Предыстория подвига

Кайзеровская Германия капитулировала в ноябре 1918 года. Среди стран, подписавших Версальский мирный договор: Франция, Англия, США, Италия, Бельгия, Япония и другие — с одной стороны, и побежденная Германия — с другой, не было России, не раз за войну спасавшей союзников в критической для их войск ситуации.

По этому договору Германия, показавшая себя в войне мощной авиационной державой, не должна была иметь согласно статье 209 военную и военно-морскую авиацию.

Но частному мировому капиталу мало дела до договоров между правительствами. Известные авиафирмы Германии «Юнкере», «Дорнье», «Хейнкель», а с 1926 года — «Мессершмитт» быстро перевели производство самолетов в зарубежные страны.

Советские политики, питавшие большие надежды на победу в Германии на президентских выборах 1925 и 1932 годов вождя германских коммунистов Эрнста Тельмана в союзе с социал-демократами, а значит, на крепкую дружбу с такой будущей Германией, заключили договор с известным авиаконструктором Гуго Юнкерсом на строительство в предместье Москвы — в Филях авиазавода по производству транспортных самолетов для первых пассажирских воздушных линий России. В учебно-летном центре в городе Липецке проходили обучение на «фоккерах» 450 немецких летчиков.

Но в 1933 году к власти в Германии пришел Адольф Гитлер, бросивший Тельмана и тысячи его сподвижников в концлагеря и не скрывавший, что «жизненное пространство для немецкой нации» намерен расширять за счет стран Восточной Европы и прежде всего — России.

Договор с немцами об использовании учебно-летного центра в Липецке был аннулирован советским правительством, немецкие летчики срочно отбыли в фатерлянд, а в учебных корпусах и на летном поле вскоре стали обучаться советские летчики.

Созданный Гитлером военный блок — тройственный союз, в который кроме Германии вошли фашистская Италия и императорская Япония, открыто поддерживал планы Гитлера на новый территориальный передел мира.

Первой пробой сил стала Испания в 1937 году. Через год, когда японские войска, продолжая оккупацию Китая, вторглись в его центральные районы, гоминьдановское правительство Китая запросило помощь у СССР и США. Обе страны прислали прежде всего летные отряды.

28 мая 1938 года над городом Ханькоу впервые в мире Антон Губенко сбил японский бомбардировщик безударным тараном, названным позже классическим, — ударив вращающимся винтом по хвосту вражеской машины. При таком таране, как правило, летчик сохраняет и свою жизнь, и самолет.

Через год, летом 1939-го, когда японцы перешли границу дружественной нам Монголии у реки Халхин-Гол, уже несколько летчиков в воздушных сражениях таранными ударами свалили с неба вражеские самолеты.

14 августа 1939 года экипаж батальонного комиссара Михаила Ююкина совершил первый огненный таран, направив горящий самолет на вражеские позиции. Чудом остались живы штурман Александр Морковкин и второй пилот Владимир Яковенко.

 

В небе Китая

В мае 1937 года три летчика полка, которым командовал Антон Алексеевич Губенко, получили разрешение отправиться в Испанию сражаться с фашистами. Командир, кряжистый богатырь с обычно невозмутимым лицом, ходил «как раненный в самое сердце» — так пишет однополчанин и друг Губенко Герой Советского Союза Борис Смирнов. Почему не пустили в Испанию его, Губенко, одного из немногих кавалеров ордена Ленина, удостоенного этой высокой награды за войсковые испытания нового самолета Н. Поликарпова И-16?

ГУБЕНКО АНТОН АЛЕКСЕЕВИЧ (1908–1939)

Капитан, летчик-доброволец в Китае.

31 мая 1938 года, в день рождения японского императора, в небывалом до этого дня массовом бою — до двухсот машин с обеих сторон — в районе Ханькоу винтом своего И-15 срубил руль высоты у японского истребителя и благополучно совершил посадку на своем аэродроме.

Погиб под Смоленском в авиационной катастрофе 31 марта 1939 года. Похоронен у стены Смоленского кремля.

