Москва. Парк культуры и отдыха им. Горького.

Среда, 9 мая 2007 г. 12:15.

Суворов не бывал в Парке культуры на День Победы уже три года, но до этого он никогда не пропускал этот праздник, еще с тех пор, как был ребенком. У него даже сохранились смутные воспоминания о том, как он, будучи сначала маленьким мальчиком, потом подростком, дарил цветы ветеранам, смущенно поздравлял их с праздником и говорил «спасибо». Когда он заявил, что предлагает сходить всем вместе в Парк культуры отметить День Победы, Вадимов сразу сказал, что «у великого сентиментальное помешательство». «Чего вы боитесь? – возражал Суворов. – Если кто-то знает, кто мы такие, то, появимся мы группой в парке или нет, нас все равно накроют, и мы не успеем отсидеться по укромным местам до момента, когда накрывать нас будет поздно. Кроме того, это, возможно, последний День Победы в моей жизни, и я хочу отметить его так, как отмечал всегда. Не согласны – давайте голосовать». Киреев наотрез отказывался решать данный вопрос голосованием. Он настаивал на том, что это вопрос технической безопасности, поэтому тот, кто отвечает за оперативную деятельность, за тем и последнее слово. Суворов предложил поставить на голосование уже это – считать ли данный вопрос исключительно оперативным. Киреев понял, что Суворов уперся по-настоящему и что так может продолжаться до бесконечности. Советники проголосовали, и большинство согласилось на поход в Парк культуры. Тогда Киреев попытался уговорить Суворова. «Мы обязательно победим, Данила, – сказал он, – осталось совсем немного. На будущий год мы будем праздновать этот день уже в другой стране. А сейчас это опасно». «Чем бы все ни кончилось, на будущий год мы не окажемся в толпе народа в Парке культуры, – пожал плечами Суворов, – и я не вижу, в чем опасность». Киреев сдался.

В парк пошли Суворов, Струев, Киреев, Жук, Синий, Петров и Хабаров. Тёмин и Вадимов были против и не пошли из принципа, Филиппова, Никитин и остальные сослались на катастрофическую загруженность. Штейман после принятия решения вплоть до истерики стал требовать взять его с собой. Суворов отказал. Штейман взбунтовался, но его неожиданно быстро упокоил Струев: «Боря, – сказал он, – пойми, не то что один волос, упавший с твоей головы, а даже твои слегка испачканные брюки могут сорвать график. Я обещаю, что с восьми вечера буду праздновать с тобой, а в десять мы вместе посмотрим салют. Сделай это для меня, хорошо?» Равновесие восстановилось, и подчинившийся решению Совета Киреев стал готовить оперативников.

Двенадцать парней прикрывали Советников непосредственно в парке. Еще десять, доставив Советников разными дорогами и видами транспорта к ЦПКиО, заняли позиции на подходах к парку, отслеживая обстановку. Советники, немного побродив по парку (Суворов даже пострелял в тире), разместились на лужке напротив пруда. Выпили по маленькой, напряжение ушло, и ощущение великого и грустного праздника растеклось по умам и душам. Жук, одетый в гражданский костюм, не мог усидеть на месте и все ходил, периодически возвращаясь к компании, по парку, поздравлял всех подряд с Днем Победы и, как поначалу показалось всем, очень быстро напился. Наконец он вернулся, и все впервые увидели на его глазах слезы.

– Точно назюзюкался, – тихо сказал Хабаров.

Синий подскочил, схватил Жука под руку и усадил его на траву.

– Что с тобой, Петр? – спросил он.

– Ничего, все то же самое, – ответил Жук, – Господи, как мало… Да их вообще в живых почти не осталось!

– А что же ты хочешь, Петр? – обнимая друга за плечи, возразил Синий. – Шестьдесят три года прошло…

– А те, что живы, – словно не слыша Синего, продолжал Жук, – нищие… Нищие, Сева, понял?!

– Мы все исправим, – сказал Синий, – давай дернем. Большинство из них уже в лучшем мире.

Все выпили водки из пластиковых стаканчиков не чокаясь. Жук постепенно успокоился. Синий влил в него еще порцию водки, и тот стал даже посмеиваться на общие шутки. Погода стояла на удивление солнечная и теплая. Толпы народа прогуливались по парку, в воздухе летали упущенные детьми воздушные шарики, по пруду плавали лодки и водные велосипеды, работали аттракционы, издали, от центральной эстрады доносилась музыка. Суворов безмятежно оглядывался вокруг и жмурился на солнце. Киреев, понаблюдав какое-то время за Суворовым, подсел к нему и сказал:

– Я знаю, о чем ты сейчас думаешь.

– Вот как? Ты у нас еще и телепат!..

– Ты думаешь, что, может быть… Одним словом, ты сейчас сомневаешься, стоит ли доводить дело до конца: оно ведь, возможно, и так, само, а?

– Не понимаю…

– Понимаешь ты все прекрасно, Данила, – зло улыбнулся Киреев, – травка зеленеет, солнышко, как водится, блестит, птички поют, березки там всякие вокруг – Россия-матушка, одним словом, которая шестьдесят с лишним лет назад всем показала, кто в доме хозяин. Так вот ты и думаешь: а может быть, все само выправится? Не раз ведь такое было, не из таких ещё задниц Россия выбиралась. Не может такого быть, чтобы…

– Сашка, ё-моё! – перебил Суворов. – Отлезь, не порть праздник!

