Егоров спустился по каменным ступеням Академии Кидишева. Белое небо стало приобретать заметный золотистый цвет. Прохожих было немного. Слава порылся в кармане сшитого специально для него лёгкого кафтана, и достал два прозрачных кружочка. Некоторое время он рассматривал их на ладони. Это были контактные линзы. Егоров огляделся в поисках урны, но синоряне старались не мусорить и не пользовались подобным уличным атрибутом, выбрасывая отходы в ящики, расположенные большей частью во дворах домов.

— Ладно, оставлю вас на память, — сказал Слава, глядя на поблёскивающие кружочки.

Он сунул их назад в карман и побрёл к дому, где синоряне предоставили ему жильё. Ещё недавно Егоров часто возился с покупкой новых линз, либо пользовался очками. Сделанная в 28 лет операция ненамного улучшила зрение. Тогда ему пришлось несколько раз посещать довольно неприятные процедуры у хирурга-офтальмолога.

Сегодня его близорукость излечили за каких-то два или три часа. Восстанавливающая мазь для глаз была одним из малочисленных продуктов синорской медицины. Её, по заверению протодиакона Иеронима, главы кафедры медицины, изготавливали в основном для пожилых людей, чьё зрение иногда ухудшалось от старости, либо для тех, кто получил травму органов зрения. Использовали её и для лечения несинорян, как в этот раз для Егорова.

Слава, как и его друзья, уже несколько месяцев был занят подготовкой к выбору своего дальнейшего жизненного пути. Близилось время принятия решения, а он до сих пор был некрещёный, хоть это было непременным условием для поступления на синорскую службу. Редкостная склочная натура периодически сподвигала его на споры даже с местным духовенством. Егоров намеренно искал конфликта с кем-нибудь, но синорский образ жизни и психология были таковы, что никому не приходило в голову ругать его или укорять за привычки и упорное богоборчество.

С одной стороны он уже несколько раз пожалел, что в тот злополучный день пошёл к Бочкарёву в студию, и догадался присоединить найденный Владимиром синорский коммуникатор к смартфону. С другой же стороны, Славе было необычайно интересно узнавать всё новые и новые подробности о совершенно фантастических технологиях обитателей Ро́сии Синории. Будучи убеждённым материалистом и воинствующим безбожником, Егоров никак не мог понять, как религиозные и богобоязненные синоряне создали с пустого места такие вещи, до которых остальная наука Земли шла бы ещё сотни, если не тысячи лет. Он привык, что в его прежнем мире изобретению, например, атомной бомбы, предшествовало множество открытий в разных странах и в разное время. Он не понаслышке знал, какие сложные математические формулы используются для расчётов при создании современных устройств записи и воспроизведения, и какие сложные массивы данных создают программисты из хитросплетений переменных в языках программирования. Синорский подход к науке для Егорова казался чем-то «инопланетным». Их формулы, математика и исследовательские работы коренным образом отличались от всего того, что знал Слава. Однако всё работало по законам логики, которую он никак не мог понять, и это действовало на него угнетающе.

Егорова смешило то, как инженеры торжественно участвуют в молебне перед запуском какого-либо нового генератора энергии, придуманного и собранного ими. Однако когда он видел синорских учёных в работе, на него нападало некое умиление, вызванное слаженностью их действий и уровнем знаний. Тем не менее, весь свой восторг Слава старался немедленно подавлять, зачастую срываясь на открытые насмешки по поводу совместимости науки и религии.

Несколько раз он имел разговор с Владимиром, который поначалу тоже был в метаниях по поводу своей конфессиональной принадлежности. Художник-мультипликатор никогда не понимал, зачем людям верить в Бога, если, как ему казалось, весь мир можно легко и просто понять без всяких религий. Вдобавок у него всегда не складывалось межличностное общение с верующими, за исключением, пожалуй, супругов Габровых. В последнее время Владимир, как чудилось Егорову, стал избегать разговоров на тему вероисповедания и принятия Таинства Крещения, что не могло не разозлить Славу, заподозрившего, что его товарищ всё-таки «сломался» и уверовал. К Бочкарёву и Габрову он не хотел обращаться с разговорами об этом. Хотя они и не отказывали в помощи своему другу, он почти перестал воспринимать их всерьёз — они были крещёными и вполне нормально относились к Церкви. Слава чувствовал, что вот-вот останется один, а синорские бояре решат на всякий случай изолировать его.

Он шёл по улице, мимо домов, окружённых палисадниками и раскидистыми деревьями.

— Кто бы мог подумать… — шептал Слава, глядя на далёкие шпили кидишевских храмов. — Глаза как у ребёнка стали. Будто первый день ими смотрю…

Так хорошо видеть без очков и линз Егоров мог, когда учился в первом классе школы.

— Как же вам всё это удаётся, а? — проворчал он себе под нос. — Ну не может же такого быть, чтобы изолированное общество за несколько сотен лет породило всего лишь нескольких убийц-психопатов, которых можно буквально по пальцам руки перечесть, и такое количество «кулибиных», которые мало того, что открытия делали, так ещё и на костёр не отправлялись!