Награды: Золотая Звезда Героя Советского Союза, два ордена Ленина, орден Красного Знамени.

…Было это еще в 1935 году. Государственные испытания И-16 блестяще провел Валерий Павлович Чкалов. Но конструктор в чем-то продолжал не доверять машине. Полк Губенко провел войсковые испытания отлично и за весьма короткий срок — на полтора месяца раньше установленного, потому что командир придумал новый метод испытаний: за 28 минут — каскад фигур высшего пилотажа, посадка — и в воздух поднимается другой пилот. Снова за 28 минут — каскад фигур… По конвейеру!

Поликарпов же, поблагодарив за тщательность испытаний, попросил самого Губенко провести полет на предельных перегрузках, говоря языком летчиков — опробовать самолет на слом. Почему командира? Не только потому, что он летал лучше всех и сумел за короткий срок обучить весь полк летать отлично, но и потому, что был он заядлым парашютистом, так что в случае аварии…

«Мы впервые увидели полет, от которого по телу побежали мурашки, — вспоминает Смирнов. — Самолет на огромной скорости то устремлялся вертикально к земле, то вдруг взмывал ввысь, оставляя за консолями крыльев длинные шлейфы белых струй закрученного воздуха. Эти струи свидетельствовали о наличии перегрузок, превышающих все допустимые нормы. Иногда в момент вывода из пикирования самолет покачивался с крыла на крыло, теряя устойчивость. Фигуры высшего пилотажа следовали одна за другой в стремительном каскаде.

Нам этот полет был неприятен: мы любили своего командира и боялись его потерять.

Поликарпов стоял среди нас. Его лицо казалось окаменевшим, и только бледные губы шептали какие-то слова.

Наконец самолет пошел на посадку. Все облегченно вздохнули. Командир вышел из кабины усталый и недовольный. Все бросились к нему. Обнимая и целуя его по-отцовски, Поликарпов сказал лишь два слова:

— Ну, молодец!

Губенко вытер потное лицо и, как бы оправдываясь, ответил:

— Не за что хвалить, Николай Николаевич! Это вам спасибо. Машина крепкая. Не поддается. Надо слетать еще раз».

Но техники после осмотра резюмировали: вся конструкция самолета оказалась основательно деформированной, еще несколько минут в воздухе — и она развалилась бы на куски. О ремонте не могло быть и речи, о повторном полете тем более. Зато Поликарпов, разобрав по косточкам то, что с ней сталось после полета Губенко, смог довести конструкцию до желанного уровня, и до самого 1941 года И-16 был одной из лучших машин мира, пока не устарел морально — как называют отставание техники от новых лучших образцов. Но за эти шесть лет жизни в небе «ишачок» принес множество побед советским летчикам. Воздушные тараны Скобарихина на Халхин-Голе, Жукова, Харитонова и Здоровцева — под Ленинградом, Талалихина — над Москвой совершены на И-16. Впервые в мире именно на И-16 были опробованы реактивные снаряды — PC — на Халхин-Голе.

А тогда, в 1935 году, за ускоренные испытания И-16 и мастерство, проявленное при этом, Губенко был награжден орденом Ленина.

Эта запись была внесена в его короткую летную анкету: «Родился в 1908 году в деревне Чичерино Ждановского района Донецкой области, украинец, окончил семь классов, затем профтехшколу. С 1927 года — в рядах Красной Армии. Окончил Военно-теоретическую школу летчиков в Ленинграде, Качинскую военную школу летчиков в Крыму. Служил летчиком, командиром звена, инструктором техники и пилотирования».

В 1938 году появилась новая запись: «…Отбыл из полка для выполнения особого задания». За этими строками — участие в войне с японскими захватчиками в Китае.

Китай 1938 года — это почти 400 миллионов нищих. Но именно эти бедняки вливались в 8-ю национально-революционную армию, стоически сражавшуюся с японскими захватчиками. Гоминьдановская же армия Чан Кайши не раз отступала, даже имея выгодные позиции, целые части сдавались в плен без боя, а самозваный генералиссимус Чан Кайши неоднократно намеревался капитулировать, да боялся возмущения масс.

