Поезд с тихой вежливостью подкатил к перрону знакомого Казанского вокзала. Сеня бывал в столице несколько лет назад, когда разрабатывал один из своих глобальных проектов. Тогда он тоже приезжал в середине лета, но погода стояла дождливая, а сейчас здесь настоящее адово пекло, не то что в Хмелевке у прохладного волжского залива. Воняет удушливо разогретый асфальт, с улиц тянет бензинно-резиновым чадом, гремят объявления по радио, кричат носильщики, засвистел милицейский свисток…

В самом вокзале на диванах, в проходах на полу, вдоль стен устало грудились, равнодушно толкались озабоченные люди с чемоданами, с сумками, с детьми — как погорельцы или беженцы. Их было пугающе много, весь огромный, без потолка, с неровно застекленной крышей зал кишел людьми, их толпы растеклись неровными очередями у билетных касс, газетных и книжных киосков, у буфета и ресторана; кажется, все они говорили, и в воздухе, неприятно теплом, душном даже при распахнутых дверях, стоял гул великого множества голосов. Как шум старого изношенного двигателя, в котором все стучит: коленвал, шатунные и коренные подшипники, поршни, поршневые кольца и пальцы, распредвал, клапана…

Сеня попил трехкопеечной теплой воды из автомата и спустился в метро. Тут было прохладней и заметно тише. Один из эскалаторов ремонтировался, и Сеня подошел поближе, поглядел и поговорил с молодым слесарем-ремонтником. Уходя, спросил:

— А что, если сделать самоходными, как ваши эскалаторы, все дороги, улицы и тротуары?

Парень вздел брови на лоб и выразительно покрутил пальцем у виска.

Сеня вздохнул. Хоть и похоронил он магистраль, а все равно было жалко. Как хорошего, без времени умершего человека.

На «Проспекте Маркса» Сеня вышел наверх. Красиво тут было, но с непривычки тягостно. Подавляли громадные, на половину квартала здания, смущали текучие от обилия машин улицы, и не было живой земли, многообразных ее запахов — камень, асфальт и та же бензинно-резиновая вонь повсюду, хотя взбегали вдоль тротуаров кустики липок, а у спокойного Кремля плотно зеленел Александровский сад.

Грустно сделалось, тревожно.

Но когда Сеня вышел к ГУМу, пошел по брусчатке Красной площади, обогнул нарядного Василия Блаженного, когда увидел зубцы Кремлевской стены, ее серьезную кладку, куранты на Спасской башне и Мавзолей Ленина, сердце его забилось в радости свидания русского человека с самым родным, дорогим и незабвенным, что только есть в этой нашей жизни. И уж не удивлялся он недвижным часовым у Мавзолея, сам замер, ожидая смену караула, и завороженно глядел, как медленным, чеканным шагом, не сгибая коленей, идут солдаты с карабинами на плечах, как державно серьезен слитный стук их твердых подошв.

С Красной площади он пошел в приемную Верховного Совета страны. Еще вчера в автобусе старик Чернов, который ехал в Суходол повидать кума, посоветовал: «Ты там по-ученому не говори, а то народ в Москве поспешный, не дослушают. И сперва к главным поезжай. Рискни. А если незадача, что с тебя взять, горсть волосей? Да и тех у тебя уж нету…». В поезде Сеня окончательно решил, что так в самом деле выйдет правильней. Сперва узнать, велика ли нужда в его изобретении, а то, может, стране требуется другая доброкачественность технического прогресса, а он пришел со своей рационализацией дороги.

Приемная оказалась недалеко от библиотеки имени Ленина, мемориальная доска на стенке сообщала, что здесь принимал граждан сам Михаил Иванович Калинин.

Сеня снял кепку, зашел в просторное, прохладное помещение и увидел нескольких просителей, сидящих на стульях, и еще двоих у справочного окошка. А он-то думал, очередина будет — до понедельника.

В окошке милая барышня в очках посоветовала ему изложить свою просьбу письменно — так удобней, есть где написать резолюцию, а бумага с резолюцией уже не просто бумага, а документ.

— Да, да, — покивал Сеня лысой головушкой.

В помещении было два стола, стулья, писчие принадлежности. Сеня сел за ближний стол, положил на него сумку с книжками и половинкой хлебного батона, кепку, взял несколько чистых листков, ручку и стал писать. Детально не распространялся, изложил суть изобретения, техническую идею — если ею заинтересуются, тогда можно рассказать устными словами в подробностях как и что. Не в райисполком ведь пишет — в Верховный Совет всего Советского Союза.

