Глава 1

Знакомство

Идя по пляжу, босыми ногами я иногда заступал в воду, иногда шагал по песку, и ногам было холодно. Прохладно им было, но я ничего не имел против. Потому что очень приятно гулялось мне в то раннее утро, когда я чувствовал море не только глазами и носом, но и кожей. Но и сердцем.

Удивительный разговор о сердце услыхал я в час восхода. У самой воды на моём пути стояли двое. Взрослый мужчина и маленькая девочка стояли и смотрели на горизонт. Смотрели на очень тёплый, тихий и чарующий свет впереди. Первые лучики этого розового света падали в воду, и пустыня перед нами сверкала золотыми огнями, облагораживая душу. Огни света отражались в серо-голубых добрых глазах взрослого мужчины и на сияющем лице малышки.

— Сияешь? Отчего ты так сияешь, Леночка? — негромко и тепло спросил мужчина. Лёгкий ветерок взял в свои ласковые руки прядь волос девочки и, очевидно, играясь, набросил ей на лицо эту пышную прядь. Девочка естественным движением головы откинула каштановые волосы назад и, улыбаясь, ответила:

— Ой, папочка, мне так тут нравится. Так хорошо.

— А чем ты чувствуешь, что тебе хорошо? — спросил Лену отец.

Дитя задумалось, опустив голову. Опять воцарилась тишина, прерываемая лишь легким шумом первых дочерей прибоя. Чтобы не нарушать это задумчивое молчание, я тоже остановился, перестав шлёпать ногами по воде. Мне почему-то стало интересно, какое-то чувство не позволяло идти дальше. Уже в тот миг это загадочное чувство сказало: «Не пройди мимо, Максим». И я не прошёл. Я остался.

Я видел, как серьёзно, но со всё тем же лёгким сиянием в глазах, без напряжения, девочка думала. Мгновение, и вот она улыбнулась вновь. Она ответила отцу, прижав маленькую ладошку к груди:

— Здесь моя радость. Это мое сердце. Оно вдруг превратилось в такое большое-пребольшое. Оно хочет всех обнять...

Я был зачарован. Дальше идти я просто не мог. Мне стало легко и хорошо, так, как будто сердце маленькой девочки действительно обняло меня, согрело своей светлой детской любовью. Да, наверное, все так и случилось, потому что с того момента и на весь день легкость и радость не покидали мою грудь. Было очень легко...

Чуть позже на пляж приехала на машине молодая семья — смуглый черноволосый парень, белокурая стройная девушка с голубыми глазами и их дети — мальчик и девочка. Они остановились неподалеку от нас, желая скорее всего того же, что хотели и мы — встретить солнце.

Маленькие дети, радостно смеясь, первыми выскочили из автомобиля и побежали к воде. Поравнявшись со мною, Леной и ее взрослым спутником, они остановились у самой кромки гигантской голубой степи. Девочка присела на корточки и опустила руки в море, а мальчик подошёл к Лене и принялся с детской простотой ее рассматривать. Лена повернулась к нему, улыбнулась и сказала:

— Привет.

— Привет — улыбнулся мальчик.

Две пары чистых и ясных детских глаз несколько секунд изучали друг друга, потом Лена спросила:

— Как тебя зовут?

— Женя. А тебя?

— Меня — Лена.

Женя кивнул в сторону мужчины с добрыми глазами, стоящего рядом с Леной, и поинтересовался:

— А этот дядя — твой папа?

— Да, это мой папочка, — произнесла Лена, обняв своего отца и прижавшись к нему ласково и нежно. Её отец счастливым взглядом отвечал ей, и мы — я и успевшая выбраться из легковушки молодая чета, любовались этой трогательной сценой.

Сестра Жени, всё время где-то гулявшая, всем интересующаяся и любопытная, вдруг очутилась возле меня. Я заметил это, посмотрев себе под ноги. Малышка стояла почти вплотную передо мною — задрав голову и хлопая глазами, она разглядывала моё лицо. Достав из пакета яблоко, я протянул его девочке. Действительно, дети радуются каждому пустяку, и нет ничего светлее и естественнее, чем детская радость. Девочка улыбнулась, обнажив жемчужные зубки, и взяла яблоко. Она держала его в руках и не ела. Она смотрела на меня и улыбалась, как будто чего-то дожидаясь.

Я решил продемонстрировать ребенку, что нужно делать с яблоком. Выудив из сумки другое, я показал его малышке, потом поднес ко рту и, подмигнув девочке, откусил кусочек. Она сделала то же самое со своим, и, смотря мне в глаза, засмеялась. Не выдержав, засмеялся и я...

Наш хохот привлек внимание Жени.

— Что это за дядя? — спросил он у Лены, и, видя нас с его сестрой смеющимися, хихикнул сам.

— Не знаю, — ответила Лена, глядя на меня и улыбаясь.

Мы смеялись. Наш с незнакомой девочкой смех стал чередоваться — она отсмеётся, успокоится, и тогда, в ответ на её радостный взгляд, начинаю гоготать я. Но нарочно делаю это неестественно жутким голосом, что ещё больше зажигает хохотунью. Женю и Лену это тоже развеселило, они подбежали ко мне, и вскоре все три малыша смеялись, не имея сил, чтобы успокоиться, потому что я ещё два или три раза проделал это, с баса перейдя на сопрано. Дети смеялись, глядя мне в глаза, а я, млея от огоньков их взглядов, находился на вершине блаженства. Когда ребята успокоились, я достал из сумки следующие два яблока и угостил Лену и Женю. Мальчик и девочка приняли подарки, и Лена сказала:

— Спасибо.

— Спасибо, дядя, — поблагодарил меня Женя.

Пока он и незнакомая мне девочка — его сестра, ели яблоки, Лена не отрываясь смотрела на меня, оглядывала меня своими искрящимися огоньками с ног до головы. Девочку больше интересовал я, чем фрукт в ее руках. Она подошла ко мне и, улыбаясь, произнесла:

— Меня зовут Лена. А тебя?

— А меня — Максим.

— А меня — Женя, — не переставая хрустеть яблоком, вмешался в разговор мальчик. Его сестру звали Светой...

Так я познакомился с детьми, а после — и со всей взрослой половиной нашей группы. Мы некоторое время разговаривали с отцом Лены и родителями Жени и Светы, стоя на дороге первых морских волн, стремительно несущихся, но оседающих у наших ног. Дети играли, а мы говорили, и я даже не помню — о чём. Помню только, что было очень легко. И очень приятно.

Взрослого спутника Лены звали Олегом. Он предложил нам всем пойти прогуляться в горы. Парень с девушкой отказались, сказав, что собираются уезжать и приехали на пляж только для того, чтобы проститься с морем. Я же наоборот согласился...

Мы с Олегом и Леной, стоя у дороги, смотрели, как их белая машина удаляется в другие места, в другую жизнь, и Лена, подняв руку, махала автомобилю вослед. Затем, повернувшись и посмотрев сначала на отца, а потом на меня своими радостными глазами, она, улыбающаяся и милая, сказала:

— Пойдёмте.

И поскакала вприпрыжку по дороге в сторону изумрудных гор, спрятавшихся в густых лесах, хвое и листве, в траве лугов и в цветах. Мы пошли за ней. Золотой круг провожал нас, поднимаясь над морской водой. Золотая звезда уже тогда знала, наверное, куда мы уходим. Она как будто радовалась тому, что там, в горах, я подружусь с Леночкой и познакомлюсь с тайной, которая изменит всю мою жизнь...

 

Глава 2

Дочь Солнца

Часть дороги мы шли молча. Мы любовались природой. И Леночка любовалась. Она, как только мы забрели в рощу, вдруг вся притихла и перестала скакать и кружиться. Она шла впереди нас по дороге, то смотря себе под ноги, то задирая голову и наблюдая за чем-то вверху, то с интересом глядя по сторонам. Но вокруг ничего не было — ни магазинов с игрушками, ни качелей-каруселей, ни сладостей и прочего. Вокруг был только лес. Густой и живой, молодой и старый, дикий и привыкший к человеку лес. Он больше всего интересовал маленькую девочку. Она шла, дотрагиваясь до кустов и листвы, распрямлённая и красивая, несмотря на то, что её возраст не превышал восьми-девяти лет. И уже тогда я почувствовал нечто, светлым кольцом окружающее её, нечто, привлекающее и вдохновляющее бабочек садиться на её плечи; пыльцу — падать на неё сверху — с каких-то больших жёлтых цветов, облаком красоты и блаженного аромата; птиц — не бояться её и петь даже тогда, когда она легко и осторожно... прикасалась к ним.

— Как ты это делаешь? — спрашивал я у неё.

Её детские светящиеся глаза смотрели на меня, и она тихо отвечала:

— Я их люблю...

Чуть позже мы свернули с туристского маршрута и углубились в густую чащу. Точнее, первой это сделала Лена. Она шла впереди нас по дороге, но в один момент пути она почему-то свернула в кусты и исчезла в зелёных зарослях деревьев и цветов. Мы с Олегом переглянулись, и он, пожав плечами, последовал за своей дочерью, а я — за ними. Некоторое время мы карабкались по бездорожью прямо в гору — через кустарник, заросли толстостебельных трав и папоротника. Кое-где нам на пути встречались кучки мусора, красноречиво подтверждающие близкое присутствие курортных баз отдыха, но мы игнорировали эту дисгармонию в окружающей среде, созданную самым невоспитанным сыном природы. Мы взбирались всё дальше и дальше, и вскоре всякие признаки цивилизации исчезли.

— Куда ты завел нас, Сусанин-герой? — спросил я у девочки, когда мы достигли маленькой полянки среди хвойных деревьев, усыпанной цветами всех сортов и оттенков, которые нам дарит свет.

— Не знаю, ребята, — выразительно ответила она, — я сам здесь впервой.

Подобрав хворостину у себя под ногами, я, посмотрев на Олега, сказал:

—Давайте отрубим Сусанину ногу!

Потом медленно пошёл к Лене. Она заливисто, но как-то просяще смеясь, отступала, а затем повернулась и побежала. Я погнался за ней. Убегая, сквозь хохот, Лена в рифму просила меня:

—Не надо... Не надо, я вспомнил дорогу.

Не обращая внимания на её просьбу, я прыгнул, пытаясь схватить её за ногу, но она вильнула в сторону, и я пролетел мимо неё — смеющейся и весёлой. Сделав вид, что недоволен, я уселся на траву и сказал:

—Ну, я так не играю. Ты бегаешь, как лошадь...

Я предложил Олегу и Лене разделить завтрак, который захватил утром с собой. Они согласились. Мы ели бутерброды и запивали их нарзаном. Мы разговаривали и шутили, потом Лена встала и ушла в чащу. Она вскоре вернулась, неся что-то в руках. Она положила это перед нами на траву, и мы увидели, что в аккуратно и умело свёрнутой гибкой и сухой коре она принесла нам ягод.

— Сколько ягод! Они все съедобные? — спросил я.

— Они хорошие и вкусные. Кушайте, — радостно заявила малышка. Мы, прибрав оставшийся после пикника мусор, принялись за ягоды. Лена не ела. Она сидела, обняв руками ноги и положив подбородок на колени, смотрела перед собой. Добрыми глазами смотрела. О чем-то думала, наверное. Потом тихо запела.

Она запела. Сначала я не прислушивался к этому тихому детскому пению. Но, постепенно песня маленькой девочки проникла в меня, превратив всё моё существо во внимание. Эта песня... Она что-то сделала со мной. Что-то сотворила с моим сердцем. Нежная и тёплая, она ласково лилась по поляне. В столь раннем возрасте у Лены был абсолютный слух и звонкий голос. Девочка пела грустную песню. Исполняла от всей души, но негромко, положив голову на колени и отключившись от окружающей действительности. Глаза её были не печальны, а всё так же светлы и добры. Она выводила нараспев, осмысленно и выразительно:

Ночь где-то солнце прячет,

Звёзды сияют прямо,

Маленький мальчик плачет,

Бомба убила маму...

Взрослые люди воюют,

Взрослые люди дерутся,

Дети их ярость чуют,

Но дети не разберутся.

Что делят взрослые дяди?

Что так глядят упрямо?

Денег ли, власти ли ради

Бомба убила маму?..

Мелодия была прекрасной. Союз мелодии и голоса поразил меня. К тому же песню исполняло совсем юное создание. Простые, но глубоко затрагивающие душу слова, запомнились. Я помню их до сих пор.

Прекратив есть ягоды и разинув рот, я слушал Лену. Вскоре она это заметила. Она окинула моё удивленное лицо детским чистым взглядом, улыбнулась и зазвучала другими, уже весёлыми и радостными, ритмами и стихами...

Я не отрываясь следил за тем, как красиво и естественно, без стеснения и робости пела маленькая солистка. Как будто вся чистота природы собралась тогда в ней, сидевшей на густой траве поляны, поющей радостно и светло. Её брови приподнялись, а глаза сверкали солнечным огнём от вдохновения, наполнявшего её сердце. Если бы вы только знали, как она радовала слух своим голосом. Сколько же любви в нём читалось, сколько веры. Сколько мягкости и тепла. А ведь девочка была ещё совсем мала.

«Что же из неё вырастет? В какого ангела она превратится, когда станет взрослой?» — подумал я тогда.

Я посмотрел на Олега. Он, наверное, уже привык к музыкальной одарённости своей дочери, потому что безо всякого удивления, просто улыбаясь, наблюдал за ней.

 А она всё пела. Пела новые песни с незатейливыми, но всё же имеющими какой-то особенный глубинный смысл словами. Мелодии с прекрасными мотивами и стихи были мне совершенно незнакомы. Я их никогда не слышал раньше, но в тот момент я не догадался спросить у Лены, что она поёт, и кто это сочинил.

Когда она закончила, и сидела среди цветов с развевающимся на лёгком ветерке каштановым чубчиком, улыбающаяся и ждущая моих оценок, я долго смотрел на неё. Смотрел так, что она перестала улыбаться и серьёзным, но ласковым взглядом отвечала мне.

Я сказал:

— Лена... Как красиво, Лена...

— Спасибо, Максим.

— За что же, Лена?

— За слово «красиво».

— Это тебе спасибо...

Потом наступила тишина. По крайней мере, для меня. Я прилёг на траву и попытался думать. Лена обращалась ко мне, и Олег разговаривал с ней, но я их не слышал. Я думал о детях.

Великий поэт и эрудит Халил Джибран писал:

«Ваши дети — это не ваши дети.

Они — сыновья и дочери зова жизни, адресованного ей самой. Они появляются на свет при вашем содействии, но рождены не вами.

И хотя они находятся при вас, но вам они не принадлежат.

Вы можете дать им свою любовь, но не свои мысли, ибо у них есть собственные мысли.

Вы можете приютить у себя их тела, но не их души, ибо их души живут в обители завтрашнего дня...

Вы можете попытаться стать подобными им, но не пытайтесь уподобить их себе.

Ибо жизнь не течёт вспять и не задерживается во дне вчерашнем...»

Совсем недавно я запомнил эти строки, запомнил только потому, что они полностью противоречили моему едва начинающему формироваться отношению к воспитанию детей. Действительно, я считал, что всё написанное выше — полная чушь, ибо, как можно думать так? Как можно называть своих детей не своими?

Глядя на Лену, я невольно воспроизвёл в памяти слова поэта, и мне показалось, что он не на шутку прав... «Ваши дети не ваши ... не пытайтесь уподобить их себе...»

«Правда!» — думал я. — Чувствую, что в его словах много правды. Но не могу понять эту правду. А ведь она важна...

Лена ушла в дальний угол полянки и собирала там цветы. А мы с Олегом, развалившись на душистой траве, смотрели, как белые и лёгкие, словно пух, облака бежали по синему-синему небу.

— Олег, — позвал я его, желая спросить кое-о-чём.

— М-м, — промычал он сонно и как будто издалека, хотя лежал рядом.

— Скажи, Олег, где Лена научилась так петь?

— Я не знаю, — немного помолчав, ответил он.

— Как это — «не знаю»? Ты же её отец. И не знаешь. Как так может быть?

Олег молчал. Я приподнялся и посмотрел на него. Он лежал в траве, его лицо утопало в густой зелени. Он лежал с закрытыми глазами и улыбался.

«Приятный тип, — подумал я. — Улыбается всё время. Но только немного странный, как мне кажется».

— О чём ты думаешь, Олег? Чего ты улыбаешься? — поинтересовался я, надеясь, что он сейчас расскажет что-нибудь смешное.

Он открыл глаза и взглянул на меня. Потом закрыл их снова. И ответил с такой же, как и прежде, лёгкой улыбкой на лице:

— Я улыбаюсь, потому что мне хорошо. Очень хорошо — солнце светит... Как ярко оно светит! — последнее предложение он произнёс как-то странно. Не было никаких суетливых эмоций в его тихих словах. Чувствовалось только спокойное и лёгкое блаженство.

— Любишь загорать? — спросил я с непониманием.

— Нет... — ответил он. — Я люблю солнце.

— Солнце?

— Я люблю Себя, обитающего там… - добавил он еле слышно.

— Как это, интересно?

— Думаю, мне будет трудно объяснить это тебе сразу. Это вообще необъяснимо. Нужно испытать Ясный День, чтобы это понять.

— Ясный день?

— Да.

— Как это?

Олег открыл глаза и посмотрел в небо. Он посмотрел на солнце, пробивающееся сквозь ветви сосен к нам в тень, и спросил меня:

— Ты видишь это Солнце, Максим?

— Конечно же, я вижу его, — опять удивился я.

— Когда ты увидишь это Солнце, тебе не надо будет рассказывать про Ясный День. Тебе вообще ничего не будет нужно в тот миг, когда его лучи коснутся тебя. Ясный День - это состояние, при котором ты узнаешь, кто ты есть на самом деле. Когда это произойдет, тебе уже не нужно будет верить, ты будешь точно знать...

Что-то до странности знакомое было в его словах. Что-то, что я уже слышал. Когда-то. Давным-давно. Слышал, но совершенно забыл. Что же это?

— Ясный день, — повторил я вслух, не заметив, что Лена подошла к нам. Она взглянула на меня, потом на отца, а после опять на меня. На её голове красовался венок из луговых цветов. Она присела возле меня и положила голову на мою руку. Она что-то отвязала у себя за шеей и вытащила из-за пазухи странный амулет на верёвочке. Девочка рассматривала его, и я, любопытства ради, тоже взглянул на него, не переставая думать о словах Олега. Но амулет оказался до того необычным, что я забыл, тут же забыл про всё.

Лена держала в руках квадратную чёрную пластину небольших размеров. Тем не менее было чётко видно, что в центре пластины, на фоне белого земного горизонта и ночного звёздного неба изображался человек. Точнее, это был черный силуэт человека, на который из космического пространства опускался столб белого света...

«Странное украшение», — подумал я.

Лена повернула амулет, и я увидел другую его сторону с не менее таинственной картинкой. Там было белое солнце с отходящими от него лучами. Лучи оканчивались изящными ладонями рук. Не знаю, почему, но я вдруг почувствовал что-то родное, что-то далёкое и забытое, но родное...Чувства были настолько сильными, что я даже вздрогнул... Я начал всматриваться в это Солнце, желая запомнить каждую его деталь, и вдруг... С талисманом на моих глазах стало твориться что-то необычное. Картинка с белым солнцем стала исчезать в какой-то дымке... и вот... нет её! Вместо неё — ярко-белая, светящаяся дымка, и другая, другая картинка! Всего лишь на несколько секунд появилась золотая двуглавая птица, похожая на какой-то герб. Я даже толком не успел разглядеть её. Запомнилось только, что в одной лапе она держала Земной шар, а в другой — большой меч...

Я мотнул головой, протер глаза, и это видение исчезло. Вместо него — вновь белое солнце...

«Что за чертовщина!» — подумал я.

 — Что это ты там держишь в руках? — спросил я Лену.

— Это оберег.

— Какой он у тебя... — я хотел его охарактеризовать, но не нашёл подходящего слова.

— Какой? Какой он у меня? — заулыбалась Лена, отстранившись от моей руки и заглядывая в глаза.

— То ли мне померещилось, то ли...

— Тебе не померещилось, вовсе не померещилось.

— Что же это было?

— Это был герб. Это был герб старинной Страны.

«Бред какой-то», — подумал я и ничего не ответил... Я хотел было встать, но не смог, потому что неожиданно почувствовал... На мгновение мне показалось, что возле нас кто-то или что-то есть. Кто-то или что-то огромное. Оно было растворено в природе, окружающей нас. И природа отреагировала на диковинную вещицу в руках маленькой девочки. Я услышал, что наступила загадочная тишина. Перестали петь птицы. Куда-то делся ветер с его приятным шуршанием в листве и траве. Стрекотание кузнечиков как будто бы прекратилось. Казалось, что гигантское существо природы, живущее своей жизнью и своими ритмами, на полянке, где мы сидели, замерло и прислушивалось к нам. Как если бы мы позвали природу по имени...

Лена, не замечая моего замешательства, взяла и повесила эту вещицу прямо мне на шею.

— Ты чего это, Лена? — спросил я, опешив.

— Я дарю тебе его.

— Но я не могу принять такой подарок. Он должно быть очень ценный, — я встал с земли.

— Да, он ценный. Потому что многие добрые дяди и тёти носили его. У себя на груди. Возле золотого сердечка... — лепетала девочка, поднимаясь вслед за мной.

— Вот поэтому и забери его обратно, — перебил я её, снимая талисман с шеи. Но Лена остановила меня. Она сказала:

— Я не могу его забрать. Теперь уже не могу. Ведь я же подарила. От всей души...

Она была немного растерянна. Складывалось впечатление, что ребенок не понимал, почему я не хочу брать талисман себе. Лена могла расстроиться, а мне не хотелось, чтобы она печалилась. Я решил поискать поддержки у Олега и, беспомощно взглянув на него, попросил:

— Олег, объясни ей...

Олег выглядел весьма веселым. Было похоже, что происходящее развлекало его. Он спросил, улыбаясь:

— Что объяснить?

— Ну как, что? Это же, наверное, драгоценная вещь. Она еще может понадобиться твоей дочери. Деньги всегда нужны.

— Лена не моя. Пусть решает сама.

Девочка дёрнула меня за майку. Я взглянул вниз и увидел её светящиеся добром глаза.

— Максим, ведь я же от чистого сердца. Ведь дарить так приятно. Так хорошо. Если мне хорошо, то нужно, чтобы и другим было хорошо. Чтобы и тебе. А тебе все равно нехорошо. Почему, Максим?

Её взгляд был умоляющим и светлым. И мне вдруг показалось, что я чего-то не понимаю. Не Лена, а я.

— Прости меня, Лена, — приглушенным голосом сказал я.

— За что? — она ласково и внимательно смотрела на меня, смотрела, как будто зная, но все же желая услышать, за что я извиняюсь.

— За то, что мне было нехорошо. Но теперь мне хорошо. Очень. Правда, — я улыбнулся, забыв о деньгах и драгоценностях и подумав о сердце маленькой девочки. — Обещаю хранить твой подарок и никогда с ним не расставаться. Обещаю помнить о тебе и твоей доброте.

Её лицо перестало быть серьёзным. Как луч солнца, заиграла на нём радостная улыбка. Она опять принялась дергать меня за майку и просить:

— Наклонись, Максим. Наклонись.

Я присел перед ней на корточки, и она сняла с себя венок из цветов и надела его на мою голову.

— Вот теперь всё правильно. Тебе хорошо, и ты в цветах, — заключила она.

Она была права. Мне было хорошо. И цветы были не только под ногами. Они лежали на голове. Они цвели в сердце...

Мы не торопясь шли обратно. Дорога серпантина зигзагами исчезала в зелёных зарослях. Лена опять беззаботно скакала и прыгала впереди нас. В её руках всеми оттенками радуги переливался букет красивых цветов. Иногда нам встречались люди, и тогда Лена брала из своего букета цветы и дарила их прохожим. Прохожие были очарованы. Они брали из её рук цветочки и называли её кто как:

«Ах ты мой котёночек».

«Спасибо, золотце».

«Это мне? Моя же ты красавица!».

«Ты посмотри, дорогой. Похоже нам дарят цветы. Спасибо, солнце!» — слышал я реплики приятно удивлённых и умилённых людей. Маленькая девочка творила с ними чудеса. Обыкновенные чудеса. Потому что люди, получавшие от неё подарок, вдруг сами становились тем, что дарила Лена. Они на моих глазах превращались в цветы.

Я посмотрел вокруг. Мне самому захотелось нарвать цветов и раздавать их людям. Но нас окружала густая роща деревьев, в тени которых не было того, что я искал. Я догнал Лену и сказал:

— Дай и мне чуть-чуть.

Она, улыбаясь, удивлённо смотрела, а потом, очевидно поняв мои намерения, отделила от своего букета добрую половину и передала её мне. И я сказал:

— Чур, следующие мои. А твои — за ними, ладно?

— Ладно, — звонко ответила девочка.

И я с большим усердием принялся высматривать на дороге очередную «жертву». «Жертва» долго не шла. Но вот я заметил, как из-за поворота, образованного песчаным серпантином и стеной густых зарослей деревьев, появились три фигуры. Три человека медленно брели, сокращая расстояние между собой и желающим подарить цветы.

«Что они скажут, когда я предложу им цветы?» — подумал я, позволив смущению овладеть рассудком. Я был смущён. Стеснение и что-то вроде робости сковывали меня и мои действия, заставляя волноваться.

Выбрав из букета три самых красивых цветка и зажав их между большим и указательным пальцами левой руки, я пошёл дальше, опустив глаза в землю.

«Смотреть не буду. Услышу шаги перед собой, вытяну руку с цветами вперед и скажу — это вам», — решил я, чтобы не стесняться.

Так я и шёл, не поднимая глаз. Вскоре послышались шаги. Мы сближались с идущими нам навстречу. Когда шарканье ног по грунту дороги совсем приблизилось, когда я увидел эти женские ноги, я сделал так, как решил. Я протянул руку с цветами, и, остановившись, но не глядя на тех, к кому обращался, сказал:

— Это вам.

Раздался звонкий лучистый смех. Я поднял голову и осмотрелся. Передо мной стояли три девушки. Чуть сбоку Лена умирала от счастливого смеха. У неё был очень заразительный смех. Мне самому стало смешно. Я спросил:

— Чего ты гогочешь?

— Как ты... — она покатывалась, не в силах ответить. — Максим... как смешно ты сделал.

— Да ну тебя, — сказал я ей, перестав смущаться и наполняясь счастьем, легко передающимся от этой девочки.

Я снова посмотрел на девушек. Они недоумённо улыбались, глядя то на меня, то на смеющуюся Лену.

— Ну что же вы не берёте? — спросил я.

— Это нам? — поинтересовалась одна из них.

— Вам, вам. Кому же ещё?

Они взяли цветы. Каждая прикоснулась к моей руке. Они поблагодарили меня и спросили:

— Почему вы дарите нам цветы, молодой человек?

— Потому что вы красивые.

Они заулыбались пуще прежнего.

— Потому что ты скоро будешь мамой, тётенька, — сказала Лена, подойдя к девушке, стоящей в центре встреченной троицы. Только после этих слов маленькой девочки я заметил, что девушка, к которой она обращалась, беременна. Лена дала ей ещё один цветок и сказала:

— Не выбрасывай его, пока не завянет, тётенька. И вы, тётеньки, тоже не выбрасывайте.

— Как тебя зовут, милая? — одна из девушек присела перед Леной, взяв её за плечи и тепло разглядывая её.

— Лена.

— Мы не выбросим, Лена. Ни за что не выбросим эти цветы. Правда, девчонки?

— Правда, — ответили её подруги.

Потом та, которая была беременна, еще раз тихо проговорила:

— Правда...

Мы двинулись дальше. Теперь наступила очередь Лены дарить цветы. Но она не думала об этом. Она беззаботно и вприпрыжку бежала, дотрагиваясь свободной рукой до листочков кустов, растущих возле обочины. Скорее всего, девочка даже не обратила внимания на показавшегося вдалеке человека. Он быстро приближался к нам. Он миновал Лену, но малышка не дала ему цветок. Он шёл навстречу мне.

«Как же так? — подумал я. — Она, наверное, забыла. Она, наверное, считает, что я должен...».

Я посмотрел на встречного. Его возраст не превышал пятидесяти лет. Он был одет в серый костюм с галстуком; на его пиджаке, возле нагрудного кармана, висел бридж с какой-то надписью — что-то вроде: «Федеральный судья... и т. д.». В руках он нёс чемоданчик... Его лицо имело типичные чиновничьи формы: стандартные лоснящиеся щёки, стандартный нос... И ещё. У него были стеклянные, неживые глаза.

Я видел, как Лена остановилась и обернулась. Она смотрела на цветок в моей руке, на то, как, не заметив подарка, мужчина зацепил эту руку, пройдя мимо. Цветок упал на землю. Мужчина же, почувствовав столкновение, остановился, обернулся и злобно уставился на меня.

— Ты чё, козёл, с травой на башке, — сказал он хриплым голосом, глядя на мой венок. — По роже захотел?

Ему показалось, что я толкнул его. Не зная, что ответить, я безмолвно стоял, сжимая букет в руке. У меня было слишком тёплое настроение, чтобы на грубость отзываться грубостью.

Видя, что я молча стерпел обидное слово, он, решив, что отомстил мне достаточно, сказал:

— Смотри по сторонам, когда по дороге идешь. А то можешь без головы остаться, придурок.

Сказав это, он продолжил свой путь. А я остался стоять, чувствуя, как хорошее настроение улетучивается секунда за секундой. В глубине души закипала злость. Мне всё больше и больше казалось, что этого так оставить нельзя. И я решил догнать обидчика. Я уже собрался было бежать за ним, как вдруг почувствовал уже знакомое дёрганье за майку. Я посмотрел вниз и увидел Лену. Она улыбнулась мне, потом, присев, подняла с земли упавший цветок и вложила его в мою руку.

— Не злись на него, пожалуйста, Максим. Лучше пожалей его, пожалуйста, — просила она, как-то странно произнося местоимения «него», «его»... Я тогда не обратил на это странное произношение особого внимания, потому что сама просьба меня удивила.

— Почему я должен его жалеть?

— Потому что он жалкий.

— Но почему, Леночка?

— Потому что он злой. Потому что у него глаза пустые.

— Ну и что же?

— Это значит, что он никого не любит. Он не любит лес. Он не любит небо и звёзды. И море не любит. И людей. У него нет любимых...

— За что же его жалеть, Леночка? За то, что он никого и ничего не любит?

— Да. Потому что его тоже никто не любит.

С самого начала этого разговора у меня уже была заготовлена для маленькой девочки обширная нравоучительная проповедь о злых людях и о том, что, если их жалеть, то они усядутся на голову, и о том, что добро должно быть с кулаками и еще много всего прочего. Но последняя её фраза, произнесённая с особой интонацией, с интонацией неописуемого участия, поразила меня. И я вдруг понял, как тяжело жить тому человеку, который недавно прошел мимо нас. Правда, чистая правда, что его никто не любит. Никто во всём белом свете. Потому что любить могут живые люди, в глазах которых ещё горит огонь, глаза которых не абсолютно пусты. Но живые люди избегают мертвецов, подобных этому человеку. Живым людям невыносимо с такими. И поэтому мертвецы одиноки. Абсолютно одиноки. Во всём белом свете одни.

Напрашивался ещё один вывод. Чем больше ты любишь, тем больше любят тебя, тем счастливее ты себя чувствуешь.

Я вспомнил слова: «Возлюби ближнего своего»... И поразился опять. В этих трёх словах, в трёх простых словах — великая формула счастья. Ближний — это тот, кто тебе дорог. Одни считают ближними свою семью, другие — семью и друзей, третьи — улицу, четвёртые — город. Есть такие, для которых дорог целый народ. Наверное, такие есть. Может есть и такие, для которых ближний — это любой человек. А может быть не только человек? А может быть вообще всё, что рядом? И возможно, что говоря: «Возлюби...», под словом «ближний», Он имел ввиду весь мир. Любить, самозабвенно любить весь мир — не это ли счастье? Ведь тогда весь мир будет самозабвенно любить тебя...

Я посмотрел на Лену и пожалел в душе оскорбившего меня человека. Потом я подумал:

«Откуда же в столь ещё маленькой девочке такое большое, огромное понимание человека? Откуда? Может быть прав Олег, говоря: «Она не моя?»

— Чего мы ждём? — спросил он, когда догнал нас.

— Тебя, — сказали мы с Леной хором.

Он улыбнулся, и мы пошли дальше. Мы с Леной забыли про злого человека. И опять принялись раздавать цветы. И опять стало хорошо. Необыкновенное счастье опять расцветало в сердце чудесной музыкой, той, которую я уже слышал когда-то. Когда-то в детстве...

 

Глава 3

Имя

Мы спустились к пляжу. Тёплая музыка из детства окутала моё сердце ласковой пеленой. Ретроспектива счастливых кадров из ленты детства волной любви захлестнула сознание, и я превратился в маленького ребёнка. Все проблемы, заботы, страхи и комплексы оставили меня. У Лены же их, судя по всему, просто не было. И поэтому мы с ней веселились, как могли. Раздарив все цветы, мы принялись петь песни. Сначала мы спели напару песенку из детского фильма «Красная шапочка». У нас это очень мило получилось, и люди улыбались, когда мы вместе с Леной повторяли слова внучки-путешественницы, носившей красный головной убор:

А-а, в Африке горы вот такой вышины.

А-а, в Африке небо вот такой ширины.

А-а, крокодилы, бегемоты,

А-а, обезьяны, кашалоты,

А-а, и зелёный попугай,

А-а, и зелёный попугай!

Потом мы решили спеть «Крылатые качели», потом мы исполнили «Над нами огромное небо», затем ещё что-то.

Удивительный дар маленькой девочки, её умение вкладывать всю душу в песню привлекали внимание многих отдыхающих, которые уже заполнили весь пляж. Когда мы проходили мимо группы сидевших в тени деревьев молодых людей, один из них сказал:

— Эй, артисты! Ай-да к нам.

— К вам? — спросила Лена.

— Да, к нам. Мы ведь тоже поём, — ответила ей молодая девушка. — У нас есть, к тому же, инструмент.

Мы увидели под деревом гитары, гармошку и даже саксофон.

— Где же вы поёте? — спросил я.

— Вообще-то мы — студенты. Сейчас на каникулах. Помимо отдыха катаемся в электричках и веселим народ. А народ, в свою очередь, иногда подкидывает нам деньжат. Свои деньги у нас давно кончились, а на море хочется ещё побыть, — ответили мне.

— Понятно, — сказал Олег.

— Ясно, — сказал я.

— Пошли за мной, — радостно воскликнула Лена. — Я знаю хорошее место.

— Что, прям вот так сразу? — переглянулись озадаченно студенты.

— Да!

Музыканты задумались.

— Ну, что ж, по йдем — после некоторой паузы произнёс один из них, шутливо окая.

— По йдемте, — стали окать другие, вставая и собираясь. Лена, смеясь, подтвердила:

— Да-да, по йдем.

И мы пошли. Мы отстранённо и легко брели по горячему песку мимо шума прибоя, детских ликующих криков, смеха и радости пляжных отдыхающих. Праздник жизни радовал меня в тот день. Мне было не жарко, но тепло, несмотря на то, что солнце нещадно палило. Было какое-то приятное светлое тепло, оно было в сердце. И вокруг. Вокруг, возле нас — идущих, лежащих, плавающих, смеющихся, плачущих, воюющих, мертвых и живых. Оно окружало людей и меня, но тогда я не обратил на это новое и все же давным-давно знакомое чувство должного внимания. Я невольно сосредоточился на другом. Чем радостнее билось мое сердце, тем теплее становился талисман, подаренный Леной. Случилось даже так, что некоторое время он жёг мою грудь, как горчичник. Он реагировал на радость. Чем больше радости наполняло мою грудь, тем горячее он становился. Это странное свойство небольшого талисмана в тот день немного озадачило меня, и я, думая над этим, шёл молча, пока Олег и Лена болтали со студентами-музыкантами.

