Театр, как говорил К. Станиславский, начинается с вешалки. Встречая вас, следователь здоровается за руку, говорит, куда повесить пальто. Он вежлив, предупредителен, пытать вас вроде бы не собирается. Вы не ожидали такого отношения, чувствуете облегчение: зачем же ссориться, когда можно по‑хорошему. Но есть во всем этом что‑то от любительского театра, какая‑то наигранность. Чувствуете? Пока еще нет?

Ну что же, сейчас вы будете изображать простого, очень занятого человека с плохой памятью, но, впрочем, готового помочь расследованию, если нужно.

А надо ли помогать расследованию? Убежден — надо! Допустим, следователь пытается установить истину, расследуя дело об убийстве или воровстве. Ваш долг — помочь ему. А если вас вызвали свидетелем по делу, в котором против вашего друга выдвигают обвинения, но вы уверены, что тот не виноват, что обвинение ложно и несправедливо? Так помогите же установить эту истину — это ваша нравственная обязанность.

Пока что вы включились в игру — продолжаете разговор со следователем по душам. К сожалению, это дает возможность вашему собеседнику‑профессионалу спрашивать о том, о чем он спрашивать не должен, например о вас лично, о ком‑то еще. Вопросы, с вашей точки зрения, пока ерундовые. Все очень вежливо. Следователь не прерывает, разве только немного и осторожно подстегивает, если вы останавливаетесь. Однако потом, когда следователь узнает все, что его интересовало, он, конечно, увидит неправду и… рассердится. (Он это умеет!) Вы станете оправдываться — тогда он узнает еще больше. Он сделает это совсем просто, чередуя многозначительные намеки на свою осведомленность и угрозы. Вы продолжаете отвечать, но почему‑то немножко жалеете. О чем? Может быть, о том, что поздоровались с ним за руку?

Что же произошло?

Во‑первых, вы боялись обидеть человека, который с вами вежлив. Но, помилуйте, что же в этом страшного? Это состязание, и у каждого своя роль.

Во‑вторых, вы не привыкли врать и боитесь его осведомленности. Однако вы вряд ли узнаете, действительно ли так осведомлен следователь. Пусть это вас вообще не волнует, (хотя часто кажется, что именно это и должно волновать).

В‑третьих, следователь немножко обманул вас, немножко нарушил установленный законом порядок ведения допроса. Он пользуется вашей неопытностью, пытаясь запугать вас, но сам‑то ведь знает, что пока ваши слова не записаны в протокол и с вас не взята подписка об ответственности за дачу ложных показаний, ваши слова не имеют значения. Вы пока не в его руках.

Его недоверие вас унижает? Нет, больше, наверное, унижают собственные ложь и болтливость. Не надо было врать и говорить лишнее. Теперь, когда вас поймали на том и другом, вы почти принимаете сделку. Он сейчас пообещает пощаду, а вы — откровенность. Хотя потом ему будет нетрудно аннулировать свое обещание. А вам? Ведь вы пошли на компромисс: хотели отделаться «малой кровью», то есть обойтись минимумом формальностей, авось сойдет. В итоге вы чувствуете, что сами оказались едва ли не на волосок от гибели. Теперь, чтобы выпутаться, вам придется пожертвовать чем‑то, что вам дорого: судьбой близкого человека, своей совестью, своей свободой. Не надейтесь, что жертвы не потребуют. Эта добыча и была целью «невинной» беседы по душам.

Вспомните дело ученого И. Сутягина начала 2000‑х годов. Он передавал западному работодателю сведения только из открытых публикаций российской прессы, но был осужден за шпионаж. Началось все с того, что его просто приглашали на беседу в ФСБ. Эти дружеские беседы в непринужденной и легкой форме, чуть ли ни с шутками и смехом, происходили в течение доброго полугода. Когда, наконец, у него узнали все, что хотели, только тогда ФСБ смогло сформулировать обвинение. Человек фактически сам себя посадил.

Про беседу ничего в законе не сказано. Воля ваша, не хотите — не беседуйте. Впрочем, обстоятельства иногда вынуждают. Наверное, они вынуждают и вашего собеседника. Как ни странно, положение у вас обоих иногда бывает почти одинаковым. Если он, допустим, упрекает вас внеоткровенности, вы вправе в неоткровенности упрекнуть и его.

Конечно, вы преспокойно беседовали бы на равных, но боитесь неизвестных вам последствий. А каковы последствия? Где это узнать? Если иметь в виду эти невидимые последствия, то любую неформальную беседу лучше сделать формальной с помощью заявления или письма. Во всяком случае, в ответ на любой вопрос уместно дать обдуманное письменное объяснение. Попросту говоря, сначала напишите на черновике ваш ответ, потом прочитайте его вслух, чтобы следователь мог его дословно занести в протокол. Таким образом, вы на‑пишете, во‑первых, какие предложения и разъяснения вам были сделаны, как вы их поняли и от кого они исходили; во‑вторых, как вы отреагировали на эти предложения или разъяснения.

Повторим: допрос и беседа — далеко не одно и то же. Беседа не предусмотрена законом. Возможно, допрос бу‑дет много позже, возможно, его не будет никогда, возможно, он начнется сразу же после беседы. Беседа же — это психологическая разведка для следователя. А почему бы и вам не использовать ее в тех же целях? Ну что ж, попробуйте.

Итак, он спрашивает — вы отвечаете (если память вам не изменяет). Вы спрашиваете — он отвечает (если хочет, разумеется). Как говорится, откровенный обмен информацией.

Но тут вы замечаете, что следователь хитрит. Значит, предлагая откровенную беседу, он хотел обмануть вас. Скажите ему об этом (вежливо, конечно). И требуйте протокол (хотя бы для того, чтобы сохранить откровенность беседы). Отказывается — пристыдите легонько. Если он ерепенится и по‑прежнему хочет «беседовать», пусть беседует сам с собой. Если он имеет право в любое время беседовать с вами, то вы имеете право не беседовать с ним никогда. Не помогает — потребуйте, чтобы он дал вам возможность расписаться об ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу ложных показаний. И поскольку это можно сделать только в протоколе, то вы своего добьетесь.

Можно было с этого начать и уклониться от «беседы» сразу и категорически.