Из нескольких сотен подготовленных китайских летчиков, в основном отпрысков высокопоставленных чиновников, согласились сражаться с японцами только семеро! Но эти семеро были настоящими храбрецами. Просились в летчики и бедняки — пришлось отправить их обучаться в Советский Союз. Но пока они обучались, воевать приходилось советским летчикам.

Чтобы побеждать противника, нужно изучить его тактику и, изучив, уметь навязать свою волю в бою — такую задачу ставили командиры и опытные боевые летчики, прибывшие в Китай после боев в Испании. Об этом говорил и командир эскадрильи А. С. Благовещенский.

Японцы воевали по определенной схеме — нападали, подкравшись за облаками, внезапно. Обычно — со стороны солнца. Подходили к цели с двух направлений: два клина бомбовозов в сопровождении истребителей. Истребители бой старались вести короткий, атакующий, а бомбардировщики, сбросив бомбы, стремились быстро уйти восвояси — запас бензина у них был невелик.

На летных разборах были приняты встречные меры: постоянное дежурство летчиков с парашютами за спиной в самолетах, с тем чтобы по сигналу — синему флагу, поднятому наблюдателем на вышке, мгновенно подняться в воздух. Китайские техники, быстро разобравшись в советских машинах, держали их в боевой готовности, сноровисто латали пробоины.

— Фейцзи! — кричали техники, завидев японский самолет, и тут же по-русски: — Са-мо-лет!

Они очень старались быстрей выучить русский язык, завели самодельные словарики.

— Не бойтесь, если подобьют, — говорил китайский летчик Ли Антону Губенко. — Парашют… садись… люди будут… рады.

Это было в самом деле так. В одном из первых боев, сбив японский истребитель, Губенко выбросился с парашютом из своего подбитого. Крестьяне напоили-накормили его, сообщили в часть.

А потом был воздушный бой над Ханькоу, вошедший в историю авиации. Теплый солнечный день 31 мая 1938 года. Был день рождения японского императора, и тот ждал от своих воздушных богатырей «подарка» — победного боя. С той и другой стороны участвовало почти по сотне самолетов.

Еще крутилась огненная карусель боя, когда Губенко заметил, как японские летчики сбрасывают пустые бензобаки — значит, горючего у них теперь надолго не хватит. И в самом деле: самураи стали выходить из боя один за другим. Шальная мысль мелькнула у Губенко: «А что, если пригнать на свой аэродром живого самурая вместе с его истребителем? Ведь тогда можно толком изучить материальную часть самолета врага, а значит, легче воевать будет всем, особенно молодым ребятам».

Перед вылетом на «именинный» бой, в момент боевой тревоги, техники меняли мотор на машине Губенко, но сам он не захотел оставаться на земле и попросил другой самолет. Был такой, но у него действовал только один пулемет, и когда Антон выпустил из него все патроны, можно было выйти из боя. Но ведь бой продолжали товарищи!

Он знаками показал самураю, вышедшему из боя, следовать на наш аэродром. Тот и не подумал подчиниться, поняв, что у советского пилота тоже кончился боезапас.

Ну что же! Русские и без патронов воюют!

«Я осторожно решил тронуть его руль высоты своим винтом, — рассказывал потом Губенко Б. Смирнову. — В этот миг все мои нервы сжались в комок. Нужно было сделать короткий рывок вперед, и так, чтобы японец не успел и глазом моргнуть».

— Ты что, давно обдумывал таран? — спрашивали у Губенко друзья.

— Про Нестерова знал, что он таранил шасси. А я помню, что как-то на аэродроме столкнулся самолет молодого летчика, рулящего на посадку, со стоящими машинами. И что же? Стоящий развалился, так как удар пришелся по его хвосту, а таранящий случайно — нет! Только винт покорежил. Тогда я понял, что удар по хвосту — самый безопасный.