Через некоторое время мы прибыли на центральную, если можно так выразиться, площадь базы отдыха, в одном из стационарных домиков которой жил я и те, с кем я приехал на море. Студенты принялись готовиться, раскладывать свои инструменты, а я присел на корточки в тени дерева. Олег уселся на железные перила, огромным обручем охватывающие площадь и болтал ногами, а Лена подошла и сдула на меня одуванчик.

— Вот я тебе задам, — сказал я ей шутливо, но как-то задумчиво.

Мой, украшенный морщиной глубокомыслия лоб, наверное, привлек её внимание. И она, как будто догадавшись о ходе моих мыслей, вдруг произнесла:

— Там, на чёрном талисмане буковки, они очень похожи на те, которые были давно-давно в Риме и которыми сейчас называют лекарства и букашечек с травкой.

— Про что ты говоришь?

— Ну, про буковки же! Я говорю про буковки, которыми врачи называют лекарства.

— Про латынь?

— Про неё самую. Буковки на талисмане похожи на латынь. Но читаются они не слева направо, а справа налево.

— Как на иврите?

— Иврите?

— Ну да, еврейский язык.

— Да-да, как по-еврейски. Там семь буковок, и читаются они наоборот. Эти буковки странные, но если присмотреться, то они похожи на латынь. Прочти их, когда никого не будет рядом. Если ты прочтёшь, ты узнаешь, как Его зовут.

— Его? Кого это – Его?— шутливо спросил я, принимая слова девочки за игру.

— Просто Его.

— Но кто это?

— Ты не поверишь…

— Как так? Ну-ка, скажи, кто это – Он? Теперь я точно от тебя не отвяжусь, пока не скажешь.

— Это ты…

— О чем ты говоришь, Лена? Не понимаю.

Посмотрев на меня с некоторой долей наигранной укоризны, она сказала:

— Я говорю про Его Имя. На самом деле это твое настоящее Имя. Это слово, если его произнести... Это очень доброе слово. Оно... Оно очень сильное. Но ты никогда не говори его просто так и тем более вслух. Только в опасности. И тогда оно соберёт всё добро, находящееся рядом, и прогонит опасность...

И опять мне показалось, что рядом кто-то есть. Опять возникло ощущение наполненности окружающего пространства чем-то живым и разумным. Чем-то огромным, похожим на пропасть, на бездну. Может быть, это чувство было только плодом моего разума? Тогда почему студенты вдруг перестали заниматься своими инструментами, и все дружно сначала уставились на нас, а потом принялись удивлённо оглядываться? Почему некоторые из проходивших мимо людей вдруг останавливались, растерянно моргали и с интересом, но всё также растерянно начинали озираться. Ни студенты, ни прохожие не могли слышать нашего разговора с Леной, но все они чуяли то же, что и я. И чем ближе к Лене находился человек, тем более сильными становились ощущения...

— Привет, Максим. — обратился ко мне кто-то. — Где тебя носит?

Я оглянулся и увидел девчонку из нашего домика. Она с большими сумками проходила мимо меня.

— Я гуляю. А ты куда с сумками-то?

— Как куда? Мы же сейчас уезжаем! Ты что, забыл?

Сначала до меня не доходило, но потом я понял. Я почти опоздал на автобус. Вон он стоит, уже заведённый, а возле его открытой двери собрались наши «туристы». Все с сумками. Все готовы к отъезду. Один я не готов. Один я забыл про то, что сегодня и сейчас должен отбыть домой. Ну, конечно же, я совсем забыл.

Знакомая девчонка стояла и смотрела, как я растерянно соображал, потом сказала, слегка улыбаясь:

— Да не волнуйся ты. Твоя сестра собрала все вещи. Мы все уже готовы. И вещи все готовы. Вот тебя только ищем, да найти не можем. Гуляка!

— А я взял, да и нашёлся, — сказал я. — Давай помогу нести сумки. Тяжёлые небось.

— Да уж, тяжёлые.

Я взял у неё сумки, и мы пошли к автобусу. Там мне сказали, что у меня ветер в голове, что я растяпа, ну и так далее. Я довольно-таки спокойно всё это выслушал, ответил что-то невнятное и помог сложить сумки в багажник. Затем мы все расселись по местам. Быстро расселись, потому что водитель попросил поторопиться. Он стоял возле открытой двери автобуса и докуривал сигарету, когда на площади заиграла музыка.

Музыка, как музыка, но вдруг... Мы все услышали этот чудесный звонкий детский голос. Голос Лены. Она пела одну из самых моих любимых песен. И исполнение было безупречным. Площадь как будто замерла. Все остановились и слушали знакомые слова незнакомого красивого голоса маленькой девочки:

Слышу голос из прекрасного далёка,

Голос в утренней серебряной росе.

Слышу голос, и манящая дорога

Кружит голову, как в детстве карусель...

Мы все слушали. Я это заметил. Мои попутчики прильнули лицами к окнам автобуса. В салоне стало удивительно тихо, хотя пять минут назад он гудел, как улей с пчёлами. Да и на улице всякое движение прекратилось. Все, кто был в это время на площади, подошли к студентам, чтобы посмотреть на юное дарование. Даже продавцы мороженного оставили свои лотки и смешались с гигантской толпой, окружившей крохотный оркестр. Из-за этой толпы я не видел ни Лену, ни Олега. Зато я слышал этот волшебный голос. Студенты даже не посмели подпевать. Они не хотели портить это волшебство. В самом деле, происходило что-то нереальное. Как в кино...

Когда пение прекратилось, наступила глубокая тишина. Все молчали. Было тихо, как в лесу зимой. Потом кто-то хлопнул в ладоши, ещё и ещё, и вот уже гром аплодисментов захлестнул площадь и наш автобус. Все сидящие в автобусе тоже хлопали.

Водитель уже перебрался в кабину, и, поаплодировав некоторое время, закрыл дверь и принялся заводиться.

Люди в салоне стали возражать, они хотели остаться и посмотреть на концерт. Но водитель сказал, что у него строгий график и что он не может ничего поделать. Смирившись с этим, люди успокоились. А я...

До меня только тогда дошло, что в суматохе я не взял у Лены и Олега никаких координат, чтобы с ними связаться. Я вообще ничего не знал о них, у меня не было никаких путей для общения с ними, которое так сильно хотелось продолжить. Я даже не попрощался с ними...

Вдруг осознав, что весь пережитый день и события были похожи на сказку, на радостную счастливую сказку, которую, возможно, я больше никогда не увижу, я бросился к кабине водителя. Просил остановиться, говорил, что сам найду способ добраться до дома, но все попытки уговорить водителя оказались тщетными. Он объяснял, что должен доставить каждого из нас в целости и сохранности, всё дальше уезжая от музыкальной группы студентов. Никто из пассажиров не мог понять, что я расстаюсь с чем-то необыкновенным, поэтому никто не поддержал меня.

Махнув рукой в сторону кабины, я прошёл в конец салона и посмотрел в задние стёкла. Другие тоже смотрели. Толпа, окружившая Лену, вдруг повернулась к нам и замахала руками, как будто говоря: «До свиданья!».

— Смотрите, они нам машут.

— Да ну?

— Правда, нам!

— Чего это они? — то тут, то там возле задних стёкол раздавались возгласы удивления. Многолюдная толпа сотней рук провожала автобус. И среди этой сотни я пытался отыскать ту одну, ту единственную ручку, которая, я знаю, махала мне, именно мне, прощаясь. И вся толпа по просьбе юной обладательницы этой руки махала именно мне. И я был растроган. Мне захотелось плакать.

 

Глава 4

Человек, обнимающий Солнце

Поездка на море надолго запомнилась мне. Первые дни после приезда я часто думал об Олеге и Лене и об их удивительном отношении к жизни и ко всему, что происходит в ней. Наша жизнь — это череда непрерывных событий, порою радостных, часто монотонных и скучных, иногда ужасных и пугающих, горестных и печальных. Любое событие заставляет нас переживать его в себе, реагировать на него импульсами своей натуры и часто, очень часто наши реакции — это страдание. Многие лица омрачены выражением страдания, которое люди прячут под искусственной маской благополучия и довольства, удовлетворения и даже счастья. Но увидев однажды сияющие глаза маленькой Лены и красоту Олега, я понял, что искусственное счастье — это всего лишь маска, которую никогда не спутаешь со светом счастья настоящего.

Там, на море, гуляя вместе с маленькой девочкой, я невольно любовался необычным притягивающим светом. Светом настоящего счастья, с которым она принимала любые подарки жизни.

 — Скажи, что такое, по-твоему, счастье? — задал я тогда малышке взрослый вопрос.

 — Счастье — это когда много улыбок, когда много любви. Это — когда много-много добра. Счастье — это когда всем хорошо. Когда радостно.

— А что заставляет тебя быть такой радостной, Лена?

— Я рада, потому что все люди вокруг — мои знакомые. Все цветы и травы, все зверюшки и птицы в лесу — мои знакомые. Лес — мой большой и добрый друг. У меня много друзей, — с этими словами она рукой показала на пляж, к которому мы приближались. Пляж был усеян многочисленными отдыхающими.

— И я всех их люблю, — добавила она.

— Ты хочешь сказать, что любишь всех этих людей? — удивленно спросил я.

Она посмотрела на меня ласково и с недетской осмысленностью мягко ответила:

— Да, Максим. Очень люблю.

— Как можно любить человека, которого не знаешь? — вслух размышлял я над словами девочки.

— «Я» знаю их всех. И тебя «Я» тоже знаю, — в тот раз она снова как-то странно произнесла местоимение я... Её интонация выделяла это слово, неся в себе некий глубинный смысл. Здесь и далее, используя разные шрифты, я стараюсь подчеркнуть это её особенное смысловое произношение, которое, как вы вскоре поймете, обладало сакральным внутренним значением. Тогда же, ещё не зная этого значения, я, взглянув на Лену, просто сказал:

— Действительно, меня ты уже знаешь. Но знать всех невозможно. Даже жизни не хватит, чтобы перезнакомиться со всеми этими людьми и пообщаться с ними. Наша жизнь так коротка, Леночка.

Она улыбнулась и ничего не ответила. Она взяла мою руку обеими своими и прильнула щекой к моему локтю. Так мы и стояли некоторое время. Потом я другой своей рукой погладил ее по волосам. Она опять заговорила. Тихо, самозабвенно и пылко она произнесла:

— Счастье — это море. Счастье — это Вселенная в зрачке каждого глаза. Счастье — это бьющееся сердце в груди ближнего. Это музыка природы в тишине горного леса. Это — журчание ручья. Счастье — это ты, Максим; это — Олег. Счастье — когда я могу видеть вас, когда я могу видеть их, — она вновь показала рукой на пляж. Потом тихо воскликнула: «О, Боже, сколько света! Неужели ты не видишь, Максим? Свет везде! О, Боже, сколько света...»

Она отпустила мою руку и, обратив свои ладони к солнцу, закружилась. Она кружилась и смотрела в небо, на огненный шар и облака. Она говорила удивительные слова, а я завороженно слушал её — кружащуюся маленькую красавицу:

— Песок окутан светом. Небо золотое. Твои волосы, твои глаза, Максим, залиты светом. Свет окружает нас. Счастье окружает нас. Мы утопаем в волнах этого счастья, как в океане. Но люди не чувствуют, они не видят. Ты не видишь, Максим, что счастье заливает всю Планету... В этом счастье живут наши души, и, если ты знаешь свою душу, ты знаешь всех...

Уже тогда эти слова показались мне слишком необычными, тем более для языка девятилетней девочки. Может ли ребенок сказать такое? Может ли? Если бы я своими ушами не услышал вышесказанное непосредственно от Лены, никогда бы не поверил, что это — слова маленького ребёнка...

Может быть, действительно, мы многое не знаем о наших детях? И, наверное, потому, что «наши дети — не наши...». Они рождаются и живут возле нас, а мы порою даже не представляем, что целый мир, гигантский и своеобразный мир, спустился на Землю и заключил в себе ребёнка. Этот мир – это очень сокровенное нечто. Очень сокровенное… Это — другая жизнь, другая реальность… По крайней мере, так показалось мне, когда я увидел другую жизнь, услышал и почувствовал её в глазах Лены, в её поступках и словах, во всей красоте, которая царила рядом с малышкой. Другая жизнь постепенно приоткрывалась и мне, преподнося свои шокирующие грани ровно настолько, насколько хватало во мне силы понимать её. Стараясь понять, я остро нуждался в обществе смуглого мужчины с пшеничными волосами и его маленькой красавицы- дочки. Их присутствие казалось мне необходимым из-за множества накопившихся вопросов... Да, события последующей жизни приносили мне много вопросов. Судите сами...

Мне снился сон. Невероятно красивый и чёткий сон. Я видел себя где-то на природе, на лесной полянке, среди благоухающей травы и тысяч цветов необычных и ярких красок. Полянку окружали хвойные деревья, как будто светящиеся изумрудной зеленью — настолько насыщенным был цвет их кроны. Пели птицы, стрекотали кузнечики — мне это было ясно слышно в моём сне.

Помню, что просто и беззаботно я гулял по полянке, вдыхая запах лесных трав и любуясь красотой леса, когда вдруг зазвучали голоса. Неведомо откуда доносившиеся голоса пели торжественную, добрую и ласковую песню, благость которой, наверное, не сможет передать ни один из живущих на Земле. Потом я увидел, как под звуки этой песни из чащи леса вышел человек. Он приближался ко мне медленно и величественно. Его обрамлял нимб света, сиявший ярко, подобно солнцу. Возле головы свет как бы сгущался и был особенно ярок. Когда мои глаза привыкли к свету, и, когда человек подошёл ко мне довольно близко, мне открылись черты его внешности — необыкновенная, ангельская красота.

Незнакомец был высокого роста. У него были длинные, золотистые вьющиеся волосы, белая кожа и большие добрые глаза. Его одежда — чёрный хитон, сверху до низу расшитый золотыми свастиками, полностью прикрывала тело, но не могла скрыть Геркулесовой мощи.

Подойдя ко мне, незнакомец несколько минут рассматривал меня. Он смотрел мне в глаза. И я не мог отвести взгляда. Не мог, потому что чувствовал — там, за этими добрыми глазами, кроется великая сила. Мне почему-то показалось, что древность этой силы огромна.

— Кто ты? — спросил я у великана.

— Мой прекрасный Бог, Я – это Ты. Я тот, кого Ты в себе называешь «Я», — ответил он.

Помолчав, но так нисколько и не определив, кто же все-таки стоит передо мною, я повторил вопрос:

— Кто ты? Что ты есть такое?

— Где-то глубоко в сердце Ты всегда будешь помнить меня, Максим, - ответил он.

Его голос был спокойным, мягким и тихим. Но ясным. И само его присутствие наделяло меня какой-то отрешенностью, защищенностью, небывалым спокойствием и даже блаженством. Не хотелось ничего делать. Не было возможности как-либо волноваться. Было только блаженство.

Он глазами показал мне наверх — на круг яркого света возле его головы. Почему-то подумалось: он хочет, чтобы я смотрел на этот свет. И я начал смотреть.

Яркий свет, окружавший великана, пульсировал. Светящееся гало вздрагивало каждую секунду, к тому же оно дышало - то расширялось, то сужалось медленно и плавно.

Чем больше я вглядывался в этот свет, тем сильнее растворялась в нем фигура великана. В конце концов, она просто пропала. Вместо нее я увидел странную, но жутко завораживающую, притягивающую, как магнит, картину. В белом сиянии появилась золотая двуглавая птица, мощная и ярая, как само Солнце. Она была похожа на тех двуглавых орлов, которыми сегодня украшены гербы многих европейских государств, но в существенных деталях она отличалась от них. В одной своей лапе птица держала Земной шар, в другой – меч, острием кверху. Над головами располагались семь звезд, своей конфигурацией напоминающие какое-то знакомое созвездие. Под птицей, алая с белой окантовкой, помещалась царская мантия, в которой мы привыкли представлять средневековых королей и правителей. На мантии буквами, напоминающими древнеславянский шрифт, было написано: «Сва Раса»… Странно, но мне почему-то стало тепло, тепло до слез. Как будто я увидел что-то из далекого-далекого прошлого… Почему-то нахлынули слезы…

Вскоре Птица исчезла. Вместо нее я вновь увидел странного человека.

— Что это было? — только это я смог выдавить из себя, не в силах отойти от поражающих ощущений.

— Ты видел Мой самый священный Образ. Еще это герб чудесной Страны…

— Какой страны?

— Я покажу Тебе одно из ее поселений…

— Как это? Не понимаю... Кто ты?

Незнакомец молчал.

— Кто ты? — повторил я вопрос.

— ...

Поняв, что ответа не будет, я решил подумать сам. Тем более, что какая-то, пока еще субъективная, догадка вертелась в голове. Через несколько секунд она осенила меня:

— Твоё Имя написано на талисмане? Это Твоё тайное Имя, да?

Он внимательно смотрел на меня и молчал.

Поражённый, я тоже стоял молча, не зная, что ещё спросить. Видя это, Гигант повернулся и пошёл обратно в лес. Я вдруг почувствовал, что за время столь короткого разговора сильно привязался к этому Геркулесу. Мне не хотелось с Ним расставаться.

— Постой, куда же Ты? — крикнул я Ему. Он оглянулся и сказал:

— Мой прекрасный Бог, мы с Тобой ещё увидимся.

— Где, где увидимся? Как это произойдет?

Он улыбнулся, указал на полянку и ответил:

 — Запомни это место. И пусть все люди запомнят это место.

 Сказав это, Он скрылся в лесной чаще...

 Медленно прихожу в себя после сна. Открыв глаза, вижу свою комнату, хотя мне кажется, что в ней я не был целую вечность. Все также лежу в постели, укрытый легким одеялом, но чувство такое, что я вернулся в далёкое прошлое.

Свет полной луны через окно падает мне на глаза. Окно открыто, и слышится, как во дворе поёт сверчок. Лёгкий ветер треплет листья растущего возле окна абрикоса, и они, цепляясь за каменную стену дома, приятно шуршат в ночи.

Мои мысли немного путаются, но все они обращены к тому, что приснилось мне. Что это было? Кто разговаривал со мной? Реальность ли Он или всего лишь сон?

 «Конечно же, это сон», — думаю я, принимаясь вспоминать каждую деталь сновидения. Сначала я видел природу. Потом зазвучала песня. Как будто ангельский хор пел добрую, нежную, сердечную песню. Я припоминаю её торжественные слова, переданные голосами самих красоты, любви и ликующей радости:

Солнечное утро, звон колоколов;

Необъятно небо, как она – Любовь.

В то благое утро в комнате своей

Ты проснешься будто в храме королей.

Ты откроешь очи, Ты увидишь Свет

Ты познаешь вечность – то, что смерти нет.

Солнце улыбнется сквозь ночи туман…

Счастья вихри смоют вековой обман.

И тогда, как будто заново рожден

Ты увидишь Бога и пройдет Твой сон.

То, что Ты увидишь, будет ярче дня.

Вспыхнет мысль: «О Боже! Бог же – это я!»

Встанешь Ты с постели, выбежишь во двор.

Там в росы капелях, словно в блестках бор…

Хор ликует птичий, и цветут цветы…

Ты глядишь – не веришь: Боже, всюду Ты!

Всюду, словно звезды, там цветы горят…

Среди бездны неба видишь Счастья взгляд.

Ты кричишь от Счастья – растворилась Тень.

Жизнь уходит в Солнце, Жизнь, как Ясный День…

Эту песню Жизни только тот поймет,

Кто во Тьме великой видел свой Восход.

Нет прекрасней чувства, нет нежней Мечты…

Все на Свете создал – Бог великий – Ты…

Мне становится не по себе. Несколько мгновений назад я еще пытался увериться, что видел странный сон, но слова... Откуда такие слова в моей голове? Конечно же, это слова песни, которую я слышал там. Её пели для каждого из нас. Те, кто исполнял её, Тот, от Чьего имени она исполнялась —кто ОНИ такие?

Ещё многие вопросы роятся в моём сознании, воспалённом необычностью пережитого опыта, так что большую часть ночи я увлечённо размышляю. Я думаю и не замечаю, как начинает светать. За окном поют петухи. Птицы тоже принимаются петь в сумерках утра, освещённых заходящей за горные спины полной и бледной луной.

«Скоро взойдёт солнце», — думаю я, тем самым отвлекаясь от размышлений.

Я осматриваю комнату. В полутьме предстают предо мною очертания мебели и комнатных растений, стены и дверной проём. Через окно видно светло-фиолетовое небо с мигающими звёздами. Почему они так загадочны сегодня? Почему так таинственно поёт сверчок во дворе? Что случилось со мною? Как будто первый раз — снова, как много лет тому назад — я вижу этот мир. Как будто я родился только сейчас. Вот только что.

Я ощущаю приятный, благодатный запах. Он похож на запах благовоний в храмах, но помимо этой схожести он кажется мне живым и освежающим. Даже осязаемым. Спустя некоторое время я начинаю понимать, что этот благодатный живой запах исходит от меня. Чувствую, что так пахнет талисман, лежащий на моей груди под майкой. Многие месяцы я носил его, не снимая, как и обещал Лене. Я свыкся с ним настолько, что уже почти забыл о его существовании. Но талисман, оказывается, сам способен напоминать о себе. Какой чудесный запах он источает!

Я вспоминаю маленькую Лену. Вспоминаю её искренность и доброту. От чистого сердца она подарила мне эту диковинную вещицу. И этот талисман — как будто частичка её маленького, но благородного и такого доброго сердечка, лежащая сейчас на моей груди, заставляет меня улыбнуться.

Я мысленно говорю:

«Никогда я не расстанусь с тобой, мой талисман. Буду везде и всегда носить тебя с собой, а ты будешь напоминать мне о маленькой девочке, которая когда-то, в солнечный полдень, подарила тебя мне, попросив быть счастливым».

Я включаю свет и вытаскиваю талисман из-под майки, ещё раз внимательно осматриваю его. Вот они — эти «семь буковок», про которые говорила Лена. Действительно, чем-то они напоминают латинский шрифт. Я легко, как и прежде, читаю слово — справа налево — так, как учила меня малышка. Простое, ничем не примечательное звучание. Однако, Лена сказала, что оно хранит тайну Его Имени. И впервые после нашей встречи я серьезно задумываюсь над словами девочки.

«Ты не поверишь… Он – это ты…» — воссоздается в памяти её искренняя речь.

«Себя, живущего в Солнце… Ты видишь это Солнце?» — спрашивал меня Олег.

Ясный день... Олег рассказывал и про что-то, что он называет ясным днём. Про какое-то состояние.

«. Ясный День - это состояние, при котором ты узнаешь, кто ты есть на самом деле. Когда это произойдет, тебе уже не нужно будет верить, ты будешь точно знать...» — отрывки из рассказа Олега, гуляющие по галереям сознания, как ветер в просторных залах огромного дворца, не дают покоя. Мне почему-то очень интересно. Что знают эти двое — маленькая девочка и её отец?.. Они говорили о какой-то прекрасной стране, некогда существовавшей на территории нынешней России. По их словам, всякая историческая память об этой стране, будь то предания, документы или летописи, была совершенно стёрта по всему миру, и особенно у русского народа, приверженцами христианской религии. Если это правда, тогда почему христианские иезуиты так стремились предать забвению всякую информацию об этой стране? Что это за страна? Какова, в конце-концов, тайна крещения Руси, тайна православия? Почему существует эта тайна — разве праведникам есть что скрывать?..

Что знают эти двое — маленькая девочка и её отец? Ведь они знают что-то значимое не только для меня, но, может быть, для многих. Может быть, для всего человечества. Но что? И почему это знают только они? Только два человека?

«А вдруг их больше, чем два?» — думаю я. — «Вдруг их гораздо больше?»

«Этот талисман ценный. Потому что многие добрые люди носили его возле сердца», — говорила Лена.

«Многие люди... Значит, их много. Но кто они? Они как-то связаны с Ним? Он... это я?.. Боже, как всё сложно. Но очень хочется понять. Очень интересно», — размышляю я, всё больше увлекаясь тайной, лишь слегка приоткрывшейся мне в момент знакомства с Леной, её отцом и во время странного сна...

Интерес заставляет меня перечитать кучу литературы как духовного, так и научного содержания. В книгах я пытаюсь найти нечто похожее на услышанное. Долгое время ничего подобного не встречается, но однажды в «Философском словаре» Жерара Леграна в пояснении к слову «Бог», я читаю:

«Бог»: по-гречески the-os — слово неизвестного происхождения; на латыни deus, соотносится с древним индо-европейским сочетанием, обозначающим «ясный день».

«Опять ясный день!» — восклицаю про себя. — «Что же в конце концов кроется здесь?»

Последний вопрос просто не даёт покоя ни днём, ни ночью. Я много размышляю, пытаясь понять суть, саму суть связи слов «Бог», «ясный день», «человек». Эта связь чувствуется с ещё большей силой, когда мне на глаза попадаются следующие строки из некоторых книг:

«Нет Бога на Земле, кроме человека, ставшего совершенным» (Д. Кришнамурти).

«Ангелы стремятся стать человеком, ибо совершенный человек, Бого-человек, превыше всех ангелов» (Э. Леви).

«Человек заключает в себе Вселенную, ибо дремлющие в нём силы, пробуждаясь, превращают своего хозяина в Бесконечность» (неизвестный автор).

«Познай себя, и ты узнаешь мир и богов» (Фалес).

«Итак, — думаю я, — в различных источниках я натыкаюсь на упоминание о совершенном человеке. О Богочеловеке. Кто они — Боголюди? Есть ли среди нас такие? Чем они отличаются от нас?»

Думаю, думаю и вдруг вспоминаю об Иисусе. О Будде или принце Гаутаме. О Кришне. Вспоминаю о тех, кого за несколько тысячелетий не забыли люди. Иисуса называли и до сих пор считают сыном Бога Иеговы. Принца Гаутаму Сидхартху почитают за земное воплощение небесного Света Амитабы или Амидафо. Кришна пришёл на Землю, якобы, как аватар великого божества индусов Вишну. Действительно, людская память, проверенная временем, не может лгать и, следовательно, правда, что такие великие личности, как Иисус, Будда и Кришна жили когда-то. Люди поклоняются им, как богам. Люди обожествили их. Но... Может быть... А что, если все эти трое были такими же простыми людьми, как и мы с вами. И всё их отличие от нас состояло только в том, что однажды им удалось найти путь к совершенству, и они стали подобными Богу. Они превратились в Бого-людей, перед которыми склонились ангелы вселенной, ибо «Бого-человек превыше всех ангелов».

«Если это так, то возникает следующий вопрос: в чём заключается путь к совершенству? В каких конкретных действиях? Что нужно делать? Как Бого-люди связаны с Ним?» — я все больше и больше увязаю в вопросах, утопаю в них, как в зыбучих песках, но мне не хочется отступать. Жутко интересно разобраться во всём этом.

Однажды мне попадается отрывок из «Тайной Доктрины» Е. П. Блаватской, описывающий... Впрочем тогда я так и не уясняю, кого, но мне почему-то кажется что в отрывке говорится о Нём:

«Существо, только что упомянутое, которое должно остаться неназванным, есть Древо, от которого в последующие века ответвились все великие, исторически известные Мудрецы и Иерофанты, подобные Риши Капиле, Гермесу, Эноху, Орфею и пр. Как объективный человек, Он есть таинственная (для профана — вечно невидимая, но всегда присутствующая) Личность, о которой говорят все легенды Востока... Это Существо изменяет форму, оставаясь вечно тем же. Он есть духовный Авторитет всех посвященных Адептов во всём мире. Его называют «Не имеющим Имени», который имеет столько имён, и тем не менее, имена и самая сущность которого не известны. Он есть «Инициатор», именуемый «Великая Жертва»...

Под непосредственным молчаливым руководством этого Маха-Гуру, со времени первого пробуждения человеческого сознания, все другие, менее божественные Учителя и Наставники сделались руководителями раннего Человечества. Через посредство этих «Сынов Бога» младенческое Человечество получило свои первые понятия о всех искусствах и науках, так же, как и о духовном Знании...».

Данный отрывок из «Тайной Доктрины» я не понимаю. Интеллектуально я не могу вместить, о чём идёт речь, но моё сердце очень странно реагирует на эти слова. При их прочтении оно учащенно бьётся и как будто зовёт меня, кричит мне: «Правда! Правда! Великая Правда!» И я не могу противостоять этому зову. Я читаю отрывок ещё и ещё, не в силах остановиться...

 

Глава 5

Его Песня

Мой знакомый столяр делает неплохие кии. Однажды у меня появилась возможность попутешествовать по побережью Чёрного моря, и я попросил его дать мне один кий. Я хотел попытаться продать кий в другом городе, чтобы окупить затраты на путешествие и так же, в случае удачи, найти хороший источник заработка через перепродажу. Знакомый столяр выделил мне из своего запаса «палок» самую прямую и добротную, и я отправился в путь.

Южное солнце и тёплая вода, счастливые люди и перемена обстановки — всё это немного опьянило меня, так что про кий я вспомнил только очутившись в Адлере. Деньги были на исходе, и поэтому волей-неволей мне пришлось брать кий и ходить по барам и бильярдным залам, предлагая его игрокам и заведующим. Но удачи не было — никак не получалось у меня его продать. Не везло и всё тут. Правда, я и не подозревал, что судьба готовит мне куда больший, чем удачная продажа, сюрприз. Это произошло в самый критический день, когда я решил посетить последний бар, и, независимо от результата, оставить это коммерческое предприятие...

Открываю дверь и с залитой солнцем улицы попадаю в полутёмный холл. Поднимаюсь по лестнице на второй этаж, захожу в бильярдный зал. Возле игровых столов стоят здоровые, в основном бритоголовые парни немного старше меня.

Они все сразу принимаются хмуро осматривать мою персону. И от такого внимания становится как-то не по себе. Начинает казаться, что куда-то не туда попал. Уж больно недружелюбными буравчиками вонзились в меня семь-восемь пар глаз, и гробовая тишина только подтверждает нежелательность моего присутствия здесь.

Неожиданно парни оглядываются, а потом расступаются. Из-за их спин выходит сухонький седой старичок в чёрном костюме и с чёрной тростью. На его руках много колец с драгоценными камнями, его туфли сверкают блеском чистой лакированной поверхности, и поверх облаченной в «водолазку» груди, на шее висит крупная золотая цепь. Но у старика улыбающиеся глаза. Весёлые и с задоринкой. От его взгляда мне становится легче. Я улыбаюсь старику, а он — мне.

Тут здоровые ребята вокруг стола перестают пялиться на меня. Они глядят друг на друга.

— Кто его впустил? — слышу я их возгласы.

— Как он сюда попал? — доносятся до меня их недоумевающие вопросы.

«Как, как? Через дверь, вот как», — думаю я, понимая, что ненароком заявился на какую-то закрытую встречу, и что сейчас меня начнут выпроваживать. И точно — двое бритоголовых направляются ко мне со словами:

— Послушай, браток. Тут сегодня закрыто, завтра будешь иг..., — они осекаются, видя, как старик жестом останавливает их. Они замолкают на полуслове и больше не двигаются с места.

Старик осматривает меня и по-прежнему улыбается.

— Что ты хотел, сынок? — спрашивает он.

Немного растерявшись от сложившейся обстановки, я всё же выдавливаю из себя:

— Я... я хотел продать кий.

— Кий? Интересно, интересно.

— Да, кий... — тут я прихожу в себя и уже в который раз произношу речь, призванную показать, какой же чудо-кий я принёс на продажу, какими же необыкновенными достоинствами он обладает, какой знаменитый мастер делал его, и так далее, и тому подобное. Кий действительно выполнен мастерски, но я всё же приукрашиваю мастерство его создателя, вдохновляясь тщетностью предыдущих попыток продажи и мыслью о том, что эта попытка наверняка ничем не отличится от прочих. Такая мысль делает меня равнодушным к результатам мой речи, мне просто хочется сказать всё, что я должен сказать, а затем со спокойной совестью и с мыслью — «не судьба», забрать кий и удалиться восвояси. Но мое вдохновение, похоже, подействовало на собравшихся. Я слышу:

— Ну-ка, ну-ка, покажи свой кий.

— Дай-ка, я посмотрю.

— Какое дерево? Из чего ручка? — меня засыпают вопросами, более существенными для продажи, чем все остальные, которые я слышал за время своего адлерского комивояжерства. Один бритоголовый здоровенный верзила долго рассматривает ручку кия, интересуется, крепкое ли дерево, а потом спрашивает:

— А если им по башке е..., не сломается?

Я растерянно смотрю на верзилу, а старик отвечает ему за меня:

— Это же кий, а не монтировка. Кием нормальные люди играют. В бильярд. Понимаешь меня, сынок?

Все смеются. Потом другой бритоголовый говорит, обращаясь ко мне:

— Давай посмотрим на твой кий в действии. Сыграешь со мной партию?

— Но я не умею играть, — отвечаю я.

Ребята переглядываются и один из них спрашивает:

— Что же ты? Продавать — продаёшь, а играть — и не умеешь?

Я пожимаю плечами в ответ...

После непродолжительного молчания старик ставит свою трость к стене, берёт мой кий и спокойно предлагает:

— Ну, кто против меня?

Один парень соглашается играть с ним, но после недолгой борьбы старик выигрывает партию.

Он ещё некоторое время изучает кий, улыбается мне опять и прибавляет:

— Хорошая работа. Я беру.

С этими словами он достает из кармана пачку банкнот. Я вспоминаю, что ни разу не зарекался о цене. Но старик и не спрашивает о ней. Он отнимает от пачки пять купюр и протягивает их мне. Это зеленые бумажки. Доллары! Старик расплачивается стодоллоровыми купюрами. Он даёт в десять раз больше того, что я собирался запросить! Он всё также улыбается.

— Хватит для раскумарки? — осведомляется он.

Удивленно моргая, я смотрю то на него, то на деньги, которые он положил в мою руку.

— Для рас... — чего? — переспрашиваю я.

Опять все смеются, но уже над моим удивлением. А старик тепло улыбается. И я улыбаюсь. До меня смутно начинает доходить, что произошло. Вот удача! Я не верю своим глазам...

Окрылённый удачей, радостный и счастливый, я выхожу из полутёмного бара на улицу. Улица всё также утопает в солнечных лучах. Но свет солнца стал каким-то блёклым — как если бы небольшое перистое облако прикрыло светило в небе. Смотрю на небо, но не вижу никаких облаков. Чистое голубое небо. Точнее — голубое оно ближе к горизонту, но на большом расстоянии вокруг солнца оно просто золотое. И свет слабый, как зимой. Замечаю, что окружающих тоже интересует такая надземная аномалия — все они глядят вверх. Наблюдают солнце через какие-то стёклышки.

«Ах, да! — вспоминаю я. — Сегодня же затмение, про которое все так много говорили. Парад планет сегодня. А я и забыл совсем».

И стёклышка у меня нет, а без него ничего не видно, как близорукому без очков. А посмотреть так хочется...

Иду по площади, задрав голову, обозревая слои атмосферы и натыкаюсь на группу детей. Они по очереди глядят на солнце сквозь чёрное стекло. Улыбаются все...

— А можно и мне потом посмотреть? — спрашиваю я у них. Дети оборачиваются, и несколько пар сияющих взглядов с интересом обращаются ко мне.

— Конечно, можно, — говорит одна девочка и отдаёт мне стекло.

Дети, замерев, беззвучно следят за мною, но не хмуро и угрюмо, как эти бритоголовые из бара, а ласково и приветливо. Их семеро — три мальчика и четыре девочки. Самому младшему из них лет шесть; самой старшей на вид около шестнадцати. Они одеты в простую, даже поношенную одежду, у многих — босые ноги. Одежда делает их похожими на местных сорванцов, даже на босяков, и все же их внешний вид не назовёшь иначе, как цветущим. Да, цветущим! Дети сияют счастьем и здоровьем, и такое сияние столь редко для наших улиц, что многие прохожие невольно задерживают взгляды... Особенно часто — на двух самых старших девочках, которые, помимо всего прочего, привлекают внимание необыкновенной красотой...

