Территория Пятизвездочной Федерации Земля. Нью-Йорк.

1915 Я сижу в плетеном кресле на веранде моего дома в Манхэттен. Жара. Духота. Влажность.

Мои друзья из Горкома Нью-Йорка не понимают моих нападок против новой стройки России. Эти идиоты даже меня пытались пристроить к этому делу в качестве эскорта.

Идиоты. Не могут понять, что вся их Пятизвездочная Федерация была разрешена русскими только для того, чтобы показать соседям, как жить не надо. В последнее время, точнее где-то с начала шестнадцатого года, я стал бояться.

Я пишу свою биографию. Назвать книгу решил "Моя жизнь". К сожалению, об этом уже известно двоим, а что знают двое — знает свинья. Из-за меня мои соратники рисковать не станут — по первой просьбе из Москвы выдадут или утопят, не смотря на мою популярность среди военных и Американского Рабочего Союза.

Но бояться я устал. Если бы был хоть мизерный шанс, что родина примет меня к себе, то я немедля оказался бы там. Но сейчас я не питаю иллюзий.

А тогда…

Первые иллюзии я растерял в раннем детстве. В Одессе. Не смотря на тихую гражданскую войну, родители поселили меня в семье племянника матери. Я прожил там три месяца, когда войска наследника ворвались в Город.

Сам по себе город был не так важен как-то, что многие черносписочники и причисленные к ним, решили драпануть с окрестных губерний в последний момент. За места в пароходах была драка, да что там — нарасхват было всё, что плавает.

Мой дядя Яша продал свой рыболовецкий баркас по цене крейсера — на эти деньги он при Михаиле организовал торговую компанию. Да и вообще в семье моей матери были хитроумные евреи — они ещё в 1884 году тайно приняли правильную сторону. Помогали местным ячейкам РСС. Тогда я по малости лет этих подробностей ясно не знал.

Опишу подробнее тот летний день. Как я уже сказал, дядя Яша прекрасно заработал утром. А в обед мы всем домом пошли смотреть на завершение Исхода. Несмотря на то, что многие беженцы были вооружены, толпа позади них медленно зверела.

Беженцы рвались к кораблям, задние же ряды были полны решимости покопаться в карманах бегущих крыс. Но оружием массе экспроприаторов была в основном сплоченность. Вот по толпе волной прошло возбуждение — прибыл конный курьер с вестями — передовые отряды замечены в 15 км от города. Началась давка. Часть судов немедленно отчалила, другая испытала двойное давление толпы. Свора сзади зашевелилась, она жадно слизывала отставших черносписочников.

Раздались истошные крики и вой — рвали людей. И тут, как призраки, появились торпедные катера царевича. Всего три небольших судна. Не вступая в переговоры они открыли огонь — первые три торпеды получил крейсер конвоя. Затем с небольшого расстояния ракетами расстреливали те из судов, на которых было хоть какое-то вооружение. Затем все остальные, бросившиеся врассыпную, суда. Многие получившие повреждения суда стали выбрасываться на берег.

Пролетарии на берегу, получив решающую поддержку, победно заревели. Скрытые РССовцы, наконец, отбросили осторожность и, достав оружие, открыли огонь по заранее распределённым целям, остальные стали достаточно организованно грабить и насиловать.

Собственно я тогда не расставался ни с какими иллюзиями относительно человечества — я их просто не имел.

Но то, что человек человеку волк — это я своим детским умишком понял отчётливо и навсегда.

Социализм. С ним я познакомился в 96-ом. В тот год я переехал учиться в Николаев. Нельзя сказать, что увлечение социализмом в те годы в империи было слишком модным. Царь, грубо говоря, не поощрял. Но недовольные были. Особенно постоянной, пусть и победоносной войной. Слишком велики были жертвы на алтарь побед.

В целом только две громкие расправы дали нам хоть какую-то базу. Но замели меня быстро — через год. Потом был Магадан. Зэки постарше рассказывали, что раньше было получше. Побеги были полегче.