– Я только хотел сказать тебе, Данила, – понизив голос, произнес Киреев, – что ни черта само не выправится. Я знаю, что самые сильные русские медведи бывают чересчур сентиментальны и благостно настроены. А ты не смей! Не смей, потому что эта задница – всем задницам задница!

– Все? – поинтересовался Суворов.

– Все.

– Хорошо. Я сентиментальный, благостно настроенный русский медведь, и мне безумно жаль, что нам все-таки придется делать то, что мы задумали. Но делать мы это будем. А березки не тронь, – Суворов сменил тон на совсем шутливо-мягкий, – а то шею сверну.

– Договорились, – усмехнулся Киреев.

Он начал подниматься, но так и застыл в неудобной полулежачей позе. Словно из-под земли появился незнакомец, невесть как прошедший сквозь заслоны оперативников, и встал прямо перед Суворовым и Киреевым. Для неожиданно жаркого майского дня он был одет явно не по погоде: в черный костюм и плащ. За его спиной сразу вырос оперативник, но незнакомец небрежным и даже каким-то вялым движением руки отбросил его метра на два. По обе стороны от нежданного гостя выросли оперативницы, и одна уже потянулась под футболку за оружием.

– Стоять! – окрикнул их Киреев. – Ничего не делать без моей команды.

– Ага, а вот и они, – заговорил незнакомец каким-то странным голосом. Создавалось полное впечатление, что говорят сразу два человека в терцию, одновременно басом и фальцетом, – спасители мира и Третьего Рима! И, как всегда, вокруг меня ваши эти… Фу, как смердит! Что же за участь уготована миру, если…

– Чего тебе надо? – ровным и неожиданно громким голосом спросил Киреев.

– Я даже не знаю, – развел руками незнакомец, – скажи мне сам, Алекс.

– Что, мать растак, происходит?! – вскинулся Суворов. – Сашка, ты знаешь этого придурка?

– Кто из нас придурок – это еще большой вопрос, господин Суворов, – отозвался незнакомец. – Вы удивлены, что я вас знаю? Так ведь это совсем неудивительно, мы с вами связаны. И я должен знать, кто…

– Заткнись, – все также ровным голосом оборвал говорившего Киреев.

– Кто это?! – заорал Суворов.

– Кто я? – оскалился незнакомец и повернул голову к Кирееву. – Алекс, скажи, кто я.

– Ты спятивший, – ответил Киреев, – просто спятивший. Ты сбой, ты изгой, тебе не место на земле.

– Тебе и им, что ли, место?! – незнакомец задрал голову и засмеялся, издавая все те же странные звуки сразу в нескольких октавах. – Место… Какое интересное славянское слово. Это место мое, Алекс!

– Кто это? – повторил свой вопрос Суворов.

– Боже, это он… – прошептал Петров.

– Что? – повернул голову в другую сторону Суворов.

– Подожди, Данила, а ты, Слава, помолчи, – Киреев, задержал на пару секунд взгляд на Петрове, потом положил ладонь на плечо Суворова и снова повернулся к нежданному гостю, – знаешь, ты слишком много о себе возомнил. Ты должен был послушаться. Ты не послушался. Тогда ты должен был исчезнуть, но ты не исчез. Теперь что же? Ты искал меня? Ты меня нашел. Тем хуже для тебя, потому что я тебя тоже искал.

Незнакомец вдруг издал долгий и совершенно неестественный визг. На разыгрывающуюся сцену стали оборачиваться прохожие. Хорошо еще, что рядом не было милиционеров, а шум в парке стоял нешуточный, и поэтому слишком много внимания сцена не привлекала. Незнакомец поднял руки и сделал ими одновременное плавное движение вперед. Оперативницы вытащили пистолеты. Суворов обратил внимание на то, что смотрели они куда-то в сторону и вообще выглядели весьма рассеянными. Киреев тоже развёл руки в стороны и зло заулыбался. Незнакомец сделал шаг вперед и оказался уже вплотную к Суворову и Кирееву. Оперативницы не сделали ни единого движения, но перед незнакомцем стоял Киреев. Суворов даже головой тряхнул, так быстро все это произошло. Незнакомец захрипел, и Суворов увидел, что Киреев глубоко проткнул его кадык двумя пальцами. Оперативницы ожили и направили на незнакомца пистолеты.

– Отставить, – сказал Киреев, – убрать оружие.

И в это время со стороны аттракционов появился милицейский наряд. Возглавлявший его лейтенант ещё не вполне понимал, что происходит на лужайке у пруда, но внимание свое на Кирееве, незнакомце и компании вокруг уже сосредоточил. Синий вскочил на ноги и тихо бросил оперативницам:

– Отвлечь. Отвлечь немедленно. Мы уходим.

