Через приоткрытую дверь балкона в комнату с легким шуршанием, похожим на призрачный шорох сухих листьев, втекал красноватый вечерний зной. Евгений нетерпеливо, словно ему была дорога каждая секунда, рылся в шкафу, копался на стеллажах, в тесной кладовке — искал струбцину, чтобы утром без лишних хлопот укрепить телескоп на перилах балкона; уезжая в деревню, жена и сын стронули многие вещи с привычных мест — это раздражало, и Евгений невольно подумал о том, что лишь у одинокого человека любая безделушка словно бы пустила корни в полированную тумбочку или в белый подоконник — ее можно найти с закрытыми глазами.

В половине восьмого позвонила жена; бодрая, довольная сухой погодой, на которую в последние годы не очень-то щедра природа, она весело рассказала о том, как они с сыном коптили над свечкой стекла, и что тоже будут наблюдать солнечное затмение.

— Ты, наверное, взял отгул? — в голосе жены прозвучала улыбка.

— Да. Такое бывает раз в полвека.

— Ты, Женя, неисправим, а может, неисправен… Знаешь, я часто брожу по лесу одна, и мне подумалось: надо бы нам быть вместе.

— Ты что?.. боишься?

— Я все понимаю, но как-то не по себе.

— Ну что ты, что ты… наслушалась бабьих россказней о конце света, — засмеялся Евгений и подумал, что легенды, мифы о гибели земной цивилизации, наверное, родились не на пустом месте; вот и сейчас каждую секунду невидимые локаторы ощупывают потемневшее вечернее небо, десятки спутников-разведчиков, издалека похожие на крохотные мерцающие звездочки, глядя на которые, влюбленные, может быть, загадывают желания, наблюдают за тем, что делается на Земле, и уже свести всю эту обширную информацию в одни руки невозможно; пока еще окончательное решение принимают люди, поскольку для запуска стратегической ракеты нужно минут тридцать-сорок, а если это время сократится до секунд?.. тогда решение за доли секунды будет принимать электронный мозг, малейшая неполадка и…

«Почему так происходит? неужели эта двойственность заложена в природу Мироздания? Ищем пути продления человеческой жизни и параллельно… Почему наши взгляды издревле приковывает небо, мы же не птицы. Может, как пишут в фантастических романах, все мы — пришельцы и генетически в нас заложена тоска по той далекой, тысячелетия назад оставленной Родине?.. Впрочем, думать над этим стало уделом профессионалов. Пожалуй, это ненормально…» — Евгений просидел в кресле до полуночи; утром проснулся в половине восьмого, на всю катушку включил радио — передавали легкую эстрадную музыку; Евгений укрепил телескоп на перилах балкона, развернул трубу в сторону солнца и чертыхнулся: забыл о светофильтре.

Евгений кинулся в комнату сына, разыскал среди игрушек темно-зеленое стекло и с помощью клейкой ленты примотал его к окуляру телескопа; по радио передали, что телескопы всех крупнейших обсерваторий, расположенных в восточном полушарии, направлены на солнце, что затмение будет наблюдать и международный экипаж космонавтов.

Евгений присел на деревянную табуретку и припал к окуляру; краешек солнечного диска потемнел так, будто его опустили в ванночку с крепкой кислотой и она разъела, истончила зеленоватый металл.

«Началось!» — Евгения охватило странное, до конца непонимаемое им волнение, словно в эти мгновения там, на Солнце, и тут, на Земле, происходило что-то таинственное, обостряющее цвета и запахи; с далеких лугов едва уловимый ветерок принес чуть горчащий аромат мяты; Евгений прикрыл глаза, и ему показалось, что он увидел цвет этого запаха — белесый.

«Странно» — удивился Евгений, посмотрел вниз — по дороге, под балконом, неслись автомобили, на соседней железнодорожной станции бойко перекликались маневровые тепловозы, по стеклу балконной двери сонно ползла сытая, разомлевшая от тепла муха.

Тень уже закрыла примерно пятую часть солнца, и ее неровная зазубренная кромка то и дело вспыхивала, словно была кромкой циркулярной пилы, медленно погружавшейся в смолистый, сверкающий ствол сосны; неожиданно противоположный край солнца тоже стал темнеть. Евгений оторвался от телескопа — на улице смеркалось.

