Калужская область.

Частный дом в окрестностях г. Балабаново.

Четверг, 10 января 2008 г. 22:45.

Свет слепящей глаза лампы погас, Ясногоров услышал тяжелый вздох Струева, потом раздался щелчок выключателя, и в комнате зажглось нормальное освещение.

– Не тяните, Иван Андреевич, – сказал Ясногоров, – что опять не так?

– Вопросы четыре, восемь и девять, Алексей Георгиевич, – ответил Струев. – Вы снова подставились. А еще десятый вопрос. Ответ слабоват, знаете ли.

– Десятый вопрос был для меня совершенно неожиданным… Хм-м… Я только сейчас сообразил, что это некая вариация того, что мы обсуждали с вами и Анатолием Ивановичем.

– Вариация! – всплеснул руками Струев. Он встал со своего стула позади лампы, направленной в лицо Ясногорова, и было слышно, как хрустнуло У него в коленных суставах. – Да все кругом – вариации давно известных высказываний, речей, мнений, идеологий и полемических приемчиков. М-да-а… времени совсем не осталось, времени…

– Так давайте продолжать. Я готов.

Струев посмотрел на Ясногорова. Тот сидел на своей специально сделанной неудобно табуретке спокойно и прямо, смотрел на Струева решительно, но взгляд его светился приветливостью и умом. «Все-таки каков образчик, а! – подумал Струев. – Осанка, глаза, шевелюра… И, главное, удар держать может. Может, черт его побери! Ведь могли бы мы надеяться на… Нет, к черту! И как же ему объяснить-то?..» Струев закурил сигарету и стал расхаживать по комнате.

– Пока вы эдак маячите, Иван Андреевич, – подал голос Ясногоров, – я могу тоже размять ноги?

– А? – Струев очнулся от раздумий.

Ясногоров махнул рукой и встал без разрешения.

– У-ух, – выдохнул он и посмотрел на часы, – а ведь два с половиной часа вы меня в этом пыточном кресле продержали! Вы знаете что, Иван Андреевич, вы не расстраивайтесь. Это немного перфекционизмом попахивает.

– Чем?

– Перфекционизмом. Вы представьте, что это боксерский поединок, положим, за самый высокий титул. Тренеру очень хочется, чтобы его боец выиграл чисто и красиво, абсолютно точно выполнив установку на бой. Но ведь так не бывает.

– Да вы хоть понимаете…

– Да хватит вам, Иван Андреевич, в конце концов! Я что, ребенок? Прекрасно я все понимаю. И цена на кону такая, больше которой только спасение души, и опасность нешуточная на каждом шагу, да и акулы бросаться на меня будут о-го-го какие. Но мы справимся, я думаю. Давайте работать.

– О боже! – Струев замотал головой и жадно затянулся. – Вы это что, Алексей Георгиевич, мои же приемчики на мне? Но я не нация, которую надо в трудный момент успокоить, не избиратель, которого необходимо поразить несокрушимым великодушием и спокойной сильной волей…

– А сами-то?

– Что я сам?

– Вы сами-то посмотрите, Иван Андреевич, что вы делаете, когда весь этот спарринг со всеми предполагаемыми и воображаемыми противниками мне устраиваете!

– Что же?

– Дорогой Иван Андреевич, – Ясногоров подошел к Струеву, сжал ладонью его плечо и, посмотрев ему в глаза, ободряюще улыбнулся, – вы, как мне кажется, не соизмеряете силу… Нет, не перебивайте пожалуйста. Послушайте. Вы самый сильный противник в дебатах и всяческих трюках такого рода. Вы бьете меня, встав на позицию оппонента…

– Врага, – ввернул Струев.

– Хорошо, врага, – согласился Ясногоров, – согласен. Так вот, встав на его позицию, вы лупите по мне со всей вашей силой, а не его, со всей вашей точностью и остротой, вовсе не его. А потом начинаете расстраиваться, что я в эдаком поединке выгляжу не идеально. Вы хотите меня на реальные ситуации натаскать максимально хорошо, так вот на реальные и натаскивайте. Все, – Ясногоров хлопнул Струева по плечу, – у меня ноги в норму пришли, давайте продолжим.

– Черт побери, мой будущий Президент! – вышел из себя Струев, сделал два шага к столу и затушил сигарету в пепельнице. – Поймите и вы, что это ваше «неидеально» в любой момент может обернуться капитальной проблемой. Мы нейтрализовали максимум опасностей, которые могут грозить вашей предвыборной кампании, за вас выскажутся практически все, кто в глазах народа выглядит привлекательно и в высшей степени положительно. Четыре пятых всех, кто заинтересован в том, чтобы мы не пришли к власти и не изменили ничего, так или иначе нейтрализованы. Вы знаете, какими способами нейтрализованы?

– Знаю, – спокойно ответил Ясногоров.

– Вот и хорошо. Но есть еще одна пятая, а плюс к этому постоянная опасность того, что одно неверно сказанное вами слово сдвинет хрупкое равновесие в западных элитах, и они предпримут свое наступление не тогда, когда для них будет поздно, а именно тогда, когда для нас это будет особенно опасно. И вот ведь в чем беда: именно тогда, когда нам, казалось бы, уже никто не сможет ничего противопоставить, некому встать насмерть у нас на пути, мы и можем с треском провалить все к чертовой бабушке!