 Ой... Их красота, действительно, необыкновенна... Стройные фигуры, прелестная кожа, ангельские черты, длинные пышные волосы... У одной — золотые, как спелые колосья пшеницы, у другой — каштановые... Но более всего поразительны глаза... Вы знаете, подобные глаза, наверное, невозможно увидеть в наших городах, ну, разве что, очень редко... Такие глаза мгновенно располагают к себе любого, кто в них посмотрит. Даже самого мрачного они заставят улыбнуться, даже самого злого — стать мягче и нежнее. И только потому, что там — в этих светящихся глазах, собрана чудесная доброта... Любовь... Что-то ещё, что-то такое... такое... Не знаю, как сказать... Не знаю...

У златовласки глаза серо-голубые, у её подруги... Ой!... Какие знакомые, тёплые, ласковые глаза у этой девочки... Лена. Это ты? Неужели это ты?

— Привет, Максим, — говорит она, улыбаясь.

Дети немного удивлённо смотрят то на меня, то на неё. Я тоже изумлён и ошарашен. Но изумлён приятно. Неужели это ты, Лена? И ты меня помнишь?

— Лена? — спрашиваю я с удивлением, показывая на неё пальцем.

Она кивает, улыбается, и я вижу ямочки у неё на щеках. Да, это она.

Она ласково смотрит в мои глаза. Улыбнувшись, она подходит и обнимает меня, прижимается головой к моей груди. Я как можно легче и ласковее глажу её по каштановым волосам. Когда я глажу её волосы, я замечаю в них седую, белую, как снег, прядь...

Мы идём по улице, раскрашенной солнечными лучами, мы разговариваем друг с другом. Я познакомился с детьми, и они тепло и с доверием приняли меня за своего. Через некоторое время мы забываем, что недавно познакомились. Мы забываем о том, где мы. Мы самозабвенно разговариваем — о всяком разном, но наш разговор и наша компания привлекают внимание прохожих.

— Какой сегодня чудесный день, — говорю я. — Так везёт. Сначала кий продал. Теперь вот встретил вас. Тебя, Лена.

— А я так рада, что вновь вижу тебя, Максим, — отвечает она, сияя. — И правда, чудесный день.

— И погода сегодня чудесная, — говорит красавица — девочка (хотя для меня, видимо, лучше сказать – девушка) с золотыми волосами. Она улыбается мне, затем переводит взгляд на Лену и прибавляет: — Затмение, парады планет тут всякие... К вечеру выпадет метеоритный дождь, а завтра с утра ожидается светопреставление.

Она смеётся. Её зовут Наташа, но дети называют её Натой. Они смеются над её шуткой и принимаются развивать затронутую тему:

— Неправда, сначала конец света, а потом светопреставление, — говорит Кирилл — худощавый и высокий черноволосый мальчик.

— Конец света? Ой! А я зонтик в Благодати забыла! — восклицает Аня. Её карие глазки горят радостью. Эта девочка излучает радость, по-моему, постоянно.

— Где-где забыла? — спрашиваю я её.

— В Благодати, — отвечает она.

— А что это?

— Так называется наш хутор. Мы обучаемся там Музыке Восхода...

— Так вы музыканты, оказывается!? — я с интересом обвожу всю детскую компанию взглядом. Дети улыбаются. Семь пар светлых огоньков отражаются в моих глазах, горя — кто чем. Я вижу и радость, и ласку, сообразительность, и дружбу, и даже любовь. Не вижу недоверия и пугливости. Не вижу стеснения и смущения. Не вижу комплексов. Не вижу!

— Раз такое дело, то хочу услышать ваше выступление, дети. И не смейте мне отказывать, — требую я, сдвинув брови и наморщив нос. Дети смеются, а я для пущей «грозности» топаю ногой по асфальту и куда-то попадаю ногой. Смотрю себе под ноги и удивляюсь. Моя туфля, моя прекрасная чёрная туфля утопает в коровьей лепёшке.

Дети, заметив, куда я влез, смеются пуще прежнего. Они смеются, изнемогая от веселья и держась за животы.

— Максим... ты довыступался, — еле выговаривают девчонки сквозь смех.

 Я делаю несколько растерянных шагов назад и тут же увязаю в другой «мине»... Увязаю той туфлёй, которая была чистой... Кирилл от хохота сгибается пополам. Он показывает пальцем на меня и пытается что-то сказать. После некоторых усилий он, всхлипывая, проговаривает:

— Злодей!!!

Услышав это, дети от смеха едва не оседают на землю. Все мы смеёмся. Прохожие осторожно разглядывают нас, но нам не до них. Все же один дедушка в белой панамке, в спортивных шортах и майке, не удерживается и спрашивает:

— Ну, молодёжь. Чего нашли? Над чем смеётесь?

— Вы здесь корову не встре..., — я не могу договорить, потому что рядом ахнули новые раскаты смеха. Дети помирают, смеясь. Они уже не стоят. Ползают по тротуару. И дедушка, глядя на нас, тоже смеётся:

— Вот сорванцы...

Вечереет. Солнце прощается с миром, становясь огненно-алым. В такое время, видя чудесные картины заката, невозможно думать о плохом. И делать плохое, по-моему, тоже трудно в эти часы. Солнце уходит в спокойствии, и огненное спокойствие как бы передаётся человеку. В тишине и спокойствии мы уже около получаса прогуливаемся по аллеям какого-то парка. Дети молчат. Я молчу. Каждый думает о чём-то своём. Но я уверен — только о приятном. Я, например, вспоминаю, как мило прошёл сегодняшний день. Пачка денег в моём кармане заметно уменьшилась, — это мы погуляли с детьми. И в ресторане были. И в кондитерском кафе. И в парке аттракционов. В кинотеатр тоже ходили. Но не досидели до конца, — детям явно было неинтересно.

Вот теперь, идя по всё более и более темнеющим аллеям, я думаю, чего бы ещё такого сделать хорошего моим новым друзьям. Думаю, думаю, но в голову ничего не приходит. Аллея становиться шире. Вдалеке виднеется какое-то сооружение. Мы подходим ближе, и я понимаю, что это летний театр. Там полно народу. До нас доносится музыка и голос, выводящий мотив популярной песни. Концерт для отдыхающих, наверное. Может туда детей сводить? А что, неплохая идея. Тем более, что они музыканты.

— Дети, послушайте. Вам ведь домой ещё не пора? — спрашиваю я. Дети молча качают головами и ожидающе смотрят на меня.

— А пойдёмте тогда на концерт, — предлагаю им.

— На концерт? — ребята, улыбаясь, переглядываются.

— Вот здорово!

— Пойдём, пойдём! — радостно просят они.

Им явно по душе предложение, и мы сворачиваем к летнему театру.

В дверях забора, ограждающего сцену, стоят двое парней. Зачем они тут торчат, я не знаю, но когда мы подходим ближе, они предупреждают полутрезвыми голосами:

— Сидячих мест нет...ик.

— Одни стоячие остались? — шутливо замечаю я. Парни кивают, улыбаясь.

— Ну что, пойдём? — спрашиваю у детей ещё раз.

— Пойдём!

— Ничего, что стоячие.

— Постоим! — дети почему-то сильно возбуждены. Кажется, что за сегодняшний день это первое, действительно интересное для них мероприятие.

Мы проходим...

Во дворе перед сценой собралась большая толпа — не только все скамейки заняты, но и пройти негде — везде люди. Кто сидит на корточках, кто прислонился к забору, кто просто стоит за скамейками, наблюдая за происходящим на сцене. Люди слушают песни, переговариваясь. Молодёжь, собравшаяся здесь, иногда посмеивается над певцами, иногда весело скачет и прыгает под музыку. Песни исполняются непрофессионалами — скорее всего здесь проходит какой-то конкурс, или просто вечер любительских выступлений. Любители поют под музыку, которую по их выбору включает ведущий. В основном это современные популярные песни. Некоторые певцы принесли свои диски, и даже пришли с музыкантами и инструментом.

«В общем, наверное, будет интересно», — думаю я. И смотрю на детей — интересно ли им? Да. Похоже, что концерт — это как раз то, что им нужно. Вон как они завороженно смотрят на сцену. На выступающих. Как радостно хлопают в ладоши, когда заканчивается песня. Увлеклись не на шутку...

Проходит час, и количество желающих выступить уменьшается. Мягко говоря, их почти не остаётся. Вот ведущий объявляет последнего участника, а после его песни обращается к публике:

— Итак, все зарегистрированные исполнители выступили сегодня перед вами со своими оригинальными, и не очень, но всё же весьма милыми номерами. Мы можем приступить вместе с членами уважаемого жюри к оценке их выступлений. Сегодня в жюри заседают... — и он начинает перечислять членов жюри, сидящих за длинным столом возле сцены.

— Впрочем, — добавляет он, — если среди вас, дорогие зрители, есть желающие исполнить что-либо ещё, то, пожалуйста, — милости просим.

И ведущий вместе с представителями жюри всматривается в освещённых тусклым светом фонарей собравшихся любителей музыки. Зрители притихли. Никто не хочет выходить.

От кучки молодёжи, стоящей возле сцены, доносится шёпот обсуждения и спора. Потом от этой группы нерешительно отделяется молодой парень и, то и дело оступаясь, поднимается на сцену. Ведущий замечает его и восклицает:

— О-о-о! Похоже, вот этот молодой человек хочет порадовать нас песней, — ведущий подходит к нему с микрофоном и здоровается с ним за руку.

— Итак, как вас зовут? — спрашивает ведущий.

— Валентин.

— Что вы хотите исполнить, Валентин?

— Серу, — отвечает Валентин. Кажется, он немного пьян.

— Что-что? — недоуменно переспрашивает ведущий.

— Серу, — опять говорит Валентин.

— Какую Серу? Я что-то не понимаю.

— «Цыганку Серу». Её Меладзе поёт. — Валентин точно пьян. Это слышно по его произношению.

— Ах, «Цыганку Сэру»! Понятно. Так бы сразу и сказали, — ведущий отворачивается, уходит к диск-жакею, стоящему за синтезаторами, и о чём-то говорит с ним. Потом он возвращается и удручённо заявляет:

— Увы, но в нашей фонотеке нет мелодии к песне, которую вы хотите исполнить.

Валентин тупо смотрит на ведущего, потом на зрителей. Затем он просто забирает у ведущего микрофон и говорит:

— Нет музыки? И не надо. Я и без музыки могу.

И он начинает неумело выводить песню Меладзе. То ли у него нет слуха, то ли он слишком пьян, но из его затеи ничего красивого не получается. На всю округу разносится что-то корявое и смешное. Его приятели смеются возле сцены, смеются также бурно, как смеялись мы с детьми несколько часов назад. Кое-кто из зрителей тоже смеётся. Остальные с улыбкой смотрят на горе-певца. А он всё поёт. И не собирается уходить со сцены. Спел «Сэру» и перешел на «Не тревожь мне душу, скрипка». Видно, очень любит Меладзе. Потом он хотел спеть ещё что-то, но его приятели со смехом забрали его со сцены, отдав, даже нет, торжественно вручив микрофон ведущему. Ведущий хмуро смотрел, как эта подвыпившая компания гордо пересекла зал и вышла вон из театра.

— После того, как этот молодой человек наконец-таки прекратил петь... — обращается к залу ведущий и делает паузу. Зрители понимают намек и смеются.

— ...Мы переходим к торжественной части наше... — он не заканчивает и осекается, потому что возле него стоит девочка и дёргает его за рукав. Издалека я всё же узнаю её. Это Лена. Я оглядываюсь и вижу, что детей нет возле меня. Наверняка они ушли вместе с Леной к сцене. Чего же они хотят?

— Чего тебе, девочка? — спрашивает ведущий.

— Я и мои друзья тоже хотим спеть, — звонкий голос девочки умиляет меня. Да и ведущего тоже. Он нерешительно стоит, потом оборачивается и смотрит на жюри. Люди, сидящие за столом, кивают ему. Он опять поворачивается к Лене и, почесав затылок, спрашивает:

— Надеюсь, вы не «Серу» будете петь?

Зрители опять смеются, а Лена отрицательно качает головой. На сцену поднимаются другие дети — Ната, Кирилл, Аня, Андрей, Венера и Арам. Ведущий озадачен.

— У нас всего один микрофон, — говорит он детям.

— Не нужно микрофона, — отвечает Лена, улыбаясь мне со сцены.

— Да?! — иронично осведомляется ведущий и, глядя в зал, продолжает. — Ну, что ж. Посмотрим на вас, голосистые вы наши. Какую музыку прикажете?

— Не нужно музыки, — говорит Лена.

Ведущий смотрит на детей, потом в зал, разводит руками и уходит. Дети переглядываются и становятся в цепочку, лицом к залу. Затем они одновременно кланяются зрителям, прижав руки к груди. В зале раздаются аплодисменты. Зал аплодирует, приветствуя смелых детей. Люди готовы слушать. И я готов. Я вспоминаю, что вытворила Лена пять лет назад, поэтому мне кажется, что зрителей ждёт нечто потрясающее. Но того, что происходит дальше, не ожидаю даже я...

Люди притихли, приготовившись слушать. Некоторое время в зале царит мёртвая тишина. Дети как будто специально выдерживают паузу. Затем среди этой глубокой тишины раздаётся тихий голос. Тихий, нежный голос Наты... Какой у неё нежный, спокойный голос! Девушка выводит мелодию, музыку без слов, но музыка прекрасна. Необыкновенно прекрасна. Затем к ней присоединяются другие. Все вместе они исполняют что-то неземное. Что-то сказочное.

Тихо обвожу взглядом зрителей. Никто из них, похоже, такого не ожидал. Толстяк возле меня перестал хрустеть попкорном. Так и сидит с открытым ртом и с горстью попкорна в руке. От удивления не успел даже съесть его. У старичка по другое моё плечо из рук вывалилась газета... Люди смотрят на происходящее на сцене широко раскрытыми глазами. Никто не разговаривает. Все молчат. Ведущий застыл возле стола жюри и стоит уже несколько минут неподвижно, как мумия. Он и жюри дружно уставились на детей, как на чудо природы.

С детьми же происходит нечто странное. Они неожиданно замолкают, и только одинокий голос Наты остаётся. Но этот голос... Он изменился! Он стал другим! Как его описать? Где найти слова? Его нужно только слышать. Нечеловеческая красота. Не может человек так петь... Ната не стоит на месте. Она закрыла глаза и кружится, разведя руки в стороны. Кружась, она ничего не замечает. Она про всё забыла. Такое впечатление, что девушка находится в глубокой эйфории. Голос, доносящийся от неё, становится всё сильнее, я понимаю, что происходит какая-то фантастика. Зал наполняется звуками, которые просто не может издавать человек. Но эти звуки непередаваемо красивы. От красоты к моим глазам подступают слёзы. Люди смотрят на девушку влюблёнными глазами. Многие сильно удивлены. Из многих широко раскрытых глаз тоже струятся слёзы. Атмосфера, царящая в зале, становится похожей на тёплый костёр. Он согревает нас, обнимает нас так нежно, как мама не обнимает своих детей. Он большой, добрый, ласковый. И живой. Он любит нас. И мы начинаем любить друг друга...

Кружащаяся Ната неожиданно падает. Она не поднимается... Что с ней? Дети подходят к ней и, не пытаясь привести её в чувство, молча смотрят на её не подающее признаков жизни тело.

Люди и ведущий выходят из оцепенения. Я тоже прихожу в себя. Многие вскакивают со своих мест. Я пробираюсь к сцене, взбегаю на неё с другими людьми. Кое-кто уже сидит перед Натой.

Девушка лежит на полу. У неё бледное лицо, на лбу я замечаю капельки пота... Окружившие её люди тормошат её, пытаются говорить с ней, окликают её, но девушка не отзывается. Она лежит неподвижно.

— Врача! — кричит одна из женщин, сидящих на коленях перед Натой. — Немедленно вызывайте врача.

Она пытается сделать Нате что-то вроде искусственного дыхания. Но та продолжает оставаться без сознания.

Отделившись от молча наблюдающей за всем происходящим группы моих новых друзей, Лена тоже подходит к Нате и садится возле неё. Незаметно для других она берёт Нату за побелевшую и холодную руку.

Так же неожиданно, как упала в обморок, Ната открывает глаза. Её, недавно почти неживое лицо, освещает слабая улыбка. И глаза начинают светиться. Они светятся, как и раньше, она улыбается взволнованно глядящим на неё людям.

— Не волнуйтесь, пожалуйста. Со мной такое бывает. Если сильно выложусь... — она пытается встать, и ей помогают, буквально поднимают её сразу несколько пар рук. Поддерживая девушку со всех сторон, люди смотрят на неё взволнованно и обеспокоенно.

— Кто-нибудь вызвал врача? — кричит ведущий. — Почему до сих пор нет врача?

— Серёга с Михой побежали звонить, — отвечает ему мужчина с испуганным лицом.

— Нет-нет, пожалуйста не нужно врача, — восклицает Ната. — Пожа...

Покачнувшись, она снова едва не падает на землю, но, успев схватиться за плечо ведущего, девушка восстанавливает равновесие.

— Без разговоров, — ведущий обеими руками поддерживает Нату, — без разговоров, девушка. Врач должен осмотреть тебя.

— Пожалуйста, не волнуйтесь; со мною всё нормально, — отвечает Ната ведущему. — Не нужно врача.

Тот лишь бескомпромиссно качает головой в ответ. Тогда девушка берёт микрофон из его рук и заявляет во всеуслышание:

— Люди! Не волнуйтесь, пожалуйста. Со мною всё в порядке. Не беспокойтесь, прошу вас...

 

Глава 6

Приглашение

Ната порозовела. Живая волна вновь заполняет девушку настолько, что уже и не верится, что двадцать минут назад её тело бездыханно лежало здесь, на сцене. Я понемногу успокаиваюсь. Замечаю, что стою среди хлопочущих возле неё зрителей и держу её за руку. Лена и другие дети стоят рядом.

— Так у нас в стране сейчас, — рассуждает женщина в спортивном костюме, делавшая Нате искуственное дыхание. — О детях совсем не думают. Поэтому дети и падают в обмороки... Да что дети? Они ни о ком не думают, козлы.

— Я вот помню, как раньше, — заявляет старичок, сидевший во время выступления рядом со мной. — Я помню, как...

— Да причём здесь раньше? — кричит кто-то пьяный из толпы. — Тут ребёнку плохо, а ты ещё про бородинскую битву вспомни, старый хрен...

Покачав головой, другая женщина в очередной раз протирает лоб Наты платком. Младенец на руках третьей неистово кричит прямо под моим ухом.

— Ну что же ты молчишь, девочка? — спрашивает у Наты ведущий. — Может приляжешь? Скоро придёт врач, он поможет.

— Но врач не нужен. Мне уже лучше. Мне уже хорошо, — говоря, Ната машинально кладёт ладонь на плачущего младенца, и тот мгновенно прекращает кричать. Через какое-то время Ната пытается убрать ладонь, но младенец хватает её пальцы своими ручонками и не отпускает.

— Э, — говорит он, — Э-э-э-й.

— Ты смотри! — замечает его мама. — Вцепился в чужую руку, ещё и эйкает.

— Можно, я его подержу? — спрашивает Ната у мамы.

Растерянно посмотрев на девушку, а потом на просящегося к ней ребёночка, мама пожимает плечами:

— Ну подержи. Только осторожно...

На руках у красивой златоволосой девушки мальчик засыпает. Ната возвращает его маме. Мальчик продолжает спать спокойным сном, не обращая внимания на царящий вокруг шум толпы...

— Скажи мне, как тебя зовут? — осведомляется ведущий, серьёзно и вопросительно глядя на юную певицу. Некоторые члены жюри, стоя неподалеку, так же, с неподдельным интересом и оценивающе разглядывают Нату, Лену, Кирилла и прочих.

— Меня зовут Наташа, — отвечает девушка на вопрос ведущего.

— Видишь... видите ли, Наташа, — ведущий неожиданно переходит на «вы», но это мало помогает ему решиться продолжить свою речь. Он не знает с чего начать и к кому обращаться — то ли к Нате, с её невинными, чистыми и ласковыми синими глазами, то ли ко мне — более старшему в этой компании.. Наконец он определяется и говорит сразу всем нам — мне и детям.

— Вы — очень талантливый коллектив. Не я один так считаю, вот — он показывает на представителей жюри, стоящих поблизости — Надежда Афанасьевна, Татьяна Георгиевна, Михаил... — и он перечисляет всех шестерых судей — тоже полагают, что вы вполне могли бы выступать и в более людных местах, при более выгодных условиях. Мало того — международный конкурс детской песни... — дальше следует предложение о беседе в другое время и в другом месте, в присутствии некоторых компетентных лиц, чтобы обсудить участие в каком-то там международном конкурсе за границей.

— Как вы на это смотрите? — спрашивает ведущий в заключение своей речи. Но он не успевает получить ответ.

За оградой театра в темноте ночи слышится шум мотора. Со сцены видно, как возле деревянного забора останавливается машина скорой помощи. Дверь с красным крестом открывается, и из машины выходят две женщины в белых халатах.

Ведущий, члены жюри и другие люди оборачиваются. Я и дети тоже смотрим, как грациозно и не спеша женщины входят и медленно приближаются к нашему сборищу.

— Ой, врачи! — шепчет Ната. Она переглядывается с Леной, Аней и Венерой. На лицах детей появляются игривые улыбки. Они хватают меня за руки и тянут «за кулисы» — к запасному выходу из театра. Девчонки, смеясь, буквально протаскивают меня через плотное людское окружение, и мальчишки — Кирилл, Арам и Андрей, протискиваются за нами. Мы сбегаем по ступенькам к чёрному входу.

— Дети, дети?! Куда же вы? — слышится вослед.

— Постойте! — различаю я среди людского роптания голос ведущего. — Подождите, вы не можете так уйти.

Но, очевидно, у детей есть своё мнение о том, как следует покидать зал после выступления. Мы уходим, не прощаясь. Мы убегаем...

Мы сидим на скамейке. Я тяжело дышу после быстрого и стремительного бега. Дети, похоже, не устали. Наоборот, мне кажется, что эти цветы стали ещё краше, ещё душистее. Они смотрят на меня, друг на друга и улыбаются. Ну и компания, нечего сказать. Какая сила ведёт вас, дети? Что вы сделали там, в летнем театре, с людьми? Что вы сделали со мной?

— Теперь объясните мне, что это было, — говорю я им, отдышавшись.

Они переглядываются, улыбаются и невинно смотрят вверх — на звёзды, тучи и луну, ища ответа.

Ната, видимо, что-то отыскав там — на небе — опускает взор на меня и говорит:

— Я пела, Максим. Моё сердце научили Музыке Восхода... Теперь я способна петь так, как не споёт никто из современных звёзд.

— Где же ты училась? И вообще, разве пению можно научить? Если нет голоса или слуха, значит нет таланта, значит нет артиста, по-моему.

— Мы учились в Благодати, — объясняет Лена. — Ты помнишь Олега, Максим?

— Да… - мне послышалось, что она как-то странно произнесла имя «Олег».

— Он и ещё другие учили нас. Они могут научить любого, даже тех, у кого проблемы с голосом или слухом. Но, только при одном условии...

— Наверное, это условие — деньги?

— Нет, деньги ничего не значат. Условие другое.

— Объясни мне, что же это за условие.

Некоторое время девочка молча смотрит на меня. Её глаза не перестают светиться. Что же это за таинственный, притягивающий, влекущий и видимый только сердцем свет?

— Условие простое, — отвечает она. — Тот, кто хочет стать учеником, должен по-настоящему влюбиться.

Меня удивляет её ответ. Не видя взаимосвязи между любовью и хорошим слухом, я повторяю после недолгой паузы:

— Значит, влюбиться?

— Да, только по-настоящему.

— Как это — «по-настоящему»?

— Это значит, что человек должен влюбиться в солнце. Это значит, что он должен влюбиться в речку, деревья, цветы. — Она прижимает ладони к груди и, закрыв глаза, продолжает с улыбкой: Он должен влюбиться в ветерок на побережье тёплого моря, он должен влюбиться в животных...

— Влюбиться в раннее утро и пение птиц! — восклицает Кирилл.

— Влюбиться в жизнь, — перекружившись, продолжает Ната, — с учащённо бьющимся от радости сердцем встречать каждый её миг, встречать со счастьем и опасность, и удачу. Любить — она смотрит на меня и лицо её сияет. — Любить, самозабвенно любить всё, что видишь.

— Любить людей больше жизни, — добавляет Лена тихо. — Всех людей. И желать отдать им как можно больше.

— М….м* — ещё тише проговаривает Андрей.

Последние свои слова мальчик произносит звонко и вдохновенно. Я же вспоминаю о талисмане. И мгновенно сотни новых вопросов проносятся в моей голове:

«Сияющий Человек... «Мы с тобой еще встретимся...» Огромная Птица... Ясный День... и так далее».

Я смотрю на детей. Очевидно, наш разговор только начинается. Они точно от меня не отвяжутся, пока не прояснят мне всё это.

— Твой талисман, Лена, — напоминаю я ей, доставая из-под рубашки и показывая ей то, что когда-то получил от неё в дар.

Она улыбается, потом зачем-то лезет к себе в карман и достает оттуда _________________

*Имя, которое в переводе на современные языки означает «Я Есмь», на старославянском это звучало, как «Аз Есмь».

яблоко. Она держит его на ладони и улыбается.

— Твое яблоко, Максим, — говорит она.

«Мое яблоко?.. Что это? Девочка хочет меня угостить? Нет, она хочет что-то напомнить. Какой-то слу...», — мои мысли резко обрываются. Я вспоминаю, как пять лет назад угощал детей яблоками на морском побережье. Лена своё не съела. Сохранила. Всё время носила с собой, наверное. Вспоминала обо мне, значит. Всё это долгое время вспоминала.

Я беру яблоко из рук девочки и изумляюсь. Оно абсолютно свежее. Может это не моё? Может Лена шутит?

— Если это то яблоко, тогда почему оно свежее, Лена? — спрашиваю я.

— Потому что я так умею.

— Что ты умеешь?

— Я умею прикасаться к ним так, что они после этого очень долго живут.

— Они?

— То есть растения, животные... некоторые люди, — добавляет она после паузы.

— Люди? Ты... Ты умеешь лечить?

— Да. И я, и мои друзья, — она показывает на остальных детей.

Я смотрю на детей с открытым ртом. Эти искренние лица не могут разыгрывать, и всё же ощущение такое, что надо мною либо шутят, либо происходит нечто нереальное.

— Расскажи мне про талисман, Лена. Мне кажется, что эта вещица — не обычная безделица. Мне также кажется, что вы, дети — необычные дети. У меня много вопросов к вам.

— Мы ответим на твои вопросы, — говорит Лена. — Просто и убедительно ответим, если ты сам захочешь.

— То есть?

Девочка молчит, опустив голову. Потом она опять поднимает глаза на меня, и эти огоньки искрятся всё ярче.

— Ты помнишь, Максим, песенку из одного детского фильма. В ней припев ещё такой...

Тряхнув головой, девочка со свойственным ей умением исполняет:

Ты никогда, по-жалуйста,

На белый свет не жалуйся.

Он переполнен тайнами

Не-о-бычайными...

Взглянув на меня, она продолжает:

— Твои вопросы могут вызвать необычайные для тебя ответы, — она подходит ко мне и достает из-за ворота моей рубашки...часы, недавно висевшие на моей руке. — Так что, будет лучше...

Она, игриво улыбаясь, отдаёт часы мне

— ... если ты увидишь всё сам.

— Хи-хи, — ошарашенно смеюсь я. — Так ты ещё и фокусы показывать умеешь.

— Умею.

— И воровка ты тоже хорошая, — я застёгиваю браслет часов на руке и, погрозив девочке пальцем, поправляю воротник своей рубашки.

— Мы приглашаем тебя в гости, Максим. Мы все тебя приглашаем, — Лена оглядывается на других детей, которые с энтузиазмом кивают головами. Они зовут меня пойти вместе с ними.

Неожиданно, конечно. Но заманчиво...Я улыбаюсь. Мои новые друзья тоже улыбаются. Они призывно смотрят на меня, понимая, что я согласен. Пока согласен.

— Я согласен, — отвечаю я.

— Это неблизко, Максим. Это — в горах. Нужно добираться несколько дней — неделю или больше, — Лена не сводит с меня глаз. — Мы уходим уже сегодня. Ты пойдёшь с нами?

Ещё более неожиданное заявление. «Неделю или больше» — ничего себе! «В горах...» Тут нужно подумать...

— Вы разве не в окрестностях живёте? — спрашиваю я у детей.

— Благодать находится далеко в горах. В Адлер, да и вообще, на побережье, мы приходим иногда... — объясняет Арам, и Кирилл тут же продолжает:

— Да, приходим, чтобы попрактиковаться. У нас здесь практика.

— В чём же заключается ваша практика? — задумчиво интересуюсь я и неожиданно понимаю, что ответ на этот вопрос, скорее всего, мне известен. В горах они живут совсем одни, наверное. А сюда приходят, чтобы петь. Приходят к людям, чтобы дарить им свои песни... Дети живут в горах... В горах...

Поначалу, не замечая моей задумчивой отрешенности, Ната говорит:

— В Благодати мы научились передавать Музыку. Но этого мало. Для полного овладения Музыкой нужно знать реакцию других людей на Неё. Нужно приоткрыть Её другим людям и собственными глазами увидеть действие этого Блага. Это своего рода опыт, без которого не обходится никакая наука... — видя, что я не слушаю, она замолкает.

Я не слышу её. Мои мысли заняты другим.

Я вспоминаю свои путешествия в Теберду, Домбай, на Баксан, в Архыз и Приэльбрусье. Конечно, именно благодаря этим туристическим походам я узнал, что горы — это неповторимое, ни на что не похожее, дарящее воспоминания на всю жизнь, приключение. Прав был Высоцкий, сказавший однажды в одной из своих песен: «Лучше гор могут быть только горы...». Он и многие другие, побывавшие в горах, жившие среди дикой природы, вдыхавшие бриллиантовый аромат хвои, слышавшие космическое электричество в журчании целебных вод ручья, пробовавшие дары леса на вкус и ощущавшие прикосновение лесной жизни, видевшие эту жизнь, и всю ту безбрежную красоту, в которой она протекает, своими глазами, знали и знают — свет глубокого мира сердца и ума покоится в горах. Глубокий мир ждёт человека, и там — в горах, глубокий мир приобщает человеческое сознание к себе. Спокойствие, изумрудное очарование растительности, лазурь неба и растущие под ней пики белого снега — я помню вас... Я тоскую по вам и очень хочу к вам...

Дети зовут. Идти ли с ними? Идти ли с ними к вам, горы?... Дети не нарушают ход моих мыслей. Они тихо и скромно стоят рядом. Они молчат и как будто слушают рождающиеся в моем сознании думы. Луна скрылась за облаками, и нас обступила темень ночи, спрятавшая глаза моих маленьких друзей под свою чёрную вуаль. Мне не видны их глаза, но я замечаю лёгкие улыбки, украшающие лица детей. Они улыбаются слегка и едва уловимо. Они как будто знают о моей слабости. О моей любви к горам и горной природе.

Тишина затягивается надолго, и, не вытерпев, Лена разгоняет её вопросом:

— Пошли, Максим? Ведь ты же хочешь. Мы знаем, что ты хочешь. И мы тоже этого хотим...

Я отвечаю не сразу. Помолчав, я говорю:

— Так неожиданно, Леночка. У меня дела... Хотя, в принципе, дел-то собственно и нет никаких... М-да... Мне нужно подумать, дети. У меня есть время?

— Сегодня в шесть вечера мы уезжаем с автовокзала к Красной Поляне. Ты подумай, Максим...

— Если надумаешь, приходи...

— Обязательно приходи, Максим.

— Мы будем ждать тебя, Максим, — дети тихо, но с чувством отвечают. Они привязались ко мне. Равно, как и я — к ним. Так не хочется расставаться.

Сердце требует продолжить это удивительное знакомство с теми, кого я ещё так мало знаю. А рассудок, напротив, с недоверием вопрошает:

«А выйдет ли из этой затеи с горами что-либо стоящее? Я не доверяю жизни, доверяешь ли ты?»

И они борются — сердце и рассудок, теснят друг друга в очередной схватке. И, наверное, всё наше существование посвящено именно этой борьбе, борьбе рассудка и сердца. И как же порой мучительна бывает она!

В муках поиска решения я смотрю, как мои новые друзья медленно удаляются, поднимаясь по песчаной дороге на пригорок. Они не прощаются. Это, наверное, не входит в ассортимент их привычек... Хотя нет...

На вершине холма дети останавливаются и поворачиваются ко мне. Луна вновь выглядывает из-за облаков, и её свет позволяет видеть семь детских фигур. Они машут мне руками...

 

Глава 7

Дети Новой России

 Мы путешествуем в горах... Не знаю, какой чёрт меня дёрнул, но на последние деньги, оставшиеся после продажи кия, я накупил консервов, круп, приобрёл палатку, спальный мешок и тёплую походную одежду, запасся различным снаряжением, топориком, котелком, столовыми приборами, и так далее, и тому подобным. Уже вечером того же дня я был на автовокзале и подходил к улыбающимся и ждущим меня детям. Через полчаса полуисправный ЛАЗ увозил нас — семерых артистов и неясно как затесавшегося среди них меня, по извилистой дороге между крутыми возвышенностями, укрывшимися от тёплого солнца хвоей и листьями лесных массивов. Мы ехали к Красной Поляне. Оттуда, проведя ночь в разбитых прямо на площади автовокзала палатках, как только забрезжил рассвет, мы двинулись в наше, насколько я успею убедиться в будущем, захватывающее и невероятное путешествие.

Мы путешествуем в горах... Окутанный облаками тумана и закрытый срывающимися с неба потоками ливневых дождей Дамхурц; обходная дорога через наиболее запомнившееся ущелье смерти — когда с одной стороны от трассы отвесные стены скал, с другой же — глубокая пропасть, с разбросанными по её дну останками сорвавшихся с узкого пути машин — легковушек, грузовичков и даже громадных лесовозов; дикая Пхия в самом сердце одиночества нетронутых и девственных лесов и неприступный, но покорившийся нам Алибек — как много нового и интересного.

Мы путешествуем в горах... Уже несколько дней я вдыхаю ароматы густых горных цветников, почти незнающих человека; без опасения пью из речек и родников, ибо вода в них в десятки раз чище водопроводной и уж, конечно, во сто крат целебнее неё; утопаю глазами в красоте горных пейзажей — в разнообразии дикого ландшафта, когда среди каменной пустыни вдруг попадается бирюзовое зеркало озера с отраженным в нём ледником, когда белоснежные вершины из голубых просторов небес спускаются прямо в изумруд и золото солнечных зайчиков густой горной растительности, когда смеющиеся и прекрасные ангелы — мои попутчики, шутят и поют свои неземные песни, когда я вижу их среди естественной и дикой природы — красоту среди красоты.

Мы путешествуем в горах... Ежи и лисы, бурые горные медведи и косули, олени и зайцы, множество бабочек и огромные жуки на дороге, муравьи, заползающие за шиворот, и пауки, плетущие паутину прямо на туристской тропе, — как же я люблю вас! Водопады и форель в прозрачной воде под ногами; симфония дождя, стучащего о брезент палатки хрустальной музыкой, и предрассветный хор птиц, воздающий невероятным разнообразием звуков и нот хвалу появляющемуся из-за розовых и сиреневых пиков, в красном тумане неба светилу, — я запомню вас навсегда. Множество грибов — белые, грузди, гигантские подосиновики и подберезовики, большие белые дождевики, или они же жёлто-коричневые, сморщенные и уже несвежие, взрывающиеся жёлтым дымом грибных спор, если на них наступить; ягоды ежевики, малины, тёрна, земляники, голубики, дикой смородины и дикого винограда; орехи и травы: душица, мята, мелиса, листочки рододендрона, тысячелистник, зверобой, — чего только нет здесь, в горах! И само счастье, наверное, живёт где-то тут неподалеку.

