1

Писать о Гурджиеве – дело и благодарное, и неблагодарное одновременно. С одной стороны, можно строить разные теории и предположения о том, где он получил знание, которому учил, и по-всякому трактовать его действия и противоречивые поступки. С другой стороны, понять, что же собой представлял Гурджиев, – задача трудная, а может быть, понять мотивы и причины его действий нам просто невозможно. Одним он представляется шарлатаном со способностями, умело дурачившим людей, другим – великим Учителем, у которого, однако, учиться было довольно нелегко. В промежутке между двумя этими полярными мнениями располагается множество вариаций, сочетающих в себе отдельные элементы их обоих.

Воспоминания, написанные учениками Гурджиева, страдают предвзятостью взгляда, как бы их авторы ни стремились писать объективно. Каждый хочет что-то спрятать – причем не обязательно о себе, хотя и о себе тоже, – но о Гурджиеве. То, что авторы воспоминаний не могут принять или понять, то, чего авторы стесняются, покрывается пеленой недосказанности и умолчания.

Яркий пример тому – известная книга Петра Успенского «В поисках чудесного». Считается, что она довольно точно передает учение Гурджиева в том виде, как он подавал его в период работы в России. Возможно, что так оно и есть. Но, отсекая от описания учения методы работы Гурджиева, Успенский убирает важную часть контекста, в котором это учение давалось. Как мы знаем, именно из-за методов Гурджиева, а также отчасти из-за его поведения, Успенский ушел из его Работы. И вот в чем вопрос: возможно ли отделить теоретическое знание, как это пытался сделать Успенский, от практических методов, которые призваны его подтвердить? И вообще нужна ли хоть кому-то, кроме, может быть, умных философов, теория, не подтверждаемая практикой?

В своей книге Успенский тщательно игнорирует методы, посредством которых Гурджиев работал с ним и остальными учениками. Упоминается пара упражнений и более-менее подробно описывается практика самовспоминания. Но реальной работы – причем не только в виде упражнений – было гораздо больше. Что это – нежелание Успенского вспоминать о том, что ему пришлось не по душе, или же своеобразный закон Омерты, обещание молчать о происходившем тогда до самой смерти? Тем более что, работая со своими собственными учениками в Лондоне, Успенский запрещал им разговаривать, здороваться и даже просто обращать внимание на тех, кто по тем или иным причинам ушел из группы. Успенский вообще был склонен к засекречиванию работы, но не факт, что причиной его молчания был негласный уговор или обещание, данное Гурджиеву. Есть серьезные основания полагать, что именно методы Гурджиева, которые он использовал для работы с учениками, и были причиной того, что Успенский разорвал отношения с ним.

Представим себе ситуацию, в которой вы вдохновлены некоторыми идеями и они вам очень нравятся. Вы хотели бы жить ими и как-то использовать их в своей повседневной деятельности. Но потом вы сталкиваетесь с тем, что следования идеям, простого постоянного размышления о них недостаточно с точки зрения того, кто вас им научил. Требуется практика, которая совсем не сочетается с тем, что вы себе представляли, и которая «опускает» вас с небес на землю, да еще и требует каких-то непонятных и несоразмерных с вашей готовностью усилий. Сначала вы терпите и подавляете протест, но потом ваше недовольство становится невыносимым, и вы уходите. Так происходит практически со всеми, кто покидает настоящую Работу – будь то гурджиевский четвертый Путь или Путь суфийский. Они, как известно, до некоторой степени схожи. С Успенским произошла та же самая история, в которой, при всей его интеллектуальной «честности», он так и не сумел себе признаться. И никто из тех, кто уходит, в этом себе не признается. Они находят оправдания, самые разные и порой очевидно нелепые. Успенский, например, говорил своим ученикам, что Гурджиев сошел с ума.

Воспоминания других учеников – если это воспоминания, а не пересказ и трактование гурджиевских идей – тоже содержат оправдания, в которых авторы оправдывают либо себя, либо Учителя. А книги тех, кто писал о Гурджиеве, будучи не знаком с ним лично, вообще ничего не стоят. Он был слишком непонятен даже для тех, кто общался с ним долгие годы, а уж для тех, кто формирует точку зрения с чужих слов, Гурджиев подобен инопланетянину.

2

Когда Гурджиев встречался с претендентами на ученичество – будь то ученики Успенского или люди из Америки, где сформировались группы его последователей, – обычная оценка их состояния звучала так: «Много знания, но мало бытия». С банальной точки зрения эта оценка может быть изложена так: уровень знаний, полученных из книг, не соответствует уровню личного опыта претендента. Но Гурджиев имел в виду нечто иное – тут и степень присутствия человека в самом себе, и способность «делать». Другими словами, он оценивал степень осознанности претендента и развитость его воли. Дело в том, что не всегда знание, полученное человеком из книг, может служить основой для опыта. Есть знание умозрительное, отвлеченное; есть тексты, подлинный смысл которых открывается только при собственном переживании Истины; и есть, наконец, знание ложное в своей основе. Существует множество текстов, авторы которых просто выдумали «эзотерические» истины; книг с таким содержанием и сейчас полным-полно. Люди, вдохновляемые ложным знанием, ищут чудес и хотят найти простые объяснения сложным вещам. Они верят в очевидно фантастические вещи, и их уровень бытия уже определяется готовностью в это верить. Люди, пытающиеся найти костыли для понимания себя и окружающих, – вроде тех, кто почитает астрологию, нумерологию и прочие отрасли «эзотерического знания», каким бы верным оно им ни казалось, – тоже обладают довольно низким уровнем бытия. По крайней мере с точки зрения Гурджиева, да и с точки зрения суфиев тоже.