Разгонисто исписав полторы страницы, он поставил серьезную подпись «Семен Буреломов, механик совхоза «Волга» и отнес листки в справочное окошко. Милая барышня приветливо улыбнулась ему как знакомому, взяла листки, отнесла в другую комнату и, возвратившись, попросила немножко подождать. При этом опять улыбнулась и извинилась за то, что ему приходится ждать. Не то что Нинуська из РТС, всегда неприступная, злющая, слова путем рассуждения не скажет, а гавкает у двери директора, как цепная собака. Непонятно, из каких соображений подозрительности Елена Ивановна ревнует к ней своего Веткина.

— Заходите, товарищ…

Небольшой мужчина средних лет, тоже приветливый, приглашал именно его. Он даже дверь комнаты, возле которой сидел Сеня, оставил открытой. Сеня торопливо вскочил и зашел вслед за ним.

— Я ознакомился с вашей просьбой. — Мужчина жестом белой руки пригласил его сесть и сам опустился за стол. — Очень интересно по мысли, хотя этой проблемой у нас в стране, как вы, очевидно, знаете, занимаются целые научные коллективы. Возможно, они и ощущают недостаток свежих технических идей и проектов…

— Ага, ощущают! — обрадовался Сеня. — Они же ученые специалисты, они в последовательности технической традиции идут, в очередности порядка, а надо отобрать рутинные рассуждения мысли — чтобы без всяких правил, но со смыслом цели, при невероятии методов.

— С сумасшедшинкой? — Мужчина доверительно улыбнулся.

— Да. Но только с умной.

— Как у вас?

— Ага.

— Приятно, что вы так убеждены в правильности своего проекта, но все же в нем, даже на мой самый общий взгляд, есть серьезные неясности, например, о статоре и роторе. Вы советовались со специалистами?

— Нет. Хотел поговорить с Веткиным, инженером нашей РТС, да раздумал: он уже разрушил у меня несколько проектов. Только изобрету, только приду поделиться — сразу и развалит безо всякой жалости. Вот проект МГПМ разрушил недавно… — И Сеня рассказал о своей самоходной дороге, о поддержке этого проекта некоторыми районными начальниками, о собрании на уткоферме и своем поражении.

Мужчина сочувственно выслушал и посоветовал пойти в Комитет по делам изобретений и открытий — там специалисты, они скажут, что делать. Если признают идею перспективный, то примут у вас заявку, передадут ее в ВНИИГПЭ и, при подтверждении новизны и полезности технической идеи, запустят, так сказать, в производство.

— Хорошо тут у вас, — похвалил Сеня, чтобы отблагодарить за внимание. — Счастливо оставаться.

Мужчина встал, проводил до двери:

— Желаю вам успехов. Будьте здоровы.

— До свиданьица.

На улице душно опахнуло горячим воздухом, огрело шумом машин. Сеня перешел на другую сторону и подивился зданию главной библиотеки страны — большая, красивая, четырехугольные колонны кругом, портреты знаменитых мужей науки, писателей…

Постоял и решил идти не в Комитет, а сперва повидать ученых инженеров, чьи книжки он читал и привез с собой из Хмелевки. Пригляделся к прохожим и остановил высокого, очкастого парня с девушкой: представительный, стройный, надежный по виду, хотя и в открытой безрукавке ходит, в джинсовых брюках. И девушка у него легко одета.

— Мне бы Петровича, гражданин.

— Извините, но я Николаевич. — Парень остановился, придержав свою девушку за руку, и вопросительно склонился к Сене.

Сеня смутился от прямого взгляда, но все же успел заметить: не парень перед ним, а взрослый мужчина лет сорока, со лба лысеет, русый, голубоглазый.

— Мне профессора надо, — сказал Сеня растерянно, поглядев на девушку.

— К вашим услугам.

— Сеня Хромкин из Хмелевки, — представился Сеня, оробев: такой молодой, а уже профессор. — То есть настоящее название Семен Петрович Буреломов. Механик.

— Очень приятно. Николай Николаевич Скатов. А это моя жена Руфина Николаевна. — И поклонился.

— Красивая, — не удержался Сеня. — Еще бы немного, и как моя Феня. Это жена так называется, она в Хмелевке осталась, на ферме служит.

Скатовы дружно засмеялись, и так хорошо, необидно засмеялись, что Сеня, глядя на них, тоже улыбнулся. Веселые в Москве люди, сказал, обходительные.

— Мы из Ленинграда, — возразил Николай Николаевич.