Как только одна из оперативниц оказалась перед милицейским нарядом, Советники все разом двинулись в сторону выхода из парка. Киреев тащил незнакомца, который истекал кровью и пачкал ею Киреева и асфальт под ногами. Как это ни выглядело странно, но незнакомец был еще жив, продолжал хрипеть и даже не терял сознания. Его глаза были открыты, а руки сжимали кисть Киреева, которая вонзилась ему в горло. Жук попытался помочь Кирееву, но тот бешеным кивком головы отослал его прочь. Наконец они дошли до аллеи, поднимающейся к выходу из парка. Киреев повернул налево и пошел подальше от асфальтовых дорожек, по которым гуляли люди. Как ни странно, на них мало кто обратил внимание. Газон закончился, и они оказались перед забором, за которым уже много лет продолжали то ли что-то строить, то ли что-то рушить. Киреев почти не остановился, он выбил доски в заборе ногой и вместе со своим подопечным ввалился на стройплощадку. Вслед за ними в дыру в заборе пролезли Советники и два оперативника. Киреев остановился и выдернул пальцы из горла незнакомца. Тот, устояв на ногах, снова завизжал. Киреев протянул к нему руки и свернул ему шею. Мерзко хрустнули шейные позвонки, и незнакомец упал.

– Сашка, ты мне когда-нибудь ответишь, кто это? – спросил Суворов.

– Педик один, – глухо ответил Киреев, – русофоб и женоненавистник.

– Кто-кто?

В это время внимание всех снова привлек незнакомец. Он шумно вдохнул воздух и немного приподнялся. Суворов отшатнулся, Жук с хрустом сжал кулаки.

– Алекс!.. – просипел незнакомец.

– Что же ты, Александр Юрьевич, – тихо и зло проговорил Жук, – шею свернуть даже как следует не можешь?!

– Отстань, Петр, – отмахнулся Киреев. Жук двинулся к незнакомцу, Киреев схватил его за рукав, – оставь его мне.

Жук вырвался, шагнул к лежащему незнакомцу и нагнулся над ним. Тот вдруг резко сел, столкнувшись лоб в лоб с Жуком, который отлетел в сторону и грохнулся оземь, как будто получил профессиональный боксерский удар. Киреев тут же оказался рядом с незнакомцем, присев на корточки.

– Алекс!.. – снова громко просипел незнакомец. – Почему, Алекс?!

– Все решено, – ответил Киреев, – ты знаешь об этом.

– Я знаю, – завыл незнакомец, – знаю! Ты сам ещё не понял, что сделал. Нельзя этого… Нельзя с ними. Вы пришли за мной, а они придут за тобой, Алекс. Не упивайтесь своей силой и умом. Здесь это не работает. Здесь не работает ни истина, ни страх, ни искушение, ни стыд. И я умоляю, Алекс: нельзя женщин. Я стал изгнанником, чтобы сказать тебе это. Останови это, останови сейчас, или потом будет поздно…

– Нет.

– А как же предназначение, Алекс? – в голосе незнакомца прорезался какой-то странный, едва заметный акцент.

– Нет никакого предназначения, До, – ответил Киреев.

Незнакомец упал навзничь и снова завизжал своим душераздирающим нечеловеческим визгом.

– Вот именно, – непонятно кому сказал Киреев, встал, огляделся вокруг, подобрал с земли кусок арматуры и снова присел на корточки рядом с незнакомцем, который тут же схватил его за руку.

– Как больно, Алекс! – уже почти нормальным голосом проговорил он. – Если б ты знал… Четвертый раз, Алекс, четвертый раз…

– И последний, – сказал Киреев и с размаху вонзил пруток арматуры лежащему в глаз, пригвоздив его голову к земле.

Какое-то время Киреев продолжал сидеть над убитым, потом решительно встал и развернулся.

– Избавьтесь от тела, – кинул он оперативникам и двинулся назад к пролому в заборе, – пошли отсюда. И посмотрите, что там с нашим полковником…

– Стой, – остановил его Суворов, – ты так и не ответил мне. Кто это?

Киреев остановился, повернул голову к Суворову и ответил:

– Это педик, я же сказал. Он прилепился ко мне еще в «Сибнефти», таскался за мной везде, преследовал… Он помешанный, Данила. Вбил себе в голову всякие безумные идеи, в том числе и то, что влюблен в меня. Я думал, что избавился от него…

– Почему он знает о нас?

– Видимо, следил…

– Следил?! – лицо Суворова налилось краской. – Как это «следил», так растак?! Как он мог вычислить нас? Ты понимаешь, о чем говоришь?

– Данила, никого он не вычислял, он просто следил за мной. Он маньяк, а маньяки могут многое. Ты видел, какой он сильный во время припадка?

– Ты должен был рассказать обо всем нам.

– Я думал, что избавился от него, я же сказал. Я получил информацию, что он попал под поезд. Но оказалось, что он выжил… Теперь вот все кончено.

– А что это ты там говорил про сбой, изгоя и прочее? – подал голос Струев.

– А кто он по-твоему? – откликнулся Киреев.

– А как ты его назвал?

– До. Джон До. У него была в компании такая кличка.

Подошел Жук, потирая буквально на глазах растущую на лбу шишку.

– Ты как, Петрович? – спросил его Суворов.

– Нормально, – ответил тот, – я же военный, у нас лбы медные. Слушайте, а где Слава?

Все стали оглядываться, Синий даже выглянул в пролом в заборе. Петрова нигде не было.

– Вот черт! – ругнулся Суворов. – С этим-то что?

– Избавьтесь от тела, – повторил свое распоряжение оперативникам Киреев, – не забудьте протереть арматурину и влить в этого кренделя побольше водки. И передайте по связи, что мы потеряли Петрова.

– Петров на аллее, – почти сразу откликнулся один из оперативников, держа палец на кнопке коммуникатора.

– Мать растак, – пробурчал Суворов и, оттолкнув Синего, первым полез в пролом в заборе. За ним потянулись остальные.