«Неужели непредвиденное полное затмение? Тогда чего стоят все эти расчеты и прогнозы…» — он снова прильнул к окуляру: солнце почти было не видно, пришлось снять зеленый светофильтр, и тогда глазу Евгения предстала необычная картина: с одной стороны солнце было прикрыто по всем правилам классического затмения, а с другой — тень напоминала смерч, то и дело менявший свои очертания: то он походил на летящий газовый платок, то на черного паука, десятками ног вцепившегося в желтую мякоть солнечного диска.

На улице вспыхнули фонари, веселая музыка, лившаяся из репродуктора, оборвалась, и бодрым, хорошо поставленным баритоном диктор сказал, что «сегодня ученые и тысячи астрономов-любителей имеют счастливую возможность наблюдать уникальное затмение — солнце закрывает плотное облако космической пыли. По сообщениям космонавтов, это облако движется по направлению к созвездию Стрельца. В связи с этим в отдельных районах европейской территории будут наблюдаться временные нарушения радиосвязи, возможны ливневые дожди. По данным ученых, подобные затмения продолжаются от получаса до пяти — восьми дней. Его продолжительность зависит от величины и скорости движения облака, появление облака обусловлено сильными магнитными бурями, которые предшествовали солнечному затмению. Сообщения о передвижении облака мы будем передавать через каждый час».

«Жаль, что нет приемника, послушал бы, что сейчас творится в эфире». — Евгений убрал телескоп с балкона, включил свет и прилег на диван перед телевизором — показывали изображение облака космической пыли с борта орбитальной станции; оно походило на медленно клубящийся сизый дым, плавающий подобно медузе в маслянистой черноте космоса; по экрану побежали сверкающие цепочки. Евгений выглянул в окно, — у горизонта полыхали зигзагообразные молнии; приближалась гроза; он выключил телевизор; через минуту загрохотал гром, в окно с шумом ударили потоки дождя; что-то со скрежетом стукнулось о стену; Евгений подумал, что это, наверное, сорвало лист железа с крыши соседнего дома, и посмотрел в окно — очередной порыв ветра вырвал коренастый тополь и с треском бросил его на троллейбусные провода — улицу озарила яркая вспышка короткого замыкания; из ее центра вылетели две голубоватые шаровые молнии; они плавно поднялись вверх и поплыла к окну Евгения.

«Что делать?..» — он лихорадочно щелкнул выключателем.

Одну из молний качнуло порывом ветра, и она взорвалась, рассыпавшись на тысячи голубых искр, а вторая, шипя и вращаясь, летела против ветра прямо к окну; Евгений вспомнил про форточку — она была закрыта; молния пролетела в метре от окна, осветив комнату ярким, мертвенным светом, и уплыла вправо от балкона.

Евгений, затаив дыхание, ждал взрыва, поскольку метрах в трех от окна качалась ржавая водосточная труба, но взрыва не последовало; видимо, очередным порывом ураганного ветра молнию все же отнесло от дома.

«Ну и ну!» — Евгений задернул плотные коричневые шторы; теперь в комнату проникали только трескучие раскаты грома и шум ливня, который, казалось, отделял, отгораживал от мира; чтобы как-то заглушить, развеять щемящее чувство одиночества, Евгений потянулся к выключателю, но свет не зажегся; тогда он включил репродуктор — комнату наполнил бархатный, словно из другого мира, голос диктора; он предупреждал о том, что в связи с многочисленными повреждениями коммуникаций, электро- и газоснабжение города временно прекращены. «Разумно, — подумал Евгений, вспомнив, как, замкнувшись, вспыхнули провода троллейбусной сети, — надо позвонить моим…»

Он взял телефонную трубку, но телефон молчал.

«Прямо — необитаемый остров!» — Евгений вспомнил, что в ящике кухонного стола валяется огрызок свечи, которым он натирал зимой лыжи; вспышка спички совпала с оглушительным раскатом грома — Евгений вздрогнул, и тут же рассмеялся мимолетному страху; от ливня он защищен надежной крышей и бетонными стенами, а все эти пророчества о конце света — мифы, не более; после темноты желтый огонек свечи показался необыкновенно ярким, праздничным; Евгений укрепил свечу в подстаканнике и достал с полки томик Козьмы Пруткова, чтобы как-то развеяться, но глаза быстро устали; он откинулся на подушку и заснул.