– Я знаю, что мы идем по острию меча, Иван Андреевич, – вздохнул Ясногоров. – И сам понимаю, и вы мне это постоянно втолковываете. Меня не надо агитировать. И, поверьте, я ничего не боюсь, кроме бога и плохого будущего для моей страны. Я просто хочу сказать вам, что вы хотите все сделать не просто лучше, а лучше лучшего, учесть все, избежать всего, даже того, что еще неизвестно, есть оно или нет. И поэтому вы переживаете, мечетесь и боитесь. Совесть и желание сделать все хорошо – это прекрасные качества. Но вот вечное опасение сделать что-то нехорошее и перфекционизм – это фобии, Иван Андреевич, а они до добра не доводят.

– Где-то я уже это слышал, – прищурился Струев, – не Суворов ли вам это напел?

– А сколько вы мне всего успели напеть? – улыбнулся в ответ Ясногоров. – Ладно, мы будем продолжать?

У Струева в кармане пискнул коммуникатор. Он достал его и приладил на ухо.

– Здесь Струев. Да, а ведь ночи уже стали короче… Да, хорошо. Понял. Жду. Вот, – повернул он голову к Ясногорову, – через три минуты здесь будет Никитин. Так что пока перерыв. Пойдемте кофе выпьем.

– Ну да, а потом вы меня на пару мутузить станете. Что ж, веселенькая неделька после Рождества…

Они вышли из комнаты в соседнее помещение, оборудованное под кухню. Оперативник, дежуривший в нем, молча вышел через другую дверь.

– Я, знаете ли, предпочту чай, – сказал Ясногоров, – а то от кофе у меня, я чувствую, скоро мозги набекрень встанут и без ваших фокусов.

Никитин ввалился в помещение, расстегивая на ходу пуховик, весь бодрый и раскрасневшийся с мороза.

– Здравствуйте, дорогие! – чуть ли не крикнул он, сбрасывая с себя верхнюю одежду. – Эх, прошелся я по снежку. Милое дело! Чтобы внимания не привлекать, машину пришлось оставить чуть ли не в центре городка. Хороша все-таки эта импортная одежка и обувка!

– А ну, – усмехнулся Струев, поворачиваясь к Ясногорову, – прореагируйте, мой Президент.

– Что же, – ничуть не поменявшись в лице, тут же включился Ясногоров, – мы прекрасно осознаем силу мировых достижений в области высоких технологий и сквозь призму этого видим, насколько остались в загоне наши собственные наработки и наши собственные производства и как падает доверие к отечественной технологии. И все же у нас есть повод для оптимизма, всего один, но он весьма веский. Мы убеждены, что годами подвергающаяся практически неприкрытой травле частная инициатива и преступный демонтаж государственных программ – единственная причина такого положения вещей. Уберите причину – уберете и следствие.

– Снова поддержка неэффективных российских производств? – с нажимом спросил Струев, подмигивая Никитину.

– Я думаю, все уже устали от такого рода песен, – махнул рукой Ясногоров. – Вы еще объявите весь народ неэффективным! Вот встаньте и скажите честно и открыто, что ваш народ вас не устраивает. А своих поддерживают все, во всех странах мира. Это так же естественно, как любить своих детей. А я говорю сейчас даже не о поддержке, а просто о прекращении войны с собственной экономикой, наукой, да и, если говорить, начистоту, с собственным народом.

– Кто же это воюет с вашим народом, господин Ясногоров?

– Мои оппоненты. Вам нужны доказательства? Оглянитесь вокруг, и вы их увидите невооруженным взглядом.

– И все-таки вы признаете отсталость России?

– Я признаю то, что Россия в состоянии в самые короткие сроки твердо встать на ноги, как мировой индустриальный лидер, – Ясногоров сделал короткую паузу и на секунду приподнял обе руки. – Это не значит, что не существует международного разделения труда и нет необходимости в закупке импортных товаров и технологий. Это была бы ксенофобия, а не патриотизм. Нам есть что предложить другим странам, а им есть что предложить нам.

– Нефть и газ в обмен на технологии?

– Всякий, кто говорит так, либо лжец, либо пораженец, либо просто несведущий человек. Россия была, есть и будет страной высоких технологий. Это никому и доказывать не нужно. Как раз наоборот, все нам пытаются доказать, что наше место – у ног так называемых развитых стран, в то время как…

– Стоп! – Струев хлопнул ладонью по столу. – Что вы творите, Алексей Георгиевич?! Снова подставляетесь. Видишь, в чем проблема, Толик?

– Вижу, Иван, – отозвался Никитин. – Однако, друзья мои, у вас перерыв или как? И вообще, бедолага-политтехнолог шел к вам полгорода пешком по морозу, а вы ему даже чаю не предложите.

– Сам наливай, – буркнул Струев.

Никитин взял себе кружку, налил чаю и сел за стол.

– Лимон есть? – спросил он.

