатых с двух сторон более взрослыми особями овец. Волки-первогодки делали свои первые взрослые шаги, осваивая все тонкости охоты в стае. Волчица и ее старший детеныш не трогали обезумевшую от страха скотину, а молодые волки носились за овцами, стараясь вцепиться в них острыми зубами.

Вот один из прибылых волчат, изловчившись, сделал удачный бросок и ухватил за шею молодую ярку, повалив ее на землю. Второму зверёнышу повезло меньше. Выбрав в качестве добычи молодого барана, он бросился ему на спину, но промахнулся, лишь лязгнув зубами, и тут же ощутил на себе мощный удар твердых, как камень, рогов. С визгом маленький хищник отлетел в сторону. В этот момент переярок, словно молния, бросился на помощь своему меньшому собрату. Он сбил своей широкой грудью несчастного барана и в тот же момент разорвал ему горло своими крепкими, как сталь, клыками. Совершив этот акт насилия, молодой волк отскочил в сторону и взглянул на волчицу, словно ожидая от нее одобрения. Но старая самка стояла неподвижно, проигнорировав этот жест своего старшего питомца. В это время более удачливый волчонок потащил к реке пойманную им ярку, которая билась в его зубах, изо всех сил борясь за свою жизнь.

– Вот зверюги бесовы, так ведь и все стадо порежут, – покачав головой, проворчал Иларий.

В детстве ему доводилось видеть последствия того, как волчьи стаи вырезали целые стада скота. Унося с собой лишь пару-тройку особей, жестокие хищники оставляли на месте своей охоты десятки окровавленных козьих и овечьих туш. Иларий вышел из кустов и, засунув соединенные в кольцо большой и средний пальцы правой руки, громко свистнул. Такому способу подачи звука его обучили уличи, когда он помогал им оборонять их земли от захватчиков – русов.

Увидев человека, вся стая бросилась наутек. Трое хищников в одно мгновение переплыли реку и скрылись в кустах на другом берегу. Правда, волчица немного замешкалась, поджидая своего волчонка, который сначала не выпускал из зубов свою первую добычу и пытался перенести овцу через реку. Но запутавшееся в речной траве тело ярки было слишком тяжело для него. Поэтому, услышав очередной свист, которым Иларий подхлестнул скоропостижное бегство стаи, звереныш выпустил свою жертву и вслед за матерью прыгнул в густые заросли.

– Ну, что же, придется в эту грязь залезть, – проворчал Иларий, продираясь сквозь заросли камыша и проваливаясь в глубокий ил.

Он вошел в воду в том месте, где барахталась в тине молодая овца, и, схватив ее двумя руками за длинную шерсть, вытащил на берег.

– Эта вроде бы выжила, – усмехнулся невольный спаситель, наблюдая за тем, как перепачканная кровью ярка, жалобно блея, побежала к тому месту, где ее поджидало снова собравшееся в кучу стадо.

 

3

Их было двое. Седой сутулый старик с куцей бороденкой и такими же невзрачными усами, которые лишь слегка прикрывали заячью губу, которой наградила его природа, и щупленький голубоглазый мальчонка лет тринадцати. Они плыли в узкой старенькой лодчонке и забрасывали в воду сети. Оба были по пояс голые, в одних портах, босиком. Они так были увлечены своим промыслом, что поначалу не заметили притаившегося в кустах Илария. К этому моменту византиец уже оделся и снова был готов к продолжению своих нелегких скитаний. Хорошенько рассмотрев обнаруженную им неподалеку от места волчьей охоты парочку рыбаков, беглец наконец-то решился. Эти двое не могли таить в себе угрозы, и Иларий окрикнул их.

– Эй! Овцы не ваши поблизости пасутся? А то проведать бы их не мешало.

Услыхав человеческую речь, старик вскочил на ноги, едва не перевернув лодку. Увидав стоявшего на берегу всадника с оружием, дедок начал искать глазами топор, который валялся на дне рыбацкого суденышка. Мальчишка тоже весь напрягся. Пару минут все трое молчали, потом, убедившись, что незнакомец один и не проявляет признаков агрессии, старик не стал хвататься за топор. Он пристально, без стеснения разглядывал Илария, который тоже разглядывал эту забавного вида парочку.

– Чего это ты, родимый, про овец-то сказывал? А то стар я, сразу и не расслышал, – тонким сиплым голоском прогундосил старик-рыбак.