— Тоже неплохо и из Ленинграда, даже еще историчней: колыбель революции, полнощных стран краса и диво…

Они опять засмеялись, и особенно звонко его жена. «Зовите меня Руфой», — сказала она, отсмеявшись. Сеня покивал и пошел с ними, на ходу рассказывая о цели своего приезда и о том, что ему надо повидать ученого химика Чиркова, доцента Новикова и того профессора, у которого вместо фамилии отчество, — Петровича Николая Тимофеевича. Большой ученый и изобретатель. Он считает, что все на свете можно усовершенствовать и каждый человек может творить новое. Вот как их найти в таком-то содомном городе большой распространенности?

Они шли по Калининскому проспекту, и у метро «Арбатская» Николай Николаевич свернул налево — там был небольшой скверик и посреди него кафе «Ветерок» под брезентовой, добела выгоревшей крышей.

— Перекусим в тенечке и подумаем, — сказал Николай Николаевич.

Руфа заняла свободный столик, разложив на стульях свою и Сенину сумки, кожаную папку мужа, а на четвертый стул села сама. Николай Николаевич с Сеней встали в очередь у кассы.

— Не выпьете? — предложил Сеня. — За знакомство.

— Спасибо, не хочется. Очень жарко.

— А то поднесу. Я при деньгах, вы не думайте. — И помотал зелененькой трешкой.

Николай Николаевич улыбнулся, велел ему взять подносы и занять очередь у раздаточного окошка. Здесь он один справится.

— За хлеб не платите, у меня полбатона осталось, — наказал Сеня, но молодой профессор не послушался, выбил чек и на хлеб. Ни окрошки, ни других холодных блюд не было, взяли горячий борщ и тощие сосиски, а на третье по стакану холодного черного кофе. Руфа есть отказалась, выпила лишь кофе с булочкой, а они борщ только попробовали да сосиски маленько.

— У нас и библиотека хорошая, — похвастался Сеня. — Правда, не такая, как Ленинская, поменьше размером габаритов, но зато на берегу залива, недалеко от редакции. У нас ведь тоже газета есть, товарищ Колокольцев редактором, волжские поэты иногда приезжают, а отсюда, из Москвы, у нас побывал один, тоже в очках, Виктором Ивановичем зовут, — и Сеня назвал фамилию известного московского поэта.

— Надо же — Виктор Иванович! — Руфа посмотрела на Николая Николаевича, тот на нее.

— Удивительно!

— Почему удивительно? — слегка обиделся Сеня. — Очень даже просто. Я его, вот как вас, напротив визави разглядывал: он на сцене стихи наизусть читал, а мы с Феней в первом ряду слушали. Он тоже высокий, тоже в очках, только смуглый, а не русый, как вы.

— Извините, но удивительно в том смысле, что мир тесен, — сказал Николай Николаевич.

— Мы с Руфой тоже знаем Виктора Ивановича. Каждую весну встречаемся в Трускавце, почки вместе лечим.

— Почки? — не понял Сеня. — Такие люди масштабной значительности ума и… почки! Вода в столицах плохая или это от разумной напряженности интеллекта?

— От неразумной, — засмеялась Руфа и хотела добавить что-то, но Николай Николаевич утишил ее взглядом.

— Давайте не будем терять время и найдем ваших ученых, — сказал он и, взяв у Сени книги, посмотрел последние их страницы, что-то записал карандашом на обложке одной из них.

— Пошли.

Напротив кинотеатра «Художественный», на другой стороне улицы, стояла будочка горсправки, там им дали несколько телефонных номеров, Николай Николаевич тут же позвонил по телефону-автомату в издательства, и вскоре у Сени были нужные адреса с объяснением дорожных маршрутов.

— Спасибо вам безразмерное! — сказал Сеня грустно. — Вот разойдемся сейчас и уж больше никогда не свидимся. Я ведь первый раз в жизни с живым профессором говорю. Не верится даже в подозрительности: такой молодой, а супруга Руфа еще младше.

— Не старую же брать, — улыбнулся Николай Николаевич. — Будете в Ленинграде — заходите. Вот адрес. — И протянул ему квадратик белого картона, на котором было напечатано книжным шрифтом, что Скатов Николай Николаевич доктор филологических наук, профессор, критик и литературовед, и сообщался его адрес и телефон.

— Мы завтра вечером уезжаем, — сообщила Руфа. — Если окажетесь на своем вокзале и будет время, зайдите на Ленинградский проводить. Вы нам тоже понравились.

— Спасибо, обязательно приду. — И Сеня, пожал им руки, еще несколько минут стоял и глядел вслед, пока они не перешли бульвар и не затерялись в толпе.