– В холодильнике, – ответил Струев. – Ну вот как мне объяснить нашей светлой головушке, что…

– Да подожди ты, Иван, дай чаю попить и мне, и Президенту, – отмахнулся Никитин. – О! – его взгляд упал на большое зеленое яблоко, лежащее на стиле. – Антоновка? Как же такое богатство сохранилось-то? Отставить лимон! Чай с антоновкой – вот это продукт. Это, понимаешь, вам не лимоны-апельсины какие-нибудь, это такая песня!

– Квасной патриотизм, – хмыкнул Струев.

– Яблочный, – нежно проговорил Никитин, вооружился ножом и стал нарезать яблочные ломтики себе в чашку. – Вот, пусть настоится чуть-чуть. Да-а… Как объяснить, Иван? Что же, мне кажется, я знаю, как. Про подставы и, мягко выражаясь, отсутствие необходимости раньше времени настораживать наших западных друзей, я полагаю, ты уже объяснил Алексею Георгиевичу. Но это, так сказать, тактика, а вот стратегия… Да, вот со стратегией у вас, дорогие мои, проблемка. Отсюда, кстати, и некоторая излишняя затянутость ответов нашего будущего Президента. Сейчас перейдем к сути, а пока что давайте все-таки закрепим чисто технический урок. Как, Алексей Георгиевич, надо было построить последнюю фразу, ту, на которой вас прервал Иван?

– Надо было сказать, хм-м… – Ясногоров на мгновение опустил голову, потом снова поднял взгляд на Струева и Никитина и улыбнулся. – Однако странно было бы не использовать наше естественное богатство и уникальные возможности нашего положения, не правда ли?

– Уже лучше, – констатировал Струев. – Так что ты за гениальную стратегию хотел нам изложить, Толик?

– Момент, – Никитин отхлебнул чаю из своей чашки. – М-м-м… Нектар богов! Эй, Иван, изоляционист-недоучка, хватит на меня волком смотреть! Великие и опасные дела надо делать с хорошим настроением. Да… Так о чем мы? О стратегии? Что же, вот вам стратегия, Алексей Георгиевич. Поймите, что мы будем всячески оберегать вас от любого открытого боя и любой необходимости прямо отвечать на поставленные вопросы, причем вовсе не потому, что в вас не уверены, а как раз исходя из этой самой стратегии, которую надо будет соблюдать и в случае как раз-таки открытого боя в первую очередь. Так вот. Уясните крепко-накрепко одну вещь. Вы – Ясногоров. Ясная и высокая гора, лишь у подножия которой и могут барахтаться всякие там людишки, ведущие диспуты и дискуссии. Вы – небожитель. Вы – царь-батюшка, который вот-вот придет и все сделает так, как надо. Но до конца понять, что это за «так, как надо», дано не всем. И это нормально. Веру в батюшку-царя я лично не считаю в нашем народе чем-то плохим. Но даже если бы и считал, это единственная возможность сделать вас недостижимым для всяких посягательств. Тут что-то пренебрежительно-мудро бросить про ВТО, тут усмехнуться, причем так, чтобы у миллионов увидевших эту усмешку враз возникло ощущение, что рецепт у вас в кармане, здесь появиться на встрече с неким китайским лидером и коротко обронить корреспондентам, что геополитика-де сейчас совсем не та, что раньше, там вдруг объявиться в какой-то школе и прозрачно намекнуть, что образование – это будущее, а с будущим надо бы посерьезней, потом побывать в торгово-промышленной палате и сказать что-то уж совсем непонятное, после чего эдак по-царски, как будто никто до этого, кроме вас, и додуматься-то не смог бы никогда, сказать, что только вы и знаете, как совместить полную свободу частного предпринимательства с государственным интересом, далее… Ну, я думаю, вы уже поняли. Вот эту самую высокую и ясную гору, то есть себя, и представляйте себе всякий раз, когда будете общаться с публикой, в том числе и в случае необходимости вступать в дискуссию и отвечать на неудобные вопросы. Само собой, и при тренировках это тоже надо иметь в виду.

– Недурно, – задумчиво проговорил Струев, – надо будет психолога немного переориентировать в этом ключе. Пусть еще поработает с Президентом.

– Пусть в этом ключе поработает, – кивнул Никитин и снова приложился к своей чашке с чаем. – Кстати, вы тут вопрос о Православной Цивилизации отрабатывали?

– Нет, – ответил Струев, – пока нет. Надеемся, этот вопрос вообще не всплывет до окончания выборов.

– Вот теперь свои громы и молнии на себя и обрати, умник! – фыркнул Никитин. – Данила считает, что утечка возможна. А я тебе от себя скажу, что, может быть, ее и стоит устроить… Герман думает. Так что давайте и это отработаем.

– Как там вообще? – спросил Струев. – Полное всплытие готово?

– Да, – ответил Никитин, – и тянуть больше нельзя. Наш самый главный клиент уже не только нейтрализован, но и обработан на сотрудничество. Информация позитивная. Так что хорош чаи гонять, пошли работать.

– Пошли, – Ясногоров поднялся и размял плечи, – а то я уже соскучился по вашим пыткам, господа.