– Овцы, говорю, там на лугу у лесочка пасутся, не ваши ли? Проведать их надобно.

– А чего ж их проведывать, пасутся себе – и славненько. Пусть себе пасутся, это, видать, бабки Вереи барашки, чьи ж еще могут тут быть, – обращаясь уже к пареньку, добавил старик.

Мальчик быстро закивал головой, не отрывая взгляда от незнакомца.

– Пасутся-то они пасутся, да уж пасутся не все. Волки тут у вас шалят. Одного барашка зарезали да ярку молодую потрепали. Если бы я их не пуганул, могли бы все стадо вырезать. А ярку я уж из воды вытащил, когда ее на другой берег тянули.

– Ох ты, вот так напасть, – тут же засуетился старик, – говорил я Верее, негожа скотинку так близко к лесу привязывать, зверья-то нонче мало в лесу стало, вот волчары и обнаглели. Средь бела дня скотину режут. Ой, беда, беда. Беги, сынка, к бабке, поведай про овечек, пускай уводит, а то, глядишь, вернутся зверюги за мясцом-то.

Старый рыбак ловко оттолкнулся шестом от дна и быстренько подогнал лодку к берегу. Мальчишка выскочил на землю и стремглав бросился выполнять поручение дедка.

– Сынок, что ли, твой? – с сомнением задал старику вопрос Иларий. – Молод уж больно, а тебе, судя по виду, годков-то уже немало.

– Да уж, немало. Да сколь есть, все мои, – усмехнулся старый рыбак. – А сынка-то вот боги под старость все ж дали. Младшенький он у меня, а старших аж семеро, вот.

– Ну ты даешь, дедуля, прямо бык племенной, – рассмеялся Иларий, отмечая про себя, что мир между ним и его новыми знакомыми вроде был заключен.

– А ты сам, кто ж будешь, мил человек? Судя по коню, мечу да кольчужке, вроде как вой, одет, как славянин, а лицом да говором не то на грека смахиваешь, не то на булгара.

– Все разы не ошибся ты, отец, – решил не таиться Иларий. «Была не была», – подумал он и вслух добавил:

– Сам я родом из Византии, из земель Царьградских, но последние годы жил со славянами. А доспех да меч со мной, потому как воевать мне пришлось за земли уличские с русами да их князем Олегом.

– Вон оно что, – покачал головой старик. – Значит, угадал я все. А сюда как попал? Каким же ветром занесло то тебя?

– На юг я пробираюсь. Отвоевался я здесь. Хочу к себе, в Империю то бишь, возвратится. К морю мне надобно, а там на судно какое-нибудь пристроюсь и, глядишь, я и дома.

Внимательно выслушав Илария пожилой рыбак покачал головой.

– Но, коль так, пойдем со мной, к старейшине нашему. Раз ты овечек наших спас, да с миром к нам, думаю, помочь тебе надобно. Поговоришь со старейшиной деревенским, он тебе пособит да как к морю выйти подскажет.

Старик привязал лодку к кустам, убрал весла и, взвалив на одно плечо сети, а на другое мешок с уловом, последовал по тропке, по которой недавно убежал посланный им мальчонка.

 

4

Старейшина – крепкий лысоватый старик – жил в грубо сколоченном, но основательном доме на самом краю деревушки. Он внимательно выслушал историю Илария, которую тот поведал, не таясь, от начала до конца. Сказал, что подумает, как помочь прибывшему путнику, а пока определил Илария на постой к той самой бабке Верее, овец которой чуть не порезали волки. Мол, оказал гость бабке услугу, так ей его и благодарить надобно, напоить, накормить да местечко для сна определить. Иларий охотно согласился, потому что после долгого пути и постоянного чувства тревоги был готов уснуть прямо в седле.

Бабке было под шестьдесят, и жила она в стареньком домишке с двумя младшими сестрами, которые тоже не особо отличались молодостью и пригожестью, по этому компания подобралась неважнецкая. Хоть старая Верея и рассыпалась в благодарностях да отвела гостю лучший угол в доме, Иларий постарался побыстрей отделаться от добродушных старушек, которые то и дело называли его спасителем и поясняли, что те овечки, которых он спас, да еще одна тощая коровенка были единственной скотинушкой их небольшой семьи. Верея отправила обеих сестер топить печь да свежевать тушку задранного волком переярком барашка, а сама стала хлопотать в огороде да попыталась рассказать ромейскому воину о своей горькой доле, но, к счастью Илария, во двор вбежал его новый знакомец, сынишка рыбака, да позвал его с собой, мол, тятя кличет.