Мы путешествуем в горах... Боже, как я соскучился по такого рода переходам. Как долго я не слышал шумных горных гроз, с оглушающим громом; с молниями, кривыми лучами уходящими прямо в землю или разрывающимися в свинцовом пространстве неба яркими и обширными вспышками; с густой пеленой обрушивающегося с неба ливня, когда в нескольких метрах вокруг не различаешь скрываемой за ней обстановки; с семислойной дугой радуги, прекрасным видом распустившейся над ущельем в тумане взвешенных в воздухе кристалликов воды, которые дождь оставляет после себя. Как давно я не сидел возле ночного костра и не смотрел на сонмы искр, вылетающих из него и уносящихся в просторы звёздных далей — к мириадам тёплых солнц, улыбающихся с ночного неба. Как давно я не видел горного звёздного неба, и как долго я не слышал бурной речки, разговаривающей в ночи с теми, кто ей внимает... Поэзия дикой природы не касалась меня уже очень давно...

Мы путешествуем в горах... Погонщики скота в широкополых соломенных шляпах, с золотыми от палящего горного солнца лицами; отары овец, козы и алобаи — пастушьи собаки с жёлтыми свирепыми глазами; лесник со своей огромной овчаркой, учившийся в Петербурге и всё же вернувшийся оттуда, не пожелавший променять прелесть природы на заключенную в красиво отёсанный и гармонично укомплектованный камень жизнь; старик, не ведающий, что царя уже давным-давно нет, что произошла революция 17-го, а затем — через почти 70 лет — новая смена власти, и его маленькая козочка Фатима, оставшаяся без матери, но выкормленная этим добрым человеком; аулы, живущие почти обособленно от мира цивилизации — без телевизоров и радиоточек, без телефонов и телеграфов, без почты и уж тем более без новейших способов обмена информацией — компьютерной сети, спутниковой связи и т. д. — сколько удивительных встреч. Какое разнообразие жизни, какой колорит и контраст с городами и агломерациями!..

Впрочем, сразу хочу оговориться, что все эти яркие впечатления, сколь бы захватывающими они ни были для уставшего от городской бытовухи человека, всё же просто меркли перед светом настоящей тайны. Дети, сопровождавшие меня, оказались будто «не от мира сего»... Они были другими, не такими, как просто человек в понимании каждого из нас. Это прежде всего касается Наты и Лены, ибо именно с ними всю дорогу творились чудеса... Однако, я не буду забегать вперёд и расскажу обо всём по-порядку.

Во-первых, в девочках присутствовал талант прекрасных собеседниц, широко эрудированных не только для подростка, но и для умудрённого опытом старчества. Мы общались с ними на самые различные темы: говорили о «продвинутой» музыке, о современной эстраде, о взаимоотношениях мужчины и женщины, о браке и любви, о Боге, религиях, пророках, о космосе, планетах, звёздах, о летающих тарелках, — в общем, всего не перечислишь. Мне было настолько интересно слушать Нату и Лену, настолько увлекательно о чём-то рассказывать им, что я порой забывал, где нахожусь. Девочки, определённо, умели каким-то образом очаровывать, увлекать, заинтересовывать собеседника; умели не просто болтать, но соединяться с тобой во время разговора, чувствовать тебя, понимать твои мысли, понимать всё, что ты хочешь сказать. Они могли принимать человека, как самих себя, при этом оставаясь самими собой... Правда, вскоре я понял, что это только один из многих их талантов, причём те другие, о которых я пока ещё ничего не знал, были... Ну вот, опять я забегаю вперёд. Простите, сейчас исправлюсь.

Лена и Ната совершенно не уставали после изнурительных переходов через перевалы. Часто, видя, как я выдыхаюсь, они забирали у меня огромный рюкзак и по нескольку часов тащили его сами. При этом у девочек даже не нарушался вечно спокойный дыхательный цикл, в то время как с меня, идущего налегке, градом лился пот, и легкие в моей груди отказывались работать.

Тёплых вещей и еды именно у Наты с собой тоже не было. Выяснилось, что она в этом просто не нуждается. Ни разу не видя её принимающей пищу, на третий день путешествия я начал всерьёз беспокоиться и уговаривать девочку покушать, на что она, улыбаясь и сияя здоровьем десятерых сытых молодцев, отвечала: «Не хлебом единым жив человек. Смотри на меня, Максим — я, как живое доказательство этих слов». Что тут скажешь? Мои глаза не обманывали меня, я видел, что пища девочке не нужна. Она могла иногда испить воды из родника, съесть немного ягод, орехов или какую-нибудь сорванную травинку, но разве это можно назвать здоровым питанием? Вопрос — откуда она черпала энергию, питаясь вот так — для меня долгое время оставался загадкой.

Эта загадка оказалась не единственной. Выяснилось, что девочке не страшны холод и заморозки горных ночей. В то время, как мы с другими детьми, одев тёплые куртки и шапки, кутаясь в шерстяные одеяла, всё же мёрзли в двух палатках, пытаясь заснуть, Ната могла пролежать всю ночь на голой земле, в лёгком платьице, безо всякого ощущения дискомфорта. Я сам видел, как она в своём «бумажном» сарафане беззаботно и с улыбкой спала, лёжа на покрытой инеем утренней предрассветной траве. Но это ещё не всё.

Однажды, выйдя ночью, я заметил мягкое, если можно так выразиться, свечение на поляне. Подойдя ближе с вопросом — что это может быть? — я сперва вздрогнул от поражающей и чудесной картины... Ната лежала на травяном ковре, её волосы золотой шалью распались под ней, и... Тысячами синих искорок-молний её волосы сверкали в ночной мгле, освещая прекрасное лицо девочки. Это было похоже на чудесные эпизоды из какого-нибудь фантастического фильма об электрической отроковице... Едва не проглотив язык от удивления, я, словно сомнамбула, удалился обратно в палатку, забыв, что собирался в туалет. Поражённый увиденным, я долго не мог заснуть в ту ночь, и ворочался, пока лежащий рядом Арам сонным голосом не поинтересовался, в чем дело.

— Там Ната... У неё волосы, это самое... Они...

— Светятся синими огоньками?

— Да, да...

— А, не удивляйся. С ней часто такое бывает... Вот ты думаешь, она сейчас спит?

— Что же она делает, если не спит?

— Она почти никогда не спит. Иногда лежит неподвижно, как спит, но, если по-настоящему, то не спит. У неё не бьётся сердце, она совсем не дышит. Если раскрыть её глаз и посмотреть, то не увидишь зрачка. Зрачки у неё заворачиваются глубоко наверх.

— Что же это с ней происходит?

— Это Музыка Восхода.

— Музыка Восхода?

— Да. Ещё это называется «Ясный День».

— Что это такое?

— Они говорят, что это такое состояние...

— Но она же... ты сказал, что у неё не работает сердце... Это ни что иное, как смерть!

— Да, один раз врач сказал, что это смерть. Но это не смерть. Говорю тебе — это состояние такое.

Не выдержав, я встаю, выхожу из палатки снова и иду проверять. Дойдя до Наты, я застаю её в прежней позе — лежит на земле, раскинув руки в стороны, ладонями вверх. Только вот волосы перестали светиться.

— Эй... Эй... Ната, — пробую её растормошить, но она не просыпается. Её тело страшно холодное, ну прямо как у мертвеца. Сняв шапку и приложив ухо к её груди, я долгое время пытаюсь услышать пульсацию сердца. Пульсации нет. Более того — грудная клетка не проявляет никаких признаков движения — девочка не дышит! Чтобы развеять последние сомнения, я достаю из кармана фонарик и, не включая его, подношу стеклышком к носу девочки. Держу так некоторое время одной рукой, другой же роюсь в кармане, ища спички... При свете зажжённой спички смотрю на стёклышко фонарика — поверхность не запотела. Дыхания точно нет!

«Да она же мертвая!» — думаю я и вздрагиваю — спичка догорела, огонь обжёг пальцы...

 Некоторое время я сижу в полутьме перед телом девочки, не зная, что делать. Трудно описать чувства, наполняющие сердце. Страх, сомнение, интерес, любопытство, шок, скрытый восторг, беспокойство — всё это смешалось в некий винегрет эмоций. Решив взять себя в руки, я встаю и возвращаюсь в палатку. Разместившись между Арамом и другими детьми, я молча лежу, уставясь в пространство слепой тьмы.

— Ну и Натка. Пугает людей только, — хихикнув, заявляет Арам.

— А может быть ей плохо? Может нужно что-то делать?

— Да нет. Ей не плохо. Наоборот, она сейчас так напитается силами, что завтра опять ничего есть не будет.

— Какой кошмар...

— Ха! Это только цветочки... А силы им служат взаправду кошмарные...

— Какие ещё силы?

— Те силы, что строили солнце и Землю. Лена и особенно Ната могут управлять ими.

«Силы, что строили солнце и Землю?... Что-то ты совсем заврался, брат», — думаю я про себя. Вслух же спрашиваю:

— Почему они могут, а другие люди нет?

— Потому что Ясный День.

— Не понял?

— В общем, надо уметь входить в Ясный День, чтобы эти силы стали служить тебе. Ната и Лена умеют входить в Ясный День... А ещё Ната говорит, что давно жили люди — Атланты, которые умели входить в Ясный День.

— Ох уж эти сказки... Ох уж эти сказочники, — я нарочно шепелявлю, повторяя фразу героя мультфильма «Падал прошлогодний снег».

— Ты мне не веришь? — почему-то взволнованно спрашивает Арам. Впрочем, он тут же успокаивается и уже безмятежным тоном заключает: — Ничего, скоро поверишь...

 

Глава 8

«Те силы, что строили солнце и Землю...»

Никогда бы не подумал, что буду разгуливать вот так, в диких горах Кавказа, за десятки километров от жилья, с юными сопровождающими. Если бы кто-то сказал мне об этом хотя бы неделю или две назад, я бы только посмеялся. Вы сами представьте, вы сами поставьте себя на моё место! Вообразите только на мгновенье: вы живёте обыденно текущей, размеренной жизнью, и вдруг в ней появляется человек или люди, которые существуют во сто крат полнее и интенсивнее, чем вы. Представьте, что эти люди становятся вашими друзьями, они зовут вас с собой, вы следуете за ними, и вот она — резкая перемена обстановки! Резкие перемены в вашей жизни, и они парализуют ваш мозг ощущением чуда, сказки. Вы спрашиваете себя: «Неужели это происходит со мной? Неужели это я!?»

Примерно такие вопросы задаю я себе, путешествуя вместе с детьми. Совершив короткий переход через горный кряж, к вечеру мы спускаемся в долину какой-то реки. В тот момент, когда мы пересекаем мост через эту бурлящую реку, на небе загораются первые россыпи звёзд. На середине моста мы останавливаемся и любуемся шумным потоком. В сумерках, при свете появившейся из-за гор луны, он выглядит сказочно, совсем не так, как днём, наверное. Сейчас он похож на извивающегося и блестящего чёрно-золотого змея, шипящего под нашими ногами. Но шипит он так, что закладывает уши...

Когда мы отходим на порядочное расстояние от реки, я обращаюсь к Нате:

— Скажи, Ната, а ваши родители не боятся отпускать вас одних в такую даль?... Ты знаешь, я начинаю подозре...

— Какой красивый жук! — перебивает меня девочка, показывая пальцем на дорогу.

 На дороге промелькнуло что-то светящееся голубыми огоньками, но я, увлекшись разговором, наступаю на это ногой.

 Убрав ногу, я осознаю, что нечаянно раздавил это существо. Голубые огоньки лежат под ногами и едва заметно шевелятся. В них больше нет былой прыти и подвижности. И, видимо, никогда уже не будет. Конечно же, я раздавил...

 Присев на корточки, Ната берёт умирающее существо в ладонь. Поднявшись, она подносит его к глазам. В сумерках мне видны очертания довольно большого насекомого, чей чёрный хитиновый покров сплошь усеян бисером фосфорицирующих голубым чешуек. Насекомое вяло двигает лапками, лёжа на ладони Наты.

— Бедный, — говорит она.

— Насмерть? — спрашивает самый младший Арам.

Ната сначала ничего не отвечает, но потом, мельком взглянув в глаза Арама, она вдруг задерживает свой ласковый взгляд, улыбается и гладит мальчика по голове. Девочка зачем-то набирает в легкие воздух. Затем, медленно приблизив руку ко рту, она несильно дует на жука. Тот замирает и больше не шевелится. Девочка снова дует. И вдруг, словно получив колоссальный жизненный импульс, жук вздрагивает, быстро перебирая лапками так, словно его ошпарили. Он переворачивается со спины на лапки и, пробежав по руке Наты, срывается и падает на землю. Я изумленно наблюдаю, как голубые огоньки ещё некоторое время мелькают на дороге, удаляясь в сторону зарослей осоки.

«Ничего себе! — думаю я. — Она только дунула на него, и он ожил. Ожил!!!... Ничего себе!... М-да-а-а...»

Дальше мы идём молча...

Мы подходим к поляне. С дороги видно, как на поляне горят костры. Слышны звуки гитары и поющие голоса. Это туристы. Да, их тут много в это время года. И они встретились нам весьма кстати. Такие компании всегда накормят. Теперь не надо будет заботиться об ужине.

Я снимаю рюкзак и достаю оттуда тёплые вещи. Передаю Лене её свитер и одеваюсь сам.

— Ну что, — спрашиваю я. — Пойдём, посмотрим на живых людей?

— По йдём, — она смеётся.

— По йдём? Ты что, с Во ло гды или с По дмо сковья? — окая, интересуется Кирилл.

— О х, с По дмо ско вья я, ро димый, с По дмо ско вья. Из деревни приехала на тебя, внучек, по смо треть.

— Ха, бабуля! Дай я тебе поцалую! — он берёт Лену за голову и сильно чмокает её в щеку, при этом ещё и мычит. Потом ещё и ещё раз. Лене это надоедает, и она отмахивается. Кирилл дико гогочет. Мне тоже становится смешно...

Луна скрывается за тучами. В кромешной тьме мы взбираемся на пригорок, на котором раскинулась поляна с расположившимися на ней туристами. Я тащу рюкзак по траве. Он уже довольно сильно вымотал меня.

Преодолев крутой, но короткий, подъём, мы выходим на более пологий склон, а затем и на ровную травяную гладь поляны. Впереди видны три костра. Один из них горит под наспех сооружённой крышей из стволов сухих сосен, крытой брезентом. Туда мы с детьми и направляемся.

Компания, сидящая у костра, на первый взгляд кажется весьма приятной. Здесь их собралось человек десять — молодой парень, три девушки, две маленьких девочки, примерно пятнадцатилетний мальчик, да ещё трое пожилых мужчин. Они не сразу замечают нас, они увлечены разговором. Но вот из ночной тени мы выходим в зону чёткой видимости, и наши смутные очертания в сумраке приобретают всё более ясный вид от света огня. Мы подходим к костру, и разговор прекращается. Люди рассматривают нас. Наверное, мы появились из ночной мглы на этом островке света весьма неожиданно, потому что на лицах некоторых читается явное удивление. Но оно быстро сменяется заинтересованностью и ожиданием. Люди ждут, что мы им скажем. И Лена говорит. Один её вид при обращении к другому человеку сразу располагает последнего к ней. Она всегда ласкова и мила с людьми. Она всегда внимательна и доброжелательна. Ещё ни разу мне не доводилось видеть, чтобы она хмурилась. Вот и сейчас, будто давным-давно знакомым и близким, она говорит этим туристам:

— Добрый вам вечер, люди.

— И тебе того же, принцесса, — отзывается один из мужчин.

— Вы позволите посидеть вместе с вами? — спрашиваю я.

Люди переглядываются, потом всё тот же мужчина произносит:

— Садись, если хороший человек.

— Он хороший. Он очень хороший, — заявляет Леночка.

Я поворачиваюсь и радостно вглядываюсь в глаза моей попутчицы. Я тихо спрашиваю:

— Правда? Ты так считаешь?

Она смотрит на меня, и я слышу её ответ:

— Правда...

Люди с интересом наблюдают за нами, потом одна девушка говорит, подвигаясь на толстом бревне:

— Садитесь. Что же вы стоите?

Мы присаживаемся. Я — рядом с девушкой, Лена — между мной и мужчиной, назвавшим её принцессой, другие — то там, то тут возле костра.

— Откуда вы, ребята? Вы что же, заблудились? — спрашивает нас молодой парень. По произношению слышно, что он — москвич. Архыз, значит, любят и в Москве. И мне от этого становится как-то приятно. Есть всё-таки нить, объединяющая нас, влекущая нас из разных точек необьятной России в одни и те же места. И места эти, как правило, отличаются необыкновенной красотой, к которой так неравнодушно человеческое сердце. И неважно, кто ты, чем занимаешься, сколько у тебя денег — это не важно!!! Действительно значимо другое — у тебя есть абсолютная связь со мной и с другими людьми. Эта связь — твоё человеческое сердце. Так я думаю, глядя в глаза молодого парня. Потом я отвечаю ему. Я говорю:

— Мы здесь путешествуем. Идём в гости... Ну, то есть, я иду в гости вот к ним, — я показываю на детей. — К вам вот по дороге зашли... Просто так...

— Мне кажется, что мы здесь далеко не просто так. — тихо и тепло проговаривает Ната. Она с улыбкой смотрит на мальчика — её ровесника, сидящего рядом с парнем. Мальчик тоже не сводит с Наты глаз. Она какой-то магической силой привлекает к себе внимание.

— Тебя как зовут-то? — спрашивает парень у девочки.

— Ната. Вот это — Максим, это — Лена... — она перечисляет москвичам всех нас по-порядку.

— А я — Антон. Вот рядом со мной сидит Валера... — и парень, в свою очередь, знакомит нас со всеми сидящими у костра. Девушку слева от меня зовут Викой. Ещё до того, как усесться возле неё, я обратил внимание на её привлекательность...

К нам подходят туристы от двух других костров. Кое-кто выглядывает из палаток. Наше с детьми появление вызывает живой московский интерес. Возле костра под брезентовой крышей собирается куча народу. С нами знакомятся, нам задают массу вопросов. Нам подают тарелки с рисовой кашей, перемешанной с тушёнкой. Нам подают хлеб. Я слегка растерян. Я даже тронут такой заботливостью. Мне хочется чем-то отблагодарить этих добрых людей. Хочется сказать:

«Люди! Какие же вы прекрасные на самом деле! Почему же раньше я этого совершенно не замечал? Почему только сейчас начинаю осознавать это волшебное, сказочное чувство — любовь к незнакомому человеку?»

Всю свою красоту, порой, мы прячем очень глубоко. Вы замечали? Вы замечали, как мы боимся проявлять любовь, сострадание, заботу друг о друге и нежность к себеподобным? Как мы боимся оказаться красивыми только потому, что считаем красоту беззащитной перед злом? Вы замечали это за собой? Многие, в том числе и я, ответят утвердительно на этот вопрос: да, мы боимся... Я боюсь. А вот мои новые друзья, видимо, нет.

Я наблюдаю, как они смеются, как разговаривают то с мужчиной, назвавшим Лену принцессой, то с Антоном, как Ната улыбается уставившемуся на неё Валере, а Венера дарит Вике сорванный ранним утром цветок крокуса.

— Боже, какая прелесть! — восклицает Вика.

— Бери, Вика, он на тебя похож.

Вика смеётся, умилённо разглядывая Венеру. Та же цветёт, как распустившаяся сирень. Дети цветут своей юной красотой. Задумавшись, я смотрю на них. Какая сила делает этих детей непохожими на миллионы таких же, как они? Что сокрыто в них, что спрятано? Их постоянно окружает какое-то светлое поле. Мне кажется, что сейчас я чувствую его. Вокруг детей витает радостное ликование. Оно похоже на ликование солнца, скрывающегося за блистающим океанским горизонтом. Это солнце уходит, но оставляет на морском ковре огненную дорожку, как будто бы зовя в своё лучистое огненное закатное счастье: «Пошли со мной?» И так хочется пойти. Так хочется.

Маленькие солнца сидят сейчас с нами у костра. Люди тянутся к ним, потому что они согревают. В этом и сила красоты. Красота согревает. Согревает настолько, что лёд зла тает, и ты становишься добрым. Я абсолютно добр уже несколько дней. Я добр без перерыва на сон или обед. Я добр даже во сне. Все эти несколько дней мне снятся чудесные сны. Мне снятся цветы. Мне снятся ангелы. Мне снится солнце. И хочется, чтобы только такие сны видели окружающие нас люди с их незачерствевшими сердцами.

Там, в Москве, многие не знают, что такое лес. Многие никогда не пили живую воду из горного озера. Никогда не кормили белочку с руки. Никогда не слышали свободного крика сокола и не видели парящего в небе величественного орла. Они не ощущали на себе тёплую руку Природы, этой доброй заботливой Мамы планеты Земля. Но, несмотря на всё это, сердца людей дышат. Они всё ещё живые, и никакая кровь телевизоров, никакой разврат бульварных газет, ни суета рабочих будней, ни однообразие городского быта не смогли заглушить их жизнь. Как прекрасно такое бессилие чего-то злого перед чем-то добрым, перед каким-то единственно светлым началом, одушевляющим каждого из нас...

Леночка как-будто чувствует мои мысли. Она оборачивается, и наши глаза встречаются... Мы улыбаемся друг другу... Ночь, но мне кажется, что светит солнце...

Звучит гитара. Знакомая, лёгкая и замечательная мелодия. Мы все подхватываем её. Мы поём:

Ничего на свете лучше нету,

Чем бродить друзьям по белу свету.

Тем, кто дружен, не страшны тревоги.

Нам любые дороги дороги...

Некоторое время спустя нам надоедает петь. Молодёжь включает магнитофон, и многие уходят танцевать. Я остаюсь. Мне больше нравится смотреть на костёр. Иногда я поглядываю на танцующих людей. Это мне нравится не меньше... Кирилл уже танцует с какой-то девочкой, а застенчивый Андрей, потупив голову, стоит в сторонке. К нему подходит очаровательная москвичка. Настолько очаровательная, что Кирилл забывает о своей партнёрше и разевает рот... Москвичка просит Андрея потанцевать с ней. Она чуть старше его. Может быть, от этого стеснение мальчика становится ещё большим — он отказывается и уходит в подлунную тень деревьев. Там он садится на бревно — спиной к танцующим. Растерянная девочка стоит, не зная, что делать. Нерешительно она подходит к бревну... Потом садится рядом с Андреем... Вижу, как удивлённый Кирилл чешет голову, глядя в то место из-за плеча своей пары... Я усмехаюсь про себя. Этот Кирилл напоминает мне Джима Керри. Внешность очень схожая, и такой же смешной, правда, нисколечко не кривляется, что, конечно же, к лучшему...

Замечаю, что Ната тоже осталась. Возле костра сидят ещё двое мужчин и пожилая женщина, но никто больше не обращает на нас с Натой внимания. Девочка берёт лежащую у бревна шестиструнную гитару. Она слегка перебирает пальцами медные струны, наигрывая тихие мелодии. Она иногда смотрит на меня. Её глаза вдохновенны.

К Нате подходит Валера. Если точнее, он не идёт, а ковыляет. У мальчика что-то с опорно-двигательным аппаратом. Какая-то болезнь, неизвестный мне порок. Валера садится рядом с Натой. Он молчит. Наверное, думает, что сказать. Наконец, он спрашивает:

— Ты что, умеешь играть?

— Да, — отвечает девочка, тепло улыбаясь.

При этом она принимается исполнять нечто красивое, по-настоящему ласкающее слух, так что я и Валера заслушиваемся. Но во время игры она всё время смотрит Валере в глаза. Тёплым взглядом, будто бы согревая. И Валера глядит на неё, не отрываясь. Вижу его взволнованное лицо. Брови приподняты. Мне кажется, что он сейчас заплачет. И правда — он плачет. Сперва большие крупные слёзы появляются в его глазах, затем он вообще зажмуривается, всхлипывая и заливаясь плачем. Ната изумлена, но почти сразу её изумление сменяется столь присущей ей лаской, и она, отставив гитару в сторону, придвигается к Валере и обнимает его. Она тихо, с искренностью в голосе, спрашивает:

— Ну чего ты? Не надо, Валера. Не надо плакать.

— Они хотят завтра уезжать. Уезжать домой. А я не хочу. Здесь так красиво. Так красиво, — взволнованно объясняет мальчик.

— И ты ещё появилась, — добавляет он, опуская голову.

Лёгкая недоумевающая улыбка несколько мгновений освещает лицо красавицы-девочки. Она пытается заглянуть в глаза опустившего голову мальчика. Мне нравится это её невинное стремление всё время смотреть собеседнику в глаза. Даже если ты отводишь их, она всё же непроизвольно будет стремиться найти с ними контакт. Особенно, когда ты её сильно интересуешь.

— И я появилась? — ласково переспрашивает она, становясь на колени перед сидящим мальчиком.

 Она берёт его за руку и нежно произносит:

— Валера...

Другой рукой она дотрагивается до его щеки. Её золотистые, блестящие от света огня волосы подхватывает налетевший лёгкий ветерок. Она подносит к растроганным глазам палец, и что-то рассматривает на нём. Это слезинка с лица Валеры. Капелька солёной воды блеснула, поймав лучик от костра.

— Ты плачешь из-за меня? Ты... О, Боже, как красиво! Ты меня любишь. Ты влюблён в меня. Да, я это чувствую! О, как красиво... — девочка поражает меня чистым и естественным поведением. Я любуюсь трогательной сценой, то же делают забывшие про свои разговоры двое мужчин и пожилая женщина. Они, смешно открыв рты, завороженно таращатся на детей.

Закрыв лицо руками, Валера плачет.

— Я калека, а ты красавица... — рыдая, говорит он.

— Ну и что же?

— Ты никогда не полюбишь меня... — он плачет — Никогда... Я калека... Это на всю жизнь... На всю жизнь!!!

Она держит его за руку, но больше не смотрит в его сторону. Она закрывает глаза.

— На всю жизнь, — повторяет она тихо. — На всю...

И вдруг, тряхнув головой, девочка восклицает:

— Неправда!

Поднявшись с земли и не обращая внимания на зрителей, она, став прямо, разводит руки в стороны. Вдохнув воздух, она около минуты стоит молча, и уже многие собравшиеся с непониманием переглядываются. Выдыхая, Ната произносит:

— Я ЕСМЬ.

Я вздрагиваю. После известного вам сна я стал очень неровно дышать к этому Имени...

— Я ЕСМЬ, — повторяет девочка.

И тут происходит нечто странное, невероятное... Сначала каким-то шестым чувством я улавливаю колоссальное возмущение среды вокруг нас. Это невозможно описать, просто чувствуется, что рядом, по всей площади лагеря, творится что-то невидимое, что-то живое, величайшее, но невидимое... Воздух возле девочки начинает гудеть и потрескивать, как шумит работающая трансформаторная будка. Ната подходит к испуганному Валере и кладёт ладони на его голову. Гул вокруг неё усиливается до ужаса. Нельзя сказать, что он становится громким, пугает-то отнюдь не громкость. Пугает, даже нет, заставляет трепетать смысловое содержание. Да, в этом гуле есть некий таинственный древний смысл. Настолько древний и великий, что все мы ужасаемся...

— Ты больше не будешь калекой, родимый, — изменившимся, нечеловеческим голосом произносит девочка. — Отныне ты исцелён!

О, нет! Что у неё с голосом? Древний, нечеловеческий голос! Похожий на тот, каким она пела во время адлерского выступления... Похожий ещё на что-то... На что-то происходившее со мной... В раннем детстве?... Нет, раньше... При рождении?... Нет, ещё раньше...

Девочка запела... Фантастика! Это нужно только слушать, описать это невозможно. О, Боже, при всём великом желании, мне этого не описать. Я смогу передать только слова песни. Волшебные, неземные слова, врезавшиеся в память навсегда:

Райский запах розы

Принесу Тебе.

И скажу сквозь грозы:

«Верь своей судьбе».

Улетев в долину,

Залов небосвод,

Попадёшь в трясину

Столь прозрачных вод.

Горько будешь плакать

На злосчастный рок.

Тайну Я открою:

В ней сокрыт урок.

В том уроке Счастье,

Что из века в век

Ищешь Ты повсюду,

Странник-Человек...

Пока девочка поёт, с Валерой происходят странные вещи. Заморгав, он судорожно вдыхает воздух так, будто его облили ледяной водой. Мальчика начинает трясти. Его трясёт, как если бы через его тело пропускали сильнейшие электрические разряды. Но его глаза не выражают боли. На его лице можно прочитать только: «Что происходит???» Он изумлён, его изумление бесконечно...

В толпе, окружающей костёр, раздаются возгласы удивления. Одна женщина, охнув, подбегает к детям, и, остановившись возле них, не может поверить своим глазам. Встав с брёвнышка, Валера делает первые несмелые шаги, направляясь к ней. Сначала он немного заваливается при ходьбе, как делал это раньше, но... Вот вам и «но»! После нескольких шагов походка мальчика становится безупречной! Да! Всё ещё робкой, несмелой, но безупречной. Забыв про всё на свете, женщина, всплеснув руками, радуется, как ребёнок. Она хлопает в ладоши и громко кричит:

— А-а-а-а!

Зажмурив глаза, она мотает головой и кричит. Возбуждению прочих тоже нет предела... Вы сами, наверное, понимаете, что тут стало твориться. Такого взрыва человеческих эмоций я не видел уже очень давно... Да что греха таить, я вообще подобного никогда не видел прежде...

 

Глава 9

Если скажешь слово «Родина»...

Полуденное солнце припекает. Мы, остановившись на склоне горы, обозреваем открывшуюся нашим глазам долину. Там, в этой долине происходит нечто странное. Мне даже кажется, что мне мерещится, и я протираю глаза... Но это не помогает. Перед глазами всё так же стоит эта прекрасная, умопотрясающая картина... Там, внизу, солнечный свет как бы сгущается, и, похожий на розовый туман, растекается на несколько сот гектаров по лесу. В этом лесу, из-за тёмно-зелёной кроны деревьев выглядывают сооружения, похожие на крыши зданий. Насчитав около сорока таких крыш, я прихожу к выводу, что на нашем пути возник очередной населённый пункт.

 «Странный хуторок, — думаю я. — В таком заброшенном месте, а кажется, будто... будто... И что это ещё за розовое свечение какое-то?»

 Подумав, что это некое, неизвестное мне природное явление, я спрашиваю:

— Что это за свет?

— Сейчас дойдём, и увидишь, — отвечают дети...

Пройдя ещё несколько сот метров, мы окончательно спускаемся и дальше идём по лесу... Вскоре между деревьями действительно показывается этакий розоватый, я бы сказал — сгущенный, свет... Когда мы вступили в него, меня обдало непонятным сердечным теплом. Это было похоже на то, что я испытывал пять лет назад, гуляя вместе с Леной по пляжу. Такое родное, солнечное чувство... Как будто домой пришёл... Непонятно было, почему оно возникло... Недоумевая, я некоторое время думал над этим, но вскоре моё внимание было отвлечено показавшимся вдалеке первым домом.

— Как называется это поселение? — интересуюсь я.

— Это поселение называется... — Лена, сидящая на чёрном Дулпаре и держащаяся за его гриву, загадочно улыбается, смотрит на меня и недоговаривает.

 Поворачиваюсь лицом к другим детям. Все они тоже улыбаются. Молчат и улыбаются, сорванцы.

— Так значит, это и есть ваша Благодать? — догадываюсь я вслух.

— Наша Благодать? — дети переглядываются, потом начинают близоруко всматриваться в чащу, часто моргая и даже принюхиваясь. Маленькие негодяи, где же вы научились так паясничать?

 Лена, едва сдерживая смех, наблюдает за всей этой игрой (которую, кстати, сама же и затеяла), сидя на чёрном коне. Коню тоже интересно — он лезет мордой прямо в лица внимательно разглядывающих чащу детей. Особенно — в лицо Наты. Она ему понравилась с самого начала его присутствия в нашей компании. Да, он тут новичок, его нам подарили буквально вчера в одном из аулов. Точнее, не нам, а конкретно Лене и Нате. Попросили их почаще приезжать. Вот так...

— Ты что-нибудь видишь? — обращается Ната к приблизившейся лошадиной морде. — Говорят — там, в лесу, наша Лаванка? — она внимательно смотрит в большие глаза коня, и конь, фыркая, мотает головой и трясёт гривой.

— И я тоже ничего не вижу, — Ната опять близоруко щурится, переводя взор на раскинувшийся перед нами мир горного леса.

 Я, сделав руки биноклем, подношу это устройство к глазам девочки и, кивнув на появившийся дом, интересуюсь:

— Ну как видимость? Картина проясняется?

Дети смеются, но Ната, оставаясь серьезной, деловито отвечает мне:

— Да-да-да. Что-то там впереди действительно есть. — Она берёт мой «бинокль» в свои руки и, внимательно осмотревшись, заключает: — Что-то зелёное...

Дети снова смеются, и Кирилл сквозь смех заявляет:

— Вот тетеря! Это же деревья.

— Ой, точно! Это деревья. — Ната с довольным видом возвращает бинокль мне. Она смотрит в мои глаза и улыбается... У неё очень умный и красивый взгляд...

 Подумав, я выпрямляю указательные пальцы обеих рук, свожу их вместе и подношу к лицу Наты.

— Следите за моей рукой, — приказываю я девочке и начинаю водить перед её лицом сложенными вместе руками так же, как окулист водит инструментом перед глазами своих пациентов. Глаза девочки внимательно следуют за движениями моих рук, смотря на выпрямленные и приставленные друг к другу указательные пальцы. Но вот я развожу руки в разные стороны, и девочка, не имея способности смотреть одновременно и направо, и налево, смеётся. С улыбкой она вновь обращает свой взгляд на меня.

 Я озадаченно качаю головой. Сделав шаг в сторону Наты, я аккуратно, но до предела раскрываю веки её левого глаза своими пальцами и всматриваюсь в этот глаз. Девочка смеётся, не в силах остановиться. Смеётся и не препятствует обследованию.

 Закончив, я, ещё раз покачав головой, выношу диагноз:

— Да-а-а...

— Что значит «Да-а-а»? — со смехом спрашивает Ната.

— Да-а-а... — удручённо и озабоченно повторяю я.

— Я буду жить, доктор? — осведомляется моя пациентка.

— У тебя куриная слепота, девочка. Куриная слепота у тебя, — отвечаю я грустно.

— Ой! — Ната «испуганно» прижимает руки к щекам и, глядя на меня, спрашивает: — Что же мне теперь делать, а?

— Тебе нужно есть побольше манной каши. Я выпишу тебе рецепт, — я поднимаю с земли палочку и вожу ею по ладони, словно ручкой по бланку: — манная каша утром, в обед и вечером — по две тарелки перед едой!

 Арам и Кирилл обходят Нату с двух сторон и, словно сговорившись, одновременно хватают её за руки. Девочка с недоумевающей улыбкой оглядывается на них, но они, пытаясь быть сосредоточенными и серьёзными, не обращают на её улыбки никакого внимания. Они заявляют:

— Доктор, мы проследим, чтобы больная, — здесь они выдерживают паузу, чтобы подчеркнуть, а затем продолжают: — строго соблюдала ваши предписания. Мы проследим, но... Но...

— Что ещё? — спрашиваю я.

— Разрешите удвоить порцию лекарства. Пусть лопает по четыре тарелки три раза за половину дня! — выдав всё это необыкновенной скороговоркой, Арам задумывается. Наверное, пытается разобрать только что сказанное. Другие дети смеются. Смеюсь и я...

 Я смеюсь, но постепенно успокаиваюсь. Очарование превышает веселье. Я очарованно наблюдаю за смеющимися детьми. Наблюдаю за тем, как Дулпар подходит к смеющейся Нате и теребит воротник её кофточки своими губами. Смеющаяся девочка мотает головой и пытается освободиться от приставаний Дулпара и от держащих её за руки мальчишек, которые сами ржут, как жеребцы. Лена, обняв Дулпара за шею и прижавшись щекой к его гриве, тоже заливисто хохочет. Венера и Андрей пытаются стащить её со спины чёрного скакуна, но она сопротивляется. Правда, её сопротивление всё больше ослабевает — она теряет силы от смеха. То же можно сказать и о её противниках. Смех и счастье, радость и веселье забирают их силы. Счастье и радость забирают силы детей...