* * *

Швейцария. Женева. Кафе на Рю дю Рон.

Суббота, 26 июля 2014 г. 16:05.

«Медведь» чувствовал себя в джинсах, кроссовках, футболке и легкой ветровке несколько неуютно, чего усердно стремился не показывать. Сидящая напротив него за столиком открытой части кафе «лиса», напротив, чувствовала себя в обтягивающем джинсовом костюме очень комфортно. Она смотрела на «медведя» поверх своей чашки кофе и, забавляясь мучениями напарника, улыбалась уголками губ. «Медведь» пил воду и, прекрасно видя насмешки «лисы», относился к ним снисходительно.

Они и еще четыре пары агентов находились в Женеве уже почти пять недель. У них было очень странное и, судя по всему, очень опасное задание. Но к этому «медведи» и «лисы» давно привыкли, это не могло их смутить. Расплывчатость поставленной задачи и данных ориентировок также никогда не была препятствием для русских спецагентов. В среде «лис» и «медведей» давно было известно о максимально засекреченных и довольно щекотливых операциях в Европе, в том числе и в Швейцарии. С начала года именно здесь эти операции, связанные с поиском, а иногда и уничтожением неких специфических групп людей, весьма активизировались. Многие агенты не вернулись с заданий. Это было хорошо известно их десяти коллегам, которые сейчас плели хитрую сеть по всей центральной части Женевы, и это тоже их ничуть не смущало. Единственное, что беспокоило «лис» и «медведей», так это то, что за пять недель результативность поиска была равна нулю.

– Эй, сестренка… – приглушенно окликнул свою напарницу «медведь», за мгновение до того, как сама она вдруг почувствовала спиной чье-то пристальное внимание.

– Кто там? – спросила она.

– Какая-то женщина. Даже целых две.

«Лиса» поставила свою чашку кофе на столик и нарочито небрежно и медленно обернулась. Две молодые женщины смотрели на нее, а одна из них при этом открыла рот.

– Мы знакомы? – по-французски осведомилась «лиса».

– Ты что это, Танька, – последовало в ответ по-русски, – не узнаешь меня? Я Лена. Мы в школе вместе учились. Ты здесь какими судьбами?

– Вы меня с кем-то спутали, – настойчиво по-французски произнесла «лиса».

– Да брось ты! – махнула рукой женщина, назвавшаяся Леной. – Прошло всего-то десять лет.

Женщина решительно двинулась к столику, увлекая за собой свою спутницу.

– Заговори ее и избавься от нее, – тихо сквозь зубы процедил «медведь», вставая из-за столика и отходя в сторону.

– Хорошо, я русская, – вздохнула «лиса», – но кто такая эта ваша Танька, я не знаю, понятно? И вот что, послушай…

И в этот момент у обоих агентов ожили коммуникаторы. «Лиса» непроизвольно дернулась рукой к уху, и сидящие напротив нее женщины увидели на секунду скрытый под волосами коммуникатор. По лицу Лены и ее подруги пробежала целая череда чувств: непонимание, удивление, узнавание и испуг, переходящий в парализующий страх.

«Внимание, пара семь, – донеслось из коммуникаторов, – объект движется по Рю дю Рон прямо к вам. Расчетное время подхода сорок секунд. Действуйте по плану шесть. Повторяю, действуйте по плану шесть».

– Так вот что ты здесь делаешь… – прошептала Лена.

– Ну а ты, дорогуша, что здесь делаешь? – отозвалась «лиса». – Одета ты неплохо, как и твоя спутница. По тебе не скажешь, что ты с трудом пережила зиму. Это кафе, впрочем, как и все здесь, знаешь ли, не для простых людей. Танцуй отсюда, пока не начались неприятности.

Но неприятности уже были в полном разгаре. В тот самый момент, когда Лена раскрыла рот, чтобы сказать в ответ что-нибудь дерзкое и обидное, прямо рядом со столиком снопом рухнул «медведь».

– У нас проблемы, – скривив губы к коммуникатору, произнесла «лиса» и подняла глаза от тела упавшего агента, – и связаны они с объектом.

«Лиса» расслабила мышцы, собираясь сползти на пол и откатиться, сгруппировавшись, в сторону, но приблизившийся к ней высокий бледный мужчина в черном плаще уже нагнулся над столиком и сделал движение губами, как будто коротко дунул. Агентка отлетела назад, словно от страшного удара, и врезалась спиной в витрину кафе. Ее телу было придано такое ускорение, что она влетела во внутреннее помещение кафе и снесла столик и сидевшую за ним парочку. Однако она потеряла сознание лишь на мгновение. Через секунду она сидела на корточках и, не обращая внимания на визжащую за ее спиной официантку, выцеливала своим пистолетом фигуру мужчины в черном. Еще через секунду зрение ее пришло в норму, взгляд сфокусировался, и «лиса» смогла произвести прицельный выстрел в правое плечо. Мужчина в черном лишь слегка дернулся от мощного выстрела «стечкина», поднял взгляд, хищно улыбнулся и вдруг единым движением обеих рук отбросил назад, как двух тряпичных кукол, Лену и ее подругу. Следом внутрь кафе прямо на «лису» полетел столик, за которым они сидели. Она едва увернулась от столика, который врезался в барную стойку позади нее и разлетелся на куски.