Егорову казалось, будто в его рассуждениях проявляется неправота, несмотря на то, что всегда считал себя правым во всём. Он хотел было плюнуть, но навстречу ему показался высокий синорянин в просторной салатовой рубахе-вышиванке и фиолетовых шароварах. За ним следовали трое детей. Лицо местного жителя выражало доброжелательность и умиротворённость. Славе очень захотелось сделать мелкую демонстративную пакость, но что-то подсознательно удерживало его. Он представил себе, что если вот так, напоказ, плюнет посреди улицы, то синорянин в салатовой рубахе не станет ругаться, а лишь посмотрит на него с сочувствием, как на больного. И детям потом объяснит, что человек этот в смятении и нуждается в покое и помощи.

— …тоже добрый человиэк… — донеслась до ушей Егорова реплика синорянина, что-то рассказывавшего детям.

— Это я что ли? — пробормотал Слава, возомнив, что речь может идти о нём. — Как вы все, в таком случае, ошибаетесь…

Он с негодованием засопел и пошёл дальше. Выбрав небольшую полянку между деревьями, он присел на корточки и достал пачку сигарет. Ему разрешали курить, хотя и недвусмысленно дали понять, что с этой привычкой придётся покончить — в Синоре не было табака, а доставать сигареты для Егорова никто не собирался. Чудом удалось убедить Иакинфа раздобыть одну пачку.

— Да, бросишь тут курить, — сквозь зубы процедил он.

Несмотря на экономию, одной сигаретой Егоров не ограничился, и выкурил вторую, на всякий случай ещё раз отсчитав от мостовой расстояние, на котором ему разрешалось курить.

— Эх, надо обзавестись электронной что ли, — сказал он глядя на оставшиеся четыре сигареты.

Окурки Слава положил в конверт из плотной коричневой бумаги, который специально таскал для таких целей, изредка меняя его, когда тот сильно пропитывался запахом табака.

— Что ж вы все такие «кондовые» и «домотканые»? — тихо ворчал он, проходя мимо людей в длиннополых одеждах, приветственно кланяющихся друг другу рядом с калиткой, ведущей на территорию местной Спасо-Преображенской церкви. — И откуда среди вас столько умников взялось? Мы десятки лет потратили, чтобы горстку людей на Марс и обратно свозить, а этим, видите ли, нет интереса летать далеко в космос, с их-то техникой…

Егоров на какое-то мгновение засмотрелся на архитектуру храма, которая несколько отличалась от той, к которой он привык, и остановился. Во многих синорских зданиях чувствовалось что-то более «византийское» или «домонгольское», как однажды выразился Габров, чем в российских каменных сооружениях, построенных после XV века. В церкви скоро должна была начаться литургия. Местный настоятель поздоровался с несколькими прихожанами и начал подниматься по лестнице. У дверей он обернулся и его взгляд на мгновение пересёкся с взглядом Егорова.

Слава отчего-то смутился и пошёл своей дорогой, постепенно ускоряя шаг.

На ходу он обернулся. Священник поприветствовал ещё каких-то людей, подходящих к калитке, помахал им рукой, приглашая войти, и скрылся за дверью. Над входом в храм был изображён Спаситель в белоснежных одеяниях, которые издалека казались светящимися.

Егоров никак не мог понять, отчего ему стало не по себе от случайного взгляда священника. Никто не гнал его от церкви, но по спине будто пробежал холод. Взгляд настоятеля был доброжелательным и приглашающим. Славе показалось, словно тот хотел сказать: «Здравствуй, дорогой соотечественник-иномирянин! Ты, верно, тоже хочешь принять участие в литургии? Если изволишь — заходи в дом Господа нашего, будет Он тебе рад».

Слава помотал головой, будто отмахиваясь от насекомого.

Придя в «ведомственный» дом, где ему предоставлялось временное жильё, Егоров попросил у распорядителя свой паёк и отправился ужинать.

Закончив приём пищи, он поднялся на второй этаж, где располагалась его маленькая комната. Небо за окном из золотистого стало тёмно-оранжевым. Начали появляться бледные размытые точки звёзд.

Перелистав блокнот со своими конспектами, Егоров поглядел на календарь — обычный, григорианский, выпущенный в московской типографии. Послезавтра нужно было делать выбор: пойдёт ли он на службу, либо станет затворником в Синоре. Поменять своё решение можно будет только через несколько лет, да и то, если позволят местные бояре.

Слава скверно выругался и пометил крестиком следующий день. Он задёрнул шторы и, прямо в одежде, упал на кровать лицом вниз.

Во сне Егоров видел большой город. Это был не Кидишев, и не Москва, а что-то напоминавшее однажды виденный им исторический центр Екатеринбурга — столицы Лиги, с набережной реки Исети, водонапорной «Башней на плотинке» и домом Севастьянова. Машин на шоссе было мало. Егоров шёл по тротуару. Светило солнце, но когда Слава посмотрел на него внимательнее, то оказалось, что это вовсе не солнце, а гигантский уличный фонарь, который возвышается над городом примерно на километровой высоте.