Когда Евгений проснулся, в комнате было тихо и темно; он на ощупь подошел к окну и отдернул штору — на улице ни огонька; темнота была настолько глубокой, густой, похожей на вязкий деготь, что напоминала ту, безмолвную, космическую, которую он наблюдал в самодельный телескоп.

«Сколько сейчас времени?» — Евгений чиркнул спичкой — стрелки часов сошлись на цифре «12».

«То ли ночь, то ли день? Впрочем, так ли это важно», — он до отказа выкрутил ручку громкости динамика — в нем еле слышно зазвучала музыка; видимо, радиосеть тоже была повреждена ураганом.

«Что же делать? Да, ситуация…» — с какой-то мальчишеской досадой вздохнул Евгений: происходившее не пугало, не удивляло, оно воспринималось как техническая неполадка в трансляции хоккейного матча: на экране телевизора мельтешат разноцветные полосы, и болельщики негодуют, возмущаются, зная, что через минуту-другую появятся звук и изображение, что в запасе у техников всегда есть несколько резервных каналов космической и кабельной связи.

Евгений вспомнил, что в столе сына валяется карманный фонарик; он чиркнул спичкой, открыл стол — рядом с фонариком лежала продолговатая пачка, на ней было написано «сухое горючее».

«Это уже кое-что!» — Евгений прошел на кухню, положил белую таблетку горючего на рассекатель газовой плиты, вскипятил чай, и долго вдыхал его тонкий, терпкий аромат, поражаясь тому, что не замечал его раньше, а теперь чувствовал малейшие оттенки, и против обыкновения не положил сахар, опасаясь, как бы он не ослабил аромат; холодильник не работал, но еще хранил остатки мороза; Евгений обильно поел и прилег на диван.

«Чем бы заняться?.. Буду слушать радио», — он удлинил провод, прислонил репродуктор к валику дивана и ухом прижался к динамику; диктор предупредил, чтобы жители не открывали квартиры незнакомым людям, так как за последние пять часов участились случаи ограблений; потом он зачитал обращение главного эпидемиолога города, который напомнил, что система канализации и водопровод пока работают безотказно, и призвал жителей не загрязнять санузлы, поскольку это может привести к выбросу нечистот и вспышке эпидемии.

«Ну и ну! — Евгений нервно засмеялся. — Сколько всего настроено, а выходит, что человек все так же беззащитен, как и тысячи лет назад. А собственно, от чего защищаться? Если он — часть природы, то должен разделить ее участь. А если он — над природой, так рано или поздно разделит участь ее врага. Да, ситуация…» — Евгений снова прижался ухом к динамику: «…по сообщениям космонавтов, — бодро говорил диктор, — облако космической пыли несколько замедлило свое движение. Мы попросили прокомментировать это явление академика Беспалова. Он сказал, что подобное наблюдалось в четырнадцатом веке. По свидетельствам очевидцев, которые донесли до нас летописи, ночь продолжалась около недели; из окрестных лесов звери пришли в селения, но людей не трогали.

Замедление скорости движения облака объясняется влиянием магнитного поля Луны. Через восемь — десять часов оно значительно уменьшится, и облако продолжит свое путешествие по Вселенной».

«Кто-то из великих сказал, что нормальному человеку и с собакой не скучно, — с веселой бесшабашностью подумал Евгений, — а тут даже кошки нет. Итак, будем рассуждать о жизни… Мне уже тридцать пять лет. Горожанин и сын горожанина. Пять лет проработал экономистом. Никаких новшеств не ввел. Надоело быть мальчишкой на побегушках, да и женский оклад: сто сорок. Освободилось место инженера по технике безопасности. Жена сказала: «Иди, не будешь целыми днями торчать в своей клетушке. Пройдешься по цехам, хоть воздухом подышишь». Я согласился. И до сего дня не жалею. Моя жена — умный, практичный человек. Без нее я, наверное, до седых волос таскался бы по вечеринкам и междусобойчикам. Словом, я, как нынче говорят, стал человеком, ведущим размеренный образ жизни… Нет, это не жизнь, а какой-то протокол, — Евгений скучливо зевнул, — а собственно, что я из себя представляю? Что изменилось бы в мире, если бы не родился?.. Сына, Вадьки, не было бы?.. Стоп. В этой темноте можно доанализироваться до точки. Может, люди так вот, оказавшись одни, и сходят с ума?.. Я уже подошел к вопросу: живу ли вообще?.. Этим и страшно одиночество, что человек начинает понимать истинную цену своей жизни… Да перестань, Женька, цену себе набивать! — Евгений испуганно вскочил с дивана. — Это я себя спросил?! От этой темноты можно окончательно свихнуться».