 Окружённый радостью, овеянный детским счастьем, я неожиданно прозреваю... Я как бы вижу... Слабо заметное розоватое свечение вокруг нас превращается в золотой туман... Золотой свет счастья! Что это со мной? Что происходит?!... Почему время как бы замедляется?! Почему пространство кажется живым? Почему этот свет... такой?! И сердце наполняется новым чувством. Новое чувство объемлет меня, но разве я не испытывал его раньше?

 «О Боже, сколько света! Неужели ты не видишь, Максим? Свет везде! О Боже, сколько света...», — так когда-то говорила мне Лена, пытаясь описать своё понимание счастья. Она произносила это, словно находясь в бездне глубокого экстаза, она чувствовала это... Этот свет... Свет... Что же происходит?! О Боже, какое блаженство...

 Я опускаюсь на колени, потом ложусь на траву. Глаза открыты, но я ничего не вижу кроме света. Сказочное свечение, неописуемое блаженство...

 «Песок окутан светом. Небо золотое. Твои волосы, твои глаза, Максим, залиты светом. Свет окружает нас. Мы утопаем в волнах этого счастья, как в океане...» — слова Лены опять приходят на память. Это слова пятилетней давности, говоря их, девочка наверняка чувствовала то же, что и я сейчас... О Боже, как легко... Люди!!! Слышите ли вы? Как легко, как просто всё вокруг... Сколько света... Сколько любви... Сколько блаженства...

 Я лежу на траве и со стороны, скорее всего, похожу на юродивого или на полоумного. Широкая улыбка не покидает моего лица. Глаза ничего не видят, кроме счастья. Свет и счастье вокруг... Только свет и глубокое счастье... Согретый счастьем, я лежу, забыв о мире и жизни. Забыв о времени и пространстве...

 Через какое-то мгновение я прихожу в себя. Зрение проясняется. Я снова вижу небо и облака, траву и деревья. Вижу, как дети, перестав смеятся, завороженно смотрят на меня. Все до одного. Словно они что-то удивительное увидели. Лену все-таки стащили с коня, и теперь она стоит возле Дулпара. Андрей держит её за руку. Арам и Кирилл до сих пор не отпустили плечи Наты, но все они — Лена и Андрей, Арам и Кирилл, Ната, Венера и Аня — смотрят на меня. Удивлённо и завороженно смотрят.

 Потом, освободившись от руки Андрея, Лена подходит ко мне и садится передо мною на колени.. Её рука ложится на мой лоб. Девочка трепетно гладит меня по волосам.

— Что это было, Леночка? — спрашиваю я.

Она не отвечает. Она молча сидит рядом. И смотрит в мои глаза. Ласково так смотрит. Подобная ласка заметна на лицах других детей. Они не отвечают на мой вопрос. Но они знают ответ.

— Что это было? — спрашиваю я снова. Вопросительно взирая на Лену, я жду её ответа. Упрямо и настойчиво жду. Ласковый взгляд девочки сопровождает шёпот её губ:

— Розовый Свет, о котором ты спрашивал, когда увидел нашу долину... Ты спрашивал, а Кирилл ответил: «Сейчас дойдём, и увидишь». Вот мы дошли, мы вошли в Него, и через некоторое время на тебя подействовало... Такие же ощущения испытает каждый, кто войдёт в этот розовый Свет с добрыми намерениями. Этот Свет — это Родина... — едва слышно шепчет она. — Ты почувствовал Родину, Максим.

— Не понимаю тебя, Лена... Что значит — «почувствовал Родину»? О чём ты говоришь?

— Я говорю о Сущности, с которой в древности могли общаться люди. Они называли эту Сущность «Мама», «Свет», «Родина». Это живое разумное Существо. Когда-то Оно присутствовало в атмосфере над человеческими городами так же, как и здесь. Но сейчас люди вашей цивилизации не могут воспринимать Его, потому что они ослеплены Тенью. А здесь созданы все условия для того, чтобы человек мог видеть и чувствовать Его... Он мыслит, Он понимает... Пойми, Максим — Он живой... Вот смотри, — и Лена берёт меня за руку.

— Расслабься, успокойся, — говорит она.

Посидев некоторое время в тишине, я начинаю ощущать глубокий покой. Вместе с покоем в сердце опять приходит блаженство. Ясно чувствую, как райской мелодией звучит всё пространство. Каждая частичка леса излучает счастье... Это счастье... Оно живое. Рядом что-то есть. Что-то огромное, охватывающее собой весь мир; что-то счастливое, мягкое, ласковое... Боже мой, вокруг нас и над нами есть нечто живое! Разумное! То, о чём рассказывала Лена, действительно существует! Это трудно передать словами, это нельзя описать на страницах книги, но об этом следует знать каждому. Свет, о котором говорила Лена — там, в Благодати, я видел Его.

 Отпустив руку Лены, я встаю, даже нет — резко вскакиваю и восклицаю:

— Что это, что это было? Ты видела? Ты видела Его?

— Успокойся, успокойся, Максим, — Лена поднимается вслед за мной и дотрагивается до моего плеча. — Конечно же, я видела... Я вижу и чувствую Его довольно часто. Здесь, в Благодати, я вижу Его всё время...

— Но кто это? Кто это, Лена?

— Когда-то я уже говорила тебе, что это – ты…

— Я не понимаю, как это?

— Хорошо, если тебе более понятно воспринимать это отдельно от себя, то это Свет. И одновременно это будто бы Мама. И ещё это Отец. Это Родина.

— Чья, чья Родина?

— Общечеловеческая Родина.

— Общечеловеческая?

— Да.

 

Глава 10

Девочка и Свет

Невольно вспоминаются некоторые фильмы, некоторые книги. Вспоминается поразившая меня в детстве работа доктора Раймонда Моуди, собравшего большой материал о случаях клинической смерти, точнее, о тех пациентах, которым удалось пережить клиническую смерть. Многие из них рассказывали, что жизнь существует и после смерти. Они упоминали некое таинственное, но ласковое и глубоко любящее их Существо, Существо из Света. Они называли его по-разному: Бог, Христос, Ангел, и просто — Свет... Вернувшись к жизни здесь, они говорили, что никогда не смогут описать и выразить в словах ту Любовь, с которой Свет встречал их там... Да, они это говорили... И никто из них не брался ни спорить, ни рассуждать о Его Любви...

 Посмотрев по сторонам, я замечаю, что дети позабирали свои сумки и ушли, оставив нас с Леной наедине. Устали ждать, наверное...

— Если Он — это Пространство, тогда почему во сне Он был, как человек? — спрашиваю я у девочки.

— Так значит, вы уже в некоторой степени знакомы, да? — осведомляется она, посмотрев на меня.

— Да, знакомы. Он выглядел, как человек.

— Он — Разум. Он может принимать любой облик, Максим. Он делает это, чтобы сознанию человека было легче Его воспринимать. Так Он общается с людьми. Лишь немногим Он является сам, не через облики, а сам.

— Как это?

— Это называется Ясный День.

— Так-так-так. Ну-ка, расскажи об этом подробнее.

— Нужно научиться входить в Ясный День. Для этого нужно почаще думать о Нем, желать... желать... ну, как это у вас там... скажем проще — желать соединиться с Ним, вот!

— И что же? Он услышит мои желания и мысли?

— Конечно. Любая твоя мысль, любое слово громогласно звучат перед Светом, и Он слышит, видит и знает о тебе всё. Он сразу поймёт, что ты хочешь контакта. И Он станет тихо прикасаться к тебе. Постепенно ты начнешь всё больше чувствовать Его и даже ощущать Его ответы. Однажды твои чувства утончатся настолько, что тебе удастся как бы соединиться с Ним. Ты выйдешь за пределы пространства-времени и узнаешь Его таким, какой Он есть. В тот день ты поймёшь, что нет ничего прекраснее

— С тобой всё было точно так же? Прежде, чем увидеть Свет, ты долго думала о Нём, желала встречи, да?

— Не совсем так. Я видела Его с самого рождения. Здесь все видят Его. Вот же Он, — девочка показала рукой на розовое свечение и продолжила: — Но Ясный День — это не просто ощущать. Это стать с Ним одним целым — думать, как Он; чувствовать, как Он. Этому нужно учиться.

— И ты училась?

— Да.

— Расскажи, как это было? Кажется, я начинаю что-то понимать.

— Я расскажу тебе, Максим. Всё началось с мамы. Уход моей мамы и необычное поведение отца заставили меня искать. Я тогда ещё не ведала, чего ищу. Но всё же искала. И нашла. Я нашла Свет.

— Подожди, подожди. Ты подробно всё объясни. При чём тут уход мамы? Куда она ушла?

— Она ушла навсегда туда, откуда не возвращаются. Ушла очень рано. Мне было лет пять, когда она ушла. Её нашли на полянке. Она лежала неподвижно, не дыша... На лице застыла лёгкая улыбка, и мне казалось, что она живая. Но люди плакали, люди говорили, что она мертва... Только отец ничего не говорил. Мы с Натой подошли к нему и долго стояли рядом. Наш отец редко чего нам рассказывал, чаще сам спрашивал. Вот и в тот день, вглядываясь в суетящихся возле мамы людей, он спросил:

«Что вы чувствуете, девочки? Вам плохо, грустно?»

«Я не знаю, — сказала я, — я не понимаю... Чувствую, что мамы уже никогда больше не будет с нами. Это, наверное, плохо, потому, что люди плачут...»

Перебив меня, Ната вмешалась:

 «Я чувствую, что с мамочкой что-то происходит. Что-то очень важное».

Взглянув на Нату, отец улыбнулся:

 «Скажи, Ната, что происходит с мамой? Я очень хочу знать. Ты ответишь мне?»

 Ната и отец долго смотрели друг другу в глаза. Отец улыбался. Ната тоже заулыбалась, и, тряхнув головой, ушла. Я побежала за ней, за своей старшей сестрой. Мы шли к горному озеру, чтобы там, в тишине, подумать над вопросом отца.

— Твоему отцу, что же, не жалко было? Не грустно, не больно? Почему он улыбался?

— Вот и мы думали — почему? Он не только улыбался, он трепетно радовался чему-то...

Лена замолкает. Я успеваю предложить себе многие версии причин радости её отца, прежде чем она начинает говорить вновь.

— Маму похоронили, — рассказывает девочка. — Я думала над вопросом отца и часто приходила к могилке. Я чувствовала мамино тело под землей, я чувствовала, что мама — живая... Однажды я пришла к могиле ранним утром. Посидев немного возле холмика, я вдруг поняла, что тела мамочки там нет. Его там не было.

— Откуда ты узнала? Могила была раскопана?

— Нет, Максим. С могилой всё было в порядке. Но я почувствовала... Я узнала... Отыскав отца, я взволнованно всё ему объяснила. Он очень внимательно слушал. Всё время кивал головой и улыбался. Потом он дал мне какую-то книжку.

—Что это? — спросила я.

— Это — Новый Завет. Евангелие от Иоанна.

— Ты хочешь, чтобы я прочитала?

Он кивнул.

И я поняла, что ответ можно найти в этой небольшой, тонкой книжке. Тогда я ещё не умела читать, но мне было интересно. Я научилась бегло читать за несколько недель...

— Да ну!

— Ну да! — Лена смеётся. — Через месяц я смогла прочитать Евангелие от Иоанна и понять значение многих неизвестных слов. Вот только смысла я так и не поняла. «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было — Бог». Кто такой Бог, думала я. Какое Слово у Него было? Человек, о котором рассказывалось в Евангелии, называл Бога Отцом. Иногда он говорил слушавшим его людям: «Отец ваш небесный...» Значит, думала я, Бог — это Отец всех людей. Всех-всех. И мой тоже. Что же получалось — у меня два отца? Один — Олег, а другой? Кто этот другой? Где он? Как его увидеть?

— Меня в пять лет интересовали совершенно иные вопросы, — я вспоминаю своё детство. — А те, что ты задавала себе... Нашла ли ты ответ? Возможен ли, вообще, ответ в данном случае?

— Да, был ответ. Это случилось примерно через год. Всё это время я думала, искала. Сходила с ума от интереса и различных предположений: то мне казалось, что Бог — это огромный человек, живущий в облаках; то я думала, что он живёт на самой высокой горе... Это очень смешно, Максим, я расскажу, и ты будешь смеяться. У одной женщины была карта мира. По этой карте я и другие дети нашли самые высокие горы на Земле — Гималаи... Мы тогда думали, что Бог живет в Гималаях. Мы даже собирались тайно оставить хутор и отправиться в Гималаи, чтобы найти там Бога. Но мы не сделали этого, потому что однажды случилось вот что. Как-то поздним вечером я пришла на полянку, где год назад ушла мама, и легла там в траву. Я любила там лежать. Я полюбила это место после ухода мамочки. Я лежала и думала. Думала о Боге:

«Кто ты, Отец? Где ты? Слышишь ли ты?»

Внезапно я почувствовала, что падаю куда-то. Это было похоже на полёт. Я чувствовала, что улетаю из своего тела. Я не испугалась, а подумала:

 «Интересно. Чем всё это закончится?»

 Закончилось тем, что «Я» увидела себя со стороны. «Я» видела своё тело. Оно лежало в траве. «Я» видела его как бы сверху. «Я» будто бы парила над ним... Это было так необыкновенно, это было поразительно. Окажись ты на моём месте, ты бы, наверное, сказал: «Фантастика!»

Я улыбаюсь, а девочка продолжает:

— Самая настоящая фантастика только начиналась! Вдруг «Я» увидела Его. Он был везде. Он был в траве, Он был в деревьях, Он витал в воздухе...

— Кто он?

— Тот, кого я неосознанно ощущала в этом розовом Свете с первых месяцев жизни. Я не осознавала, что именно ощущаю. Но в ту ночь «Я» поняла. Той ночью Свет впервые обнял «Меня». Свет, Максим. Неземной, ласковый, похожий на маму, Свет. Очень долгое время «Я» просто приходила в себя от великой Радости...О, какой сильной была эта Радость!.. Мне её не описать. Она неописуема... Вдруг в этом Свете... Ты понимаешь, Максим, там, в этом радостном Сиянии кто-то был. Когда «Я» почувствовала это, «Я» начала как бы всматриваться внутренним зрением, и, когда «Я» всматривалась, «Я» неожиданно увидела... Передо «Мной» разворачивались Миры, это были целые Миры, Вселенные, и этого никогда не сможет описать ни один человек... Это было Его Пространство... Совершенное, неограниченное, и оно было здесь, не на небе, а здесь, рядом с нами... Пространство Любви... Понимаешь, это Пространство, в свою очередь, было только частью кого-то огромного, бесконечного... «Я» чувствовала, как передо мной раскрывается колоссальное реликтовое Я, Я ЕСМЬ, настолько древнее, что «Я» затрепетала... Оно было вездесущим, всеведающим, всемогущим. Оно было живым, разумным и знало «Меня» лучше, чем «Я» сама...

Когда Он изчез, «Я» вновь постепенно ощутила себя в теле. Я открыла глаза. Было не темно, да ещё Луна светила. Я увидела, что вокруг меня, в радиусе нескольких метров, распускались цветы. Бутончики одних раскрылись полностью, другие только наполовину... Они распускались... Они расцветали ночью... Все они развернулись в мою сторону. Они тянулись ко мне, как к солнышку...

Я долго думала и поняла. В ту ночь я поняла, что сила человека может превзойти мощь самого солнца. Я говорю о любом человеке. Бог, которого я искала, указал своё настоящее местопребывание. Он — везде. Он — в сердце каждого из нас...

«Невероятно, — думаю я. — То, что она рассказывает, просто невероятно. Но почему-то близко... Очень близко сердцу...»

— Ночью я гуляла по саду, — продолжает Лена. — В ту ночь сад казался волшебным, он дышал, шептались деревья, и птицам в их листве снились чудесные сны. Я ходила по чаще как блаженная. Моё сердце сияло от любви. Теперь я знала, что это за тёплый розовый Свет! Это сияла Любовь, сохранившаяся в нашей долине с древнейших времен. Лишь в немногих уголках Земли она смогла сохраниться...

 Помню, что из чащи я вышла на луг, большой луг. Там резвились два оленя. Луна светила ярко, олени сразу заметили меня, но почему-то не убежали. Они не испугались меня... Мне же хотелось обнять, обласкать хоть кого-нибудь... Я протянула руки к одному из них... Он сначала стоял неподвижно, а потом... пошёл! Пошёл ко мне! Когда он подошёл совсем близко, я увидела его глаза.

 «Мой миленький братец», — сказала я и обняла его... Он замер. Не от страха, от умиления... Он не мог сдвинуться с места и стоял почти не дыша, даже когда я отпустила его и отправилась прочь...

 

Глава 11 

 «Многое и другое сотворил Иисус, но если писать о том подробно...»

— Что же случилось с твоей мамой? Я так и не понял... Она умерла или нет?

— Она не умерла. Она ушла в Ясный День.

— В конце-концов, что такое Ясный День?

— Я только что тебе про это рассказывала, Максим. Когда «Я» парила над своим телом, когда «Я» видела его со стороны... Понимаешь, «Я» была не в теле и не телом... «Я» летала рядом, растворившись в Свете. «Я» была этим розовым Светом. «Мой» разум, «Мои» чувства в этот момент расширились до бесконечности... «Я» могла думать, чувствовать, как Он. Это был Ясный День. В такие моменты в моём теле останавливается сердце, перестают работать клеточки мозга и все другие клеточки тоже. Тело твердеет, становится холодным. Со стороны кажется, что я умерла, и только Дангма заметит, что «Я» живая... В Ясный День можно уходить временно, но можно и навсегда. Моя мама ушла в Ясный День навсегда. Она не умерла... Так же, как и Человек Иисус из Евангелия не умер во время казни, но ушёл в Ясный День. Его посчитали мёртвым, но Он был не мёртв... Так же и Ната, когда она пела в Адлере, упала замертво, и если бы врачи застали её такой, они бы сказали: «Девочка мертва». Но, говорю тебе, это была не смерть. Это был Ясный День — врата в Вечную Жизнь... Когда недавно от неописуемого счастья у тебя пропало человеческое зрение, когда ты лежал и видел только счастье, это было начало. Так начинается Ясный День... Потом в океане этого нечеловеческого счастья «Ты» начинаешь чувствовать присутствие Древнего Существа. «Ты» действительно чувствуешь, что тебя окружает некое Разумное, Живое, Влюбленное в тебя Я. Это Он. Он вступает с «Тобой» в контакт. Такой контакт может длиться тысячи лет в земном исчислении. Но там, в этом розовом Свете, где «Ты» находишься, времени нет... Пока всё это происходит, твоё тело остаётся на земле, как мёртвое... Оно только кажется мёртвым, потому что «Ты» можешь вернуться в любой момент. Даже через тысячу лет «Ты» можешь вернуться...

— Ничего себе! Значит, твоя мама может вернуться?

— Может конечно, если сильно захочет. ОНИ могут всё... Но обычно те, кто уходит туда вместе с телом, уже никогда не возвращаются. Там столько Счастья, что только сильнейший порыв Любви к людям, оставшимся на Земле, может заставить вернуться. Я знаю только нескольких человек, которые из-за сильного Сострадания к людям вернулись оттуда. Это были Илия, пришедший в теле Иоанна Крестителя; отец Иисуса Иосиф, вернувшийся оттуда в теле графа Ракоци, которого все называли Сен-Жерменом; Принц Гаутама, вернувшийся из Нирваны в Шамбалу в 1958 году... Буддисты говорят, что из Нирваны вернуться уже нельзя, а Он взял и вернулся... Сразу же после событий, описанных в Евангелиях, Учитель Иисус тоже вернулся и ушёл проповедовать в Азию вместе с Марией Магдалиной. После путешествия по Азии они, как говорят, пришли в один Кашмирский городок и остались там... Но моя мамочка... Думаю, что Она уже никогда не вернётся...

— ... Непонятно...

— Про мамочку мне тоже сначала было неясно. Куда она делась? Её похоронили, а потом тело просто исчезло из гроба. Гроб, лежащий под землёй, был пуст...

Однажды, в последние дни августа, я увидела отца на берегу озера. Я подошла и села с ним рядом.

«Папочка, я поняла, куда ты деваешься в конце каждого лета... Ты уходишь, запираешься в Терем, а там ложишься и каменеешь. То есть, каменеют твои ручки, ножки, голова, живот; а сам «Ты» живёшь там... Там, — я показала рукой в небо. — А потом «Ты» возвращаешься, оттаиваешь и живёшь здесь, с нами — со мной и с Натой...»

Отец с интересом, ласково посмотрел на меня и сказал:

«Это называется Ясный День».

«А почему мамочка не окаменела, а вообще пропала?»

Он погладил мои волосы, и я улыбнулась. Он спросил:

«Посмотри вокруг себя, что ты видишь?»

Я сначала не поняла и, поозиравшись, ответила:

«Тут травка, вон вода блестящая... Летучая мышь пролетела...»

«А что ты видишь такого, когда сощуриваешь глаза?.. Ну?! Вспомни... Ты ведь сама мне недавно рассказывала...»

«А!.. Если я сощурю глаза, я вижу, как какие-то маленькие вокруг летают, носятся...Ими усыпано всё вокруг, они цветные, разные... Вон вокруг ёлочки скопились, много-много, голубенькие такие... А вот в тебя влетели, в твою ручку...Видишь, папочка?»

 «Вижу... Моя ручка, мои ноги, голова — всё это..., — он жестом обвёл своё тело, — ... состоит из них. Из этих «маленьких». И ты из них состоишь. И каждое человеческое тело, и камни, и деревья, и зверюшки, и травка — всё вокруг нас...»

 «Ой... А я их и не вижу в своих ручках и ножках. Там, если сощуриться, какие-то такие сидят...», — я начертила в воздухе кресты, шестиугольники, и так далее...Это были молекулы. Я видела молекулы своего тела, а этих «маленьких» не видела... Но потом меня вдруг осенило. Эти «маленькие» — как же я раньше не догадалась, — они были в молекулах. Они были заключены в молекулах моего тела. Ты представляешь, — они были не свободными, они были заключёнными в строгие геометрические формы, как солдаты в армии заключены в строгие рамки устава, или, как верующие иудеи заключены в досконально расписанный Левит. Их, этих «маленьких», в наших телах кто-то «построил», поработил. Такими же порабощёнными они пребывают везде — в деревьях, в земле, в животных... Я вдруг вспомнила, что, когда недавно вышла из своего тела и находилась в Его Пространстве, там «Я» тоже видела их — этих «маленьких», но там они были свободными, радостными, ликующими. Они радостно носились вокруг «Меня»... Здесь же кто-то лишил их свободы...

 Отец наблюдал за изменениями моего лица, которые происходили, пока я думала, а потом сказал:

 «Леночка, твоя мама так сильно любила всё вокруг, что в один чудесный вечер... Она будто бы умерла от Любви. Она будто бы умерла, но на самом деле осталась жива... Твоя мама жила там, в Розовом Свете, живым оставалось и Её тело, но люди подумали, что оно мёртвое. Не все, конечно, так подумали, но многие... Они похоронили твою маму — положили в гроб и закопали в землю. Я попросил их положить тело твоей мамы в гроб, потому что знал — оно живое, и его нужно оградить от разлагающих сил земли. Леночка, я так же знал, что через несколько дней оно исчезнет из гроба, превратится из такого..., — он пощупал мою руку, показывая тем самым её плотность, — ...в такое...», — он показал рукой на небо, которое было розовым. Ночей в Благодати нет — когда заходит солнце, на земле всё темнеет, а небо не темнеет, но остаётся светлым и розовым до самого рассвета, как при сумерках. Это потому, что розовый Свет... Отец показывал рукой на розовый Свет...

 «Тело мамочки превратилось в этот розовый Свет?» — спросила я.

 «Да, Леночка, это так. Оно перешло из состояния плотности в бесплотное. Состояние плотности — это, как ты только что заметила, ситуация, когда маленькие твоего тела, или камня, или дерева, заключены в определённые фигурки, — он пальцем начертил в воздухе кресты и шестиугольники, повторяя то, что я делала несколько минут назад. — В таком заключённом состоянии сегодня пребывает почти всё, что ты видишь. Вокруг тебя и в тебе самой маленькие заключены. Они заключены Чёрной Магией Нефилим. Некоторым людям, таким, как твоя мама, удавалось освободить не только свою душу, сделав её единой с Пространством этого Розового Света... Понимаешь, Леночка, ОНИ освобождали саму материю своих тел, освобождали маленьких из этих искусственно созданных фигурок. Внешне подобное освобождение выглядит так: либо в считанные минуты, либо за несколько дней, месяцев или лет тело превращается в Свет — так, как в мультиках про трансформеров, которые ты смотрела в Адлере. Так же, как и трансформеры менялись прямо на глазах, так же и с телом, которое превращается в Свет... Хотя, конечно, у некоторых это длится долго, а у некоторых, наоборот, очень быстро — за две, три минуты. Кости, ткани, клетки претерпевают грандиозные внутренние изменения, кровь в сосудах становится жидким светом, волосы распускаются, и, как у ангелов, становятся золотыми, пышными, светящимися локонами. Каждая частичка тела, ручки, ножки, черты лица, глаза — приобретают нечеловеческую красоту. Помнишь, ты читала Евангелие от Иоанна? Так вот, с Иисусом, когда Он лежал в гробнице, происходило примерно то же самое. Он был не мёртв, Он не умер на кресте, Он вообще не страдал на кресте. Он вошёл в глубокую медитацию, в то, что называется состоянием Ясного Дня. Когда Его сняли с креста, Его обернули в плат и положили в гробницу. Представляешь, Леночка, там Его тело продолжало превращаться в Свет и через несколько дней достигло полуплотного состояния, при этом его клеточки выделяли колоссальное излучение, так что даже на плате, в который Он был обёрнут, остались отпечатки. Этот плат сегодня хранится в Ватикане и называется он «Туринская плащаница»... Когда Иисус в полуплотном теле собрался выйти из гробницы, Он мог сделать это по-разному — пройти сквозь стену, либо растворить её; растворить многопудовый камень, закрывающий вход; отвалить его, даже не прикасаясь руками. Способности человека, в теле которого началось освобождение «маленьких», превосходят своей мощью силу солнышка, потому что такое тело постепенно становится проводником ужасающих сил, Его сил... Когда Иисус вышел из гробницы, Он показался Марфе и Марии Магдалине, но не позволил им прикасаться к себе, потому что частота движения освобождающихся «маленьких» в Его теле уже была настолько высока, что, если бы Мария или Марфа дотронулись до него, они бы испытали сильнейший шок, во много раз больший, чем шок от удара током. Помнишь, в городе тебя ударило током, когда ты полезла на дерево за алычой и зацепилась за провод? Ещё более сильные ощущения ты бы испытала, если бы дотронулась до полуплотного тела Иисуса в те дни или до тела твоей мамы через несколько дней после Её мнимой смерти... Тело Иисуса продолжало мутировать и после того, как он вышел из гробницы...»

 «Мутировать...» — сказала я, напряженно всматриваясь в отца и пытаясь понять значение как этого, так и других непонятных слов, которые он мне наговорил. Он специально это делал. Он говорил непонятные слова, а мне приходилось внутренним зрением «всматриваться» в образы, которые стояли за каждым непонятным словом. Только тогда я их понимала...

 «Да, мутировать, — сказал отец. — Оно мутировало даже после так называемого воскресения из мёртвых. Правда, усилием воли Учитель Иисус приостанавливал мутационные процессы в своём организме. Понимаешь, Леночка, Он делал это, чтобы успеть побольше рассказать своим возлюбленным ученикам о той Родине, с которой соединилась Его душа, и в материю которой постепенно превращалось Его тело. Он хотел ещё немного побыть с ними. Он любил их настолько сильно, что откладывал, постоянно откладывал окончательную фазу своей мутации. Как говорят предания, эта фаза наступила через сорок дней после Воскресения...».

 «Ой, папочка, не торопись, а то я не успеваю «смотреть», что ты говоришь».

 «Хорошо, Леночка, хорошо... Раз ты так долго соображаешь, я буду говорить помедленнее», — он улыбался.

 «Это не я соображаю, это ты слишком взрослые слова говоришь», — сказала я.

 «А разве они так важны — эти слова, а, Леночка? Прежде чем слово вылетает из моего рта, в моей голове уже есть как бы рисунок того, что я хочу сказать. Правильно?»

 «Да. У тебя в голове, когда ты рассказывал, были очень яркие рисунки»

 «Вот ты, Леночка, и смотри на них, на эти рисунки, когда не понимаешь слова. В том мире, где находится город Адлер и другие города, много таких вот сложных слов, за которыми стоят всё те же простые рисунки. Бывает, человек говорит с тобой на другом языке, а рисунки в голове всё те же. Вот ты их и читай, и читай быстро. Или слабо?»

 «Не слабо, не слабо! Давай, рассказывай дальше, папочка».

 «На чем я остановился?»

 «Ты сказал, что самое-самое стало происходить с Иисусом через сорок дней. Ты сказал, что так говорят легенды».

 «Действительно, предания так утверждают. В этот день Иисус вышел из дома Марии и Лазаря. В этом доме Он сидел всю ночь вместе с Марией, Лазарем, Марфой, Марией Магдалиной, её сестрой и другими учениками и рассказывал им о Родине. Всем было очень интересно, и они сидели до утра. Но утром Иисус встал, намереваясь уходить.

 «Господи, — спросила Марфа, — куда ты идёшь?»

 Он сказал ей и другим, что, если они хотят, то могут пойти посмотреть. Затем вышел и направился к горе Вифания. Все остальные пошли за Ним. Когда Иисус достиг кладбища у подножия Вифании, за Ним шло уже очень много человек. Его тело, Леночка, оно уже светилось. Это была последняя фаза мутации тела. Оно становилось Светом... На горе свечение достигло такой яркости, что люди просто не могли смотреть на Иисуса. Они прикрывали глаза руками и смотрели на Него, как на яркое полуденное солнце. Иоанн стоял возле своего светящегося Учителя на коленях и, молитвенно сложив руки, плакал от радости. Леночка, апостол Иоанн чувствовал огромную Радость, такую, что ему казалось, что вот-вот не выдержит сердце. Это была Радость освобождающихся маленьких, свободное движение которых вокруг Иисуса вызывало ярчайшее Сияние...

 Потом Иисус медленно оторвался от земли и начал возноситься в небо. Когда люди увидели это, они ахнули от удивления. Тело Иисуса воспаряло всё выше, его уже не было видно, оно превратилось в массу лучистого Света. Оно уже не подчинялось притяжению и другим силам этого мира. Когда-нибудь люди поймут, что этих сил в действительности нет, что они — просто состояния, навязанные нашему сознанию».

 «Кем навязанные?»

 «Отнюдь не Богом. Когда человек это понимает, с ним начинает твориться то же, что когда-то было с Иисусом... Люди говорят, что, когда Он улетал в небо, на пол-пути его встретило яркое облако Света, которое очень шумело и грохотало. Оно поглотило Иисуса и, как говорят, «унесло Его на Небеса». Так вот, Леночка, это было не облако, это был Корабль Асов».

 «Тот самый?»

 «Да, тот самый. Когда-то на этих Кораблях «Мы» прибыли на эту Землю из Созвездия Расы*… То, что я описал, доступно для каждого из нас. Через несколько лет такое же случится и с Натой — «маленькие» в её теле уже освобождены настолько, что она способна творить сущие чудеса с помощью них... То, что я сейчас описал тебе, может увенчать и твою жизнь, Леночка, и жизнь каждого из нас. Если бы про это знали все дети Земли, они бы не умирали, но жили бы здесь столько, сколько хотели, а если бы только им захотелось туда, то прилетели бы Корабли Асов и забрали бы их. Так было в древности, когда мы правили Землёй, и мы хотели, чтобы однажды с целой Землёй случилось то же, что произошло с телом Иисуса, Леночка. Это и есть бессмертие, в других случаях сознание умирает, и существование после смерти напоминает только инертный сон»...

— Никогда ничего подобного не слышал, — я восторженно перебиваю её. — Читал у Моуди, но там люди умирали, а тут при жизни...

— Что же удивительного в том, что человек может войти в Царство Божие при жизни? Жизнь для того и дана.

— Ты говоришь — «в Царство Божие»... Вон оно как... — тут до меня окончательно доходит. — Вон оно как, Лена! Ведь это же и есть Рай, о котором написано в Библии. То, что ты называешь Пространством Любви, Его Пространством, в Библии называется Раем. Ты была в Раю! Твоя мама попала в Рай! Я прав? Ну, скажи — я прав или нет?

— Ты прав. Это Рай, это наша Родина, и каждый, слышишь — каждый человек может попасть туда, если захочет. Когда-то в Родину превращалась вся наша планета, и если маленьких повсюду-повсюду освободить, Земля снова начнёт превращаться в Родину. С Землёй начнут происходить те же процессы, что и с телом Иисуса. Сначала она потеряет плотность, а через несколько столетий сорвётся с орбиты и начнёт возносится в это Солнце. Земля превратится в Пространство Любви, которое состоит из освобожденных, счастливых, ликующих Жизней...

_______________

* Современное название – Созвездие Льва

 

Глава 12

«Розовый Свет – это Его ласковое Присутствие...»

Мы шли по Благодати. Мы шли по аллее, и я был очарован. Такой вовеки благословенной красоты я никогда прежде не видел... Там росли цветы...

Они росли везде. Их было так много, что казалось, будто мы попали в Эдемский Сад... Какие-то фиолетовые цветы оплели ветви деревьев и сияли прямо в их кроне над нашими головами. Иногда ветер срывал их фиолетовые лепестки и, кружа ими, витал на дороге... И тихое солнце, да, какое-то притихшее в этом месте, бросало свои кроткие лучи на дорожные камни, делая их розовыми, похожими на любовь... Эти розовые камни под ногами... Ах, я до сих пор благоговейно улыбаюсь, вспоминая чудесную картину – вальс фиолетовых лепестков на розовых камнях... И всё это – будто живое. Мыслящее, живое... Мне хотелось кричать от восторга и красоты...

Аллея кончалась, дорога повела через луг. На полянках стояли дома – два или три – уже не помню. Обычные срубы, правда как-то замысловато раскрашенные красивыми узорами. Один домик полностью зарос виноградом и белыми розами. Он разместился в плодовом саду, откуда доносились детские ликующие вскрики и смех... Потом оттуда выбежали дети. За ними из-за угла дома вырулила большая лопоухая собака. Она как-то неуклюже это сделала и, споткнувшись, упала, проехав носом по земле.

— Эмма был сегодня зол. Он узнал, что он осёл! – гогоча, кричал мальчик, на бегу оглядываясь на поднимающегося пса. Другой мальчик ничего не говорил, но, смеясь, улепётывал так, что пятки сверкали. Они вместе пронеслись мимо нас, как две пули... Я никогда не забуду их глаз, полных ликования и счастья. Когда я в последний раз видел столько счастья? Что-то не припомню...

Пёс оказался огромной кавказской овчаркой. Он лёгкой рысью бежал за детьми, хотя мог без труда догнать их галопом. Но он бежал трусцой... И улыбался. Да, эта собака улыбалась – глазами, раззявленным ртом – она просто сияла. Поравнявшись с нами, пёс остановился и обнюхал мои ноги. Потом ноги Лены. Лена погладила его по голове.

— Привет, Эмир, — сказала она.

Эмир побежал дальше...

Потом, чуть дальше мы увидели в тени деревьев колодец, и возле него, прислонившись, сидел улыбающийся мужчина с гитарой. На его голове был венок из одуванчиков. Заметив нас, он помахал нам рукой. Лена и я помахали ему... Когда мы отошли на порядочное расстояние, до наших ушей донеслось его зычное пение, вещавшее под маршевые аккорды:

К нам приехал, к нам приехал...

Кто это к нам приехал, а?

Лена улыбнулась и махнула рукой в его сторону, сказав:

— Ох, уж этот мне гитарист...