Знание знанию – рознь. Умы современных искателей заполнены всякой чушью, и во времена Гурджиева дело обстояло точно так же, просто тогда эта чушь была немного другой по содержанию. И чем меньше человек способен отличить явное вранье и глупость от истинно духовных текстов, тем меньше уровень его бытия – и никак иначе. Уровень бытия атеистов, считающих все духовные тексты чушью или, в крайнем случае, прекрасными памятниками культуры, нередко бывает выше, чем у людей, верящих в ложное знание, потому что они несколько более адекватны в своих оценках и действиях – во всяком случае, в отношении обычной мирской жизни. Уровень бытия проявляется в том числе и в адекватности реакций человека по отношению к миру и к людям. Реакция Успенского на методы Гурджиева оказалась адекватной его уровню бытия, а вот то, что он взялся учить других людей гурджиевским идеям, уже не было вполне адекватным. И потому разочарование, постигшее Успенского в конце жизни, стало закономерным ее финалом.

Есть еще один аспект уровня личного бытия – навыки, которыми владеет человек. Причем навыки эти могут быть самого разного свойства. Если плотник, например, является мастером своего дела, знает все его тонкости и секреты, то его уровень бытия уже достаточно высокий. Сам Гурджиев владел множеством навыков, и добрая часть воспоминаний о нем посвящена тому, как он их демонстрировал и применял. Если учесть, что практика осознания, по сути, это тоже навык разделения внимания и управления им, то бытие Гурджиева было очень высоким относительно бытия почти любого человека, которого он встречал. А если учесть, что Гурджиев владел навыками гипноза и еще неизвестно чем, то сила его бытия производила необыкновенное впечатление на окружающих. Первое впечатление всегда производил его взгляд – практически все ученики вспоминают о том, каким он был пронзительным. Глаза Гурджиева упоминаются обязательно – черные и выразительные, пронизывающие насквозь. Для большинства своих учеников Гурджиев выглядел сверхчеловеком, и сейчас уже не важно, казалось им это или так оно и было на самом деле.

Можно верить или не верить во что угодно. Есть люди, отрицающие существование объективной реальности и считающие, что она есть порождение их сознания. Поэтому считать Гурджиева шарлатаном и обманщиком можно – и такой точки зрения придерживалось немало людей при его жизни – да и сейчас их тоже немало. Сверхспособности вообще наводят большинство людей на мысли об обмане, потому что годы атеистической пропаганды и всяческих разоблачений чудес не могли не настроить умы граждан на отрицание и недоверие ко всему, что не укладывается в научное объяснение. Поэтому можно решить, что Гурджиев был сильным гипнотизером, который попросту подчинял себе людей, и только особо выдающимся личностям вроде Успенского удавалось вырваться из-под его пагубного влияния. Между тем из воспоминаний его учеников – написанных уже после смерти их учителя – следует, что пребывание с Гурджиевым не прошло зря и что все они в той или иной степени сумели развить свое бытие. И если уж стремиться к тому, чтобы выразить коротко суть того, чем занимался Гурджиев с людьми, – то можно с полной уверенностью сказать, что он помогал им развить свое бытие.

3

Много было Учителей и Мастеров до Гурджиева, но никто так не формулировал главную проблему человечества, как это сделал он. Говорили о том, что человечество пребывает в иллюзиях, во сне, но никто не сказал, что люди – это машины, которые ничего не могут делать, и что все с ними просто случается. То есть именно уровень бытия был сделан тем, к чему следует стремиться, и главным признаком духовного пробуждения, трансформации и вообще развития. Поэтому в практике учеников Гурджиева всегда было много делания – то есть самых разных действий, требовавших терпения, стойкости, высокой степени концентрации и в идеале – осознанности. Я бы сказал, что требования к ученикам порой тоже были сверхчеловеческими – попытка использовать и развивать одновременно три тела – физическое, эфирное и тело ума – была не то чтобы сразу обречена на провал, но требовала от людей огромных усилий. При этом сложные упражнения всегда должны были сопровождаться самовспоминанием, и для его углубления, собственно, они и делались такими сложными. Зная на собственном опыте, что во время разучивания новых движений или обретения новых навыков человек поневоле вынужден быть внимательным и осознанным, Гурджиев создавал практики, в которых использовался этот принцип. Так он начал давать ученикам священные танцы, которые как раз таки совмещали в себе все необходимые требования к упражнению – разучивание движений, сложная хореография и взаимодействие между участниками, требовавшее внимания и собранности. Осознанное делание и здесь оставалось центральным элементом практики. Если учесть, что в хореографии каждого танца закладывалось описание какого-то священного закона Бытия и участие в нем подразумевало углубление понимания самого закона, то становится совершенно очевидным, насколько многогранной была эта практика. Сейчас эти упражнения преподаются под названием гурджиевских движений, и я слышал, что теперь искатели сначала их разучивают, а потом приступают к выполнению. Если это так, то утрачивается одна из главных составляющих целей выполнения движения – учиться ему в процессе практики, обретая навыки в максимальной осознанности, с максимальным вниманием и вообще с наибольшей нагрузкой.