– Мать твою! – закричала «лиса», перекатываясь в сторону и снова изготавливаясь к стрельбе. – Мне нужна поддержка. Мы его упустим!

– Поддержка в пути, – услышала она в наушнике. – постарайся заманить его внутрь здания. Продержись хотя бы минуту.

«Лиса» открыла огонь по нижней части туловища человека в черном. Почти все пули из израсходованной обоймы попали в цель, но когда «лиса» сменила обойму, она увидела, что мужчина все еще способен двигаться и идет прямо на нее. Он подняла пистолет, но вэтот момент мужчина снова «дунул». В этот раз удар был не такой силы, и агентка успела к нему приготовиться. Она увернулась от угла барной стойки, и её тело приняло удар столиков и стульев в сгруппированном состоянии. Поднявшись на одно колено, она снова была готова с стрельбе. «Ну иди сюда, родной, иди ко мне, – шептала она, – смотри, какая красивая девочка тебя просит». Мужчина в черном словно послушался ее. Он перешагнул подоконник витрины и двинулся внутрь помещения. Через пару шагов он получил две пули в левое колено. «Лиса» видела фонтанчик крови и ошметки плоти, но он продолжал идти. Агентка перевела прицел выше и выпустила пять пуль в правую сторону его груди. В цель попали только две. После второго выстрела мужчина в чёрном пропал из виду.

– Что за хрень?! – завизжала «лиса». – Где он?

– Я здесь, красивая девочка, – услышала она по-русски сзади над самым ухом, дернулась всем телом, но было поздно.

Мужчина в черном держал ее за шею мертвой хваткой. Тело онемело, пистолет выпал из рук.

– Что же это вы травите меня, как дикого зверя, а, красивая девочка? – мужчина говорил тихо, но все равно было слышно, какой у него странный, едва уловимый акцент и тембр голоса – в нем словно переливались сразу несколько тонов. – Здесь не ваша территория. Вам здесь делать нечего. Тем более искать нас. Но вы так настырны… Не боитесь смерти? А серьезного урока тоже не боитесь? А? Прости, красивая девочка, но оставить тебя в живых я не могу. Но скажи мне…

– Семнадцать, – просипела «лиса».

– Что? Ты уже помутилась рассудком?

Мужчина легко, как игрушку, перехватил «лису» и повернул ее лицом к себе.

– Нет, ты вполне соображаешь. Что такое семнадцать?

– Ты не умеешь читать мысли? – спросила «лиса».

– Что за глупый вопрос? К чему мне нужны твои примитивные мысли?

– Тогда гадай дальше. Восемь.

Мужчина встряхнул свою пленницу так, что у той, несмотря на годы тренировок, едва хватило усилий мышц, чтобы удержать шейные позвонки на месте.

– Шесть, – она уже улыбалась.

В холодных черных зрачках мужчины появилось понимание и озабоченность.

– Четыре, три, два… – продолжала вести обратный отсчет «лиса».

Мужчина отбросил ее в сторону и развернулся к дверям кафе. В него сразу же впились две очереди из короткоствольных «Барсов». Мужчина даже не закричал, а завизжал. Он упал на колени, но все еще сохранял вертикальное положение, когда подоспевшие на помощь «медведь» и «лиса» меняли обоймы. Последовало еще несколько, уже коротких, очередей, и мужчина упал лицом вниз. Все трое агентов оказались рядим с ним. Прибывший на помощь «медведь» достал из поясной сумки три шприца.

– Так, спокойно, вариант шесть, – сказал он. – Проверьте, пульс есть?

– Есть, – ответила его напарница.

– Отлично. Первая проба, – «медведь» снял колпачок с первого шприца, всадил его в тело мужчины исделал забор крови. Убрав наполненный шприц в сумку, он достал пистолет, приставил его к шее мужчины и нажал на курок. – Так, а теперь?

– Все еще есть.

– Вот гаденыш! – «медведь» навел ствол под левую лопатку мужчины в черном и снова всадил в него пулю. – А теперь?

– Пульса нет, – доложила «лиса».

– Вторая проба, – «медведь» наполнил второй шприц кровью убитого ими мужчины и убрал его в поясную сумку.

– Сколько теперь ждать? – спросила «лиса», первой принявшая бой.

– Никто не знает, – отозвался «медведь», – но думаю, что недолго.

– Смотрите, – сказала вторая «лиса», – его раны затягиваются. Твою мать! Что это?! Черт, снова появился пульс. Давай, братец!

– Даю, не кричи, сестренка, – «медведь» сделал третий забор крови у мужчины в черном, потом, убрав шприц, прострелил ему голову.

– Пульса нет, – констатировала «лиса» через несколько секунд.

– А то! – отозвался «медведь». – Все как по инструкции. Вариант шесть. Все, сестренки, колеса на трек, сейчас могут появиться гости, причем любые. Главная ценность – эти самые шприцы. При любых раскладах мы должны доставить их к консульскому самолету.

