Территория Российской Империи.

Земля. Петербург-Москва.

1886–1895

Зазвонил пронзительно телефон, он поднёс трубку к уху и, выслушав, сказал — есть.

Он позвонил вниз в гараж — отдал приказ охране. Пока он одевался, снизу раздалось тихое урчание — машины уже подъехали к крыльцу.

Я внимательно наблюдала за ним. В постели он хорош, если бы я встретила его при других обстоятельствах, я была бы счастливейшей из женщин.

Что нужно женщине для счастья? У меня есть все, дети — двое прелестных близняшек, положение, богатство, любящий и верный муж.

Моя верность тоже не вызывает у него сомнений. По причине отсутствия дураков, которые могут стать моими любовниками. Моего мужа боятся больше чем Императора.

Царь он как гроза — молнией может убить, а может пройти мимо.

Лаврентий — он как туман, тихий с доброй улыбкой. Но если вступить в Туман в тревоге — всюду будет, мерещится чертовщина. Люди о нём многое выдумывают, но часть из их баек, безусловно, правдива.

Наверное, я люблю мужа. Мне на шесть лет больше чем ему, я многое пережила, но по сравнению с ним я кажусь себе маленькой девочкой.

В один из нечастых скандалов я рассказала ему подробности того, как со мной обращались мужчины во время моих скитаний.

Он мягко улыбнулся, и я вдруг поняла, что мой рассказ для него детский лепет. Подумаешь, мол, на такое обижаться. Так что уже год как я тихая. Зачем попусту ругаться с одним из палачей моей семьи.

Я поняла, что в скандалах я раскрываюсь — что ведёт к ещё большему нашему сближению. А мне хочется думать, что я на многое способна и сама, ведь выбралась же я по трупам из того клоповника. С другой стороны бежать бесполезно, а любая его смерть — влечёт мою — так меня предупредил царь — сказал, мол, даже если косточкой от персика подавится, виноватой будешь ты.

У моего мужа два прозвища — первое Паук, второе Клещ, если он вцепится в человека тому конец. Как бы он не крутился, не путал следы, его всё равно поймают. Пусть не сразу, пусть ниточка, дернется через годы — искать человека не прекратят никогда — пока не найдут его или его труп.

В подпольном самиздатовском листке промелькнула статья об одном давнем случае — графе из черного списка, тот подставил свою жену, детей, обрядил кого-то в свою одежду и устроил пожар. Труп сильно обгорел — а мой муж не поверил этому — оставил осуждённого в оринтеровках, и попалась рыба.

Он кстати графа этого, как мне потом признался, у царя выпросил — за редкую беспринципность и беспощадность. Работает теперь в заграничной президентуре — чуть ли не вождём у зулусов заделался.

Да что тот граф — взять меня — в девичестве Галицыну. Как в песне поётся:

— Мой отец из страны убежать не успел.

А мы с матерью и братьями жили в нашем Лондонском доме. В тот день я задержалась у подруги — поэтому выжила, та барышня, как потом рассказывала горничная, убила всю семью и тех из прислуги, кто сопротивлялся или кричал.

Затем дом продали за долги — мать как всегда за деньгами следила отвратительно.

И вот мне пятнадцать я одна в почти чужом городе, без гроша в кармане, без опыта, без лучшей подруги, родители которой не разрешают дружить с бедняками.

Мои скитания закончились закономерно — борделем, теперь я понимаю, что на тот момент это был далеко не худший вариант — будь у меня в тот момент хоть немного денег — всё могло, закончится в канаве с перерезанным горлом, а так меня просто попользовали и продали.

Русских англичане в тот год активно не любили. Кто ты князь или чернь им было плевать. Муж в прошлом году устроил мне терапию — возил на развалины Тауэра.

Очень в стиле нашего царя устроить среди обломков платный туалет. И знаете, воспоминания даются мне теперь намного легче. Казалось, я облегчалась на всех английских мужланов, которые в течение двух лет ломали мою гордость — где же они теперь?

Прах, тлен, побеждённые. А я сижу на толчке в сердце их бывшей империи. Приятно. Я и мальчиков, моих близняшек, сюда приводила, обломки набрала — сделала им обереги — на счастье.

А как я тогда вырвалась — вспомнить страшно. Не дом — маленький замок, убежать невозможно — нас, девушек, было там двадцать.

Все красавицы и сиротки. Немаленький дворик с садом, высокие стены, охрана.

Я пользовалась повышенным спросом — рассказала дура о себе — русская, дворянка.

Я жила там, будто в страшном сне. Ночью обслуживала клиентов — днем, если тобой оставались, довольны, разрешалось гулять в саду.