Петров, вяло пошатываясь, брел по аллее к выходу изпарка. Он почти поравнялся с милицейским патрулем, который глядел на него, явно прикидывая, задерживать его или не заморочиваться. К Петрову вовремя подскочила оперативница, взяла его под руку и стала громко нести какую-то чушь про «поедем домой» и про «последний стакан был лишним». Милиционеры переглянулись и двинулись дальше. Все вместе собрались уже за воротами парка, у входа на мост через Москву-реку.

– Что с тобой случилось, Слава? – спросил Струев.

– Голова закружилась, – заплетающимся языком проговорил Петров, – я, по-моему, даже упал. То ли пить не надо было, то ли солнечный удар…

– Где вы все были?! – строго спросил у оперативников Киреев.

– Кто где, Александр Юрьевич, – ответил старший прикрытия, – кто-то отвлекал, кто-то с вами пошел…

– А кто-то ворон считал, – оборвал оперативника Киреев, – получите еще у меня, разгильдяи! Все, расходимся и разъезжаемся. На сегодня более чем хватит. Иван, возьми Славу с собой в убежище, пусть его врач посмотрит.

– Сам как-нибудь догадаюсь, – отозвался Струев и вдруг лукаво прищурился, – слушай, Саша, а ведь ты у нас красавец, даже педерастам нравишься!..

– Доцент! – одернул Струева Суворов.

– А что я такого сказал? – спросил Струев. – Это я так, может быть, просто из зависти. Я вон даже женщинам не нравлюсь…

– Мне ты тоже не нравишься, – сквозь зубы проговорил Киреев.

– Это тебе придется перетерпеть, – отозвался Струев.

– Хватит! – оборвал пикировку Суворов. – И так настроение испоганили. Все, уходим. Праздник кончился, настали суровые будни.

В убежище врач поставит Петрову диагноз микроинсульт и спишет на него странную выборочную амнезию. Петров будет серьезно болеть еще полгода, порываясь работать, но все время страдая от временных провалов в памяти. Он окончательно оклемается в ноябре, так же неожиданно, как заболел, именно в тот момент, когда особенно будет нужен: когда все дело повиснет на волоске.

* * *

Южный Таджикистан. 10 км к востоку от г. Дусти.

Вторник, 6 апреля 2010 г. 8:02.

Пыльная дорога словно высасывала силы и, как ядовитая змея, грозила смертью каждым свои изгибом. Несмотря на близость Амударьи, дышать было практически нечем. Но сходить с дороги в обманчиво привлекательную и еще сочную в это время года траву было бы еще большим безумием. Будь на месте полувзвода «детей» обычные люди, даже хорошо физически подготовленные, они давно бы уже упали в желто-серую взвесь дорожной пыли и задохнулись. Лейтенант, командующий полувзводом, десять раз пожалел, что решил срезать путь, а не идти с места выполнения миссии по шоссе Пяндж-Дусти-Курган-Тюбе. Там был шанс остановить машину и уже давно оказаться в Дусти. Несмотря на это, настроение у лейтенанта было хорошее: вверенное ему подразделение выполнило задание, отделавшись двумя легкоранеными, которые уверенно шли вместе со всеми. Они сровняли с землей хорошо подготовленную военную базу на афганской территории, уничтожили почти две сотни солдат противника и несчетное количество взрывчатки и стрелкового оружия, которые уже через неделю могли оказаться в любой точке России, без происшествий форсировали Амударью, доложили о выполнении задания и главное: все они были живы. На то они и «дети», чтобы на них возлагали самые трудные миссии, чтобы они могли выжить в самых трудных и невероятных условиях, чтобы появление даже десятка солдат в русской униформе вызывало панику в любой точке Евразии. Скоро, очень скоро, во всяком случае, так обещали на политинформациях, заработает вдоль южных границ России, присоединившихся к ней и еще раздумывающих азиатских государств оборонная автоматика, и тогда только самоубийца захочет попробовать подобраться к России с юга. А пока оборонными автоматами были они, специально выращенные и воспитанные бойцы, которых на Западе очень часто называли «машинами Петровича» с дурацким англо-саксонским ударением на первый слог второго слова. Спецбойцов продолжали называть так, хотя Петр Петрович Жук уже давно оставил проект «Дети» и командовал экспедиционным корпусом. Поговаривали, что три полка «детей» скоро расформируют и откомандируют личный состав по различным боевым частям, но мало ли что поговаривают – когда до солдат и офицеров доведут приказ, тогда это будет фактом, а пока «дети» действовали только вместе и только самостоятельно. Вот и сейчас семнадцать живых и смертельно усталых спецбойцов двигались по направлению к Дусти, к месту сбора. Задание было выполнено, и казалось, что осталось преодолеть только себя и десять километров изматывающего пути.

Когда слева один из бойцов почуял опасность, он успел коротко свистнуть, и взвод залег на дороге. Над головами бойцов пронеслось не менее пяти десятков стрел.

– Что еще за черт?! – прохрипел лейтенант, отплевывая пыль.

Один из бойцов два раза коротко стукнул по раструбу огнемета, который нес, и вопросительно посмотрел на командира. Тот кивнул и стал искать глазами связиста. Связист лежал, распластавшись на дороге, накрыв собой ранец со спутниковым устройством связи. На приведение огнемета в боевое положение ушло не более пяти секунд, и струи огня устремились в толщу травы. Трава моментально высыхала, вяла и загоралась. Через несколько мгновений по одну сторону дороги уже вздымалась стена огня. А на дороге уже стояли в боевом положении два миномета, а двое бойцов изготовились к стрельбе из гранатометов.