Генерал-полковник авиации А. Г. Рытов, бывший в отряде советских летчиков в Китае комиссаром, в своей книге «Рыцари пятого океана» так описывает возвращение Антона Губенко после исторического боя:

«Подбегаем к самолету и не верим своим глазам: винт погнут, фюзеляж изрешечен. Как же Антон сумел довести его и посадить?

Губенко спокойно вылез из кабины, снял парашют, неторопливо обошел машину.

— Хорошо изукрасили, — растягивая слова, сказал он и горько улыбнулся.

— Что случилось, Антон?

— Да вот, рубанул.

— Как рубанул? — не сразу сообразил я.

— Так вот и рубанул. — И снова усмехнулся».

Удивительно, как не похож был Губенко неторопливостью движений и уравновешенностью характера на обычно подвижных, быстрых летчиков-истребителей! «Ему бы в бомбардировочной авиации служить» — так казалось на первый взгляд тем, кто не видел его молниеносных виражей в воздухе, находчивости и смекалки в бою.

«Подошел я к японцу вплотную, собрался полоснуть винтом по рулю высоты, да вспомнил, что не отстегнулся от сиденья, — на летном разборе делился опытом таранщик. — Отстал немного, чтобы рассчитать удар, потом снова сблизился и рубанул его. Он завалился набок, перевернулся и стал падать… А мой мотор застучал, и я сразу приготовился к прыжку. Но потом вижу: тянет. Значит, кое-какая силенка осталась. Тяни, милый, тяни. Выпрыгнуть всегда успею…» Губенко открыл планшет, развернул карту и указал примерное падение вражеского самолета.

На следующий день поступило подтверждение: все верно. Разбитая японская машина валялась недалеко от озера, указанного Губенко, а труп летчика, выброшенного сильным ударом, нашли поодаль.

…Когда японскому императору доложили результаты «именинного» боя, он сместил многих военных чинов.

* * *

Антон Губенко, сбивший за полгода войны в Китае пять японских машин, мечтал быть летчиком-испытателем. Он просился в Военно-воздушную академию на инженерный факультет. Но командование распорядилось иначе: в августе 1938 года его как опытнейшего летчика назначили заместителем начальника ВВС Белорусского Особого военного округа. В случае вероятной войны западное направление считалось главным. 22 февраля 1939 года за образцовое выполнение специальных заданий правительства А. А. Губенко был удостоен звания Героя Советского Союза.

…Он погиб 31 марта 1939 года при выполнении учебного задания. В этот день должна была приехать с Украины его мать. Но поезд опаздывал часа на четыре, и Антон Алексеевич вернулся на аэродром, решив еще раз слетать на учебное задание. И, выполняя привычное рядовое задание, не рассчитал высоту…

Прием таранного удара Антона Губенко сохранил жизнь многим десяткам летчиков, бесстрашных и сильных духом, решившихся на этот подвиг.

А об опыте воздушных боев с самураями рассказала в те годы книга «Крылья Китая», написанная капитаном Ван Си. Но под этим китайским именем скрывались истинные авторы: летчик-доброволец Антон Губенко и литературный обработчик рассказов журналист-международник Юрий Жуков.

 

Халхин-Гол — монгольская река

В 1932 году, когда японцы вошли в Северный Китай, Витт Скобарихин попросился в истребители. Отбирал кандидатов известный летчик Хользунов, ему понравилась смелая и четкая техника молодого пилота, предложил перейти на И-15, а в 1937 году пришли И-156 Поликарпова.

27 мая 1939 года полк подняли по тревоге, объявили, что японцы перешли границу Монголии, выдали мобилизационные карты, и самолеты вылетели в монгольский город Тамсаг-Булак.

Первая новость — тревожная: в первых боях японские самураи уничтожили несколько наших самолетов.

Вторая новость — обнадеживающая: командующим советскими войсками в Монголии назначен генерал Г. К. Жуков, из Белорусского военного округа, а командующим ВВС — знаменитый по боям в Испании дважды Герой Советского Союза Я. Смушкевич. С ним прилетели летчики-герои, отличившиеся в небе Испании и Китая, — 21 человек! Будут обучать искусству ведения воздушного боя.