Он включил фонарик и посветил в окно; желтый кинжальный луч увяз в густой темноте; казалось, что она медленно растворяла его, луч укорачивался, бледнел.

«Во, черт!.. прямо как живая», — Евгению стало не по себе, он погасил фонарик, но темнота продолжала заполнять комнату; вязкая, холодная, ока поднялась до щиколоток, и Евгению почудилось, что он стоит в липкой болотной жиже.

«Нервы шалят… Где-то у жены таблетки были. Стоп! Может, они в этой ситуации дадут обратный эффект. Эксперименты оставим ученым. Они же их не на себе делают… Как быть? Я знаю, что это — мираж, но, с другой стороны, чувствую, что темнота уже поднялась до коленей… Жена предчувствовала, что нельзя быть одному». — Евгений включил фонарик и вышел на лестничную площадку, посветил на двери соседских квартир.

«К Петрову лучше не заходить, рассказами о радикулитах замучает. У него от этих магнитных бурь наверняка обострение. Так, сорок девятая, обитель пенсионеров… Пятьдесят первая. Кто же тут живет? Стоп. Это же моя квартира. Уже немного тронулся… Так, пятьдесят вторая. Милейший Сергей Алексеевич, врач-гинеколог. С какой женой он живет сейчас, с четвертой или с первой?.. Впрочем, сейчас и узнаем». — Евгений потянулся было к кнопке звонка, но вспомнил, что электричество отключено, и робко постучал в дверь; послышались осторожные шаги.

— Кто там?

— Сергей Алексеевич, это я — ваш сосед из пятьдесят первой.

— Что вы хотите? Вашей жене плохо?

— Моя жена в деревне. Я к вам… так просто хотел зайти.

Евгений услышал, как сосед неловко переступил с ноги на ногу, и живо представил: потирая двойной подбородок и причмокивая, тот мучительно обдумывает сложившуюся ситуацию.

— Видите ли, по радио предупреждали…

— Я слышал. Но, знаете, одному скучно.

— Возьмите себя в руки.

— И что?

— Ждите. Соблюдайте порядок.

— Какой?

— Извините, но у меня возникло множество  с в о и х  вопросов, я только что наконец-то объяснился с женой. У меня, извините, нервы тоже на пределе.

— Мы только и делаем, что занимаемся  с в о и м и  вопросами.

— Еще вы тут мне будете читать мораль. Катитесь к черту!

— Сам — идиот, — Евгений помрачнел, посветил фонариком на дверь своей квартиры; возвращаться домой не хотелось, да и что должно было тянуть его туда?.. вещи?.. так их не видно; и тот французский хрусталь в серванте, за которым жена охотилась целых два года и который при вечернем освещении вспыхивает зеленоватыми искорками, что приводило в восторг гостей, — его тоже не видно; и даже собрания сочинений Толстого, Достоевского, Бунина, за ними он все выходные и ночи напролет проторчал у книжного магазина, тоже перестали существовать.