– Пулеметы – север, программа поражения – юг, – скомандовал лейтенант.

Минометы, гранатометы и семь автоматов стали обрабатывать горящую степь, а два тяжелых пулемета начали косить траву по другую сторону дороги. Один боец лежал рядом с лейтенантом, двое других спереди и сзади полувзвода, не принимая участия в обстреле. Двадцать мин, шестнадцать гранат и четырнадцать боекомплектов автоматов «Шквал» ушли к югу от дороги, а пулеметы, словно бензокосилки, уложили траву в радиусе пятидесяти метров к северу. Когда стандартная программа контратакующего поражения была выполнена, и полувзвод защелкал автоматами и пулеметами, меняя магазины и вставляя новые ленты, стали слышны крики и стоны к югу от дороги. С другой стороны было тихо.

– Двое – разведка! – крикнул лейтенант, и два бойца бросились в обработанную пулеметами степь, одним рывком преодолев освобожденный пулеметами от растительности участок и углубившись в траву.

Командир перевел дыхание. Любое бандформирование, даже в сотню штыков после такого массированного ответа должно было понести весьма ощутимые потери, быть деморализовано и залечь, прекратив наступление. Мысли лейтенанта потекли плавней, и он понял, почему при первом нападении были использованы стрелы: нападавшие откуда-то знали, что по дороге идут «дети», и любой щелчок предохранителя, скрип курка да и первый же выстрел заставят всех бойцов немедленно среагировать, и прежде, чем пули достигнут полувзвода, все окажутся на земле – слух и реакции «детей» тренировались специально, спецбойцов русской армии было весьма затруднительно убить. Нападавшие все же просчитались: один из «детей» то ли услышал что-то подозрительное, то ли шестым чувством учуял засаду, и поэтому вывести из строя шестнадцать солдат, сержанта и лейтенанта им не удалось, теперь нападавшие сами подсчитывали потери. И все-таки у лейтенанта нарастало какое-то смутное беспокойство. Зачем устраивать засаду на полувзвод «детей»? Месть? Задание с целью уничтожить именно спецбойцов? Но таких попыток было множество, и «дети» гибли, они были суперменами, но богами не были, другое дело, что за каждого убитого спецбойца противнику приходилось расплачиваться несколькими десятками, а то и сотней хорошо обученных солдат. Рота же «детей», не говоря уже о полке, становилась просто ночным кошмаром любого европейского правительства или южного царька. Так зачем дергать медведя за усы? Что за глупость испытывать судьбу в прямом боестолкновении? Что-то тут было не так. Лейтенант как раз вспоминал склад новеньких автоматов, по которому они раскладывали взрывчатку, и в его голове начинала складываться какая-то картина, когда из-за далеко продвинувшейся на юг стены огня последовал массированный огонь, снова вжавший полувзвод в пыль дороги.

– Связь! – заорал лейтенант, перекрикивая шум стрельбы. – Минометы!

Связист и двое минометчиков отползли с дороги, скатились в неглубокую ложбинку у ее северной границы и стали готовить каждый свое по-своему смертоносное оружие к работе. Тарелочка спутниковой антенны выдвинулась вверх, только каким-то чудом оставаясь целой под шквальным огнем. Минометчики изготовили оружие к бою, но не могли высунуться, чтобы заправить мины в жерло минометов. И вдруг огонь противника разом стих. Сразу стал слышен свист бойцов, ушедших на разведку: путь на юг был чист.

– Отставить огонь! – крикнул лейтенант, подчиняясь какому-то еще не сформировавшемуся ощущению, но было поздно: минометчики уже кинули в стволы минометов заряды, и минометы выплюнули мины в сторону противника. Одновременно с этим с севера последовал залп такой плотности, что ни у спутниковой антенны, ни у падающих на землю минометчиков не осталось ни шанса.

Требования к офицерам «детей» были более чем серьезными. Стать лейтенантом было очень непросто: требовались не только прекрасные боевые и тактические навыки, но и знания, обостренные чувства и способность к молниеносной оценке ситуации. Командир полувзвода понял, что по ним открыли огонь, снова заставив прижаться к земле, не менее шести сотен стволов. Вкупе с отсутствием противника к северу от дороги это могло означать только одно: это не засада, это вторжение, массированность которого можно было оценить только с воздуха. Теперь огонь был такой плотности, что пули стали уже грызть грунт дороги, и прежде чем в огне противника образовалась очередная пауза, полувзвод потерял еще одного бойца, который лежал ближе всего к южному краю дороги. Как только огонь снова стих, командир просвистел отход, и бойцы поползли на север прочь с дороги.

– Левый фланг! – крикнул один из бойцов.

– Правый фланг! – почти одновременно крикнул другой.

Бойцы быстро, словно ящерицы, ползли к высокой траве. Командир задержался в ложбинке и оставил рядом собой пулеметчика и гранатометчика. Минометчики лежали, изрешеченные пулями. Связист был смертельно ранен по глупой и нелепой случайности, но так и бывает на войне: кусок спутниковой тарелочки вошел ему в голову за ухом, а фрагмент штатива проткнул грудь. Он был еще жив и, как его учили, сосредоточился на том, чтобы продолжать ровно дышать.