Выбраться я смог только в девятисотом — записался в штрафбаты. К тому времени я уже отморозил себе три пальца на ноге, пару раз чуть не погиб, все время мёрз и недоедал. В смертниках хоть кормить обещали хорошо. В калифорнии мне повезло — удалось сбежать. Тем более мне повезло в том, что Царь воевал неторопливо. Полнастью занятыми на тот момент были Аляска и Калифорния. Другие штаты он начал стравливать. Если где-то присутствовали войска федератов он их разбивал, но на территорию не покушался.

Но безоговорочно поддерживал местечковых авантюристов объявляющих себя правителями отдельных штатов. В разгар усроеного им в Америке бардака я добрался до Нью-Йорка.

Хотел бежать в Европу, но понял, что бежать некуда. Имя Бронштейн я благополучно оставил позади — евреев в Анархии любили чуть больше чем русских. По английские я говорил неплохо, по немецко тоже. Сошел за эмигранта из германии. Бывалого революционера. В качестве коего и был востребован. Восстание рабочих в городе началось в феврале второго года. Ничего оригинального — обычный кровавый бунт. Жалкие остатки правительственных войск направленные подавлять бунт частично дезертировали, частично перешли на сторону восставших.

Меня прихватил один из местных комитетов. Целых шесть дней я ждал расстрела. Но, слава богу — поверили. Отправили добровольцем в действующею армию. Четыре окрестных штата колебались — кусали руку Москвы. Нью-Йорк русским не только вылизал задницу, но и сделал это от имени сразу пяти штатов — назвав себя Пятизвездочной Федерацией.

Все ожидали решительного протеста Москвы, но оказалось, что Михаилу даже интересно было кто победит. Победила наша Армия. Мне, как скромному еврею, приятно осознавать, что именно мой вклад в общее дело во многом обеспечил нашу победу.

Некоторые недальновидные личности полны революционных порывов, но плохо понимают человеческую природу. Дурни эти выдвинули лозунг — мол, революционная армия создаётся сама по себе.

На самом деле этот согнанный сброд сдерживали вместе только сои армейские комиссии. Они и только они вселяли в бойцов и командиров должное почтение к решениям ЦК. В войне были поражения, были победы. Больше двух лет борьбы. В феврале пятого я был уже членом ЦК — курировал работу с молодёжью — ни армию, ни флот, ни НАРПОЛ мне не доверяли, боялись моего усиления. Правильно боялись. И вот боле менее сносно наше государство существует уже десятилетие.

Слушаем и слушаемся Кремль. Играем в мировую революцию в отдельно взятом государстве. Над моей теорией перманентной мировой революции все смеются. Царь же может поставить эксперимент, на то он и царь. Ни кто кроме него не сможет погасить или раздуть мировой пожар. О моей настоящей фамилии знают русские. Посол ещё в десятом поведал мою историю нашему председателю. Но, слава богу, пока не трогают. Пока я вписываюсь в их видение мира — я полезен, будучи живым. Как только я буду мешать работе механизма, меня удалят.

Ну да ладно, все это лирика. Пойти к океану, освежиться что ли? За мной двинулись два верных телохранителя. Проверенные бойцы. Еще с армейских времён.

Господи, что это впереди у порта за переполох. Подоспели первые очевидцы — возле острова всплыла подлодка. Ясно, что Русская, так как более некому иметь не позволяется.

Уж, не по мою ли душу? Как это требуют доставить меня? Да вы что? С согласия ЦК? Но помилуйте здесь написано выдать некоего Бронштейна, а не меня.

Ты не можешь им выдать меня товарищ Соренсен. Мы же с тобой друзья. Дайте хоть с женой попрощаться Иуды.

Ребята мы же с вами воевали вместе. Дайте мне уйти. Спрятаться. Не отдавайте ради Христа меня этим варварам.