СКОБАРИХИН ВИТТ ФЕДОРОВИЧ (1910–1989)

Старший лейтенант, помощник командира эскадрильи 22-го истребительного авиаполка.

20 июля 1939 года в Монголии в районе реки Халхин-Гол с полным боекомплектом пошел в лобовую атаку на японский истребитель, атакующий его ведомого. Японец свернул с курса в последний миг, и Скобарихин пропорол его брюхо винтом своего И-16. Приземлился на самолете с «трофеем» в фюзеляже — колесом японской машины.

Награды: Золотая Звезда Героя Советского Союза, два ордена Ленина, два ордена Красного Знамени, три ордена Отечественной войны I и II степени, орден Красной Звезды, медали, а также три монгольских и один чешский ордена.

Витта Скобарихина и его эскадрилью обучал «испанец» и друг Антона Губенко, Герой Советского Союза Борис Смирнов. Пришлось по-другому взглянуть на знакомую машину. Что такое истребитель? Машина для нападения! Если хочешь победить — нападай сверху. Но японцы — опытные бойцы, сами всегда нападают сверху. Скорость у японского истребителя И-96 меньше, чем у «ишачка», но маневренность — лучше. Значит, надо заставить его спуститься к тебе, и тогда будешь на равных. А на пикировании на полном газу наш «ишачок» (он потяжелее!) японский и вовсе легко догонит и обгонит.

Не забывай и о защите! Хвост-то у И-16 не защищен! Значит, успевай в бою и пилотировать, и ориентировку вести, и стрелять из всех четырех пулеметов, и за хвостом приглядывать!

Главное же, чему учили «испанцы», — сплоченности в бою. И взаимовыручке. У японцев — радио, им легче. У нас пока нет. Значит, надо разработать зрительные сигналы — покачиванием крыльев.

— Знаете, что самое страшное было на Халхин-Голе? — спросил Скобарихин. — Никогда не угадаете! Комары и мошка! О них, проклятых, даже Георгий Константинович Жуков в мемуарах не забыл упомянуть — почитайте. Ходили мы облепленные гнусом, опухшие от укусов, а ели, накрывшись с головой кожанкой. Зелено-голубые наши самолеты черными казались — сплошь мошкой были покрыты. Только в воздухе и отдыхали от этих кровопийц. Так что все в бой рвались! — смеется Витт Федорович. — Да еще мучила изнуряющая жара до тридцати — сорока градусов, и летали кто в гимнастерке, кто в рубашке — не до формы было.

…22 июня 1939 года в воздушном бою участвовало 215 самолетов — 95 наших и 120 японских. Невиданным казалось тогда это зрелище — в глазах рябило у наблюдавших с земли! И никто не мог знать, что случится в этот день ровно через два года…

— Впервые в том бою мы показали японцам силу советской авиации, — рассказывает Скобарихин. — 31 самолет противника ушел к земле, а ведь японцы — летчики отличные и стрелки меткие. Сильный противник.

Вот мы после этого боя, ободренные победой, уверенные в себе, уходили в небо в приподнятом настроении — наша возьмет! Да и монголы на нас очень надеялись. Приезжал сам Чойбалсан, главком монгольских армий, премьер-министр МНР, беседовал и с монгольскими летчиками, и с нами. Монгольские летчики по твердости характера и храбрости — закаленные воины, все из аратов — потомственных конников. Но было их тогда мало. Я запомнил Гонсурена Радна — технику пилотирования его проверял. Бесстрашный парень до того, что я про себя думал — доживет ли до старости? А недавно был в Монголии, расспросил о нем — жив! Отлетал свое и теперь на заслуженном отдыхе. Да, ушла наша молодость, там, на Халхин-Голе, осталась…

Витт Федорович задумался.

Мне хочется представить себе то далекое время, ту землю, в небе которой советские летчики сбили 647 японских самолетов.

— А какая она, Халхин-Гол?