Потом нам встретились загорающие на полянке дети лет пяти – две девочки и мальчик. Девочки лежали на спинах, а мальчик – на животе. Увидев нас, мальчик подскочил и с криком: «Ура-а-а! Лена приехала!» побежал к нам. Девочки последовали его примеру... Они бежали стремительно, как торпеды. С разбега мальчик повис у Лены на шее, а одна из девочек врезалась ей в живот, заключив её в крепкие объятия. Другая девочка, подбежав, но не найдя для себя места, остановилась в нерешительности. Посмотрев в мою сторону, она так вот просто улыбнулась и... обняла меня. Она стояла, крепко прижавшись головой к моему животу, а я... А я растерялся... Потом я положил руку на голову девочки, погладил её... Она подняла голову, наши глаза встретились... Неописуемые чувства переполняли моё сердце тогда...

Лена открыла сумку и отдала детям краски и карандаши. Это были подарки... Дети жутко обрадовались и, как бы в этом случае сказал Кирилл, «учесали по домам». Мы пошли дальше... Добрая, неописуемая любовь, вызванная поступком малышки, усиливалась, только усиливалась во мне. В розовом сиянии этой любви я опять стал чувствовать Его... Чувства усиливались... У меня померкло в глазах от Счастья и Блаженства... Я присел на дороге, сказав Лене:

— Ты, Леночка, пожалуйста иди...

Взглянув на меня, она опять всё поняла. Взяв мой тяжеленный рюкзак, она повесила его на плечо и ушла куда-то... Я так и остался сидеть на золотом песке, очарованный Его Присутствием. Ни о чём не думая, просто сидел, когда из лесной чащи вышла группа детей. Они медленно пересекали дорогу, о чём-то споря, что-то обсуждая. Они смеялись... С ними шёл длинный смешной долговяз, молодой, но старше меня. Он говорил особенно громко, так, что речь его была мне отчетливо слышна. Он шепелявил, как актер Садальский, и был такой же забавный... За всей этой компанией, неторопясь, топал огромный медведь... Вскочив на ноги, я закричал, что есть силы:

— Эй, эй! Бегите скорее!

Остановившись, это сборище растерянно посмотрело в мою сторону. Медведь вышел чуть впереди их и тоже остановился. Расставив косые лапы, он стоял на дороге и нюхал воздух, наверное, пытаясь своим медвежьим способом установить мою личность. Дети и долговяз ничуть не боялись его... Да, он был им, как собака.

Одна девочка, лет семи, подошла к медведю, похлопала его по холке и сказала:

— Уходи, уходи в лес. Дядя тебя боится.

Медведь, посмотрев на неё и, проигнорировав её слова, продолжил обнюхивать воздух.

— Я тебе что сказала... Ух, я тебя! – девочка сорвала травинку и погрозила ею медведю. Окружающие их дети засмеялись.

— Ты ещё паутинку возьми, — заметил кто-то из них.

Тем временем медведь, не обращая внимания на девочку, направился в мою сторону... Ого! Он ковылял прямо ко мне! Ну и туша!.. Я попытался было ретироваться в лес, но этот Винни-Пух не отставал... «Да что же делать-то? Не отстаёт, и всё тут!» – подумал я... Вобщем, пришлось мне лезть на дерево...

 Я сидел на ветке высокой сосны, удивляясь себе и невесть откуда взявшемуся умению карабкаться по деревьям с третьей космической скоростью. Медведь внизу тоже был в шоке. Он ошарашенно обнюхивал ствол... Я видел, как на поляну выбежали дети, с которыми медведь пришёл. Они осмотрелись, и девочка спросила:

— А где же дядя? Куда ты его дел?

Посмотрев вверх, она заметила меня.

— Вон он! – воскликнула девочка, показывая на меня пальцем, и другие дети задрали головы...

— Дядя, ты кто? – спросила меня девочка.

— Я – Максим.

— Ты, наверное, в Гончханыр идёшь? Да?

— Нет, девочка, нет... Я к вам в деревню в гости приехал...

— В гости? К нам?

— Да.

— Ура!

— Ты это... Ты забери своего мишку, а то я его боюсь.

— Не бойся, дядя, не бойся! Он добрый, он хороший. Слезай, я вас познакомлю.

— Слезай!

— Не бойся!

— Он хороший, хороший! – другие дети тоже подключились меня уговаривать. Но я сказал, что не слезу. Тогда они засуетились:

— Сейчас, сейчас, ты потерпи, ты не бойся!

— Сейчас, дядя, мы его уведём.

— Мишка, уходи! Нельзя же так! Дядя к нам в гости, а ты его пугаешь! Уходи... Ну, пожалуйста, уходи.

Но медведь не слушался. Тогда, посовещавшись, они что-то нашли в траве и показали медведю. Тот, отойдя от дерева, понюхал это нечто в руке мальчика, потом попытался это съесть, но мальчик отбежал в сторону. Медведь пошёл за ним. Мальчик опять отбежал...

Когда они скрылись в чаще, я, набравшись смелости, начал спускаться вниз. Дети ждали меня. Когда я спрыгнул с последних веток, они обступили меня полукругом – три мальчика и девочка. Они были счастливые и... добрые. Да, какие-то светлые, добрые. Мне было легко с ними... Мне было хорошо...

— Ой, у тебя кровь, — сказала девочка, показывая на моё предплечье. – Я сейчас, я мигом.

Она убежала куда-то и почти сразу же вернулась с мокрым лоскутком и веткой какого-то куста. Взяв мою руку, она протерла место пореза лоскутком, а затем выдавила из ствола ветки что-то похожее на белую сметану и смазала этим рану.

— Ой, щипится, — сказал я.

— Потерпи, дядя. Скоро пройдёт, и кровь больше не будет течь.

Взяв меня за руку и сказав: «Пойдём в гости», она направилась вниз по тропинке, и мальчишки последовали за нами.

— Где же тот длинный? – спросил я, вспомнив внезапно пропавшего долговяза.

— Сергей Николаевич?.. А он, наверное, убежал. Он стесняется посторонних и убегает к себе в дом.

— Он что, не в себе?

— Он в себе. Просто он не вырос. С виду вырос, а на самом деле – нет.

Минут через пять мы вышли на поляну. Вы знаете, вот тут-то я и осел от удивления и восторга. Поляна предстала необыкновенным островом, сплошь заросшим цветами. Цветы были разные – и огромные, и маленькие; и голубые, и рубиновые, и белые, и розовые... Были оранжевые островки посреди зелёной лужайки, или белый цветочный квадрат, а в нём фиолетовые кружки – тоже из цветов... Или большие, с меня ростом, кусты, усыпанные лиловыми бутонами, или... Вобщем, всего не опишешь. Это нужно видеть...

Не помня себя, я ходил по дорожкам и восхищался чудесным цветочным садом. Он походил на красочные фотографии из иностранных журналов по цветоводству, и в то же время было здесь нечто большее, чем эти западные аккуратненькие клумбочки. Что-то стихийное, неискусственное... Я не могу описать эту красоту, но мне так хочется... А не могу...

Я смотрел на золотой свет заходящего солнца, реявший в цветнике, смотрел на радостные стаи пчёл и бабочек в воздухе над головой... Его Присутствие в этом месте было почти осязаемым.

— Куда это мы пришли? – обалдело пробормотал я.

— А, это наш сад. Пойдём в дом, пойдём, — девочка потащила меня за руку, но её остановил один из троих ребят, самый старший. Взяв её за локоть, он сказал:

— Подожди, Оленька... Подожди...

Тихо так сказал. И девочка послушалась. Они молча стояли и, улыбаясь, смотрели на меня... Когда я пришёл в себя, я поймал их взгляды. И сразу понял, что они знают... Они, как и Лена, как и Ната, как Андрей, Венера и прочие, тоже знали это Присутствие... Знали, чувствовали Его.

— Кто это? – спросил я, указав ладонью в гущу цветов.

 Если бы они не знали о моих чувствах, они бы наверняка обернулись в ту сторону, куда я показывал, чтобы посмотреть... Но никто не обернулся... А мальчик сказал тихо:

— Этот розовый Свет – это Его ласковое Присутствие.

— А кто это – Он? – спросил я.

 Дети с улыбками переглянулись, и мальчик пожал плечами:

— Я не знаю до конца...

Здесь я на минутку прерву рассказ, чтобы познакомить вас с информацией в тему. Не так давно в газете я прочитал любопытную статью. Группа учёных (то ли австрийских, то ли австралийских – не помню точно) решила проверить гипотезу, гласящую, что творческие способности человека можно стимулировать, определённым образом воздействуя на мозг. Стремясь подтвердить это, учёные создали приборы для специального воздействия на клетки и центры мозга и нашли добровольцев, согласившихся испытать разработки на себе. При проведении эксперимента выяснилось, что у «подопытных» действительно активизировалась творческая деятельность: одних, ранее не способных к этому, вдруг потянуло на создание удивительных стихов; другие, едва помнящие таблицу умножения, неожиданно оказались в силе производить сложнейшие математические расчеты буквально в уме; третьи демонстрировали феноменальную память... Короче говоря, эксперимент удался на славу. Но самое значительное, на мой взгляд, заключалось не столько в удачном исходе опыта, сколько в некоторых побочных эффектах. Дело в том, что все участвовавшие в экспериментах рассказали о необычайном явлении, происхождение которого никто не смог объяснить. Добровольцы говорили, что во время экспериментов постоянно испытывали чёткое ощущение присутствия кого-то рядом. Им казалось, что где-то возле них и над ними находится некое ласковое, доброе, любящее их Существо, причём все согласились с утверждением, что это было именно живое разумное Существо. Ввиду того, что его присутствие ощущали все, ученые приняли во внимание это неожиданное обстоятельство и теперь пытаются его объяснить. Одно из объяснений звучит так: им (учёным) удалось доказать существование Бога. Его может ощущать, чувствовать, «видеть» каждый человек, если мозг последнего «раскрепостить», разбудить в нём некоторые спящие центры.

Вы спросите – зачем я об этом рассказываю? Просто хочу подготовить вас вот к какому удивительному факту: Благодать оказалась местом, в котором все люди ощущают это ласковое, неземное Присутствие. Попав туда, и я не избежал подобной участи. Странная особенность, но с момента, описанного в предыдущей главе, всякий раз, когда я был спокоен и собран, здесь, в окрестностях Благодати меня не покидало ощущение присутствия кого-то рядом. Иногда это были тёплые, умиротворяющие переживания; иногда они достигали нечеловеческого экстатического блаженства; иногда же я просто чувствовал, что рядом кто-то есть. Этот «кто-то» был живой. Он распространялся на всё окружающее пространство, он был везде, куда смотрели мои глаза. Был ли это Бог или какая-то светлая Сила – я не смогу сказать. Как не сможет сказать однозначно никто из живущих в Благодати.

— Кто это – «Он»? – спрашивал я.

— Не знаю, — отвечали мне счастливые люди.

Они говорили это как-то по-особенному, так, что складывалось впечатление, что на самом-то деле, они знают о Боге побольше всяких пророков, святых и мудрецов. Они говорили «не знаю», скорее всего, чтобы подчеркнуть Бесконечную Сказку Его Жизни, которую никто никогда не познает до конца...

 

Глава 13

Легенда о Любви

Счастье чем-то похоже на огонь. Его никогда не бывает мало, и как одно пламя не убавится, если от него зажечь все светочи мира, так и настоящее Счастье в сердце будет гореть, воспламеняя искорки других сердец, как бы много их ни было.

Детские сердца жителей Благодати не нужно было воспламенять. В них уже горели маленькими рождественскими звёздочками огоньки любви. И я их чувствовал. Да-да, чувствовал, и поэтому сам становился влюблённым. Я становился влюблённым во всё, что видели мои глаза. Ведь человек по своей природе не может остаться равнодушным к теплоте и гармонии Любви. И когда эта сила выражается через какое-либо сердце, будьте уверены — находящиеся рядом сердца, если они не каменные, раскроются, пустят в себя и выявят через себя задевший их струны цветок любви.

Помните ли вы, дорогой читатель, слова песенки из одного мультфильма:

«Есть на свете цветок алый-алый,

Ярким пламенем путь озаря,

Самый сказочный и небывалый -

Он мечтою зовётся не зря».

Когда я слышу эту песню, я отождествляю цветок, о котором поётся в ней, с огнём любви сердца. Ведь правда, о душе человека, в которой горит этот огонь, можно сказать, как о прекрасном цветке, о цветке, дарящем бессмертие тому, кто им обладает. Как и правда, что «тот цветок ищут многие люди, но конечно находят не все». Замечали вы или нет, но вся жизнь человеческая посвящена его поискам. Да, некоторые неосознанно, другие зная, но все вместе они ищут в жизни одного и того же — Любви.

Что же это такое — Любовь? Однажды, когда я спросил у Лены, что такое, по её мнению, Любовь, она в прямом смысле ошарашила меня. Сначала она молча шла рядом, опустив голову, а потом задала встречный вопрос.

— А разве ты не видишь? — спросила она.

— Не вижу чего? — удивился я.

Она остановилась. Я последовал её примеру... Она смотрела на меня. Как-то ласково, необычно... У меня даже мороз побежал по коже от такого взгляда. А она всё смотрела... Слегка улыбнувшись, она сказала:

— Я люблю тебя.

Больше она ничего не добавила. Только эти три слова. Только молча стояла и смотрела. Но от её взгляда... От этого прекрасного взгляда... Глаза девочки ласкали, согревали... Что-то происходило в груди...

— Почему ты так... Почему ты так смотришь на меня? — спросил я.

Улыбнувшись, она повторила:

— Я тебя люблю, Максим.

Не зная, что делать, я замер. Затем опустился на землю перед девочкой, продолжая очарованно глядеть на неё. Она подошла ко мне и медленно села на колени рядом. Закрыв глаза, она... поцеловала меня в щёку. Растерянно я дотронулся до места поцелуя рукой.

— Ой, — сказал я и посмотрел на неё. На её каштановые волосы прилетела белая бабочка. Потом ещё одна. Я прикоснулся рукой к её волосам, и бабочки улетели. Я погладил её волосы, и она взяла мою руку в свою... Она встала и увлекая меня за собой, сказала:

— Пойдем, я тебе что-то покажу…

Когда мы шли с ней через рощу, я думал о Любви…

«Если для того, чтобы научиться материальным наукам, нам нужно посвятить этому целую жизнь, то сколько жизней нам понадобится для того, чтобы научиться Любви, самой великой духовной силе, которую человечество когда-либо знало? Ведь это — единственная постоянная вещь, которая лежит в основе человеческой жизни. И, поскольку только она имеет значение, каковы бы ни были усилия, которые вы потратите для того, чтобы научиться ей, они никогда не будут напрасными...» (С. Радхакришнан). Если вы понимаете смысл сказанного, значит вы способны чувствовать то же, что я чувствовал тогда. Я чувствовал истинную ценность, и я понимал — ничто в мире с ней не сравнится.

Овеянный розовым дыханием Любви, я шел по чаще, как блаженный, и вспоминал... Я мог просто зайти к кому-нибудь в дом, подсесть за стол к пока ещё незнакомой мне семье и сказать:

«Здравствуйте. А я к вам в гости».

В обычных случаях на такое хамское поведение возможны сразу несколько вариантов ответа, в зависимости от уровня интеллигентности «потерпевших». И, по видимому, ни один из вариантов мне бы не понравился…

Здесь же всё было наоборот — они, как дети, начинали радоваться моему визиту; начинали суетиться, создавая комфорт и уют — чтобы мне, именно мне, было комфортно и хорошо. Они беспокоились об этом, как будто я был их лучший друг, хотя, на самом деле, идя к ним в дом, я не знал ни их имен, ни их лиц; я вообще ничего о них не знал. Они же ничего не знали обо мне... Просто мы были блаженными от любви. В её сиянии мы забывали о себе.

Это была просто Любовь. Не к кому-либо, а просто так… Это было чудесно, это было, как в детстве… Вспомните своё детство. Может быть, перед взором вашей памяти предстанет тот горный лес, и горящий в ночи костёр, и счастливые лица людей, рассказывающих невероятные истории. И, может быть, вы вспомните, как со своими сверстниками носились по лесу, и как блики пламени костра бегали по листьям и стволам деревьев, и вы с огромным ликованием и счастьем видели в этой игре теней сказочные фигуры, и весь мир казался вам сказкой. Может, вам на память придёт морское побережье, и тот огненный закат, видный в небе и разлитый по ласковому морю золотой дорожкой. И вы ещё раз переживёте игру в песке или плескание в воде со златовласыми и черноголовыми, со смуглыми и белыми друзьями, когда само Счастье склонялось над вами и своими большими добрыми руками прикрывало вас, чтобы никто не мешал вам быть счастливыми...

Вспоминая все это, я шел по чаще и Лена держала меня за руку. Мы шли минут тридцать и тропа как-то сказочно уходила в закат… Солнце уже опустилось за величественные горы и стало смеркаться, когда мы вышли на поляну. Там возле костра сидели люди. Их было человек десять – молодые парни, девушки и несколько детей. Некоторых из них я уже знал… Когда мы подошли к костру, они встретили нас улыбками. Несколько человек подвинулись на бревне, уступая нам место. Я сел вместе с ними, а Лена осталась стоять. Она смотрела в небо, на появляющиеся звезды. Потом она закрыла глаза… Она запела… Вдохновенно и трепетно запела…

В ярком пламени трещали сухие ветки, и сонмы искр вырывались из огня. Двенадцать пар глаз завороженно смотрели на танец огненного салюта. Мы глядели, как в далёкое очарование мириадов звёзд уносятся, влекомые прохладой, дочери огня.

Костёр горел в ночи. Костёр согревал нас. Он согревал ночь и всё её сказочное настроение. Нам и всему, что нас окружало, действительно, было тепло. Тепло от костра, и всё же нам было гораздо теплее от того, что мы рядом... Как в сказке… Это было, как в сказке…

Мягко трещат на кострище поленья,

В небе давно уж рассвет.

В сумерках утра, светясь вдохновеньем,

Пел свою песню поэт.

Слушайте, слушайте — струны играют,

Тихо касаясь сердец.

И у костра будто все замирают...

Кто ты, поэт и певец?..

Лена все пела... Она смотрела в небо. Её глаза были заполнены счастьем. Её голос походил на ласковое счастье... И голосов становилось всё больше. Ей подпевали, но кто? Не ангельский ли хор слышал я?

Новая песня, как тайна, как пламя,

Так поражает сердца.

Глас твой звучит, как счастливое знамя,

Счастью не видно конца...

Что-то большое, доброе и ласковое присутствовало с нами в тот вечер... В ту ночь... И мне, как когда-то царю Шахрияру, вдруг захотелось, чтобы все последующие ночи были такими же сказочными. Чтобы они были такими же добрыми и тёплыми у всех. У всех... У всех людей мира, у всех моих братьев и сестёр. Ведь тогда, под звуки гитары и под нежный тембр красивых голосов, мне вдруг стало ясно, что все мы — братья и сёстры, все мы — суть одно…

Помню, как молодая девушка, сидевшая рядом, положила свою голову на моё плечо. Я тогда слегка повернулся и посмотрел на нее. Я не знал ее лично, но переполненное цветами сердце вполне приняло этот ее простой глубоко человеческий поступок. Потому что глубоко по человечески нельзя иначе… Она улыбалась, она повернулась ко мне и улыбалась мне. В её глазах я видел ласковую теплую Родину... И я улыбнулся. Я улыбался ей, желая согреть ее так же тотально. Мы улыбались и долго смотрели друг другу в глаза. От того, что мы делали, у обоих кружилась голова… Она была так прекрасна, в ее взгляде было столько ласки, что мне захотелось ее поцеловать. Но я не смел даже думать про это, потому что рядом с девушкой сидели ее дочь и тот, от кого она ее родила… Так что, по всем правилам, мне нельзя было ее целовать… Тогда, будто бы желая подчеркнуть абсурдность всех этих происков так называемой «морали», она очень нежно… поцеловала меня сама. Она придвинулась, обвила меня руками и нежно целовала, так что я не смог сдержаться и ответил…

В лицах людей, в их глазах и улыбке

Видишь награду свою.

В душах читаешь, не сделав ошибки:

«Я счастлив!», «Я рад!», «Я люблю!»...

Наверное, прошла вечность, прежде чем мы остановились. Я был, будто пьяный… Ее нежность, ее поцелуй были опьяняющие, в глазах потемнело, во всем теле разлилось приятное тепло…

Она взяла меня за руку и встала.

- Пойдем, - сказала она, непринужденно увлекая меня за руку.

- Куда? – спросил я.

- Я хочу от тебя мальчика. Пойдем, Максим.

Песня закончилась, все смотрели на нас. Оторопев, я не знал, что предпринять… Просто не укладывалось в голове – здесь же ее муж и дочь! Все смешалось - нежность, желание, возникший вдруг страх – все это сумбурно одолевало... Не представляя, как реагировать, я встал, освободился от ее руки, повернулся, и пошел прочь от нее и костра – подальше в чащу…

Эта девушка вместе с Леной догнали меня, когда я пытался перелезть через большое поваленное дерево.

- Почему ты ушел, Максим? – спросили меня они.

- Глупо как-то получилось… Да, в принципе, что я мог поделать? Никто бы на моем месте не выдержал…

- Выдержал что? Почему надо было что-то выдерживать? – улыбаясь, вежливо поинтересовалась девушка.

- Господи… Неужели ты не понимаешь? Там же твои муж и дочь.

- Муж?… Ах, вон оно что… Да-да, я же совсем забыла… Эти ваши дикие представления о совместной жизни, которую вы называете браком…

- Чего?

- Прости, ничего. Только у меня нет мужа.

- Как нет? А отец твоей дочери? Вы разведены?

Было сумеречно, но я заметил, что она улыбается.

- Мы никогда не были мужем и женой, просто он отец девочки, которую, кстати, ни он, ни я своею не считаем…

- Это я и хотела тебе показать, Максим. – сказала Лена. – Видишь, здесь все совсем по-другому.

- То есть, как?

- Понимаешь, в Благодати между людьми сохранились самые чистые, самые первозданные отношения. Тебе, наверное, будет очень трудно это понять…

- Но если хочешь, я могу объяснить, - вставила девушка.

- Хочу. Давай, объясняй.

- Ты спрашивал у моей сестры, что такое Любовь? Вот, смотри – она здесь везде – и в светлячках, и в закатном пении птиц, и в шелесте листьев от ночного холодка. И люди здесь никогда этому не учились – мы всегда это знали. Здесь отношения естественны – они произошли из вечно юной первозданной Природы и никогда ничем не искажались. Мы всегда знали, что настоящая Любовь не нацелена на то, чтобы владеть другим. Любовь никогда не владеет, и Любовью нельзя владеть. Настоящая Любовь всегда готова предоставить абсолютную свободу, потому что Любовь и Свобода на самом деле неразделимы. Если тебя кто-то любит по настоящему, он всегда будет рад твоему счастью, каким бы оно ни было. Он не станет мучиться и ревновать, если ты отдашься понравившемуся тебе человеку… Неужели Любовь будет мучиться и ревновать? Мучается и ревнует чувство собственности, Максим… Ваши загсы, ваши бракосочетания, ваши семьи и так называемая родительская любовь к детям – все это происходит из чувства собственности. Вы просто хотите удержать любовь этими росписями, этими свадьбами, этими правилами, которые вы объясняете своим детям, полагая, что они их защитят. Защитят от чего, Максим? От Жизни, от боли? Сами того не подозревая вы постарались защитить и их и себя от самой великой Любви. Теперь и вы и они в безопасности, но я вижу эту безопасность, как клетку. Клетка, созданная таким образом в твоей душе будет и мучаться, и ревновать, и изводить тебя мыслями о потере. Любовь же будет только рада, что твоей возлюбленной и тому другому, с кем она ушла, хорошо. И никогда Любовь не испытает сожаления. И если тебе хочется, здесь ты можешь остаться с понравившейся тебе девушкой, или уйти к другой, или уйти, а потом опять вернуться, или не возвращаться никогда, или любить сразу нескольких – все это не причинит никому страданий. У моего отца было много возлюбленных – я рождена от одной женщины, Ната – от другой, Светлена – от третьей. И все эти мамы рожали не только от моего отца – у них были другие мужчины, и на свет появлялись совершенно разные дети. И на самом деле здесь вообще никто не придает абсолютно никакого значения тому, где чей отец, где чья дочь, где чей сын, где чья жена… Здесь нельзя сказать о человеке: «Он мой». Здесь никто ни чей – все свободны, и могут делать, что только пожелают…

- Подожди, это же какая-то вакханалия!

- Максим, самая что ни на есть вакханалия – это ваши браки. Брак создан чувством страха – в самом деле, что еще может заставить людей закреплять законом и социальными условностями возникшее между ними чувство – только страх его потерять… Любовь дика и непредсказуема, как дик и непредсказуем мой родной лес, и Любовь всегда новая, как нов и не похож на все предыдущие каждый следующий восход прекрасного Солнца, и любовь вольна, как ветер моих величественных гор. Но те люди, которые живут за горами, они поступают как-то странно. Боясь, что этот чудесный ветер уйдет, они закрывают все двери и окна, затыкают все щели, куда он мог бы убежать. Это их мера безопасности, это их стремление удержать неудержимое в рамках, это называется браком. Но теперь, когда все двери и окна закрыты – чудесного и живого ветра больше нет. Есть только мертвый воздух… Посмотри на лица мужей и жен – они нашли безопасность, и теперь все у них, как в учетной книге, и, если что, ваши мораль и закон придут на помощь, чтобы эта безопасная клетка существовала и дальше. Но теперь потеряно все очарование, вся романтика, вся поэзия; муж больше не напишет своей жене вдохновенные стихи, его сердце больше не скажет трепещущих слов, потому что сердце порабощенного молчит. Теперь они мертвы и живут только прошлым. Ничего нового в их жизни уже не будет… Кладбищенский склеп – вот что такое ваши представления о верности, браке, семье. И священники были счастливы это позволить, более того, они сами это изобрели.

- Зачем?

- О, то что они сделали, это просто шедевр. Их отца Люцифера в Священных Текстах называли самым прекрасным, самым мудрым Сыном Бога. Только он мог создать такое, только он. Они создали вашу цивилизацию, со всей ее моралью, догмами и культурой, чтобы вы – великие Боги из Колесницы Аз были в ней рабами. Сделать такой трюк с вами – это просто «Улыбка Джоконды»… Представляешь, как нужно было потрудиться, чтобы самые великие Существа во Вселенной стали чувствовать себя жалкими грешными червями? И вся эта Черная Магия только для того, чтобы каждый из вас превзошел сам себя…

 

Глава 14

Тело того, что мы в себе называем «Я».

В Благодати было место, где Его Присутствие ощущалось особенно сильно. Чувства и переживания Его близости в том месте были настолько интенсивными, что у людей кружилась голова, многократно учащалось сердцебиение, расширялись зрачки. Это была поляна, обычная поляна, но когда я пришёл туда в первый раз, я долго соображал, думая: «Что, вообще, происходит?» Дело в том, что взглянув на неё, я мгновенно узнал в ней пейзаж, который привиделся мне когда-то во сне. Мне показалось, что это именно то место, правда, не столь романтичное и феерическое, как во сне, когда была ангельская мелодия и хор неописуемо красивых голосов, когда появился сияющий Человек, и т. д. — нет, всё было реалистично и обыденно — деревья, трава, небо, и всё. Но это всё, несомненно, являлось тем самым местом. И в Благодати оно особенно почиталось. На этой полянке, по словам Лены, когда-то навсегда ушла в Ясный День её мама. И её отец — Олег, тоже каждый год удалялся в рощу за поляной, чтобы там сделать это. Правда он, в отличие от своей избранницы, возвращался каждый год в августе, жил с людьми обычной жизнью около месяца, а потом — в сентябре, снова уходил в Ясный День где-то в роще. Да, он оставлял своё тело где-то там, и я, узнав об этом, просил Лену показать мне его, но она не соглашалась. Она относилась к этому, как к чему-то священному, сакральному, святому. Вскоре я понял, почему. Я понял это, когда однажды решил пробраться туда и посмотреть сам.

Что я увидел там? В роще, заросшей травой и кустарником, стоял старинный сруб. Это был довольно-таки большой терем с несколькими окнами и крепкой дверью. Окна были закрыты ставнями, причём их что-то запирало изнутри, так, что открыть было невозможно. Дверь тоже была заперта. Походив вокруг дома и не найдя других входов и выходов, я некоторое время стучался в запертую дверь, но безуспешно. Ответом на мои попытки была только тишина...

Тогда я сел возле двери на землю и начал думать. Хотелось подумать, осознать значимость момента. Судя по всему, за этой дверью находится в Ясном Дне тело Олега. Вы представляете, по словам Лены он таким вот необыкновенным образом — то уходя в Ясный День, то возвращаясь к людям — живёт уже около четырёхсот лет. Когда я услышал это, я, конечно, засомневался, но Лена сказала, что в Индии и других местах планеты есть люди, которые таким же способом существуют тысячи лет! К слову, она напомнила легенды и слухи о Сергиево-посадском старце, которому уже около пяти веков, а он, как ни в чем не бывало, иногда приходит на службы, но только немногие монахи узнают его в лицо... Здесь было над чем задуматься, тем более, что возможное доказательство этих аргументов, скорее всего, находилось у меня за спиной... Я так же чувствовал, что здесь кроется куда более поражающая тайна, чем всё то, что я до сих пор слышал. А Лена, негодница, просто не хотела об этом говорить...

Не знаю, много ли — мало сидел я в раздумьях, но в какой-то момент ход моих мыслей нарушили. Кто-то позвал меня по имени. Сначала я думал, что мне почудилось, но моё имя было произнесено во второй раз. Потом в третий. Голос, звавший меня, доносился... из-за двери. Я даже вздрогнул, когда понял это. Это был необычный, нечеловеческий голос. Именно он лился из уст Наты, когда она пела в Адлере, когда лечила мальчика в Архызе... Мне стало немножко страшно, но, взяв себя в руки, я спросил:

— Кто ты?.. Олег, это ты?...

Некоторое время царила полная тишина, но потом совершенно чётко прозвучало:

— Я ЕСМЬ здесь, на Земле... Я ЕСМЬ здесь, на Земле...

Я ровным счётом ничего не понял, и выразил это вслух. Мой таинственный собеседник молчал около минуты, а потом разразился целой речью, причём так, что первые предложения действительно озвучивал голос, доносившийся из-за двери, но затем он замолк там и стал звучать уже во мне:

— Мой прекрасный Бог, Я ЕСМЬ не где-то там, на небесах, но здесь, на Земле, в физическом Теле. Скрытые намёки всегда давались в некоторых книгах; в рукописях, до сих пор не опубликованных; а так же на иконах, изображающих непорочную деву с младенцем. Прошу Тебя задуматься, ибо это важно, ибо никогда ещё эта тайна не освещалась столь ярко перед Тобой. Мои дорогие Боги, на Вашей планете, спрятанное от враждебных взоров, с незапамятных времён пребывает физическое Тело Я. Российский ученый из Уфы опишет это Тело, определив его, как «Генофонд Человечества», хотя оно имеет другое призвание... Через это Тело, подобное колоссальной живой антенне, Свет Я ЕСМЬ, с потенциально содержащимися в нём Вашими «Я», принимается из Великого Центрального Солнца и распространяется над поверхностью Земли, образуя тем самым поле Я ЕСМЬ здесь, на Земле, над каждым Вашим телом, возлюбленные.

Когда я слушал это, в моём сознании пробегали образы, собирающиеся в целую цепочку картин, поражающих воображение. Я видел тела, тысячи окаменевших тел, в различных точках планеты Земля, но все эти тела были одним Телом. Из этого Тела излучался Он... Да-да, из этого Тела излучалось огромное Я, — то, что Лена называла Родиной, и затем Оно распространялось в верхних слоях атмосферы надо всей поверхностью Земли... Я вздрогнул, вскочил и бросился бежать... Пробежав мимо парня на дороге, я спросил у него, где Лена. Он сказал, что она на сеновале, и я понесся туда. Найдя её там, я возбужденно пересказал ей всё со мною произошедшее, правда, от возбуждения это получилось у меня всего лишь в нескольких путанных словах:

— Там это... там твой отец, он разговаривает странным голосом, и ещё...

— Там не только мой отец. Там есть ещё люди. Они лежат в Ясном Дне многие сотни лет, неподвижные, словно камень... На стенах той комнаты много священных рисунков и символов, оставленных предками от Небесной Расы. Среди этих символов есть такие же, как на твоём талисмане, Максим. Там изображён Человек, стоящий под водопадом яркого белого света. Это Он. Ниже на языке Антов написано Его Имя. Это очень древнее Слово, обладающее страшной силой. Когда-то именно Оно было выбито в камне на высочайшей вершине мира — горе Атлас, от которой сегодня остался только остров, находящийся в Азорском архипелаге и называемый вашими учёными островом Пико. В переводе на наш язык это древнее Слово означает «Я ЕСМЬ»... С тобой разговаривал Я ЕСМЬ. Не Олег, а Я ЕСМЬ, пульсирующий в их телах, но лучше сказать — в одном великом Теле...

Она спокойно отвечала, я же, напротив, был взбудоражен и взволнован:

— Что это? Что? Расскажи! Что ты вечно не договариваешь?! — в отчаянии взмолился я.

Тепло посмотрев на меня, она сказала:

— Не волнуйся, Максим, не надо... Конечно же, я расскажу. Я просто боюсь, что мой рассказ шокирует, испугает тебя.

— Не бойся, говори, — сказал я, приготовившись внимательно слушать.

Наверное, я собирался быть очень внимательным, я даже сощурился, свёл брови, напрягся и с таким лицом смотрел на Лену. Она рассмеялась и сказала, что объяснит мне всё настолько подробно, что ни одна деталь не ускользнёт от меня, и я всё пойму.

— Но начну я с рассказа об Иисусе. Так будет лучше, — заявила она — Ты удивишься, но живое тело Иисуса сейчас находится на Кашмире. Вот уже около двух тысячелетий Иисус лежит в небольшом домике, в состоянии Ясного Дня...

— Что-о-о? Ты хочешь сказать, что Иисус, это самое... Живой? До сих пор живой?

— Да.

— Бред. Как в это можно поверить?

— А я и не заставляю в это верить, Максим. Не хочешь — не верь...

— Ты-то откуда знаешь, что он живой, и в каком-то там домике?

— Сначала я долго думала... я смотрела на свечу в тёмной комнате и очень долго думала. Свет от пламени освещал всю комнату, но весь свет исходил как бы из одной точки — от горящей ниточки. Так везде — где есть свет, там должна быть какая-нибудь точка, из которой он излучается. Дневной свет излучается из солнца, электрический свет — из лампочки... Я подумала: «Из какого места излучается этот Свет ? » Я знала, что в нашем поселении Он излучается из Терема в Священной Роще. Но по всей Земле... Где, интересно, находится Центр Его излучения для всей вашей цивилизации? Когда мне очень интересно, я могу видеть на расстоянии. Я просто закрываю глаза и спрашиваю себя: «Где это место?» И начинаю ждать. Через некоторое время возникают чёткие картины... В этот раз я увидела горы, потом небольшой кашмирский городок Сринагар. Там, на одной из улиц, стоит домик с закрытыми ставнями и дверями. На ставнях и дверях висят цепи, замки... Этот домик постоянно окружён толпой народа. Это религиозные фанатики. Они называют это место гробницей пророка... м-м... пророка... по-моему, Иссы Бен-Юсуфа, если я не ошибаюсь. Они говорят, что около двух тысячелетий назад этот человек пришёл в их город из Палестины вместе с женщиной по имени Майрам... Исса Бен-Юсуф по-арабски — это значит Иисус, сын Иосифа. Это, действительно, был Учитель Иисус, а Майрам — это была Его возлюбленная — Мария Магдалина. Они пришли и жили в этом городке, как муж и жена, продолжая учить и проповедовать. Здесь их любили и очень уважали, они были приняты, проповедовали и якобы «умерли» в преклонном возрасте, оставив после себя прекрасных детей. Но Учитель Иисус не умер. Он бессмертен. Даже сегодня в любой момент Он может выйти из гробницы. Его тело сохранилось там невредимым. Все органы и системы целы... Если посмотреть на Его лицо, можно увидеть, что целы даже белки глаз... Зрачков не видно. Зрачки во время Ясного Дня заходят глубоко за верхние веки. Но если кому-нибудь и удавалось получить разрешение и войти в этот мавзолей, то этот человек мог пообщаться с Иисусом. Не так, как многие думают — через молитву или медитацию, войдя в изменённое сосотояние там какое-нибудь, или ещё как-то так... Учитель Иисус живой. Если Он поймет, что твоя цель заслуживает Его внимания, Он на некоторое время вернётся в телесное сознание. При этом ты увидишь, как медленно из-под верхних век опускаются зрачки... Живые, ни с чем несравнимые глаза будут Любовью смотреть на тебя... В этот момент Он может даже говорить, слегка двигая ртом...