Гурджиев сам называл себя учителем танцев, и так о нем многие пишут сейчас. Но на деле он учил бытию, о чем в той или иной форме пишет большинство его учеников. Например, упоминается, что женщины в обучении и общении с Гурджиевым становились более женственными, а мужчины – более мужественными. То есть черты их природного, сущностного бытия проявлялись и развивались сильнее, чем прежде. Общение с Гурджиевым было особым испытанием, которое многим давалось труднее, чем выполнение упражнений. Слишком много в нем было черт и привычек, которые шокировали людей и вызывали протест их обусловленного ума.

4

Каждому новому Мастеру или учителю, начинающему работать в условиях, где нет соответствующей духовной традиции, приходится доказывать свою компетентность и право на то, чтобы учить людей. И тут приходится либо давать нечто совсем новое, чтобы начать работу с нуля, либо использовать терминологию и понятия из давно существующей традиции, которая хорошо известна и позволяет людям идентифицировать то, с чем к ним пожаловал новый гуру. Великие мистики чаще всего действуют по принципу обновления, привнесения в мир Истины, выраженной по-новому и изложенной на современном языке и современном уровне знания. Учителя среднего уровня, а также все виды лжеучителей, всегда предпочитают второй путь, поскольку первый для них закрыт в принципе, ведь уровня переживания Истины они и сами еще не достигли. Тогда их учение состоит из пересказа положений классического суфизма или веданты, который приправляется собственными комментариями, нередко приносящими больше вреда, чем пользы.

Гурджиев принес людям так называемый четвертый Путь и новую классификацию Путей вообще. Он выделил три «классических» Пути – факира, монаха и йогина. Факиры достигают реализации через работу с физическим телом, через полное подчинение его своей воле. Монахи реализуются через эмоциональное тело, путем любви и молитв. И йогины, наконец, преимущественно работают с телом ума. Четвертый Путь подразумевал одновременную работу на всех этих уровнях, что и отражалось в предлагаемых на нем практиках. Понятно, что деление Путей, которое дал Гурджиев, являлось серьезным их упрощением, но для цели презентации нового Пути оно вполне подходило. При этом сутью нового Пути была старая как мир осознанность, которая, впрочем, является сутью любого духовного Пути вообще. Но задача ставилась куда более трудная – не просто разделять внимание, оставляя часть его для внешних действий, а другую направляя на осознание своих внутренних реакций, – но и внутри внимание нужно было делить на части, осознавая одновременно тело, эмоции и ум. Такое вполне осуществимо при уже достигнутом высоком уровне осознанности, начинать же с попытки осознавать все сразу невероятно трудно, если вообще возможно. Кроме того, Гурджиев внес понятие центров, работающих в человеке, которые не совпадали с привычными и давно известными энергетическими центрами – чакрами у индуистов или латаифами у суфиев. Гурджиев разделил центры согласно их функциям, и действие каждого центра тоже нужно было отслеживать и осознавать. Это было дополнительное усложнение задачи по взращиванию осознанности, которая оказалась никому не по зубам, потому что само по себе это обособление и выделение центров являлось надуманным. Попытка создать новую энергетическую анатомию человека потерпела крах, поскольку в ее основе лежала теория, придуманная изощренным умом Гурджиева – который в этом смысле тоже имел весьма высокий уровень бытия. Теорий и утверждений, имевших неодинаковую степень истинности, Гурджиев выдал немало.

Одной из таких идей была новая для всех идея того, что человек не рождается с бессмертной душой, как это, например, описывается в христианстве. Гурджиев говорил, что бессмертие надо заслужить, и этим своим утверждением весьма шокировал почтенную публику. Шокировать он умел и любил. Бессмертие возможно, но только для того, кто взрастил в себе полноценную душу, ведь у обычных людей она находится в зачаточном состоянии и никакого бессмертия не обеспечивает, утверждал Гурджиев. И только через упорную работу над собой душа может быть развита, и лишь тогда человеком обретается бессмертие, правда, только в пределах Солнечной системы. Уже из этого дополнения можно понять, насколько сложным было учение, представленное Гурджиевым широкой публике. Идея достижения бессмертия всегда была сильным мотивирующим фактором для ума человека, и Гурджиев тоже решил ею воспользоваться, правда, преподав ее в совершенно новом свете. Так было почти со всем, о чем он говорил или писал, – взять хорошо известную идею, но добавить к ней что-нибудь такое, от чего у слушателей и читателей отвисала челюсть и возникало стойкое ощущение, что наконец-то они столкнулись с истинным знанием. Чего стоит, например, его утверждение, что наше Солнце не светит и не греет, а тепло, которое, как нам кажется, мы от него получаем, есть некий эффект, возникающий в атмосфере самой Земли за счет особого процесса, сложному и утомительному описанию которого посвящено несколько страниц в «Рассказах Вельзевула» – главной книги, вышедшей из-под пера Гурджиева.