«Жаль, очень жаль, что отключили свет, — вздохнул Евгений, — взялся бы сейчас за Толстого. Когда я читал его в последний раз? В школе?.. Нет, в студенчестве. Тогда по экранам пошла «Война и мир» и все кинулись перечитывать, сравнивать. Да, веселое время — юность. Кажется, что времени полны карманы. Интересно, сколько его осталось у меня? Да и на что я должен его потратить?.. Опять эти шизоидные мысли. Пойду на улицу, посижу на свежем воздухе». — Евгений включил фонарик и вышел из подъезда, посветил вдаль — сверкнула штанга турника на детской площадке, желтые прутья качелей; стоило выключить фонарик, как все погрузилось в непроницаемую темноту; зябко передернув плечами, Евгений шагнул в ее прохладные объятия; казалось, стоит посильнее оттолкнуться от земли, и полетишь, поплывешь, как рыба, в этой аспидной, густой черноте; она плотно сомкнула свои невидимые руки у него за спиной, и Евгений понял, что уже оторвался от дома на целый десяток шагов, и, осмелев, решил: «Пойду на качели». Он и раньше, проходя через двор, частенько посматривал на них; его одолевало желание сесть на перекладинку и, сильно оттолкнувшись ногами от земли, взлететь вверх; это сейчас качели в каждом дворе, а раньше, когда Евгений был мальчишкой, то по часу простаивал в очереди, чтобы минуту покачаться на веревочных качелях, привязанных к суку старого тополя, он спрятал фонарик в карман, крепко взялся руками за металлические прутья и бросил тело вперед — качели тоненько скрипнули.

Евгений взлетал вверх, падал вниз; когда качели перед тем, как опуститься, на мгновение замирали, он испытывал что-то похожее на состояние невесомости, и это непривычное ощущение, полузабытое уже, приводило его в восторг; он все сильнее и сильнее бросал тело вперед, словно хотел оторваться от перекладины и унестись туда, в далекие звездные миры…

— Эй, остановись! — услышал он грубоватый голос. — Сказали тебе, перестань!..

Евгений притормозил качели.

— Это вы мне?

— Тебе, кому же еще.

— Вроде остановился, — сказал из темноты другой голос.

— Не подходи, а то еще мозги вышибет. Может, он ненормальный какой.

— Да что вы! — обрадовался Евгений. — Скучно. А чего со скуки не сделаешь.

— Значит, скучаешь?

— Что вам нужно? — голос Евгения дрогнул от невольного страха; он вытащил из кармана фонарик; луч света пробил в темноте узкий коридор; но тут же чья-то цепкая рука сдавила ему горло. — Не шуми. Убивать не будем, — обладатель грубого голоса негромко рассмеялся; Евгений почувствовал, как вспыхнувшего лица коснулись нервные волны дыхания. — Слушайте, в такое время… — чужие пальцы сдавили горло еще крепче, и Евгений не договорил.

— Будешь умником, тогда вместе с женой, если она у тебя есть, еще порассуждаешь об этом, — неловкая сильная рука нырнула сначала в один карман, потом в другой, — порядок. Пальцы на горле разжались; Евгений несколько минут просидел в оцепенении; невидимые грабители забрали фонарик и спички, а ключ от квартиры не тронули, поскольку он лежал в верхнем кармане рубашки; внезапно Евгения охватил озноб — сказались пережитые страх и унижение; потирая плечи руками, он соскочил с качелей, и шел до тех пор, пока не споткнулся о бровку тротуара — упал на мягкую подушку газона и горячим лицом зарылся во влажную, спутанную недавним ураганом траву, от горькой беспомощности, стыда, хотелось кричать, рыдать взахлеб, словно обиженному ребенку, он не боялся привлечь к себе внимание, и этот страх заглушал другие чувства; Евгений невольно подумал, что и в той, прежней жизни он, наверное, жил в нем и остерегал, а может, и мешал, как мешает сейчас быть самим собой.

Евгений чуть слышно, словно пискнул в темной щели серый мышонок, застонал и пальцами впился в прохладную, рыхлую землю, ноздрями втянул ее солоноватый, удивительно похожий на грибной запах, немного пришел в себя и поднялся на колени; со всех сторон его окружала темнота, словно он был совершенно один на этой, покинутой всеми Земле; глаза были не нужны; правда, стоило закрыть их, как Евгений чувствовал себя еще более неуверенно; от напряжения они слезились, и порой перед ними возникали какие-то светящиеся шарики; Евгений протягивал руку, но она тонула в темноте; и желание вернуться домой, такое привычное, теперь было невыполнимо; где-то рядом возвышались дома; в их квартирах, наверное, горели свечи или керосиновые лампы, но плотные шторы не пропускали света — он мог погубить; Евгений уже испытал это на себе; да и зачем ему чужие дома?.. в такую пору вряд ли кто пустит.