Жилье рыбака, которого, как позже выяснилось, звали Берестом, располагался как раз рядом с домом Вереи, так что только-только выйдя из одного двора, Иларий тут же оказался в другом. Кроме хозяина да его младшего сынишки, гостя встретили четверо старших сынков Береста, которые все как один были похожи друг на друга, худые и русоволосые, с растрепанными бородками и хмурыми лицами. Отличались они, по-видимому, лишь возрастом. Как предположил Иларий, мужикам было где-то от двадцати пяти до сорока лет. Где были еще три сына, про которых упомянул Берест при первом знакомстве, гость расспрашивать не стал, постеснялся. Как постеснялся он отказаться и от предложенного Берестом удовольствия, а именно баньки по-черному, которую к моменту прихода гостя как раз истопили.

– Нечего тебе с бабами лясы точить, от них тоска одна. А вот с мужиками баньку перед трапезой посетить – дело верное, – проговорил своим скрипучим голосом старый рыбак.

После его слов вся компания, оснастившись вениками да мочалками, проследовала через огороды к невысокому закопченному строению, из которого валили черные клубы дыма. Иларий шел с мужиками, поглядывая то на своих спутников, то на покосившийся от времени тын, которым был окружен огород, а еще на весь поросший травой небольшой деревенский пруд, расположенный за ветхим забором. В этом пруду, издавая громкие крики, плавало десятка два гусей, мирно поедая обильно растущую в воде зелень.

Еще там, у себя на родине, Иларий любил попариться в общественных банях, построенных из камня по типу римских терм, но здешние бани мало чем походили на те роскошные купальни, к которым он привык. Живя у уличей, Иларий просто мылся разогретой водой из огромной бочки и не решался войти в славянскую баню – это напоминающее адское пекло, покрытое копотью и сажей помещение. Но здесь воин-ромей не решился отказать гостеприимным хозяевам.

– Ты украшенье-то свое сыми, а то раскалится от жару, – указав на висевший на шее византийского воина серебряный православный крест, произнес Берест, по всей видимости, никогда не слыхавший про этот священный для каждого христианина божественный символ.

«Язычники все равно остаются язычниками», – про себя подумал Иларий, но крест снял и передал его с остальными вещами, которые младший берестов сынишка отнес к Верее для стирки и штопки.

Сама баня представляла собой наполовину врытый в землю деревянный сруб с низкой покосившейся дверью да очень высоким порожком, который не позволял пару выходить раньше времени наружу. Все щели меж бревнами были законопачены засохшим древесным мхом, и лишь прорубленное в одной стене узкое оконце позволяла дневному свету проникать внутрь.

То, что было потом, Иларий вспоминал с содроганием. Сначала они вошли внутрь, потом кидали щипцами в волу раскаленные докрасна камни, затем плескали на каменку-печь ковши с водой и в клубах раскаленного пара хлестали друг друга вениками. Когда его окатили из ведра ледяной колодезной водой, Иларий думал, что потеряет сознание. Но этого не произошло, и потом он уже сам вместе со всеми выскакивал на улицу и прыгал в расположенный поблизости пруд, пугая облюбовавших водоем гусей, которые тут же выражали свое возмущение громким гоготом, а потом снова и снова вбегал в баню, которая поначалу показалась ему дьявольским пеклом. Потом пустили по кругу братину с холодным ядреным кваском, приятно щекочущим внутренности и горло. Кровь потекла по жилам ровней. Тело обрело легкость и тепло, которое снова и снова согревало его израненную одинокую душу. Этот одновременно кошмарный и прекрасный языческий ритуал очищения он запомнил на всю жизнь.

 

5

Он сидел в доме Береста в чистой домотканой рубахе, выданной ему после купания заботливой Вереей, по правую руку от хозяина и поглощал стоящую на столе снедь. Помимо густой и жирной бараньей похлебки с овощами и крупами, был хлебушек и моченые яблочки да грибочки, запеченная в печи рыба и пареная репа. Верея с сестрами да несколько баб из Берестова дома обслуживали пирующих.