Другой – и весьма впечатляющей – теорией, которую Гурджиев принес людям, был Луч Творения. Согласно этой теории, Луч Творения исходит от Абсолюта, создавая разные миры, каждый из которых обременен своим количеством законов. Причем чем дальше тот или иной мир находится от Абсолюта, тем больше в нем механических законов, действия которых избежать невозможно. Согласно Гурджиеву, схема Луча Творения выглядит следующим образом: Абсолют – все миры – все солнца – наше Солнце – все планеты – Земля – Луна – и снова Абсолютное, которое в начале Луча Творения есть Все, а в конце – Абсолютное ничто. Каждый уровень, представленный в этой схеме, означает другой уровень Бытия, и все они взаимосвязаны. Здесь же Гурджиев наделяет солнца и планеты разумом и силой и начинает рассуждать как астролог, заявляя, что все серьезные события, происходящие с человечеством, инициируются влиянием планет. Но и тут он дает нечто свое – поскольку Луна сейчас представляет собой новый росток Луча Творения, то человечество создано именно для того, чтобы кормить ее своими энергиями. То есть обеспечивать дальнейшее развитие Луча. Еще одна шокирующая идея, с которой ничего нельзя сделать до тех пор, пока не получишь собственного видения Истины.

Нельзя сказать, что все идеи Гурджиева являются ложными, но они даны в такой форме, которая всегда несет в себе искажение. Например, имеется возможность существования после смерти физического тела благодаря телу ментальному, которое на самом деле не дано человеку в готовом виде от рождения, и потому его нужно развить через усилия особого рода. И понятно, что человечество существует не в вакууме и подвержено воздействиям с более высоких уровней Реальности, и с ними же происходит взаимообмен энергиями. (Я довольно много писал об этом в своих книгах.) Но постоянные упрощения, к которым прибегает Гурджиев, – при внешне нарочито сложной форме изложения – порой лишают его теории и идеи всякой практической пользы. Разбирать их можно долго, и этим до сих пор заняты его многочисленные последователи. При желании в них даже можно отделить зерна от плевел, но тогда, опять же, нужно знать Истину, а тот, кто ее знает, вряд ли станет тратить на это свое время.

5

Не знаю, как обстоят дела в мире, но в России Гурджиева очень любят. Разумеется, что я говорю в данном случае о среде духовных искателей. Понятно, что кого-то привлекает сила его личности, а кого-то – оригинальность идей, но не в последнюю очередь интерес и приязненное отношение к Гурджиеву вызывает тот факт, что он курил и употреблял немало алкоголя. На фоне требований индуистов о тотальном воздержании от всего Гурджиев выглядит человеком, которому «все дозволено», но при этом демонстрирует высочайший уровень личного бытия, осознанности и прочего, что положено иметь в себе тем, кто пришел к самореализации.

Далеко не каждому по душе путь к Богу, на котором запрещается есть мясо, заниматься сексом и употреблять алкоголь. Гурджиев не только не запрещал ученикам пить водку, но сам устраивал ужины, на которых алкоголь был важной частью ритуального действия. Говорят, что он мог много выпить, практически не пьянея, и это тоже стало частью легенды, описывающей Гурджиева как сверхчеловека. Поэтому многие искатели, вдохновленные образом поведения Гурджиева, позволяют себе много пить в надежде, что их духовный путь нисколько от этого не пострадает. Как ученики Ошо выбрали «делай, что хочешь» из послания, звучавшего: «Будь осознанным и делай, что хочешь», так и последователи Гурджиева берут из него то, что им нравится. А поскольку в России могут и умеют пить, то и искателям нашим хочется приблизиться к образу сверхчеловека через алкоголь. То есть внести измерение духовной работы в свое пьянство. Не буду говорить, что это невозможно, но скажу, что не нужно пытаться подражать состоянию человека, который прошел через самые разные практики, через дисциплину и самоограничение, достигнув уровня, на котором уже мог позволить себе жить так, как требовало его естество. Или так, как требовала его Работа и миссия. Подражая внешнему поведению мистика, вы никогда им не станете, но подражание такого рода мы видим сплошь и рядом. На деле оно никуда не ведет, но питает эго, а в случае с подражанием Гурджиеву еще и позволяет «тренировать сознание», злоупотребляя алкоголем.