Перед Егоровым остановился трамвай. Он сел и поехал. В вагоне было пусто. Пейзаж за окном менялся. Небо стало белым, как в Синоре днём. Слава увидел, что почти каждое встречное здание является церковью. Глаза святых, изображённых на стенах, внимательно смотрели на него.

На горизонте появились гигантские фантастические башни, казавшиеся обелисками из бетона, увешанные антеннами и замысловатыми футуристическими устройствами. Вокруг их шпилей парили дирижабли. Егорову захотелось постоять у подножия этих исполинских сооружений, и он обнаружил, что уже не едет в трамвае, а идёт по мокрому, словно после дождя, асфальту.

До башен оказалось неимоверно далеко, а перед Славой раскинулась стена из разноцветных двухэтажных зданий ХІХ века. Он решил, что ему нужно идти через внутренние помещения этих строений. Над единственной открытой дверью Слава увидел икону — Спас в силах. Егорову не хотелось входить туда, но он желал поскорее очутиться возле башен, которые отчего-то грезились ему сосредоточением технологий будущего. Он вошёл в дом и зашагал по бесконечным коридорам.

Сначала здание показалось Егорову музеем. На стенах висели портреты Достоевского, Пушкина и Гоголя. Потом он вспомнил об иконе над входом, и в помещениях появились лампады, а портреты писателей сменились ликами святых, имён которых Слава не знал и никогда знать не хотел. Один коридор сменялся другим. Казалось, что они протянулись на километр или больше. Егоров уже чувствовал, что поход будет бесконечным. За окнами виднелись одинаковые каменные постройки, жавшиеся друг к другу столь близко, что, если даже выскочить через форточку, между ними не удалось бы отыскать лазейки для выхода.

Над каждой новой дверью Егоров видел лик Спасителя. Он ускорял шаги и уже почти бежал. На него напала тоска из-за ощущения, что он никогда не выберется из этого дома.

— Да что же это такое? — шептал Слава. — Господи, да где же тут выход?!

Внезапно за очередной дверью оказался маленький внутренний двор, опоясавший асфальтовую площадку бледно-розовой стеной.

Егоров остановился как вкопанный, увидев, что вход в следующую секцию здания увенчан иконой «Спас в силах», как и в начале его пути.

— Да что такое?! — в сердцах воскликнул он, и развернулся было, чтобы пойти назад, но позади уже не было никаких коридоров, а только один большой мрачный пустырь, усеянный тлеющими кучами пепла и мусором.

— Что ты гонишь Меня? — раздался голос в голове Егорова.

— Кто? Я?! — воскликнул он и проснулся.

Оглядевшись в полумраке, Слава решил, что скоро утро — столь долгим показался сон, но часы на левом запястье показывали, что он спал едва лишь 40 минут. Он провёл ладонью по лицу и почувствовал, что она стала мокрая. Отчего-то Егоров сразу понял, что это не пот. Слёзы текли по его щёкам, а он не мог понять, отчего это происходит.

Он подошёл к окну. Слева от подоконника находилась маленькая полочка, на которой стояло несколько книг, среди которых был Новый Завет.

Книги подбирал не Егоров, а те, кто поселил его здесь. Слава уселся на подоконник и уставился на полку. Все мысли куда-то улетучились. Он не заметил, как снова уснул.

Утром во дворе Егоров встретил Владимира, обитавшего в том же доме.

— Ты что такой задумчивый? — спросил Слава приятеля.

— Уф, дружище, даже и не знаю, как сказать, — начал Владимир. — Завтра надо дать ответ, и я, кажется, решился.

— Поступаешь?

— Да.

— Значит, и креститься будешь?

— Да.

Владимир, словно извиняясь, глядел на Егорова. Ещё не так давно они всерьёз обсуждали то, как уговорить синорян, чтобы их двоих всё-таки оставили в покое, и не изолировали при этом в Синоре.

— Да, буду креститься, — сказал Владимир. — Я раньше не задумывался, а теперь… Не знаю. Что-то вот такое…

Он запнулся, глядя в небо, но через мгновение продолжил.

— Недавно прочёл одну вещь… — говорил он. — Называется «Деяния святых апостолов».

Владимир решил вкратце поведать Егорову то, что узнал из книги. Он дошёл до момента, где Павел повествовал о своём переходе из стана гонителей христиан в число последователей Христа.

— …он услышал голос… — произнёс Владимир.

— Что ты гонишь Меня? — оборвал его Егоров. — Он сказал: «Савл! Савл! Что ты гонишь Меня?»

— Эээ… — Владимир запнулся. — Да… А ты что? Тоже прочёл?

Слава ничего не ответил. Он посмотрел вдаль, где над крышами невысоких жилых домов отчётливо возвышался шпиль кидишевской Спасо-Преображенской церкви.

— Надо нам подумать, брат, — сказал он Владимиру, — где бы нам с тобой крёстных отцов найти, или как там правильно надо…