– Ты уж сам пойми, негожа тебя было у Вереи-то потчевать. Что они, бабы, живут бедно, а тут тебе и банька, и пирок, – шепча на ухо гостю, говаривал старый Берест. – Вот только ночевать туда иди, чтобы хозяйку старую совсем не обидеть, поскольку она уж место тебе отвела да приготовила.

Сыновья хозяина ели, в основном, молча, изредка в полголоса переговариваясь друг с другом да отвечая на отцовские вопросы.

«Да, старших тут почитают, – мысленно в очередной раз сделал вывод Иларий. – А может, остаться тут навсегда и жить, просто жить, ловить рыбу, охотиться, как когда-то давно, обрабатывать землю, одним словом, жить простым и мирным трудом».

Но он тут же отбросил эти мысли. Пожалуй, как только его тело отдохнет, восстановится, эта жизнь покажется ему скучной и бесполезной. Он любил свою землю, свой народ и почему-то именно сейчас ему снова вдруг стало тоскливо. В этот момент Иларий услышал, как Берест что-то растолковывает своему младшенькому сынку. Нетрудно было понять, что поздний ребеночек, появившийся на свет у престарелых родителей, был в семействе общим любимцем. Он стал для отца с матерью настоящим чудом, посланным богами, даже имечко ему дали в честь этого, назвав Нежданом.

– Так я не понял, тятя, для чего ты каждый раз, после того как из баньки выходишь, на лавку чистый веник кладешь да жбан с водицей около него ставишь да перед тем, как дверь прикрыть, еще парку поддаешь? – снова дернув чем-то отвлекшегося отца за рукав, расспрашивал Береста маленький Неждан.

– Так я ж тебе и говорю, не для чего, а для кого, – терпеливо разъяснял отец сыну. – Дух это банный, старичок такой маленький с бородкой до пояса, сам ростом с пенек, а силой обладает невиданной, может раскаленный камень на куски расколоть, чтобы эти куски в человека полетели да кожу ему сожгли, или просто кипятком ошпарить.

– Так он такой же, как и домовой? – не унимался с расспросами разговорившийся паренёк. – Помнишь, ты нам про него рассказывал, он ещё в доме под печкой живет.

– Домовой, он из всех божков самый добрый будет, он да Дворовой. А вот другие пострашнее, Леший да Водяной, да девица Полудница, что в час, когда солнце в зенит восходит, может человека жаром поразить, что тот сознание теряет. А Банник тоже злым может статься. Потому что нечистым его считают, вот он в бане и живет, на самом отшибе, подальше от людских домов, поэтому и злится он по любому поводу, но если поддать ему парку, воды чистой налить да свежий веничек оставить, он подобреет и только радость приносить будет.

– А ты сам-то его видел, старичка того? – снова пристал к Бересту Неждан.

– Видать-то всего его не видел, а вот как-то раз угар меня на полоке накрыл, видел я, как Банник тот бороденку свою плесневую из щели высунул да сразу скрылся. Я потом еле-еле в себя пришел, насилу отдышался. Потому-то каждый раз с того момента задобрить его, Банника то бишь, стараюсь.

Иларий с интересом слушал наивные россказни старика о его крохотных языческих божествах и их привычках. Придет ли время, когда познают эти наивные и добрые люди истинного бога, в которого верил он сам? При этих мыслях он нащупал рукой снова надетый на шею маленький серебряный крест. Посидев еще немного, он с разрешения хозяина покинул дом и отправился в соседний двор, где, уже в доме Вереи, на полатях у печи проспал до самого утра безмятежным сном.

 

6

Неждан бежал впереди идущего медленным шагом коня, указывая дорогу. Всего три дня провел Иларий в деревне, где его приняли как дорогого гостя и снабдили провизией в путь-дорогу.

– Вон она, деревенька та, дядя Илар, – забавно коверкая ромейское имя, произнес Неждан своим звонким голоском. – По этой тропке езжай, не заблудишься, а я назад побегу, а то мне еще отцу с сетями помочь бы надобно, – с важностью добавил сынок рыбака. – Засветло, думаю, доберешься.

С высоты холма почти на горизонте Иларий рассмотрел крыши домов маленькой деревушки.

– Ну, спасибо тебе, друг, поблагодари отца с братьями еще раз за все, – произнес путник, прощаясь со своим проводником.

Так он пробирался от деревни к деревне, от городка к городку, пока не добрался до того места, где великий Днепр сливался с морем. Тут он наконец-то увидел огромное поселение, расположенное на самом берегу великой реки.