Когда Ошо жил в Пуне, кондиционер в его комнате был настроен на поддержание температуры не выше двенадцати градусов по Цельсию. В парижской квартире Гурджиева всегда было жарко натоплено. Оба они выросли в теплых странах, но Ошо продолжал жить в Индии, а Гурджиев перебрался в более холодные края, где его природе, возможно, не хватало тепла. И алкоголь был средством добавлять его тоже. Хотя это всего лишь одно из возможных объяснений его пристрастия к арманьяку, и можно дать еще несколько, но я не вижу смысла углубляться в данный вопрос. Все равно каждый видит то, что может или хочет увидеть. Часто бывает так, что тот, кто стремится к осознанности и держит себя в некотором усилии и борьбе с собственной бессознательностью, может увидеть в поведении осознанного человека, в его расслабленности, какие-то признаки неосознанности. Когда мы видим только внешнее, ошибиться в оценке совсем не трудно. Но эго стоит на сравнении себя с другими и осуждении других, так что мистиков меряют общим мерилом, находя в них то, что хочется найти.

6

Отношения с учениками и вообще поведение Гурджиева является одной из главных загадок, над которой бьются те, кто пытается его понять. Про ситуации трения, которые он создавал для своих учеников, написано много, и вроде бы тут все более-менее понятно. Он бывал с ними груб, мог довольно жестко их высмеивать, мог создавать трудные условия в их работе и вообще давать невыполнимые, на первый взгляд, задания. Он умел создавать трудности для тех, кто находился с ним рядом, и их терпение и принятие происходящего нередко подвергались серьезной проверке на прочность. В качестве создания ситуации, в которой ученик смог бы работать над уровнем своего бытия, над отстраненным осознаванием своих реакций, такие методы можно было понять и как-то с ними смириться или даже к ним привыкнуть.

Во всех воспоминаниях их авторы отмечают, что в результате общения с Гурджиевым или обучения у него их уровень бытия безусловно вырос. То есть Мастером Гурджиев был вполне компетентным. Демонстрации танцев, которые он устраивал для публики, производили на нее весьма сильное впечатление, и не в последнюю очередь именно потому, какую степень владения собой показывали его ученики. Однако цель, которую он преследовал в работе с ними, так и осталась неясной, потому что многих способных и преданных учеников он попросту выгонял или отстранял от себя.

Сам Гурджиев писал, что его целью в работе с людьми является продолжение исследований психологии и природы людей. В таком случае все его «институты гармонического развития человека» должны были преследовать именно эту цель – то есть Гурджиев ставил эксперименты, проверял на учениках воздействие тех или иных практик и искал доказательства некоторым своим теориям. Я думаю, что так оно и было, но только отчасти. Понятно, что можно было городить огород из ошарашивающих общество идей тоже только ради того, чтобы увидеть его реакцию. Но реакция эта, увы, во все времена одна и та же, и исследовать тут решительно нечего. Нечего особенно было исследовать и в психологии человека, ибо Гурджиев разбирался в ней прекрасно уже тогда, когда только-только приступил к учительствованию. Что касается экспериментов, то на них приходится идти каждому Мастеру, чтобы найти оптимальный метод работы с людьми в данное время, в данном месте. Какие-то вещи всегда приходится открывать заново, потому что состояние умов людей и их общего бытия диктует выбор методов обучения, а также взаимодействия с ними. Причем все эти открытия делаются исключительно для самих учеников, чтобы помочь им на пути к собственной духовной реализации.

Но обучение людей явно не было главной целью Гурджиева, потому что велось оно до некоторой степени странно. То есть формально все делалось вроде бы правильно: было учение – «Четвертый Путь», была цель – пробудиться, выйти из состояния машины и стать способным «делать», и были методы – самовспоминание и упражнения, призванные развить учеников. Но нельзя сказать, что Гурджиев последовательно занимался созданием некой духовной школы или чем-нибудь подобным. Скорее он всячески избегал реального ее создания.

Примером этого может служить община, которую Гурджиев основал в поместье Приоре под Парижем, после эмиграции из России. Действие было до некоторой степени вынужденным, потому что вместе с Гурджиевым во Францию прибыли русские ученики, которым на тот момент банально было негде и не на что жить. Возможно, Гурджиев хотел посмотреть, что получится в условиях компактного проживания и постоянной работы, которую, конечно, нужно было организовать. В какой-то момент это была настоящая «школа»: собранные в одном месте несколько десятков людей, работающих над собой в крайне интенсивном режиме. Характерно, что сам Гурджиев жил в Париже, приезжая в Приоре на несколько дней в неделю. Ученики занимались тяжелой физической работой по благоустройству поместья, а вечерами делали упражнения. Они должны были работать на пределе своих сил, чтобы добиться ускоренного развития своего бытия. Сверхусилие было тем, к чему стремились многие, потому что его требовал от них Гурджиев.