«Если ночь затянется на три-четыре дня, на неделю, я умру от жажды, — подумал Евгений и нервно рассмеялся, но тут же крепко сжал губы, — как же найти  м о й  дом? Говорят, что птицы ориентируются по магнитному полю Земли. Кошки тоже находят  с в о й  дом за десятки километров. А я вот стою в каких-то ста метрах от него и не чувствую его. Почему?.. Да, собственно, что я там оставил? Набор стандартной мебели, книги. А что оставляют  д о м а  птицы? Почему они так стремятся назад? Странно, почему я никогда об этом не думал… Чем дорога птице ветка, на которой она сидела, зайцу — куст, под которым он спал?.. Мне надо сейчас домой. Там безопаснее», — Евгений поднялся и, вытянув вперед руки, осторожно пошел по тротуару; его растопыренные пальцы наткнулись на что-то мягкое.

— Не трожьте меня, ради бога не трожьте! — в женском голосе задрожали слезы. — Я уже не могу… я умру…

— Вы что?.. в своем уме? — Евгений почувствовал, как его лицо покрывается горячей краской стыда.

— Я уже никому не верю.

— Меня тоже обокрали… — Евгений запнулся и замолчал, понимая, что его беда мелка по сравнению с горем этой, обезумевшей от унижения и страха женщины.

— Не подходите.

— Он не подойдет, — послышался из темноты звучный мальчишеский голос.

— Вы кто?.. его сообщник?

— Вам лучше вернуться в свою квартиру.

— Нет! Никогда! Ни за что!..

Евгений услышал торопливые шаги.

— Стойте, куда же вы? — крикнул он вслед.

— Она не поверила нам.

— Мальчик, какая беда вывела тебя на улицу?

— У соседей повредился водопровод, и нашу квартиру стало заливать.

— А родители?

— Мать вчера уехала к подруге на дачу.

— Мои тоже в деревне. А я, понимаешь…

— Я все слышал, — поспешно вставил мальчик.

Евгений стыдливо опустил голову, но тут же подумал, что в такой темноте не видны ни жесты, ни мимика, и хотел было как-то оправдаться в глазах мальчика, но тот опередил его:

— С этой темнотой все темное вышло наружу.

— Да, это ужасно.

— Ну что вы, это — естественно, — в голосе мальчика зазвучали снисходительные нотки, — страшнее другое: все это бок о бок жило с нами и рядилось в другие одежды.

— Интересно, сколько тебе лет?

— Четырнадцать. Зовут меня Гришей.

— Евгений Петрович. Рад знакомству, Гриша. С удовольствием пригласил бы тебя в гости, но теперь не знаю, где мой дом.

— Расскажите, где вы живете. Я неплохо ориентируюсь в этом районе.

— Я блуждаю час, а может, и три… — Евгений прислушался, — мы одни?

— Вот вам моя рука. Я один. Понимаете, совершенно один.

— Как это проверить?

— Быстро же вы…

— Впрочем, у меня нет выхода. Можете взять в моей квартире все, что захотите. Оставьте только стены и ключ от двери. Я лучше умру от голода и жажды, но не выйду на улицу… — Евгений шепотом описал дом.

— У вашего подъезда в асфальт вдавлено два камня. Они очень гладкие.

— Камни?.. А-а, это строители вмяли их в горячий асфальт. Ты, Гриша, очень наблюдательный человек.

— Когда по ним стучишь палочкой, они звенят.

— Странно, мне никогда такое в голову не приходило.

— Давайте вашу руку.

— Ты очень уверенно идешь. Убавим шаг, а то наткнемся на что-нибудь.

— Евгений Петрович, пожалуйста, тише. Нам нужно пройти еще шагов двести.

— Ты прямо — волшебник.

— Я столько раз ходил по этим дворам, что знаю каждый камешек, каждый бугорок.

— Я ходил больше, но ничего не помню.

— Где-то здесь должен быть ваш подъезд. Так, так… вот ступеньки. Вы не помните дверную ручку?

— Я даже цвет двери не помню.

— Осторожно, не споткнитесь… Какой этаж?.. Будем считать. Ваша квартира налево или направо… Хорошо. Протяните руку вперед. Это ваша дверь, узнаете?