– А братец на улице? – спросила «лиса», так неожиданно встретившая на улице Женевы свою школьную подругу.

– Он мертв. Я проверяла, – ответила ее коллега.

– И что, тело его там так и оставим?

– Представь себе, оставим, – сказал «медведь», – снявши голову, по волосам не плачут, сестренка.

– Кто это вообще такие? – убирая в сумку свой «Барс», спросила другая «лиса». – Что за… Даже людьми-то их как-то…

– Это не наше дело, – отрезал «медведь». – Все, сестренки, пошли.

* * *

Москва. Кремль. Вторник, 25 ноября 2008 г. 10:16.

Официальная часть заседания Малого Совета закончилась, прессу и телевидение вежливо, но настойчиво попросили удалиться. Корреспонденты и съемочные группы сворачивали и зачехляли свою аппаратуру. Эта суета обычно занимала добрых десять минут, никак не меньше. Телекорреспонденту Антону Вольскому всегда было непонятно, как руководители страны терпят все эти десять минут. Пока его оператор укладывал камеру и микрофон, он делал вид, что перебирает что-то в своей сумке, а сам краем глаза поглядывал на происходящее за столом, во главе которого сидел Президент. Сегодня в так называемый Малый Совет входили сам Президент Ясногоров, Премьер-министр Золотарев, Старший Советник Суворов, Советник Никитин, которого вся пишущая и телевизионная братия знала очень хорошо и еще двое Советников, один из которых, судя по всему, был военным – это было заметно по его осанке и манере держаться. Власть предержащие совершенно не обращали внимания на собирающихся корреспондентов, они тихо о чем-то переговаривались, но разобрать ни слова было нельзя.

Вольский, продолжая наблюдать за Малым Советом, увидел, как Суворов и Никитин встали из-за стола и прошли в дальнюю от корреспондентов часть помещения, где скрылись за дверью. «Интересные у них тут ходы, – подумал Вольский, – эх, жалко я только начал и не был здесь до 2008 года». Он встал и обернулся к своему оператору, старому надежному Палычу, который снимал в Кремле, наверное, еще при Ельцине.

– Слышь, Палыч, ты когда-нибудь такое видел?

– Что? – не понял оператор.

– Ну чтобы, пока наш брат сворачивается, кто-нибудь вставал и уходил…

– А что тебя вдруг это так заинтересовало?

– Ничего, я просто подумал, что это прямое доказательство того, что… Ладно, не здесь.

– Вот это разумно, – не прекращая возиться с техникой, похвалил Палыч.

Вольский отвернулся от Палыча, нагнулся к своей сумке, закрыл ее, а когда встал, то увидел прямо перед собой незнакомого ему человека в штатском. Вот именно такого самого что ни на есть Человека-в-Штатском. Вольский внутренне вздрогнул, мучительно думая, не показал ли он эту дрожь снаружи. Чего греха таить, все представители СМИ вздрогнули бы так же. Особенно сильно проявлялась эта дрожь последние восемь-девять месяцев. Хотя и не было для этого вроде бы никаких прямых оснований, но все-таки, все-таки, все-таки…

– Господин Вольский? – тихо спросил человек в штатском.

– Да, это я, – Вольский старался говорить ровно.

– С вами хочет поговорить Анатолий Иванович Никитин. Попросите вашего оператора подождать за дверью, а мы пройдем к нему.

Вольский словно окаменел и врос в пол. «Что, интересно, не так? – лихорадочно думал он. – О чем со мной собираются говорить? Чем я им не угодил? Или… Зачем самому Никитину со мной возиться, если есть спецслужбы?»

– Вы же хотели взять интервью у кого-нибудь из Советников?

– Я… э-э-э… Да, я… Конечно. Спасибо.

Вольский действительно дважды писал в Администрацию Президента с просьбой дать его программе, точнее, ему лично возможность взять интервью у кого-нибудь из Советников. Многие прекрасно понимали, что Советники – это теневая власть, причем власть основная. Все Советники числились на каких-либо должностях в Правительстве или в Администрации Президента, однако шли месяцы, и все, кто хоть как-то был засвечен поначалу на публике, все больше уходили в тень, все реже появлялись перед объективами телекамер, а тем не менее никуда из Кремля не исчезали, хотя на соответствующие должности и назначали других. А в высшей степени харизматичный и явно властный человек Суворов имел вообще какую-то странную должность – Старший Советник Президента. И все. Собственно, очень многие и в России, и за границей предполагали, что существует команда Советников, которые и пришли к власти в этом году. Естественно, никто этого официально не признавал. Никакого прямого запрета, официального или неофициального на констатацию этого факта не было, но в медийной среде считалось кричать на эту тему как-то неприлично. Ох, многое хотел бы спросить у Советников представитель «свободной прессы» Антон Вольский, поэтому и писал просьбы об интервью. И что же получается, вот оно исполнение желаний? И почему именно он, Вольский? Или другие, более матерые корреспонденты считали за благо держаться подальше и не лезть в бутылку?