По Гурджиеву, сверхусилие заключалось в том, чтобы продолжать делать что-то даже тогда, когда у тебя вроде бы кончились все силы. В процессе этого преодоления себя у человека должны заработать дополнительные источники энергии, которые в обычном состоянии являются неактивными и никак не используются. Приходит, что называется, «второе дыхание», и человек может продолжать работу так, как если бы не исчерпал себя раньше, как если бы он только приступил к ее выполнению. Такая практика помогала выработать волю, научиться преодолевать жалость к себе и обнаружить скрытые внутри человека силы. Многие ученики, сумевшие совершить требуемое сверхусилие, обнаруживали их, кроме того, на его фоне с ними происходили трансцендентные переживания. Подобное, в частности, описывал Джон Беннетт. Надо сказать, что практика сверхусилия существует во многих мистических традициях. Она может быть связана с молитвой, когда монах, например, молится всю ночь, совершая при этом тысячу поклонов – то есть вставая на колени, касаясь лбом пола и снова вставая во весь рост. Мистиками давно замечено, что когда физическое тело утомлено, человек становится более открытым для импульса свыше, и потому практики, требующие от человека сверхусилия, были разработаны практически везде. Ну а Гурджиев сделал сверхусилие обычным делом для своих учеников, и для кого-то это сработало.

«Школа» в Приоре просуществовала два года, а потом Гурджиев попал в автомобильную аварию. Состояние его было тяжелым, и на восстановление ушло почти полгода. Сразу по выздоровлении он объявил о прекращении работы в Приоре и предложил ученикам убираться восвояси. Кто-то уехал сразу же, кто-то чуть позже, и около трети учеников проигнорировали указание покинуть Приоре. Чуть позже Гурджиев снова начал заниматься с ними, но ни о какой «школе» или даже Институте (как он любил называть свой проект) речи уже не шло. Потом и Приоре был продан за долги, и история организованной и сплоченной Работы на этом для Гурджиева завершилась. Мог ли он найти деньги для спасения поместья и продолжения Работы в такой форме? Если бы захотел, то, конечно, нашел бы. Мог ли он продолжить подобную деятельность в другом месте? Да, мог бы, но опять же не хотел этого. И вполне можно понять, почему так произошло.

Какие бы странные вещи ни рассказывал о себе Гурджиев и как бы он ни затуманивал свое прошлое – совершенно очевидно, что основное обучение он прошел у суфиев. Четвертый Путь строился по принципам суфийской Работы, пусть и с поправкой на уникальность подхода Гурджиева. Но суфийский Путь не подразумевает создания ашрамов, общин или монастырей, в которых люди живут и работают постоянно. Он проходит в гуще повседневной жизни, где искатель учится и терпению, и принятию, а также обнаружению Божественного Присутствия и проявлений Воли Бога. Суфийская Работа не проводится в условиях искусственно созданной изоляции ее участников, хотя иногда они, конечно, могут уединяться с целью выполнения каких-то, требующих этого, практик.

Когда Гурджиев создавал свою общину, он отчасти шел на поводу у обстоятельств, отчасти хотел посмотреть, что получится из всей этой затеи. Выяснилось, что даже интенсивная работа не может отменить фактора времени, которое требуется для развития человека и обретения им опыта и необходимого уровня бытия. Что невозможно перепрыгнуть через внутренние ограничения, которые несет в себе ум, а для того, чтобы их устранить, требуется опять же достаточно много времени. Что поддержание функционирования общины влечет за собой не только материальные затраты, но и затраты все того же времени – и что нужно самому жить в общине, отдавая ей большую часть своей энергии и вообще жизни. Если бы такая задача стояла перед Гурджиевым и если бы именно она была главной целью его миссии, то он, несомненно, добился бы ее осуществления. Вот только задача его, похоже, была совсем иной. Я бы даже сказал так: возможно, что главной целью Гурджиева было не учить их, но исследовать их реакции на обучение и на новое знание.

7

Идрис Шах говорил, что Гурджиев учился у суфиев, но так и не закончил свое обучение. Тем не менее это вовсе не означает того, что Гурджиев не поддерживал связи с определенными суфийскими кругами и что его Работа была полностью независимой и выполнялась им на свой страх и риск. В тех же «Рассказах Вельзевула» есть места, указывающие на то, что Гурджиев был знаком с такими аспектами суфийской Работы, о которых нам не сможет рассказать ни один его ученик, потому что Работа эта ведется скрытно. А знать о ней может только тот, кто принимал в ней участие, так что с Гурджиевым дела обстоят еще сложнее, чем это кажется на первый взгляд.