— Река-то? Да как Клязьма наша или Москва-река в верховьях — неширокая, от 50 до 130 метров. Но глубокая: где до двух, где до трех метров. Потому с военной точки зрения «сложная водная преграда», как Жуков пишет. Течение быстрое, а по берегам заросли кустарника, заболоченные места и солончаки.

Смотрю на карту Монголии. Голубой змейкой вьется с гор Халхин-Гол — монгольская река, которая тогда, в 1939 году, так и осталась монгольской. Вокруг нее во все четыре стороны — унылая желтая краска — пустыня. А это — барханы, верблюжьи колючки, редкие, очень редкие поселения.

— В городе, где мы стояли, десяток глинобитных домиков было да юрты. Мы жили в юртах, — оживляется Витт Федорович, бросив взгляд на карту. — Приспособились, кровати поставили, столы, но на кошме даже удобнее и сидеть, и спать. Она толстая, мягкая. С водой было туговато — солончаки кругом, а до ближайшего населенного пункта, откуда воду возили, 750 километров, а дрова доставляли за 500 километров.

Но мы были молоды и, несмотря на гнус, зной, жажду и однообразную еду, очень любили петь, плясать, байки летные травить. Гармошки с собой возили, балалайки, гитары. А веселье — это оружие!

Объявляют тревогу — мы веселые, бодрые. Поднимаемся в воздух — с отвагой и удалью в сердце!

— А в тот бой, где таран пришлось вам совершить, тоже таким уходили?

— А как же! В бой надо идти с верой в победу, иначе и ходить незачем, — ответил Витт Федорович и махнул рукой. — А газеты тогда войсковые знаете с какими призывами выходили?

Он показывает книгу с фотографиями газеты «Атака», заголовки статей: «Уничтожить самурайскую банду!», «Подлый враг зажат в железное кольцо…»

— Чувствуете дух того времени? Пахло мировой войной, фашисты уже проглотили большой кусок Европы, мы должны были быть готовы отразить возможное нападение, и тон статей — резкий, военный.

— Расскажите, как ваш таранный бой проходил?

— Да просто. Я на него на встречном курсе пошел. Кто струхнет и первым свернет? Про себя знаю: я — ни за что! Значит, самурай должен свернуть! Он тоже не свернул, а когда оставалось всего ничего до столкновения, поднял нос передо мной, подставив брюхо… Вот так…

Витт Федорович достал из шкафа две модели самолетов — серебристого «ишачка» и черного, незнакомого («Это мне техник мой сделал на память»). Его руки ведут самолеты навстречу друг другу. В сантиметре от серебристого черный поднимает нос и подставляет незащищенное брюхо.

— Тут я его винтом снизу — под фюзеляж. Удар! Все!

Он показал, как серебристый пронесся, рубанув винтом, и пока черный падал свечой вниз, серебристый, медленно крутясь, по спирали шел к земле. И в нем был молодой Витт Скобарихин. Как-то ему там, после страшного удара?

— Я на какой-то момент сознание потерял. Удар был ошеломляющий, показалось, выбрасывает меня из самолета. С этой мыслью сознание и отключилось. Пришел в себя, сразу опробовал мотор, а он дрожит как в лихорадке, не тянет. Рули не слушаются. Собрался прыгать, хотел отстегнуть ремни, а они порваны! Вот так силища удара! Тогда почувствовал, что живот и грудная клетка болят, да не до того было. Гляжу, земля еще далеко — тысячи две метров, время есть мотор укротить, так попробую. Начал спокойно подбирать режимы. То прибавлю газ, то убавлю. Начал мой самолет выходить за горизонт. Гляжу, моя эскадрилья разогнала японцев. Значит, можно мне домой лететь. Добрался, доложил Григорию Кравченко — прославленный летчик был, за бои в небе Китая Звезду Героя получил, за Халхин-Гол — вторую. Он с недоумением говорит: «Как же это ты при лобовом таране — и жив остался? Может, не лобовой?» Тут техник Танетко докладывает: «Кусок черной резины от колеса с японскими иероглифами торчит в фюзеляже «ишака», так что таран лобовой был».