— Если ключ подойдет, моя. — Евгений непослушной рукой вставил ключ в замочную скважину; повернул, дверь открылась; Евгений вбежал в прихожую. — Гриша, ты здесь? Ты вошел? — он резко захлопнул дверь и защелкнул запор. — Теперь мы хоть немного защищены. Гриша, ты располагайся. У меня — две комнаты. Знаешь, я проголодался. Есть сыр и печенье. Устроим королевский ужин!

— Сейчас обед.

— Откуда ты знаешь?

— Чувствую.

— Обед в потемках. Забавно. Впрочем, время остановилось. Гриша, в каждой комнате — диван. Можешь отдохнуть. А я пока нарежу сыр, хлеб и принесу.

— Спасибо. Проводите меня в комнату. Я же у вас впервые.

— Слева стул и тумбочка с хрустальной вазой. Справа — книжные шкафы, у окна — диван.

Касаясь рукой стены, Евгений прошел на кухню, разыскал нож, сыр, хлеб; дверцу холодильника он оставил открытой, чтобы оставшиеся в нем продукты не заплесневели; осторожно, на ощупь, нарезал сыр, положил на тарелочку и подумал, что в такой обстановке сервировка стола — бессмыслица, да и, вообще, в соседней комнате его ждет не дождется Гриша, довольно странный мальчик с мелодичным голосом; Евгений подумал: видел ли он его во дворе?.. может, они даже знают друг друга в лицо? Он взял тарелочки с едой и, локтем касаясь стены, прошел в комнату.

— Гриша, обед готов. Я подвину журнальный столик к дивану, так будет удобнее.

— Я уже подвинул.

— Как ты его нашел?

— Евгений Петрович, пожалуйста, не говорите со мной как с ребенком.

— Извини, я не хотел тебя обидеть. Но ты… Я, действительно, восхищен твоими способностями ориентироваться. Наверное, в детстве и у меня были обострены эти способности… Впрочем, я уже плохо помню детство. А сегодня без тебя я бы еще блуждал в темноте. Ешь сыр. Вилки я не взял, они отошли в мир воспоминаний, — Евгений потянулся к тарелке и натолкнулся на руку мальчика, — извини, эта темнота… Хотя в ней многое прояснилось. Я всегда подозревал, что мой сосед… не очень хороший человек. Теперь я увидел это. Я всегда чувствовал, что скучаю, но это чувство как-то растворялось в серой воде будней. Гонялся за книгами, строил планы. А оказался один на один с собой и заскучал. А что произошло? Самая малость: всего-то затянулась ночь.

— Вы интересно говорите. Я тоже об этом думал.

— Ты?

— Я однажды прочел в книге, что киники презрели боль. Они научились не замечать ее. Сразу телесные наказания потеряли всякий смысл, и огромная масса людей лишилась оружия. Вот и сейчас, наверное, произошло что-то похожее. Вот вы бы, например, никогда не мучали себя теми вопросами, о которых говорили.

— Гриша, кто твои родители?

— Мама работает инженером в НИИ. А папа… он несколько раз приходил к нам, пробовал со мной говорить, а я, если не вижу человека, то не могу с ним говорить.

— Я тебя понимаю, очень понимаю.

— Спасибо, Евгений Петрович, я сразу, только услышал ваш голос, понял, что вас не надо бояться.

— Интересно. А мы с тобой раньше встречались на улице?.. Наверное, пробегали друг мимо друга: ты по своим делам, я по своим, — иронично усмехнулся Евгений. Только разве это — дела. Если  д е л а, то уже не мои, не твои, а  н а ш и.

— Вот-вот, Евгений Петрович, я как-то подумал, что неплохо бы, скажем, каждые пять лет издавать словарь самых употребительных слов и вышедших из употребления. А рядом печатать настоящее значение этих слов. Наверное, уже одно это многое бы прояснило…

Евгений вслушивался в звучный, размеренный голос мальчика и пытался представить его, в воображении рисовалось какое-то худосочное создание, похожее на диковинный экзотический цветок, выращенный в теплой оранжерее.