– Ты успел?! – закричал ему в лицо лейтенант.

Связист медленно моргнул глазами и, собрав последние силы, просипел:

– Курган.

Лейтенант кивнул и стал складывать на связиста и вокруг него гранаты, выдергивая из них чеки. К нему присоединились два остальных бойца. Одну гранату лейтенант вложил в руку бойца, проверив ладонь на твердость: она была еще крепка и уверенно приняла в себя смертоносный цилиндр. Палец бойца нащупал скобу гранаты и замер. Командир указал бойцам влево и вправо от себя. Он оставлял этих двоих умирать, прикрывая отход уцелевших. Он не выбирал, кому умирать, он просто назначал последовательность. К такому дню «дети» были готовы всегда. Сегодня был день погибнуть: никакая помощь не успеет сегодня спасти ни одного спецбойца. Забрав подсумок связиста, лейтенант быстро пополз вслед за уцелевшими бойцами в степь. В высокой траве он встал на ноги и, пригнувшись, побежал. Он догнал бойцов очень быстро. Они изготовились к бою в небольшом овражке, встретившемся им на пути.

– Отставить! – закричал командир. – Отступление. Бегом! Марш-бросок!

Сзади уже снова творился кромешный ад. Какое-то время были слышны уханья гранатомета и следовавшие за ним взрывы и хищный вой пулемета, потом они стихли. Затем прогремел взрыв. Под началом лейтенанта осталось одиннадцать бойцов. Полувзвод уходил на пределе своей скорости, оставляя позади себя девяносто два убитых и двадцать семь раненых врагов. В какой-то момент командиру даже показалось, что чудо все же случится, и они оторвутся от волны вторжения, которая явно передвигалась медленнее их. Им оставалось не больше трех километров до шоссе на Дусти, а дальше… Дальше пока думать смысла не было. Если это вторжение, то он не знал общей обстановки, поэтому оставалось только направление на север. Командир стал уже анализировать свои действия и упрекать себя в том, что слишком понадеялся на разведданные и таджиков-пограничников, а надо было вести полувзвод, словно по вражеской территории, с высылкой дозоров и, как говорил их полковник, «со всеми прочими причитающимися пирогами, которые вас Родина научила печь для басурманов». Он даже начал уже настраиваться на свою новую боевую задачу: привести в место сбора столько живых бойцов, сколько удастся. Он действительно не знал общей обстановки, не знал, что под Дусти их полк вместе с таджикским гарнизоном уже держит оборону, держит с трудом, а в Пяндже уже идут уличные бои. Полученная от его полувзвода информация совсем озадачила командование: третий клин вторжения шел по непонятным причинам с опозданием от первых двух, и его нечем было остановить. Авиация вылетела с аэродрома в Алма-Аты и только была на подлете. Ни лейтенант, ни командование не могли и предположить, что причиной запаздывания третьего клина был этот самый полувзвод «детей», сначала уничтоживший склад оружия и боеприпасов, которые пришлось восполнять, а затем смертельно напугавший солдат сил вторжения: поначалу «детей» приняли за часть роты спецбойцов, высланной в контратаку. Полевому командиру повезло, что в составе его дивизии были смертники, которые сначала выпустили по полувзводу стрелы, а затем открыли огонь, иначе он бы еще долго пытался поднять своих солдат в атаку. Теперь силы вторжения почувствовали вкус крови, и, когда воины видели трупы «детей», безумный страх трансформировался в безумную жажду еще большей крови.

Скоротечный бой и двадцать минут бега с полной выкладкой по степной траве окончательно вымотали спецбойцов. Они не спали двое суток, а все, что они ели за это время, – по два витаминизированных шоколадных батончика на каждого. При подходе к шоссе скорость взвода совсем упала, огнеметчик и гранатометчик, имевшие максимальную нагрузку, стали отставать. Лейтенант просвистел привал, и взвод рухнул в траву. Двух бойцов затошнило. Их выворачивало наизнанку, но желудки были пусты, и их рты заполнялись только зловонной слизью, которую они вперемешку с едкой пылью едва успевали отплевывать. Лейтенант кивнул сержанту, тот отстегнул с пояса фляжку и влил в каждого из них граммов по сто водки. Рвотные позывы перешли в кашель, затем в хрип, потом бойцы успокоились и отключились, забывшись коротким полуобморочным сном. Лейтенант поднял руку и сделал указательным пальцем круговое движение. Сержант оглядел бойцов и отослал двух наиболее крепких на запад и на восток со словами «восемьсот метров», а сам направился на север. Лейтенант нетерпеливо защелкал пальцами. Четверо бойцов отползли от остальных в разные стороны на двадцать метров и, встав на одно колено, приступили к боевому охранению.

Вернулся сержант.

– Шоссе занято душманами, – сказал он, – к западу, на удалении примерно в два километра, идет бой.

– Поэтому по нам до сих пор не применили артиллерии, – сказал лейтенант.

Сержант пожал плечами и уселся по-турецки рядом с лейтенантом. Бегом вернулся боец, отправленный на разведку на восток. Добежав, он упал на колени, и его тоже начало рвать. Сержант напоил его водкой, но заснуть не дал и, встряхнув, коротко спросил:

– Ну?

Солдат зашелся кашлем и сплюнул на траву кровавую слизь.

– Что с нами происходит?! – просипел он.