Жизнь здесь шла полным ходом, и поэтому въехавший в городишко одинокий всадник практически ни у кого не вызвал особого интереса. Только парочка вояк, по-видимому, представители городской стражи, при въезде в город искоса поглядели на него да и продолжили неоконченный разговор. Иларий ехал по широким улицам городища, изредка поглядывая на снующий вокруг него живой люд. Кто-то грузил имущество на телеги и повозки, кто-то просто без дела слонялся по улицам, заглядывая в понатыканные на каждом углу торговые лавки и склады с товарами. Вокруг слышалась разноязыкая речь. Иларий даже увидел парочку темнокожих арабских купцов, которые нахваливали толстому рыжебородому купчине в дорогой, расшитой золотыми нитями рубахе привезенных ими чистокровных длинноногих лошадок, стоявших неподалеку. На одном из постоялых дворов он договорился о временном месте для ночлега и тут же прямо с владельцем заведения решил вопрос о продаже коня вместе со сбруей и седлом. Иларий понимал, что предприимчивый хозяин дал ему лишь половину стоимости, которую можно было бы получить за выторгованный товар, но особо спорить не стал. Утомленному долгой дорогой скитальцу не терпелось поскорее попасть на пристань. Наконец покинув постоялый двор, он вышел на набережную и стал рассматривать покачивающиеся на воде у причалов разномастные суда. Ладьи, струги, баржи всех цветов и размеров предстали перед ромейским воином, прошедшим столь далекий путь. Даже прокопченный и воняющий прогорклым китовым жиром боевой дракар, принадлежащий какому-то датскому ярлу, предстал перед путешественником во всем своем гордом величии, а его страшная драконья голова, украшавшая нос корабля, словно бы поглядывала на Илария с высоты своего огромного роста.

– Ну вот наконец то, что мне нужно, – прошептал негромко Иларий, заметив среди множества кораблей и лодок византийское торговое судно.

Эта посудина представляла собой одномачтовый малый латинский парусник. Они, в отличие от огромных многовесельных военных кораблей Империи – дромонов – имели всего лишь два весла, выполнявших роль румпеля, и именно на них на протяжении последних двухсот лет предприимчивые византийские купцы бороздили просторы бескрайних водных просторов. Именно к этому кораблю решительно направился наш путник в надежде оказаться на его борту и вернуться на нем к себе на родину.

Капитан и команда судна оказались понтийскими греками , а корабль должен был выйти в море через три дня. Несчастный беглец в первый момент не поверил в такую удачу, но вскоре пришел в себя и начал переговоры с капитаном. Поначалу вожак матросской команды не слишком обрадовался перспективе иметь на борту такого странного пассажира, но узнав в выряженном в славянскую одежду незнакомце Византийского подданного, оттаял и согласился доставить Илария во Фракию. Правда, за столь весомую услугу Иларию пришлось выложить почти всю свою наличность, причем половину денег он тут же отдал в виде задатка, но эти мелочи вовсе не волновали его. Скоро он будет дома. Через три дня корабль с беглецом на борту точно так, как и планировалось, отчалил от славянских берегов.

 

7

– Так ты говоришь, что до того как попасть к славянам, ты жил во Фракии? – невысокий крепыш с густыми черными усами, упершись ногами в отполированное морской водой днище корабля, что было сил, тянул на себя толстый канат, крепя колышущийся на ветру парус.

С этим жизнерадостным и добродушным понтийцем Иларий познакомился еще до того, как судно вышло в море. Маленький грек с первых дней пути проникся симпатией к новому спутнику и вел с Иларием частые беседы.

– Мне пришлось побывать в разных частях страны, – уклончиво ответил Иларий, который по понятным причинам, не особенно любил распространяться о своем прошлом.

– Понятно, понятно, но сейчас-то ты плывешь именно во Фракию, – продолжал болтать добродушный моряк, не обращая внимания на то, что его собеседник избегает разговоров на эту тему. – Приходилось мне бывать во Фракии, там, говорят, самые лучшие в Империи кони. Это правда?

Иларий в ответ только пожал плечами. В свое время он служил в пехоте, поэтому о Фракийских конях знал немного. Только сражаясь за славян-уличей, он воевал, сидя в седле.