Например: Гурджиев мог не закончить обучение у суфиев ровно потому, что перестал в нем нуждаться, или потому, что дальнейшее продвижение в рамках той версии суфизма, которую ему давали, стало невозможным. Не будем забывать о том, что разные ордена в суфизме имеют разную, что называется, «специализацию», а уникальное бытие Гурджиева только до определенной степени могло вписаться в требования, предъявляемые к ученикам суфиев. Он был слишком силен, да еще к тому же имел передачу увайси – то есть получил знание мистическим путем от кого-то из умерших прежде суфиев. Именно поэтому Гурджиев мог не закончить стандартных этапов суфийского обучения – поскольку в чем-то уже превосходил своих возможных учителей. Книжка Лефорта «Учителя Гурджиева» является очевидной подделкой, так что об истинных его учителях нам ничего не известно. В то же время Гурджиев вполне мог взять на себя миссию – принести на Запад новое знание и посмотреть, что из этого получится. В одном из своих текстов он упоминает, что направил более десятка человек в некие центры, где те смогут получить необходимое обучение. Сам же он, так получается, работал с теми, кто к подобному обучению в принципе не годился.

Гурджиев начал свою Работу в России ровно потому, что здесь у него – человека, возникшего из ниоткуда, – были родственные связи, и это облегчало его задачу. Полагаю, что позже он все равно перебрался бы на Запад, но судьба – в виде войны и революции – ускорила темп, и уезжать на Запад пришлось раньше, чем он планировал. Гурджиев уже прибыл в Россию, имея план привлечения внимания публики к своей персоне через постановку балета «Битва магов». Но ставить его пришлось уже во Франции.

В интернете гуляет многозначительная версия, согласно которой начало Второй мировой войны было спровоцировано Гурджиевым через постановку балета «Битва магов». Дескать, он, используя знание древних символов и сакральных движений, превратил постановку в магическое действо, которое и пробудило темные силы, столкнув их со светлыми. Тогда и началась Вторая мировая. Гурджиев предстает перед нами сильным магом, влиявшим на судьбы мира. Комментировать тут особенно нечего – это полная чушь, написанная человеком, не знающим ничего ни о Гурджиеве, ни о магии, ни о сакральных движениях. Подобной чуши написано немало, и версии встречаются самые фантастические – но все, как одна, подчеркивающие исключительность Гурджиева и наличие у него неведомых нам сил. Георгий Иванович, я думаю, рад. У него всегда было прекрасное чувство юмора.

8

Сила бытия Гурджиева была одновременно и благословлением, и проклятием для него. Он знал об этом и, более того, был вынужден строить свою работу с людьми, учитывая свои особенности. Сила Гурджиева была такова, что он мог порабощать людей, а они в ответ его бы обожествляли. Что бы там ни говорили про Гурджиева разные злопыхатели, именно этой ситуации он избегал всю свою жизнь. Именно поэтому, возможно, он не получил разрешения на обучение людей – в стандартной его форме – и именно поэтому он вынужден был вести себя отталкивающе и грубо. И даже это не спасло Гурджиева от статуса сверхчеловека, который ему присваивается в большинстве воспоминаний. Если учесть все вышесказанное, то можно догадаться, почему время от времени Гурджиев избавлялся от преданных ему учеников. Во-первых, он имел ограниченный мандат на обучение, которое не должно было выходить за рамки его миссии. И тогда с какого-то момента он не мог ничего больше дать своим ученикам, не нарушив своего обещания. А к обещаниям Георгий Иванович относился очень серьезно. Во-вторых, когда преданность Работе начинала превращаться в раболепие по отношению к Учителю, человек должен был уйти от Гурджиева – пусть даже с обидой и непониманием – но уйти, ради своей же пользы. Кто-то, подобно Успенскому, уходил сам, но тогда причины ухода были иными. Гурджиев отталкивал людей по причине либо их состояния, либо по причине того, что обучение под его руководством не могло быть продолжено. Потому что никакой школы он создавать не собирался и, более того, не должен был этого делать. И здесь мы сталкиваемся с вопросом, насколько тогда полезна данная им Система и для чего вообще он ее давал.

Ошо описывал положение мистика по отношению к обычному человеку следующим образом: мистик сидит на дереве, а человек – под деревом. И благодаря своей более высокой позиции мистик видит повозку, которая появляется на дороге, на несколько минут раньше человека, сидящего под деревом. То, что для человека является будущим, для мистика – уже настоящее. Допустим, что суфийские мистики знали об угрозе окончательной деградации суфизма и искали способы изменить эту ситуацию. В ортодоксальной среде сделать это было практически невозможно, потому что именно из-за ее ортодоксальности он и стал вырождаться. Мистики не боятся нестандартных решений, а потому вполне возможно, что Гурджиев был направлен на Запад, чтобы проверить готовность людей к восприятию нового знания и новых практик. Суфии искали новые земли и новых людей, о чем прямо говорил Идрис Шах, первыми последователями которого стали приверженцы гурджиевского учения.

И вот как тогда выглядит вся картина: Гурджиев принес не Истину, но набор идей, в которых она сознательно была смешана с ложью. И сделано это было для того, чтобы проверить средний уровень бытия людей, которым, возможно, позже были бы даны уже более истинные утверждения. Только так можно объяснить очевидную нелепость некоторых гурджиевских теорий, потому что, как ни крути, дураком он не был. Была провокация, была проверка слушателей и читателей на уровень их понимания, и те, кто мог отделить зерна от плевел, могли рассчитывать на настоящее обучение. И мы не можем знать точно, сколько людей прошли эту проверку, но знаем, что до сих пор множество последователей учения Гурджиева – Успенского (уже смешно) пытаются разгадать загадки, которые подкинул им один из величайших мистиков прошлого столетия.