– Пыльца, – ответил лейтенант, – какая-то чертова новая мутировавшая пыльца. Если полковник не врет, то пуля смертельнее. Что на востоке, боец?

– На расстоянии четырехсот метров старый бетонный ДОТ, – хрипя и откашливаясь, стал докладывать солдат, – он занят душманами, их всего около тридцати. Правда, на крышу они поставили станковый пулемет… Дальше в радиусе метров триста вокруг ДОТа никого…

– А скорее всего, и больше, – заключил лейтенант.

– Зачем им чертов ДОТ? – спросил сержант.

– Это и правда странно, – отозвался лейтенант, – давайте попробуем порассуждать, как говорит замполит. Это не могут быть те, от кого мы уходили, и шоссе удерживают тоже не те. Мы натолкнулись на один из клиньев вторжения. Другие клинья уже давно продвинулись в глубь территории Таджикистана, так что мы в окружении. Даже если Дусти еще наш, идти туда нет смысла. У наступающих наверняка есть связь… С другой стороны, они не знают, сколько нас. Тогда очевидно, что ДОТ занят противником исключительно из-за нас. Они не хотят иметь ни в тылу, ни перед третьим клином опасного противника и надеются, что мы наткнемся на ДОТ и все поляжем под пулеметным огнем. Или… Нет, не так! Они провоцируют нас занять ДОТ, тогда они будут определенно знать, сколько нас и где мы. Точно!

– Какова боевая задача, лейтенант? – спросил сержант.

– Кто нам мешает, тот нам и поможет, как говорит наш полковник, – ответил командир. – Наша боевая задача взять ДОТ максимально быстро с минимальными потерями и удерживать его, продавая свои жизни подороже. Если наша авиация поднимется и начнет плотно утюжить душманов хотя бы часа через два, у уцелевших будет шанс выйти из окружения. Сержант, буди бойцов. Где боец, ушедший на запад?

Словно ответ на вопрос с запада послышались выстрелы. Среди звуков стрельбы ясно слышались короткие и жесткие очереди «Шквала».

– Все, уходим! – скомандовал лейтенант. – Направление северо-восток. Веди, боец. Наша задача подойти к ДОТу со стороны шоссе. Без команды огонь не открывать.

Полувзвод снялся с места и быстрым шагом направился на северо-восток. Последними на месте привала оставались бойцы, прикрывавшие полувзвод с юга и востока. Когда южный боец охранения встал и закинул автомат за спину, на место привала влетели и взорвались сразу две гранаты, и он был убит взрывом на месте. Боец, прикрывавший полувзвод с востока, получил тяжелые осколочные ранения.

– Не отвечать! – закричал лейтенант, останавливаясь. – Продолжать движение. Марш!

Лейтенант подбежал к убитому бойцу, забрал у него подсумок и перекинул раненому. Тот собрался с силами, снял с предохранителя автомат и, пробормотав: «Боже, как бездарно…», отвернулся от командира, встал на одно колено и изготовился к огню.

– Живи как можно дольше, боец, – бросил ему в спину лейтенант, развернулся и побежал нагонять остатки полувзвода.

– Есть как можно дольше, лейтенант, – прошептал солдат.

Короткие очереди «Шквала», звуки которых становились все громче, вдруг смолкли. Боец на момент перевел взгляд на лежащие перед ним подсумки с магазинами, а когда поднял глаза, уже увидел среди травы фигуры врагов. Он выждал несколько секунд и открыл огонь, не отпуская палец с курка и медленно водя автоматом из стороны в сторону. Он останавливался только, чтобы сменить очередной магазин. На это, как на учебных стрельбах из положения с колена, уходило менее двух секунд. Расстреляв шесть магазинов, боец упал в траву и, подхватив подсумки, перекатился на пять метров влево и накрыл голову автоматом. На месте, где он только что находился, взмыли два фонтанчика взрывов осколочных гранат. Один из осколков все же настиг бойца и ранил его в бедро. Он, стиснув зубы, продолжал ждать. Враги показались на месте взрывов через минуту и остановились, опасливо опираясь по сторонам. Это им не помогло. В следующие пятнадцать секунд еще двенадцать солдат сил вторжения отправились на тот свет, присоединившись к тем двадцати, которых боец срезал очередями, стреляя с колена. Он попытался ползти, но тело уже почти перестало слушаться. Боец сменил магазин и снова стал ждать. Ему повезло: его не закидали гранатами, а пошли на него цепью, остервенело стреляя на ходу. Боец перевел автомат в режим стрельбы одиночными и стал стрелять, целясь на звуки выстрелов. Из шестидесяти патронов в цель попало восемнадцать. Неплохой результат. Боец усмехнулся и сменил последний в своей жизни магазин. В следующие тридцать секунд он обменял свою жизнь на жизни еще шестерых нападавших. Когда боец испустил последний вздох, подошедшие к нему душманы старательно расстреливали траву вокруг, потом долго и зло пинали его тело ногами. Бойцу было уже все равно. Он прожил достаточно.