– Да, я ведь моряк и в лошадях тоже смыслю мало. Но и кроме того, Фракийская фема известна в стране. Кто в наше время не слыхал о тамошнем правителе? Он, по слухам, в большом почете у самого Императора Льва. После того как арабы изрядно потрепали нашу эскадру у Мессины , только Фракийский стратиг приносит Империи новые победы. А то совсем уж теснят нас со всех сторон, то болгары, то арабы, да и с севера, я слышал, идет новая опасность. Эти варвары-русы, они тоже вроде бы сегодня угрожают Византии.

Услыхав о том, что стратиг Фракии поднялся при дворе, Иларий весь напрягся.

– Ты говоришь, что Симеон Полиник приносит славу Империи? Этот толстый бездельник и пьяница, да быть того не может! – в голосе Илария прозвучало неподдельное удивление.

– Да нет же, – рассмеялся маленький понтиец. – Я имею в виду стратига Фоку – героя Испанских войн.

– Фока? Ты говоришь о Никифоре Фоке, он стал префектом Фракии? – удивлению Илария не было предела.

Известный военачальник и полководец – Никифор Фока, тот самый, при котором Иларий начинал свою службу еще простым скутатом, с которым побывал во многих походах и боях. Это же его судьба, его шанс.

– Ну да, конечно же, он, и уже давно, – увидав, что его слова приятны собеседнику, продолжил черноусый моряк.

– А куда же тогда подевался Симеон Полиник, предшественник Фоки?

– Я точно не знаю. Но там была какая-то странная история, связанная с женщиной, не то наложницей, не то женой…

– Бывший префект приказал долго жить, – встрял в беседу седовласый кучерявый матрос, который в это же время крепил по соседству другую снасть и поэтому слышал весь разговор. – Мне довелось услышать об этом от одного знакомого фракийского моряка. Говорят, толстяка прикончила его красавица-супруга. В тот момент, когда муж застукал ее с очередным любовником, эта стерва вонзила стратигу в брюхо кинжал и поспешно скрылась от правосудия, прихватив с собой парочку верных ей одной слуг и большую сумму денег. Только почему-то дело то замяли. По-видимому, и те, кто был должен расследовать это дело, тоже были чем-то с ней связаны.

– Так, значит, Симеон Полиник был убит собственной женой? – теперь в голосе Илария слышалось откровенное облегчение.

Его враг, вынудивший его бежать из страны, мертв, и неважно, как он погиб, важно, что ему, Иларию, не придется теперь скрываться в собственной стране. Ведь обвинения, выдвинутые ревнивым мужем против бывшего кентарха, были ничем не обоснованы и теперь…

– Так вот жена того префекта, говорят, была еще та развратница, и то, что случилось, никого не удивило, – продолжал, усмехаясь, седовласый. – Тот моряк – фракиец мне поведал, что эта аристократка – Стефания – падала чуть ли не под всех мужчин, которые ее окружали. Хвастал по секрету, что и ему удалось отведать этого пирога, – и моряк сделал непристойный жест изображающий соитие. – Правда, я не особо ему верю, разговор-то был во время попойки.

Но эти слова не удивили Илария. Сам-то он прекрасно знал, кто такая Стефания и на что она способна. Ведь именно из-за этой её страсти к мужскому полу он – бывший кентарх скутатов, бывший солдат Империи – вынужден был столько лет скитаться по чужим землям, проливать кровь за чужие интересы.

Его судьба вновь преподнесла ему сюрприз, на этот раз приятный. На этот раз он не упустит свою удачу, а будет крепко держать ее в своих руках. Иларий не знал, для чего он был рожден, не знал, во имя чего он был готов умереть, но сейчас он понял, во имя чего стоит жить. Сражаясь в далеких славянских землях за чью-то правду, чью-то независимость, чью-то власть, он просто тратил самого себя, беспощадно и неразумно. Сейчас он вернется на родину, в те края, где он вырос, и начнет другую жизнь. Он пойдет к фракийскому стратигу Фоке и попытается наняться на службу. Он воин, и если ему суждено сражаться, то он будет воевать за свою землю, за свой народ. Довольно с него чужих войн. Арабы так арабы, болгары так болгары, русы так русы.

Над головой кружили чайки, ветер наполнял паруса, заставляя мачты гнуться и скрипеть, а свежий морской воздух – воздух родных земель, – сладостно щекотал ноздри, заставляя душу петь. Скоро он будет дома.