В общем, еще бы пять сантиметров — и удар пришелся бы не о резиновое колесо японской машины, а о металлическую ногу. Тут бы мне и конец! — закрутил головой Скобарихин, удивляясь счастливой случайности и себе самому, молодому, рисковому. — Да, прилетели мои хлопцы, а я в сторонке стоял. Слышу, Федя Голубь, которому я руководство эскадрильей передал, когда в лобовую на того самурая решил пойти, докладывает: «Боевое задание выполнено. Комэск Скобарихин, спасая Вусса, таранил самолет противника и погиб. Вусс сел на вынужденную».

А у самого слезы в голосе.

«Вот он, твой Скобарихин, — рассмеялся Кравченко, — оглянись». Обнимались мы, целовались на радостях. Все спрашивали, не болит ли у меня что после таранного удара. А мне совестно было сказать, что весь верх живота разламывается. Видно, и печень, и селезенку тряхнуло, да молод был, здоров, все до свадьбы зажило, врачи на медосмотрах не замечали даже.

— Но вы, Витт Федорович, так и не рассказали, что заставило вас пойти на таран?

— Мог погибнуть Вася Вусс. Он тогда в первый раз в бою был, и я, как командир эскадрильи, отвечал за него.

А к нему подошел самурай, и я видел, как пулеметная трасса — дымчатая такая — проскочила от японца к Вуссу. А японцы меткие стрелки, вот я и ринулся на него, отвлекая от Вусса.

— После вас таран повторили другие летчики на Халхин-Голе…

— Да. Москвич Виктор Кустов 3 августа остановил бомбардировщик ударом по фюзеляжу, не дал сбросить бомбы на наши позиции. Погиб…

Скобарихин склонил голову, помолчал, отдавая дань памяти героя.

— И третий таран — Александра Мошина, отрубившего хвост японскому истребителю. Мошин рубанул по хвосту, как Губенко. Этот прием самый верный. И знаете, я видел в годы Великой Отечественной четыре тарана. Один бой был очень похож на мой с самураем.

— Расскажите, пожалуйста!

— Я в 1942-м был отозван с дальневосточной границы, где командовал полком, и назначен заместителем командира 201-й истребительной дивизии, позже переименованной в 10-ю гвардейскую. Дивизия наша базировалась на Таманском полуострове у станции Крымская. Задача была — прикрывать наши позиции, особенно танковые части, от бомбежек.

И вот как-то вижу: наш «ястребок» идет на встречном курсе на «мессера». В лоб, как я когда-то! Наш не сворачивает, а фашист сдрейфил, свернул в сторону: у них же приказ был — «во избежание таранных атак советских асов не приближаться к ним ближе чем на 100 метров». Он и выполнял приказ! Немцы в большинстве своем очень дисциплинированны, все инструкции и циркуляры выполняют. С одной стороны, это хорошо, а с другой — сколько гнусных дел они натворили, а потом оправдывались тем, что, дескать, приказ выполняли, не виноваты!.. Да, так вот дальше. Наш «ястребок» догоняет улизнувшего фашиста и снова идет в лоб. А трасс от выстрелов не видно! Патроны, видно, у обоих кончились. Вижу, фашист перед самым ястребком нос поднял, чтоб вверх уйти, как мой самурай. А «ястребок» его винтом в угол меж фюзеляжем и плоскостью — бах! Фашистский «мессер» развалился на две части, а наш загорелся, и летчик выпрыгнул с парашютом.

Я давай его разыскивать по войсковым частям. Оказывается, сел у танкистов, те своего защитника и накормили, и перевязали — у него лицо было слегка обожжено. Узнал я его фамилию — Владимир Прохоров, курянин. Прошел всю войну, уволился в запас.

А я пока его бой наблюдал — свой заново пережил. И казалось мне, что мой бой был давным-давно, а на самом деле всего-то три года назад.

— А где место вашего тарана?

— Между озером Буир-Нур и излучиной Халхин-Гола, над солончаками.

— Если бы вам пришлось выбрасываться с парашютом, то ближе были японцы, а наши — дальше…

— Кто ж о себе в бою думает?