«Нет, он другой, совсем другой, — поспешно подумал Евгений, — он же не испугался, не отчаялся. Вышел на улицу только потому, что у соседей повредился водопровод. И думает он так, вдвое, а то и втрое взрослее. Вот уж эти фокусы акселерации! Посмотреть бы, что из него будет лет этак через двадцать…» — Евгения немного покоробило, — получалось, что он завидовал Грише, а заодно признавал зряшность своей жизни.

— Ты знаешь, — задумчиво сказал Евгений, — мы все приходим в этот мир с желанием изменить его, а почему-то меняемся сами.

— Потому что живем так, словно тут, на Земле, мы — безграничные хозяева. А чему и кому мы хозяева? Даже самим себе ничего толком приказать не можем. Каждый носит на себе четыре — десять лишних килограммов, регулярно болеет, большую часть жизни проводит в суете. Кстати, которую сам же и создает.

— Гриша, ты прав: все мы это знаем, но почему-то наши знания не становятся убеждениями. Все мы знаем, что вещи — чепуха, мещанство. Но именно отказ от материальных благ в наше время — фантастика. Одна моя знакомая говорит, что сейчас такой период: люди утверждают себя через вещи. Хотя то здесь, то там случаются землетрясения. Все исчезает под обломками.

— Мне кажется, Евгений Петрович, что пока государства будут стремиться к могуществу, а оно ведь определяется именно богатством, люди будут стремиться к тому же. Они любят подражать сильным и тоже хотят быть независимыми.

— Ты много читаешь.

— Да, но одни и те же книги Толстого, Пушкина, Достоевского и еще сказки.

— Мне показалось, что ты увлекаешься фантастикой, любишь утопические романы.

— Я бы с удовольствием прочитал их, некоторые я слышал по радио.

— С книгами нынче трудно. Знаешь, Гриша, у меня неплохая библиотека. Пройдет эта ночь, и приходи, бери любые книги.

— Это невозможно.

Евгений уловил в голосе мальчика замешательство и поспешно заверил:

— Гриша, даю тебе честное слово, что ты можешь брать в моей библиотеке любые книги. И я хочу, чтобы ты подружился с моим сыном.

— Спасибо.

— Вот и отлично. — Евгений заметил на потолке белесое пятнышко. — Гриша, смотри, что это такое?

— Где?

— Над головой.

— Не знаю.

— Или мне кажется, или… — Евгений скользнул рукой по подоконнику, пальцы наткнулись на круглое зеркальце — пятно на потолке вздрогнуло. — Такое ощущение, что все небо затянуто тучами и откуда-то пробивается крохотный лучик. Интересно, сколько же времени прошло?.. Гриша, посмотри в окно. Все небо светится. Наверное, космическое облако напоследок вызвало северное сияние. Гриша, да посмотри же в окно. Такое бывает раз в жизни. Это что-то фантастическое…

— Где окно? — растерянно спросил мальчик.

— Как… где? У тебя что-то с глазами?

— Евгений Петрович, мне надо было сразу сказать, но мне было так хорошо… Так серьезно я разговаривал только с мамой.

Евгений присмотрелся к мальчику, сидевшему в глубоком кресле; его большие тусклые глаза смотрели прямо в стену, правую щеку наполовину закрывал коричневый лишай; Евгений тут же вспомнил, что часто встречал Гришу возле соседнего дома и, ускоряя шаги, брезгливо отворачивался, чтобы не видеть его лица, похожего на уродливую маску.

— Евгений Петрович, вы меня теперь ненавидите?

— Ну что ты, Гриша, ну что ты… — Евгений скользнул взглядом по комнате; из полумрака, освещенные розоватыми вспышками света, выплывали золотые корешки книг в шкафу, зеленовато вспыхивали хрустальные фужеры в серванте; зазвонил телефон; Евгений кинулся к нему. — Да… я… жив… Да… У вас была керосиновая лампа… Да…

Мальчик соскользнул с кресла; касаясь рукой стены, вышел в прихожую. Евгений, увлеченный разговором с женой, не заметил его исчезновения; склонив голову набок, мальчик прислушался к его голосу.

— …нет, газ я не выключал… Проверю, сейчас проверю… Холодильник тоже посмотрю… Да… Да…

Мальчик нащупал рычажок замка и вышел, осторожно притворив за собой дверь.

1985