 Последние слова девочки до меня доходят очень чётко. В голове стоит одно: «Иисус живой!» Может ли такое быть?

— Да ты сама-то понимаешь, что только сейчас сказала!... — перебиваю я. — То, что ты сказала, это самое... это правда? Тебе не приснилось?

— В определённых кругах это хорошо известная правда. Если бы люди узнали всю правду про Иисуса, про Ясный День, они бы ужаснулись.

— Может у тебя жар? — я дотрагиваюсь до её лба.

— Ты был в Киево-Печерской Лавре? Был в пещерах?

— В каких ещё... А, где мощи? Да?

— Да.

— Ну, был.

— Там стоят гробницы, а в них покоятся тела святых.

— Не тела, а останки. Мощи.

— В некоторых гробницах — мощи, а в некоторых — тела. Живые тела. Пусть высохшие, пусть как бы окаменевшие, но они живые. Это Ясный День. Вспомни батюшку, который рассказывал, как во время войны немецкий солдат ударил чем-то железным по «останкам» святого, а точнее — по высохшей руке. Из руки потекла кровь! Этот человек умер очень давно. А у Него из руки кровь течёт! Подумай сам...

Точно! Я вспомнил эту историю... Нам её батюшка рассказывал... Стоп! А она-то откуда знает? Откуда она знает про Лавру? Про эту историю? Откуда она знает?

— Лавра — не единственное место, Максим. Живые тела святых находятся во многих монастырях и храмах. В Свято-Троицком монастыре лежит тело Александра Свирского. Ему несколько столетий. «Оно, как живое», — говорят люди. Они не знают, что тело действительно живое. Когда большевики разорили монастырь, они нашли и это тело, но подумали, что это восковая кукла. Они отнесли тело на склад, бросили его там и даже бирку прикрепили: «номер такой-то, восковая кукла». Вскоре в помещении исчезли гниль и плесень. Воздух наполнился благоуханными ароматами... Складские работники не понимали, что происходит, они не знали, что имеют дело не просто с восковой куклой, а с Телом Сына. Многие из них исцелились от тяжелейших заболеваний. Заболевания проходили сами собой... Или другой пример. В декабре 1898-го года в ливанском монастыре умер святой Шарбель. Его похоронили. Через несколько дней после захоронения один монах обнаружил, что сквозь каменные стены склепа просачивался неяркий голубоватый свет. Воздух был густо пропитан благоуханиями... Удивлённые монахи часто приходили к склепу, чтобы помолиться. Вскрывать захоронение они не смели... Через несколько лет в монастырь пришли полицейские, искавшие убийцу. Они почему-то думали, что преступник прячется где-то в монастыре. Полицейские обыскали каждый уголок, заглянули во все кельи, проверили каждый метр здания. Конечно, они наткнулись на склеп, откуда исходил свет. Заподозрив неладное, они стали разбирать захоронение. Сложив камни в стороне, они отвернули ткани, в которых лежал святой Шарбель. Они замерли от удивления. Там в спокойной позе лежал человек, просто спящий человек. Лицо и руки были совершенно не тронуты тлением. «Он, как живой», — сказал кто-то. Он до сих пор лежит там, живой, по-настоящему живой... Можно привести ещё кучу примеров. «Нетленные мощи» святых в Афонском монастыре, или в католических монастырях в Альпах, или в Италии, или... В общем, таких мест много. Причём, Епископы, Настоятели, Архимандриты там разные ничего не знают, кроме тех, кто связан с Золотыми Сердцами... Они не знают, что таких тел много. Очень много, Максим. В восточных монастырях, храмах, пагодах и ступах тебе вряд ли расскажут, что есть подземные ходы, связывающие эти здания с огромными пещерами. В пещерах в состоянии Ясного Дня находятся Древние Люди, настолько древние, что ты и представить себе не можешь. Их возраст исчисляется сотнями тысяч лет. В тибетских свитках, хранящихся в Лхасе, написано о том, что Учитель Иисус входил в эти пещеры и разговаривал с Древними Людьми. Они находятся не только там, но ещё в тайных Храмах на дне океана, а ещё — на острове Туле... Это единое Тело того, что ты в себе называешь «Я». Это одно Тело, Тело твоей Сущности, понимаешь? Это как бы клеточки одного огромного Существа, которое осознает Себя, как целое, как одно единое целое, а проецируясь в твое тело, Оно думает, что Оно – Максим, в моем теле Оно считает, что Оно – Лена, и так далее... На этом и строится восприятие каждым человеком себя, как «Я»… Я молчал. То, что она говорила, не укладывалось в рамки моего сознания…

— Не понимаешь? – спросила она, посмотрев мне в глаза.

— Н-нет

— Сейчас постараюсь объяснить доступнее... Надо, чтобы ты увидел всю картину в целом... М-м-м, вот, слушай! Центр нашей Вселенной Веды называли «это Солнце» или «Центральное Солнце». Это Солнце похоже на гигантский излучатель, из которого транслируется Я ЕСМЬ. Тело Я, спрятанное на Земле — это, как огромная антенна, которая принимает Я ЕСМЬ и распространяет Его по всей Земле. Наши «Я» рождаются из этого распространяющегося по всей Земле Света. Понимаешь? «Ты» — это не голова, не туловище, ни рука, ни нога... «Ты» — это не тело, понимаешь? «Ты» — это что-то, одетое в тело, как в одежды. «Ты» происходишь из Света, который приходит из Центрального Солнца и распространяется по всей Земле через Тело Я... Все, кто был рождён таким образом, принадлежат ко Вселенскому Человеческому Роду. Они — Сыновья и Дочери Всевышнего, такие же, как Иисус, Гаутама, Кришна...

— Ты говоришь, что я происхожу из Света... Значит, я — Сын Бога?

— Да.

— Такой же, как Иисус?

— Да. И я такая же, и большинство других людей, которых ты знаешь, тоже...

— Лена, ты чего? Ты сама-то понимаешь, что говоришь?

— Понимаю. И мне очень жаль, что этого не понимаешь ты...

— Но... э-э... Короче, Лена! У меня просто нет слов. Иисус был совершенен, его поведение, его поступки — всё это было безупречным. Он творил чудеса — ходил по воде, воскрешал мёртвых, изгонял бесов там всяких и так далее. Заметь — это не самое значимое из того, что он сделал, потому что самое значимое — это то, что своей нечеловеческой мудростью он убил старый мир. И после всего этого ты сравниваешь его со мной или с другими — теми, кто напивается в кабаках, или с девчонками развратничает, или ни о чём не думает, кроме как о себе и своём благополучии, ну и вообще... Да что я тут распинаюсь, ведь ты и сама понимаешь, что я имею ввиду.

— Понимаю. Люди, подобные тебе, действительно, иногда позволяют себе «напиваться в кабаках или развратничать с девушками», — она улыбнулась и продолжила. — Точнее, это делают их маленькие серые «я». Эти серые «я» не дают «Я» думать друг о друге, заботиться друг о друге, любить друг друга... Бывает, что «Я», заключённые в серые «я», воруют, убивают, оскорбляют и ненавидят своих родных братьев и сестёр. «Я», заключенные в серые «я», очень часто лгут друг другу, обманывают друг друга, либо из-за страха, либо ища личной выгоды. «Я», заключённые в серые «я», забыли, что такое Любовь, забыли свою Родину, забыли Его ласковое Присутствие. «Они» забыли о своей Силе, которая во много раз превосходит мощь физического Солнца и позволяет не только ходить по воде и воскрешать мёртвых, но и создавать целые планеты и строить на них прекрасную Жизнь. Пойми, Максим — эти «Я» такие же, как Иисус. Ни великой красотой своей, ни врожденной Мудростью, ни Любовью «Они» от Него не отличаются, потому что все «Они» — дети Бога Всевышнего, унаследовавшие от Отца все Его добродетели, силы и могущества. Впрочем, ты и сам об этом когда-то думал... Тебя, если я правильно вижу, мучил вопрос: почему Существа, созданные по образу и подобию Великого Создателя, наряду с прекрасными качествами характера — добром, скромностью, смирением, милосердием, любовью, мудростью, самоотверженностью, имеют в себе «жуткие», как ты считаешь, пороки — гордость, жадность, страх, злобу, ложь, мелочность, глупость. Пойми, Максим, так называемые пороки — это свойства маленьких серых «я», искусственных «я», в которые прекрасные Дети Бога по своей суверенной воле вошли в далёкой древности, чтобы испытать величие Чёрной Магии Нефилим... Помнишь, я говорила тебе, как увидела «маленьких», из которых состоят наши тела? Эти маленькие были заключены в определённые молекулярные конструкции, которые не являются творением Создателя. Эти конструкции создали Нефилим. Эти конструкции и есть искуственно созданные серые «я», опутавшие, поработившие «Я» настоящие... Если сегодня на людей посмотреть со стороны, посмотреть ясными, неослеплёнными глазами, то ты увидишь картину, поразительно напоминающую ту, что увидел Нео из фильма «Матрица», когда его освободил Морфиус. Человеческие «Я» опутаны, закабалены «я» искусственными, «я», созданными Нефилим. Поэтому люди слепы и не видят, что с ними действительно творится, какие эксперименты, какие опыты над ними проводят. А Иисус и другие Пророки, «Они» просто, как Нео, увидели это... Увидели и попытались освободить своих родных братьев и сестёр. Были и другие пророки, мыслители, и просто Люди, ненароком увидевшие это. Они тоже делали всё, что могли, чтобы рассказать людям правду. Их выставляли сумасшедшими, больными, преступниками, чтобы никто их не слушал. Если это не помогало, их просто убивали, чтобы не было утечки информации...

 

Глава 15

Нефилим, или Стражи

Потом Лена ушла. Я остался на сеновале. Она звала меня спать к ним в дом, но я спросил:

«Кирилл опять у вас будет ночевать?»

«Наверное, да. Он любит спать у нас».

Ну вот... Разве с Кириллом выспишься? Запомните: находясь ночью в одном помещении с Кириллом, просто невозможно выспаться. Это в Благодати теорема такая есть. Даже нет — аксиома... Поэтому я решил устроить себе ночлег в стогу сена. Ночи были на редкость тёплыми....

Вечером, часов в 11, Лена вернулась и с нею пришли ещё несколько детей. Они всегда так неслышно ходят, что просто жуть. Я лежал, думал о её рассказе и ничего не слышал. Потом мне показалось, что рядом кто-то дышит. Я открыл глаза. В полутьме я увидел её, лежащую рядом. Заложив одну руку за голову, другой она обнимала малыша, который прильнув к её плечу, тихо спал. На его груди лежала голова ещё какой-то девочки, а за ними, очевидно, были ещё дети — там торчала голая нога в носке, виднелась белая кепка, натянутая на глаза, и ещё что-то... Кто-то большой сопел в самом углу, свернувшись калачиком. Я чуть-чуть испугался, вспомнив о медведе, но Лена, будто почувствовав, сказала:

— Не бойся, Максим. Это с нами Эмир пришёл... Я подумала, что ты не будешь против, если мы тоже здесь...

— Нет, вовсе нет, Лена. Наоборот, как раз ты-то мне и нужна... Лишь бы только Кирилла с вами не было.

Она хихикнула и сказала:

— Он дома остался. Они там разговаривают.

— А вы, значит, все смылись.

— Не знаю, как другие, — она с улыбкой посмотрела в сторону спящих детей, — а я пришла к тебе. Мне показалось, что ты не сможешь заснуть и будешь думать. Я пришла немного помочь...

Она лежала и смотрела в потолок. Потом, повернувшись и по-детски искренне глядя на меня, она призналась:

— Если честно, то мне просто хочется побыть с тобой. Вот и всё...

У неё... Вы знаете, у неё всегда был такой кроткий, чистый детский голос, что само его звучание уже облагораживало окружающих, заставляя их тепло улыбаться, будто они вспоминали что-то... Что-то самое светлое в их жизни. Но случались моменты, когда её голос становился особенно прекрасным. В такие моменты говорила только она. Все, кто находился рядом, невольно заслушивались. И даже птицы прекращали петь, и даже кузнечики не смели стрекотать в траве... В ту ночь у неё был именно такой голос, но я, обуреваемый потоком мыслей, как-то пропустил всё это мимо ушей и сразу выпалил:

— Кто такие Нефилим? Ты уже несколько раз говоришь про какую-то черную магию Нефилим. Кто они?

Улыбнувшись, она заметила:

— У тебя из головы дым идёт, Максим. По-моему, там сейчас что-то перегорит.

Видя, что я никак не отреагировал на её шутку, а вместо этого, вытаращившись, как лемур, продолжал дожидаться ответа, она, ещё раз улыбнувшись, сказала:

— Нефилим — это Чёрные Маги. Это величайшие учёные. В нашей Солнечной системе сегодня нет более сильных Чёрных Магов, чем Нефилим. Они живут на Земле.

— Где конкретно? В каком месте?

— Что ты так переполошился? Один из Их древней расы живёт здесь, неподалеку. Я с Ним в некотором роде знакома, — она усмехнулась.

— Знакома?

— Да.

— А как он выглядит? Откуда ты знаешь, что он — Нефилим? Точнее, как ты это поняла?

— Отец, когда со мной разговаривал, несколько раз упоминал про Них. При этом я заметила, что в мыслях у него мелькал образ ущелья, которое находится за тем перевалом, — она махнула рукой на юг. — Я и задумалась. Кто такие эти Нефилим? Почему, когда отец два раза про них говорил, он думал про это ущелье? Люди говорили, что там есть тропки и места, по которым невозможно ходить — испытываешь сильный страх, напряжение, усталость. Причём, эти ощущения нападают на тебя ни с того ни с сего, и не отпускают, пока ты не уйдёшь назад. Бывает, что с гор внезапно начинают падать камни, или неожиданно поднимается сильный ветер, или приходят хищные звери. В общем, по тому ущелью опасно ходить, там всё время что-то жуткое происходит... Отец, когда понял, что я прочитала его мысли про ущелье, внимательно посмотрел на меня и сказал:

«Знай, что из чёрного угля получаются алмазы».

Я тогда не поняла, что он имел ввиду, но сейчас понимаю. Однажды я встретила одного из Них. Я бежала по тропинке за бабочкой. Она была такая красивая, что я и не заметила, как забежала за пределы розового Свечения... Он заманил меня за пределы розового Света красивой и большой бабочкой. Помню, как она села на цветок, а я нагнулась, чтобы рассмотреть её. Я увидела, как на освещённой солнцем траве вырастает огромная тень. Бабочка же исчезла с цветка, она просто пропала. Когда я подняла глаза, я чуть не вскрикнула от неожиданности. Передо мною стояла исполинская обезьяна, около трёх метров высотой, огромная, с большими ступнями и куполообразной головой. Когда я смотрела на её заросшее волосами тело, я сначала подумала, что это животное. Но потом я почувствовала... Я почувствовала «Я ЕСМЬ», такое же, как возле Терема в Роще, такое же мощное «Я ЕСМЬ», что кружилась голова и меркло в глазах. Это «Я ЕСМЬ» распространялось из обезьяны. По сути, я поняла, это была не обезьяна, это был древний Человек, обладающий неимоверной внутренней силой, такой, какой не было ни у меня, ни у моей сестры, ни даже у отца, пока он не окаменевал.

Она замолчала, задумавшись о чём-то.

— Ну, а дальше то что было? — не вытерпел я. — Что эта обезьяна тебе сделала?

— Это не обезьяна. Это древний Человек. Он взял меня за руку и отвёл к себе в ущелье. Там у него пещера, я сидела в ней. Он посадил меня, а сам ушёл куда-то. Потом он пришёл и положил передо мною большую кучу ягод и отломанный сот с мёдом...

— Чего?

— Сот. Ну, то есть, сотовый мёд из пчелиного гнезда... Я всё это съела и сказала: «Спасибо». Он опять взял меня за руку и привёл на то место, где мы встретились. Потом он ушёл, а я побрела домой. Я еле дошла — у меня страшно болела голова. Возле своего дома я упала и потеряла сознание от боли... Очнулась я на скамье, укрытая одеялом. Моя сестра и ещё одна девушка сидели возле меня. Увидев, что я пришла в себя, они заулыбались...

«Где я?»

«Ты дома, Леночка...»

«Что со мной произошло?»

«Ты сейчас вспомнишь. Через несколько минут ты сама всё вспомнишь».

Действительно, через несколько минут память полностью вернулась ко мне. Когда Ната поняла это, она спросила:

«Кто это был? Что ты чувствовала, когда он был рядом?»

Моя сестра спрашивала, потому что тоже не знала его. Она о чём-то догадывалась, но прояснить её догадки могли лишь мои чувства. Я рассказала им обо всём. Потом мы втроём стали думать... В тот вечер мы так и не додумались ни до чего. Немного позже мы поняли, что шишковидная железа и гипофиз у этого исполина должны быть развиты невероятно сильно...

— Что ещё за шишковидная железа?

— Шишковидная железа и гипофиз расположены в голове. Это то, что ваши экстрасенсы называют «третьим глазом». У современного человека третий глаз не развит и находится как бы в спящем состоянии. Те редкие исключения, когда он развит, называются у вас пророками, ясновидцами, чудотворцами, людьми со сверхъестественными способностями там разными, и так далее... У этого исполина третий глаз был чудовищно развит. С ним невозможно было долго находиться — от сильнейшего излучения начинала болеть и кружиться голова, подкашивались ноги. Подобную силу на Земле я чувствовала только возле мест, где лежат люди, ушедшие в Ясный День. Этот исполин владел ею... Через несколько дней мы поняли, что это был Сын Бога. Ната первой произнесла: «Планета, похожая на крест»...

— Не понял...

— Это был Сын Бога с великой Планеты, похожей на крест. Это они создали искусственный Корабль Асов. С помощью него они теперь могут создавать искусственные реальности – миры, похожие на исходное творение, но лишенные непредсказуемой и спонтанной Жизни. В древних Писаниях их называли Нефилим. Мы поняли это. В Книге Тайн Еноха, которая была изъята из Библии, рассказывается об этих Людях. Там Они называются Стражами. Эту книгу запрещали, потому что в ней говорится о том, что Стражи воплощались в человеческие тела. Понимаешь? Когда-то Они воплотились в человеческие тела, и теперь, реинкарнируясь из века в век, живут здесь, сейчас, вместе с нами... Отцы церкви запретили эту книгу, Максим. Как ты думаешь, почему?

— ...Не знаю, вообще-то.

— Ну, подумай.

— Да не знаю я! Может их эти Стражи напугали, или ещё что-то... Или вселились в... — тут меня, словно током ударило. Посмотрев на Лену, я тихо спросил: — Ты хочешь сказать, что...

— Да, именно это я и хочу сказать. Иисус говорил о внутренней сущности этих первосвященников прилюдно, поэтому они так хотели убить Его и Его апостолов. Апостолы Иисуса писали о Них во многих спрятанных апокрифах, например, в Евангелие от Филиппа или в апокрифе от Иоанна. Это Те, кого Иисус и другие пророки называли Падшими Ангелами из Их сильнейшей Иерархии — Иерархии ИЕГОВЫ – библейского бога. Сам библейский бог заключен в изотопы и радиоактивные элементы, находящиеся под землей. Альфа-, бета- и гамма-лучи, а так же другое радиоактивное излучение, исходящее от них — это ЕГО сознание.

— Что ты несёшь? Библейский бог — это же Бог!

— Невероятно, правда?

— Да это же бред какой-то...

— Это только кажется...

Я задумался... Мне почему-то вспомнились строки из Апокалипсиса: «И произошла на небе война: Михаил и ангелы его воевали против дракона, и дракон, и ангелы его воевали против них, но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе. И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый Диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его вместе с ним»... Но ведь здесь имеется ввиду Сатана, Люцифер... А она говорит про библейского бога...

— Библейский бог и Люцифер — это одно и то же, Максим. Его слуги воплощены и живут сегодня. Это очень древняя раса, раса Нефилим, пришедшая с Планеты, похожей на крест…

— Стоп! Когда ты сказала — «раса Нефилим», у меня в голове мелькнула какая-то картина. Я увидел серый свет, поднимающийся от земли, и некоторых людей, которые... Которые... Понимаешь, они как бы состояли из этого серого света... В них все не так, как у человека... Это как бы другая раса, совсем другая… Они состояли из этого серого света... Ах, как же тебе объяснить! Мне кажется, что это важно!

— Ты не волнуйся, Максим, я тебя поняла. Осознанно или нет, но все Они подчиняются библейскому богу Иегове, Они принадлежат ЕМУ, «Они» состоят из ЕГО серого света, излучающегося из земли. Помнишь, я недавно тебе рассказывала, как мы состоим из Света, излучающегося из Тела Я? Точно так же их «Я» состоят из света ИЕГОВЫ, излучающегося из земли. Из света ИЕГОВЫ так же состоят искусственные «Я» людей…

Она замолчала и больше ничего не говорила. Я тоже уже ничего не спрашивал. Рассказанное ею потрясло меня. Она как будто приоткрыла завесу некой новой тайны, о которой я в ту пору ничего не знал, о которой не слышал даже намека. Чёрные Маги, Нефилим... Всё это было очень необычно для моего слуха, но одновременно чувствовалось — звучит что-то чересчур интересное, и не только для меня. Это было начало... Наверное, аж через несколько часов я опять позвал её, даже не думая — спит она или нет:

— Лена, Лена...

— Что, Максим, — мгновенно отозвался её ласковый детский голос.

— Расскажи поподробней, чем занимаются эти чёрные маги?

— Поподробней?.. Их дела ужасны и прекрасны одновременно — помолчав, как-то странно произнесла она...

Странность была в том, что, когда она это проговорила, я, как бы интуитивно, ощутил это. В мгновение ока я увидел огромное сознание, искусственное и живое сознание, опутавшее Землю. В голове мелькнуло: «Общественное сознание, Тень», и дальше понеслось...Вереница событий из нашего прошлого будто бы понеслась перед неведомым оком разума — тысячи деяний за один миг. Но даже одного мига было достаточно, чтобы почувствовать... потрясение. Мне вдруг показалось, что там — в глубокой древности, происходили потрясающие вещи. И я вдруг понял, что Учитель Иисус сделал что-то грандиозное, но люди совершенно ничего не знают, они думают, что Иисус был послан повисеть на кресте, чтобы таким вот нелепым образом избавить человечество от грехов.

— Что такое Тень? — после долгого молчания спросил я.

Она как-то странно посмотрела на меня, потом опустила голову...

— Ну, чего молчишь?

— Тень — это как раз и есть подробно то, чем Они занимаются.

Я хотел было расспросить подробнее, но тут мне в голову пришла, как тогда показалось, куда более классная идея. Вскочив, я побежал к старинному срубу в роще...

 

Глава 16

Власть Тени

— Можно мне с Тобой поговорить?

— ...[Молчание]

— Почему Ты не отвечаешь?

— ...[Молчание]

— Не хочешь со мной говорить?

— ...[После некоторой паузы] Мой прекрасный Бог, Ты хочешь узнать, что такое Тень, не так ли?

— Ну, вообще-то, да.

— Что ж, Я покажу тебе. Закрой глаза...

Сначала перед глазами предстала Земля. Голубой шар с материками и океанами, с массами облаков, виделся так ясно и реально, что казалось, будто, действительно, я очутился в открытом космосе и смотрю на нашу планету со стороны...

Вдруг с Землей случается нечто странное. Происходят значительные метаморфозы, и чистая голубая планета превращается в ужасное место. Я начинаю видеть огромные серые, алые, чёрные и коричневые облака, покрывающие наиболее населённые зоны Земли. Чувствуется удушающее, смердящее дыхание, веющее от них. Вся планета тонет в этом мрачном месиве, оно постоянно меняет свои тёмные оттенки. Иногда оно дрожит и взрывается, и облака, как чёрные кометы, уносятся далеко в пространство...

— Таков истинный вид этой благословенной Планеты, — откуда-то издалека до меня, как эхо, доносится Его голос.

— Не понимаю... Почему она так мрачна?

— Планету покрыла Тень. Это — разумное и живое Сознание, созданное на Земле расой Нефилим. В Евангелиях это Сознание называется смертью и адом, но те Евангелия, в которых открывается его истинная суть, были на многие века спрятаны от людей...

— А какова его истинная суть?

— Мой прекрасный Бог, посмотри…

Всматриваясь в клубящуюся вокруг Земли мрачную ауру, я неожиданно замечаю, что Земля начинает приближаться. Она стремительно растёт перед глазами. Уже виднеются горные хребты и реки, леса, затем — отдельные точки — города и агломерации...Чёрная Тень, окутывающая планету, стелется, исходя из городов и посёлков, в которых живут люди. То есть, мы с вами и другие, нам подобные... Представляете?... Но, почему, почему всё так?...

Вижу шумную улицу одного из городов. Вижу людей... Люди, идущие по улице, погружены в какой -то тёмный серый дым... Никогда раньше я такого не наблюдал. Что это за дым? Откуда он взялся? Что происходит с моим зрением?

— Что это за дым? Что у меня случилось с глазами? — спрашиваю я и удивляюсь опять — мне вдруг становится понятно, что я вижу картины земной жизни, что я смотрю на них психическим зрением, таким, как у экстрасенсов. Серый дым — это ауры людей, сложенные вместе, точнее, это коллективная аура толпы.

В этой клубящейся массе я, опять-таки, совершенно неожиданно вижу лицо Иисуса, такое, каким его рисуют на иконах... Мне запоминается строгое, даже немного осуждающее выражение его глаз. Я резко вздрагиваю, видя этот взгляд. Становится как-то не по себе — взгляд живой. Этот готовый осуждать Иисус смотрит на меня, как живой. Точнее, эта чёрная масса, окружившая Землю, смотрит... Я с дрожью в сердце ощущаю, что она живая... О, Боже, она — живая... Она обладает жизнью и некой формой сознания. Вся работа её направлена на одно — ей нужен человек. Она хочет владеть человеком, прежде всего — человеком, потому что только от человека получает она жизнь... Она желает полностью подчинить человека себе, чтобы никогда не расставаться с жизнью...

Сейчас, когда я пишу эти строки, мне вспоминается фильм «Матрица». Когда Нео показали истинный вид планеты, он был в шоке, он не желал верить, что всё это правда. Он увидел огромный ужасный механизм, в котором люди, управляемые Кибер-системой, были всего лишь батарейками. Вы представляете? Для хорошей, даже научной, фантастики сойдёт, но чтобы предположить, что всё это — правда... А ведь это самая настоящая правда! Я видел это собственными глазами... Эта система на моих глазах просто использовала людей в качестве элементов питания, создавая батарейку из человека с самого момента его рождения. Я видел чёткую программу по превращению человека из живого Сына в механическую деталь Системы, в биоробота, в зомби.

Всё начиналось с детства. Родители*, сами того не осознавая, были первой вехой этого иррационального конвейера. Дело в том, что в первые годы жизни восприимчивость ребёнка к окружающему особенно сильна. Она выражается в интенсивном познавании и «впитывании» в себя жизни вокруг. Происходит как будто бы процесс приноравливания к качествам и условиям окружения, и, приноравливаясь, сознание ребёнка использует в своём развитии опыт тех, кто уже приспособился — растений, насекомых, животных, конечно же людей, и, в первую очередь, родителей. Благодаря этому ребёнок учится ходить, разговаривать, самостоятельно питаться, одеваться и так далее. С другой стороны именно так закладывается приобретённая часть характера – ребенок перенимает агрессивность, жадность, гордыню, страх, невежество; а так же доброту, благородство, красоту поведения, чувств и мысли – в зависимости от того, насколько все это присутствует в окружающих его людях, особенно в тех, к кому он наиболее привязан. Одноклеточные или ограниченные образы с телеэкранов; ритмы того, что в обществе называют популярной музыкой или песнями звезд эстрады; шум механизмов и автоматов; четыре стены квартиры, вместо первозданной Природы — всё это откладывает свой мёртвый отпечаток, ибо во всём этом нет жизни. Более того, все созданное в его окружении – дома, улицы, магазины, счет в банке, суд и констебль, институт брака, окружающие его взаимоотношения, - все это происходит от огромного подсознательного страха перед жизнью. Все это создано человеческой ориентацией на выживание, что по сути является стремлением защитить себя от жизни. В этом смысле общество – это огромное кладбище… Сознания малышей протестуют против такого отношения и заявляют о своём протесте. Заключённая, как в цепи, в пелёнки и в родительскую заботу, Родина начинает плакать. Малыш

___________

 Я ни в коей мере не хочу судить родителей, рассуждая о том, насколько плохи/хороши их действия. Если вы ожидаете именно этого, вы не встретите ожидаемого здесь, в этой книге. Люди привыкли к осуждению, к мысли, что они могут совершать ошибки. Прошедшую эпоху можно охарактеризовать, как эпоху симбиоза чувства вины и Человека. Но чувство вины – это радиация библейского бога, и именно там вам готовы постоянно указывать на ваше ошибочное поведение или неправильное понимание законов бытия… С точки зрения Я Есмь ошибок вы никогда не совершали. Никогда. Просто знайте это, читая нижеследующее.

кричит, прося свободы. Но его никто не слышит. Никто во внешнем мире его не слышит...

Дальше — больше. Ребёнок подрастает. Солнце Родины, затуманенное первыми облачками, привнесенными Системой, горит всё ещё ярко и светло. Радость многим вещам, ликование, огни восторга окружают детей и освещают их жизнь, делая её похожей на сказку. Их окружает то же, что и любого человека — люди, дома, деревья, трава, птицы... Но что это? Что за тёплый, ласковый ветер, нежно касающийся самого сердца? Что за ликующие огоньки вокруг, переливающиеся искрами душистой радости и исходящие от людей, листьев, муравьёв, солнечных лучей, морской пены? Почему звёзды на ночном небе заглядывают прямо в глаза, как будто желая что-то сказать? Что-то таинственное, сказочное... Чудо, сказка живут рядом, и кроткие рассветы, и огненные закаты соединяются одной линией сияющего счастья. И воздух поёт в ночи. И как будто крылья несут по ясным и чистым небесам жизни... Кто это? Кто этот Добрый Большой Друг, который всё время рядом? Невидимый глазу, неизвестно чем ощущаемый, кто-то неописуемо теплый и ласковый. Не вмешиваясь в игры и жизнь, Он постоянно следит, постоянно оберегает, и Его Присутствие, как щит, отметает всякий страх. Кто же это? Кто?

Дети не успевают понять, потому что вдруг среди этого всего строгий голос: «Нельзя!», «Не так!», «Не правильно!», «Не валяйся в снегу — простудишься!», «Смотри себе под ноги, не то споткнёшься!», «Плавай только возле меня!», «Иди домой, пора спать. Ничего не знаю, никаких «но» — тебе пора спать!», и т. д., и т. п. Вот так они через нас приучают наших детей к страху, потому что страх – это ограничения. Они приучают детей к принципам, морали, догмам, то есть – к своей воле, заметьте — к навязанной воле своего бога, и маленькое солнышко с раннего детства начинает выводить в своём сознании мнение о собственной неполноценности, о собственной невсесильности и уязвимости. Вера, способная воистину свернуть горы, могучая и титаническая вера в себя, присущая человеку-Сыну, меняется на робость, неуверенность, запуганность раба. Родина с этого момента отходит на задний план, перистые облака сменяются кучевыми.

Чем больше насилия, тем сильнее подсознание будет развивать мышление в рабском направлении, творя из Человека механическую деталь Системы, где каждый проживает, не живёт, а проживает, свою жизнь, делая всё не в согласии с собственной природой, что лежит в основе всякого страдания... Ребёнок идёт в детский садик — за него это решило общество, но общественное сознание не видит Человека, для общества вас и вашего ребенка, как Людей не существует. Они видят в людях «массы», в лучшем варианте – «граждан», в понятии, всецело ограниченном личностью. Такое понимание не знает Человека, как Бесконечность, оно знает человечка, человечишку, допустим, Максима Николаевича Жуковца, уроженца города Кисловодска, закончившего СШ№ 2, учившегося в институте, ныне работающего бетонщиком на УВЗ и т. д., и т.п. В этом ракурсе они меня знают очень хорошо. Им про меня известно все. И в то же время это все, что они про меня знают. Им неинтересны мои мечты, мои желания, мои мысли. Они никогда не посмотрят на звезды моими глазами, они никогда не улыбнутся, если я расскажу им про свою первую любовь. Они не хотят знать ни меня ни вас, как Бесконечность, большую чем личность с ее историей, амбициозными планами, именем, фамилией и паспортными данными. Вот такими они нас знают. Им этого достаточно – большего и не нужно знать о рабах. В садиках, школах и институтах они производят своих рабов, навязывая такое глубокое антипонимание Человека… Ребёнок идет в школу, что снова решено за него. Там он вынужден исполнять нелепые правила поведения и мышления, больше подходящие не столько для храма, преподающего Знания, сколько для инкубатора по разведению бройлерных цыплят... Для некоторых особо чувствительных к своей внутренней природе поход в школу — просто ужасная пытка, но их, увы, никто не понимает. Им приказывают: «Иди!», и они идут... У кого-то появляется азарт к учёбе, но не из-за интереса, а как стремление получать отличные оценки. Для большинства учащихся это самое главное, и сами знания, и наличие их понимания — внутреннего принятия, для большинства становятся вопросом второстепенным. Поэтому, заканчивая школу, большинство имеет крупный запас информации, почти все составляющие которого ими не поняты или приняты к сведению лишь поверхностно. Со временем запас истощится, и останутся наиболее яркие образы — те малочисленные пункты программы, которые удалось осознать, принять сознанием, как часть себя. Просто подумайте сами, чем мы занимались в школе целые десять лет, если наш рассказ обо всех темах, нами последовательно изученных, займёт, в лучшем случае, лишь несколько часов. Стремясь к наглядности, скажу — для многих такие слова, как валентность, электромагнетизм, дисперсия, интегрирование, вакуоль, Коминтерн, Византийская Империя, и многие тысячи других понятий, заимствованных из школьной программы, остались тем же, чем были до начала обучения — тёмным лесом. Это естественно — ведь мы лишь зазубрили формулировки и темы, не пытаясь понять их суть и значение. Это, как дерево без корня, как дом без фундамента, как река, вдруг лишённая русла и начального источника. И так, как всё, не имеющее основания, в Природе лишается жизни, так же и наши «знания» с годами сотрутся из памяти, как мел стирается влажной тряпкой со школьной доски. Разве такая система образования сама по себе не является убийством души? Разве она не приучает с детского возраста к некачественной, бездушной, мёртвой работе? Разве это не корень безответственности, недобросовестности, воровства и прочего в том же духе? Не кажется ли вам, что такую систему можно сравнить с лентой конвейера, на которую, как на дьявольский жертвенник, кладут Сына, а на выходе получают мертвеца, раба Тени? [4]

После школы человеку якобы предоставляется полная свобода в выборе своего будущего. Но что может выбрать рабское мышление, как не один из путей Системы, его воспитавшей? Путей к одному. К посредственному влачению жизни в норе дальнейших рабства, однообразия и безысходности. Одних забирают в армию, но если вы посмотрите на военных, на их уставы, на их дисциплинарные правила, на образ жизни в частях, если вы посмотрите на это ясными глазами, вы вздрогнете; перед вами предстанет завод по сборке механических деталей. Где же в этой машине жизнь для Истинного Человека? Где она?

