В одном из романов В. Пелевина описано, как владелец банка меняет «крышу» — с гангстерской чеченской на гангстерскую же, но фэзсбзшную. Гангстеры‑силовики тут же предлагают банкиру дать подписку очень простого содержания: «Я, Михайлов Степан Аркадьевич, все понял». Когда затем Степан Аркадьевич пытается своей крыше задать какой‑нибудь вопрос, ему резонно отвечают: «Ну, Степан Аркадьевич, вы же сами написали, что все поняли…».

Допрос — это не то место, где должно быть понятно абсолютно все.

Из доверительной беседы

Следователь: Ну мы‑то с вами, конечно, понимаем.

Свидетель: Нет, представьте, не понимаем

Как правило, свидетель и следователь вкладывают разный смысл в одни и те же слова.

Из рассказов о допросе:

Следователь: Вы догадываетесь, почему вас вызвали?

Свидетель: Да, но лучше будет, если вы скажете.

Следователь: Почему лучше?

Свидетель: Иначе получается, что вам стыдно сказать.

Чтобы достичь понимания, говорят, сначала по крайней мере надо достичь непонимания.

«Вы все время жалуетесь, что не понимаете меня, — сказал на допросе один свидетель. — Интересно, как же вы беретесь расследовать дело, которое связано с теми, кого вы не понимаете?»

Почти в каждом важном вопросе следователя живет нечто противоестественное, а именно — едва заметное утверждение. А ведь следователь должен спрашивать, а не утверждать. Заметьте, это ахиллесова пята следователя, и он ее тщательно прячет. Как? Он пытается свои утверждения сделать вашими или общими (под видом всеобщих). Не говоря прямо и откровенно, он осторожно советует, напоминает, дает понять: «Мы, как разумные люди, конечно понимаем…» Попробуйте сознайтесь, что вы себя не чувствуете достаточно разумным.