Та неделя в Июне выдалась каторжной. Моряки. С вечера до утра. У меня всё болело. Тянуло блевать.

Спасибо кормилице Марфе — она была травницей, многое рассказывала и показывала мне. В тот день я гуляла в саду и думала о петле, и тут наткнувшись на участок, заросший чистотелом, вспомнила её уроки.

Та рассказывала о своей матери и отце-пьянице. Мать её тоже была знахаркой и вот в один день, не снеся побоев, надавила четверть стакана чистотела и залила его чуть мутным первачём. Муж умер через два часа.

Отказал желудок — по пьяни это убойная смесь. И я решила, что терять мне нечего.

Бог хранил меня, когда я срывала стебли и выдавливала зеленоватый сок в литровую бутылку из-под рома. Эти три ночи я была самой искусной куртизанкой на свете. Мной были довольны и отпускали в сад.

На четвёртый день хозяева открыли новую десятивёдерную бочку пива, продегустировали. Туда я и вылила полную бутыль. Ближе к ночи бочка начала пустеть, не побрезговали пивом и охранники.

Мадам и её кавалера-моряка я убила острым осколком зеркала с одной стороны замотанным платком — они тоже пили пиво и хоть ещё были живы, когда я перерезала им горло — слабость у них была жуткая.

В столе у мадам нашёлся маленький пистолей, а у капитана я забрала хороший нож. К утру я покидала разгорающийся дом полный мертвецов, а в небольшом саквояже приятной тяжестью оттягивали руку трофеи кольца, кулоны, фунты и гинеи — я не повторяла ошибок матери, предпочитая делать свои.

Следующий год я провела во Франции — отмокала после грязи. А затем чёрт меня дёрнул поехать в Россию.

Нет, собой я не взяла много наличности, а мои французские документы были в полном порядке.

Просто не знав теперешних порядков, я зашла в кафе напротив нашего петербургского дома и неосторожно поинтересовалась у официанта, чей он. Тем же вечером в мой гостиничный номер вошли без стука — среди агентов была женщина, которая меня опознала — в 81-ом она полгода была у нас младшей горничной.

Сейчас же она была уверенна в себе и неплохо одета — оказалось, теперь работает на радиотелеграфической станции. Сдав меня властям, она спокойно поинтересовалась у одного из шпиков, может ли быть свободна. Перед ней извинились за задержку, дали десятирублёвую монету и отпустили.

Следущюю неделю я сидела в одиночке и ждала казни. Чёрные списки — это не шутка. Это серьезно. Ребенок ты или старик — Императора это волнует мало.

Но смерть-избавительница всё обходила меня стороной. На допросах — без боли, чисто формальных, я, тем не менее, ни чего не скрывала о моём прошлом — даже указала, в каком банке лежат драгоценности Мадам. Оказалось, эти откровения меня и спасли.

Лаврентий, как и Михаил, был взрослым не по годам. И как раз в это время стал интересоваться женским телом не только в болевом аспекте.

По его просьбе царь меня Лаврентию подарил. Дали мне новую биографию. Мол, срок мой три года — за мелкое воровство. Денег моих не тронули и я начала отрабатывать авансы. Расставаться он со мной не захотел.

Когда ему исполнилось пятнадцать — повёл к алтарю. Мое слово интересовало его только в том случае, если я говорила да. Я была беременна, и он это слово от меня услышал.

Причуда судьбы. На светских обедах я люблю приглашать моих старых подруг, из выживших, и их отцов и мужей — коллаборационистов — кто отдал половину. Я на этих встречах очень похоже изображаю из себя бывшую уличную торговку, которая выбралась в Герцогини. Заставляю их плясать под мою дудку, иногда в переносном, иногда в прямом смысле. Муж неплохо научил меня на ней играть.

Отказаться от моих званных обедов непросто. Нужно быть очень полезным государю и отечеству, чтобы муж велел мне придержать коней.

Все знают, кто я такая и хорошо играют свои роли. В начале таких обедов некоторые пытались нарушить правила — теперь нарушителей нет.

Я стервозная женщина. Никого в жизни не боюсь кроме Царя и мужа. На него я перенесла весь свой страх и ненависть, ему же дарю свою любовь. Он живёт пока я так хочу. В конце концов, я дам ему яд — я знаю, так будет.

PS Имперская правда. 20.4.1918 г "сегодня на сорок четвёртом году жизни оборвалась жизнь Лаврентия Павловича Оруженосцева.

Он так и не оправился после перенесённого месяц назад покушения. По нашим сведениям этим утром у него отказали внутренние органы — почки и правое лёгкое.

Он принял яд, не дожидаясь неминуемой кончины.

…

На похороны прибудут пятеро детей и семнадцать внуков покойного".