Вольский шепнул Палычу, чтобы тот ждал его, и человек в штатском провел корреспондента за ту же дверь, за которой минутами раньше скрылись Суворов и Никитин. Они миновали одно помещение, потом второе. В третьем у окна стоял и курил под раскрытой форточкой сам Суворов, а на стуле перед небольшим столиком сидел Никитин, который тут же поднялся навстречу Вольскому.

– Здравствуйте, Антон, – сказал Никитин, протягивая руку. – Разрешите вас так называть?

– Да, конечно, Анатолий Иванович, – ответил Вольский, – спасибо, что вы откликнулись на мою просьбу…

– Пустое, пустое, – громко заговорил Суворов, тоже подходя к Вольскому и протягивая ему руку. – Я вот с вами тоже очень хотел повидаться. Интервью, правда, дать не могу, но поговорить мне с вами весьма интересно.

– Присаживайтесь, Антон, – сказал Никитин, возвращаясь на свое место.

Вольский сел на предложенный ему стул у столика, а Суворов продолжил свои хождения по комнате с сигаретой в руке.

– Вы, я надеюсь, простите Данилу Аркадьевича, – сказал Никитин, открыто улыбаясь корреспонденту, – у него манера такая. Ему легче думается на ходу. Вы не против?

– Я… Нет, конечно.

– Ну хорошо, – Никитин сложил руки перед собой на столике. – Какие вопросы вы бы хотели осветить в своем интервью, Антон?

– Я… – Вольский почувствовал, что горло у него совершенно пересохло. Он сделал над собой титаническое усилие и снова обрел дар речи. – У меня очень много вопросов. Если бы вы могли сказать, сколько времени у меня будет…

– Перестаньте, дорогой мой! – Суворов затушил сигарету, подхватил еще один стул, перенес его поближе к столику, поставил спинкой вперед и сел на стул верхом, прямо глядя на Вольского. – Я знаю наперед все ваши первые тридать-сорок вопросов. Все это трюизмы какие-то. И отвечать на них в приличном обществе не принято. А вот вторые двадцать-тридцать вопросов вы готовы сформулировать?

Вольский уже справился с собой. Советники крепко взяли его в оборот. Видимо, либо решили лично надавить на него… Либо он был им для чего-то нужен. Что ж, пусть получают то, чего хотели.

– Думаю, да, – ответил он.

– Что ж, хорошо, – сказал Никитин, – очень хорошо. Надеюсь, вы чуть позже озвучите их. Я следил за вашими репортажами и комментариями, Антон. Очень смело и одновременно очень взвешенно. Неплохой язык, причем отсутствует слепое следование моде, а еще мне очень нравятся ваши финалы. Нет этого дурацкого ироничного подвешивания в воздухе вопросов, которые в действительности очень серьезны. У вас очень хорошее будущее. Надеюсь, вы всерьез не считаете, что злые Советники окончательно задушат свободу прессы?

– Не знаю, Анатолий Иванович, – честно ответил Вольский, – не знаю. У нас многие именно так и считают. И очень многие просто боятся. Кто-то даже рассказывает какие-то истории про репрессированных журналистов, про грязное давление на них еще до выборов. Я же лично пока никакого давления на себя и на свою программу не ощущал. Читал очень внимательно ваши циркуляры, Анатолий Иванович. Это, может быть, и давление, но ничего вредного для свободы СМИ я там не увидел. Впрочем, журналисту свойственно бояться государства, тем более так быстро меняющегося.

– Это верно, Антон, – улыбнулся Никитин. – И спасибо за откровенность. Надеюсь, со временем мы научимся меньше бояться друг друга. Я имею в виду не вас лично и не нас с Данилой Аркадьевичем, а вообще… Да и не только прессу и власть, а различные институты нашего общества. Я не сказал «гражданского общества», обратили внимание? Вот не люблю я это словосочетание. По многим причинам… Да, но мы не об этом. Давайте теперь выслушаем парочку ваших вопросов из второго эшелона.

– Хорошо, – Вольский на секунду опустил голову, кашлянул, потом снова поднял взгляд на Советников. – У меня есть множество вопросов про армию, однако в последнее время меня больше интересуют несколько иные проблемы. Вот, например. Что означает реорганизация Газпрома и создание Трансеврогаза? Речь явно идет о том, что цены на газ для Европы будут пересмотрены. Возможно также, что будут пересмотрены и условия поставки газа на Запад. Вкупе с охлаждением к вопросу ВТО это сулит некие новые внешнеэкономические реалии. Комментарий на эту тему очень хотелось бы послушать. Далее. Постепенный демонтаж МЧС и создание ИСС явно означает некий перенос центра тяжести с проблем внутри страны на проблемы международные. Европу ждут не лучшие времена?

– Неплохо, – сказал Суворов, встал, отошел к окну и снова закурил.

– Я бы сказал, в самую точку, – подхватил Никитин. – Кстати, а какие слухи ходят по этому поводу, Антон?

– Самые разные. В основном ничего серьезного или продуманного. Некоторые говорят, что цены уже с первого января следующего года будут для Европы составлять до четырехсот евро за тысячу кубов. Это правда?