В это время оставшиеся в живых бойцы его полувзвода уже подползли к ДОТу с севера, оставили все свое вооружение сержанту и, достав боевые ножи, двинулись ползком дальше. Сержант достал пистолет Стечкина, передернул затвор, на секунду вскочил и тремя выстрелами снял душманов, окружавших пулемет на крыше ДОТа. Это было сигналом к атаке. Душманы открыли беспорядочный огонь по всем направлениям, кроме северного, и, когда с севера беззвучно на них из травы выскочили семь «детей», было уже поздно. Только один из спецбойцов нарвался на пулю и рухнул замертво. Остальные перерезали пятнадцать врагов, находившихся снаружи ДОТа, в считаные секунды и залегли под стенами, недостигаемые для выстрелов из бойниц. Подполз лейтенант и бросил в бойницу две гранаты, потом еще две. Трое бойцов побежали к сержанту и вместе с ним потащили все снаряжение к доту, а трое остальных вместе с лейтенантом ворвались в ДОТ. Внутри ДОТа рвануло так, что под ногами бойцов, тащивших снаряжение, дрогнула земля. ДОТ устоял, но тяжелый станковый пулемет сбросило с него, как будто сдуло. Это в ДОТе сдетонировал старый, забытый там еще с 90-х годов прошлого века боекомплект гранатомета. Что заставило его рвануть сейчас, а не тогда, когда в ДОТе рвались гранаты, было непонятно. Понятно было одно: их осталось четверо.

И вдруг вокруг что-то изменилось. Поднявшиеся во главе с сержантом бойцы, нацелившиеся рывком преодолеть расстояние, отделявшее их от ДОТа, увидели врагов сразу с юга и с запада. Они даже не смогли залечь – их тела перестали слушаться. Они так и стояли, обвешанные оружием и снаряжением, не в силах пошевелить даже пальцем. Застыли и их враги. Подул странный холодный ветер, колыша траву и поднимая пыль. Сержант подумал, что, наверное, уже убит и попал в чистилище, где все еще продолжается его последний бой. На крыше ДОТа стоял человек в перепачканном пылью черном костюме, разведя руки в стороны. К шуму травы примешался сначала какой-то странный вой, затем панический визг десятков тысяч глоток. Душманы теперь бежали на юг. Мимо «детей», не замечая их, пронеслись бандиты со стороны шоссе. Кто-то из них просто орал во всю глотку на одной ноте, а кто-то кричал «Шайтан!». И тут началось совсем невероятное. С севера, преследуя душманов, бежали псы, сотни тысяч, может быть, миллионы злых огромных псов с оскаленными пастями, издавая смесь рыка и воя. Псы были повсюду. На сколько хватало глаз, степь колыхалась от бега их стремительных тел. Человек на крыше ДОТа поднял голову и засмеялся. Звук его хохота перекрыл наполнивший воздух вой псов и шум ветра.

– Бегите, воины ислама! – закричал он. – Бегите и бойтесь, дрожите от ужаса. Оставьте мысль возвращаться сюда!

Псы убежали на юг, ветер стих. Тела бойцов начали шевелиться. На землю, громко бряцая и бухая в наступившей тишине, падало оружие, подсумки, ранцы и портупеи с флягами и аптечками. Человек, секунду назад находившийся на крыше ДОТа, оказался прямо перед бойцами. Сержант был человеком политически подкованным и участвовал во множестве операций, в том числе и операциях сопровождения. Он узнал лицо человека, который, широко улыбаясь, смотрел на них.

– Господин Советник?..

– Не надо чинов, солдаты. Вы герои. Вы сообщили о третьем клине вторжения и вы остановили их. Иного я и не ожидал. Я пришел слишком поздно. Даже я не могу перемещаться мгновенно, но это уже не важно.

– Ч-что это было? – спросил сержант.

– Морок, солдат. Лик ада для южных соседей. Им ведь нечего здесь делать, не правда ли? А теперь, солдаты, доведем до конца то, что начали. Возможно, о вас сложат песни, мои мертвые герои…

Человек отвернулся от бойцов, сделал шаг и исчез. Сердца четырех бойцов перестали биться практически одновременно. Они упали на землю, и в этот момент взорвался резервуар огнемета, сжигая их тела.

Российское командование было в растерянности. Основные силы вторжения совершенно неожиданно отошли на территорию Афганистана. Барражировавшая над степью авиация запросила штаб в Курган-Тюбе, тратить ли боезапас на беспорядочно бегущего противника, и получила отбой летного задания. Наседавшие на Дусти душманы теперь не имели численного перевеса и стали отступать, были рассеяны контратакующим полком «детей» и в большинстве своем уничтожены. На остатки клина вторжения полк не стал размениваться и на машинах колонной по шоссе выступил в Пяндж, где к этому времени местная милиция и части русской армии остановили продвижение противника. Удар полка «детей» в тыл был хирургически точен: при минимальных жертвах среди гражданского населения все нападавшие были уничтожены в течение часа.

Еще долго в северных провинциях Афганистана и даже в Кабуле будет жив жуткий миф о дьявольском оружии русских – о бешеных псах, которых они выпускают на воинов Аллаха. Многие села северного Афганистана опустеют: люди в ужасе будут уходить подальше на юг. А когда слухи о миллионах бешеных псов, остановивших армию ислама, начнут считаться именно слухами, когда спадет с душ афганцев цепенящий ужас перед адскими ликами псов, вдоль южных границ уже будет установлена оборонная автоматика и в достаточной мере укомплектована южная группировка войск. Полевой командир, который доживет до этого времени и осмелится сунуться к границе в районе Пянджа, так и не решит для себя, что же все-таки вселяет больший ужас: бешеные псы, лавиной бегущие с севера, или автоматический оборонный комплекс.