Время мистиков отличается от времени обывателей. Мистики живут вечностью и действуют, исходя не из сиюминутных задач – хотя и так бывает, – но из масштаба десятилетий и столетий. Как известно, Божьи мельницы мелют медленно, и мистики принимают непосредственное участие в том, чтобы жернова продолжали вращаться. Людям трудно поверить, что бывает Работа, эффект которой может проявиться спустя десятки лет, но для суфиев, следующих Воле Бога, это вполне обычная практика. Поэтому современники могут не знать об истинной цели Работы того или иного суфия, как могут не знать, что они вообще являются суфиями. Так было раньше, и так есть сейчас.

Если рассматривать деятельность Гурджиева как исследователя, то вся суть его провокаций становится куда понятнее. Выяснить форму обусловленности и основные идеи, которыми обусловлены западные люди, их восприимчивость к новым идеям, их готовность к выполнению Работы и к служению – тут существует большое поле для работы. Можно сказать, что положить жизнь на исследование такого рода является большой и неосмотрительной глупостью, но если у вас возникла подобная мысль, значит, сейчас говорит ваше эго. Оно ищет больших смыслов и великих свершений. Суть суфийской Работы заключается в служении Богу, и здесь нет важных или не важных вещей. Просто должно быть сделано то, что требуется здесь и сейчас, без всякой надежды на то, что ты станешь наслаждаться плодами своих трудов.

Ни один мистик не бывает одномерным. Поэтому понятно, что Работа, которую выполнял Гурджиев, тоже имела в себе много равных по значимости аспектов. Его «Рассказы Вельзевула» – весьма неоднозначная книга, ставшая для последователей неким аналогом Библии у христиан. В ней действительно имеется много уровней смыслов, но главный ее посыл – отчет о состоянии умов людей, с которыми Гурджиев имел дело. И отчет этот предназначен не для нас с вами – он адресован тем, кто инициировал Гурджиева к выполнению исследовательской миссии. Нам тоже, конечно, есть чем поживиться в этой книге, но, чтобы ее понять, уже нужно обладать тем уровнем знания, который нельзя получить, не став мистиком. Примерно то же самое можно сказать и о другой его книге – «Встречи с замечательными людьми». Автобиографической она является только отчасти, и главная ее цель – не столько дать ключи тем, кто ищет Путь, сколько проверить читателя на уровень бытия – то есть на то, способен ли он отличить правду от вымысла, а истину – от лжи.

Сила бытия Гурджиева одних приводила в состояние священного трепета, других – в состояние неприятия и страха. Следуя своей установке не становиться новым богом для людей, Гурджиев вел себя с ними порой чрезмерно резко, хотя не нам судить об этом. Его святость, проявлявшаяся время от времени, уравновешивалась грубостью и дурными привычками, обойти вниманием которые не получается ни у одного автора воспоминаний. И, как это ни странно, именно неоднозначность поведения и проявлений Гурджиева является тем, что продолжает привлекать внимание к его фигуре до сих пор. Он сам сделал из себя загадку, полную противоречий, и это оказалось наилучшим маркетинговым ходом, ведь «Четвертый Путь» продолжает пользоваться спросом и привлекает людей, ищущих силы. То, что, следуя этому Пути, никуда прийти нельзя, сейчас мало что значит, потому что никто не понимает, что сам этот Путь был изобретением, сделанным для достижения конкретной цели, не имевшей отношения к тому, к чему стремятся настоящие искатели. Четвертый Путь – оригинальная выдумка Гурджиева, но он ведет ровно туда, куда могут привести практики осознания, и не более того, а весь антураж из идей, которыми он приправлен, по большей части бесполезен. Это доказано временем, но люди снова и снова, с упорством, достойным лучшего применения, пытаются приблизиться к состоянию бытия Гурджиева посредством Пути, которого на самом деле не существует. И это полностью характеризует состояние их собственного бытия. Истину почти всегда смешивают с ложью, но Гурджиев сделал из этой смеси целое учение. И это тоже показывает нам уровень его бытия – ведь играть всерьез в то, что изначально не несет в себе того смысла, который декларируется, – еще нужно суметь. Гурджиев уникален, как уникален любой мистик. Его уровень самопожертвования может оценить только тот, кто проделывал подобную Работу, а таких наберется не много. Работа Гурджиева подготовила приход Идриса Шаха, а тот создал ситуацию, в которой стало возможным распространение суфизма на Западе. И пусть пока это еще не привело к его обновлению, но начало положено, и жернова на мельницах Бога продолжают вращаться. Муку, которая из всего этого получится, мы, возможно, увидим еще при нашей жизни и тогда, наверное, поймем куда больше того, что можем понять сейчас.