– Надо мыслить шире, – от окна подал голос Суворов. – Евро, доллары… Это уже почти вчерашний день, друг мой. Мы хотим сделать так, чтобы основой для пересчета товаров и услуг стала энергетическая единица.

– А европейцы на это пойдут?

– Куда им деваться! – Суворов вернулся к столу и снова сел верхом на стул напротив Вольского.

– То есть… – корреспондент почувствовал, что у него снова пересыхает горло. – Этой зимой…

– Да-да, – сказал Никитин, перестав вдруг улыбаться, – снова в самую точку. Уговаривать наших западных соседей начнем уже этой зимой.

– Все это, – опустив голову, тихо проговорил Вольский, – на фоне ухудшения климатических условий в Европе… Стало быть, похолодание в Европе все же идет. Причем, видимо, процесс продолжится…

– На эту тему тоже только слухи? Никаких взвешенных мнений? – спросил Никитин.

– Боюсь, что да, – ответил Вольский, – хотя кое-что и видно невооруженным глазом, но тема как-то замалчивается и заминается, в том числе и западными СМИ, что само по себе, конечно, тоже подталкивает к мысли о серьезности проблемы. Однако… Простите, что я об этом спрашиваю, но ведь жесткое давление с прямым использованием климатического фактора ведет к прямой конфронтации, разве нет?

– Что вы видите в этом опасного, Антон?

– А разве вы?.. Впрочем, я понял, это должен сформулировать я, не так ли? Стало быть, да. Хорошо. Опасность любой конфронтации самоочевидна, но в данном случае эскалация конфронтации приведет к тому, что цель такого давления, какой бы она ни была, если только это не война с Европой и не желание самоубийственно объединить Запад против себя, просто не будет достигнута.

– Браво, Антон! – воскликнул Никитин. – И вот, с одной стороны, нельзя этого не делать, а с другой стороны, нужно как-то снимать напряженность во время этого процесса.

– И как же?

– У нас имеется множество задумок и наработок, Антон, – Никитин снова улыбался, – и одна из них – это полноформатный международный российский канал. Надо еще договориться об этом с европейцами и, возможно, с американцами, но мы полагаем, что нам не откажут. В ответ мы позволим «CNN», «Sky News» или «Euronews» вещать у нас круглосуточно на русском языке и на общедоступных частотах. Что думаете по этому поводу, Антон?

– Думаю, что мы должны оказаться лучше, чем они… – нахмурившись, проговорил Вольский. – Постойте, вы не предлагаете мне работу на этом канале?

– Предлагаем, – ответил Никитин, – и не только вам, и не только мы с Данилой Аркадьевичем. Просто мы еще хотели попутно с предложением вам работы поговорить с одним из интересных тележурналистов, убедиться воочию, чем вы дышите, как мыслите… Антон, вы хотели бы работать на таком канале? Как вам задачка?

– Очень впечатляет, – честно ответил Вольский. На щеках у него даже появился румянец.

– Вас по-прежнему интересуют ваши первые тридцать-сорок вопросов, друг мой? – спросил Суворов. – Переворот это был или победа на выборах, секретные спецслужбы, не подсудные и не подчиненные Президенту, тюрьмы для интернированных в первые два месяца нашей власти и все такое… Собираемся ли мы душить права граждан, свободу слова… А, дорогой мой?

Вольский, пока Суворов говорил, опустив взгляд, качал головой.

– Нет, я думаю, мне понятно, чего вы хотите. Возможно, я жестоко ошибаюсь, но вы только что дали мне надежду на дело, которое может стать делом всей моей жизни. А это серьезно. Если вы таким же образом рассматриваете ваши задачи в отношении всех граждан страны, то мне все равно, как вы пришли к власти. Дать людям дело, хорошее, любимое и благодарное дело – это эффективнее, чем ГУЛАГ и даже чем рынок, который, насколько я понимаю, вы совершенно не собираетесь зажимать. Это упрочит вашу власть и в конечном счете послужит благу всей страны. Прошу покорно, но если вы меня обманули, господа…

– О, если бы мы вас обманули, дорогой господин Вольский, – задумчиво проговорил Суворов, – это было бы грехом гораздо худшим, чем убийство врагов, пусть даже самое грязное и жестокое. Зачем нам усугублять свои прегрешения?

Вольский больше не поднимал глаз. Он смотрел в пол и кивал каким-то своим мыслям.

– Ну что же, Антон, – сказал Никитин после паузы, – интервью вам все-таки обещано, тем более что вы можете оказаться одним из последних, кому это удалось. Если по вопросам армии, то это к Петру Петровичу Жуку. Он сейчас здесь. В последнее время он, занимаясь военным строительством, все время просится вон из Совета в действующую армию. Думаю, он не откажет вам. Если же вы хотите поговорить по вопросам ситуации в Европе и о взаимодействии с ней, то это к господину Тёмину. Он сейчас не в Кремле и вообще не в столице, но, полагаю, в течение недели мы сможем вам устроить встречу с ним. Что думаете?

– Я лучше задам вопросы о военном строительстве, – сказал Вольский, поднимая взгляд. – Эта тема поспокойнее, насколько я понял. А думать мне теперь надлежит о моей новой работе…