Другие идут в институт, и там продолжают морочить себе голову безжизненной информацией, безжизненными отношениями. Им кажется, что они многое познают, на самом же деле они только удаляются от Истинного Источника Знания... Родина способна научить всему, чему только захочет научиться человек. Родина содержит в себе матрицы всех вещей и законов Природы. С Её помощью можно получить знание о чём бы то ни было и решить любую проблему или задачу, найдя оптимальный вариант из многих исходов. Но когда чужое мнение насильно навязывается учащемуся (а информация, даваемая на лекциях, в учебниках, или в пособиях — это всего лишь мнение, чьё-то человеческое мнение, но отнюдь не истина в последней инстанции), он, не имея возможности противостоять, принимает его, а так же впускает в себя губительную мысль: «Знание не во мне. Знание я смогу получать лишь от окружающих меня учёных людей. Сам я юн и пока что глуп, а если не выучусь у них, так и останусь невежей на всю жизнь». Так, ещё будучи детьми, люди приучаются к постоянному поиску авторитетов. Они будут учиться, но не у Родины в себе; они будут не выражать свои мысли, а цитировать чужие фразы; они не смогут творить, они будут лишь копировать и подражать. Сотворение — это, возможно, и есть истинный путь к счастью, но смогут ли творить подражатели? Для того, чтобы построить дом, им нужен кто-то, кто бы научил их; для посадки дерева им необходима методика, разработанная кем-то; и Сына воспитывать они сами тоже не станут, полагая, что «на это есть квалифицированный воспитатель», способный дать Сыну гораздо больше, чем они. Для того, чтобы поверить в Бога, наконец, они попросят книги, храм, ритуал, священнослужителей, и обязательно Бога во плоти, называя Богом то некого старика, сидящего на троне в небесах, то Иисуса. Но Иисус сам вышел из людей, чтобы показать людям, кем они в действительности являются. Он показал это на своей жизни, на своих поступках, на своей Любви. Он говорил: «Царство Божие внутри вас!», но никто так и не понял этих слов...

После всего этого начинается взрослое существование. Молодому сознанию кажется: «Вот теперь-то и наступила настоящая жизнь! Ух, как я развернусь!» Не тут-то было! Наше общество — это механическая машина страдания, и для того, чтобы, говоря словами Гамлета, быть в нём, нужно волей-неволей становиться какой-либо деталью этой машины. Почти всем и каждому приходится посвящать большую часть времени механической работе. Некоторые привыкают, некоторым нравится, находятся даже искавшие и нашедшие любимое дело; но для большинства, для абсолютного большинства работа становится вынужденной мерой, теми восьмью часами в день, которые необходимо перетерпеть, чтобы иметь хоть какие-то средства к существованию. Так они и терпят, порою идя на работу, как на каторгу. Так они и существуют. Не живут, а существуют. Они не живут по-настоящему, но до глубокой старости, до смерти только существуют! Люди становятся злыми, раздражительными, чёрствыми, бессердечными, да и глупыми, в конце-концов, не потому, что они такие по природе, а потому, что им изо дня в день приходится посвящать себя делу, которое им совершенно не нужно. Они становятся такими, потому что где-то глубоко в себе понимают, что занимаются, всю жизнь занимались и занимаются делом, которое им не нужно! И этот Голос, Голос Безмолвный, идущий из глубин священного человеческого сердца, становится всё глуше и глуше, сердца каменеют, лица приобретают тупые формы, а глаза становятся стеклянными. Так отключается Истинный Человек. Так, сначала в яслях и детсадах, в школах и училищах, институтах и академиях, а после — на фабриках и заводах, в шахтах и цехах, на стройках и разработках, в торговых компаниях и фирмах производят человека искусственного. Таково их истинное, но скрытое предназначение!!!

— Мой прекрасный Бог, Ты понял это. Человеческие «Я» созданы по образу и подобию из Благословенного Света, приходящего на Землю из Великого Центрального Солнца. Они [Нефилим] создали весь этот воспитательно-образовательный конвейер, чтобы заключать Человеческие «Я» в «я» искусственные, состоящие из серого света ИЕГОВЫ, излучающегося из земли. Искусственное «я» не позволяет видеть то, что действительно происходит вокруг, но вместо этого Человек попадает под чары механистического колдовства: он не живёт, он существует в иллюзорном мире. Таким человеком легко манипулировать, просто воздействуя на его искусственное «я». Так они и играют вами: бомбардируя вас то импульсами боли, то ощущением наслаждения, они передвигают вас по шахматной доске. Ты сам видел, как большая часть Человечества ведёт себя, как куклы, подвешенные за нити к рамке... Это было описано ещё в Апокалипсисе в следующих строках: «... всем, малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам, положено будет начертание на правую руку их и на чело их, и никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его».

 

Глава 17

«В это трудно поверить — Общественное Сознание контролируется небольшой группой существ, описанных ещё в книге Еноха...»

Я сижу и лихорадочно соображаю. «Что это вообще, чёрт возьми, происходит на нашей планете? Что это я видел? Как, как такое возможно? Возможно ли это? Возможно ли поверить в это?

Потрясающая правда, которая открылась мне только что — библейский бог Иегова, а так же Иисус Христос ортодоксального христианства — это образы одного и того же Существа, которое настоящий, неевангельский Иисус называл убийцей и дьяволом... Вот это да... Может быть, я схожу с ума?.. Вы только подумайте, не сумасшедшая ли идея — тот бог-ревнитель, о котором рассказывается в Библии, а так же церковный Иисус Христос — они и есть настоящие дьяволы... Уже много раз я слышал здесь, что на территориях современной России, и даже гораздо больших, в древности существовала великая держава, посвященная Ему. Эта священная страна называлась Рассения, Расея. Люди там жили в настоящем Раю — в поселениях, похожих на Благодать. Они были счастливыми и свободными, они обладали способностями, которые сегодняшнему человеку покажутся чудесными, они общались с Существами из Его Пространства, которые в те дни свободно разгуливали по земле, и которых они называли братьями и родителями. Расея занимала почти всю Евразию, и её народ привлекал на Землю столько Света из этого Солнца, что вся Земля светилась... А потом... Что же произошло потом такого? Как появилась эта Тень, эта Система? Как они её построили? Они каким-то образом сделали это с помощью иудео-христианских, мусульманских и египетских религий, орденов и сект... Это было ошибкой, или они хотели построить то, что построили?.. Система существует сама по себе, стихийно, или ей управляют? Неужели ей правда управляют?

— В это трудно поверить, Максим, но это действительно так — Общественное Сознание, а значит и жизнь каждого живущего в нем, сегодня контролируются небольшой группой существ, спустившихся во дни Йареда на вершину горы Хермон. Это событие описано ещё в Книге Еноха и в других древних документах, которые они постарались изъять. Самые сильные из них в Ваши дни либо ничем не выделяются, либо живут в труднодоступных уголках Земли, как, например, тот человек, которого Тебе описала Лена. Они контролируют Общественное  Сознание и его рабов с помощью третьего глаза, который у некоторых изнихразвит великим упорством воли...

У других из их группы — тех, кто гораздо слабее — третий глаз не развит. Поэтому Они подчиняются психотронному воздействию своих более сильных хозяев, часто даже не осознавая этого. Они являются самыми высокопоставленными, самыми материально обеспеченными представителями Вашего общества, Максим. Из-за их привлекательности, оставшейся от Света, который они когда-то носили, а также из-за манер, умения легко обращаться с деньгами и материалистической жизнью, Сыновья Света часто принимали их за посланных Богом и помогали им подняться вверх или прийти к власти, как это было, в частности, с Григорием Распутиным, очаровавшим царскую семью. Всё же они предпочитают оставаться в тени и не занимают видные государственные посты, но всегда находятся при них — этакие серые кардиналы вроде Бориса Березовского при Ельцине или Ришелье при дворе короля Людовика. Где лестью, где обманом и деньгами, а где, используя осведомлённость о чудовищных преступлениях правителей против своего народа и шантаж, они манипулировали этими «народными избранниками» и «самодержцами» в интересах своей древней секты. Так, на протяжении многих столетий от Рождества Христоваэта секта оказывает влияние на правительства всех значимых в мировой политике стран и государств. Ваш нынешний президент, министры и дума находятся под их контролем, если не сказать — относятся к их числу. В других странах творится то же самое...

— Но как же так?.. Такого ведь не может быть! Их бы уже давно свергли, если бы... Как, как такое может быть?

— Их действительно свергли бы, если бы люди знали об их существовании и их планах. Но, во-первых, люди ничего не знают даже после того, как Иисус пытался про это рассказать всему миру. Любые достоверные утечки информации почти исключены при их нынешних возможностях контроля. Когда президент США Кеннеди собрался рассказать народу Америки об их секретном проекте «Маджестик 12», его просто убили. Позже они убили кинозвезду Мэрилин Монро и министра юстиции США Роберта Кеннеди. Оба этих человека были в близких отношениях с президентом и тоже знали...

— Они убили Кеннеди и Мэрилин Монро?

— Список погибших, которые своими выступлениями либо мешали, либо как-то собирались помешать осуществлению их проектов «Маджестик 12» содержит гораздо больше фамилий, чем Ты думаешь, Максим. Они уничтожили многих видных политиков, учёных, военных в разных странах мира только за то, что те случайно, либо по роду службы «кое-что» узнавали.

— А что это за проект «Маджестик 12»8?

– Я не буду говорить об этом подробно, Максим — сейчас для Тебя это будет выглядеть, по крайней мере, фантастично. Они запретили это Знание во всех жителях Системы.

— Что значит — запретили?

— Это значит, что за те 20 лет, что Ты провёл в Системе, они с самого детства сформировали стандартный тип связей между нейронами Твоего мозга так, что электромагнитные импульсы устремляются только в этих, им выгодных стандартных направлениях, а любое другое их течение блокируется догмами и постулатами воспитания. Проще говоря, человеку через воспитание внушается определённый образ мыслей, и отрицание всего, что в этот шаблонный образ не укладывается. Вот, например, Вы привыкли верить в то, что читаете в школьных учебниках. С самого детства Вы привыкли к этому... Вы привыкли воспринимать, как само собой разумеющееся то, что видите и слышите в выпусках новостей. Вам даже и в голову порой не может прийти, что выпуски новостей часто используются ими, чтобы программировать Вас. Сегодня в их руках находятся пресса, телевидение, радиовещание и другие средства массовой информации. Через это они влияют на общественное мнение народов разных стран... Вижу, Ты не до конца понимаешь Меня, Максим. Я поясню, чтобы Ты понял. Не так давно небольшой отряд вооружённых людей вторгся в земли Дагестана; и теперь во всех выпусках новостей Вам начнут беспрестанно твердить, что это захватчики, которые пришли сместить местное правительство и установить свои порядки. Вы поверите в эту ложь, Вы поддержите предложение о войне, даже не подозревая, что Вас обманули в очередной раз. Обман состоит в том, что вооруженные люди были подкуплены лицами, приближенными к правительству России. Некоторые члены правительства знают, но молчат. Они знают, что с подачи магнатов в Москве будут совершаться жуткие теракты, погибнут многие люди, и всё это для того, чтобы убедить народ России в необходимости новой войны... Итак, скоро на Кавказе начнётся новая чеченская кампания, нужная им, но отнюдь не народу России... Другой пример — предполагаемые теракты в США, которые они попытаются осуществить в будущем по тому же сценарию. В самом деле, раз удалось в России, почему бы не попробовать и в Америке? Этот план уже сегодня вынашивается в их головах, и он грандиозен по своим масштабам и замыслу. Через своих представителей в правительстве и спецслужбах США они свяжутся с Алькаидой и наймут её. Руками боевиков Алькаиды они планируют совершить ряд ужасающих терактов в Вашингтоне, Нью-Йорке и в других штатовских городах. Теракты будут беспрецедентными. Народ Америки охватит настоящая паника. Люди будут бояться выходить на улицу даже днём. Они прильнут к экранам своих телевизоров, откуда на них выльется полный комплект дезинформации по происходящим событиям. Они просто внушат испуганным людям то, что им нужно, и охваченные паникой американцы во всё поверят. Они одобрят новые войны в странах Ближнего Востока, полагая эти страны оплотом Алькаиды и, даже не подозревая, что её действительный оплот — Белый Дом... Я вижу, как Ты удивлён — Тебе трудно в это поверить. Что же будет, когда Ты узнаешь истинное освещение всех исторических событий? Что будет, когда Ты узнаешь истинную историю человечества — не ту, что они навязывают детям в своих школах, нет, не её, а другую — истинную историю?

— Я не знаю... У меня это.. аж во рту пересохло... Зачем, зачем им это нужно?

— Ответ прост. Сегодня, как и раньше, они властвуют над миром, но властвуют тайно. Однако, их мечтой на протяжении долгих веков было легализоваться, выйти из подполья, чтобы народ Земли с радостью признал их, как своих господ, законодателей и судей. Какой самый лучший способ сделать это? Секретно, путем махинаций и интриг, разорить ведущие страны, вызвать бедственные состояния в их экономике, политике и общественной жизни, чтобы народы тех стран стали роптать на свои правительства, желая свергнуть их. Когда такая дестабилизация постигнет весь мир, вот тогда-то они и объявятся со своими «чудесными» предложениями по выходу из общемирового кризиса, как спасители, благодетели и радетели людских жизней. Естественной реакцией всех людей Земли будет признать их и отдаться их власти... Мой прекрасный Бог, как Ты думаешь, что будет, если люди всей Земли, по своей свободной воле признают, что не они – Боги и хозяева этой Планеты, но что существует некий более великий, чем они, Бог? Что будет, если они всецело признают над собой власть?

— ...Не знаю... Думаю, будет что-то ужасное...

— Посмотри на звёздное небо, Максим. Там, в созвездии Девы можно встретить древнюю планету, которая когда-то благоухала Светом и мудрой любовью на многие тысячи световых лет вокруг. Теперь эта планета пустынна. Пепел от бушевавших пожаров покрывает её долины, слой этого пепла — несколько метров. Такие же унылые картины попадались Мне в созвездиях Лебедя и Лиры. Всюду руины величественных Храмов и городов. Нет ни растений, ни птиц, ни животных. Ветер играет пепелищем, разнося его по ущельям, а небо закрыто чёрными тучами пыли... Ядерные взрывы иссушили реки и моря, воронки от них встречаются глазу то тут, то там среди этого мира развалин...

Такое случалось со многими Землями Галактики Млечного Пути, где побывала раса Нефилим. Их привлекали духовные и материальные сокровища, которые имели те прекрасные Земли. Лестью и ложью они проникали в доверие к жителям, а затем строили Общественные Сознания, подобные тому, что существует в эти дни на Вашей Земле. Общественное Сознание — это созданный Колдовством искусственный психофизический организм, пожирающий живую планету и её жителей и переваривающий её в механистический мир библейского бога. Когда Лена рассказывала тебе о «маленьких», из которых состоит всё вокруг, она заметила, что:

«Они были заключены в молекулах моего тела. Ты представляешь, — они были не свободными, они были заключёнными в строгие геометрические формы, как солдаты в армии заключены в строгие рамки устава, или, как верующие иудеи заключены в досконально расписанный Левит. Их, этих «маленьких» в наших телах кто-то «построил», поработил. Такими же порабощенными они пребывают везде — в деревьях, в земле, в животных...»

Это потому, что Общественное Сознание, как только оно создано, начинает перерабатывать всё вокруг — не только людей, но всё — природу, растения, животных, птиц, рыб, насекомых. Появляется множество кусающих, жалящих, пожирающих, ядовитых форм жизни. Вода, воздух, земля становятся другими. Меняется их молекулярное и атомное строение, их свойства, их сила. С человеком и его телом, его психикой, его сознанием вершится то же самое. Я говорю Тебе это только потому, что с раннего детства Ты и сам подозревал, что с миром что-то не так. Когда этот процесс подходит к концу, Человечество Земли уже не представляет собой тот «образ и подобие Бога», которым некогда было. Люди тогда уже больше не будут людьми, Максим. Они станут био-автоматическими рабами без свободной воли и свободного сознания, теми «рабами божьими», о которых говорится в Библии. Безропотно повинуясь приказам своих властелинов, они начнут добывать богатства из недр Земли, строить летательные аппараты, чем-то похожие на Корабли Асов. На этих «летающих тарелках» и «шарах», которые Вы теперь так часто наблюдаете, они, по приказу расы Нефилим, будут посещать Светлые Земли и насаждать там механистический, лунный культ библейского бога — бога их пекельных миров, коих теперь немало в этом рукаве Галактики. Их много не потому, что их создали, Максим. Их захватили, их просто захватили. Это и есть ад для тех душ, которые попали к ним в рабство — другого ада нет!

 

Глава 18

Они не ели яблок с Древа Познания.

Они живут за пределами понятий о добре и зле.

Последний полученный мною урок был наиболее серьезен и труднопонимаем. Я познакомился, видимо, с самым важным аспектом их культуры, который, если выразить его в двух словах, гласит следующее – они не воспринимают действительность в категориях добра и зла. Для них просто не существует ни плохого, ни хорошего… Оказалось, что эти понятия не есть «всего лишь» мораль, но гораздо, гораздо больше… Они влияют на пространство и время, формируют восприятие, вплоть до воздействия на пять органов чувств, а так же ограничивают человека в его способностях, которые, если сознание освобождено от дуального мышления*, становятся просто фантастическими…

Я сидел возле Терема, положив подбородок на колено, и думал... Мне не хотелось возвращаться домой. Я долго думал над этим, пытаясь понять, трусость это или мудрость... Потом я просто прислонился головой к двери и закрыл глаза. Все началось почти сразу, как только я сделал это. Я видел реальные трехмерные картины жизни, как если бы я был невесомой воздушной сущностью, незримо присутствующей в месте, где они разворачивались… Я воспринимал все остро, эмоционально остро, и поэтому всякое плохое-хорошее суждение о событиях очень четко прослеживалось…

Первое, что я увидел – это была охота... Люди охотятся на морских львов. Точнее, на их, недавно появившихся на свет детёнышей. Малыши, родившиеся несколько недель назад, покрыты густым и нежным мехом — они ещё не обросли слоем жира, позволяющим не замерзать в холодных водах океана, поэтому они не могут уплыть от людей. Людям же нужен ______________

* Дуальное или бинарное мышление – мышление, «разделяющее сущее на хорошее и плохое, на добро и зло», т.е., по сути, наделяющее феномены, события и взаимодействия в окружающем мире суждениями, что формирует образы и трехмерное измерение пространства-времени.

вышеупомянутый мех — для того, чтобы изготовить из него брелки для ключей, сделать тапочки и так далее. Мех морских львов ценится на рынке. И люди на моих глазах убивают малышей ради этой цены.

Вот один детёныш морского льва пытается уползти от бегущего за ним охотника. Я вижу чёрные, невинные глазки малыша и, о нет — я вижу, вижу и чувствую гораздо большее — страдания, неимоверные страдания страха и отчаяния, которые испытывает маленькое сердце. Да, у него, у животного, тоже есть сердце, и его страдания ничуть не меньшие, чем те, что возникают у человека, оказавшегося в подобной ситуации.

 Охотник без труда настигает маленького львенка и резко и жестоко бьёт его тяжёлой палкой по голове. Но промахивается, и удар соскальзывает, не убивая, а лишь калеча. Я вижу окровавленную мордочку, я слышу крик, просящий о пощаде, крик огромного горя — малыш ещё живёт, он ещё мучается. Человек бьёт его ещё раз, затем — третьим ударом он добивает бьющееся в смертельной агонии маленькое, ни в чём не повинное существо... Боже, а вон — другое убийство, а там — третье... Не выдерживая, я пытаюсь моргнуть, и сразу же появляется следующая картина.

Четыре фигуры движутся по ночному, занесённому снегом, парку города. Это студенты. Они идут с праздника новоселья. Они пьяны, и кричат, и радуются, и громко смеются. Им весело, и они не думают об опасности. Но я ясно чувствую, что их ждёт опасная встреча. И я не ошибаюсь. За студентами на темной аллее появляется человек десять таких же, как они, молодых парней, и очевидно, что эта десятка ищет жестоких приключений. Один из последних садится на корточки, вылепливает руками твёрдый снежный шар, затем встает, прицеливается и бросает в идущую впереди четвёрку. Он оказывается метким «стрелком» — его снежок смешно разлетается на голове одного из студентов. Смех прекращается. Он переходит в удивление, а затем, когда, обернувшись, студенты видят десять здоровых фигур невдалеке, удивление перерастает в страх. Но силой воли ребята борются со своим страхом. Они не могут оставить эту выходку просто так. Они должны поквитаться. И они, стоя, ждут идущих к ним. И идущие забияки тоже боятся, но всё же идут — им тем более нельзя отступать, ведь их больше.

Казалось бы — обычная ситуация, назревает обычная драка, каких много на свете. Казалось бы — ребята просто развлекаются, просто тешатся — ну чего не бывает по молодости? Но так казалось раньше. Теперь же со мной происходят невероятные вещи... Чувствую, что люблю людей, которых вижу. Несмотря на то, что вижу их впервые. Люблю, люблю очень сильно — как родных, и ничего не могу с этим поделать... Господи, да что же это происходит со мной!...

Наполненный любовью, я смотрю, как мои любимые люди бьют друг друга. Вижу, как черствеют в судорогах тьмы сердца моих любимых, и эти раны кажутся более страшными, чем физические побои, которые дерущиеся наносят друг другу...

Один студент лежит на земле, другой убежал. Двух остальных, оказавших упорное сопротивление, особенно яростно добивают их родные братья. Я вижу, как одного человека бьют по лицу — в нос, в челюсть, не замечая, что лицо давно уже превратилось в кровавую массу. Второго избивают ногами. Но они — эти двое, которых бьют, — в том-то и весь ужас — они не безразличны мне. Чувство такое, что у меня на глазах избивают моих детей или родителей. Сердце чётко ощущает жестокие страдания, испытываемые моими любимыми... Что это со мной? Неужели я плачу? Моргаю...

Моргаю, и новые страшные картины человеческой глупости бегут перед глазами. Картины ещё более ужасные, чем прежде. Сейчас я вижу жестокие войны, множество убийств, великую громаду страданий. Чёрное страдание мрачной лентой эпизодов проносится в сознании. Каждый эпизод бесчеловечен и сменяется ещё более бесчеловечным, звериным. Они словно расставлены по ступеням лестницы, невыносимой для сердца. Последняя из ступеней, которую я смог выдержать лишь наполовину — описывать ли её?...

Видение начинается достаточно спокойно. Зловеще спокойно. Вижу группу людей в камуфляжной форме. Они вооружены — очень много инструмента, приносящего боль и смерть. Но всей боли, что сотворили они, им мало. Они жаждут ещё. Вокруг красивая природа, но они не видят. Их окружают пустынные, но величественные горы, красные цветы под ногами радуют глаза, но не их глаза. Они увлечены другим. Я вижу, как из-за камней выводят нескольких человек. Руки последних крепко связаны — чувствую, верёвки и проволока вгрызлись в кожу до крови. Моё невидимое сердце ощущает, какие глубокие, какие обширные страдания испытывает каждый из связанных — все они знают, что сейчас их будут казнить. Они волнуются, они боятся. Один из них вспоминает детей и жену, другой плачёт — он вспомнил маму. Третий, измученный постоянными пытками и побоями — ему сейчас, может быть, легче, чем другим. Ему больше всего хочется умереть сейчас, потому, что он потерял веру в жизнь...

Пленные ещё не знают, какую зловещую смерть им приготовили. Им хотят отпилить головы. Заживо. Я вижу в руках одного из вооруженных людей пилу. Обычную ножовку... Нет, этого я не вынесу.

«Люди! Или вы забыли, кто вы? Неужели вы забыли, что вы прежде всего — люди! Сколько же ещё вы так озверело будете мучить друг друга? Люди-и-и!!!» — я кричу, моё сердце кричит, оно содрогается от рыданий, оно плачет так, как до этого никогда не плакало.

 Меня услышали. Меня услышал один из пленных — тот, который плакал. Он совсем ещё ребенок — даже усы не растут, как следует. Он вдруг поднимает голову, смотрит на небо и начинает улыбаться, хотя в глазах всё ещё стоят слёзы. Я вижу эти человеческие глаза. Они до сих пор снятся мне...

Душманы собираются заснять казнь на видеопленку. Один из них, стоя перед объективом камеры, на арабском языке рассказывает, что он намерен делать. Он вертит перед объективом этой ужасной пилой. Пленный солдат, тот, кто думал о детях, замечает пилу. Вижу, как его глаза широко раскрываются — он осознает только сейчас, куда его привели. И некоторое время стоит неподвижно, даже не дыша. Тот же юный пленник всё смотрит в небо, всё улыбается... Нельзя, чтобы он перестал улыбаться... Но что же делать? Как помочь?

Один из бандитов замечает улыбающегося солдата. Он подходит к пленному и на ломанном русском языке еле выговаривает:

«Вот с тебя мы и начнём».

Двое других берут солдата за локти связанных рук, думая, что он будет сопротивляться. Но он не сопротивляется...Дальнейшее описывать не буду. Слишком жестоко. И очень больно, поверьте, жутко больно это вспоминать...

Я как будто просыпаюсь всё в том же месте — у двери старинного сруба. Очнувшись, я замечаю, что безудержно плачу, сидя и положа голову на грудь красавице Лене. Она, сидя на коленях рядом со мной, придерживает мою голову одной рукой, другой же ласково гладит мои волосы. Она тепло шепчет мне:

— Не надо. Успокойся, Максим.

— Лена, — я пытаюсь внятно говорить, но разговор получается только сквозь всхлипы плача. — Лена... Там... т-там...

— Я это уже видела, Максим. Такие картины иногда посещают нас, стоит только закрыть глаза… Поэтому я знаю, — она отвечает, а мне неожиданно вспоминается седая прядь в её волосах... Белая, как снег, прядь...

— Ты видела? — переспрашиваю я.

— Да, Максим. Я знаю, как это больно... Это больно только до тех пор, пока воспринимаешь увиденное через понятия о добре и зле, на которых вы воспитаны. Вы не знаете, как воспринимать иначе, потому что это внедрено в ваш геном, это сформировано в вас, как нейрохимические цепочки ваших стандартных реакций на действительность, этим пропитано ваше подсознание… Между тем такое восприятие – это иллюзия. Добра и зла нет. Плохого и хорошего нет. Понимаешь, это иллюзия ваших чувств. Ничего плохого в увиденных тобою картинах не было. Ничего плохого не случилось ни с теми солдатами, ни с подростками, ни с детенышами морских котиков. В это трудно поверить, и тем более мне это трудно объяснить, но я уверяю тебя – с ними ничего не случилось… Потому что все вокруг есть Любовь. Помнишь, Иисус говорил, что Бог – это Любовь? Бог бесконечен, Он везде… Это значит, что все вокруг тебя – это Бог, все, что ты видишь – это Любовь… То, что ты видел, это была Любовь, самая сильная Любовь во Вселенной… Ты видел Любовь, а тебя трясет и ты плачешь. Ты просто не понимаешь, ты не видишь истинной картины. Ты не веришь, что все вокруг – Любовь, ты веришь в смерть, в то, что тебе что-то угрожает. Это очень ограниченное понимание жизни, Максим, но именно так вы и живете там… Пойми – это только созданная Люцифером компьютерная игра – игра, и не больше. Просто вы там совершенно забыли, что когда-то захотели в нее сыграть, не сидя перед экраном с джойстиком в руке, а в качестве самих героев игры – вы захотели попасть за экран и посмотреть – каково это – быть там? И на самом деле каждый из вас проживает тот опыт, который он страстно хотел прожить. Даже тот солдат внутренне всегда хотел пережить то, что с ним случилось. Все они хотели это пережить. И на самом деле никто из них не умер – все они, как и прежде, есть. Страдания и боли нет – это всего лишь производные сознания, которые внедрены Люцифером в роли его игры для того, чтобы играющий превзошел себя… Это очень трудно понять, особенно тем, кто привык мыслить в категориях добра и зла, кто верит в смерть. Может показаться, что я несу полную чушь, или, как ты это называешь, «бред»...

Постепенно я успокаиваюсь. Плач и рыдания проходят. Лена всё ещё гладит меня, придерживая мою голову. Слышу спокойное и размеренное дыхание девочки. Ощущаю благовонный аромат, исходящий от её тела. Сам же я вспотел.

— Когда ты свободен от добра и зла, ты можешь помочь другим превзойти это ограниченное понимание. Оно было необходимым, но сейчас его время истекло. Пришло время выйти из этой Программы. Это очень просто, это то, что Иисус называл «не от мира сего»… Вот, смотри… В вашем обществе об этом мало что известно. Но я покажу, и ты поймешь. — Ласково прижав мою голову к своей груди, она продолжает: — Закрой глаза и расслабься... Вот так... А теперь прислушайся. Прислушайся, Максим.

От её объятий мне становится легко и тепло. Я почти полностью успокаиваюсь, чувствуя защищённость и абсолютную безопасность. Меня успокаивает биение её сердца. Я улавливаю мягкий и размеренный пульс, я вслушиваюсь в него, и мне становится всё лучше...

Вижу паперть кладбища. Ночь, темно и поначалу едва удаётся разглядеть маленькую детскую фигурку, обнявшую крест с надгробием. Это маленький мальчик. Неизвестно откуда, но я узнаю, что во время терракта взорвалось СВУ, и у мальчика погибла мама. Он оказался в приюте. Там ему очень плохо. И очень не хватает материнской доброты, доброй мамы рядом. Сегодня ночью он убежал из приюта, убежал на кладбище — к маме. И даже о страхе он забыл, он только плачёт, уткнувшись маленькой головкой в холодный камень могильной плиты. Он тихо шепчет:

— Мама, мамочка... — и опять плачет.

От такой картины мне сперва тоже становится грустно, но Лена говорит:

— Не надо волноваться, Максим. Лучше научись делать так...

Вижу, как возле мальчика, прямо в воздухе, вырисовываются контуры небольшой фигуры. По мере их обрисовки они обретают цвет и форму... Это контуры сердца... Бело-золотое сердце появляется в воздухе над мальчиком, освещая сумрак ночи лучами яркого света. Сердце пульсирует, от него постоянно отделяются круги света. Они растут, как волны от брошенного в воду камня. Они медленно расходятся от сердца, касаясь мальчика, уходя в него...

Мальчик ещё не видит этой необычайно сказочной картины, но его сердце уже почувствовало. Плач утихает. Малыш успокаивается. Он садится возле могилки, вытирая руками слезы. Потом он оглядывается. Он смотрит вверх, но сияющего сердца, видимо, не замечает. Но он чувствует его, потому что спрашивает:

— Мама... Это ты?

Вслушиваясь в тишину, в глубокую тишину ночи, малыш находит в ней лишь одному ему ведомые ответы:

— Мне так грустно без тебя, мамочка. Почему ты оставила меня одного?

— Быть сильным? Но ведь... Но я же... Как же без тебя?

— Да... Я понимаю... Ты права...

Так он искренне говорит с кем-то, как будто бы с этим золотым сердцем... Говорит на незнакомом языке, но — странное дело — мне понятно каждое слово. Правда, ответы на реплики мальчика мне не слышны. Они слышны только ему. И в процессе разговора лицо малыша преображается. В голосе появляются решимость и даже нотки радости. Той радости, которая посещает детей в предновогоднюю ночь. Эта радость, чистая и ликующая, сейчас исходит от золотого сердца, и мальчик просто наполняется ею, как замерзший человек, подойдя к костру, наполняется теплом от огня. Малыш встает, шмыгает носом, и его глаза, ещё не просохшие от слёз, вдруг становятся счастливыми. Он некоторое время стоит возле могилки мамы. Затем, отвернувшись, он медленно удаляется по тёмной аллее... Золотое сердце постепенно растворяется в воздухе... Точно так же постепенно исчезает, будто тает, всё видение в целом. Сквозь него проступают очертания иной картины, как это иногда бывает по телевизору, когда кадры одного эпизода накладываются на другой посредством монтажа. Я вижу маленькую девочку, сидящую на поляне и допевающую:

...Что делят взрослые дяди?

Что так глядят упрямо?

Денег ли, власти ли ради

Бомба убила маму?

... Рядом с ней я замечаю молодого юношу... Боже мой, это же я! Опять я вижу себя со стороны! А девочка — это она, Лена! Это когда мы с ней и Олегом... Ну, вы помните, я уже писал об этом! Когда мы только познакомились и сидели на горном лугу, и Лена пела... О, Боже, так она же не просто пела... Я вдруг начинаю понимать, что золотое сердце, только что виденное — это её сердце. Её сердце! Пока она пела, её сердце... Её мысли, её сознание... Вспоминаю этот добрый, но отсутствующий взгляд, смотрящий будто бы сквозь пространство... Вспоминаю задумчивую улыбку сострадания на её детском лице... Вот это да... Вот это да!!!

— Лена.

— Что, Максим?

— Неужели это ты?

— Что я?

— Неужели это ты таким чудесным способом... ну, это... на расстоянии успокоила мальчика?

— Да. Но что тут чудесного?

— Это было твоё сердце? Можешь не отвечать, я знаю — оно твоё, но не понимаю, почему оно появляется без тебя всей?... То есть, я хотел сказать... Тьфу, что я несу?..

— Ты не волнуйся, Максим. Не надо... Ведь всё очень просто. Человеческое сердце — это источник волшебной силы. Только эта сила сейчас спит у очень многих людей. У меня она не спит. И у других жителей Благодати она тоже не спит...

— Почему у вас она не спит, а у обычных людей спит?

— Ну как же... Ну разве ты не понял? Мы ведь тоже самые что ни на есть обычные. Только с рождения живём в естественных условиях. А люди вашей цивилизации, приходя в мир маленькими детьми, всю свою жизнь подвергаются чудовищной обработке культурой, моралью и совестью... Причина в этом...

Задумавшись, я невольно воспроизвёл в памяти недавно увиденное, сравнил это с образом жизни в Благодати, и... понял. Понял! До меня окончательно дошло... До меня всегда поздно доходит...

— ...Да-а-а... М-да-а-а...

Мы сидели возле двери ещё некоторое время, точнее, очень долго ещё сидели. Мы смотрели на усеянное звёздами небо, и я вспоминал слова из детской песенки:

Там высоко, вы-со-ко

Кто-то разлил мо-ло-ко,

И получилась Мле-чная Доро-га...

А вдоль планет, вдо-оль планет,

По голубой си-неве

Месяц плывет, как бе-лая пиро-га...

Вспоминал слова из детского мультфильма «Король — Лев», когда молодой лев и обезьяна точно так же, как и мы, сидели и смотрели на эти звёзды, и обезьяна сказала льву: «Посмотри наверх. Это великие Цари наблюдают за тобой сверху»...

Как много за нашим миром неизвестных, захватывающих тайн. Как много чудесных приключений, похожих на самое лучезарное детство. Как много чистой, непорочной Любви, встречающейся, как цветок белой лилии или как целое ромашковое поле. И как окостенели наши мозги, если мы согласились променять всё это на жизнь в каменных коробках, на бумажные подачки, которые там, у нас, называются зарплатой, на бутылку пива и телевизор, на тряпки, называемые одеждой, разделённые по категориям на модные и уже нет, на машину и гараж с дачей, на грязный секс, когда он или она уже почти не помнят, что такое — трепетать от чистой и юной первой Любви. Люди забыли свою Любовь. Люди, мы с Вами забыли свою самую первую, самую чистую Любовь. Мы живём в мире, где Любовь совершенно забыта!.. Мне захотелось вернуться туда и рассказать всем про то, что они забыли, про то, как все просто…

 «Я вернусь!» — сказал я про себя и даже кулаком по земле ударил. Лена повернулась и посмотрела на меня. Она внимательно меня разглядывала, — я видел это боковым зрением. Потом она прильнула ко мне и обняла меня опять. Она сделала это очень ласково и нежно, но было в её движениях что-то ещё... Было похоже, что она прощается... Я с недоумением глянул на неё, а она, грустно улыбнувшись, спросила:

— Можно, я поцелую тебя на прощание, Максим?

— На прощание? Ты уже уходишь?..

Она прикоснулась губами к моей щеке и прошептала:

— Я не хотела, но ты сам решил... Боже мой, я сейчас наделаю глупостей и оставлю тебя. Вопреки воле твоего «Я» оставлю...

— Чего? — опешил я.

— Да так, ничего... Прощай, Максим... Мы с тобой ещё встретимся... Обязательно встретимся... Я всегда буду любить тебя... — последнее, что я увидел, это её глаза. Она плакала...